Бульвер-Литтон Эдвард Джордж. Призрак

Основатель Антропософии Рудольф Штайнер в одном из циклов своих лекций
дает весьма любопытную зарисовку образа жизни Бульвер-Литтона на склоне лет.
Благодаря особой индивидуальной конституции он оказался способен духовно
проникнуть в некие древние Мистерии, но именно поэтому он отдалился от
обыденной жизни своего времени и круга. По нему было видно, как человек
начинает относиться к жизни, когда он проникает в духовный мир и
воспринимает его не просто в понятиях, интеллектуально (как в европейской
культуре начиная с XV века), но всеми силами своей души, в глубинных
переживаниях. Он появлялся в светском обществе, в разных аристократических
салонах в странном одеянии, садился и у ног своих усаживал девочку с арфой.
Он произносил одну фразу, затем девочка играла на арфе, потом он произносил
еще фразу, и она снова играла. Так пытался он настроить души слушателей и
представить нечто миру человеческой обыденности и филистерства. И это вполне
оправданно, подчеркивает Штайнер: ведь когда-то по миру странствовали старые
люди в сопровождении юных и приятной музыки. В Бульвер-Литтоне вспыхнуло
нечто от древней традиции, хотя это было уже совсем не в духе времени.
О нем также известно, что он водил дружбу со спиритами и медиумами. По
воспоминаниям его сына, он был членом Розенкрейцеровского Братства. Плоды
этих мистических, оккультных увлечений мы видим в его романах "Занони",
"Странный человек" и "Грядущая раса" - произведениях, наиболее дорогих
сердцу автора, в которые он вложил все силы своего духа, укрепленные чтением
разнообразной литературы по тайным наукам и инстинктивным пониманием и
умением ориентироваться в духовных учениях Запада и Востока. Эти
таинственные романы, где Бульвер-Литтон развивает свою теорию магии, стоят
особняком в его творчестве. В них действуют существа, принадлежащие совсем
другой, сверхчувственной, сфере реальности. Мир предстает читателю сквозь
призму гнозиса, неоплатонизма, каббалы, алхимии и учения розенкрейцеров
XV-XVIII веков!
С этой точки зрения характерно Введение к роману "Занони". Пользуясь
литературным приемом второго рассказчика, Бульвер-Литтон выступает здесь в
роли издателя, который повествует о том, как случайно познакомился со
стариком чернокнижником, владельцем антикварной книжной лавки и большим
знатоком оккультных учений. В беседах на разные философские, литературные и
эзотерические темы (о таинственных розенкрейцерах, о философии Платона, о
пифагорейцах) издатель пытается вдохновить мудреца на написание
беллетристического произведения и открыть кое-что из тайнознания, которым он
обладает. Старик соглашается со временем исполнить такую просьбу. Однако
только после смерти своего друга Бульвер-Литтон получает обещанную ему
рукопись - на совершенно непонятном ему языке иероглифических знаков и
символов. Проходит несколько лет, прежде чем издателю удается расшифровать
эту каббалистику с помощью словаря-ключа, приложенного к рукописи
таинственным антикваром, придать ей современную форму романа и дополнить
неясные места образами своего собственного воображения.
В романе изображены два человека, достигшие бессмертия. Один из них -
Мейнур, бесстрастный и бесчувственный, скорее воплощение чистого ума, нежели
человек. Другой - Занони, ученик Мейнура, воплощение совершенной жизни,
достигший вечной молодости, абсолютного могущества, абсолютного знания,
полной способности любить и - как следствие такой любви - скорбеть и
отчаиваться. Любовь к Виоле вынуждает Занони спуститься со своих
невообразимых духовных высот на грешную землю, расстаться с вечным
спокойствием, стать причастным к заботам и горестям людей. Это его "падение"
довершается рождением сына. В конце романа он приносит себя в жертву, чтобы
спасти любящую его и любимую им жену, которая избавила его от одиночества и
изоляции. Жена и ребенок - смертны, а пережить их и свою любовь к ним для
него невозможно. Мейнур же, который является в романе воплощением чистого
интеллекта, лишенного всяких привязанностей, остается жить дальше.
Вот как характеризуются в романе эти два главных его персонажа:
"Характер Мейнура сильно отличался от характера Занони. Он менее
очаровывал Глиндона, но зато более подавлял и производил впечатление. Речи
Занони выдавали его глубокий интерес ко всему человечеству, чувство, сходное
с энтузиазмом к искусству и красоте. Слухи, ходившие про его жизнь, еще
более увеличивали ее таинственный характер, приписывали ему щедрость и
благотворительность; во всем этом было что-то человеческое и симпатичное,
смягчавшее строгость уважения, которое он внушал, и, может быть,
заставлявшее сомневаться в том, что он действительно обладает высшими
тайнами. Мейнур, напротив того, казался совершенно равнодушным к внешнему
миру. Если он не делал зла, то казался точно так же равнодушен к добру. Его
поступки не облегчали страданий нищеты, его слова не сострадали несчастью.
Он думал, жил и действовал скорее как спокойная и холодная отвлеченность,
чем как человек, еще сохранивший какую-нибудь симпатию к человечеству".
Даже самый неискушенный и материалистически мыслящий читатель может
убедиться, что в произведениях, подобных "Фаусту" Гете или "Занони"
Бульвер-Литтона, он имеет дело с символическими образами. Сам Бульвер-Литтон
в приложении к первому изданию своего романа помещает
аллегорическо-символическую характеристику основных действующих лиц,
которую, как он утверждает, прислал ему один из близких друзей, выдающийся
писатель, чьим мнением он очень дорожит, но чье имя предпочитает сохранить в
тайне. Вот эта характеристика, автор нигде ее не опровергает, считая ее
достаточно глубокой Параболой, ибо сам он "не дает ключ к тайнам, будь они
незначительными или важными".
Мейнур воплощает собой Созерцание Реальности - Науку. Он всегда стар и
должен существовать, пока существует Реальность. Его мировоззрение менее
подвержено ошибкам и заблуждениям, чем Идеализм, но оно же и менее
убедительно, менее сильно в практическом отношении, так как ему неведомо
человеческое сердце.
Занони - Созерцание Идеала, Идеализм. Всегда полный сочувствия,
благожелательный, живет наслаждаясь и поэтому воплощает в себе образ вечной
молодости. Идеализм является глубочайшим Интерпретатором и Пророком
Реальности, но его мощь и сила ослабевают и уменьшаются пропорционально
подверженности человеческим страстям {Здесь Бульвер-Литтон приводит упрек
своего комментатора в том, что автор показывает Идеализм как менее
долговечное устремление человеческого духа, чем Наука, и возражает: Идеализм
подвержен страстям и инстинктам, рано или поздно вынуждающим его погрузиться
в Действительность, а она-то и сводит Идеализм на нет. Некоторые критики
романа высказывали мнение, что заключительные главы, рисующие Царство
Террора во времена Французской революции, не согласуются с фантастическими
частями. Но если бы эти критики правильно поняли намерение автора, они
убедились бы, что самые грубо реалистичные сцены того времени, в котором
разворачивается действие, являются совершенно необходимым и гармоничным
завершением романа. "Эксцессы и преступления человечества являются могилой
Идеала, могилой Идеализма".}.
Виола - Человеческий Инстинкт (ее чувство вряд ли можно назвать
Любовью, ибо Любовь не расстается со своим любимым под влиянием религиозных
предрассудков). Вначале этот инстинкт стремится к Идеалу, чтобы придать себе
блеск и скрыть свои недостатки. Затем он оставляет это стремление ради
высокой любви. Но по своей природе он не соответствует требованиям такой
любви, ибо подвержен подозрительности и недоверию. Его высшая потенция -
Материнский Инстинкт - может проникать сквозь завесу некоторых тайн и
прозревать движение Идеала. Но он слишком слаб, чтобы воспринять Идеал, он
видит грех там, где его нет, и сам творит грех под ложным водительством,
пытаясь найти убежище среди мятежных страстей в Действительности, покинув
ясный, спокойный Идеал. Он исходит в муке (но не умирает, а преображается),
стремясь примирить законы двух природ: Материнского Инстинкта и Идеала.
Три главных образа романа, о которых только что шла речь, можно было бы
охарактеризовать как воплощения Разума, Воображения (фантазии) и Сердца.
Ребенок (сын Занони и Виолы) - Новорожденный Инстинкт. Если бы он был
воспитан и обучен Идеализмом, то мог бы стать Посвященным, судя по раннему
развитию его внимания и ума. Но, обреченный на сиротство, при котором может
проявиться только половина закономерностей его судьбы, он обречен на
заурядное существование.
Адон-Аи - Вера (доверие, верность, преданность, ручательство), которая
проявляется во всем своем блеске; она рождает своего оракула и делится
своими чудесами только с самыми высокими состояниями души. Эта Вера
противостоит Страху; те, кто служит Страху, должны быть готовы к встрече с
теми, в ком живет Вера. Само стремление к ней открывает путь к возрождению
души, даже если призыв исходит из-под пресса Страха.
Страж Порога - Страх (или Ужас), от чьего страшного, ужасного вида люди
защищены только непрозрачностью обыденного, привычного физического мира. В
тот момент, когда эта защита рушится и человеческий дух начинает видеть,
проницать сквозь этот непрозрачный мир и в одиночестве входит в неведомые
ему сферы Природы, этот Природный Ужас встает перед ним. Его можно победить,
только бросив ему вызов, только воззвав к Самому Творцу Природы, чьим
посланцем и орудием и является Вера.
Мервиль - Условность, рутинность, трафаретность, традиционность.
Нико - низменная, лебезящая и злобная Страсть.
Глиндон - Нетвердое Стремление. Обычно следует Инстинкту, но
сдерживается условностями; испытывает благоговение перед Идеализмом, может
увлечься им, но мимолетно и случайно. У него нет постоянства и твердости для
связанных с Посвящением созерцания и размышления над Реальностью. Оно
соединяет их случайно схваченные положительные и полезные стороны с
постоянным, неизменным сенсуализмом и страдает одновременно как от страха
перед Посвящением, так и от отвращения к сенсуализму. Это втягивает невинную
душу в роковой конфликт со своим духом. И когда этому Нетвердому Стремлению
на грани его гибели приходит на помощь Идеализм, то оно, не в силах
подняться на духовный уровень существования, с радостью снова ныряет в сферу
Известного и находит свое убежище в Привычном.
Эта интерпретация основных образов романа интересна, на наш взгляд,
тем, что она поднимает, потенциирует уровень их восприятия с
социально-психологического (типы) на символический, прафеноменальный
уровень, если воспользоваться известным понятием гетевской науки.
Однако необходимо отметить, что в наши дни аллегорическо-символический
уровень восприятия этого великого произведения английской литературы уже
недостаточен, ибо в конце XIX века реально закончилась эпоха Просвещения,
время всякого позитивизма, рационализма, наивных реализмов (критического,
социалистического, наверное, и символического). Не может быть уже реализма
без познания сверхчувственных миров и существ, то есть без "второй половины"
действительности.
Мир, казалось бы уже окончательно расколдованный, некоторое время тому
назад начал снова заколдовываться: материализм, особенно в некоторых науках,
становится оккультным. Закончилась эпоха Утопии. Начинается апокалиптическая
эпоха одухотворения человека и мира, Посвящения человечества. Бердяев
условно и абстрактно назвал ее Новым средневековьем. Выдающийся русский
антропософ, поэт, писатель Николай Белоцветов в первый год первой мировой
войны дал следующую любопытную спиритуальную характеристику этой наступающей
эпохи:
"Загадочен и недостроен мир, и блажен тот, кто не боится этого
многообразия. Блажен тот, кто с доверием смотрит на свою волю и достаточно
силен для того, чтобы найти свое место и свои цели в этой недостроенной и
незаконченной Вселенной.
К нам в двери стучится мудрое безумие богов. Скоро расшатает оно
неподвижные устои философской мысли.
Падет западное рассудочное познание, затрещит и рухнет огромное здание
кантовской философии. И из всех щелей, из всех трещин глянет на нас
множество богов, светлых и темных, бездна творческих случайностей,
многоликий и свободный мир!" {Николай Белоцветов. Религия творческой воли.
Петроград, 1915, с. 40.}
И на пороге этого мира перед нами, перед всеми и каждым, перед целыми
народами, перед всем человечеством, раньше или позже предстанет его Страж,
тот самый Призрак, Воплощенный Ужас - если мы его не узнаем, не выдержим, не
просветлим на пути нашего Посвящения, - он же главный "герой" романа
Бульвер-Литтона (шестью годами позже, в 1848 году, этот Призрак мелькнет на
страницах основополагающего документа "самого непобедимого в мире" учения -
конечно же, как метафора).
Он может встать на пути не только отдельного человека, легкомысленно
пожелавшего проникнуть в духовный мир без подготовительных усилий, без
выработки соответствующих качеств характера, как Глиндон, но в определенные
эпохи (революции, гражданские войны, кризисы) на крестном пути Посвящения
всего народа и его вождей, возжаждавших реализовать свои утопии и ничего не
знающих и не желающих знать о законах и существах духовного мира.
Вот это место в романе великого англичанина, где приоткрывается самая
тайная завеса над Царством Террора Великой французской (и не только
французской) революции. Занони пишет Мейнуру о своих впечатлениях от Парижа
1793-го - начала 1794 года, куда он приехал в поисках Виолы: "Глазами,
полными ядовитой ненависти, они смотрят, как я иду по их улицам. Одним
взглядом я обезоруживаю их злобу и очаровываю василисков. Повсюду я вижу
следы и ощущаю присутствие Призрака, который стоит на пороге и чьи жертвы -
это души, желающие "дерзать и стремиться" и могущие лишь "трепетать от
страха". Я вижу нечто неопределенное и лишенное четких очертаний, шествующее
впереди простых смертных из плоти и крови и указывающее им путь. Мимо меня
крадущейся походкой прошел Робеспьер. Его сердце терзали эти внушающие ужас
глаза. Я окинул взглядом сверху их Сенат. На полу, весь съежившись, сидел
зловещий Призрак. Он нашел себе приют в городе Страха. Кто же в самом деле
эти будущие строители нового мира? Подобно ученикам, тщетно стремившимся
приобщиться к высшему знанию, они посягнули на то, что им не по силам. Из
этого мира земных очевидностей и осязаемых форм они ступили в страну
призрачных теней, и ее омерзительный хранитель схватил их как свою добычу. Я
взглянул в трепещущую от страха душу тирана, проковылявшего мимо меня. Там
среди развалин тысячи систем, целью которых было достичь добродетели, сидело
Преступление и тряслось мелкой дрожью в отчаянии и одиночестве. И все же
этот человек - единственный Мыслитель, единственный достойный Претендент
среди них всех. Он все еще надеется, что будущее, в котором воцарятся
милосердие и мир, наступит. Да, кстати, когда именно оно наступит? Когда он
расправится со всеми врагами? Глупец! Каждая капля вновь пролитой крови
порождает новых врагов. Ведомый глазами Невыразимого, он идет навстречу
собственной гибели" {*}.

{* В связи с этим читателю, может быть, небезынтересно узнать, что
выдающийся Посвященный русской культуры Максимилиан Волошин в своем
блестящем и глубоком эссе "Пророки и мстители" (М.А. Волошин. Лики
творчества. Л., "Наука", 1988) о роли тамплиеров и масонов во Французской
революции также касается этого сверхчувственного уровня реальности,
приоткрывая завесу не только над Французской революцией, но и над первой
русской и всеми нашими последующими революциями. Это эссе, написанное в 1905
г., заканчивается эстетизированной имагинацией кошмара - стихотворением, в
котором Страж Порога выступает как реальное сверхчувственное существо, как
Ангел Справедливости и Отмщения. Последняя строфа звучит предостережением,
обращенным к "бесам" любых революций:

Не сеятель сберет колючий колос сева.
Принявший меч погибнет от меча.
Кто раз испил хмельной отравы гнева,
Тот станет палачом иль жертвой палача.}

В седьмой, заключительной книге романа с особенной силой звучит
трагическая тема социальной утопии, которую начинают осуществлять "слепые
вожди слепых":
"Робеспьер внезапно остановился, тяжело дыша.
- Сен-Жюст, - сказал он, - когда минет эта опасность, мы создадим
Царство Мира. В нем будут дома и сады для престарелых. Давид уже проектирует
портики. Будут назначены добродетельные наставники, чтобы воспитывать
молодежь. Впрочем, порок и беспорядок не будут уничтожены. Нет, нет! Они
будут изгнаны, объявлены вне закона. Нам рано еще умирать. Потомство не
может судить нас, пока наша работа не окончена. Мы вернулись к поклонению
Верховному Существу. Мы должны переделать этот развращенный мир! Все
отношения должны стать любовью и братством... и... Симон! Симон! Подожди!
Дай карандаш, Сен-Жюст!
Взяв его, он поспешно написал несколько строк.
- Отнеси это гражданину Дюма. Иди скорее, Симон. Эти восемьдесят голов
должны пасть завтра. Дюма ускорит суд на один день".
И хотя "бесы" разных революций, в том числе и самых "демократических",
вовсе не собираются ни погибать, ни оканчивать свою работу, в конце XX
столетия потомство уже может судить о плодах их работы, в особенности в
России - излюбленном месте их беснования {См.: эссе М. Волошина "Россия
распятая" и "Русская бездна".}. Не возникает также вопроса, какому
Верховному Существу поклоняются "бесы". Однако в словах Робеспьера из романа
Бульвер-Литтона есть мысль, которую саму по себе невозможно оспорить: "Все
отношения должны стать любовью и братством". И это не просто демагогия в
устах одержимого тирана. Это проблема эволюции человека и человечества.
Вопрос заключается в том, как, каким образом, каким путем. Известно, что
знаменитый лозунг Французской революции "Свобода, равенство, братство" был
взят из идеалов Розенкрейцеровского Братства Европы, но в применении к
социальной реальности был сознательно и бессознательно искажен
политиканствующими масонскими ложами и пришедшими к власти вождями
Французской революции, разнуздавшими самые низменные инстинкты масс.
Свое понимание проблемы "свободы народа" БульверЛиттон выразил в романе
"Риенци, последний римский трибун": "Истинными деспотами народа являются его
собственные страсти", "нельзя мгновенно перепрыгнуть от рабства к свободе",
"свобода должна выращиваться веками" и, наконец, "негодовать на свои цепи
еще не значит заслуживать свободы".
Дальнейшее развитие этих идеалов мы находим уже в XX веке у Великого
Посвященного Эзотерического христианства, основателя Духовной науки -
Антропософии Рудольфа Штайнера (1861-1925).
В нашу эпоху развития души сознательной, самосознающей с человечеством
происходит нечто значительное, грандиозное: мысль, чувство и воля людей
начинают разделяться, эти три области душевной жизни становятся
самостоятельными. В прошлом душа была более централизована в себе, в будущем
она станет переживать себя как тройственная, трехчленная. И это разделение
непосредственно связано с прохождением человечества через область Стража
Порога духовного мира. В XX веке человечество переступило этот Порог, и
Страж как бы говорит людям: не оставайтесь связанными с тем, что
произрастает из прошлого, смотрите в свое сердце, смотрите в свои души,
чтобы создать новое, и тогда из духовного мира придут силы познания и силы
воли для этого нового душевного творчества {Здесь мы хотели бы обратить
внимание на особую актуальность темы Стража Порога в романе Бульвер-Литтона
для нашего времени. В речи при закладке Камня Основы Всеобщего
Антропософского Общества на Рождественском собрании 1923 г. в Дорнахе
(Швейцария) Р. Штайнер подчеркивал, что в XX веке все человечество
исторически понуждается в какой-либо форме пройти мимо Стража Порога.
Понуждается же оно, как, наверное, догадывается читатель, высокими
Иерархическими Существами сверхчувственных миров, осуществляющими
водительство человечества (см.: Р. Штайнер. Духовное водительство человека и
человечества. Духовно-научное рассмотрение развития человечества. Калуга,
1992).}.
И как познающий человек должен понять, что мышление, чувство и воля
разделяются при прохождении Порога духовного мира, и должен удержать их
вместе, так должно современное человечество понять, что духовная, правовая
(или государственная) и хозяйственная жизнь должны разделиться и люди должны
найти их более высокое соединение, чем в настоящее время. Тогда свобода
будет развиваться в духовной области, в сфере культуры. Равенство может быть
реализовано в государственно-правовой сфере (равенство перед законом). А
братство люди призваны развивать в экономической, хозяйственной сфере. Эти
три сферы должны действовать независимо, в то же время составляя единое
целое. Дальнейшее развитие человечества зависит от того, сможет ли оно от
веры в дух перейти к знанию о духе и на основе этого знания осуществить
социальное устройство общества {См.: Рудольф Штайнер. Сущность социального
вопроса. Калуга, "Духовное познание", 1992.}.
А теперь остановимся на космософии розенкрейцеров XVIII - начала XIX
века, какой воспринял ее Бульвер-Литтон и какой раскрыл ее в своем романе.
Читатель, верно, обратил внимание на ту характеристику пространства,
воздушного и безвоздушного, которую дает Мейнур в своих первых беседах с
Глиндоном. Естественно, она не влезает в ньютоновско-эйнштейновские
абстрактные, выхолащивающие и убивающие всякую жизнь во Вселенной, очень
умные теории (и даже гениальные, если они напрямую используются в этих
целях). Находится она в непримиримом противоречии и с самыми новейшими
теориями полей современной физики.
Материалистическая наука рассматривает восприятия внешних чувств,
чувственные наблюдения как основу познания. Все, что не может быть построено
на этой основе, она считает недоступным знанию. Из впечатлений внешних
чувств она делает выводы и заключения, но что превышает эти впечатления - ею
отрицается. Для Духовной же науки такая позиция подобна позиции слепого,
который допускает существование только того, что следует из доступного ему
осязания, и отрицает сообщения зрячего как лежащие за пределами
человеческого познания. Духовная наука объясняет, что существует много миров
вокруг человека и он сможет их воспринимать, если разовьет новые органы
восприятия.
Именно азы той Розенкрейцеровской Духовной науки, с которых Учитель
обычно начинал беседу с учеником, к тому же азы в самом популярном
изложении, и раскрывает Мейнур Глиндону. Прося у читателя извинения за
обширный объем цитаты, мы все-таки рискнем привести ее, чтобы указать на
малознакомую ему Реальность и на розенкрейцеровский путь познания этой
Реальности:
"Простого здравого смысла (если бы ваши школьные учителя имели его)
было бы достаточно, чтобы научить людей, что окружающая Землю со всех сторон
бесконечность, которую вы называете пространством, бесконечное Неосязаемое,
которое отделяет Землю от Луны и звезд, - также наполнено соответствующей
этой среде жизнью. Разве не явный абсурд предполагать, что жизнь, кишащая на
каждом листе, отсутствует в необъятном, безмерном пространстве?.. Микроскоп
показывает вам тварей в капле. Но еще не изобрели никакого механического
инструмента, который смог бы обнаружить более высокие, благородные и
способные существа, живущие в безграничной воздушной среде. Между ними же и
человеком существует таинственная и ужасная, страшная связь. Отсюда, с
помощью сказок и легенд, которые не во всем лживы и не во всем правдивы,
возникала время от времени вера в существование духов и привидений...
Но прежде, чем приподнять завесу, отделяющую человека от других, ему
невидимых существ, душа должна пребывать в состоянии экстаза и быть
очищенной от всех земных желаний. Недаром те, кого называли магами во все
века, предписывали воздержание, созерцание и пост как условие всякого
экстаза. Когда душа приготовлена таким образом, наука может явиться к ней на
помощь, зрение может сделаться более проницательным, нервы - более
чувствительными, ум - более широким, саму стихию воздуха, пространство можно
очистить с помощью тайн высшей химии, и это не магия в смысле нарушений
законов природы, как думают люди. Я уже сказал, что магии нет, это просто
наука, которая управляет природой. В пространстве существуют миллионы
созданий, не совсем бестелесных, так как все они... имеют известную
материальную форму, но настолько тонкую, воздушную, что она служит как бы
неосязаемой оболочкой духа, гораздо более легкой, чем осенняя паутинка,
сверкающая в лучах солнца... Посмотрите в каплю воды: какое разнообразие
инфузорий! Какой ужасный вид у многих из них! То же самое мы встречаем и в
жителях атмосферы: одни обладают высшим знанием, другие - странной
хитростью; одни враждебны человеку, как демоны, другие кротки и
благосклонны, как посланники и посредники между небом и землей. Тот, кто