Страница:
Загремела с размаху трубка, и хозяин появился в дверях.
- Обложили? - крикнула кузина.
- Поздравляю, - бешено ответил хозяин, - обложили вас, дорогая!
- Как?! - кузина встала, вся в пятнах, - они не имеют права! Я же
говорила, что в то время я служила!
- "Говорила", "говорила"! - передразнил хозяин, - не говорить нужно
было, а самой посмотреть, что этот мерзавец домовой в списке пишет! А все
ты, - повернулся он к кузену, - просил ведь, сходи, сходи! А теперь не
угодно ли: он нас всех трех пометил!
- Ду-рак ты, - ответил кузен, наливаясь кровью, - при чем здесь я? Я
два раза говорил этой каналье, чтоб отметил как служащих! Ты сам виноват! Он
твой знакомый. Сам бы и просил!
- Сволочь он, а не знакомый! - загремел хозяин, - называется приятель!
Трус несчастный. Ему лишь бы с себя ответственность снять.
- На сколько? - крикнула кузина.
- На пять-с!
- А почему только меня? - спросила кузина.
- Не беспокойся! - саркастически ответил хозяин, - дойдет и до меня и
до него. Буква, видно, не дошла. Но только если тебя на пять, то на сколько
же меня шарахнут?! Ну, вот что - рассиживаться тут нечего. Одевайтесь,
поезжайте к районному инспектору - объясните, что ошибка. Я тоже поеду...
Живо, живо!
Кузина полетела из комнаты.
- Что ж это такое? - горестно завопил хозяин, - ведь это ни отдыху ни
сроку не дают. Не в дверь, так по телефону! От реквизиций отбрились, теперь
налог. Доколе это будет продолжаться? Что они еще придумают?!
Он взвел глаза на Карла Маркса, но тот сидел неподвижно и безмолвно.
Выражение лица у него было такое, как будто он хотел сказать:
- Это меня не касается!
Край его бороды золотило апрельское солнце.
----------------------------------------------------------------------------
Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
OCR Гуцев В.Н.
----------------------------------------------------------------------------
На ст. Валдай рабочий службы пути
остался без продуктов, потому что в
вагоне-лавке не выдали продуктов без
круглой печати. А пока жена рабочего
искала печать, лавка уехала.
Рабкор.
Глава 1-я
Вагон-лавка приехала на некую станцию.
Глава 2-я
Жена рабочего службы пути Ферапонта Родионова, законная Секлетея,
явилась в лавку с заверенной на пять рублей книжкой.
Глава 3-я
Приказчик порхал как бабочка, вешал, мерил, сыпал, резал, заворачивал,
упаковывал. Отвесив, отмерив, отсыпав, отрезав, завернув и упаковав, взял
книжку Секлетеи, поглядел в нее, распаковал, развернул, обратно ссыпал и
сказал:
Глава 4-я
- Не могу-с!
Глава 5-я
- Почему? - спросила пораженная Секлетея.
Глава 6-я
- Круглой печати у вас нету.
Глава 7-я
- Где ж они потеряли свои бесстыжие глаза? - спросила Секлетея,
неизвестно на кого намекая - не то на помощника начальника участка,
подписывавшего книжку, не то на артельного старосту-ротозея.
Глава 8-я
- Дуй, тетка, в местком или к другому помощнику начальника участка или
начальнику станции, - посоветовал приказчик.
Глава 9-я
Тетка дунула, все время ворча что-то про сукиных сынов...
Глава 10-я
- Приложите мне круглую печать, да поскорее, - попросила она в
месткоме.
- С удовольствием бы, тетка, и печать у нас есть, да не имеем права, -
ответили ей местком и начальник станции.
Глава 11-я
- А я имею право, я бы и приложил тебе, тетка, но у меня печати нет, -
ответил ей другой помощник начальника участка.
Глава 12-я
Тетка взвыла и кинулась в лавку.
Глава 13-я
А та взяла и уехала.
Глава 14-я
А контора, составляя списки на жалованье, вычла с Ферапонта Родионова
пять рублей за якобы взятые продукты.
Глава 15-я
А Ферапонт Родионов ругался скверными словами, узнав про это. И был
совершенно прав.
Глава последняя
В общем и целом, безобразники и волокитчики сидят на некоей станции и в
ее окрестностях.
----------------------------------------------------------------------------
Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
OCR Гуцев В.Н.
----------------------------------------------------------------------------
В комнате, освещенной керосиновой лампой, сидел конторщик 2-й
восстановительной организации Угрюмый и говорил своему гостю, конторщику
Петухову:
- Хорошо вам, чертям! Живете в Киеве. Там у вас древности всякие,
святыни, монастыри, театры и кабаре... а в этом паршивом Полоцке ничего нет,
кроме грязи и свиней. Правда, что у вас эти самые... купола обновляются?
- Врут, - басом ответил Петухов, - ходил я смотреть на сенной базар.
Купол как купол. Это бабы выдумали.
- Плохо! - вздохнул Угрюмый. - Храмы разваливаются, а бог и ухом не
ведет... Вон Спасский монастырь... Совершенно рассыпался. Совзнаков нету на
небе, вот главная беда.
Угрюмый вздохнул, поболтал ложечкой в мутном чае и продолжал:
- Кстати о совзнаках. Нету, нету, а то бывает - бац! - и свалятся они
тебе на голову. У нас, например, изумительная история с этими знаками
произошла. Сделали мы заявку на май на четыре миллиона двести одна тысяча с
копейками из расчета на две тысячи семьсот рабочих, а центр возьми да и дай
четыре миллиона семьсот тридцать тысяч на фактически бывшие 817 человек.
- Вре!! - крикнул Петухов.
- Вот тебе и "вре"! - ответил Угрюмый. - Чтоб я с этого места не сошел!
- Так это, стало быть, остаток получается?
- А как же. Но тут, понимаешь ли, задача в том, чтобы денежки эти без
остатка в расход запихнуть.
- Это как же? - изумился Петухов. Угрюмый оглянулся, прислушался и
таинственно зашептал:
- А на манер нашего начальника механических мастерских. У него,
понимаешь ли, такой обычай - выпишет материалов на заказ в пять раз больше,
чем нужно, и все в расход и загонит! Ему уж говорили: смотрите, как бы вам
по шапке не попало. Ну да, говорит, по шапке... Руки коротки! У меня
уважительная причина - кладовой нет. Способный парень!
- А не сядет? - восторженно спросил Петухов.
- Обязательно сядет. Вспомни мое слово. И сядет из-за мастерских. Не
клеится у него с мастерскими, хоть ты плачь. Дрова вручную пилит, потому что
приводная пила бездействует, а 30-сильный двигатель качает один вентилятор
для четырех кузнечных горнов!
Петухов захохотал и подавился.
- Тише ты! - зашептал Угрюмый, - это что?.. А вот потеха была недавно с
заклепками (Угрюмый хихикнул), - зачем, говорит, нам закупать заклепки,
когда у нас своя мастерская есть? Я, говорит, на всю Россию заклепок
наворочаю! Ну, и наворочал... 308 пудов. Красивые замечательно: кривые, с
утолщением и пережженные. Сто двадцать восемь пудов пришлось в переработку
пустить, а остальные и до сих пор на складе стоят.
- Ну, дела! - ахнул Петухов.
- Это что! - оживился Угрюмый, - ты послушай, что у нас с отчетностью
творится. У тебя волосы дыбом станут. Есть у нас в механической мастерской
Эр-ка-ка, и есть инструментальщик Белявский, - сипел Угрюмый, - он же и член
Эр-ка-ка. Так он, представь себе, все заказы себе забрал. Сам расценивает,
сам же исполняет и сам деньги получает.
Инженер Гейнеман в целях упрощения всяких формальностей по
счетно-финансовой части завел такой порядок. Смотрю я однажды и вижу: счет э
91 на сдельные работы, исполненные сдельщиком Кузнецовым Михаилом с
товарищами, на сумму 42 475 р. Выдал артельщик такой-то, получил Кузнецов. И
больше ничего!
- Постой, - перебил Петухов, - а может, у него товарищей никаких не
было?
- Вот то-то и есть!
- Да и как же это?
- Наивный ты парень, - вздохнул Угрюмый, - у него ж, у Гейнемана этого,
весь штат в конторе состоит из родственников. Заведующий Гейнеман,
производитель работ - зять его, Марков, техник - его родная сестра Эмма
Маркова, конторщица - его дочь родная Гейнеман, табельщик - племянник
Гейнеман, машинистка - Шульман, племянница родной жены!
- Внуков у Гейнемана нету? - спросил ошеломленный Петухов.
- Внуков нету, к сожалению.
Петухов глотнул чаю и спросил:
- Позволь, друг, а куда ж Эр-ка-и смотрит?
Угрюмый свистнул и зашептал:
- Чудак! Эр-ка-и! У нас Эр-ка-и - Якутович Тимофей. Славный парнишка,
свой человек. Ему что ни дай - все подпишет.
- Добродушный? - спросил Петухов.
- Ни черта не добродушный, а болтают у нас (Угрюмый наклонился к
растопыренному уху Петухова), будто получил он десять возов дров из
материалов мостов Западной Двины, 4 1/2 пуда муки и 43 аршина мануфактуры.
Дай тебе мануфактуры, и ты будешь добродушный,
- Тайны мадридского двора! - восхищенно воскликнул Петухов.
- Да уж это тайны, - согласился Угрюмый, - только, понимаешь ли, вышли
у нас с этими тайнами уже явные неприятности. Приезжают в один прекрасный
день два каких-то фрукта. Невзрачные по виду, брючишки обтрепанные, и
говорят: "Позвольте ваши книги". Ну, дали мы. И началась тут потеха.
По-нашему, если отчетность на год отстала - пустяки! А по-ихнему -
преступление. По-нашему - кассовые книги заверять и шнуровать не надо, а
по-ихнему - надо! По-нашему - нарезать болты вручную продуктивно, а
по-ихнему - нужно механически! Клепку мостовой фермы на мосту, по-нашему,
нужно вручную производить, а по-ихнему - это преступно! Так и не
столковались. Уехали, а у нас с тех пор никакого спокойствия нет. Не
наделали б чего-нибудь эти самые визитеры? Вот и ходим кислые.
- М-да, это неприятности... - согласился Петухов.
Оба замолчали. Зеленый абажур окрашивал лица в зеленый цвет, и оба
конторщика походили на таинственных гномов. Лампа зловеще гудела.
----------------------------------------------------------------------------
Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
OCR Гуцев В.Н.
----------------------------------------------------------------------------
Жулябия в серых полосатых брюках и шапке, обитой вытертым мехом, с
небольшим мешочком в руках. Физиономия словно пчелами искусанная, и между
толстыми губами жеваная папироска.
Мимо блестящего швейцара просунулась фигурка. В серой шинели и в
фуражке с треснувшим пополам козырьком. На лице беспокойство, растерянность.
Самогонный нос. Несомненно, курьер из какого-нибудь учреждения. Жулябия,
метнув глазами, зашаркала резиновыми галошами и подсунулась к курьеру.
- Что продаешь?
- Облигацию... - ответил курьер и разжал кулак. Из него выглянула сизая
облигация.
- Почем? - Жулябины глаза ввинтились в облигацию.
- Сто десять бы... - квакнул, заикнувшись, курьер. Боевые искры
сверкнули в глазах на распухшем лице.
- Симпатичное лицо у тебя, вот что я тебе скажу, - заговорила жулябия,
- за лицо тебе предлагаю: девяносто рубликов. Желаешь? Другому бы не дала.
Но ты мне понравился.
У курьера рот от изумления стал круглым под мочальными усами. Он
машинально повернулся к зеркальному окну магазина, ища в нем своего
отражения. Веселые огни заиграли в жулябиных глазах. Курьер отразился в
зеркале во всем очаровании своего симпатичного лица под перебитым козырьком.
- По рукам? - стремительно произвела второй натиск жулябия.
- Да как же... Господи, ведь давали-то нам по 125...
- Чудак! Давали! Дать и я тебе дам за 125. Хоть сию минуту. Ты, брат,
не забывай, что давать - это одно, а брать - совсем другое.
- Да ведь они в мае 200 будут...
- Это резонно! - победно рявкнула жулябия, - так вот даю тебе совет:
держи ее до мая!
И тут жулябия круто вильнула на 180o и сделала вид, что уходит. Но на
курьера уже наплывали двое новых ловцов. Бронзовый лик юго-восточного
человека и расплывчатый бритый московский блин. Поэтому жулябия круто
сыграла назад.
- Вот последнее мое слово. Чтобы не ходил ты тут и не страдал, даю тебе
еще два рублика. Мой трамвай. Исключительно потому, что ты - хороший
человек.
- Давайте! - пискнул в каком-то отчаянии курьер и двинул фуражку на
затылок.
В бесконечных продолговатых стеклянных крышах торговых рядов - бледный
весенний свет. На балконе над фонтаном медный оркестр играет то нудные
вальсы, то какую-то музыкальную гнусность - "попурри из русских песен", от
которой вянут уши.
Вокруг фонтана непрерывное шарканье и шелест. Ни выкриков, ни громкого
говора. Но то и дело проходящие фигуры начинают бормотать:
- Куплю доллары, продам доллары.
- Куплю займ, банкноты куплю.
И чаще всего, таинственнее, настороженнее:
- Куплю золото. Продам золото...
- Золото... золото... золото... золото...
Золота не видно, золота не слышно, но золото чувствуется в воздухе.
Незримое золото где-то тут бьется в крови.
Выныривает в куцей куртке валютчик и начинает волчьим шагом уходить по
проходу вбок от фонтана. За ним тащится другая фигура. В укромном пустом
углу у дверей, ведущих к памятнику Минина и Пожарского, остановка.
Из недр куцего пальто словно волшебством выскакивает золотой диск. Вот
оно, золото.
Фигура вертит в руках, озираясь, золотушку с царским портретом.
- А она, тово... хорошая?
Куцее пальто презрительно фыркает:
- Здесь не Сухаревка. Я их сам не делаю.
Фигура боязливо озирается, наклоняется и легонько бросает монетку на
пол. Мгновенный, ясный золотой звон. Золото! Монетка исчезает в кармане
пальто. Куцее пальто мнет и пересчитывает дензнаки. Быстро расходятся. И
снова беспрерывное кружение у фонтана. И шепот, шепот... Золото... золо...
зо...
Один из коридоров рядов загорожен. У загородки сидит загадочно
улыбающийся гражданин с билетной книжкой в руках. Угодно идти совершать
операции на бирже, пожалуйте билет за 40 лимонов.
Вне огороженного пространства операции не поощряются ни в коей мере. Но
ведь нельзя же людям запретить гулять в рядах возле фонтана! А если люди
бормочут, словно во сне? Опять-таки никакого криминала в этом обнаружить
нельзя. Идет гражданин и шепчет, даже ни к кому не обращаясь:
- Куплю мелкое серебро... куплю мелкое серебро...
Мало ли оригиналов!..
Среди сомнамбулических джентльменов появляются дамы салопного вида с
тревожными глазами. Жены чиновников - случайные валютчицы. Или пришли
продать золотушки, что на черный день хранились в штопаных носках в комоде,
или, обуреваемые жадностью, пришли купить одну-две монеты. Нажужжали
знакомые в уши, что десятка растет, растет... растет... Золото... золото...
- Золото, Марь Иванна, надо купить. Это дело верное.
Марь Иванна жмется в темный угол в рядах. Марь Иванна звякнет монеткой
об пол.
- А она не обтертая?
- Вы, мадам... - обижается валютчик, - довольно странно с вашей
стороны, мадам!
- Ну, ну, вы не обижайтесь! Да вот царь тут какой-то странный.
Выражение лица у него...
- Я, мадам, ему выражения лица не делал. Обыкновенное выражение.
Марь Иванна торопливо вытаскивает из сумочки скомканные бумажки.
Монетка исчезает на дне сумочки.
В толпе профессионалов мелькают случайные фуражки с вытертыми
околышами. Все по тому же случайному золотому делу. Мелькают подкрашенные и
бледные ночные бабочки-женщины. Обыкновенные прохожие, что сквозным током
идут через галереи с Николаевской на Ильинку, покупатели в бесчисленные
магазины ГУМа в рядах. Они смешиваются, сталкиваются, растворяются в гуще
валютчиков, вертящихся у фонтана и в галереях. Среди них профессионалы всех
типов и видов. Московские в шапках с наушниками с мрачной думой в глазах, с
неряшливыми небритыми лицами, темные восточные, западные и южные люди.
Вытертые, ветром подбитые пальто и дорогие бобровые воротники. Сухаревские
ботинки-лепешки и изящная лаковая обувь. Седые и безусые. Наглые и вежливые.
Медлительные и неуловимые, как ртуть. Профессионалы. Ничем не занимаются,
ничем не интересуются, кроме золота, золота, золота. Часами бродят у
фонтана. Выглядывают, высматривают, выклевывают.
В пять часов дня. Когда в куполах еще полный серо-матовый, дневной,
весенний, стеклянный свет, в галереях светло, гулко. В окнах магазинов горят
лампы. На углу у фонтана в витринах играют золотые искры на портсигарах,
кубках, подстаканниках, на камнях-самоцветах. Из кафе пахнет жареным.
Лотереи-аллегри с полу бутылочками кислого вина и миниатюрными коробками
конфет бойко торгуют.
Но вот сверлит свисток. Конец черной бирже на сегодняшний день. Из-за
загородки сыпят биржевики. Конец и фонтанной чернейшей бирже, что торгует
шепотом и озираясь. Еще шелестит торопливо:
- Золото... золото.
Еще ловят быстрыми взглядами покупателей. Десятка прыгнула на 15
лимонов вверх. Но уже редеет толпа. Расползаются к выходам черные шубы,
серые пальто. Пустеют коридоры. Звонко стучат шаги. Ближе весенний вечер, и
в стеклянном продолговатом, мелко переплетенном небе нежно и медленно
разливается вечерняя заря.
----------------------------------------------------------------------------
Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
OCR Гуцев В.Н.
----------------------------------------------------------------------------
ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ НЕНАВИДЕЛ ТЕАТР
Он был в теплой кацавейке на вате, в штанах и сапогах. Обыкновенные
усы, бородка, нос средний. Особая примета у этого человека, впрочем, имелась
- человек ненавидел театр. Ненависть его питалась каждый день и выросла в
конце концов в злобную фурию, слопавшую человека без остатка, - он начал
подозрительно кашлять, и на щеках у него появился пятнистый румянец. Театр
стоял тут же, в двух шагах, на ст. Петушки, где человек служил в качестве
ПЗП (говорю "служил", потому что, может быть, сейчас его уже убили).
ЗЛОВЕЩАЯ БУМАГА
Однажды человек получил таинственную бумагу и уткнулся в нее носом.
Дочитав ее, он стал багровый от радости. Глаза его засияли, как звезды.
- Ладно... ладно... ладно, - забормотал он, - ладно... я тебя отгорожу.
Я тебя отгорожу! Я тебя так отгорожу... - Тут он набрал воздуху в истощенную
грудь и гаркнул: - Эй!!
И перед человеком появились рабочие. Не известно никому, какие
распоряжения он дал честным труженикам (они не виноваты, повторяю это тысячу
раз). Известно, что к вечеру вокруг театра появились, как свечка,
вколоченные столбы. Многие видели эти столбы, но так как никому и в голову
не могли прийти подозрения насчет адского плана человека, то на столбы
особенного внимания никто и не обратил.
- Опять наш ПЗП какую-то ерунду придумал, - сказали некоторые и
разошлись.
КОЛЮЧАЯ ПРОВОЛОКА ПРИЕХАЛА
К сожалению, никто не видел, как она появилась, потому что все были,
как полагается, на работе. Честные труженики натаскали громадные круги
колючей проволоки, размотали их, а затем наглухо затянули по столбам весь
театр кругом. Вы думаете, что это было сделано как-нибудь наспех? Паршиво?
Ошибаетесь. Это было мощное проволочное окопного типа заграждение, о которое
могли бы разбиться лучшие железные полки. Был оставлен только один лаз, и
этот лаз был шириной в одну сажень...
СПЕКТАКЛЬ В ПЕТУШКАХ
И вот, дорогие граждане, вечером был назначен спектакль. О спектакле
знали все, а о колючей проволоке вокруг спектакля никто не знал. И в сумерки
со всех концов к театру потекли весело улыбающиеся железнодорожники со
своими семьями.
Вой стоял над Петушками! Стон и скрежет зубовный!! Лучшая и самая
прочная материя, купленная по рабочему кредиту, рвалась, как папиросная
бумага. Одного прикосновения к проклятому заграждению было достаточно, чтобы
штаны превратить в клочья.
Железнодорожная рать легла на проволочных заграждениях вся до
последнего человека и оставила на них юбки, кофты, лоскутья пальто и жирные
куски ваты из подкладки. Рваная рать лезла в театр, роняя капли крови, и
крыла ПЗП такими словами, что их в газете напечатать нельзя...
- ...!!
- ...!!!
ПОЖАР!!
Скажем теоретически: может быть в петушковском театре пожар? Ответьте
прямо: может или нет?
- Может. От этого не застрахован ни один театр.
- Ну-с, представляете себе, что произойдет в театре, который снаружи
закутан наглухо колючей проволокой? Вот то-то.
Уберите проволоку, к чертям.
Рассказ
----------------------------------------------------------------------------
Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
OCR Гуцев В.Н.
----------------------------------------------------------------------------
Не стоит вызывать его!
Не стоит вызывать его!
Речитатив Мефистофеля
Дура Ксюшка доложила:
- Там к тебе мужик пришел...
Madame Лузина вспыхнула:
- Во-первых, сколько раз я тебе говорила, чтобы ты мне "ты" не
говорила! Какой такой мужик?
И выплыла в переднюю.
В передней вешал фуражку на олений рог Ксаверий Антонович Лисиневич и
кисло улыбался. Он слышал Ксюшкин доклад.
Madame Лузина вспыхнула вторично.
- Ах, боже! Извините, Ксаверий Антоныч! Эта деревенская дура!.. Она
всех так... Здравствуйте!
- О, помилуйте!.. - светски растопырил руки Лисиневич. - Добрый вечер,
Зинаида Ивановна! - он свел ноги в третью позицию, склонил голову и поднес
руку madame Лузиной к губам.
Но только что он собрался бросить на madame долгий и липкий взгляд, как
из двери выполз муж Павел Петрович. И взгляд угас.
- Да-а... - немедленно начал волынку Павел Петрович, - "мужик"...
хе-хе! Ди-ка-ри! Форменные дикари. Я вот думаю: свобода там... Коммунизм.
Помилуйте! Как можно мечтать о коммунизме, когда кругом такие Ксюши!
Мужик... Хе-хе! Вы уж извините, ради бога! Муж...
"А дурак!" - подумала madame Лузина и перебила:
- Да что ж мы в передней?.. Пожалуйте в столовую...
- Да, милости просим в столовую, - скрепил Павел Петрович, - прошу!
Вся компания, согнувшись, пролезла под черной трубой и вышла в
столовую.
- Я и говорю, - продолжал Павел Петрович, обнимая за талию гостя, -
коммунизм... Спору нет: Ленин человек гениальный, но... да, вот не угодно
ли пайковую... хе-хе! Сегодня получил... Но коммунизм - это такая вещь, что
она, так сказать, по своему существу .. Ах, разорванная? Возьмите другую,
вот с краю... По своей сути требует известного развития... Ах, подмоченная?
Ну и папиросы! Вот, пожалуйста, эту... По своему содержанию... Погодите,
разгорится... Ну и спички! Тоже пайковые... Известного сознания...
- Погоди, Поль! Ксаверий Антонович, чай до или после?
- Я думаю... э-э, до, - ответил Ксаверий Антонович.
- Ксюшка! Примус! Сейчас все придут! Все страшно заинтересованы!
Страшно?! Я пригласила и Софью Ильиничну...
- А столик?
- Достали! Достали! Но только... Он с гвоздями. Но ведь, я думаю,
ничего?
- Гм... Конечно, это нехорошо... Но как-нибудь обойдемся...
Ксаверий Антонович окинул взглядом трехногий столик с инкрустацией, и
пальцы у него сами собой шевельнулись.
Павел Петрович заговорил:
- Я, признаться, не верю. Не верю, как хотите. Хотя, правда, в
природе...
- Ах, что ты говоришь! Это безумно интересно! Но предупреждаю: я буду
бояться!
Madame Лузина оживленно блестела глазами, затем выбежала в переднюю,
поправила наскоро прическу у зеркала и впорхнула в кухню. Оттуда донесся рев
примуса и хлопанье Ксюшкиных пяток.
- Я думаю, - начал Павел Петрович, но не кончил.
В передней постучали. Первая явилась Леночка, затем квартирант. Не
заставила себя ждать и Софья Ильинична, учительница II-ой ступени. А тотчас
же за ней явился и Боборицкий с невестой Ниночкой.
Столовая наполнилась хохотом и табачным дымом.
- Давно, давно нужно было устроить!
- Я, признаться...
- Ксаверий Антонович! Вы будете медиум! Ведь да? Да?
- Господа, - кокетничал Ксаверий Антонович, - я ведь, в сущности, такой
же непосвященный... Хотя...
- Э-э, нет! У вас столик на воздух поднимался!
- Я, признаться...
- Уверяю тебя, Маня собственными глазами видела зеленоватый свет!..
- Какой ужас! Я не хочу!
- При свете! При свете! Иначе я не согласна! - кричала крепко
сколоченная, материальная Софья Ильинична, - иначе я не поверю!
- Позвольте... Дадим честное слово...
- Нет! Нет! В темноте! Когда Юлий Цезор выстучал нам смерть...
- Ах, я не могу! О смерти не спрашивать! - кричала невеста Боборицкого,
а Боборицкий томно шептал:
- В темноте! В темноте!
Ксюшка, с открытым от изумленья ртом, внесла чайник. Madame Лузина
загремела чашками.
- Скорее, господа, не будем терять времени!..
И сели за чай...
...Шалью, по указанию Ксаверия Антоновича, наглухо закрыли окно. В
передней потушили свет, и Ксюшке приказали сидеть на кухне и не топать
пятками. Сели, и стала темь...
Ксюшка заскучала и встревожилась сразу. Какая-то чертовщина... Всюду
темень. Заперлись. Сперва тишина, потом тихое, мерное постукивание. Услыхав
его, Ксюшка застыла. Страшно стало. Опять тишина. Потом неясный голос...
- Господи?..
Ксюшка шевельнулась на замасленном табурете и стала прислушиваться...
Тук... Тук... Тук... Будто голос гостьи (чистая тунба, прости господи!)
забубнил:
- А, га, га, га...
Тук... Тук ..
Ксюшка на табурете, как маятник, качалась от страха к любопытству... То
черт с рогами мерещился за черным окном, то тянуло в переднюю...
Наконец не выдержала. Прикрыла дверь в освещенную кухню и шмыгнула в
переднюю. Тыча руками, наткнулась на сундуки. Протиснулась дальше, пошарила,
разглядела дверь и приникла к скважине... Но в скважине была адова тьма, из
которой доносились голоса...
- Ду-ух, кто ты?
- А, бе, ве, ге, де, е, же, зе, и...
Тук!
- И! - вздохнули голоса.
- А, бе, ве, ге...
- Им!
Тук тук,, тук...
- Им-пе-ра!.. О-о! Господа...
- Император На-по... Тук .. Тук...
- На-по-ле-он!!. Боже, как интересно!..
- Тише!.. Спросите! Спрашивайте!
- Что?.. Да, спрашивайте!.. Ну, кто хочет?..
- Дух императора, - прерывисто и взволнованно спросила Леночка, -
- Обложили? - крикнула кузина.
- Поздравляю, - бешено ответил хозяин, - обложили вас, дорогая!
- Как?! - кузина встала, вся в пятнах, - они не имеют права! Я же
говорила, что в то время я служила!
- "Говорила", "говорила"! - передразнил хозяин, - не говорить нужно
было, а самой посмотреть, что этот мерзавец домовой в списке пишет! А все
ты, - повернулся он к кузену, - просил ведь, сходи, сходи! А теперь не
угодно ли: он нас всех трех пометил!
- Ду-рак ты, - ответил кузен, наливаясь кровью, - при чем здесь я? Я
два раза говорил этой каналье, чтоб отметил как служащих! Ты сам виноват! Он
твой знакомый. Сам бы и просил!
- Сволочь он, а не знакомый! - загремел хозяин, - называется приятель!
Трус несчастный. Ему лишь бы с себя ответственность снять.
- На сколько? - крикнула кузина.
- На пять-с!
- А почему только меня? - спросила кузина.
- Не беспокойся! - саркастически ответил хозяин, - дойдет и до меня и
до него. Буква, видно, не дошла. Но только если тебя на пять, то на сколько
же меня шарахнут?! Ну, вот что - рассиживаться тут нечего. Одевайтесь,
поезжайте к районному инспектору - объясните, что ошибка. Я тоже поеду...
Живо, живо!
Кузина полетела из комнаты.
- Что ж это такое? - горестно завопил хозяин, - ведь это ни отдыху ни
сроку не дают. Не в дверь, так по телефону! От реквизиций отбрились, теперь
налог. Доколе это будет продолжаться? Что они еще придумают?!
Он взвел глаза на Карла Маркса, но тот сидел неподвижно и безмолвно.
Выражение лица у него было такое, как будто он хотел сказать:
- Это меня не касается!
Край его бороды золотило апрельское солнце.
----------------------------------------------------------------------------
Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
OCR Гуцев В.Н.
----------------------------------------------------------------------------
На ст. Валдай рабочий службы пути
остался без продуктов, потому что в
вагоне-лавке не выдали продуктов без
круглой печати. А пока жена рабочего
искала печать, лавка уехала.
Рабкор.
Глава 1-я
Вагон-лавка приехала на некую станцию.
Глава 2-я
Жена рабочего службы пути Ферапонта Родионова, законная Секлетея,
явилась в лавку с заверенной на пять рублей книжкой.
Глава 3-я
Приказчик порхал как бабочка, вешал, мерил, сыпал, резал, заворачивал,
упаковывал. Отвесив, отмерив, отсыпав, отрезав, завернув и упаковав, взял
книжку Секлетеи, поглядел в нее, распаковал, развернул, обратно ссыпал и
сказал:
Глава 4-я
- Не могу-с!
Глава 5-я
- Почему? - спросила пораженная Секлетея.
Глава 6-я
- Круглой печати у вас нету.
Глава 7-я
- Где ж они потеряли свои бесстыжие глаза? - спросила Секлетея,
неизвестно на кого намекая - не то на помощника начальника участка,
подписывавшего книжку, не то на артельного старосту-ротозея.
Глава 8-я
- Дуй, тетка, в местком или к другому помощнику начальника участка или
начальнику станции, - посоветовал приказчик.
Глава 9-я
Тетка дунула, все время ворча что-то про сукиных сынов...
Глава 10-я
- Приложите мне круглую печать, да поскорее, - попросила она в
месткоме.
- С удовольствием бы, тетка, и печать у нас есть, да не имеем права, -
ответили ей местком и начальник станции.
Глава 11-я
- А я имею право, я бы и приложил тебе, тетка, но у меня печати нет, -
ответил ей другой помощник начальника участка.
Глава 12-я
Тетка взвыла и кинулась в лавку.
Глава 13-я
А та взяла и уехала.
Глава 14-я
А контора, составляя списки на жалованье, вычла с Ферапонта Родионова
пять рублей за якобы взятые продукты.
Глава 15-я
А Ферапонт Родионов ругался скверными словами, узнав про это. И был
совершенно прав.
Глава последняя
В общем и целом, безобразники и волокитчики сидят на некоей станции и в
ее окрестностях.
----------------------------------------------------------------------------
Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
OCR Гуцев В.Н.
----------------------------------------------------------------------------
В комнате, освещенной керосиновой лампой, сидел конторщик 2-й
восстановительной организации Угрюмый и говорил своему гостю, конторщику
Петухову:
- Хорошо вам, чертям! Живете в Киеве. Там у вас древности всякие,
святыни, монастыри, театры и кабаре... а в этом паршивом Полоцке ничего нет,
кроме грязи и свиней. Правда, что у вас эти самые... купола обновляются?
- Врут, - басом ответил Петухов, - ходил я смотреть на сенной базар.
Купол как купол. Это бабы выдумали.
- Плохо! - вздохнул Угрюмый. - Храмы разваливаются, а бог и ухом не
ведет... Вон Спасский монастырь... Совершенно рассыпался. Совзнаков нету на
небе, вот главная беда.
Угрюмый вздохнул, поболтал ложечкой в мутном чае и продолжал:
- Кстати о совзнаках. Нету, нету, а то бывает - бац! - и свалятся они
тебе на голову. У нас, например, изумительная история с этими знаками
произошла. Сделали мы заявку на май на четыре миллиона двести одна тысяча с
копейками из расчета на две тысячи семьсот рабочих, а центр возьми да и дай
четыре миллиона семьсот тридцать тысяч на фактически бывшие 817 человек.
- Вре!! - крикнул Петухов.
- Вот тебе и "вре"! - ответил Угрюмый. - Чтоб я с этого места не сошел!
- Так это, стало быть, остаток получается?
- А как же. Но тут, понимаешь ли, задача в том, чтобы денежки эти без
остатка в расход запихнуть.
- Это как же? - изумился Петухов. Угрюмый оглянулся, прислушался и
таинственно зашептал:
- А на манер нашего начальника механических мастерских. У него,
понимаешь ли, такой обычай - выпишет материалов на заказ в пять раз больше,
чем нужно, и все в расход и загонит! Ему уж говорили: смотрите, как бы вам
по шапке не попало. Ну да, говорит, по шапке... Руки коротки! У меня
уважительная причина - кладовой нет. Способный парень!
- А не сядет? - восторженно спросил Петухов.
- Обязательно сядет. Вспомни мое слово. И сядет из-за мастерских. Не
клеится у него с мастерскими, хоть ты плачь. Дрова вручную пилит, потому что
приводная пила бездействует, а 30-сильный двигатель качает один вентилятор
для четырех кузнечных горнов!
Петухов захохотал и подавился.
- Тише ты! - зашептал Угрюмый, - это что?.. А вот потеха была недавно с
заклепками (Угрюмый хихикнул), - зачем, говорит, нам закупать заклепки,
когда у нас своя мастерская есть? Я, говорит, на всю Россию заклепок
наворочаю! Ну, и наворочал... 308 пудов. Красивые замечательно: кривые, с
утолщением и пережженные. Сто двадцать восемь пудов пришлось в переработку
пустить, а остальные и до сих пор на складе стоят.
- Ну, дела! - ахнул Петухов.
- Это что! - оживился Угрюмый, - ты послушай, что у нас с отчетностью
творится. У тебя волосы дыбом станут. Есть у нас в механической мастерской
Эр-ка-ка, и есть инструментальщик Белявский, - сипел Угрюмый, - он же и член
Эр-ка-ка. Так он, представь себе, все заказы себе забрал. Сам расценивает,
сам же исполняет и сам деньги получает.
Инженер Гейнеман в целях упрощения всяких формальностей по
счетно-финансовой части завел такой порядок. Смотрю я однажды и вижу: счет э
91 на сдельные работы, исполненные сдельщиком Кузнецовым Михаилом с
товарищами, на сумму 42 475 р. Выдал артельщик такой-то, получил Кузнецов. И
больше ничего!
- Постой, - перебил Петухов, - а может, у него товарищей никаких не
было?
- Вот то-то и есть!
- Да и как же это?
- Наивный ты парень, - вздохнул Угрюмый, - у него ж, у Гейнемана этого,
весь штат в конторе состоит из родственников. Заведующий Гейнеман,
производитель работ - зять его, Марков, техник - его родная сестра Эмма
Маркова, конторщица - его дочь родная Гейнеман, табельщик - племянник
Гейнеман, машинистка - Шульман, племянница родной жены!
- Внуков у Гейнемана нету? - спросил ошеломленный Петухов.
- Внуков нету, к сожалению.
Петухов глотнул чаю и спросил:
- Позволь, друг, а куда ж Эр-ка-и смотрит?
Угрюмый свистнул и зашептал:
- Чудак! Эр-ка-и! У нас Эр-ка-и - Якутович Тимофей. Славный парнишка,
свой человек. Ему что ни дай - все подпишет.
- Добродушный? - спросил Петухов.
- Ни черта не добродушный, а болтают у нас (Угрюмый наклонился к
растопыренному уху Петухова), будто получил он десять возов дров из
материалов мостов Западной Двины, 4 1/2 пуда муки и 43 аршина мануфактуры.
Дай тебе мануфактуры, и ты будешь добродушный,
- Тайны мадридского двора! - восхищенно воскликнул Петухов.
- Да уж это тайны, - согласился Угрюмый, - только, понимаешь ли, вышли
у нас с этими тайнами уже явные неприятности. Приезжают в один прекрасный
день два каких-то фрукта. Невзрачные по виду, брючишки обтрепанные, и
говорят: "Позвольте ваши книги". Ну, дали мы. И началась тут потеха.
По-нашему, если отчетность на год отстала - пустяки! А по-ихнему -
преступление. По-нашему - кассовые книги заверять и шнуровать не надо, а
по-ихнему - надо! По-нашему - нарезать болты вручную продуктивно, а
по-ихнему - нужно механически! Клепку мостовой фермы на мосту, по-нашему,
нужно вручную производить, а по-ихнему - это преступно! Так и не
столковались. Уехали, а у нас с тех пор никакого спокойствия нет. Не
наделали б чего-нибудь эти самые визитеры? Вот и ходим кислые.
- М-да, это неприятности... - согласился Петухов.
Оба замолчали. Зеленый абажур окрашивал лица в зеленый цвет, и оба
конторщика походили на таинственных гномов. Лампа зловеще гудела.
----------------------------------------------------------------------------
Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
OCR Гуцев В.Н.
----------------------------------------------------------------------------
Жулябия в серых полосатых брюках и шапке, обитой вытертым мехом, с
небольшим мешочком в руках. Физиономия словно пчелами искусанная, и между
толстыми губами жеваная папироска.
Мимо блестящего швейцара просунулась фигурка. В серой шинели и в
фуражке с треснувшим пополам козырьком. На лице беспокойство, растерянность.
Самогонный нос. Несомненно, курьер из какого-нибудь учреждения. Жулябия,
метнув глазами, зашаркала резиновыми галошами и подсунулась к курьеру.
- Что продаешь?
- Облигацию... - ответил курьер и разжал кулак. Из него выглянула сизая
облигация.
- Почем? - Жулябины глаза ввинтились в облигацию.
- Сто десять бы... - квакнул, заикнувшись, курьер. Боевые искры
сверкнули в глазах на распухшем лице.
- Симпатичное лицо у тебя, вот что я тебе скажу, - заговорила жулябия,
- за лицо тебе предлагаю: девяносто рубликов. Желаешь? Другому бы не дала.
Но ты мне понравился.
У курьера рот от изумления стал круглым под мочальными усами. Он
машинально повернулся к зеркальному окну магазина, ища в нем своего
отражения. Веселые огни заиграли в жулябиных глазах. Курьер отразился в
зеркале во всем очаровании своего симпатичного лица под перебитым козырьком.
- По рукам? - стремительно произвела второй натиск жулябия.
- Да как же... Господи, ведь давали-то нам по 125...
- Чудак! Давали! Дать и я тебе дам за 125. Хоть сию минуту. Ты, брат,
не забывай, что давать - это одно, а брать - совсем другое.
- Да ведь они в мае 200 будут...
- Это резонно! - победно рявкнула жулябия, - так вот даю тебе совет:
держи ее до мая!
И тут жулябия круто вильнула на 180o и сделала вид, что уходит. Но на
курьера уже наплывали двое новых ловцов. Бронзовый лик юго-восточного
человека и расплывчатый бритый московский блин. Поэтому жулябия круто
сыграла назад.
- Вот последнее мое слово. Чтобы не ходил ты тут и не страдал, даю тебе
еще два рублика. Мой трамвай. Исключительно потому, что ты - хороший
человек.
- Давайте! - пискнул в каком-то отчаянии курьер и двинул фуражку на
затылок.
В бесконечных продолговатых стеклянных крышах торговых рядов - бледный
весенний свет. На балконе над фонтаном медный оркестр играет то нудные
вальсы, то какую-то музыкальную гнусность - "попурри из русских песен", от
которой вянут уши.
Вокруг фонтана непрерывное шарканье и шелест. Ни выкриков, ни громкого
говора. Но то и дело проходящие фигуры начинают бормотать:
- Куплю доллары, продам доллары.
- Куплю займ, банкноты куплю.
И чаще всего, таинственнее, настороженнее:
- Куплю золото. Продам золото...
- Золото... золото... золото... золото...
Золота не видно, золота не слышно, но золото чувствуется в воздухе.
Незримое золото где-то тут бьется в крови.
Выныривает в куцей куртке валютчик и начинает волчьим шагом уходить по
проходу вбок от фонтана. За ним тащится другая фигура. В укромном пустом
углу у дверей, ведущих к памятнику Минина и Пожарского, остановка.
Из недр куцего пальто словно волшебством выскакивает золотой диск. Вот
оно, золото.
Фигура вертит в руках, озираясь, золотушку с царским портретом.
- А она, тово... хорошая?
Куцее пальто презрительно фыркает:
- Здесь не Сухаревка. Я их сам не делаю.
Фигура боязливо озирается, наклоняется и легонько бросает монетку на
пол. Мгновенный, ясный золотой звон. Золото! Монетка исчезает в кармане
пальто. Куцее пальто мнет и пересчитывает дензнаки. Быстро расходятся. И
снова беспрерывное кружение у фонтана. И шепот, шепот... Золото... золо...
зо...
Один из коридоров рядов загорожен. У загородки сидит загадочно
улыбающийся гражданин с билетной книжкой в руках. Угодно идти совершать
операции на бирже, пожалуйте билет за 40 лимонов.
Вне огороженного пространства операции не поощряются ни в коей мере. Но
ведь нельзя же людям запретить гулять в рядах возле фонтана! А если люди
бормочут, словно во сне? Опять-таки никакого криминала в этом обнаружить
нельзя. Идет гражданин и шепчет, даже ни к кому не обращаясь:
- Куплю мелкое серебро... куплю мелкое серебро...
Мало ли оригиналов!..
Среди сомнамбулических джентльменов появляются дамы салопного вида с
тревожными глазами. Жены чиновников - случайные валютчицы. Или пришли
продать золотушки, что на черный день хранились в штопаных носках в комоде,
или, обуреваемые жадностью, пришли купить одну-две монеты. Нажужжали
знакомые в уши, что десятка растет, растет... растет... Золото... золото...
- Золото, Марь Иванна, надо купить. Это дело верное.
Марь Иванна жмется в темный угол в рядах. Марь Иванна звякнет монеткой
об пол.
- А она не обтертая?
- Вы, мадам... - обижается валютчик, - довольно странно с вашей
стороны, мадам!
- Ну, ну, вы не обижайтесь! Да вот царь тут какой-то странный.
Выражение лица у него...
- Я, мадам, ему выражения лица не делал. Обыкновенное выражение.
Марь Иванна торопливо вытаскивает из сумочки скомканные бумажки.
Монетка исчезает на дне сумочки.
В толпе профессионалов мелькают случайные фуражки с вытертыми
околышами. Все по тому же случайному золотому делу. Мелькают подкрашенные и
бледные ночные бабочки-женщины. Обыкновенные прохожие, что сквозным током
идут через галереи с Николаевской на Ильинку, покупатели в бесчисленные
магазины ГУМа в рядах. Они смешиваются, сталкиваются, растворяются в гуще
валютчиков, вертящихся у фонтана и в галереях. Среди них профессионалы всех
типов и видов. Московские в шапках с наушниками с мрачной думой в глазах, с
неряшливыми небритыми лицами, темные восточные, западные и южные люди.
Вытертые, ветром подбитые пальто и дорогие бобровые воротники. Сухаревские
ботинки-лепешки и изящная лаковая обувь. Седые и безусые. Наглые и вежливые.
Медлительные и неуловимые, как ртуть. Профессионалы. Ничем не занимаются,
ничем не интересуются, кроме золота, золота, золота. Часами бродят у
фонтана. Выглядывают, высматривают, выклевывают.
В пять часов дня. Когда в куполах еще полный серо-матовый, дневной,
весенний, стеклянный свет, в галереях светло, гулко. В окнах магазинов горят
лампы. На углу у фонтана в витринах играют золотые искры на портсигарах,
кубках, подстаканниках, на камнях-самоцветах. Из кафе пахнет жареным.
Лотереи-аллегри с полу бутылочками кислого вина и миниатюрными коробками
конфет бойко торгуют.
Но вот сверлит свисток. Конец черной бирже на сегодняшний день. Из-за
загородки сыпят биржевики. Конец и фонтанной чернейшей бирже, что торгует
шепотом и озираясь. Еще шелестит торопливо:
- Золото... золото.
Еще ловят быстрыми взглядами покупателей. Десятка прыгнула на 15
лимонов вверх. Но уже редеет толпа. Расползаются к выходам черные шубы,
серые пальто. Пустеют коридоры. Звонко стучат шаги. Ближе весенний вечер, и
в стеклянном продолговатом, мелко переплетенном небе нежно и медленно
разливается вечерняя заря.
----------------------------------------------------------------------------
Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
OCR Гуцев В.Н.
----------------------------------------------------------------------------
ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ НЕНАВИДЕЛ ТЕАТР
Он был в теплой кацавейке на вате, в штанах и сапогах. Обыкновенные
усы, бородка, нос средний. Особая примета у этого человека, впрочем, имелась
- человек ненавидел театр. Ненависть его питалась каждый день и выросла в
конце концов в злобную фурию, слопавшую человека без остатка, - он начал
подозрительно кашлять, и на щеках у него появился пятнистый румянец. Театр
стоял тут же, в двух шагах, на ст. Петушки, где человек служил в качестве
ПЗП (говорю "служил", потому что, может быть, сейчас его уже убили).
ЗЛОВЕЩАЯ БУМАГА
Однажды человек получил таинственную бумагу и уткнулся в нее носом.
Дочитав ее, он стал багровый от радости. Глаза его засияли, как звезды.
- Ладно... ладно... ладно, - забормотал он, - ладно... я тебя отгорожу.
Я тебя отгорожу! Я тебя так отгорожу... - Тут он набрал воздуху в истощенную
грудь и гаркнул: - Эй!!
И перед человеком появились рабочие. Не известно никому, какие
распоряжения он дал честным труженикам (они не виноваты, повторяю это тысячу
раз). Известно, что к вечеру вокруг театра появились, как свечка,
вколоченные столбы. Многие видели эти столбы, но так как никому и в голову
не могли прийти подозрения насчет адского плана человека, то на столбы
особенного внимания никто и не обратил.
- Опять наш ПЗП какую-то ерунду придумал, - сказали некоторые и
разошлись.
КОЛЮЧАЯ ПРОВОЛОКА ПРИЕХАЛА
К сожалению, никто не видел, как она появилась, потому что все были,
как полагается, на работе. Честные труженики натаскали громадные круги
колючей проволоки, размотали их, а затем наглухо затянули по столбам весь
театр кругом. Вы думаете, что это было сделано как-нибудь наспех? Паршиво?
Ошибаетесь. Это было мощное проволочное окопного типа заграждение, о которое
могли бы разбиться лучшие железные полки. Был оставлен только один лаз, и
этот лаз был шириной в одну сажень...
СПЕКТАКЛЬ В ПЕТУШКАХ
И вот, дорогие граждане, вечером был назначен спектакль. О спектакле
знали все, а о колючей проволоке вокруг спектакля никто не знал. И в сумерки
со всех концов к театру потекли весело улыбающиеся железнодорожники со
своими семьями.
Вой стоял над Петушками! Стон и скрежет зубовный!! Лучшая и самая
прочная материя, купленная по рабочему кредиту, рвалась, как папиросная
бумага. Одного прикосновения к проклятому заграждению было достаточно, чтобы
штаны превратить в клочья.
Железнодорожная рать легла на проволочных заграждениях вся до
последнего человека и оставила на них юбки, кофты, лоскутья пальто и жирные
куски ваты из подкладки. Рваная рать лезла в театр, роняя капли крови, и
крыла ПЗП такими словами, что их в газете напечатать нельзя...
- ...!!
- ...!!!
ПОЖАР!!
Скажем теоретически: может быть в петушковском театре пожар? Ответьте
прямо: может или нет?
- Может. От этого не застрахован ни один театр.
- Ну-с, представляете себе, что произойдет в театре, который снаружи
закутан наглухо колючей проволокой? Вот то-то.
Уберите проволоку, к чертям.
Рассказ
----------------------------------------------------------------------------
Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
OCR Гуцев В.Н.
----------------------------------------------------------------------------
Не стоит вызывать его!
Не стоит вызывать его!
Речитатив Мефистофеля
Дура Ксюшка доложила:
- Там к тебе мужик пришел...
Madame Лузина вспыхнула:
- Во-первых, сколько раз я тебе говорила, чтобы ты мне "ты" не
говорила! Какой такой мужик?
И выплыла в переднюю.
В передней вешал фуражку на олений рог Ксаверий Антонович Лисиневич и
кисло улыбался. Он слышал Ксюшкин доклад.
Madame Лузина вспыхнула вторично.
- Ах, боже! Извините, Ксаверий Антоныч! Эта деревенская дура!.. Она
всех так... Здравствуйте!
- О, помилуйте!.. - светски растопырил руки Лисиневич. - Добрый вечер,
Зинаида Ивановна! - он свел ноги в третью позицию, склонил голову и поднес
руку madame Лузиной к губам.
Но только что он собрался бросить на madame долгий и липкий взгляд, как
из двери выполз муж Павел Петрович. И взгляд угас.
- Да-а... - немедленно начал волынку Павел Петрович, - "мужик"...
хе-хе! Ди-ка-ри! Форменные дикари. Я вот думаю: свобода там... Коммунизм.
Помилуйте! Как можно мечтать о коммунизме, когда кругом такие Ксюши!
Мужик... Хе-хе! Вы уж извините, ради бога! Муж...
"А дурак!" - подумала madame Лузина и перебила:
- Да что ж мы в передней?.. Пожалуйте в столовую...
- Да, милости просим в столовую, - скрепил Павел Петрович, - прошу!
Вся компания, согнувшись, пролезла под черной трубой и вышла в
столовую.
- Я и говорю, - продолжал Павел Петрович, обнимая за талию гостя, -
коммунизм... Спору нет: Ленин человек гениальный, но... да, вот не угодно
ли пайковую... хе-хе! Сегодня получил... Но коммунизм - это такая вещь, что
она, так сказать, по своему существу .. Ах, разорванная? Возьмите другую,
вот с краю... По своей сути требует известного развития... Ах, подмоченная?
Ну и папиросы! Вот, пожалуйста, эту... По своему содержанию... Погодите,
разгорится... Ну и спички! Тоже пайковые... Известного сознания...
- Погоди, Поль! Ксаверий Антонович, чай до или после?
- Я думаю... э-э, до, - ответил Ксаверий Антонович.
- Ксюшка! Примус! Сейчас все придут! Все страшно заинтересованы!
Страшно?! Я пригласила и Софью Ильиничну...
- А столик?
- Достали! Достали! Но только... Он с гвоздями. Но ведь, я думаю,
ничего?
- Гм... Конечно, это нехорошо... Но как-нибудь обойдемся...
Ксаверий Антонович окинул взглядом трехногий столик с инкрустацией, и
пальцы у него сами собой шевельнулись.
Павел Петрович заговорил:
- Я, признаться, не верю. Не верю, как хотите. Хотя, правда, в
природе...
- Ах, что ты говоришь! Это безумно интересно! Но предупреждаю: я буду
бояться!
Madame Лузина оживленно блестела глазами, затем выбежала в переднюю,
поправила наскоро прическу у зеркала и впорхнула в кухню. Оттуда донесся рев
примуса и хлопанье Ксюшкиных пяток.
- Я думаю, - начал Павел Петрович, но не кончил.
В передней постучали. Первая явилась Леночка, затем квартирант. Не
заставила себя ждать и Софья Ильинична, учительница II-ой ступени. А тотчас
же за ней явился и Боборицкий с невестой Ниночкой.
Столовая наполнилась хохотом и табачным дымом.
- Давно, давно нужно было устроить!
- Я, признаться...
- Ксаверий Антонович! Вы будете медиум! Ведь да? Да?
- Господа, - кокетничал Ксаверий Антонович, - я ведь, в сущности, такой
же непосвященный... Хотя...
- Э-э, нет! У вас столик на воздух поднимался!
- Я, признаться...
- Уверяю тебя, Маня собственными глазами видела зеленоватый свет!..
- Какой ужас! Я не хочу!
- При свете! При свете! Иначе я не согласна! - кричала крепко
сколоченная, материальная Софья Ильинична, - иначе я не поверю!
- Позвольте... Дадим честное слово...
- Нет! Нет! В темноте! Когда Юлий Цезор выстучал нам смерть...
- Ах, я не могу! О смерти не спрашивать! - кричала невеста Боборицкого,
а Боборицкий томно шептал:
- В темноте! В темноте!
Ксюшка, с открытым от изумленья ртом, внесла чайник. Madame Лузина
загремела чашками.
- Скорее, господа, не будем терять времени!..
И сели за чай...
...Шалью, по указанию Ксаверия Антоновича, наглухо закрыли окно. В
передней потушили свет, и Ксюшке приказали сидеть на кухне и не топать
пятками. Сели, и стала темь...
Ксюшка заскучала и встревожилась сразу. Какая-то чертовщина... Всюду
темень. Заперлись. Сперва тишина, потом тихое, мерное постукивание. Услыхав
его, Ксюшка застыла. Страшно стало. Опять тишина. Потом неясный голос...
- Господи?..
Ксюшка шевельнулась на замасленном табурете и стала прислушиваться...
Тук... Тук... Тук... Будто голос гостьи (чистая тунба, прости господи!)
забубнил:
- А, га, га, га...
Тук... Тук ..
Ксюшка на табурете, как маятник, качалась от страха к любопытству... То
черт с рогами мерещился за черным окном, то тянуло в переднюю...
Наконец не выдержала. Прикрыла дверь в освещенную кухню и шмыгнула в
переднюю. Тыча руками, наткнулась на сундуки. Протиснулась дальше, пошарила,
разглядела дверь и приникла к скважине... Но в скважине была адова тьма, из
которой доносились голоса...
- Ду-ух, кто ты?
- А, бе, ве, ге, де, е, же, зе, и...
Тук!
- И! - вздохнули голоса.
- А, бе, ве, ге...
- Им!
Тук тук,, тук...
- Им-пе-ра!.. О-о! Господа...
- Император На-по... Тук .. Тук...
- На-по-ле-он!!. Боже, как интересно!..
- Тише!.. Спросите! Спрашивайте!
- Что?.. Да, спрашивайте!.. Ну, кто хочет?..
- Дух императора, - прерывисто и взволнованно спросила Леночка, -