Брянцев Георгий Михайлович. По тонкому льду

   – Ну, расшифровывайте, а мы закончим небольшой разговор.
   Демьян, Русаков и Костя остались в избе, а я вышел на воздух, сел на ступеньки и вынул радиограмму.
   Решетов писал:

   "Угрюмого в течение этой недели выведите в шестой квадрат вашей карты и передайте людям отряда Коровина. Пароль для связи: "Когда же будет дождь?" Отзыв. "Будет дождь, будет гроза".

Запасный".

   "Так, – подумал я, – повезло Угрюмому. Счастливец! Понадобился полковнику Решетову. Ну что ж… Баба с возу, кобыле легче. Чище воздух будет в вашем убежище".
   Демьян прочел радиограмму вслух и сказал:
   – Удачно совпало.
   – Действительно, – пробасил Русаков. – Ну-ка давайте сюда вашу карту.
   Я полез под пол к Наперстку и через минуту вернулся со свертком. Подал его Русакову. Он развернул карту, разложил на столе и задумался.
   – Так, место знакомое… Но мне не с руки.
   Шестой квадрат находился в пятнадцати – семнадцати километрах северо-восточнее отряда, в котором был комиссаром Русаков. В центре квадрата виднелась большая, длинная – километра в полтора – поляна.
   – Этот крюк вам не страшен, – заметил Демьян. – Тут Глухомань.
   – И болота кругом, – согласился Русаков. – Это зона Коровина. Здесь на поляне он уже принимал самолет «дуглас», и мы подвозили туда своих раненых.
   Хорошее место. Что ж, придется рискнуть еще раз.
   Мы стали обсуждать план ночной операции. Сегодня вооруженные бойцы батальона, организованного при комендатуре, должны были покинуть город.
   Собственно, батальона как такового, несмотря на заверения Воскобойникова, еще не было. Его заменяла набранная с бору по сосенке усиленная рота.
   Комендант города, потерявший терпение, месяц назад приказал вооружить бойцов и заставить нести караульную службу. Уже несколько раз по его требованию наряды вывозились на прочесывание близлежащего леса, на облавы в городе, на разные происшествия. Именно это последнее обстоятельство и легло в основу плана, который мы обдумывали сейчас. План выглядел так.
   В двенадцать ночи Костя позвонит из полицейской караулки на квартиру Воскобойникову и скажет буквально следующее: "Говорит дежурный по комендатуре. Прикажите немедленно выслать усиленный наряд на тот берег. Там произведено нападение на загон со скотом. Я выезжаю туда". И положит трубку.
   И уж конечно, Воскобойников не посмеет ослушаться. И проверить не посмеет. Он сейчас же отдаст распоряжение дежурному, а на дежурство с восьми вечера заступает Вьюн – потомок Чингисхана. Сам Воскобойников выехать и не подумает. Это уже проверено. Вьюн посадит наряд автоматчиков с ручным пулеметом на машину и помчится на тот берег, чтобы обратно уже не вернуться.
   Из двадцати бойцов в наряде четырнадцать человек – наши люди. Как они поступят с шофером и с теми шестью которые не пожелают последовать их примеру, – подскажет само дело.
   На шестом километре от города машина свернет на проселок, ведущий к бывшему совхозу "Десять лет Октября", и пройдет по нему до спуска в овраг.
   Здесь командование примет Русаков.
   Сейчас он сидел, вытирая платком потное лицо, и ждал, когда мы скажем свое мнение относительно деталей плана. Главное, что смущало всех, – это способ переброски самого Русакова к оврагу, точнее, не самого, а с Угрюмым.
   Один Русаков обходился и без нашей помощи. Карманы его были забиты разными «липами», годными на короткое время. А вот с Угрюмым – дело другое. Кто может предсказать, что взбредет ему в голову? Кто может гарантировать успех задуманного предприятия?
   – Поступим иначе, – сказал Демьян после долгого раздумья и объяснил, как он представляет себе осуществление плана.
   – А Угрюмого предупредим? – спросил Костя.
   – Придется, – ответил Демьян. – Тут в прятки играть нечего. И сделаем это сейчас, не откладывая в долгий ящик.
   Вчетвером мы спустились в убежище.
   Челнок и Угрюмый продолжали играть. Увидев нас, Челнок смешал фигуры и встал. Демьян сел на его место, отодвинул шахматную доску и обратился к Угрюмому:
   – У меня к вам несколько слов.
   Угрюмый спокойно смотрел, и нагловатая усмешечка бродила по его тонким губам. Он ждал вопроса.
   – Вы стремитесь попасть на Большую землю?
   – Это устраивает больше вас, нежели меня.
   – Меня больше устраивает повесить вас, – отчеканил Демьян. – Сегодня.
   Сейчас. Сию минуту. Такое право дала мне Советская власть. Если вы надеетесь на меня, то жестоко ошибаетесь.
   Угрюмый, кажется, только сейчас понял, что Демьян – тот человек, в руках которого его жизнь.
   – Простите, – в некотором замешательстве произнес он. – Быть может, я не прав. Я ведь учитываю и то, и другое. Если скажу, что стремлюсь быть повешенным, то вы же не поверите мне?
   – Можно короче! – потребовал Демьян. – Без этих выкрутасов.
   – Что же мне сказать? Стремлюсь ли я на ту сторону? Да, конечно. Я дам вам человека, который стоит дороже меня. Пора покончить со всем, что было.
   Хватит! Я решил выйти из игры.
   – Это другой разговор, – заметил Демьян. – Вам только так и можно было решить, а теперь слушайте. Сегодня, как только стемнеет, вы в компании вот этого молодого человека, – он показал на Костю, – отправитесь на противоположный берег. На том берегу вас встретит другой человек, – Демьян кивнул в сторону Русакова, – и поведет дальше. Предупреждаю на всякий случай: при первой попытке бежать или обратить на себя чье-либо внимание вы получите пулю. А полицейский найдет что сказать.
   – Я понимаю, – проговорил Угрюмый и спросил: – Обязательно сегодня?
   – Вас это не устраивает?
   – Не в этом дело. Не в этом… Очень жаль!
   Он умолк с явным расчетом, что его станут расспрашивать. Но мы молчали.
   Убедившись, что фраза "Очень жаль!" не произвела того впечатления, на которое он рассчитывал, Угрюмый продолжал свою мысль:
   – Я бы очень хотел притащить вам письма оберстлейтенанта Путкамера.
   – Письма! – усмехнулся я. – А мы поняли, что они хранятся в сейфе штурмбаннфюрера Земельбауэра.
   – Вы правильно поняли. Но мне хочется вынуть их оттуда.
   Демьян переглянулся со мной.
   – Интересно! Это каким же путем?
   – Я же не Булочкин, – фыркнул Угрюмый. – Если говорю, что хочу принести, значит, могу принести. Для этого нужны два часа без этих вот штучек, – и он дрыгнул ногой, закованной в браслет. – Земельбауэр, конечно, не ведает, что стряслось со мной.
   – А вы уверены, что письма лежат в сейфе и ждут вас? – поинтересовался я.
   Угрюмый досадливо поморщился:
   – Все ясно. Вы тоже не из тех, кто любит рисковать. Что ж, есть выход: пусть моим последним днем на этом шарике будет день, когда вы откроете дверцу сейфа и возьмете в свои руки письма. А до этого дня я буду жить.
   – Вот это я могу вам обещать.
   Демьян встал и, мигнув мне, пошел к выходу. Я последовал за ним.
   В избе Кости мы сели у стола. Демьян убрал со лба длинные пряди прямых волос и сказал:
   – Чертовски соблазнительное предложение, скрывать нечего.
   – Можно было бы рискнуть, хотя риск и очень велик, – заметил я. – Но взять письма просто так неинтересно.
   – Да, конечно, – согласился Демьян.
   – Разрешите мне обдумать хорошенько этот вопрос? – сказал я. – У меня есть кое-какие соображения.
   – Только недолго думайте. Мало ли что может случиться… Сегодня Земельбауэр здесь, а завтра уедет.
   – Я понимаю.
   – И вот еще что. Не считаете ли вы нужным, хотя бы издали, последить за Костей и Угрюмым, когда они пойдут? Так, на всякий пожарный.
   – Хорошо. Сейчас поговорю с ним.
   И я в третий раз спустился под землю.

29. Гизела и Пейпер

   Отдохнуть после бессонной ночи мне не удалось. Вернее, я сам пренебрег отдыхом и возможностью уснуть. Надо было продумать соображения, о которых я говорил Демьяну. Дерзкая, неожиданно возникшая мысль постепенно превращалась в план, тоже не менее дерзкий, захватывающий дух. Пока операция складывалась в мыслях, я внутренне переживал ее, волновался, радовался и огорчался. Все вместе… Сотни раз приходилось собирать и разъединять детали, примерять, отбрасывать уже найденное, заменять его новым, более удачным. А это труд.
   Труд, требующий умственной энергии и времени. Только к вечеру я наконец уяснил и утвердил мною же созданный план.
   Успех задуманного предприятия зависел от двух людей, от двух немцев:
   Гизелы и Пейпера. Да, именно от них. И прежде чем я не переговорю с ними, не имеет смысла докладывать о плане Демьяну. А увидеть Гизелу и Пейпера можно только ночью, по крайней мере не раньше наступления темноты. Кроме того, мне предстоит вместе с Костей сопровождать Угрюмого до оврага. Значит, все переносится на одиннадцать-двенадцать часов ночи А пока – терпение.
   В десять с минутами я оказался возле магазина, где отпускали хлеб гражданам, и увидел идущих рядом Костю и Угрюмого. Слава тебе, создатель: пока все шло гладко Через самое короткое время мы шагали уже втроем Не было ничего необычного в том, что по городу прогуливаются секретарь управы, старший полицай и сотрудник биржи труда.
   – Вы для подкрепления? – спросил меня Угрюмый – Напрасно. Отдыхали бы себе. Поверьте, я сейчас предпочту оказаться у чертей на куличках, нежели с глазу на глаз с Земельбауэром.
   – Можно без фамилий? – строго спросил я.
   – Пожалуй, да, – ответил он, прошел некоторое время в молчании, а потом сказал: – В конечном итоге вы останетесь довольны мною. Я никогда не делаю того, чего не надо делать.
   – Время покажет, – заметил Костя.
   – И вот еще что, – заговорил вновь Угрюмый после длительного молчания.
   – В его сейфе два отделения. Между ними горизонтальная полочка. Письма лежат в нижнем, среди порнографических открыток.
   Мы вступили на пешеходный мостик, перекинутый через реку, я пошли гуськом. Здесь, ниже плотины, река была узкой и немноговодной.
   На заречной стороне, едва мы вошли в поселок, из темноты нас повстречали два солдата с автоматами да груди. Мы без команды остановились.
   Я внутренне напрягся, готовый ко всему. Костя лихо взял под козырек. Солдаты ощупали нас лучиками карманных фонарей и проверили документы у меня и Угрюмого. Костю не тронули. Один солдат сказал:
   – Ин орднунг! Все в порядке!
   Другой добавил:
   – Кеннен геен! Можете идти!
   Я, кажется, не дышал эти несколько секунд.
   Когда мы отошли на приличное расстояние, Угрюмый покосился на меня и спросил:
   – Что вы подумали в эту минуту?
   Мерзавец! Он нутром чуял, что было у нас на душе. Я солгал:
   – Не успел ничего подумать.
   Угрюмый насмешливо фыркнул.
   Костя вел нас по безлюдному поселку. Ни огонька, ни человеческого голоса, ни лая собаки!
   Обойдя разоренный лесопильный заводик, мы спрыгнули в противотанковый ров, тянувшийся на несколько километров Сколько труда, пота, бесценного времени стоил этот ров жителям города! Все верили, что он ляжет неодолимой преградой между городом и врагом. Но ни одна гитлеровская машина не попала в западню. Немцы прорвались к Энску со стороны железной дороги.
   Пройдя сотню шагов, мы увидели Русакова. Он встал с земли, отряхнулся.
   – Так, полдела позади. Прощевайте, хлопцы. Шагай, господин хороший!
   Мы постояли, пока Русакова и Угрюмого не скрыла тьма, и прежней дорогой отправились обратно.
   Минут сорок спустя я подходил к дому Гизелы. Еще издали глаза мои приметили, что форточка закрыта: значит, Гизела у себя. Я осмотрелся, взбежал на крыльцо и постучал Тишина Видимо, спит. Постучал еще.
   – Кто там? – послышался милый сердцу голос.
   – Я, открой.
   – Ах!
   Я обнял ее в темноте и поцеловал.
   – Что случилось? – испуганно спросила Гизела.
   – Ровным счетом ничего. Прости, я на пять минут.
   В комнате уже горел свет. Гизела запахнула легкий халатик, забралась с ногами на диван и недоверчиво посмотрела на меня. В ее глазах таился молчаливый вопрос. Я сел рядом с ней. Она спросила:
   – На пять минут?
   – Да, дорогая. Не больше.
   – Ты знаешь, – промолвила она, – эта седая прядь придает твоему лицу трагическое выражение.
   Я встал и подошел к зеркалу, стоявшему на этажерке. Прядь над самым лбом выглядела очень неестественно на фоне моей темной, без единой сединки, шевелюры. Но ничего трагического в этом не было.
   – Выдумщица, – сказал я и снова водворился на диван.
   Час назад меня одолевали сомнения. Казалось, что затея моя неосуществима. Но сейчас все опасения улетучились. Гизела смотрела на меня доверчиво, ободряюще.
   Я кивнул на коричневый чемодан, стоявший у стены между окнами.
   – Так и не удалось сбыть парадный костюм мужа?
   – Могу презентовать его тебе, – сказала она и рассмеялась.
   Гизела не ведала, что я задал вопрос неспроста.
   – Представь себе, не откажусь, – заметил я. – Но прежде хочу подвергнуть тебя короткому допросу.
   – А это страшно? – ответила Гизела с веселым лукавством. – Меня никогда не допрашивали.
   – Только условие – говорить правду!
   – Как под присягой! – и она подняла вверх руку со сложенными крестом пальцами.
   Я поймал опускающуюся руку и приложил к губан.
   – Смешной ты, – проговорила Гизела. – Вламываешься ночью к одинокой, беззащитной женщине и пугаешь ее… Ну, допрашивай же! Прошло две минуты.
   – Хорошо. Скажи: в каком отделе работал твой муж?
   Гизела задумалась на минуту и сказала, что Себастьян Андреас служил в реферате четыре-а-два, в отделе четыре-а. Рефератом руководит и сейчас штурмбаннфюрер СС Фогт, а отделом – оберштурмбаннфюрер СС Панцигер.
   – Земельбауэр знал твоего мужа?
   Гизела сделала отрицательный жест.
   – Но слышал о нем?
   – О да!
   – А Панцигера Земельбауэр знает?
   – Только по фамилии. Дело в том, что Земельбауэр попал сюда из Кенигсберга. В Берлине он не служил.
   Пока все шло лучше, чем я предполагал.
   – Еще вопрос. Ты была в квартире Земельбауэра?
   – Да. И не раз.
   – У него есть сейф?
   Гизела вздрогнула.
   – Сейф? Да, конечно. – Гизела так посмотрела на меня, будто хотела заглянуть в самую душу, и с тревогой спросила: – Что ты задумал? Он же начальник гестапо! У него во дворе караул. Часовой в прихожей. Еще денщик.
   Еще повар. Все вооружены.
   Пришла моя очередь рассмеяться:
   – Ты подумала, что я собираюсь совершить налет на дом начальника гестапо?
   Гизела кивнула и закусила нижнюю губу.
   – Нет, дорогая, у меня и в мыслях этого нет. Просто надо проверить кое-какие сведения.
   – Это правда?
   – Клянусь прахом дорогих моему сердцу предков, – сказал я и встал. – Вот и весь допрос. Ты не сердись, что я побеспокоил тебя. Мы, возможно, вернемся еще к этому. А теперь просьба: побереги костюм мужа. Он понадобится, но не мне лично.
   На лицо Гизелы вновь легла тень.
   – Я подумаю, – сказала она, но сказала это так, что я уже не сомневался в положительном решении. – Ты уже уходишь?
   – Да, бегу. Ведь я не отдыхал со вчерашнего дня.
   Гизела проводила меня, немного озадаченная и взволнованная. Спать спокойно она уже не будет.
   Я вышел и быстро зашагал в противоположный конец города. Мне надо было еще повидать Пейпера.
   Беседа с Гизелой вселила в меня уверенность в успехе задуманного плана.
   Все начиналось хорошо. Правда, вторым, но необходимым условием успеха было участие в деле Пейпера. Но я не сомневался, что он согласится.
   Я торопился. Время – двенадцать ночи. Как бы не застать Пейпера спящим!
   Тогда придется вызывать хозяина дома, объясняться. Но избежать услуг хозяина все же не удалось. И не потому, что его квартирант спал. Пейпера вообще не было дома.
   – Он раньше часа редко возвращается, – пояснил хозяин. – Если уж очень нужен, подождите.
   Да, он был нужен, очень нужен. Я сел за стол в его комнате и при свете восьмилинейной керосиновой лампы стал просматривать аккуратно сложенные немецкие газеты.
   Пейпер явился ровно в час. Меня он встретил без удивления, решив, видимо, что нужна информация. Так думал я. А он сказал:
   – Как хорошо, что вы пожаловали. Ведь я уезжаю.
   Сердце мое екнуло. Этого не хватало! Значит, все летит к шутам! С моих губ сорвался сразу десяток вопросов: куда, зачем, почему?
   Пейпер объяснил. Болезнь прогрессирует. Надо серьезно лечиться.
   Начальство предложило отпуск. Он едет в Австрию. Наверное, послезавтра.
   – Но вы можете задержаться? – взмолился я. – Дня на три-четыре.
   Пейпер успокоил меня. На такой срок – конечно, и говорить не стоит.
   Он вынул из чемодана большую консервную банку, ловко вскрыл ее и выложил содержимое в глубокую тарелку. Это были засахаренные белые сливы.
   Крупные, одна в одну. Появились ложки. Пейпер предложил угощаться.
   Отказаться от такого деликатеса было невозможно, и я подсел к столу.
   – Я из бильярдной, – признался Пейпер. – Это моя страсть. Сейчас вот шел и думал о вашем приятеле. Все произошло на моих глазах. Когда вбежали гестаповцы, он, видно, сразу понял, что это за ним, и быстро направился к заднему выходу. Но они крикнули: "Стой!" – и бросились следом. Потом началась стрельба. Трудно сказать, сколько сделал выстрелов ваш друг, но последнюю пулю он приберег для себя Мне жаль его. По-человечески жаль Да да, фортуна разведчика очень капризна. Это хождение по тонкому льду. Неверный шаг, лед треснул – и гибель без возврата.
   Вспомнив Андрея, мы оба загрустили. Слова как-то сами по себе иссякли.
   Пейпер вторично полез в чемодан, и на стеле появилась бутылка арманьяка.
   – Давайте выпьем по глоточку, – предложил он.
   Я кивнул. Мы выпили по стопке этой жидкости, неведомо как попавшей в Энск. Она напоминала одновременно и водку, и коньяк.
   – У вас есть своя служебная комната на аэродроме? – спросил я.
   Пейпер ответил утвердительно.
   – И есть шкаф, в котором вы храните документы?
   – Ну конечно! И даже обитый железом.
   – Давайте рассуждать отвлеченно, – продолжал я. – Допустим на минуту, что к вам является из Берлина или из штаба фронта офицер, и первое, с чего начинает, – предлагает вам открыть сейф и показать его содержимое.
   – Ну и что же? – усмехнулся Пейпер. – Не вижу в этом ничего необычного.
   – Значит, бывают такие случаи?
   – Сколько угодно.
   – Так, – я препроводил в рот сочную сливу, прожевал ее, проглотил и заговорил вновь: – Еще вопрос. Вы знакомы с начальником местного гестапо?
   Пейпер ответил, что, к его величайшему удовольствию, не удостоился пока такой чести.
   – А видели его когда-нибудь?
   – Нет, и не стремлюсь. Болтают, что он похож на Геббельса и считает себя полноценным представителем чистой расы, болтают также, что он вероломный и опасный человек.
   Я покивал и спросил:
   – А что, если вы однажды явитесь к начальнику гестапо, представитесь каким-нибудь чином и предложите ему открыть личный сейф?
   Пейпер от души рассмеялся и стал вторично наполнять стопки.
   – Блестящий ангажемент! – воскликнул он. – Трудно представить себе что-либо безрассуднее подобной затеи. Особый вид самоубийства. Это все равно что сунуть голову в пасть тигра. При одном виде гестаповцев у меня слабеет живот. Давайте лучше выпьем еще по одной.
   – Не возражаю. Но я не шучу, а говорю серьезно.
   Пейпер часто-часто заморгал, поставил на стол поднятую рюмку и, еще не веря мне или не доверяя собственным ушам, произнес:
   – Ну это черт знает что! Неужели так можно? Нет-нет, такой кусок явно не по моим зубам.
   – Наша задача: сделать из невозможного возможное. Вся операция отнимет у вас максимум десять-пятнадцать минут.
   – До этого надо додуматься!
   – Вот я и додумался На вас будет форма оберштурмбаннфюрера Вы явитесь не в гестапо, а на квартиру Земельбауэра. Вы представитесь лицом, одна фамилия которого заставит гестаповца вытянуть руки по швам.
   – Вы это серьезно? – проговорил Пейпер. – Чистейшее безумие! Для вас, конечно, риск не составляет ничего нового, вы человек тренированный, а я…
   Грандиозность вашего плана коробит меня. Трудно заранее предвидеть, как обернется такой визит и какие будут последствия. А вдруг он наставит на меня пистолет?
   – Ну уж сразу и пистолет. А у вас, если надо, будет и пистолет, и граната. Но до этого дело не дойдет. Уж поверьте мне. Я объясню вам кое-что.
   Пейпер заерзал на стуле, сел поудобнее, вытер платком лоб и уставился внимательно на меня. Только сейчас я подметил в его взгляде живой интерес.
   Я рассказал ему. В наши руки попал доверенный человек гестапо. От него мы узнали, что Земельбауэр скрывает от своего начальства очень серьезные документы. Если об этом разнюхает Гиммлер или Кальтенбруннер, начальнику энского гестапо не сносить головы. Достаточно сказать Земельбауэру, что этот человек арестован и сидит в подвале в Берлине, как он из грозного тигра превратится в жалкого котенка.
   – Что вы скажете теперь, господин Пейпер? – закончил я свой рассказ вопросом.
   Он еще раз вытер платком влажный лоб, взъерошил негустую шевелюру и решительно опрокинул в рот вторую рюмку.
   – Ваше предложение неприятно поколебало у меня веру в самого себя, – мужественно признался он. – Я, видимо, неполноценный немец. С брачком. Я не особенно храбр. Печально, конечно. Но это уж ошибка господа-бога. Отец мой был отчаянным человеком, а вот у меня слабинка.
   Я рассмеялся:
   – Вы просто не знаете, что у вас есть затаенные резервы мужества.
   Постарайтесь мобилизовать их. Слов нет, поручение острое, я бы сказал – очень острое! Но мы постараемся учесть всякие неожиданности. Поверьте, что эта, как вы сказали, затея принесет вам, помимо всего прочего, огромное удовлетворение. Насколько мне известно, вы не питаете теплых чувств к гестаповцам, так почему же не утереть нос одному из них?
   Пейпер вертел в руках пустую хрустальную стопку и молчал. Брови его сошлись на переносице, лоб собрался в морщины. Его одолевали жестокие сомнения.
   После долгого и томительного раздумья он полюбопытствовал:
   – Выходит, что, если эти документы попадут к вам, гестаповцу капут?
   – Это будет зависеть от нас, – сказал я неопределенно.
   – Выражаясь языком спортсменов, вы хотите нанести ему удар ниже пояса? – спросил Пейпер.
   – Что-то вроде. Во всяком случае, в моем сердце теплится надежда, что вы дадите свое согласие.
   – Не знаю… Не знаю, – отшатнулся Пейпер. – Я очень нерешителен, хотя и дисциплинирован. Если бы вы приказали мне… А в общем, я должен подумать.
   Наедине с собой. Завтра я скажу.
   Удовольствовавшись этим обещанием, я одобрительно кивнул, поблагодарил Пейпера за угощение и расстался с ним, уверенный, что в эту ночь он будет спать мало. Не больше Гизелы.

30. На первом этапе

   В чистом утреннем небе кудрявились идеально белые, пышные облака, а над ними высоко плыла армада пикирующих бомбардировщиков Ю-87.
   Это первое, что я увидел, выйдя на улицу.
   Бомбовозы летели на северо-восток. Пока я дошел до управы, над городом прошло шесть таких армад, одна за другой, волнами. Такого количества вражеских самолетов энское небо не видело и в памятном сорок первом году.
   Не успел я расположиться за своим столом, как меня пригласили к бургомистру. Там уже были начальники некоторых отделов, начальник полиции и командир карательного батальона Воскобойников.
   Купейкин поднялся с кресла, откашлялся и каким-то отсыревшим голосом, с очевидной претензией на торжественность, заговорил:
   – Господа! Все мы видели сегодня, какая воздушная мощь пошла в сторону фронта. Германские вооруженные силы прорвали оборону русских и перешли в решительное наступление на орловско-белгородском плацдарме. Бог и мы станем свидетелями грандиозных побед фюрера. Июль сорок третьего года явится поворотным месяцем в этой войне и войдет в мировую историю.
   "Так, – подумал я, – Гизела говорила правду. Да и мы поставили верный диагноз. Можно твердо надеяться, что для командования нашей армии наступление немцев не было неожиданным".
   – Введите своих служащих в курс событий, – продолжал бургомистр. – Разъясните всем, что сейчас, как никогда, от нас, органов местного самоуправления, требуется напряжение всех сил. Мы обязаны…
   Он объяснил, что именно "мы обязаны", потом предложил командиру батальона, начальнику полиции и мне остаться, а остальным приступить к работе.
   Когда закрылась дверь за последним из ушедших, Купейкин раздраженным тоном потребовал от Воскобойникова:
   – Рассказывайте все, как было.
   Воскобойников, этот сытый, самоуверенный детина, встал, неловко одернул немецкий мундир и, не зная, куда пристроить руки, начал докладывать. В двенадцать ночи его разбудил звонок дежурного по комендатуре. Дежурный распорядился выслать усиленный наряд на заречную сторону, где партизаны пытаются угнать скот. Воскобойников сейчас же отдал команду в батальон, а сам стал одеваться. Через десять минут ему доложили, что наряд в количестве двадцати бойцов, при двух ручных пулеметах, посажен в машину и отправлен по назначению. А еще через двадцать минут, когда Воскобойников прибежал в распоряжение батальона, его перехватил дежурный по полиции и сказал: "Вас ищет комендант. Срочно звоните ему". Воскобойников позвонил. Майор Гильдмайстер спросил: "Куда вы послали своих болванов? Зачем? Они там перестрелялись. Срочно выясните, в чем дело". Воскобойников взял пятерых автоматчиков и выехал На мосту им попался боец из наряда. Он доложил, что машина повезла их почему-то не к загону со скотом, а по дороге к совхозу.