Страница:
На Страстной площади навстречу покатился второй поток. Шли
красноармейцы рядами без оружия. Комсомольцы кричали им по складам:
- Да здрав-ству-ет Крас-на-я Ар-ми-я!
Милиционер ухитрился на несколько секунд прорвать реку и пропустил по
бульвару два автомобиля и кабриолет. Потом ломовикам хрипло кричал:
- В объезд!
Лента хлынула на Тверскую и поплыла вниз. Из переулка вынырнул знакомый
спекулянт, посмотрел на знамена, многозначительно хмыкнул и сказал:
- Не нравится мне это что-то... Впрочем, у меня грыжа.
Толпа его затерла за угол, и он исчез.
В Совете окна были открыты, балкон забит людьми. Трубы в потоке играли
"Интернационал", Керзон, покачиваясь, ехал над головами. С балкона кричали
по-английски и по-русски:
- Долой Керзона!!
А напротив, на балкончике под обелиском Свободы, Маяковский, раскрыв
свой чудовищный квадратный рот, бухал над толпой надтреснутым басом:
...британ-ский лев вой!
Ле-вой! Ле-вой!
- Ле-вой! Ле-вой! - отвечала ему толпа. Из Столешникова выкатывалась
новая лента, загибала к обелиску. Толпа звала Маяковского. Он вырос опять на
балкончике и загремел:
- Вы слышали, товарищи, звон, да не знаете, кто такой лорд Керзон! И
стал объяснять:
- Из-под маски вежливого лорда глядит клыкастое лицо!!. Когда убивали
бакинских коммунистов...
Опять загрохотали трубы у Совета. Тонкие женские голоса пели:
Вставай, проклятьем заклейменный!
Маяковский все выбрасывал тяжелые, как булыжники, слова, у подножия
памятника кипело, как в муравейнике, и чей-то голос с балкона прорезал шум:
- В отставку Керзона!!
В Охотном во всю ширину шли бесконечные ряды, и видно было, что
Театральная площадь залита народом сплошь. У Иверской трепетно и тревожно
колыхались огоньки на свечках и припадали к иконе с тяжкими вздохами четыре
старушки, а мимо Иверской через оба пролета Вознесенских ворот бурно сыпали
ряды. Медные трубы играли марши. Здесь Керзона несли на штыках, сзади бежал
рабочий и бил его лопатой по голове. Голова в скомканном цилиндре моталась
беспомощно в разные стороны. За Керзоном из пролета выехал джентльмен с
доской на груди: "Нота", затем гигантский картонный кукиш с надписью: "А вот
наш ответ".
По Никольской удалось проскочить, но в Третьяковском опять хлынул
навстречу поток. Тут Керзон мотался с веревкой на шесте. Егю били головой о
мостовую. По Театральному проезду в людских волнах катились виселицы с
деревянными скелетами и надписями: "Вот плоды политики Керзона".
Лакированные машины застряли у поворота на Неглинный в гуще народа, а на
Театральной площади было сплошное море. Ничего подобного в Москве я не видал
даже в октябрьские дни. Несколько минут пришлось нырять в рядах и закипающих
водоворотах, пока удалось пересечь ленту юных пионеров с флажками, затем
серую стену красноармейцев и выбраться на забитый тротуар у Центральных
бань. На Неглинном было свободно. Трамваи всех номеров, спутав маршруты,
поспешно уходили по Неглинному. До Кузнецкого было свободно, но на Кузнецком
опять засверкали красные пятна и посыпались ряды. Рахмановским переулком на
Петровку, оттуда на бульварное кольцо, по которому один за другим шли
трамваи. У Страстного снова толпы. Выехала колесница-клетка. В клетке сидел
Пилсудский, Керзон, Муссолини. Мальчуган на грузовике трубил в огромную
картонную трубу. Публика с тротуаров задирала головы. Над Москвой медленно
плыл на восток желтый воздушный шар. На нем была отчетливо видна часть
знакомой надписи: "...всех стран соеди...".
Из корзины пилоты выбрасывали листы летучек, и они, ныряя и чернея на
голубом фоне, тихо падали в Москву.
----------------------------------------------------------------------------
Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
OCR Гуцев В.Н.
----------------------------------------------------------------------------
Спи, младенец мой прекрасный,
Баюшки-баю...
Тихо светит месяц ясный
В колыбель твою.
Лермонтов
Спи, мой мальчик,
Спи, мой чиж,
Мать уехала в Париж...
Из соч. Саши Черного
- Объявляю общее собрание рабочих и служащих ст. Шелухово Каз. дороги
открытым! - радостно объявил председатель собрания, оглядывая зал,
наполненный преимущественно рабочими службы пути, - на повестке дня у нас
стоит доклад о неделе войны 1914 года. Слово предоставляется тов. Де-Эсу.
Пожалуйте, тов. Де-Эс!
Но тов. Де-Эс не пожаловал.
- А где ж он? - спросил председатель.
- Он дома, - ответил чей-то голос.
- Надо послать за ним...
- Послать обязательно, - загудел зал. - Он интересный человек - про
войну расскажет - заслушаешься!
Посланный вернулся без товарища Де-Эса, но зато с письмом.
Председатель торжественно развернул его и прочитал:
- "В ответ на приглашение ваше от такого-то числа сообщаю, что явиться
на собрание не могу.
Основание: лег спать"..
Председатель застыл с письмом в руке, а в зале кто-то заметил:
- Фициально ответил!
- Спокойной ночи!
- Какая же ночь, когда сейчас 5 часов дня? Председатель подумал,
посмотрел в потолок, потом на свои сапоги, потом куда-то в окно и объявил
печально:
- Объявляю заседание закрытым.
А в зале добавили:
- Колыбель начальника станции есть могила общего собрания.
И тихо разошлись по домам. Аминь!
(Письма рабкоров)
----------------------------------------------------------------------------
Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
OCR Гуцев В.Н.
----------------------------------------------------------------------------
ИСТОРИЯ О ТОМ, КАК ФЕЛЬДШЕР ЖЕРТВОВАЛ СУКНО В МОПР
Этот гнилой факт, насквозь пронизанный алкоголизмом, получился в нашем
N-м клубе Западных железных дорог, когда был организован вечер МОПРа.
Шел вечер крайне торжественно, с бойкой продажей сукна с аукциона в
пользу МОПРа.
Тогда неожиданно грянул вопль, похожий на поросенка.
Все рабочие головы обернулись, как одна.
И что же они увидали?
Нашего фельдшера приемного покоя.
Он качался, как маятник, совершенно красный.
Все задались вопросом: откуда появился фельдшер?
И, во-вторых, - не пьян ли он?
И оказалось, что он действительно пьян, но что удивительнее всего,
мгновенно оказались пьяными и завклубом, и председатель правления, и члены
наших комиссий.
Один из пораженных членов клуба выступил и заявил фельдшеру:
- Вы не похожи на себя!
А фельдшер ответил с дерзостью:
- Не твое дело.
Тут все поняли, что нарезался фельдшер в клубе, совместно с правлением,
якобы пивом.
Но мы знаем, какое это пиво.
Несмотря на опьянение, фельдшер сквозь всю толпу проник к эстраде и в
одно мгновенье ока выиграл сукно с аукциона, причем всем заявил:
- Видали, какой я пьяный! Назло вам жертвую сукно в МОПР!
Лишь только аукционист объявил об его пожертвовании, как фельдшер,
увидев, что сукно его забирают, раскаялся в своем поступке и с плачем
объявил:
- Это я сделал без сознания, в состоянии опьянения. Факт считаю
недействительным и требую возвращения сукна.
При общих криках ему с презрением вернули сукно, и он покинул клуб.
После этого председатель правления, упав, разбил себе лицо в кровь, а
заведующего клубом вывела из клуба его невеста.
Вот какие вечера...
Позорно писать!
----------------------------------------------------------------------------
Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
OCR Гуцев В.Н.
----------------------------------------------------------------------------
С начала 1922 года в Москве стали пропадать люди. Случалось это
почему-то чаще всего с московскими лошадиными барышниками или подмосковными
крестьянами, приезжавшими покупать лошадей. Выходило так, что человек и
лошади не покупал, и сам исчезал.
В то же время ночами обнаруживались странные и неприятные находки - на
пустырях Замоскворечья, в развалинах домов, в брошенных недостроенных банях
на Шаболовке оказывались смрадные, серые мешки. В них были голые трупы
мужчин.
После нескольких таких находок в Московском уголовном розыске началась
острая тревога. Дело было в том, что все мешки с убитыми носили на себе
печать одних и тех же рук - одной работы. Головы были размозжены,
по-видимому, одним и тем же тупым предметом, вязка трупов была одинаковая -
всегда умелая и аккуратная, - руки и ноги притянуты к животу. Завязано
прочно, на совесть.
Розыск начал работать по странному делу настойчиво. Но времени прошло
немало, и свыше тридцати человек улеглись в мешки среди груд замоскворецких
кирпичей.
Розыск шел медленно, но упорно. Мешки вязались характерно - так вяжут
люди, привычные к запряжке лошадей. Не извозчик ли убийца? На дне некоторых
мешков нашлись следы овса. Большая вероятность - извозчик. 22 трупа уже
нашли, но опознали из них только семерых. Удалось выяснить, что все были в
Москве по лошадиному делу. Несомненно - извозчик.
Но больше никаких следов. Никаких нитей абсолютно от момента, когда
человек хотел купить лошадь, и до момента, когда его находили мертвым, не
было. Ни следа, ни разговоров, ни встреч. В этом отношении дело
действительно исключительное.
Итак - извозчик. Трупы в Замоскворечье, опять в Замоскворечье, опять.
Убийца - извозчик, живет в Замоскворечье.
Агентская широкая петля охватила конные площади, чайные, стоянки,
трактиры. Шли по следам замоскворецкого извозчика.
И вот в это время очередной труп нашли со свежей пеленкой, окутывающей
размозженную голову. Петля сразу сузилась - искали семейного, у него недавно
ребенок.
Среди тысячи извозчиков нашли.
Василий Иванович Комаров, легковой, проживал на Шаболовке в доме э 26.
Извозным промыслом занимался странно - почти никогда не рядился, но на
конной площади часто бывал. Деньги имел всегда. Пил много.
Ночью на 18 мая в квартиру на Шаболовку явилась агентура с ордером
наружной милиции, якобы по поводу самогонки. Легковой встретил их с
невозмутимым спокойствием. Но когда стали открывать дверь в чуланчик на
лестнице, он, выпрыгнув со второго этажа в сад, ухитрился бежать, несмотря
на то, что квартиру оцепили.
Но ловили слишком серьезно и в ту же ночь поймали в подмосковном
Никольском, у знакомой молочницы Комарова. Застали Комарова за делом. Он
сидел и писал на обороте удостоверения личности показание о совершенных им
убийствах и в этом показании зачем-то путал и оговаривал своих соседей.
В Москве на Шаболовке в это время агенты осматривали последний труп,
найденный в чулане. Когда чулан открывали, убитый был еще теплый.
Пока шло следствие, Москва гудела словом "Комаров-извозчик". Говорили
женщины о наволочках, полных денег, о том, что Комаров кормил свиней
людскими внутренностями, и т. д.
Все это, конечно, вздор.
Но та сущая правда, что выяснилась из следствия, такого сорта, что уж
лучше были бы и груды денег в наволочках и даже гнусная кормежка свиней или
какие-нибудь зверства, извращения. Оно, пожалуй, было бы легче, если б было
запутанней и страшней, потому что тогда стало бы понятно самое страшное во
всем этом деле - именно сам этот человек, Комаров (несущественная деталь:
он, конечно, не Комаров Василий Иванович, а Петров Василий Терентьевич.
Фальшивая фамилия - вероятно, след уголовного, черного прошлого... Но это не
важно, повторяю).
Никакого желания нет писать уголовный фельетон, уверяю читателя, но нет
возможности заняться ничем другим, потому что сегодня неотступно целый день
сидит в голове желание все-таки этого Комарова понять.
Он, оказывается, рогожи специальные имел, на эти рогожи спускал из
трупов кровь (чтобы мешков не марать и саней); когда позволили средства, для
этой же цели купил оцинкованное корыто. Убивал аккуратно и необычайно
хозяйственно: всегда одним и тем же приемом, одним молотком по темени, без
шума и спешки, в тихом разговоре (убитые все и были эти интересовавшиеся
лошадьми люди. Он предлагал им на конной свою лошадь и приглашал их для
переговоров на квартиру) наедине, без всяких сообщников, услав жену и детей.
Так бьют скотину. Без сожаления, но и без всякой ненависти. Выгоду
имел, но не фантастически большую. У покупателя в кармане была
приблизительно стоимость лошади. Никаких богатств у него в наволочках не
оказалось, но он пил и ел на эти деньги и семью содержал. Имел как бы
убойный завод у себя.
Вне этого был обыкновенным плохим человеком, каких миллионы. И жену, и
детей бил и пьянствовал, но по праздникам приглашал к себе священников, те
служили у него, он их угощал вином. Вообще был богомольный, тяжелого
характера человек.
Репортеры, фельетонисты, обыватели щеголяли две недели словом
"человек-зверь". Слово унылое, бессодержательное, ничего не объясняющее. И
настолько выявлялась эта мясная хозяйственность в убийствах, что для меня
лично она сразу убила все эти несуществующие "зверства", и утвердилась у
меня другая формула: "И не зверь, но и ни в коем случае не человек".
Никак нельзя назвать человеком Комарова, как нельзя назвать часами одну
луковицу, из которой вынут механизм.
Эту формулу для меня процесс подтвердил. Предстал перед судом футляр от
человека - не имеющий в себе никаких признаков зверства. Впрочем, может
быть, какие-нибудь особенные, доступные специалисту-психиатру, черты и есть,
но на обыкновенный взгляд - пожилой обыкновенный человек, лицо неприятное,
но не зверское, и нет в нем никаких признаков вырождения.
Но когда это создание заговорило перед судом, и в особенности
захихикало сиплым смешком, хоть и не вполне, но в значительной мере (не
знаю, как другим) мне стало понятно, что это значит - "не человек".
Когда его первая жена отравилась, оно - это существо - сказало:
- Ну и черт с ней!
Когда существо женилось второй раз, оно не поинтересовалось даже
узнать, откуда его жена, кто она такая.
- Мне-то что, детей, что ли, с ней крестить! (Смешок.)
- Раз и квас! (На вопрос, как убивал. Смешок.)
- Хрен его знает! (На многие вопросы эта идиотская поговорка. Смешок.)
- Человечиной не кормили ваших поросят?
- Нет (хи-хи)... да если кормил, я бы больше поросят завел... (хи-хи).
Дальше - больше. Все в жизни этот залихватский, гнусный "хрен",
сопровождаемый хихиканием. Оказывается, людей кругом нет. Есть "чудаки" и
"хомуты". Презирает. Какая тут "звериность"! Если б зверино ненавидел и с
яростью убивал, не так бы оскорбил всех окружающих, как этим изумительным
презрением. Собаку - животное - можно было бы замучить этим из ряда
выходящим невниманием, которым Комаров награждал окружающих людей. Жена его
"римско-католическая пани" (хи-хи), "много кушает". Ни злобы, ни скупости.
Пусть кушает возле меня эта римско-католическая рвань. Злобы нет, но
"оплеухи иногда я ей давал". Детей бил "для науки".
- Зачем убивали?
Тут сразу двойное. Но все понятно. Во-первых, для денег. Во-вторых, вот
"не любил" людей. Вот бывают такие животные, что убить его - двойная
прибыль: и польза, и сознание, что избавишься от созерцания неприятного
божьего создания. Гусеница, скажем, или змея... Так Комарову - люди.
Словом, создание - мираж в оболочке извозчика. Хроническое, холодное
нежелание считать, что в мире существуют люди. Вне людей.
Жуткий ореол "человека-зверя" исчез. Страшного не было. Но необычайно
отталкивающее.
Изъять. Он боялся? Нет. Он - сильное, не трусливое существо.
По-моему, над интервьюерами, следствием и судом полегоньку даже
глумился. Иногда чепуху какую-то городил. Но вяло. С усмешечкой.
Интересуетесь? Извольте. "Цыганку бы убить или попа"... Зачем? "Да так"...
И чувствуется, что никакой цыганки убивать ему вовсе не хотелось, равно
как и попа, а так - насели с вопросами "чудаки", он и говорит первое, что
взбредет на ум.
Интервьюер спросил, что он думает о том, что его ожидает. "Э... все
поколеем!"
Равнодушен, силен, не труслив и очень глупый в человеческом смысле.
Прибаутки его ни к селу ни к городу, мысли скупые, нелепые. И на
человеческой глупости блестящая, великолепная амальгама того специфического
смрадного хамства, которым пропитаны многие, очень многие замоскворецкие
мещане!.. все это чуйки, отравленные большими городами.
Что касается силы:
В одну из ночей, не знаю после какого именно убийства, вез запакованный
обескровленный труп к Москве-реке. Милиционер остановил:
- Что везешь?
- А ты, дурной, - мягко ответил Комаров, - пощупай. - Милиционер был
действительно "дурной". Он потрогал мешок и пропустил Комарова.
Потом Комаров стал ездить с женой.
Вследствие этих поездок на скамье рядом с Комаровым оказалась Софья
Комарова.
Лицо тоже знакомое. Не раз на Сухаревке, на Домниковке, на Смоленском
приходилось видать такие длинные, унылые лица, желтые бабьи лица,
окаймленные платком.
Комарова выводили, когда Софья давала показания, и, несмотря на это,
сложилось впечатление, что она чего-то недоговаривала. Думается, что никаких
особенных тайн, впрочем, она не скрыла. Во время убийств Комаров ее высылал
вместе с ребятами. А может быть, и помогла временами - прибрать, замыть
после работы. Дело - женское. Ну, и вот эти поездки.
"Так... дурочка... слабая", - определил ее муж. Несомненно, над тупой,
пустой "римско-католической" бабой висела камнем воля мужа.
Приговор?
Ну, что тут о нем толковать.
Приговор в первый раз вынесли Комарову, когда милиция под конвоем
повезла его, чтобы он показал, где закопал часть трупов (несколько убитых он
зарыл близ своей квартиры на Шаболовке).
Словно по сигналу, слетелась толпа. Вначале были выкрики, истерические
вопли баб. Затем толпа зарычала потихоньку и стала наваливаться на
милицейскую цепь - хотела Комарова рвать.
Непостижимо, как удалось милиции отбить и увезти Комарова.
Бабы в доме, где я живу, тоже вынесли приговор - "сварить живьем".
- Зверюга. Мясорубка. У этих тридцати пяти мужиков сколько сирот
оставил, сукин сын. На суде три психиатра смотрели:
- Совершенно нормален. Софья - тоже. Значит...
- Василия Комарова и жену его Софью к высшей мере наказания, детей
воспитывать на государственный счет.
От души желаю, чтобы детей помиловал тяжкий закон наследственности.
Не дай бог походить на покойных отца и мать.
----------------------------------------------------------------------------
Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
OCR Гуцев В.Н.
----------------------------------------------------------------------------
В корреспонденциях Ферапонта Ферапонтовича Капорцева (проживает в
провинции) исправлена мною только неуместная орфография. Одним словом -
корреспонденции подлинные.
Корреспонденция первая
НЕСГОРАЕМЫЙ АМЕРИКАНСКИЙ ДОМ
В общегосударственном масштабе известен жилищный кризис, докатившийся
даже до нашего Благодатска. Не может быть свободно по той причине, что
благодаря повышенной рождаемости, вызванной нэпом, народонаселение растет с
угрожающей быстротой, и вот наш известный кооператор Павел Федорович Петров
(замените его буквами "Пе, Фе, Пе", а то будет скандал) решили выйти из
положения кооперативным способом. Человек-то он, правда, развитой, но только
скорохват американской складки. Все дело началось с того, что его супруга,
сверх всяких ожиданий, родила вместо одного младенца - двойню, чем и
толкнула Петрова на кооперативные поступки.
С разрешения начальства он образовал жилищно-строительное кооперативное
бюро в составе Н. Н. Л. (агроном от первого брака его отца) и В. А. С.
(жених его сестры - заведующий хоровым кружком культкомиссии) со взносом
каждый в 12 червонцев для постройки американского дома термолитова типа -
изумительной новинки в нашем городе.
Вообразите изумление закоренелых благодатцев, когда на углу
Новосвятской и Парижской Коммуны вырос буквально как гриб двухэтажный дом на
три квартиры в рассрочку с удобствами.
Очень похожий на заграничные дома на открытках Швейцарии с острой
крышей. Более всего удивительно, что дом оказался несгораемый, что вызвало
строительную горячку и подачу прошений в исполком (теперь их все взяли
обратно).
Дураки нашего города смеялись над Петровым, предлагая испробовать дом
при помощи керосина, но тот отказался, и, как оказалось, совершенно
напрасно, не ходил бы он теперь к лету в шубе, с календарем в руках!
Все строительное бюро перевезло своих детей и все манатки 5 апреля (дом
этот такого цвета, как папиросный пепел), и Петров дошел до того, что даже
поставил в нем телефон.
А на первый день праздника, 19-го, на Пасху ночью наша бдительная
пожарная команда была поставлена на ноги роковым сообщением по петровскому
телефону:
- Пожар!!!!
Наш брандмейстер Салов ответил по телефону:
- Вы будете оштрафованы за ложный вызов и пьяную пасхальную шутку.
Этого не может быть.
Тут Петров с плачущим голосом отскочил от телефона и перестал
действовать, потому что в нем перегорел уже провод.
Когда же вследствие зарева с каланчи наши молодцы-пожарные прибыли, то
застали всю жилищно-американскую компанию стоящею в теплых шубах на улице, а
дом сгорел, как факел, успев спасти кольца его жены, запасную шубу главного
американца Петрова, кастрюлю и отрывной календарь с изображением
всероссийского старосты. Теперь возникает судебное дело: "О пожаре
несгораемого дома". По-моему, это глупое дело! Да оно ничем и не кончится,
потому что Салов обнаружил, что было самовозгорание проводов на чердаке.
Вот так все у нас, в провинции, происходит по-удивительному. В Москве
бы он, вероятно, не сгорел.
Корреспондент Капорцев.
Вторая корреспонденция
ЛЖЕДИМИТРИЙ ЛУНАЧАРСКИЙ
(Из провинции от Капорцева)
В нашем славном Благодатском учреждении имеется выдающийся секретарь.
Мы так и смотрим на него, что он на отлете.
Конечно, ему не в Благодатском сидеть, а в Москве или, в крайнем
случае, в Ленинграде. Тем более что он говорил, что у него есть связи.
Над собой повесил надпись: "Рукопожатия переносят заразу", "Если ты
пришел к занятому человеку, не мешай ему", "Посторонние разговоры по
телефону строго воспрещаются" и кроме этого выстроил решетку, как возле
нашего памятника Карла Либкнехта, и таким образом оторвался от массы
начисто.
Кто рот ни раскроет сквозь решетку, он ему говорит одно только слово:
"Короче!" Короче. Короче. Каркает, как ворон на суку.
В один прекрасный день появляется возле решетки молодой человек. Одет
очень хорошо, реглан-пальто. Рыженький. Усики. Галстук бабочкой. Взял стул,
сидит. Секретарь всех откаркал от решетки и к нему:
- Вам что, товарищ? Короче!
А тот отвечает:
- Ничего, товарищ, я подожду. Вы заняты.
Голос у него великолепный, интеллигентный.
Тот брови нахмурил и говорит:
- Нет, вы говорите. Короче.
Тот отвечает:
- Я, видите ли, товарищ, к вам сюда назначен.
Тот брови поднял.
- Как ваша фамилия?
А тот:
- Луначарский. - Молодой человек так скромно кашлянул. Вежливый. -
Луначарский.
Так тот открыл загородку, вышел, говорит:
- Пожалуйте сюда (уже "короче" не говорит), - и спрашивает: - Виноват
(заметьте: "виноват"), вы не родственник Анатолию Васильевичу?
А тот:
- Это не важно. Я - его брат.
Хорошенькое "не важно"! Загородку к черту. Стул.
- Вы курите? Садитесь! Позвольте узнать, а на какую должность?
А тот:
- За заведующего.
Здорово.
А заведующего нашего как раз вызвали в Москву для объяснений по поводу
паровой мельницы, и мы знаем, что другой будет.
Что тут было с секретарем и со всеми, трудно даже описать - такое
восхищение. Оказывается, что у Дмитрия Васильевича украли все документы,
пока он к нам ехал, и деньги в поезде под самым Красноземском, а оттуда он
доехал до нашего Благодатска на телеге, которая мануфактуру везла. Главное,
говорит, курьезно, что чемодан украли с бельем. Все собрались в восторге,
что могут оказать помощь.
И вот список наших карьеристов:
1) Секретарь дал, смеясь, 8 червонцев.
2) Кассир - 3 червонца.
3) Заведующий столом личного состава - 2 червонца, мыло, полотенце,
простыню и бритву (не вернул).
4) Бухгалтер - 42 рубля и три пачки папирос "Посольских".
5) Кроме того, брату Луначарского выписали авансом 50 рублей в счет
жалованья.
И отправились осматривать учреждения и принимать дела. Оказался
необыкновенно воспитанный, принял заявления и на каждом написал:
"Удовлетворить".
Секретарь стал как бес, все время не ходил, а бегал, как пушинка.
Предлагал тотчас же телеграмму в Москву насчет документов, но столичный
гость придумал лучше. "Я, - говорит, - все равно отправлюсь сейчас же
инспектировать уезд, доеду до самого Красноземска, а оттуда лично по прямому
проводу все сделаю".
Все подивились страшной быстроте его энергии. Единственная у нас машина
в Благодатске, как вам известно, и на ней Дмитрий Васильевич отбыл на прямой
провод (при этом: одеяло дал секретарь, два фунта колбасы, белого хлеба и в
виде сюрприза положил бутылку английской горькой).
До Красноземска три часа езды на машине. Ну, скажем, на прямом проводе
один час, обратно - три часа. Вернулась машина в 11 часов вечера, шофер
пьяный и говорит, что Дмитрий Васильевич остался ночевать у тамошнего
председателя и распорядился прислать машину завтра, в 3 часа дня. Завтра
послали машину. Приезжает, и - нету Дмитрия Васильевича. В чем дело - никто
красноармейцы рядами без оружия. Комсомольцы кричали им по складам:
- Да здрав-ству-ет Крас-на-я Ар-ми-я!
Милиционер ухитрился на несколько секунд прорвать реку и пропустил по
бульвару два автомобиля и кабриолет. Потом ломовикам хрипло кричал:
- В объезд!
Лента хлынула на Тверскую и поплыла вниз. Из переулка вынырнул знакомый
спекулянт, посмотрел на знамена, многозначительно хмыкнул и сказал:
- Не нравится мне это что-то... Впрочем, у меня грыжа.
Толпа его затерла за угол, и он исчез.
В Совете окна были открыты, балкон забит людьми. Трубы в потоке играли
"Интернационал", Керзон, покачиваясь, ехал над головами. С балкона кричали
по-английски и по-русски:
- Долой Керзона!!
А напротив, на балкончике под обелиском Свободы, Маяковский, раскрыв
свой чудовищный квадратный рот, бухал над толпой надтреснутым басом:
...британ-ский лев вой!
Ле-вой! Ле-вой!
- Ле-вой! Ле-вой! - отвечала ему толпа. Из Столешникова выкатывалась
новая лента, загибала к обелиску. Толпа звала Маяковского. Он вырос опять на
балкончике и загремел:
- Вы слышали, товарищи, звон, да не знаете, кто такой лорд Керзон! И
стал объяснять:
- Из-под маски вежливого лорда глядит клыкастое лицо!!. Когда убивали
бакинских коммунистов...
Опять загрохотали трубы у Совета. Тонкие женские голоса пели:
Вставай, проклятьем заклейменный!
Маяковский все выбрасывал тяжелые, как булыжники, слова, у подножия
памятника кипело, как в муравейнике, и чей-то голос с балкона прорезал шум:
- В отставку Керзона!!
В Охотном во всю ширину шли бесконечные ряды, и видно было, что
Театральная площадь залита народом сплошь. У Иверской трепетно и тревожно
колыхались огоньки на свечках и припадали к иконе с тяжкими вздохами четыре
старушки, а мимо Иверской через оба пролета Вознесенских ворот бурно сыпали
ряды. Медные трубы играли марши. Здесь Керзона несли на штыках, сзади бежал
рабочий и бил его лопатой по голове. Голова в скомканном цилиндре моталась
беспомощно в разные стороны. За Керзоном из пролета выехал джентльмен с
доской на груди: "Нота", затем гигантский картонный кукиш с надписью: "А вот
наш ответ".
По Никольской удалось проскочить, но в Третьяковском опять хлынул
навстречу поток. Тут Керзон мотался с веревкой на шесте. Егю били головой о
мостовую. По Театральному проезду в людских волнах катились виселицы с
деревянными скелетами и надписями: "Вот плоды политики Керзона".
Лакированные машины застряли у поворота на Неглинный в гуще народа, а на
Театральной площади было сплошное море. Ничего подобного в Москве я не видал
даже в октябрьские дни. Несколько минут пришлось нырять в рядах и закипающих
водоворотах, пока удалось пересечь ленту юных пионеров с флажками, затем
серую стену красноармейцев и выбраться на забитый тротуар у Центральных
бань. На Неглинном было свободно. Трамваи всех номеров, спутав маршруты,
поспешно уходили по Неглинному. До Кузнецкого было свободно, но на Кузнецком
опять засверкали красные пятна и посыпались ряды. Рахмановским переулком на
Петровку, оттуда на бульварное кольцо, по которому один за другим шли
трамваи. У Страстного снова толпы. Выехала колесница-клетка. В клетке сидел
Пилсудский, Керзон, Муссолини. Мальчуган на грузовике трубил в огромную
картонную трубу. Публика с тротуаров задирала головы. Над Москвой медленно
плыл на восток желтый воздушный шар. На нем была отчетливо видна часть
знакомой надписи: "...всех стран соеди...".
Из корзины пилоты выбрасывали листы летучек, и они, ныряя и чернея на
голубом фоне, тихо падали в Москву.
----------------------------------------------------------------------------
Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
OCR Гуцев В.Н.
----------------------------------------------------------------------------
Спи, младенец мой прекрасный,
Баюшки-баю...
Тихо светит месяц ясный
В колыбель твою.
Лермонтов
Спи, мой мальчик,
Спи, мой чиж,
Мать уехала в Париж...
Из соч. Саши Черного
- Объявляю общее собрание рабочих и служащих ст. Шелухово Каз. дороги
открытым! - радостно объявил председатель собрания, оглядывая зал,
наполненный преимущественно рабочими службы пути, - на повестке дня у нас
стоит доклад о неделе войны 1914 года. Слово предоставляется тов. Де-Эсу.
Пожалуйте, тов. Де-Эс!
Но тов. Де-Эс не пожаловал.
- А где ж он? - спросил председатель.
- Он дома, - ответил чей-то голос.
- Надо послать за ним...
- Послать обязательно, - загудел зал. - Он интересный человек - про
войну расскажет - заслушаешься!
Посланный вернулся без товарища Де-Эса, но зато с письмом.
Председатель торжественно развернул его и прочитал:
- "В ответ на приглашение ваше от такого-то числа сообщаю, что явиться
на собрание не могу.
Основание: лег спать"..
Председатель застыл с письмом в руке, а в зале кто-то заметил:
- Фициально ответил!
- Спокойной ночи!
- Какая же ночь, когда сейчас 5 часов дня? Председатель подумал,
посмотрел в потолок, потом на свои сапоги, потом куда-то в окно и объявил
печально:
- Объявляю заседание закрытым.
А в зале добавили:
- Колыбель начальника станции есть могила общего собрания.
И тихо разошлись по домам. Аминь!
(Письма рабкоров)
----------------------------------------------------------------------------
Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
OCR Гуцев В.Н.
----------------------------------------------------------------------------
ИСТОРИЯ О ТОМ, КАК ФЕЛЬДШЕР ЖЕРТВОВАЛ СУКНО В МОПР
Этот гнилой факт, насквозь пронизанный алкоголизмом, получился в нашем
N-м клубе Западных железных дорог, когда был организован вечер МОПРа.
Шел вечер крайне торжественно, с бойкой продажей сукна с аукциона в
пользу МОПРа.
Тогда неожиданно грянул вопль, похожий на поросенка.
Все рабочие головы обернулись, как одна.
И что же они увидали?
Нашего фельдшера приемного покоя.
Он качался, как маятник, совершенно красный.
Все задались вопросом: откуда появился фельдшер?
И, во-вторых, - не пьян ли он?
И оказалось, что он действительно пьян, но что удивительнее всего,
мгновенно оказались пьяными и завклубом, и председатель правления, и члены
наших комиссий.
Один из пораженных членов клуба выступил и заявил фельдшеру:
- Вы не похожи на себя!
А фельдшер ответил с дерзостью:
- Не твое дело.
Тут все поняли, что нарезался фельдшер в клубе, совместно с правлением,
якобы пивом.
Но мы знаем, какое это пиво.
Несмотря на опьянение, фельдшер сквозь всю толпу проник к эстраде и в
одно мгновенье ока выиграл сукно с аукциона, причем всем заявил:
- Видали, какой я пьяный! Назло вам жертвую сукно в МОПР!
Лишь только аукционист объявил об его пожертвовании, как фельдшер,
увидев, что сукно его забирают, раскаялся в своем поступке и с плачем
объявил:
- Это я сделал без сознания, в состоянии опьянения. Факт считаю
недействительным и требую возвращения сукна.
При общих криках ему с презрением вернули сукно, и он покинул клуб.
После этого председатель правления, упав, разбил себе лицо в кровь, а
заведующего клубом вывела из клуба его невеста.
Вот какие вечера...
Позорно писать!
----------------------------------------------------------------------------
Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
OCR Гуцев В.Н.
----------------------------------------------------------------------------
С начала 1922 года в Москве стали пропадать люди. Случалось это
почему-то чаще всего с московскими лошадиными барышниками или подмосковными
крестьянами, приезжавшими покупать лошадей. Выходило так, что человек и
лошади не покупал, и сам исчезал.
В то же время ночами обнаруживались странные и неприятные находки - на
пустырях Замоскворечья, в развалинах домов, в брошенных недостроенных банях
на Шаболовке оказывались смрадные, серые мешки. В них были голые трупы
мужчин.
После нескольких таких находок в Московском уголовном розыске началась
острая тревога. Дело было в том, что все мешки с убитыми носили на себе
печать одних и тех же рук - одной работы. Головы были размозжены,
по-видимому, одним и тем же тупым предметом, вязка трупов была одинаковая -
всегда умелая и аккуратная, - руки и ноги притянуты к животу. Завязано
прочно, на совесть.
Розыск начал работать по странному делу настойчиво. Но времени прошло
немало, и свыше тридцати человек улеглись в мешки среди груд замоскворецких
кирпичей.
Розыск шел медленно, но упорно. Мешки вязались характерно - так вяжут
люди, привычные к запряжке лошадей. Не извозчик ли убийца? На дне некоторых
мешков нашлись следы овса. Большая вероятность - извозчик. 22 трупа уже
нашли, но опознали из них только семерых. Удалось выяснить, что все были в
Москве по лошадиному делу. Несомненно - извозчик.
Но больше никаких следов. Никаких нитей абсолютно от момента, когда
человек хотел купить лошадь, и до момента, когда его находили мертвым, не
было. Ни следа, ни разговоров, ни встреч. В этом отношении дело
действительно исключительное.
Итак - извозчик. Трупы в Замоскворечье, опять в Замоскворечье, опять.
Убийца - извозчик, живет в Замоскворечье.
Агентская широкая петля охватила конные площади, чайные, стоянки,
трактиры. Шли по следам замоскворецкого извозчика.
И вот в это время очередной труп нашли со свежей пеленкой, окутывающей
размозженную голову. Петля сразу сузилась - искали семейного, у него недавно
ребенок.
Среди тысячи извозчиков нашли.
Василий Иванович Комаров, легковой, проживал на Шаболовке в доме э 26.
Извозным промыслом занимался странно - почти никогда не рядился, но на
конной площади часто бывал. Деньги имел всегда. Пил много.
Ночью на 18 мая в квартиру на Шаболовку явилась агентура с ордером
наружной милиции, якобы по поводу самогонки. Легковой встретил их с
невозмутимым спокойствием. Но когда стали открывать дверь в чуланчик на
лестнице, он, выпрыгнув со второго этажа в сад, ухитрился бежать, несмотря
на то, что квартиру оцепили.
Но ловили слишком серьезно и в ту же ночь поймали в подмосковном
Никольском, у знакомой молочницы Комарова. Застали Комарова за делом. Он
сидел и писал на обороте удостоверения личности показание о совершенных им
убийствах и в этом показании зачем-то путал и оговаривал своих соседей.
В Москве на Шаболовке в это время агенты осматривали последний труп,
найденный в чулане. Когда чулан открывали, убитый был еще теплый.
Пока шло следствие, Москва гудела словом "Комаров-извозчик". Говорили
женщины о наволочках, полных денег, о том, что Комаров кормил свиней
людскими внутренностями, и т. д.
Все это, конечно, вздор.
Но та сущая правда, что выяснилась из следствия, такого сорта, что уж
лучше были бы и груды денег в наволочках и даже гнусная кормежка свиней или
какие-нибудь зверства, извращения. Оно, пожалуй, было бы легче, если б было
запутанней и страшней, потому что тогда стало бы понятно самое страшное во
всем этом деле - именно сам этот человек, Комаров (несущественная деталь:
он, конечно, не Комаров Василий Иванович, а Петров Василий Терентьевич.
Фальшивая фамилия - вероятно, след уголовного, черного прошлого... Но это не
важно, повторяю).
Никакого желания нет писать уголовный фельетон, уверяю читателя, но нет
возможности заняться ничем другим, потому что сегодня неотступно целый день
сидит в голове желание все-таки этого Комарова понять.
Он, оказывается, рогожи специальные имел, на эти рогожи спускал из
трупов кровь (чтобы мешков не марать и саней); когда позволили средства, для
этой же цели купил оцинкованное корыто. Убивал аккуратно и необычайно
хозяйственно: всегда одним и тем же приемом, одним молотком по темени, без
шума и спешки, в тихом разговоре (убитые все и были эти интересовавшиеся
лошадьми люди. Он предлагал им на конной свою лошадь и приглашал их для
переговоров на квартиру) наедине, без всяких сообщников, услав жену и детей.
Так бьют скотину. Без сожаления, но и без всякой ненависти. Выгоду
имел, но не фантастически большую. У покупателя в кармане была
приблизительно стоимость лошади. Никаких богатств у него в наволочках не
оказалось, но он пил и ел на эти деньги и семью содержал. Имел как бы
убойный завод у себя.
Вне этого был обыкновенным плохим человеком, каких миллионы. И жену, и
детей бил и пьянствовал, но по праздникам приглашал к себе священников, те
служили у него, он их угощал вином. Вообще был богомольный, тяжелого
характера человек.
Репортеры, фельетонисты, обыватели щеголяли две недели словом
"человек-зверь". Слово унылое, бессодержательное, ничего не объясняющее. И
настолько выявлялась эта мясная хозяйственность в убийствах, что для меня
лично она сразу убила все эти несуществующие "зверства", и утвердилась у
меня другая формула: "И не зверь, но и ни в коем случае не человек".
Никак нельзя назвать человеком Комарова, как нельзя назвать часами одну
луковицу, из которой вынут механизм.
Эту формулу для меня процесс подтвердил. Предстал перед судом футляр от
человека - не имеющий в себе никаких признаков зверства. Впрочем, может
быть, какие-нибудь особенные, доступные специалисту-психиатру, черты и есть,
но на обыкновенный взгляд - пожилой обыкновенный человек, лицо неприятное,
но не зверское, и нет в нем никаких признаков вырождения.
Но когда это создание заговорило перед судом, и в особенности
захихикало сиплым смешком, хоть и не вполне, но в значительной мере (не
знаю, как другим) мне стало понятно, что это значит - "не человек".
Когда его первая жена отравилась, оно - это существо - сказало:
- Ну и черт с ней!
Когда существо женилось второй раз, оно не поинтересовалось даже
узнать, откуда его жена, кто она такая.
- Мне-то что, детей, что ли, с ней крестить! (Смешок.)
- Раз и квас! (На вопрос, как убивал. Смешок.)
- Хрен его знает! (На многие вопросы эта идиотская поговорка. Смешок.)
- Человечиной не кормили ваших поросят?
- Нет (хи-хи)... да если кормил, я бы больше поросят завел... (хи-хи).
Дальше - больше. Все в жизни этот залихватский, гнусный "хрен",
сопровождаемый хихиканием. Оказывается, людей кругом нет. Есть "чудаки" и
"хомуты". Презирает. Какая тут "звериность"! Если б зверино ненавидел и с
яростью убивал, не так бы оскорбил всех окружающих, как этим изумительным
презрением. Собаку - животное - можно было бы замучить этим из ряда
выходящим невниманием, которым Комаров награждал окружающих людей. Жена его
"римско-католическая пани" (хи-хи), "много кушает". Ни злобы, ни скупости.
Пусть кушает возле меня эта римско-католическая рвань. Злобы нет, но
"оплеухи иногда я ей давал". Детей бил "для науки".
- Зачем убивали?
Тут сразу двойное. Но все понятно. Во-первых, для денег. Во-вторых, вот
"не любил" людей. Вот бывают такие животные, что убить его - двойная
прибыль: и польза, и сознание, что избавишься от созерцания неприятного
божьего создания. Гусеница, скажем, или змея... Так Комарову - люди.
Словом, создание - мираж в оболочке извозчика. Хроническое, холодное
нежелание считать, что в мире существуют люди. Вне людей.
Жуткий ореол "человека-зверя" исчез. Страшного не было. Но необычайно
отталкивающее.
Изъять. Он боялся? Нет. Он - сильное, не трусливое существо.
По-моему, над интервьюерами, следствием и судом полегоньку даже
глумился. Иногда чепуху какую-то городил. Но вяло. С усмешечкой.
Интересуетесь? Извольте. "Цыганку бы убить или попа"... Зачем? "Да так"...
И чувствуется, что никакой цыганки убивать ему вовсе не хотелось, равно
как и попа, а так - насели с вопросами "чудаки", он и говорит первое, что
взбредет на ум.
Интервьюер спросил, что он думает о том, что его ожидает. "Э... все
поколеем!"
Равнодушен, силен, не труслив и очень глупый в человеческом смысле.
Прибаутки его ни к селу ни к городу, мысли скупые, нелепые. И на
человеческой глупости блестящая, великолепная амальгама того специфического
смрадного хамства, которым пропитаны многие, очень многие замоскворецкие
мещане!.. все это чуйки, отравленные большими городами.
Что касается силы:
В одну из ночей, не знаю после какого именно убийства, вез запакованный
обескровленный труп к Москве-реке. Милиционер остановил:
- Что везешь?
- А ты, дурной, - мягко ответил Комаров, - пощупай. - Милиционер был
действительно "дурной". Он потрогал мешок и пропустил Комарова.
Потом Комаров стал ездить с женой.
Вследствие этих поездок на скамье рядом с Комаровым оказалась Софья
Комарова.
Лицо тоже знакомое. Не раз на Сухаревке, на Домниковке, на Смоленском
приходилось видать такие длинные, унылые лица, желтые бабьи лица,
окаймленные платком.
Комарова выводили, когда Софья давала показания, и, несмотря на это,
сложилось впечатление, что она чего-то недоговаривала. Думается, что никаких
особенных тайн, впрочем, она не скрыла. Во время убийств Комаров ее высылал
вместе с ребятами. А может быть, и помогла временами - прибрать, замыть
после работы. Дело - женское. Ну, и вот эти поездки.
"Так... дурочка... слабая", - определил ее муж. Несомненно, над тупой,
пустой "римско-католической" бабой висела камнем воля мужа.
Приговор?
Ну, что тут о нем толковать.
Приговор в первый раз вынесли Комарову, когда милиция под конвоем
повезла его, чтобы он показал, где закопал часть трупов (несколько убитых он
зарыл близ своей квартиры на Шаболовке).
Словно по сигналу, слетелась толпа. Вначале были выкрики, истерические
вопли баб. Затем толпа зарычала потихоньку и стала наваливаться на
милицейскую цепь - хотела Комарова рвать.
Непостижимо, как удалось милиции отбить и увезти Комарова.
Бабы в доме, где я живу, тоже вынесли приговор - "сварить живьем".
- Зверюга. Мясорубка. У этих тридцати пяти мужиков сколько сирот
оставил, сукин сын. На суде три психиатра смотрели:
- Совершенно нормален. Софья - тоже. Значит...
- Василия Комарова и жену его Софью к высшей мере наказания, детей
воспитывать на государственный счет.
От души желаю, чтобы детей помиловал тяжкий закон наследственности.
Не дай бог походить на покойных отца и мать.
----------------------------------------------------------------------------
Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
OCR Гуцев В.Н.
----------------------------------------------------------------------------
В корреспонденциях Ферапонта Ферапонтовича Капорцева (проживает в
провинции) исправлена мною только неуместная орфография. Одним словом -
корреспонденции подлинные.
Корреспонденция первая
НЕСГОРАЕМЫЙ АМЕРИКАНСКИЙ ДОМ
В общегосударственном масштабе известен жилищный кризис, докатившийся
даже до нашего Благодатска. Не может быть свободно по той причине, что
благодаря повышенной рождаемости, вызванной нэпом, народонаселение растет с
угрожающей быстротой, и вот наш известный кооператор Павел Федорович Петров
(замените его буквами "Пе, Фе, Пе", а то будет скандал) решили выйти из
положения кооперативным способом. Человек-то он, правда, развитой, но только
скорохват американской складки. Все дело началось с того, что его супруга,
сверх всяких ожиданий, родила вместо одного младенца - двойню, чем и
толкнула Петрова на кооперативные поступки.
С разрешения начальства он образовал жилищно-строительное кооперативное
бюро в составе Н. Н. Л. (агроном от первого брака его отца) и В. А. С.
(жених его сестры - заведующий хоровым кружком культкомиссии) со взносом
каждый в 12 червонцев для постройки американского дома термолитова типа -
изумительной новинки в нашем городе.
Вообразите изумление закоренелых благодатцев, когда на углу
Новосвятской и Парижской Коммуны вырос буквально как гриб двухэтажный дом на
три квартиры в рассрочку с удобствами.
Очень похожий на заграничные дома на открытках Швейцарии с острой
крышей. Более всего удивительно, что дом оказался несгораемый, что вызвало
строительную горячку и подачу прошений в исполком (теперь их все взяли
обратно).
Дураки нашего города смеялись над Петровым, предлагая испробовать дом
при помощи керосина, но тот отказался, и, как оказалось, совершенно
напрасно, не ходил бы он теперь к лету в шубе, с календарем в руках!
Все строительное бюро перевезло своих детей и все манатки 5 апреля (дом
этот такого цвета, как папиросный пепел), и Петров дошел до того, что даже
поставил в нем телефон.
А на первый день праздника, 19-го, на Пасху ночью наша бдительная
пожарная команда была поставлена на ноги роковым сообщением по петровскому
телефону:
- Пожар!!!!
Наш брандмейстер Салов ответил по телефону:
- Вы будете оштрафованы за ложный вызов и пьяную пасхальную шутку.
Этого не может быть.
Тут Петров с плачущим голосом отскочил от телефона и перестал
действовать, потому что в нем перегорел уже провод.
Когда же вследствие зарева с каланчи наши молодцы-пожарные прибыли, то
застали всю жилищно-американскую компанию стоящею в теплых шубах на улице, а
дом сгорел, как факел, успев спасти кольца его жены, запасную шубу главного
американца Петрова, кастрюлю и отрывной календарь с изображением
всероссийского старосты. Теперь возникает судебное дело: "О пожаре
несгораемого дома". По-моему, это глупое дело! Да оно ничем и не кончится,
потому что Салов обнаружил, что было самовозгорание проводов на чердаке.
Вот так все у нас, в провинции, происходит по-удивительному. В Москве
бы он, вероятно, не сгорел.
Корреспондент Капорцев.
Вторая корреспонденция
ЛЖЕДИМИТРИЙ ЛУНАЧАРСКИЙ
(Из провинции от Капорцева)
В нашем славном Благодатском учреждении имеется выдающийся секретарь.
Мы так и смотрим на него, что он на отлете.
Конечно, ему не в Благодатском сидеть, а в Москве или, в крайнем
случае, в Ленинграде. Тем более что он говорил, что у него есть связи.
Над собой повесил надпись: "Рукопожатия переносят заразу", "Если ты
пришел к занятому человеку, не мешай ему", "Посторонние разговоры по
телефону строго воспрещаются" и кроме этого выстроил решетку, как возле
нашего памятника Карла Либкнехта, и таким образом оторвался от массы
начисто.
Кто рот ни раскроет сквозь решетку, он ему говорит одно только слово:
"Короче!" Короче. Короче. Каркает, как ворон на суку.
В один прекрасный день появляется возле решетки молодой человек. Одет
очень хорошо, реглан-пальто. Рыженький. Усики. Галстук бабочкой. Взял стул,
сидит. Секретарь всех откаркал от решетки и к нему:
- Вам что, товарищ? Короче!
А тот отвечает:
- Ничего, товарищ, я подожду. Вы заняты.
Голос у него великолепный, интеллигентный.
Тот брови нахмурил и говорит:
- Нет, вы говорите. Короче.
Тот отвечает:
- Я, видите ли, товарищ, к вам сюда назначен.
Тот брови поднял.
- Как ваша фамилия?
А тот:
- Луначарский. - Молодой человек так скромно кашлянул. Вежливый. -
Луначарский.
Так тот открыл загородку, вышел, говорит:
- Пожалуйте сюда (уже "короче" не говорит), - и спрашивает: - Виноват
(заметьте: "виноват"), вы не родственник Анатолию Васильевичу?
А тот:
- Это не важно. Я - его брат.
Хорошенькое "не важно"! Загородку к черту. Стул.
- Вы курите? Садитесь! Позвольте узнать, а на какую должность?
А тот:
- За заведующего.
Здорово.
А заведующего нашего как раз вызвали в Москву для объяснений по поводу
паровой мельницы, и мы знаем, что другой будет.
Что тут было с секретарем и со всеми, трудно даже описать - такое
восхищение. Оказывается, что у Дмитрия Васильевича украли все документы,
пока он к нам ехал, и деньги в поезде под самым Красноземском, а оттуда он
доехал до нашего Благодатска на телеге, которая мануфактуру везла. Главное,
говорит, курьезно, что чемодан украли с бельем. Все собрались в восторге,
что могут оказать помощь.
И вот список наших карьеристов:
1) Секретарь дал, смеясь, 8 червонцев.
2) Кассир - 3 червонца.
3) Заведующий столом личного состава - 2 червонца, мыло, полотенце,
простыню и бритву (не вернул).
4) Бухгалтер - 42 рубля и три пачки папирос "Посольских".
5) Кроме того, брату Луначарского выписали авансом 50 рублей в счет
жалованья.
И отправились осматривать учреждения и принимать дела. Оказался
необыкновенно воспитанный, принял заявления и на каждом написал:
"Удовлетворить".
Секретарь стал как бес, все время не ходил, а бегал, как пушинка.
Предлагал тотчас же телеграмму в Москву насчет документов, но столичный
гость придумал лучше. "Я, - говорит, - все равно отправлюсь сейчас же
инспектировать уезд, доеду до самого Красноземска, а оттуда лично по прямому
проводу все сделаю".
Все подивились страшной быстроте его энергии. Единственная у нас машина
в Благодатске, как вам известно, и на ней Дмитрий Васильевич отбыл на прямой
провод (при этом: одеяло дал секретарь, два фунта колбасы, белого хлеба и в
виде сюрприза положил бутылку английской горькой).
До Красноземска три часа езды на машине. Ну, скажем, на прямом проводе
один час, обратно - три часа. Вернулась машина в 11 часов вечера, шофер
пьяный и говорит, что Дмитрий Васильевич остался ночевать у тамошнего
председателя и распорядился прислать машину завтра, в 3 часа дня. Завтра
послали машину. Приезжает, и - нету Дмитрия Васильевича. В чем дело - никто