Страница:
счастья. Да будут благословенны одиночество и отчаяние, если только
благодаря им можно постигнуть твою тайну.
- Я теперь не принимаю твоего ответа. Когда я приду к тебе, ты дашь мне
его одним словом - да или нет. А до тех пор прощай.
Занони поклонился ему и исчез.
Глиндон догнал своего друга.
Мерваль посмотрел на него и заметил в его лице большую перемену.
Неопределенного выражения молодости уже не было. Черты лица стали мрачны и
строги, природная свежесть его поблекла, и можно было подумать, что за один
час он пережил страдания многих лет.
Когда путешественники возвращаются с Везувия, они обыкновенно въезжают
в Неаполь через самый оживленный неаполитанский квартал. Но теперь, когда
англичане молчаливо проезжали по пустынным улицам, освещенным только
звездами, везде царило глубочайшее спокойствие. Всадники ехали, не произнося
ни слова, так как Глиндон, казалось, не слушал вопросов и рассуждений
Мерваля. Да и Мерваль был не менее утомлен, чем лошадь, несшая его. Но вдруг
ночное спокойствие было нарушено звуками башенных часов; было без четверти
двенадцать.
Глиндон вздрогнул и с беспокойством осмотрелся. При последнем ударе
часов послышался лошадиный топот, и из узкой улицы, направо от англичан,
показался всадник. Он подъехал к ним; Глиндон узнал Занони.
- Как! - воскликнул Мерваль. - Мы еще раз встречаемся, синьор!
- У меня есть дело к вашему другу, - отвечал Занони. - Но он будет
скоро свободен; может быть, вы желаете возвратиться в отель?
- Один?
- Опасности нет никакой! - отвечал Занони с легким оттенком презрения.
- Для меня нет, но для Глиндона?!
- Опасность от меня! Действительно, вы, может быть, правы.
- Поезжайте, дорогой Мерваль, - прервал Глиндон, - я догоню вас раньше,
чем вы приедете в отель. Мерваль поклонился и поехал медленной рысью.
- Ваш ответ?
- Я решился. Любовь Виолы исчезла из моего сердца; я отказываюсь от
нее.
- Вы решились?
- Решился. Теперь моя награда...
- Твоя награда! Завтра в это же время она будет ждать тебя!
Сказав это, Занони повернулся, и всадник и лошадь исчезли там же,
откуда показались. Мерваль с удивлением заметил своего друга, догонявшего
его минуту спустя после их разлуки.
- Что такое произошло между тобой и Занони?
- Мерваль! Не спрашивайте меня об этом сегодня; мне кажется, что я все
это вижу только во сне.
- Верю вам; я сам будто сплю. Поедемте дальше.
Войдя в свою комнату, Глиндон старался собраться с мыслями. Он сел на
постель и крепко сжал свою голову руками. Происшествия этого дня, видение
гигантской фигуры, которую сопровождал Занони посреди пламени и вихря
Везувия, его странная встреча с самим Занони в таком месте, где ни один
человек не мог бы найти его, - все это наполнило его душу волнением. Огонь,
первые искры которого дремали, вспыхнул в его сердце, огонь горного льда,
который вспыхивает, чтобы никогда не погаснуть. Все его прежние стремления,
его тщеславие, его мечты о славе исчезали в пылком желании перейти границы
человеческой науки и достигнуть того рубежа между двумя мирами, которого
таинственный чужестранец, казалось, достиг уже давно. Он сказал правду:
любовь исчезла из его сердца, в котором не осталось спокойного уголка, где
бы человеческая привязанность могла жить и дышать. Он отдал бы все, что
когда-либо обещала смертная красота, все, о чем мечтала когда-либо пламенная
надежда, за один час, проведенный с Занони за пределами видимого мира. Он
встал, возбужденный новыми мыслями, которые жгли его, и открыл окно, чтоб
свободнее дышать. Море дремало, освещенное слабым светом звезд, и никогда
спокойствие неба не взывало с большим красноречием об успокоении безумных
страстей человека. Но таково было расположение духа Глиндона, что эта тишина
только разжигала в нем ненасытные желания, пожиравшие его душу. Он все еще
смотрел на небо, когда одна звезда отделилась от группы своих сестер и
исчезла в глубине пространства.
Молодая артистка и Джионетта вернулись из театра, и Виола, страшно
утомленная, бросилась на софу, между тем как Джионетта убирала роскошные
волосы, наполовину скрывавшие артистку. Заплетая косы, старая кормилица
рассказывала маленькие происшествия, сплетни и интриги сцены и кулис.
Джионетта была добрая и достойная женщина и огорчалась тем, что Виола не
выбрала себе кавалера; выбор она вполне предоставляла своей госпоже: Зегри
или Абенсерраг, Глиндон или Занони - для нее было решительно все равно, хотя
слухи, собранные ею насчет последнего, и те похвалы, с какими Занони
отзывался о своем сопернике, давали англичанину некоторое преимущество перед
другими в глазах Джионетты. Она неверно воспринимала те глубокие и
нетерпеливые вздохи, с которыми Виола встречала ее похвалы Глиндону, и
искренне удивлялась, что нынче Виола так мало внимания уделила ему за
кулисами. И наконец, истощив все свое красноречие на предполагаемый объект
вздохов Виолы, она заметила:
- К тому же и про другого синьора нельзя сказать ничего дурного, разве
лишь то, что он уезжает из Неаполя.
- Уезжает из Неаполя, Занони?
- Да, моя дорогая. Проходя сегодня около гавани, я заметила толпу,
собравшуюся вокруг нескольких иностранных матросов. Его корабль прибыл
сегодня утром и бросил якорь в заливе. Матросы говорят, что им приказано
быть готовыми к отплытию при первом попутном ветре; они занимались загрузкой
съестных припасов. Они...
- Оставь меня, Джионетта, оставь меня!
Прошло уже то время, когда она могла делать из Джионетты свою
поверенную. Ее чувства достигли той точки, когда сердце отказывается от
всякого излияния и чувствует, что оно не может быть понято. Одна, в самой
большой комнате дома, она ходила взад и вперед; она вспомнила о дерзком
предложении Нико, об оскорбительном ответе Глиндона, и сердце ее болезненно
сжалось при воспоминании об аплодисментах, которые расточались ей как
актрисе, а не как женщине и только оскорбляли ее достоинство.
Воспоминание о смерти отца, об увядших лаврах, разбитых струнах - вся
эта печальная сцена припомнилась ей и ужаснула ее. Собственная ее судьба,
она чувствовала это, была еще мрачнее; струны могли лопнуть, между тем как
лавры были еще зелены. Лампа стала гаснуть, и она инстинктивно отвратила
свой взгляд от темного угла комнаты.
Сирота, неужели ты боишься присутствия мертвых в доме своих родителей?
Правда ли, что Занони уезжает из Неаполя? Неужели она его не увидит больше?
О безумная! Думать, что страдание заключается в чем-то другом! Прошлое. Оно
исчезло! Будущее. Без Занони какое будущее существовало для нее? Но это был
третий день, а Занони сказал: что бы ни случилось, он увидит ее раньше, чем
пройдет этот день. Решительный час ее судьбы приближался, но как могла она
пересказать ему дерзкие слова Глиндона? Чистая и гордая душа может
передавать другому свое торжество и счастье; обман и страдания - никогда. Но
может ли Занони прийти так поздно? Может ли она принять его?
Было около полуночи. Измученная жестоким беспокойством и бесконечным
сомнением, она, однако, оставалась все в той же комнате.
Было без четверти двенадцать, царствовала глубокая тишина; только она
хотела пройти в свою спальню, как вдруг услыхала лошадиный топот; топот
утих, и послышался стук в дверь. Ее сердце сильно билось; но страх уступил
место другому чувству, когда она услыхала свое имя, произнесенное голосом,
слишком хорошо знакомым.
Она с минуту колебалась; потом, с доверчивым спокойствием невинности,
спустилась и отворила дверь.
Вошел Занони. Она последовала за ним в комнату, которую перед тем
только покинула; лампа в руке освещала ее лицо и длинные волосы, распущенные
по плечам.
- Виола! - проговорил Занони голосом, выдававшим глубокое волнение. - Я
еще раз пришел к вам, чтобы спасти вас. Нельзя терять ни минуты. Вы должны
бежать со мной, иначе вы станете жертвой князя N. Мне хотелось, чтобы другой
исполнил эту задачу, вы знаете. Но он недостоин вас, этот холодный
англичанин! Я у ног ваших молю вас, доверьтесь мне и бегите!
Он страстно схватил ее руку, упал на колени и поднял к ней свои
блестящие и умоляющие глаза.
- Бежать с вами! - проговорила Виола, едва понимая, что происходит
вокруг нее.
- Со мной! Имя, репутация, честь - все погибнет, если вы не пожелаете
этого.
- Так, значит, - прошептала Виола, дрожа от волнения и отворачиваясь, -
ты ко мне не совсем равнодушен? Ты не хочешь отдавать меня другому?
Занони не отвечал; но его сердце забилось, щеки покрылись румянцем, а
глаза загорелись страстью.
- Отвечай, - проговорила Виола.
- Равнодушен! О нет! Но я еще не смею сказать, что люблю вас.
- Тогда какое значение имеет моя судьба? - воскликнула Виола, бледнея и
сторонясь его. - Оставьте меня, я не боюсь никакой опасности. Моя жизнь, а
следовательно, и честь находятся в моих собственных руках.
- Будьте благоразумны, - произнес Занони. - Послушайте! Моя лошадь
ржет! Это знак, предвещающий близость опасности. Скорей! Или вы погибли!
- А что тебе до этого? - воскликнула с горечью Виола. - Ты читаешь в
моем сердце, ты знаешь, что сделался властелином моей судьбы. Но быть
связанной ледяной тяжестью одолжения, быть нишей в глазах твоего равнодушия,
отдаться тому, кто меня не любит! Ах! Это было бы самое ужасное преступление
для женщины. Дайте мне лучше умереть!
Она отбросила назад локоны, падавшие на лоб. С опущенными руками, с
гордым видом и выражением горечи пламенной души, придававшим необыкновенную
прелесть ее странной красоте, она была неотразима для глаз и сердца.
- Не презирайте так опасность, самую смерть, может быть! - воскликнул
Занони дрожащим голосом. - Вы не можете себе представить того, что вы
требуете; пойдемте. - Он подошел к Виоле и взял ее за талию. - Пойдемте,
Виола, верьте по крайней мере моей преданности.
- А не твоей любви! - воскликнула итальянка с упреком.
Ее взгляд встретился с глазами Занони. Он чувствовал, как сердце Виолы
билось, он не мог оторваться от ее глаз, ее горячее дыхание касалось его
щеки. Он вздрогнул - гордый, таинственный Занони, который, казалось, так
отрешен от людей. С глубоким вздохом он прошептал:
- Виола, я люблю тебя! - Он упал к ее ногам и страстно продолжал: -
Теперь я не приказываю больше; как должно умолять женщину, так умоляю я
тебя. С тех пор как я в первый раз увидел твои глаза и услыхал твой голос,
ты стала для меня слишком дорога. Волшебство, о котором ты говорила, оно
живет в тебе. Я уехал из Неаполя, чтобы избегнуть твоего присутствия, но
твой образ преследовал меня. Проходили месяцы, годы, а твой нежный взгляд
все еще озарял мое сердце. Я вернулся, потому что видел тебя одинокой и
печальной, потому что я знал, опасности, от которых я мог спасти тебя,
угрожают тебе. Прекрасная душа, тебя хотел я отдать кому-нибудь, кто на этой
земле мог бы сделать тебя счастливее, чем могу сделать я. Виола!.. Виола!..
Ты не знаешь, ты никогда не узнаешь, до какой степени ты мне дорога!
Невозможно найти слова, чтобы описать восторг, полный, абсолютный
восторг, наполнивший сердце неаполитанки. Тот, на кого она смотрела как на
стоявшего даже выше любви, был у ее ног и выказал большую покорность и
смирение перед ней, чем те ее поклонники, которых она наполовину презирала.
Она молчала, но ее глаза говорили; а потом, тихо и как бы замечая наконец,
что человеческая любовь овладела его душой, она почувствовала беспокойство
чистой и добродетельной натуры. Она не смела, она даже не подумала задать
ему вопрос, который бесстрашно предложила Глиндону; но она почувствовала
внезапную холодность... ей показалось, что преграда поднимается между нею и
любовью.
- Занони, - прошептала она с опущенными глазами, - не проси меня бежать
с тобой, не соблазняй меня, - ты хотел защищать меня от других. О! Защити
меня от самого себя.
- Бедная сирота! - нежно воскликнул он. - Можешь ли ты думать, что я
прошу у тебя величайшей жертвы, какую женщина может принести любви? Ты моя
жена, ты соединена со мной навсегда всеми нитями, всеми желаниями, которые
могут укрепить и очистить любовь. Увы! Любовь оклеветали в твоих глазах. Те,
кто действительно любят, стараются всевозможными узами и клятвами удержать
за собою сокровище, которым они владеют. Виола, не плачь! По крайней мере до
тех пор, пока ты мне не дашь право стереть эти слезы моими поцелуями!
Ее прекрасное лицо не отворачивалось больше, оно доверчиво опустилось
на грудь Занони; он нагнулся, их губы встретились в долгом, горячем
поцелуе... опасность, жизнь, свет - все было забыто.
Вдруг Занони быстро вырвался из ее объятий.
- Слышишь ты этот ветер, который вздыхает и затихает? Как этот ветер -
сила, которая у меня была, чтобы спасти тебя, защитить, предвидеть грозу на
твоем горизонте... этой силы у меня нет больше! Но что мне до этого? Скорей!
Скорей! Пусть любовь заменит все, что она решилась потребовать себе в
жертву. Пойдем.
Виола уже не колебалась. Она накинула на плечи плащ, собрала свои
распущенные волосы; еще одна минута, и она была готова, как вдруг послышался
страшный шум в низу лестницы.
- Слишком поздно! Безумный, слишком поздно! - воскликнул Занони,
направляясь к двери.
Он открыл ее и был отброшен назад толпой похитителей. Комната
наполнилась масками, вооруженными с ног до головы. Двое из этих негодяев уже
схватили Виолу - крики ее донеслись до Занони. Он бросился к ней. Виола
услыхала его призыв на непонятном языке, увидела оружие бандитов,
направленное в его грудь, и потеряла сознание.
Когда же пришла в себя, то поняла, что сидит связанная в быстро
мчащейся карете наедине с одетым в маску и неподвижным спутником.
Карета остановилась при входе в мрачное здание. Двери отворились без
малейшего шума, широкая лестница, ярко освещенная, представилась ее глазам.
Она находилась во дворце князя N.
Молодую актрису привели и оставили одну в комнате, убранной в роскошном
полувосточном вкусе. Ее первая мысль была о Занони. Жив ли он еще? Спасся ли
он здравым и невредимым от кинжалов бандитов? Он, ее новое сокровище, новый
свет ее жизни, ее руководитель и, наконец, ее возлюбленный!
Ей не долго пришлось думать; послышались шаги; она вскочила, но не
испугалась. Смелость, которая не была ей свойственна, которой она до тех пор
не знала, наполнила и возвысила все ее существо. Живая или мертвая, но она
будет верна Занони! Теперь у нее был новый повод защищать свою честь.
Дверь отворилась, и вошел князь в роскошном наряде, который носили в то
время в Неаполе.
- Красавица! - проговорил он, подходя к ней с полуулыбкой на губах. -
Ты не будешь строго судить насилие, вызванное любовью?
И он попытался взять ее за руку. Она оттолкнула его.
- Подумай, - продолжал он, - ты теперь во власти человека, который
никогда не колебался, если желал достигнуть цели, хотя бы она была менее
драгоценна, чем ты. Тот, кто тебя любит, несмотря на всю свою дерзость, не
может спасти тебя. Ты принадлежишь мне; но вместо того, чтобы быть твоим
властелином, позволь мне быть твоим рабом.
- Князь, - гордо отвечала Виола, - вы напрасно хвастаете. Ваша власть!
Я не в вашей власти. Моя жизнь или смерть зависит от меня. Я не хочу вас
презирать, но я не боюсь вас. Я чувствую - а в ином чувстве содержится вся
сила, все знание божественного, - что мне нечего бояться даже здесь, но вы,
князь N, вы сами ввели опасность под ваш кров, привели ее к вашему очагу.
Неаполитанец был поражен смелостью и величием, каких не ожидал. Но это
был не тот человек, который отказался бы от плана, раз составленного им.
Он подошел к Виоле и собирался было ответить ей с искренней или
наигранной страстью, как вдруг кто-то постучал в дверь комнаты.
Князь, раздраженный этой помехой, отворил дверь, нетерпеливо спрашивая,
кто осмелился ослушаться его приказаний и мешать ему.
Вошел Маскари, бледный и сильно взволнованный.
- Ваше сиятельство, - проговорил он вполголоса, - простите меня, но
пришел какой-то незнакомец и непременно хочет видеть вас. Судя по некоторым
его словам, я нашел нужным даже ослушаться ваших приказаний.
- Незнакомец, в такое время! Что ему нужно? Почему его впустили?
- Он говорит, что дело идет о вашей жизни. Об опасности, которая
угрожает ей, он желал бы сообщить лично вашему сиятельству.
Князь нахмурился и побледнел. Он на минуту задумался, потом подошел к
Виоле и проговорил:
- Верьте мне, прелестное создание, что я не желаю злоупотреблять своей
властью, я тысячу раз предпочел бы ждать внушений любви... В этих стенах вы
можете себя чувствовать королевой в гораздо большей степени, чем на сцене.
На эту ночь прощайте!.. Да будет ваш сон спокоен и благоприятен моим
надеждам.
Сказав это, он удалился, а Виолу окружили прислужницы, которых она с
трудом отослала прочь: она не хотела ложиться спать и провела всю ночь в
осмотре комнаты и в мыслях о Занони, могущество которого внушало ей почти
сверхъестественную веру.
Между тем князь спустился с лестницы и вошел в комнату, куда провели
незнакомца.
Он был закутан с ног до головы в длинный плащ, какие иногда носили
священники. Черты лица его были замечательны, цвет лица так темен, что
казалось, он происходил от народов Востока. Из-под высокого лба сверкал
такой проницательный взгляд, что князь старался избегать его, как мы
стараемся скрыться от судьи, который проникает в самые преступные мысли
нашего сердца.
- Что вам угодно? - спросил князь, прося незнакомца сесть.
- Князь N, - отвечал последний глубоким и приятным голосом с легким
иностранным акцентом, - последний отпрыск самого сильного и мужественного
рода, который подчинил человеческой воле божественный гений вместе со злобой
и величием; потомок великого рода Висконти, история которого есть история
самой Италии в ее славные дни и величие которого было делом самого
могущественного ума, созревшего в ненасытном честолюбии, я пришел посмотреть
на последнюю звезду этого неба, которое навсегда омрачится. Завтра в это же
время у нее не будет своего места в пространстве. Ваши дни сочтены, если
только не изменится ваш характер!
- Что это означает? - спросил князь с видимым удивлением и тайным
ужасом. - Не пришел ли уж ты угрожать мне в моем собственном доме? Или ты
желаешь предупредить меня об опасности? Кто ты, шарлатан или незнакомый
друг? Отвечай же яснее: что за опасность угрожает мне?
- Занони и шпага твоего предка, - отвечал иностранец.
- А-а!.. - проговорил князь с презрительной улыбкой. - Я был уверен в
этом. Ты сообщник или орудие этого ловкого, но теперь уничтоженного мною
обманщика? И ты, конечно, пришел сказать мне, что если я освобожу одну
пленницу, то опасность исчезнет и рука Провидения сохранит меня.
- Суди обо мне, как желаешь, князь N. Да, я знаю Занони. Ты тоже
узнаешь его могущество, но только тогда, когда он победит тебя. Мне хотелось
бы спасти тебя, вот почему я и пришел сюда предупредить тебя. Ты спросишь
меня, почему? Я сейчас отвечу тебе...
Помнишь ли ты странное предание про твоего деда? Про его жажду знания,
более высокого, чем знание школ и монастырей? Помнишь ли, что говорили о
чужестранце с Востока, который был его другом и учителем в знании, против
которого Ватикан напрасно метал свои бессильные молнии? Помнишь ли судьбу
своего предка? Знаешь ли ты, что, наследник одного только имени, не имея
другого наследства, после легкомысленной и распутной жизни, подобной твоей,
он исчез из Милана? Знаешь ли ты, каким образом после многих лет он снова
вернулся в город, где царствовали его предки? Как с ним пришел мудрец с
Востока, таинственный Мейнур? Как все, встречавшие их, замечали с удивлением
и страхом, что время не наложило своего отпечатка на его лоб, что молодость,
казалось, была оставлена ему навсегда? Разве ты не знаешь, что с той минуты
счастье не покидало его? Дальние родственники его умирали, поместья одно за
другим переходили в руки разорившегося дворянина! Он сделался руководителем
принцев, первым магнатом Италии. Он основал род, которого ты последний
потомок, и перенес свои владения из Милана в Сицилию. Видения ненасытного
честолюбия преследовали его днем и ночью. Если бы он жил дольше, Италия
имела бы новую династию и Висконти царствовали бы в сей возрожденной Элладе.
Это был человек, каких свет видит редко; но его цели были слишком земные и
непропорциональны средствам, которыми он пользовался, чтобы осуществить их.
Если бы у него было больше честолюбия или поменьше его, он был бы достоин
большего царства, чем Цезарь, - достоин нашего высокого духовного ордена,
достоин дружбы Мейнура, которого ты видишь теперь перед собой!
Князь, с глубоким вниманием слушавший своего странного гостя, задрожал
при его последних словах и вскочил с места.
- Обманщик! - вскричал он. - Как смеете вы играть таким образом моим
легковерием? После смерти моего предка прошло шестьдесят лет; будь он жив,
ему было бы теперь сто двадцать лет; а вы, старик еще свежий и сильный,
называете себя его современником! Но вы плохо заучили нашу сказку. Вы не
знаете, что мой предок, мудрый и знаменитый во всем, кроме доверчивости,
которую он питал к этому шарлатану, был найден мертвым в своей постели, в то
время когда его громадные планы были готовы к исполнению, и что убийца был
этот самый Мейнур.
- Увы, - отвечал иностранец грустно, - если бы он слушался Мейнура,
если бы он отложил последнее, самое опасное испытание смелой науки до тех
пор, пока не истек бы срок, необходимый для полного посвящения в таинства,
ваш предок был бы теперь вместе со мной на вершине скалы, которую вечно
штурмуют волны самой смерти, не в силах сокрушить ее. Ваш предок не исполнил
моей просьбы, ослушался моих решительных приказаний, и в смелости души,
жаждущей тайн, недоступных тому, кто желает владеть скипетром и короной, он
пал жертвой своего собственного безумия.
- Он был отравлен, и Мейнур бежал.
- Мейнур не бежал, - гордо отвечал иностранец, - Мейнур не может бежать
от опасности, так как для него она уже давно не существует. Накануне того
дня, когда герцог принял роковой напиток, с помощью которого он надеялся
достичь бессмертия, я бросил его, видя, что моя власть над ним кончилась. Но
довольно об этом. Я любил вашего предка, и мне бы хотелось спасти последнего
из его рода... Не противьтесь Занони, не предавайтесь вашим страстям и
отойдите от пропасти, пока еще есть время. На твоем челе и в глазах я вижу
часть славы, бывшей уделом твоего рода. В тебе есть, Висконти, зачатки
наследственного гения; но они подавлены пороками более постыдными, чем
обычные пороки твоего рода. Помни, род твой вырос благодаря гению, а порок
всегда мешал долговечности его могущества. В законах вселенной написано, что
порок не может быть долговечен. Будь умен и слушайся уроков истории. Ты
стоишь на границе двух миров, прошлого и будущего; как из одного, так и из
другого раздаются голоса, предупреждающие тебя. Я кончил... Прощай.
- Нет, ты не уйдешь из этих стен. Я хочу подвергнуть испытанию твою
власть. Эй! Кто-нибудь!..
Князь громко закричал, комната наполнилась его слугами.
- Берите этого человека! - закричал он, указывая на то место, где стоял
Мейнур.
К его удивлению, к его невыразимому ужасу, место было пусто.
Таинственный незнакомец исчез, как дым. Только легкий и благовонный пар
наполнял комнату.
- Помогите его сиятельству! - закричал Маскари.
Князь без чувств упал на пол.
В продолжение нескольких часов он находился как бы в исступлении. Когда
же он очнулся, то отослал всех, и слуги потом долго слышали, как он медленно
ходил по комнате взад и вперед. Только за час до назначенного праздника он
как будто совершенно пришел в себя.
После своего последнего свидания с Занони Глиндон провел ночь в
глубоком и тяжелом сне и проснулся при ярком свете солнца.
Он встал со странным чувством спокойствия, которое было скорей
результатом решимости, чем истощения. Происшествия и волнения предшествующей
ночи перешли в ясные впечатления. Он только мельком думал о них. Его
занимало будущее. Он походил на посвященного в древние египетские мистерии,
который переступил порог только для того, чтобы еще сильнее желать
проникнуть в святилище.
Он оделся и с радостью узнал, что Мерваль отправился с несколькими
соотечественниками на остров Искья. Он провел самые жаркие часы дня в
полнейшем одиночестве, погруженный в мысли, и мало-помалу образ Виолы
предстал перед ним. Он отказался от нее и не раскаивался, а между тем
чувствовал себя смущенным при мысли, что всякое раскаяние будет слишком
поздно. Он вскочил со своего места и быстро дошел до дома артистки. Дорога
была неблизкая, воздух удушлив. Глиндон пришел к дому усталый и еле дыша.
Он постучался, ответа не последовало. Он отворил дверь и вошел;
поднялся по лестнице - ни малейшего звука, ни малейшего признака жизни.
В первой комнате на столе лежала гитара и рукописные партитуры из опер.
Он остановился, собрал все свое мужество и постучал в двери следующей
комнаты. Она была полуотворена; в комнате было тихо, он вошел. Это была
спальня Виолы; священное место для влюбленного, и храм был достоин божества.
Все было просто, редкие украшения отличались изящным вкусом; несколько книг
на полках, несколько цветов, полузавядших в вазе лепной работы в этрусском
стиле.
Солнце бросало свои лучи на белые обои; подле постели, на стуле, лежало
благодаря им можно постигнуть твою тайну.
- Я теперь не принимаю твоего ответа. Когда я приду к тебе, ты дашь мне
его одним словом - да или нет. А до тех пор прощай.
Занони поклонился ему и исчез.
Глиндон догнал своего друга.
Мерваль посмотрел на него и заметил в его лице большую перемену.
Неопределенного выражения молодости уже не было. Черты лица стали мрачны и
строги, природная свежесть его поблекла, и можно было подумать, что за один
час он пережил страдания многих лет.
Когда путешественники возвращаются с Везувия, они обыкновенно въезжают
в Неаполь через самый оживленный неаполитанский квартал. Но теперь, когда
англичане молчаливо проезжали по пустынным улицам, освещенным только
звездами, везде царило глубочайшее спокойствие. Всадники ехали, не произнося
ни слова, так как Глиндон, казалось, не слушал вопросов и рассуждений
Мерваля. Да и Мерваль был не менее утомлен, чем лошадь, несшая его. Но вдруг
ночное спокойствие было нарушено звуками башенных часов; было без четверти
двенадцать.
Глиндон вздрогнул и с беспокойством осмотрелся. При последнем ударе
часов послышался лошадиный топот, и из узкой улицы, направо от англичан,
показался всадник. Он подъехал к ним; Глиндон узнал Занони.
- Как! - воскликнул Мерваль. - Мы еще раз встречаемся, синьор!
- У меня есть дело к вашему другу, - отвечал Занони. - Но он будет
скоро свободен; может быть, вы желаете возвратиться в отель?
- Один?
- Опасности нет никакой! - отвечал Занони с легким оттенком презрения.
- Для меня нет, но для Глиндона?!
- Опасность от меня! Действительно, вы, может быть, правы.
- Поезжайте, дорогой Мерваль, - прервал Глиндон, - я догоню вас раньше,
чем вы приедете в отель. Мерваль поклонился и поехал медленной рысью.
- Ваш ответ?
- Я решился. Любовь Виолы исчезла из моего сердца; я отказываюсь от
нее.
- Вы решились?
- Решился. Теперь моя награда...
- Твоя награда! Завтра в это же время она будет ждать тебя!
Сказав это, Занони повернулся, и всадник и лошадь исчезли там же,
откуда показались. Мерваль с удивлением заметил своего друга, догонявшего
его минуту спустя после их разлуки.
- Что такое произошло между тобой и Занони?
- Мерваль! Не спрашивайте меня об этом сегодня; мне кажется, что я все
это вижу только во сне.
- Верю вам; я сам будто сплю. Поедемте дальше.
Войдя в свою комнату, Глиндон старался собраться с мыслями. Он сел на
постель и крепко сжал свою голову руками. Происшествия этого дня, видение
гигантской фигуры, которую сопровождал Занони посреди пламени и вихря
Везувия, его странная встреча с самим Занони в таком месте, где ни один
человек не мог бы найти его, - все это наполнило его душу волнением. Огонь,
первые искры которого дремали, вспыхнул в его сердце, огонь горного льда,
который вспыхивает, чтобы никогда не погаснуть. Все его прежние стремления,
его тщеславие, его мечты о славе исчезали в пылком желании перейти границы
человеческой науки и достигнуть того рубежа между двумя мирами, которого
таинственный чужестранец, казалось, достиг уже давно. Он сказал правду:
любовь исчезла из его сердца, в котором не осталось спокойного уголка, где
бы человеческая привязанность могла жить и дышать. Он отдал бы все, что
когда-либо обещала смертная красота, все, о чем мечтала когда-либо пламенная
надежда, за один час, проведенный с Занони за пределами видимого мира. Он
встал, возбужденный новыми мыслями, которые жгли его, и открыл окно, чтоб
свободнее дышать. Море дремало, освещенное слабым светом звезд, и никогда
спокойствие неба не взывало с большим красноречием об успокоении безумных
страстей человека. Но таково было расположение духа Глиндона, что эта тишина
только разжигала в нем ненасытные желания, пожиравшие его душу. Он все еще
смотрел на небо, когда одна звезда отделилась от группы своих сестер и
исчезла в глубине пространства.
Молодая артистка и Джионетта вернулись из театра, и Виола, страшно
утомленная, бросилась на софу, между тем как Джионетта убирала роскошные
волосы, наполовину скрывавшие артистку. Заплетая косы, старая кормилица
рассказывала маленькие происшествия, сплетни и интриги сцены и кулис.
Джионетта была добрая и достойная женщина и огорчалась тем, что Виола не
выбрала себе кавалера; выбор она вполне предоставляла своей госпоже: Зегри
или Абенсерраг, Глиндон или Занони - для нее было решительно все равно, хотя
слухи, собранные ею насчет последнего, и те похвалы, с какими Занони
отзывался о своем сопернике, давали англичанину некоторое преимущество перед
другими в глазах Джионетты. Она неверно воспринимала те глубокие и
нетерпеливые вздохи, с которыми Виола встречала ее похвалы Глиндону, и
искренне удивлялась, что нынче Виола так мало внимания уделила ему за
кулисами. И наконец, истощив все свое красноречие на предполагаемый объект
вздохов Виолы, она заметила:
- К тому же и про другого синьора нельзя сказать ничего дурного, разве
лишь то, что он уезжает из Неаполя.
- Уезжает из Неаполя, Занони?
- Да, моя дорогая. Проходя сегодня около гавани, я заметила толпу,
собравшуюся вокруг нескольких иностранных матросов. Его корабль прибыл
сегодня утром и бросил якорь в заливе. Матросы говорят, что им приказано
быть готовыми к отплытию при первом попутном ветре; они занимались загрузкой
съестных припасов. Они...
- Оставь меня, Джионетта, оставь меня!
Прошло уже то время, когда она могла делать из Джионетты свою
поверенную. Ее чувства достигли той точки, когда сердце отказывается от
всякого излияния и чувствует, что оно не может быть понято. Одна, в самой
большой комнате дома, она ходила взад и вперед; она вспомнила о дерзком
предложении Нико, об оскорбительном ответе Глиндона, и сердце ее болезненно
сжалось при воспоминании об аплодисментах, которые расточались ей как
актрисе, а не как женщине и только оскорбляли ее достоинство.
Воспоминание о смерти отца, об увядших лаврах, разбитых струнах - вся
эта печальная сцена припомнилась ей и ужаснула ее. Собственная ее судьба,
она чувствовала это, была еще мрачнее; струны могли лопнуть, между тем как
лавры были еще зелены. Лампа стала гаснуть, и она инстинктивно отвратила
свой взгляд от темного угла комнаты.
Сирота, неужели ты боишься присутствия мертвых в доме своих родителей?
Правда ли, что Занони уезжает из Неаполя? Неужели она его не увидит больше?
О безумная! Думать, что страдание заключается в чем-то другом! Прошлое. Оно
исчезло! Будущее. Без Занони какое будущее существовало для нее? Но это был
третий день, а Занони сказал: что бы ни случилось, он увидит ее раньше, чем
пройдет этот день. Решительный час ее судьбы приближался, но как могла она
пересказать ему дерзкие слова Глиндона? Чистая и гордая душа может
передавать другому свое торжество и счастье; обман и страдания - никогда. Но
может ли Занони прийти так поздно? Может ли она принять его?
Было около полуночи. Измученная жестоким беспокойством и бесконечным
сомнением, она, однако, оставалась все в той же комнате.
Было без четверти двенадцать, царствовала глубокая тишина; только она
хотела пройти в свою спальню, как вдруг услыхала лошадиный топот; топот
утих, и послышался стук в дверь. Ее сердце сильно билось; но страх уступил
место другому чувству, когда она услыхала свое имя, произнесенное голосом,
слишком хорошо знакомым.
Она с минуту колебалась; потом, с доверчивым спокойствием невинности,
спустилась и отворила дверь.
Вошел Занони. Она последовала за ним в комнату, которую перед тем
только покинула; лампа в руке освещала ее лицо и длинные волосы, распущенные
по плечам.
- Виола! - проговорил Занони голосом, выдававшим глубокое волнение. - Я
еще раз пришел к вам, чтобы спасти вас. Нельзя терять ни минуты. Вы должны
бежать со мной, иначе вы станете жертвой князя N. Мне хотелось, чтобы другой
исполнил эту задачу, вы знаете. Но он недостоин вас, этот холодный
англичанин! Я у ног ваших молю вас, доверьтесь мне и бегите!
Он страстно схватил ее руку, упал на колени и поднял к ней свои
блестящие и умоляющие глаза.
- Бежать с вами! - проговорила Виола, едва понимая, что происходит
вокруг нее.
- Со мной! Имя, репутация, честь - все погибнет, если вы не пожелаете
этого.
- Так, значит, - прошептала Виола, дрожа от волнения и отворачиваясь, -
ты ко мне не совсем равнодушен? Ты не хочешь отдавать меня другому?
Занони не отвечал; но его сердце забилось, щеки покрылись румянцем, а
глаза загорелись страстью.
- Отвечай, - проговорила Виола.
- Равнодушен! О нет! Но я еще не смею сказать, что люблю вас.
- Тогда какое значение имеет моя судьба? - воскликнула Виола, бледнея и
сторонясь его. - Оставьте меня, я не боюсь никакой опасности. Моя жизнь, а
следовательно, и честь находятся в моих собственных руках.
- Будьте благоразумны, - произнес Занони. - Послушайте! Моя лошадь
ржет! Это знак, предвещающий близость опасности. Скорей! Или вы погибли!
- А что тебе до этого? - воскликнула с горечью Виола. - Ты читаешь в
моем сердце, ты знаешь, что сделался властелином моей судьбы. Но быть
связанной ледяной тяжестью одолжения, быть нишей в глазах твоего равнодушия,
отдаться тому, кто меня не любит! Ах! Это было бы самое ужасное преступление
для женщины. Дайте мне лучше умереть!
Она отбросила назад локоны, падавшие на лоб. С опущенными руками, с
гордым видом и выражением горечи пламенной души, придававшим необыкновенную
прелесть ее странной красоте, она была неотразима для глаз и сердца.
- Не презирайте так опасность, самую смерть, может быть! - воскликнул
Занони дрожащим голосом. - Вы не можете себе представить того, что вы
требуете; пойдемте. - Он подошел к Виоле и взял ее за талию. - Пойдемте,
Виола, верьте по крайней мере моей преданности.
- А не твоей любви! - воскликнула итальянка с упреком.
Ее взгляд встретился с глазами Занони. Он чувствовал, как сердце Виолы
билось, он не мог оторваться от ее глаз, ее горячее дыхание касалось его
щеки. Он вздрогнул - гордый, таинственный Занони, который, казалось, так
отрешен от людей. С глубоким вздохом он прошептал:
- Виола, я люблю тебя! - Он упал к ее ногам и страстно продолжал: -
Теперь я не приказываю больше; как должно умолять женщину, так умоляю я
тебя. С тех пор как я в первый раз увидел твои глаза и услыхал твой голос,
ты стала для меня слишком дорога. Волшебство, о котором ты говорила, оно
живет в тебе. Я уехал из Неаполя, чтобы избегнуть твоего присутствия, но
твой образ преследовал меня. Проходили месяцы, годы, а твой нежный взгляд
все еще озарял мое сердце. Я вернулся, потому что видел тебя одинокой и
печальной, потому что я знал, опасности, от которых я мог спасти тебя,
угрожают тебе. Прекрасная душа, тебя хотел я отдать кому-нибудь, кто на этой
земле мог бы сделать тебя счастливее, чем могу сделать я. Виола!.. Виола!..
Ты не знаешь, ты никогда не узнаешь, до какой степени ты мне дорога!
Невозможно найти слова, чтобы описать восторг, полный, абсолютный
восторг, наполнивший сердце неаполитанки. Тот, на кого она смотрела как на
стоявшего даже выше любви, был у ее ног и выказал большую покорность и
смирение перед ней, чем те ее поклонники, которых она наполовину презирала.
Она молчала, но ее глаза говорили; а потом, тихо и как бы замечая наконец,
что человеческая любовь овладела его душой, она почувствовала беспокойство
чистой и добродетельной натуры. Она не смела, она даже не подумала задать
ему вопрос, который бесстрашно предложила Глиндону; но она почувствовала
внезапную холодность... ей показалось, что преграда поднимается между нею и
любовью.
- Занони, - прошептала она с опущенными глазами, - не проси меня бежать
с тобой, не соблазняй меня, - ты хотел защищать меня от других. О! Защити
меня от самого себя.
- Бедная сирота! - нежно воскликнул он. - Можешь ли ты думать, что я
прошу у тебя величайшей жертвы, какую женщина может принести любви? Ты моя
жена, ты соединена со мной навсегда всеми нитями, всеми желаниями, которые
могут укрепить и очистить любовь. Увы! Любовь оклеветали в твоих глазах. Те,
кто действительно любят, стараются всевозможными узами и клятвами удержать
за собою сокровище, которым они владеют. Виола, не плачь! По крайней мере до
тех пор, пока ты мне не дашь право стереть эти слезы моими поцелуями!
Ее прекрасное лицо не отворачивалось больше, оно доверчиво опустилось
на грудь Занони; он нагнулся, их губы встретились в долгом, горячем
поцелуе... опасность, жизнь, свет - все было забыто.
Вдруг Занони быстро вырвался из ее объятий.
- Слышишь ты этот ветер, который вздыхает и затихает? Как этот ветер -
сила, которая у меня была, чтобы спасти тебя, защитить, предвидеть грозу на
твоем горизонте... этой силы у меня нет больше! Но что мне до этого? Скорей!
Скорей! Пусть любовь заменит все, что она решилась потребовать себе в
жертву. Пойдем.
Виола уже не колебалась. Она накинула на плечи плащ, собрала свои
распущенные волосы; еще одна минута, и она была готова, как вдруг послышался
страшный шум в низу лестницы.
- Слишком поздно! Безумный, слишком поздно! - воскликнул Занони,
направляясь к двери.
Он открыл ее и был отброшен назад толпой похитителей. Комната
наполнилась масками, вооруженными с ног до головы. Двое из этих негодяев уже
схватили Виолу - крики ее донеслись до Занони. Он бросился к ней. Виола
услыхала его призыв на непонятном языке, увидела оружие бандитов,
направленное в его грудь, и потеряла сознание.
Когда же пришла в себя, то поняла, что сидит связанная в быстро
мчащейся карете наедине с одетым в маску и неподвижным спутником.
Карета остановилась при входе в мрачное здание. Двери отворились без
малейшего шума, широкая лестница, ярко освещенная, представилась ее глазам.
Она находилась во дворце князя N.
Молодую актрису привели и оставили одну в комнате, убранной в роскошном
полувосточном вкусе. Ее первая мысль была о Занони. Жив ли он еще? Спасся ли
он здравым и невредимым от кинжалов бандитов? Он, ее новое сокровище, новый
свет ее жизни, ее руководитель и, наконец, ее возлюбленный!
Ей не долго пришлось думать; послышались шаги; она вскочила, но не
испугалась. Смелость, которая не была ей свойственна, которой она до тех пор
не знала, наполнила и возвысила все ее существо. Живая или мертвая, но она
будет верна Занони! Теперь у нее был новый повод защищать свою честь.
Дверь отворилась, и вошел князь в роскошном наряде, который носили в то
время в Неаполе.
- Красавица! - проговорил он, подходя к ней с полуулыбкой на губах. -
Ты не будешь строго судить насилие, вызванное любовью?
И он попытался взять ее за руку. Она оттолкнула его.
- Подумай, - продолжал он, - ты теперь во власти человека, который
никогда не колебался, если желал достигнуть цели, хотя бы она была менее
драгоценна, чем ты. Тот, кто тебя любит, несмотря на всю свою дерзость, не
может спасти тебя. Ты принадлежишь мне; но вместо того, чтобы быть твоим
властелином, позволь мне быть твоим рабом.
- Князь, - гордо отвечала Виола, - вы напрасно хвастаете. Ваша власть!
Я не в вашей власти. Моя жизнь или смерть зависит от меня. Я не хочу вас
презирать, но я не боюсь вас. Я чувствую - а в ином чувстве содержится вся
сила, все знание божественного, - что мне нечего бояться даже здесь, но вы,
князь N, вы сами ввели опасность под ваш кров, привели ее к вашему очагу.
Неаполитанец был поражен смелостью и величием, каких не ожидал. Но это
был не тот человек, который отказался бы от плана, раз составленного им.
Он подошел к Виоле и собирался было ответить ей с искренней или
наигранной страстью, как вдруг кто-то постучал в дверь комнаты.
Князь, раздраженный этой помехой, отворил дверь, нетерпеливо спрашивая,
кто осмелился ослушаться его приказаний и мешать ему.
Вошел Маскари, бледный и сильно взволнованный.
- Ваше сиятельство, - проговорил он вполголоса, - простите меня, но
пришел какой-то незнакомец и непременно хочет видеть вас. Судя по некоторым
его словам, я нашел нужным даже ослушаться ваших приказаний.
- Незнакомец, в такое время! Что ему нужно? Почему его впустили?
- Он говорит, что дело идет о вашей жизни. Об опасности, которая
угрожает ей, он желал бы сообщить лично вашему сиятельству.
Князь нахмурился и побледнел. Он на минуту задумался, потом подошел к
Виоле и проговорил:
- Верьте мне, прелестное создание, что я не желаю злоупотреблять своей
властью, я тысячу раз предпочел бы ждать внушений любви... В этих стенах вы
можете себя чувствовать королевой в гораздо большей степени, чем на сцене.
На эту ночь прощайте!.. Да будет ваш сон спокоен и благоприятен моим
надеждам.
Сказав это, он удалился, а Виолу окружили прислужницы, которых она с
трудом отослала прочь: она не хотела ложиться спать и провела всю ночь в
осмотре комнаты и в мыслях о Занони, могущество которого внушало ей почти
сверхъестественную веру.
Между тем князь спустился с лестницы и вошел в комнату, куда провели
незнакомца.
Он был закутан с ног до головы в длинный плащ, какие иногда носили
священники. Черты лица его были замечательны, цвет лица так темен, что
казалось, он происходил от народов Востока. Из-под высокого лба сверкал
такой проницательный взгляд, что князь старался избегать его, как мы
стараемся скрыться от судьи, который проникает в самые преступные мысли
нашего сердца.
- Что вам угодно? - спросил князь, прося незнакомца сесть.
- Князь N, - отвечал последний глубоким и приятным голосом с легким
иностранным акцентом, - последний отпрыск самого сильного и мужественного
рода, который подчинил человеческой воле божественный гений вместе со злобой
и величием; потомок великого рода Висконти, история которого есть история
самой Италии в ее славные дни и величие которого было делом самого
могущественного ума, созревшего в ненасытном честолюбии, я пришел посмотреть
на последнюю звезду этого неба, которое навсегда омрачится. Завтра в это же
время у нее не будет своего места в пространстве. Ваши дни сочтены, если
только не изменится ваш характер!
- Что это означает? - спросил князь с видимым удивлением и тайным
ужасом. - Не пришел ли уж ты угрожать мне в моем собственном доме? Или ты
желаешь предупредить меня об опасности? Кто ты, шарлатан или незнакомый
друг? Отвечай же яснее: что за опасность угрожает мне?
- Занони и шпага твоего предка, - отвечал иностранец.
- А-а!.. - проговорил князь с презрительной улыбкой. - Я был уверен в
этом. Ты сообщник или орудие этого ловкого, но теперь уничтоженного мною
обманщика? И ты, конечно, пришел сказать мне, что если я освобожу одну
пленницу, то опасность исчезнет и рука Провидения сохранит меня.
- Суди обо мне, как желаешь, князь N. Да, я знаю Занони. Ты тоже
узнаешь его могущество, но только тогда, когда он победит тебя. Мне хотелось
бы спасти тебя, вот почему я и пришел сюда предупредить тебя. Ты спросишь
меня, почему? Я сейчас отвечу тебе...
Помнишь ли ты странное предание про твоего деда? Про его жажду знания,
более высокого, чем знание школ и монастырей? Помнишь ли, что говорили о
чужестранце с Востока, который был его другом и учителем в знании, против
которого Ватикан напрасно метал свои бессильные молнии? Помнишь ли судьбу
своего предка? Знаешь ли ты, что, наследник одного только имени, не имея
другого наследства, после легкомысленной и распутной жизни, подобной твоей,
он исчез из Милана? Знаешь ли ты, каким образом после многих лет он снова
вернулся в город, где царствовали его предки? Как с ним пришел мудрец с
Востока, таинственный Мейнур? Как все, встречавшие их, замечали с удивлением
и страхом, что время не наложило своего отпечатка на его лоб, что молодость,
казалось, была оставлена ему навсегда? Разве ты не знаешь, что с той минуты
счастье не покидало его? Дальние родственники его умирали, поместья одно за
другим переходили в руки разорившегося дворянина! Он сделался руководителем
принцев, первым магнатом Италии. Он основал род, которого ты последний
потомок, и перенес свои владения из Милана в Сицилию. Видения ненасытного
честолюбия преследовали его днем и ночью. Если бы он жил дольше, Италия
имела бы новую династию и Висконти царствовали бы в сей возрожденной Элладе.
Это был человек, каких свет видит редко; но его цели были слишком земные и
непропорциональны средствам, которыми он пользовался, чтобы осуществить их.
Если бы у него было больше честолюбия или поменьше его, он был бы достоин
большего царства, чем Цезарь, - достоин нашего высокого духовного ордена,
достоин дружбы Мейнура, которого ты видишь теперь перед собой!
Князь, с глубоким вниманием слушавший своего странного гостя, задрожал
при его последних словах и вскочил с места.
- Обманщик! - вскричал он. - Как смеете вы играть таким образом моим
легковерием? После смерти моего предка прошло шестьдесят лет; будь он жив,
ему было бы теперь сто двадцать лет; а вы, старик еще свежий и сильный,
называете себя его современником! Но вы плохо заучили нашу сказку. Вы не
знаете, что мой предок, мудрый и знаменитый во всем, кроме доверчивости,
которую он питал к этому шарлатану, был найден мертвым в своей постели, в то
время когда его громадные планы были готовы к исполнению, и что убийца был
этот самый Мейнур.
- Увы, - отвечал иностранец грустно, - если бы он слушался Мейнура,
если бы он отложил последнее, самое опасное испытание смелой науки до тех
пор, пока не истек бы срок, необходимый для полного посвящения в таинства,
ваш предок был бы теперь вместе со мной на вершине скалы, которую вечно
штурмуют волны самой смерти, не в силах сокрушить ее. Ваш предок не исполнил
моей просьбы, ослушался моих решительных приказаний, и в смелости души,
жаждущей тайн, недоступных тому, кто желает владеть скипетром и короной, он
пал жертвой своего собственного безумия.
- Он был отравлен, и Мейнур бежал.
- Мейнур не бежал, - гордо отвечал иностранец, - Мейнур не может бежать
от опасности, так как для него она уже давно не существует. Накануне того
дня, когда герцог принял роковой напиток, с помощью которого он надеялся
достичь бессмертия, я бросил его, видя, что моя власть над ним кончилась. Но
довольно об этом. Я любил вашего предка, и мне бы хотелось спасти последнего
из его рода... Не противьтесь Занони, не предавайтесь вашим страстям и
отойдите от пропасти, пока еще есть время. На твоем челе и в глазах я вижу
часть славы, бывшей уделом твоего рода. В тебе есть, Висконти, зачатки
наследственного гения; но они подавлены пороками более постыдными, чем
обычные пороки твоего рода. Помни, род твой вырос благодаря гению, а порок
всегда мешал долговечности его могущества. В законах вселенной написано, что
порок не может быть долговечен. Будь умен и слушайся уроков истории. Ты
стоишь на границе двух миров, прошлого и будущего; как из одного, так и из
другого раздаются голоса, предупреждающие тебя. Я кончил... Прощай.
- Нет, ты не уйдешь из этих стен. Я хочу подвергнуть испытанию твою
власть. Эй! Кто-нибудь!..
Князь громко закричал, комната наполнилась его слугами.
- Берите этого человека! - закричал он, указывая на то место, где стоял
Мейнур.
К его удивлению, к его невыразимому ужасу, место было пусто.
Таинственный незнакомец исчез, как дым. Только легкий и благовонный пар
наполнял комнату.
- Помогите его сиятельству! - закричал Маскари.
Князь без чувств упал на пол.
В продолжение нескольких часов он находился как бы в исступлении. Когда
же он очнулся, то отослал всех, и слуги потом долго слышали, как он медленно
ходил по комнате взад и вперед. Только за час до назначенного праздника он
как будто совершенно пришел в себя.
После своего последнего свидания с Занони Глиндон провел ночь в
глубоком и тяжелом сне и проснулся при ярком свете солнца.
Он встал со странным чувством спокойствия, которое было скорей
результатом решимости, чем истощения. Происшествия и волнения предшествующей
ночи перешли в ясные впечатления. Он только мельком думал о них. Его
занимало будущее. Он походил на посвященного в древние египетские мистерии,
который переступил порог только для того, чтобы еще сильнее желать
проникнуть в святилище.
Он оделся и с радостью узнал, что Мерваль отправился с несколькими
соотечественниками на остров Искья. Он провел самые жаркие часы дня в
полнейшем одиночестве, погруженный в мысли, и мало-помалу образ Виолы
предстал перед ним. Он отказался от нее и не раскаивался, а между тем
чувствовал себя смущенным при мысли, что всякое раскаяние будет слишком
поздно. Он вскочил со своего места и быстро дошел до дома артистки. Дорога
была неблизкая, воздух удушлив. Глиндон пришел к дому усталый и еле дыша.
Он постучался, ответа не последовало. Он отворил дверь и вошел;
поднялся по лестнице - ни малейшего звука, ни малейшего признака жизни.
В первой комнате на столе лежала гитара и рукописные партитуры из опер.
Он остановился, собрал все свое мужество и постучал в двери следующей
комнаты. Она была полуотворена; в комнате было тихо, он вошел. Это была
спальня Виолы; священное место для влюбленного, и храм был достоин божества.
Все было просто, редкие украшения отличались изящным вкусом; несколько книг
на полках, несколько цветов, полузавядших в вазе лепной работы в этрусском
стиле.
Солнце бросало свои лучи на белые обои; подле постели, на стуле, лежало