Брянцев Георгий Михайлович. По тонкому льду

   Из предосторожности я прошел до конца квартала, задержался на углу, посмотрел по сторонам и вернулся к дому.
   Меня впустила жена Геннадия. Она уже привыкла к моим воскресным посещениям и не удивилась раннему появлению. Впрочем, я был не первым гостем. За неубранным столом уже сидел Андрей и беседовал с хозяином.
   – Кейфуете? – спросил я, присоединясь к компании.
   – А что остается? – усмехнулся Андрей.
   Я не видел его с неделю, но мне казалось, что очень давно, и был рад встрече.
   – Ты не опоздаешь, Груня? – обратился Геннадий к жене.
   – Да нет… Я сейчас, – она убрала со стола посуду и утиным крылом стала сметать крошки, рассыпанные на скатерти. Уже в летах, но еще крепкая и довольно моложавая, она была расторопна и энергична.
   Наконец хозяйка оделась. Прежде чем покинуть дом, она предупредила мужа:
   – Если Петушок проснется, напои его молоком. Бутылочка в духовке.
   Геннадий заверил, что все будет в порядке, и запер за нею дверь. Потом зевнул и потянулся. Он за это время подобрел, лицо расползлось.
   Я отдал ему радиограмму. Геннадий повертел ее в руке, подумал о чем-то и пошел во вторую комнату расшифровывать. Меня всегда это раздражало. Даже такой небольшой деталью он старался подчеркнуть, что старший над нами и располагает недоступной для других тайной.
   Я заговорил с Андреем.
   – Как у тебя?
   – Нормально. Уже двенадцать хлопцев. Четыре тройки.
   Это относилось к успехам Андрея в роли «вербовщика» абвера. Задание немцев он выполнял не торопясь, и поступал правильно. Высокие темпы могли вызвать недоверие гауптмана Штульдреера, человека довольно умного и понимающего, что в чужом, незнакомом городе нельзя так быстро приобрести связи, войти в доверие к людям и тем более склонить их к работе на вражескую разведку. И Андрей первого кандидата привел на явочную квартиру гауптмана совсем недавно, месяца полтора назад. Затем гауптману был представлен второй и третий. Это были старшие троек. После капитальной беседы со Штульдреером каждый из них подбирал себе еще двоих – конечно, из числа рекомендованных нами. На этом функции Андрея иссякали. Так полагал гауптман. Но он заблуждался. В действительности связь Андрея со старшими троек не прекращалась. Он встречался с ними, получал подробную информацию, ставил перед ними определенные задачи. Мы знали, что наши ребята живут тройками на конспиративных квартирах абвера, что их обучают разведчики гауптмана Штульдреера.
   – Когда же гауптман думает толкать их на нашу сторону? – поинтересовался я.
   – Первая тройка, по всем признакам, пойдет недельки через две-три, но, кажется, не через линию фронта, а в партизанскую зону.
   – Вот как!
   – Тоже неплохо, – заметил Андрей. – А как с Пейпером?
   – Посылай его к Аристократу, если уверен, что он согласится.
   Андрей был уверен. Тромбофлебит доставляет большие муки Пейперу, а врачи военного госпиталя отказываются лечить. Да и не до этого им. Других дел по горло: с фронта идут эшелоны раненых.
   История с Пейпером заслуживает того, чтобы сказать о ней несколько слов. Примерно месяц назад фельдкомендатура совместно с тайной полевой полицией направила в окрестный лес в целях разведки небольшую команду. Та наткнулась на партизанскую засаду и потеряла пятерых убитыми и двух – попавшими в плен. Один из пленных – обер-фельдфебель, родом из Австрии, – на допросе объявил себя врагом Гитлера и даже антифашистом. Причем предложил партизанам проверить его показания. В Энске, например, где стоит часть, в которой служит обер-фельдфебель, ему удалось встретить человека, которому он в буквальном смысле слова спас жизнь. Человек этот носит фамилию Пейпер и работает начальником метеослужбы аэродрома. А в действительности он не Пейпер и не австриец. Он немец, и его настоящая фамилия Шпрингер. Сменить фамилию и выехать из Германии в Австрию помог Шпрингеру он, обер-фельдфебель. И помощь эта пришла вовремя, так как Шпрингеру угрожал расстрел за убийство своего родственника – гестаповца.
   Пейпер представлял для нас несомненный интерес. Мы задумались, как поудачнее подобрать ключ к начальнику метеослужбы аэродрома, и попросили Демьяна сохранить жизнь обер-фельдфебелю. Возможно, услуги его еще понадобятся.
   Совершенно неожиданно Андрею удалось познакомиться с Пейпером. Как-то ночью в бильярдной один из игроков вышел из строя, проще говоря, почувствовал себя плохо. И уж кому-кому, как не маркеру, следовало проявить заботу о своем посетителе! Андрей водворил внезапно заболевшего в свою каморку, уложил на койку и попытался оказать первую помощь. Больной выразил благодарность, но сказал, что ему никто не сможет помочь. Ему нужен покой. У него закупорка вен на ноге. Тромбофлебит. И страдает им давненько.
   Предлагали операцию, но он уверен, что операция ничего не даст. В Германии, правда, он знает одного специалиста, тот лечил его вливаниями. И помогало.
   Но можно ли сейчас думать о лечении?
   Больной назвал себя Пейпером. Назвал после того, как Андрей пообещал ему найти в городе специалиста, который сможет облегчить его страдания. Энск – небольшой город, когда-то уездный, но в нем жили хорошие врачи, бог даст, один из них уцелел. Пейпер был тронут вниманием маркера. Заверил, что не останется в долгу. Теперь Андрей должен был направить Пейпера к Аристократу.
   Нашу беседу прервал Геннадий. Он вошел злой, бросил на стол расшифрованную радиограмму и изрек:
   – Попробуйте понять, что это значит?
   Андрей взял листок бумаги и прочел вслух:

   "Солдату. Ваших информациях много рассуждений. Нет фактов, а задача разведчиков добывание фактов, их проверка. Перестройте информацию и работу. Деятельность Перебежчика одобряем. Своевременно сообщайте о выброске троек.

Запасный".

   Солдатом, как известно, был Геннадий. Перебежчиком – Андрей, а под кличкой Запасный скрывался Решетов.
   – А чего здесь непонятного? – осведомился я.
   – Выходит, мы и рассуждать не имеем права? – вопросом ответил Геннадий.
   – Почему? Имеем, – сказал Андрей. – Но только не надо эти рассуждения помещать в радиограммы.
   – Никогда никому не угодишь, – буркнул недовольно Геннадий и стал сжигать листки с текстом.
   – Чего ты в пузырь лезешь? – спросил Андрей. – Ведь Запасный давал нам ясные направляющие указания. Его требования четки и лаконичны: добывать факты, проверять степень их достоверности, находить взаимосвязь. А оценивать и систематизировать – дело не наше.
   Геннадий махнул рукой:
   – Ладно! Сейчас не до этого… Позавчера у меня был связной Демьяна, – он понизил голос. – Провалилась группа Урала.
   В комнате стало тихо, как в склепе. Казалось, дыхание смерти коснулось каждого из нас. Только ходики на стене своим мерным тиканьем нарушали тишину.
   – Сначала схватили связного Крайнего, потом шестерых ребят, затем еще троих, наконец самого Урала. Двое оказали сопротивление и были убиты.
   Четверо уцелевших бежали из города и добрались до Демьяна.
   Никто из нас не видел в лицо ни Урала, ни ребят из его группы. Но все, что следовало знать о них, мы знали, как знали все и о других подпольщиках.
   Группа Урала составляла ядро. На ней лежала вся тяжесть боевой работы, а теперь Урал и его ребята в тюрьме.
   Вот она, новая беда. По нашим расчетам, самое страшное уже миновало, а выходит, только начинается. Теперь подполье уменьшилось на одну треть.
   Когда долго идешь незнакомым лесом, начинает казаться, что вот-вот деревья расступятся и ты выйдешь на простор, а лес становится все гуще и гуще, и нет никакого просвета. Так было со мной в финских лесах. Об этом я подумал сейчас. Просвет обозначился, по нас настиг новый удар.
   Мы долго молчали, подавленные случившимся Удивление и соболезнования были неуместны. Молчание нарушил Геннадий. В итоге какого-то непостижимого для нас хода мысли изрек:
   – Все мы смертны… Человек рождается независимо от его воли и желания и умирает – тоже. Родится он в крови и в крови умирает.
   Я и Андрей недоуменно переглянулись. Что это значит? Как понимать?
   – Надо уметь не только одерживать победы, но и переносить поражения, – продолжал Геннадий. – Поражения одних ослабляют, а других ожесточают, делают сильнее. Если подполью будет всегда сопутствовать успех, оно в конце концов станет дряблым, небоеспособным и не сможет вести борьбу.
   Он говорил, как полководец перед солдатами. Он, конечно, где-то вычитал эти чужие слова и решил, что они пришлись к месту и ко времени. Но это было горькое заблуждение. Выспренние, напыщенные фразы оскорбляли нас и тех, кто сейчас терпел муки в гестаповских застенках.
   – И все? – зло спросил Андрей.
   Геннадий набычился.
   – То есть?
   – Заткнись со своим красноречием.
   Геннадий изменился в лице, хотел что-то сказать, но Андрей предупредил его:
   – Вместо того чтобы подумать о завтрашнем дне, ты коптишь нам мозги какой-то идиотской философией.
   Андрей вышел из себя, что с ним бывает редко. Почувствовал это и Геннадий.
   – Я думал… – пробормотал он. – Я сообщил Демьяну, что на неопределенное время прекращаем связи друг с другом и с подпольщиками.
   – Однако… – поразился я.
   – Другого выхода нет, – гнул свое Геннадий. – Встречи наведут гестапо на наш след, и начнутся новые аресты.
   – Значит, свернуть борьбу? Объявить зимние каникулы? – усмехнулся Андрей.
   – Нам важнее сохранить остатки подполья.
   Геннадий по-прежнему соглашался лишь в тех случаях, когда чужое мнение не противоречило его собственному. Он говорил «мы», в то время как ни Андрей, ни я не уполномочивали ею на это.
   – Не согласен! В корне не согласен, – запротестовал Андрей, ж его увесистый кулак опустился со стуком на стол. – Прежде всего мы должны определить свое отношение к случившемуся. Позиция Иисуса Христа меня лично не устраивает.
   – Пока я вас не понимаю, – перешел на «вы» Геннадий.
   Андрей пояснил свою мысль. Если мы убеждены, что провалы закономерны и неизбежны, тогда остается одно: сложить оружие, бросить все к черту и сообщить на Большую землю об отказе от борьбы. За нас поведут ее другие. Но он, Андрей, на такую позицию встать не может. Он за то, чтобы выяснить причины провалов. Ведь есть же причины? Безусловно есть. Или это неосторожность, беспечность, халатность со стороны кого-либо, или предательство. Вероятнее всего, последнее. Мы много болтали на эту тему, но ничего против возможных предательств не предприняли.
   – Что вы конкретно предлагаете? – прервал его Геннадий.
   – Не перебивай! Брось эту свою дурацкую привычку. Научись слушать других. Враг наступает. Погибли Прокоп, Прохор, Аким, Сторож, Урал, Крайний.
   Погибло семнадцать человек, а ты требуешь прекращения борьбы на неопределенное время. Как это расценивать? От кого мы это слышим? От коммуниста, чекиста, члена горкома или от обывателя? Я считаю, что мы должны ответить врагу ударом на удар. Надо ввести в борьбу все резервы, мою группу, группу Брагина. Я за то, чтобы вместо группы Урала сколотить новую, с теми же задачами. Люди? Люди есть! Руководитель? Тоже найдется. Дим-Димыч Даст руководителя. Возьми хоть его хозяина. Думаешь, не справится с группой?
   – Он беспартийный, – заметил Геннадий.
   Андрей опять вскипел:
   – Беспартийный! Да мы гордиться должны, что у нас есть беспартийные, которым можно доверять, как коммунистам. И последнее: я предлагаю всерьез и немедленно приняться за проверку всех уцелевших подпольщиков. Всех без исключения. И начать надо со связного Колючего.
   – Почему с уцелевших? Почему с Колючего? Почему с конца? – спросил Геннадий.
   – Трудно узнать что-то, не зная ничего, – отрезал Андрей. – Не станешь же ты проверять арестованных?
   – Пословица гласит, что умные начинают с конца, а дураки кончают в начале, – добавил я. – Андрей прав. Демьяна еще летом насторожило, что гестаповцы, схватив Прохора, не тронули его связных Колючего и Крайнего. Он просил задуматься над этим.
   – Крайний арестован, – уронил Геннадий.
   – Так что же? Будем ждать, когда арестуют и Колючего?
   – Мы не можем, не имеем права подозревать в каждом предателя, – сказал Андрей. – Но проверять каждого мы обязаны.
   Геннадий молчал, усиленно потирая щеку. Он, видимо, решал трудную для себя задачу. И решал по-своему. Уйти от борьбы, ставшей неимоверно опасной сейчас, было его желанием. Участие в ней до сего дня не требовало особого риска. Кроме меня, Андрея и связного от Демьяна, он ни с кем не встречался.
   Радиограммы ему доставлял я и относил от него к Наперстку. Возможность провала ничтожна. Геннадий мог спокойно ходить по городу, спокойно спать за своими плотными ставнями и даже спокойно целовать свою Груню. А теперь ему предлагали активную борьбу, и предлагали в такой момент, когда враг накинул на подполье петлю и по одному душит патриотов.
   – Ладно, – нехотя, каким-то упавшим голосом произнес Геннадий. – Твоим ребятам будет по плечу проверка?
   – И его, и моим, и даже женщинам из группы Челнока, – ответил за меня Андрей. – Нужна взаимная, перекрестная проверка и перепроверка. Иначе мы не вырвемся из этого заколдованного круга.
   – Хорошо, – опять согласился Геннадий. – Пусть будет так.
   – И еще у меня такое предложение, – продолжал Андрей. – Связного Колючего надо сменить.
   – Правильно! – одобрил я. – Он может быть на подозрении у немцев, как и Крайний, с того момента, когда арестован Прохор.
   – Но ведь он поддерживает связь через "почтовый ящик", – возразил Геннадий.
   – Крайний тоже имел дело с "почтовым ящиком", а все-таки его арестовали.
   Геннадий кивнул:
   – Что ж, заменим и Колючего.
   Он говорил это таким тоном, будто выполнял чужую волю. И в глазах его туманилась глубокая тоска. Я приметил ее, но не придал значения. Мы были слишком взволнованы постигшим нас несчастьем и думали в ту минуту только о нем.

11. У Аристократа тоже новости

   Тридцатиградусный мороз жег основательно. Я шел широким шагом, зябко поеживаясь. Ослепительно белым, кристаллическим блеском отсвечивал на солнце молодой, выпавший ночью снег. Стояла безветренная тишина. Флаги со свастикой у входа в комендатуру упали, будто налитые тяжестью. На главной улице горожане скребли тротуар. Горками возвышался плотный сколотый снег.
   Наконец холод остался за стенами дома: я в приемной доктора. Поначалу тепло не ощущалось. Только немного погодя горячая кровь прилила к лицу, рукам, ногам.
   Андрей сидел в компании знакомого мне очень худого клиента.
   В том, что попаду на прием последним, я не сомневался. Но вот кто из них двоих – Андрей или худой клиент – первым пойдет к доктору, можно было только гадать. Мне хотелось, чтобы пальма первенства принадлежала худому. Я был кровно заинтересован в этом.
   Из кабинета вышла дремучая старушка в сопровождении Наперстка. Андрей поднялся. Значит, его очередь. Я в душе выругал друга: как же он не рассчитал и пришел раньше худого клиента? И что теперь делать? Изобретать предлог для встречи?
   Выручила Наперсток. Она обратилась к Андрею:
   – Вам опять массаж?
   – Да.
   – Быть может, вы уступите очередь этому господину? – Она кивнула на худого клиента. – Ему вливание. Десять минут.
   Андрей «великодушно» поступился очередью. Худой клиент хмуро и неловко поблагодарил его и скрылся в кабинете.
   – Умница, – тихо проговорил Андрей, имея в виду Наперстка.
   – Она-то да, – заметил я, еще не избавившись от досады.
   – Я пришел рановато, – попытался оправдаться Андрей.
   – Учти на будущее.
   Спустя четверть часа мы слушали Карла Фридриховича.
   – Был. Три раза был, – рассказывал он. – Все верно. Тромбофлебит.
   Хронический, поверхностный, нижних конечностей. Отеки. Боли, особенно при ходьбе. Обычная картина… Надо лечить. Хорошо бы покой, постельный режим, но все это роскошь, о которой сейчас можно лишь мечтать и больному, и врачу.
   Господин Пейпер был весьма удивлен, узнав, что я немец. Он, кажется, верил, будто русские в начале войны расстреляли всех немцев. Внимательно и как-то настороженно слушал меня, но о себе ничего не сказал… Я понимаю его.
   – Так-так, – выражал я нетерпение. – Какое впечатление он произвел на вас?
   Карл Фридрихович улыбнулся:
   – Глупо, видите ли, пытаться определить характер человека по лицу.
   Тогда бы преступников узнавали на расстоянии. Я лично видел идиотов с высокими лбами мыслителей, встречал убийц с лицами вдохновенными, как у зодчих, попадались на моем пути подлецы и проходимцы с ангельским обликом, а мой учитель, профессор, умнейший человек, походил на обезьяну. Да! У него был узенький лобик с нависшими надбровьями, глубоко посаженные глаза и огромные уши. А ума – на десятерых. Так что тут и ошибиться нетрудно. А в общем, Пейпер выглядит человеком порядочным. И чем-то угнетен. Есть что-то у него на душе. Это я заметил по глазам. А так – обычный, средний немец. Да, зубы приметны! Они до того ровны и белы, что кажутся искусственными. Вот и все. А теперь, – доктор встал и отодвинул стул к стене, – прошу прощения.
   Кое-какие дела. И не уходите, у меня есть новость, и довольно занятная.
   Мы остались одни с Андреем и продолжили разговор о Пейпере. Начальник метеослужбы заходил вчера к нему в бильярдную, благодарил, принес сигареты, консервы, приглашал к себе на квартиру.
   – Мне трудновато, – пожаловался Андрей. – Он знает русский, как я эфиопский, а мне неохота показывать, что владею немецким.
   – Понимаю.
   – А разговор решительный нужен. Канитель разводить нечего.
   – Но как организовать этот разговор?
   – Любым способом, который окажется удобным. Тут я спокоен.
   А я не был спокоен. Успех разговора зависел не только от нашего желания, но и от многих других причин и обстоятельств. Основа задуманного предприятия прочерчивалась ясно и четко: сыграть на нашей осведомленности, вынудить Пейпера пойти на откровенность, заставить работать на нас. Но как воспримет все это Пейпер? Не можем же мы, строя планы, надеяться только на удачу? А вдруг Пейпер покажет когти? Вдруг заартачится? Припугнет нас гестапо? Да и мало ли еще какие «вдруг» объявятся… Притом, кто должен пойти на решительный разговор с Пейпером? Кто подвергнет себя риску быть не только проваленным, разоблаченным, но и, возможно, арестованным? Если Пейпер не дурак (а почему он должен быть дураком?), то он, конечно, предпочтет избавиться от человека, овладевшего его тайной. Зачем ему нужен такой свидетель? Не лучше ли превратить его в молчаливого покойника? Так вот…
   Если все ясно, то кто же возьмет на себя деликатную миссию переговорить по душам с Пейпером? Быть может, Геннадий Безродный? Не годится. Плохо знает язык и вообще мелко плавает. Аристократ? Нельзя. Он не просто содержатель явочной квартиры, но еще и опекун Наперстка. Андрей? Остается он… Странно.
   Самое трудное и опасное приходится возлагать на того, кому ты больше веришь, кого любишь, кто тебе дороже, ближе, роднее. А почему, собственно, Андрей?
   Да, почему? Почему не я?
   – Знаешь, Андрюха, – начал я. – Пейпера поручим мне. Я с ним найду общий язык.
   Андрей покачал головой:
   – Одному нельзя. Надо вдвоем. Я уже думал об этом, ставил себя на его место. Пойдем вместе. Так лучше. Сразу все решим при нем. Понимаешь?
   Я кивнул.
   – Согласен?
   – Да. А где провести разговор?
   – У него. Он живет на частной квартире. Надо только хозяина прощупать.
   Что за птица?
   Условившись об очередной встрече, мы встали, готовые покинуть комнату, но тут появилась Наперсток.
   – Карл Фридрихович просил не уходить, – объявила она. – Будем пить чай.
   Пришлось подчиниться. Мы прошли во вторую комнату и сели за стол.
   Доктор был верен себе. Ни одного раза он не выпускал нас из дому, не накормив. Карл Фридрихович считал долгом делиться с товарищами своими запасами.
   Когда на столе появился исходящий паром чайник, в комнату вошел, потирая руки, сам Карл Фридрихович.
   – Не поверили, что у меня новость, и хотели уйти? – обратился он к нам.
   – Почти не поверили, – признался Андрей.
   – Подумали, что старик изобрел предлог попить чайку? – продолжал доктор.
   – Что-то вроде этого, – сказал Андрей.
   Карл Фридрихович укоризненно покачал головой.
   Наперсток начала разливать чай. Я положил себе в тарелку несколько горячих картофелин.
   – Хочу поведать вам одну историю, – начал доктор, не прикасаясь к еде.
   – История не из моей жизни, а из жизни друга – покойного доктора Заплатина.
   Но я был ее свидетелем. А если говорить точно – участником. Как и всякая история, всплывающая на поверхность сквозь туман времени, она окутана таинственностью.
   – Сразу заинтриговали, – заметил Андрей.
   – И даже аппетит испортили, – добавил я, расправляясь с картошкой.
   А Карл Фридрихович продолжал рассказывать. Случилось все осенью, до войны, в хуторе Михайловском, в субботний вечер. Он, Карл Фридрихович, был гостем доктора Заплатина по случаю дня его рождения. Тот жил одиноко.
   Поздравить зашли еще несколько сотрудников больницы, где работал Заплатин. К полуночи все разошлись, а Карл Фридрихович остался ночевать. Погода стояла препакостная, плестись через весь город в такую мокрядь не хотелось.
   Улеглись спать, а перед рассветом обоих разбудил стук в дверь. Заплатин надел халат и вышел в переднюю, включив на ходу свет в двух комнатах. Карл Фридрихович лежал на диване. Через минуту Заплатин вернулся, но не один, а с незнакомым человеком. Незнакомец переступил порог, сделал шаг, другой, потом закачался и, попятившись, припал к стене. Он был без головного убора, волосы мокрые и всклокоченные. Пальто измято, испачкано грязью. "Мне плохо, – прохрипел незнакомец, – помогите. Только не в больницу. Я отблагодарю".
   После этой короткой фразы он закатил глаза и стал скользить по стене. Карл Фридрихович вскочил с дивана и бросился на помощь Заплатину. Общими усилиями они подняли человека и положили на диван. Незнакомец был без сознания.
   Карл Фридрихович прервал рассказ и попросил Наперстка налить ему чаю.
   Нам он лукаво подмигнул:
   – Интересно для начала?
   – Очень, – заверил я.
   Андрей промолчал, но лицо его выражало крайнее изумление, словно рассказ касался не какого-то там незнакомца, а самого его, Андрея Трапезникова.
   Карл Фридрихович отпил несколько глотков того, что я именую по привычке чаем, погрел пальцы о горячий стакан и продолжал рассказ.
   Незнакомец имел сквозное пулевое ранение и перелом руки. Если бы все это произошло в доме Карла Фридриховича, можно заверить, что пострадавший, невзирая на его просьбу, через несколько минут оказался бы на больничной койке. Законы издаются для всех. Но у Заплатина были странности. Он оставил раненого у себя и превратил квартиру в филиал больницы. Человек нуждался в срочной квалифицированной помощи, и эту помощь ему оказали два врача. На спине незнакомца оказалась аккуратная маленькая дырочка. Тут вошла пуля. На поверхности грудной клетки зияла большая кровоточащая рана. Тут пуля вышла.
   Она прошла верхнюю долю легкого и этим осложнила дело. Плевральная полость была заполнена кровью. Пришлось наложить давящую повязку. Не лучше обстояло дело и с рукой: открытый, загрязненный перелом кости левого предплечья с повреждением крупных кровеносных сосудов. Потребовалась перевязка, накладка гипсовой повязки с открытым окном… Короче говоря, незнакомец пролежал в доме Заплатина чуть ли не месяц. Карл Фридрихович видел его еще два раза. Он не назвал себя, но обещал по выздоровлении объяснить Заплатину историю, в которую попал. Но объяснения не последовало. Он исчез. Исчез неожиданно и бесследно.
   Карл Фридрихович вновь прервался и начал отхлебывать чай.
   Андрей уже не сидел. Он шагал по комнате, глубоко засунув руки в карманы. Когда доктор прервал рассказ, он подошел к столу, ухватил руками спинку стула так, что побелели суставы, и спросил:
   – Вы помните дату, когда явился ночной гость?
   Я перевел взгляд с Андрея на Карла Фридриховича.
   – И помнить нечего, – ответил доктор. – День рождения моего друга двадцать восьмого октября. Такие даты не забываются.
   Взволнованный Андрей посмотрел на меня:
   – Ты понимаешь?
   – Ничего абсолютно.
   – Двадцать восьмого октября в поезде мне нанесли ножевой удар.
   Силы небесные! Кусок застрял у меня в горле. Неужели возможно такое совпадение?
   Андрей вновь забегал по комнате, потом плюхнулся на стул, схватил Карла Фридриховича за руку:
   – Ради бога! Вспомните, каков он из себя. Это очень важно.
   – Понимаю, – кивнул доктор. – Теперь уже вы заинтриговали меня.
   Незнакомец, по описанию доктора, был среднего роста, коренаст, крепко сложен, широкоплеч, лицо жестковатое, но с правильными чертами.
   – Он, Дункель! – воскликнул Андрей.
   – Да, пожалуй, – согласился я.
   – Что вы сказали? – обратился доктор к Андрею.
   Но Андрей был до того взбудоражен и взволнован, Что вместо ответа сам задал вопрос:
   – Карл Фридрихович! Почему вам на ум пришла мысль именно сегодня и именно нам рассказать эту старую историю?
   – Простите, – как-то смущенно проговорил доктор. – Дело все в том, что этого человека сегодня утром я встретил в городе.