Страница:
ХАНСКАЯ СТАВКА
Осмотр по средам, пятницам и воскресеньям от 6 до 8 час. веч.
И в половине седьмого из Москвы на дачном поезде приехали экскурсанты.
Во-первых, целая группа молодых смеющихся людей человек в двадцать. Были
среди них подростки в рубашках-хаки, были девушки без шляп, кто в белой
матросской блузке, кто в пестрой кофте. Были в сандалиях на босу ногу, в
черных стоптанных туфлях; юноши в тупоносых высоких сапогах.
И вот среди молодых оказался немолодой лет сорока, сразу поразивший
Иону. Человек был совершенно голый, если не считать коротеньких
бледно-кофейных штанишек, не доходивших до колен и перетянутых на животе
ремнем с бляхой "1-е реальное училище", да еще пенсне на носу, склеенное
фиолетовым сургучом. Коричневая застарелая сыпь покрывала сутуловатую спину
голого человека, а ноги у него были разные - правая толще левой, и обе
разрисованы на голенях узловатыми венами.
Молодые люди и девицы держались так, словно ничего изумительного не
было в том, что голый человек разъезжает в поезде и осматривает усадьбы, но
старого скорбного Иону голый поразил и удивил.
Голый между девушек, задрав голову, шел от ворот ко дворцу, и один ус у
него был лихо закручен и бородка подстрижена, как у образованного человека.
Молодые, окружив Иону, лопотали, как птицы, и все время смеялись, так что
Иона совсем запутался и расстроился, тоскливо думая о чашках, и
многозначительно подмигивал Дуньке на голого. У той щеки готовы были лопнуть
при виде разноногого. А тут еще Цезарь, как на грех, явился откуда-то и всех
пропустил беспрепятственно, а на голого залаял с особенной хриплой,
старческой злобой, давясь и кашляя. Потом завыл - истошно, мучительно.
"Тьфу, окаянный, - злобно и растерянно думал Иона, косясь на незваного
гостя, - принесла нелегкая. И чего Цезарь воет. Ежели кто помрет, то уж
пущай этот голый".
Пришлось Цезаря съездить по ребрам ключами, потому что вслед за толпой
шли отдельно пятеро хороших посетителей. Дама с толстым животом,
раздраженная и красная из-за голого. При ней девочка-подросток с
заплетенными длинными косами. Бритый высокий господин с дамой красивой и
подкрашенной и пожилой богатый господин-иностранец, в золотых очках
колесами, широком светлом пальто, с тростью. Цезарь с голого перекинулся на
хороших посетителей и с тоской в мутных старческих глазах сперва залаял на
зеленый зонтик дамы, а потом взвыл на иностранца так, что тот побледнел,
попятился и проворчал что-то на не известном никому языке.
Иона не вытерпел и так угостил Цезаря, что тот оборвал вой, заскулил и
пропал.
---------
- Ноги о половичок вытирайте, - сказал Иона, и лицо у него стало
суровое и торжественное, как всегда, когда он входил во дворец. Дуньке
шепнул: "Посматривай, Дунь..." - и отпер тяжелым ключом стеклянную дверь с
террасы. Белые боги на балюстраде приветливо посмотрели на гостей.
Те стали подыматься по белой лестнице, устланной малиновым ковром,
притянутым золотыми прутьями. Голый оказался впереди всех, рядом с Ионой, и
шел, гордо попирая босыми ступнями пушистые ступени.
Вечерний свет, смягченный тонкими белыми шторами, сочился наверху через
большие стекла за колоннами. На верхней площадке экскурсанты, повернувшись,
увидали пройденный провал лестницы, и балюстраду с белыми статуями, и белые
простенки с черными полотнами портретов, и резную люстру, грозящую с тонкой
нити сорваться в провал. Высоко, улетая куда-то, вились и розовели амуры.
- Смотри, смотри, Верочка, - зашептала толстая мать, - видишь, как
князья жили в нормальное время.
Иона стоял в сторонке, и гордость мерцала у него на бритом сморщенном
лице тихо, по-вечернему.
Голый поправил пенсне на носу, осмотрелся и сказал:
- Растрелли строил. Это несомненно. Восемнадцатый век.
- Какой Растрелли? - отозвался Иона, тихонько кашлянув. - Строил князь
Антон Иоаннович, царствие ему небесное, полтораста лет назад. Вот как, - он
вздохнул. - Прапрапрадед нынешнего князя.
Все повернулись к Ионе.
- Вы не понимаете, очевидно, - ответил голый, - при Антоне Иоанновиче,
это верно, но ведь архитектор-то Растрелли был? А во-вторых, царствия
небесного не существует и князя нынешнего, слава богу, уже нет. Вообще, я не
понимаю, где руководительница?
- Руководительша, - начал Иона и засопел от ненависти к голому, - с
зубами лежит, помирает, к утру кончится. А насчет царствия - это вы верно.
Для кой-кого его и нету. В небесное царствие в срамном виде без штанов не
войдешь. Так ли я говорю?
Молодые захохотали все сразу, с треском. Голый заморгал глазами,
оттопырил губы.
- Однако, я вам скажу, ваши симпатии к царству небесному и к князьям
довольно странны в теперешнее время... И мне кажется...
- Бросьте, товарищ Антонов, - примирительно сказал в толпе девичий
голос.
- Семен Иванович, оставь, пускай! - прогудел срывающийся бас.
Пошли дальше. Свет последней зари падал сквозь сетку плюща, затянувшего
стеклянную дверь на террасу с белыми вазами. Шесть белых колонн с резными
листьями вверху поддерживали хоры, на которых когда-то блестели трубы
музыкантов. Колонны возносились радостно и целомудренно, золоченые легонькие
стулья чинно стояли под стенами. Темные гроздья кенкетов глядели со стен, и,
точно вчера потушенные, были в них обгоревшие белые свечи. Амуры вились и
заплетались в гирляндах, танцевала обнаженная женщина в нежных облаках. Под
ногами разбегался скользкий шашечный паркет. Странна была новая живая толпа
на чернополосных шашках, и тяжел и мрачен показался иностранец в золотых
очках, отделившийся от групп. За колонной он стоял и глядел зачарованно
вдаль через сетку плюща.
В смутном говоре зазвучал голос голого. Повозив ногой по лоснящемуся
паркету, он спросил у Ионы:
- Кто паркет делал?
- Крепостные крестьяне, - ответил неприязненно Иона, - наши крепостные.
Голый усмехнулся неодобрительно.
- Сработано здорово, что и говорить. Видно, долго народ гнул спину,
выпиливая эти штучки, чтоб потом тунеядцы на них ногами шаркали. Онегины...
трэнь... брень... Ночи напролет, вероятно, плясали. Делать-то ведь было
больше нечего.
Иона про себя подумал: "Вот чума голая навязалась, прости господи", -
вздохнул, покрутил головой и повел дальше.
Стены исчезли под темными полотнами в потускневших золотых рамах.
Екатерина II, в горностае, с диадемой на взбитых белых волосах, с
насурьмленными бровями, смотрела во всю стену из-под тяжелой громадной
короны. Ее пальцы, остроконечные и тонкие, лежали на ручке кресла. Юный
курносый, с четырехугольными звездами на груди, красовался на масляном
полотне напротив и с ненавистью глядел на свою мать. А вокруг сына и матери
до самого лепного плафона глядели княгини и князья Тугай-Бег-Ордынские со
своими родственниками.
Отливая глянцем, чернея трещинами, выписанный старательной кистью
живописца XVIII века по неверным преданиям и легендам, сидел в тьме
гаснущего от времени полотна раскосый, черный и хищный, в мурмолке с
цветными камнями, с самоцветной рукоятью сабли, родоначальник - повелитель
Малой Орды Хан Тугай.
За полтысячи лет смотрел со стен род князей Тугай-Бегов, род знатный,
лихой, полный княжеских, ханских и царских кровей. Тускнея пятнами, с
полотен вставала история рода с пятнами то боевой славы, то позора, любви,
ненависти, порока, разврата...
На пьедестале бронзовый позеленевший бюст старухи матери в бронзовом
чепце с бронзовыми лентами, завязанными под подбородком, с шифром на груди,
похожим на мертвое овальное зеркало. Сухой рот запал, нос заострился.
Неистощимая в развратной выдумке, носившая всю жизнь две славы -
ослепительной красавицы и жуткой Мессалины. В сыром тумане славного и
страшного города на севере была увита легендой потому, что первой любви
удостоил ее уже на склоне своих дней тот самый белолосинный генерал, портрет
которого висел в кабинете рядом с Александром I. Из рук его перешла в руки
Тугай-Бега-отца и родила последнего нынешнего князя. Вдовой оставшись,
прославилась тем, что ее нагую на канате купали в пруду четыре красавца
гайдука...
Голый, раздвинув толпу, постучал ногтем по бронзовому чепцу и сказал:
- Вот, товарищи, замечательная особа. Знаменитая развратница первой
половины девятнадцатого века...
Дама с животом побагровела, взяла девочку за руку и быстро отвела ее в
сторону.
- Это бог знает что такое... Верочка, смотри, какие портреты предков...
- Любовница Николая Палкина, - продолжал голый, поправляя пенсне, - о
ней даже в романах писали некоторые буржуазные писатели. А тут что она в
имении вытворяла - уму непостижимо. Ни одного не было смазливого парня, на
которого она не обратила бы благосклонного внимания... Афинские ночи
устраивала...
Иона перекосил рот, глаза его налились мутной влагой и руки затряслись.
Он что-то хотел молвить, но ничего не молвил, лишь два раза глубоко набрал
воздуху. Все с любопытством смотрели то на всезнающего голого, то на
бронзовую старуху. Подкрашенная дама обошла бюст кругом, и даже важный
иностранец, хоть и не понимавший русских слов, вперил в спину голого тяжелый
взгляд и долго его не отрывал.
Шли через кабинет князя, с эспантонами, палашами, кривыми саблями, с
броней царских воевод, со шлемами кавалергардов, с портретами последних
императоров, с пищалями, мушкетами, шпагами, дагерротипами и пожелтевшими
фотографиями - группами кавалергардского, где служили старшие Тугай-Беги, и
конного, где служили младшие, со снимками скаковых лошадей тугай-беговских
конюшен, со шкафами, полными тяжелых старых книг.
Шли через курительные, затканные сплошь текинскими коврами, с
кальянами, тахтами, с коллекциями чубуков на стойках, через малые гостиные с
бледно-зелеными гобеленами, с карсельскими старыми лампами. Шли через
боскетную, где до сих пор не зачахли пальмовые ветви, через игральную
зеленую, где в стеклянных шкафах золотился и голубел фаянс и сакс, где Иона
тревожно Косил глазами Дуньке. Здесь, в игральной, одиноко красовался на
полотне блистательный офицер в белом мундире, опершийся на эфес. Дама с
животом посмотрела на каску с шестиугольной звездой, на раструбы перчаток,
на черные, стрелами вверх подкрученные усы и спросила у Ионы:
- Это кто же такой?
- Последний князь, - вздохнув, ответил Иона, - Антон Иоаннович, в
квалегардской форме. Они все в квалегардах служили.
- А где он теперь? Умер? - почтительно спросила дама.
- Зачем умер... Они за границей теперь. За границу отбыли при самом
начале, - Иона заикнулся от злобы, что голый опять ввяжется и скажет
какую-нибудь штучку.
И голый хмыкнул и рот открыл, но чей-то голос в толпе молодежи опять
бросил:
- Да плюнь, Семен... старик он...
И голый заикнулся.
- Как? Жив? - изумилась дама, - это замечательно!.. А дети у него есть?
- Деток нету, - ответил Иона печально, - не благословил господь... Да.
Братец ихний младший, Павел Иоаннович, тот на войне убит. Да. С немцами
воевал... Он в этих... в конных гренадерах служил. Он нездешний. У того
имение в Самарской губернии было...
- Классный старик... - восхищенно шепнул кто-то.
- Его самого бы в музей, - проворчал голый.
Пришли в шатер. Розовый шелк звездой расходился вверху и плыл со стен
волнами, розовый ковер глушил всякий звук. В нише из розового тюля стояла
двуспальная резная кровать. Как будто недавно еще, в эту ночь, спали в ней
два тела. Жилым все казалось в шатре: и зеркало в раме серебряных листьев,
альбом на столике в костяном переплете, и портрет последней княгини на
мольберте - княгини юной, княгини в розовом. Лампа, граненые флаконы,
карточки в светлых рамах, брошенная подушка казалась живой... Раз триста уже
водил Иона экскурсантов в спальню Тугай-Бегов и каждый раз испытывал боль,
обиду и стеснение сердца, когда проходила вереница чужих ног по коврам,
когда чужие глаза равнодушно шарили по постели. Срам. Но сегодня особенно
щемило у Ионы в груди от присутствия голого и еще от чего-то неясного, что и
понять было нельзя... Потому Иона облегченно вздохнул, когда осмотр
кончился. Повел незваных гостей через биллиардную в коридор, а оттуда по
второй восточной лестнице на боковую террасу и вон.
Старик сам видел, как гурьбой ушли посетители через тяжелую дверь и
Дунька заперла ее на замок.
---------
Вечер настал, и родились вечерние звуки. Где-то под Орешневом
засвистели пастухи на дудках, за прудами звякали тонкие колокольцы - гнали
коров. Вечером вдали пророкотало несколько раз - на учебной стрельбе в
красноармейских лагерях.
Иона брел по гравию ко дворцу, и ключи бренчали у него на поясе. Каждый
раз, как уезжали посетители, старик аккуратно возвращался во дворец, один
обходил его, разговаривая сам с собой и посматривая внимательно на вещи.
После этого наступал покой и отдых, и до сумерек можно было сидеть на
крылечке сторожевого домика, курить и думать о разных старческих разностях.
Вечер был подходящий для этого, светлый и теплый, но вот покоя на душе
у Ионы, как назло, не было. Вероятно, потому, что расстроил и взбудоражил
Иону голый. Иона, ворча что-то, вступил на террасу, хмуро оглянулся,
прогремел ключом и вошел. Мягко шаркая по ковру, он поднялся по лестнице.
На площадке у входа в бальный зал он остановился и побледнел.
Во дворце были шаги. Они послышались со стороны биллиардной, прошли
боскетную, потом стихли. Сердце у старика остановилось на секунду, ему
показалось, что он умрет. Потом сердце забилось часто-часто, вперебой с
шагами. Кто-то шел к Ионе, в этом не было сомнения, твердыми шагами, и
паркет скрипел уже в кабинете.
"Воры! Беда, - мелькнуло в голове у старика. - Вот оно, вещее, чуяло...
беда". Иона судорожно вздохнул, в ужасе оглянулся, не зная, что делать, куда
бежать, кричать. Беда...
В дверях бального зала мелькнуло серое пальто, и показался иностранец в
золотых очках. Увидав Иону, он вздрогнул, испугался, даже попятился, но
быстро оправился и лишь тревожно погрозил Ионе пальцем.
- Что вы? Господин? - в ужасе забормотал Иона. Руки и ноги у него
задрожали мелкой дрожью. - Тут нельзя. Вы как же это остались? Господи боже
мой... - Дыхание у Ионы перехватило, и он смолк.
Иностранец внимательно глянул Ионе в глаза и, придвинувшись, негромко
сказал по-русски:
- Иона, ты успокойся! Помолчи немного. Ты один?
- Один... - переведя дух, молвил Иона, - да вы зачем, царица небесная?
Иностранец тревожно оглянулся, потом глянул поверх Ионы в вестибюль,
убедился, что за Ионой никого нет, вынул правую руку из заднего кармана и
сказал уже громко, картаво:
- Не узнал, Иона? Плохо, плохо... Если уж ты не узнаешь, то это плохо.
Звуки его голоса убили Иону, колена у него разъехались, руки
похолодели, и связка ключей брякнулась на пол.
- Господи Иисусе! Ваше сиятельство. Батюшка, Антон Иоаннович. Да что же
это? Что же это такое?
Слезы заволокли туманом зал, в тумане запрыгали золотые очки, пломбы,
знакомые раскосые блестящие глаза. Иона давился, всхлипывал, заливая
перчатки, галстух, тычась трясущейся головой в жесткую бороду князя.
- Успокойся, Иона, успокойся, бога ради, - бормотал тот, и жалостливо и
тревожно у него кривилось лицо, - услышать может кто-нибудь...
- Ба...батюшка, - судорожно прошептал Иона, - да как же... как же вы
приехали? Как? Никого нету. Нету никого, один я...
- И прекрасно, бери ключи, Иона, идем туда, в кабинет!
Князь повернулся и твердыми шагами пошел через галерею в кабинет. Иона,
ошалевший, трясущийся, поднял ключи и поплелся за ним. Князь оглянулся, снял
серую пуховую шляпу, бросил ее на стол и сказал:
- Садись, Иона, в кресло!
Затем, дернув щекой, оборвал со спинки другого, с выдвижным пультом для
чтения, табличку с надписью "В кресла не садиться" и сел напротив Ионы.
Лампа на круглом столе жалобно звякнула, когда тяжелое тело вдавилось в
сафьян.
В голове у Ионы все мутилось, и мысли прыгали бестолково, как зайцы из
мешка, в разные стороны.
- Ах, как ты подряхлел, Иона, боже, до чего ты старенький! - заговорил
князь, волнуясь. - Но я счастлив, что все же застал тебя в живых. Я,
признаться, думал, что уж не увижу. Думал, что тебя тут уморили...
От княжеской ласки Иона расстроился и зарыдал тихонько, утирая глаза...
- Ну, полно, полно, перестань...
- Как... как же вы приехали, батюшка? - шмыгая носом, спрашивал Иона. -
Как же это я не узнал вас, старый хрен? Глаза у меня слепнут... Как же это
вернулись вы, батюшка? Очки-то на вас, очки, вот главное, и бородка... И как
же вы вошли, что я не заметил?
Тугай-Бег вынул из жилетного кармана ключ и показал его Ионе.
- Через малую веранду из парка, друг мой! Когда вся эта сволочь уехала,
я и вернулся. А очки (князь снял их), очки здесь уже, на границе, надел. Они
с простыми стеклами.
- Княгинюшка-то, господи, княгинюшка с вами, что ли?
Лицо у князя мгновенно постарело.
- Умерла княгиня, умерла в прошлом году, - ответил он и задергал ртом,
- в Париже умерла от воспаления легких. Так и не повидала родного гнезда, но
все время его вспоминала. Очень вспоминала. И строго наказывала, чтобы я
тебя поцеловал, если увижу. Она твердо верила, что мы увидимся. Все богу
молилась. Видишь, бог и привел.
Князь приподнялся, обнял Иону и поцеловал его в мокрую щеку. Иона,
заливаясь слезами, закрестился на шкафы с книгами, на Александра I, на окно,
где на самом донышке таял закат.
- Царствие небесное, царствие небесное, - дрожащим голосом пробормотал
он, - панихидку, панихидку отслужу в Орешневе.
Князь тревожно оглянулся, ему показалось, что где-то скрипнул паркет.
- Нету?
- Нету, не беспокойтесь, батюшка, одни мы. И быть некому. Кто ж, кроме
меня, придет.
- Ну, вот что. Слушай, Иона. Времени у меня мало. Поговорим о деле.
Мысли у Ионы вновь встали на дыбы. Как же, в самом деле? Ведь вот он.
Живой! Приехал. А тут... Мужики, мужики-то!.. Поля?
- В сам деле, ваше сиятельство, - он умоляюще поглядел на князя, - как
же теперь быть? Дом-то? Аль вернут?..
Князь рассмеялся на эти слова Ионы так, что зубы у него оскалились
только с одной стороны - с правой.
- Вернут? Что ты, дорогой!
Князь вынул тяжелый желтый портсигар, закурил и продолжал:
- Нет, голубчик Иона, ничего они мне не вернут... Ты, видно, забыл, что
было... Не в этом суть. Ты вообще имей в виду, что приехал-то я только на
минуту и тайно. Тебе беспокоиться абсолютно нечего, тут никто и знать ничего
не будет. На этот счет ты себя не тревожь. Приехал я (князь поглядел на
угасающие рощи), во-первых, поглядеть, что тут творится. Сведения я
кой-какие имел; пишут мне из Москвы, что дворец цел, что его берегут как
народное достояние... На-ародное... (Зубы у князя закрылись с правой стороны
и оскалились с левой.) Народное - так народное, черт их бери. Все равно.
Лишь бы было цело. Оно так даже и лучше... Но вот в чем дело: бумаги-то у
меня тут остались важные. Нужны они мне до зарезу. Насчет самарских и
пензенских имений. И Павла Ивановича тоже. Скажи, кабинет-то мой рабочий
растащили или цел? - Князь тревожно тряхнул головой на портьеру.
Колеса в голове Ионы ржаво заскрипели. Перед глазами вынырнул Александр
Эртус, образованный человек в таких же самых очках, как и князь. Человек
строгий и важный. Научный Эртус каждое воскресенье наезжал из Москвы, ходил
по дворцу в скрипучих рыжих штиблетах, распоряжался, наказывал все беречь и
просиживал в рабочем кабинете долгие часы, заваленный книгами, рукописями и
письмами по самую шею. Иона приносил ему туда мутный чай. Эртус ел
бутерброды с ветчиной и скрипел пером. Порой он расспрашивал Иону о старой
жизни и записывал, улыбаясь.
- Цел-то цел кабинет, - бормотал Иона, - да вот горе, батюшка ваше
сиятельство, запечатан он. Запечатан.
- Кем запечатан?
- Эртус Александр Абрамович из комитета...
- Эртус? - картаво переспросил Тугай-Бег, - почему же именно Эртус, а
не кто-нибудь другой запечатывает мой кабинет?
- Из комитета он, батюшка, - виновато ответил Иона, - из Москвы.
Наблюдение ему, вишь, поручено. Тут, ваше сиятельство, внизу-то, библиотека
будет и учить будут мужиков. Так вот он библиотеку устраивает.
- Ах, вот как! Библиотеку, - князь ощерился, - что ж, это приятно! Я
надеюсь, им хватит моих книг? Жалко, жалко, что я не знал, а то бы я им из
Парижа еще прислал. Но ведь хватит?
- Хватит, ваше сиятельство, - растерянно хрипнул Иона, - ведь
видимо-невидимо книг-то у вас, - мороз прошел у Ионы по спине при взгляде на
лицо князя.
Тугай-Бег съежился в кресле, поскреб подбородок ногтями, затем зажал
бородку в кулак и стал диковинно похож на портрет раскосого в мурмолке.
Глаза его подернулись траурным пеплом.
- Хватит? Превосходно. Этот твой Эртус, как я вижу, образованный
человек и талантливый. Библиотеки устраивает, в моем кабинете сидит. Да-с.
Ну... а знаешь ли ты, Иона, что будет, когда этот Эртус устроит библиотеку?
Иона молчал и глядел во все глаза.
- Этого Эртуса я повешу вон на той липе, - князь белой рукой указал в
окно, - что у ворот. (Иона тоскливо и покорно глянул вслед руке.) Нет,
справа, у решетки. Причем день Эртус будет висеть лицом к дороге, чтобы
мужики могли полюбоваться на этого устроителя библиотек, а день лицом сюда,
чтобы он сам любовался на свою библиотеку. Это я сделаю, Иона, клянусь тебе,
чего бы это ни стоило. Момент такой настанет, Иона, будь уверен, и, может
быть, очень скоро. А связей, чтобы мне заполучить Эртуса, у меня хватит.
Будь покоен...
Иона судорожно вздохнул.
- А рядышком, - продолжал Тугай нечистым голосом, - знаешь кого
пристроим? Вот этого голого. Антонов Семен. Семен Антонов, - он поднял глаза
к небу, запоминая фамилию. - Честное слово, я найду товарища Антонова на дне
моря, если только он не подохнет до той поры или если его не повесят в общем
порядке на Красной площади. Но если даже повесят, я перевешу его на день-два
к себе. Антонов Семен уже раз пользовался гостеприимством в Ханской ставке и
голый ходил по дворцу в пенсне, - Тугай проглотил слюну, отчего татарские
скулы вылезли желваками, - ну что ж, я приму его еще раз, и тоже голого.
Ежели он живым мне попадется в руки, у, Иона!.. не поздравлю я Антонова
Семена. Будет он висеть не только без штанов, но и без шкуры! Иона! Ты
слышал, что он сказал про княгиню-мать? Слышал?
Иона горько вздохнул и отвернулся.
- Ты верный слуга, и, сколько бы я ни прожил, я не забуду, как ты
разговаривал с голым. Неужели тебе теперь не приходит в голову, как я в ту
же секунду не убил голого? А? Ведь ты же знаешь меня, Иона, много лет? -
Тугай-Бег взялся за карман пальто и выдавил из него блестящую рубчатую
рукоятку; беловатая пенка явственно показалась в углах рта, и голос стал
тонким и сиплым. - Но вот не убил! Не убил, Иона, потому что сдержался
вовремя. Но чего мне стоило сдержаться, знаю только один я. Нельзя было
убить, Иона. Это было бы слабо и неудачно, меня схватили бы, и ничего бы я
не выполнил из того, зачем приехал. Мы сделаем, Иона, большее... Получше, -
князь пробормотал что-то про себя и стих.
Иона сидел, мутясь, и в нем от слов князя ходил холодок, словно он
наглотался мяты. В голове не было уже никаких мыслей, а так, одни обрывки.
Сумерки заметно заползали в комнату. Тугай втолкнул ручку в карман,
поморщившись, встал и глянул на часы.
- Ну, вот что, Иона, поздно. Надо спешить. Ночью я уеду. Устроим же
дела. Во-первых, вот что, - у князя в руках очутился бумажник, - бери, Иона,
бери, верный друг! Больше дать не могу, сам стеснен.
- Ни за что не возьму, - прохрипел Иона и замахал руками.
- Бери! - строго сказал Тугай и запихнул сам Ионе в карман бушлата
белые бумажки. Иона всхлипнул. - Только смотри тут не меняй, а то пристанут
- откуда. Ну-с, а теперь самое главное. Позволь уж, Иона Васильевич,
перебыть до поезда во дворце. В два ночи уеду в Москву. Я в кабинете разберу
кое-какие бумаги.
- Печать-то, батюшка, - жалобно начал Иона. Тугай подошел к двери,
отодвинул портьеру и сорвал одним взмахом веревочку с сургучом. Иона ахнул.
- Вздор, - сказал Тугай, - ты, главное, не бойся! Не бойся, мой друг! Я
тебе ручаюсь, устрою так, что тебе ни за что не придется отвечать. Веришь
моему слову? Ну, то-то...
---------
Ночь подходила к полночи. Иону сморило сном в караулке. Во флигельке
спали истомленная Татьяна Михайловна и Мумка. Дворец был бел от луны, слеп,
безмолвен...
В рабочем кабинете с наглухо закрытыми черными шторами горела на
открытой конторке керосиновая лампа, мягко и зелено освещая вороха бумаг на
полу, на кресле и на красном сукне. Рядом в большом кабинете с задернутыми
двойными шторами нагорали стеариновые свечи в канделябрах. Нежными искорками
поблескивали переплеты в шкафах, Александр I ожил и, лысый, мягко улыбался
со стены.
За конторкой в рабочем кабинете сидел человек в штатском платье и с
кавалергардским шлемом на голове. Орел победно взвивался над потускневшим
металлом со звездой. Перед человеком сверх вороха бумаг лежала толстая
клеенчатая тетрадь. На первой странице бисерным почерком было написано
вверху:
Алекс. Эртус
История Ханской ставки
ниже:
1922-1923
Тугай, упершись в щеки кулаками, мутными глазами глядел, не отрываясь,
на черные строчки. Плыла полная тишина, и сам Тугай слышал, как в жилете его
неуклонно шли, откусывая минуты, часы. И двадцать минут, и полчаса сидел
князь недвижно.
Сквозь шторы вдруг проник долгий тоскливый звук. Князь очнулся, встал,
громыхнув креслами.
- У-у, проклятая собака, - проворчал он и вошел в парадный кабинет. В