Страница:
чтобы нас не разъединили; мы дрались с бешенством, без правил, без методы. Я
наносил удары, машинально отражал их, ослепленный, вне себя, как будто сам
дьявол был во мне, до тех пор, пока наконец я не увидел князя, лежащего у
моих ног в крови, и Занони, говорящего ему что-то на ухо.
Это зрелище отрезвило нас всех. Борьба кончилась. Исполненные стыда,
угрызений совести и ужаса, мы окружили нашего несчастного хозяина, но было
уже поздно, он закатывал глаза. Я видел многих умиравших, но никогда не
случалось мне видеть лица, выражавшего столько ужаса и испуга.
Наконец все было кончено. Занони поднялся и, взяв с большим
хладнокровием шпагу, которую я держал в руке, спокойно проговорил:
- Вы свидетели, господа, что князь сам заслужил свою судьбу. Последний
из знаменитого рода погиб в ночной драке.
Я больше не видел Занони, я отправился к нашему посланнику и рассказал
ему все происшедшее. Меня признали невиновным как неаполитанское правление,
так и наследник несчастного князя N.
Подписано: Луи Виктор, герцог де Р.
Этот документ содержит самые мельчайшие подробности происшествия,
которое произвело сильное впечатление на весь Неаполь. Глиндон не принимал
участия в ссоре.
Когда Занони встал и удалился с места происшествия, Глиндон заметил,
что, проходя сквозь толпу гостей, он слегка коснулся плеча Маскари и
проговорил что-то, чего англичанин не расслышал.
Глиндон последовал за Занони в банкетный зал, полный мрачных ночных
теней и лишь местами освещенный полосами лунного света.
- Каким образом могли вы предсказать это ужасное событие? Он погиб не
от вашей руки! - спросил Глиндон дрожащим голосом.
- Генерал, рассчитывающий на победу, лично не сражается, - отвечал
Занони. - Оставим прошедшее и мертвых в покое. В полночь вы должны быть на
морском берегу, в полумиле направо от вашего отеля. Вы узнаете место по
одинокой колонне, к которой привязана сломанная цепь. В этом месте и в этот
час, если ты хочешь быть посвященным в наше общество, ты найдешь учителя.
Ступай! У меня есть здесь дело. Помни, что Виола еще в этом дворце.
В ту же минуту вошел Маскари; Занони простился с Глиндоном, и тот
медленно удалился.
- Маскари, - проговорил Занони, - ваш покровитель умер; ваши услуги
будут не нужны его наследнику, человеку порядочному, которого бедность
спасла от порока. Что касается вас самого, будьте благодарны, что я не
предаю вас палачу! Вспомните о кипрском вине. Не дрожите! Напиток был
бессилен против меня, но мог подействовать на других. Я прощаю вас, и если я
умру от действия вина, то обещаю вам, что моя тень не станет смущать покой
такого достойного человека. Но довольно об этом. Проведите меня в комнату
Виолы Пизани. Вам она не нужна, а смерть тюремщика открывает двери тюрьмы.
Скорей, я хочу ехать.
Маскари проговорил несколько невнятных слов, поклонился и повел Занони
в комнату, где была заперта Виола.
За несколько минут до полуночи Глиндон направился к месту свидания.
Таинственная власть, которую Занони имел над ним, еще более укрепилась
последними событиями вечера; внезапная катастрофа с князем, так точно
предсказанная и такая случайная, вызванная, казалось, самыми ординарными
причинами, поразила его до глубины души, исполнив ее чувствами восхищения и
ужаса. Ему почти казалось, что этот мрачный и таинственный человек владеет
силой делать из самых простых обстоятельств орудия своей непреклонной юли.
А между тем, если это так, почему он допустил похищение Виолы? Отчего
не предотвратил он преступления, вместо того чтобы наказывать преступника?
Действительно ли Занони любит Виолу? Любить и предлагать ее Глиндону,
сопернику, которого он мог так легко уничтожить стоим тайным искусством!
Он теперь видел, что Занони и Виола не хотели обмануть его и женить
против воли. Страх и уважение, которое он чувствовал к первому, не позволяли
ему подозревать обман.
А сам он, любит ли он еще Виолу? Нет. Когда утром он узнал об
опасности, к нему вернулись, правда, симпатия и нежность; но со смертью
князя ее образ исчез из его сердца, и он не испытывал ни малейшего чувства
ревности при мысли, что она спасена Занони и что в этот самый час она
находится, может быть, в его доме.
Кто когда-либо в продолжение своей жизни был пожираем страстью игры,
тот может вспомнить, как все другие занятия, все другие помыслы исчезали из
его души, как он был порабощен исключительно этою страстью. Благодаря
какому-то магическому могуществу демон игры овладевал всеми его мыслями,
всеми его чувствами!
В тысячу раз сильнее этой страсти игрока было возвышенное желание,
царившее в сердце Глиндона. Он хотел быть соперником Занони, но не в
человеческой любви, а в сверхъестественном, вечном знании. Он был готов
отдать с радостью, с восторгом свою жизнь, чтобы узнать тайны, отделявшие
таинственного иностранца от человечества.
Ночь была светлая, волны едва колыхались у его ног, когда он проходил
по морскому берегу. Он дошел наконец до указанного места и увидал там
прислонившегося к колонне человека в длинной мантии. Он подошел ближе и
произнес имя Занони.
Человек обернулся, Глиндон увидал незнакомца, лицо которого, не имея
красоты Занони, имело такое же величественное выражение, только, может быть,
еще более властное, благодаря возрасту и спокойной глубине мыслей, на
которые указывали его широкий лоб и глубокие, проницательные глаза.
- Вы ищете Занони, - проговорил незнакомец, - он сейчас придет; но тот,
кого вы видите перед собой, может быть более связан с вашей судьбой и может
скорей исполнить ваше желание.
- Разве на земле есть еще другой Занони?
- Если нет, - отвечал незнакомец, - зачем же вы питаете надежду и
желание самому стать Занони? Вы, может быть, думаете, что до вас никто не
имел такого же пылкого желания? Кто в своей молодости, когда душа находится
ближе к небу, откуда она пришла, и ее божественные, лучшие, первоначальные
устремления не стерты еще роковыми страстями и мелочными заботами, не питал
веры, что вселенная содержит тайны, не известные никому из простых смертных,
и не вздыхал об источниках вод, которые находятся далеко-далеко, в глубине
пустыни недоступной науки? Музыка этого источника слышится в душе, пока она
на ложном пути не удаляется от священных вод и странник не умирает в
огромной пустыне. Думаешь ли ты, что из всех тех, кто питал эту надежду, ни
один не нашел истины или что эта жажда тайной науки дана нам напрасно? Нет!
В сердце человека нет ни одного желания, которое не было бы предчувствием
того, что существует в далеком мире. Нет! На этом свете иногда появлялись
более блестящие и более счастливые умы, которые достигли областей, где живут
существа выше человека. Занони велик, но он велик не один. У него были свои
предшественники, у него будут, может быть, последователи.
- Вы хотите сказать мне, - проговорил Глиндон, - что я вижу в вас
одного из тех редких и могущественных духов, которых Занони не превышает ни
в силе, ни в мудрости?
- Во мне, - отвечал незнакомец, - вы видите того, кто открывает самому
Занони самые высшие тайны. На этом берегу, на этом месте я уже был в те
времена, о которых молчат ваши летописи. Финикийцы, греки, римляне,
ломбардцы - я их всех видел! - блестящие, легкие листья великого древа
вселенской жизни, не раз рассеянные по миру и вновь зеленеющие, пока наконец
та же раса, давшая свою славу древнему миру, не одарила второй молодостью
новый свет. Так как эллины, происхождение которых было неразрешимой задачей
для ваших ученых, вышли из той же великой семьи, что и нормандское племя,
рожденное, чтобы везде быть властелинами мира, а не рабами. Темные предания
говорят, что сыны Эллады пришли из обширных стран Северной Фракии, чтобы
сделаться покорителями пастушеских племен пеласгов {Древнейшее население
Греции.} и основателями расы полубогов. Эти сыны Эллады даруют смуглому
местному населению Минерву с голубыми глазами и Ахилла с белокурыми волосами
(характерные типы Севера); они вводят в пастушескую жизнь военную
аристократию, ограниченную монархию и феодализм классической эпохи. Этих
признаков было бы достаточно, чтобы проследить становление первоначальных
учреждений эллинов в тех самых странах, откуда в менее отдаленные времена
нормандские воины напали на дикие и воинственные орды кельтов, чтобы со
временем самим стать греками христианского мира... Но эти вопросы не
интересуют вас, и ваше равнодушие к ним оправданно. Не в знании внешних
предметов, а во внутреннем совершенстве состоит цель человека, жаждущего
стать сверхчеловеком.
- А в каких книгах заключается эта наука? В какой лаборатории
производятся эти опыты?
- Сама природа снабжает нас матерьялами, они вокруг вас, под вашими
ногами: в траве, которую пожирает животное и которую презирает ботаник, в
элементах, в источниках каждого вещества и в воздухе, в мрачных недрах земли
- везде открываются смертным сокровища и источники бессмертной науки. Но
даже задачи самой простой науки темны для тех, кто не сосредоточивает в себе
силы своего ума; как рыбак вон в той лодке не скажет вам, почему два круга
могут соприкасаться только в одной точке, точно так же, если бы земля и была
наполнена книгами, излагающими божественную науку, они все-таки не имели бы
значения для того, кто не захотел бы изучить их язык и медитативно
постигнуть истину. Молодой человек! Если твое воображение достаточно пылко,
если твое сердце смело, а жажда знания ненасытна, я приму тебя в свои
ученики. Но первые уроки суровы и ужасны.
- Если ты их выучил, почему же не выучу их я? - смело спросил Глиндон.
- Я чувствовал с самого детства, что странная тайна окружала мою жизнь. И
нередко, пренебрегая целями обыкновенного земного честолюбия, я пристально
вглядывался в облака и во тьму, простирающуюся за ними. В тот день, как я
увидал Занони, я почувствовал, что открыл руководителя и учителя, которого
призывала моя молодость в своих бесплодных мечтаниях.
- И его миссия перешла ко мне, - отвечал незнакомец. - Там, в бухте,
качается корабль, который должен унести Занони в более прекрасные места.
Скоро поднимется ветер, надуются паруса, и Занони умчится, как ветер,
уносящий его. Но как ветер, он оставляет в твоем сердце семена, которые
могут принести цветы и плоды. Занони исполнил свою задачу, ему больше нечего
делать; тот, кто должен кончить его дело, стоит перед тобою... Но я слышу
шум его весел. Ты выберешь и решишь, должны ли мы увидеться снова.
С этими словами незнакомец медленно удалился и исчез в тени утесов. На
воде показалась лодка, она причалила к берегу, и из нее вышел человек.
Глиндон узнал Занони.
- Глиндон! Я не могу уже дать тебе счастливой любви. Час прошел, и ее
рука, которая могла бы принадлежать тебе, навсегда соединена с моей. Но у
меня есть неистощимые дары, которые я передам тебе, если ты откажешься от
надежды, пожирающей твое сердце и последствий осуществления которой я сам не
могу предвидеть. Будь твое честолюбие человеческим, я мог бы удовлетворить
его. Существуют четыре вещи: любовь, богатство, слава, могущество. Первую я
тебе дать не могу, остальные три в моем распоряжении: выбирай, что хочешь, и
расстанемся в мире!
- Я этих даров не желаю, я выбираю знание, которым ты владеешь. Для
него, и только для него, отказался я от любви Виолы, его одно желаю я иметь
в награду!
- Не в моих силах отказать тебе, но я должен предостеречь: желание
учиться не всегда заключает в себе способность воспринять знание. Я могу
дать тебе, правда, учителя, но остальное зависит от тебя. Будь благоразумен,
пока есть еще время, и бери то, что я могу дать тебе.
- Ответьте на мои вопросы, и по вашему ответу я решу. Во власти ли
человека влиять на существа стихии? Во власти ли человека повелевать
элементами и обезопасить жизнь от шпаги и болезни?
- Все это, - отвечал Занони, - возможно для небольшого числа людей; но
на одного, который достигает этого могущества, приходятся тысячи других,
которые погибают, пытаясь добиться его.
- Еще один вопрос. Ты...
- Остановись! О себе, как я уже говорил, я не даю отчета.
- Хорошо, а человек, которого я видел сегодня вечером, должен ли я
верить его словам? Действительно ли он один из тех избранников, кто, как ты,
ведает тайны, которые я желаю узнать?
- Безрассудный! - воскликнул Занони. - Твой выбор сделан. Мне остается
сказать тебе одно: "Будь мужествен и да сопутствует тебе успех!" Да, я дам
тебе учителя, который имеет власть и волю открыть тебе двери ужасного мира.
Мне бы хотелось просить его пощадить тебя, но он не послушает меня. Мейнур!
Прими твоего ученика.
Глиндон обернулся, и его сердце забилось при виде незнакомца,
приближения которого он не слышал и не заметил.
- Прощай, - продолжал Занони, - твое испытание начинается. Когда мы
снова увидимся, ты будешь жертвой или победителем.
Глиндон следил за ним, пока он удалялся. И только когда Занони
спустился в лодку, стало видно, что там, кроме гребцов, была женщина.
Она поднялась, махнула Глиндону рукой в знак прощания, и через
неподвижный воздух до него долетел чистый голос Виолы:
- До свидания, Кларенс, я прощаю тебя! До свидания! Он хотел отвечать,
но голос изменил ему; для него Виола была навсегда потеряна. Она уезжает с
ужасным чужестранцем, мрак покрывает ее судьбу! Эту судьбу он решил вместе
со своею. Лодка, все уменьшаясь, помчалась по мягким волнам вдоль лунной
дорожки, увлекая с собой влюбленных, и превратилась в еле различимое пятно,
которое вскоре коснулось борта корабля. В ту же минуту поднялся свежий
ветер; Глиндон повернулся к Мейнуру и прервал молчание:
- Скажи мне, можешь ли ты читать в будущем, скажи мне, что судьба ее
будет счастливой и что она по крайней мере сделала мудрый выбор.
- Мой ученик, - отвечал Мейнур ледяным тоном, - твоя первая обязанность
заключается в том, что ты должен подавлять всякую мысль, всякое чувство,
всякую симпатию, привязывающую тебя к другому. Первоначальная ступень знания
заключается в том, чтобы сделать из самого себя предмет для твоего изучения,
твой мир. Ты выбрал свою участь, ты отказался от любви, от богатства, славы
и могущества. Что тебе за дело до человечества? Совершенствовать свои
способности, сосредоточивать свои чувства - вот твоя единственная цель!
- А результатом будет ли счастье?
- Если счастье существует, - отвечал Мейнур, - то оно должно
заключаться во внутреннем мире, из которого должны быть исключены всякие
страсти. Но счастье есть высшая ступень существа, а ты стоишь еще на пороге
первой ступени.
Мейнур говорил, а видневшийся вдали корабль распускал паруса и медленно
удалялся от берега. Глиндон вздохнул, и учитель вместе с учеником направили
свои шаги к городу.
Месяц спустя после отъезда Занони и знакомства Глиндона с Мейнуром двое
англичан прогуливались по Толедской улице.
- Я вам повторяю, - говорил один с жаром, - что если в вас осталась
хоть капля здравого смысла, то вы возвратитесь со мною в Англию. Этот Мейнур
еще более опасный обманщик, чем Занони, потому что смотрит на свою роль еще
серьезнее. К чему сводятся, в конце концов, все его обещания? Вы сами
сознаетесь, что нет ничего неопределеннее. Вы говорите, что он оставил
Неаполь и избрал себе убежище, более подходящее для его занятий, чем
многолюдные города, и это убежище находится среди опаснейших бандитов
Италии, куда даже правосудие не смеет проникнуть. Нечего сказать, уединение,
достойное мудреца! Я трепещу за вас. Что, если этот иностранец, о котором
никто ничего не знает, в заговоре с разбойниками? Что, если они только
посягают на ваше богатство или даже на вашу жизнь? Очень может быть, что,
отдав половину состояния, вы еще дешево отделаетесь! Вы презрительно
улыбаетесь. Хорошо! Посмотрим на вещи с вашей точки зрения. Вы собираетесь
подвергнуться испытанию, про которое сам Мейнур говорит, что оно не особенно
соблазнительно. Выдержите вы его или нет, это еще вопрос. В случае неуспеха
вам грозят самые ужасные бедствия, в случае успеха вам будет не лучше, чем
этому мрачному и нелюдимому мистику, которого вы взяли в учителя. Бросьте
эти глупости и пользуйтесь вашей молодостью. Вернитесь со мною в Англию,
забудьте эти мечты, вступите на поприще, предназначенное для вас, изберите
лучший предмет для вашей привязанности, чем эта итальянская авантюристка.
Позаботьтесь о вашем состоянии, зарабатывайте деньги, сделайтесь человеком
счастливым и известным. Вот вам совет друга, и надо сказать, что эта
будущность стоит обещаний Мейнура.
- Мерваль, - возразил Глиндон тоном человека, не желающего быть
убежденным, - я не могу, если бы и хотел, последовать вашим советам.
Какая-то высшая сила руководит мною, я не могу противиться ее влиянию. Я
пойду до конца по странному пути, на который я вступил. Не думайте более обо
мне. Идите сами по тому пути, который мне предлагаете, и будьте счастливы.
- Это безумие, - сказал Мерваль, - ваше здоровье и так уже расстроено,
вы так переменились, что вас узнать нельзя. Поедем со мной. Я уже вписал
ваше имя в свой паспорт. Я через час уеду, и вы, юноша, останетесь без
друзей, в руках этого безжалостного шарлатана.
- Довольно, - холодно отвечал Глиндон, - ваши советы теряют всю свою
силу, когда вы не скрываете своего предубеждения. И я уже имею основательные
доказательства, - и его лицо сильно побледнело, - могущества этого человека,
если только он человек, в чем я иногда сомневаюсь, и, будь что будет, я не
отступлю ни перед чем. Прощайте, Мерваль; если мы никогда больше не увидимся
и вы услышите, что Кларенс Глиндон уснул вечным сном, то вы скажете нашим
прежним друзьям: "Он умер достойною смертью, как тысячи до него, отыскивая
истину!"
Он пожал руку Мерваля и, быстро оставив его, исчез в толпе.
На углу Толедской улицы его остановил Нико.
- А! Глиндон! Я целый месяц не видал вас. Где вы прятались? Или вы
работали?
- Да.
- Я еду в Париж. Едемте со мною. Там нуждаются в талантах, и вы могли
бы иметь успех.
- Благодарю, но у меня в настоящее время другие планы.
- Какой лаконизм! Что с вами? Или вас так печалит потеря Пизани?
Делайте, как я, я уже утешился с Бианкой Саккини, восхитительной,
образованной женщиной, без всяких предрассудков. Она, я полагаю, будет для
меня полезна. Что же касается этого Занони...
- Ну, и что же?
- Если я когда-нибудь нарисую сатану, то моделью для него будет Занони.
Настоящее мщение художника, не так ли? Кроме шуток, я его ненавижу!
- Почему?
- Почему? Разве он не увез женщину и приданое, которые мне
предназначались? Впрочем, - прибавил он задумчиво, - если бы даже вместо
вреда он принес мне пользу, я все-таки ненавидел бы его. Его наружность, его
лицо были бы для меня предметом ненависти. Я чувствую, что в нас живет
взаимная антипатия. Я чувствую также, что когда мы снова встретимся, то
ненависть Жана Нико будет не так бессильна. И мы с вами также, дорогой
собрат, может быть, еще встретимся. Да здравствует республика! Я еду в мой
новый мир.
- А я - в мой. Прощайте.
Мерваль в тот же день уехал из Неаполя; а на другой день утром Глиндон
верхом выехал из города.
Он направился к живописной, но опасной части страны, которая в то время
была наполнена разбойниками, и немногие путешественники решались проезжать
через нее без сильного конвоя даже среди белого дня.
Трудно себе представить более уединенную дорогу, чем та, по которой
ехал Глиндон. Перед ним расстилались громадные пространства, вполне
предоставленные капризам дикой и роскошной растительности Юга. Время от
времени только дикая коза испуганно глядела на него с вершины утеса или крик
хищной птицы нарушал безмолвие. Это были единственные признаки жизни, нигде
не видно было ни малейшего следа человека.
Погруженный в свои страстные и мрачные думы, молодой человек продолжал
свой путь до тех пор, пока солнечный зной не начал наконец сменяться
вечерней прохладой и слабый ветерок не поднялся с моря, невидимого и
далекого, которое осталось по правую руку. В эту минуту из-за поворота
дороги Глиндон увидал деревню, вытянутую вдоль дороги и печальную, какие
часто встречались в самой середине Неаполитанского королевства; он подъехал
к маленькой часовне на краю дороги, украшенной нишей с изображением Мадонны.
Вокруг этой капеллы находилось около полдюжины грязных и несчастных
существ, которых проказа изгнала из среды общества. Они подняли нестройный
крик при виде всадника и, не сходя с места, протянули свои исхудалые руки,
моля о милостыне во имя Девы Марии.
Глиндон поспешно бросил им несколько монет, отвернувшись, дал шпоры
лошади и замедлил скорость только при въезде в деревню. По обеим сторонам
узкой и грязной улицы теснились какие-то мрачные и свирепые фигуры; одни
стояли, опершись о стены своих черных хижин, другие сидели на пороге, третьи
лежали; вид их возбуждал сострадание и в то же время внушал страх.
Они молча следили взглядом за Глиндоном, иногда обменивались
многозначительными словами, но не мешали ему продолжать путь. Даже дети
перестали болтать и пожирали его сверкающими взглядами, говоря матерям:
"Завтра будет праздник".
Действительно, это были хижины, куда не решалось проникать правосудие и
где насилие и убийства царили безраздельно, - деревня, каких было много в
самых живописных частях Италии и где слово крестьянин было вежливым
синонимом разбойника.
Взглянув вокруг себя, Глиндон почувствовал некоторый страх, и вопрос,
который он хотел задать, замер на его губах.
Наконец из одной полуразрушенной хижины вышел человек, казавшийся
важнее других. Он был одет более опрятно и щеголевато, чем другие. На его
черных вьющихся волосах была надета суконная шапка с золотой кистью,
падавшей ему на плечо, усы его были тщательно расчесаны, на его мускулистой
шее был повязан пестрый шелковый платок, а на куртке из грубой материи было
нашито несколько рядов филигранных пуговиц; тщательно вышитые штиблеты
обрисовывали атлетические формы, и за цветной пояс были заткнуты два
пистолета с серебряной насечкой и нож, какой носят итальянцы низшего
сословия, с рукояткой из слоновой кости и богатой насечкой. Его костюм
довершал небольшой карабин прекрасной работы, висевший у него за спиною. Он
был среднего роста, имел атлетическую, но стройную фигуру, а его правильное,
загорелое лицо выражало скорее смесь смелости и откровенности, чем
жестокости, и производило довольно приятное впечатление.
Глиндон внимательно посмотрел на него, остановил лошадь и спросил
дорогу в Горный замок.
Услышав этот вопрос, итальянец снял шапку и, подойдя к Глиндону,
положил свою руку на шею его лошади.
- Значит, вы тот, кого ждет наш шеф, синьор? - сказал он тихо. - Он
поручил мне проводить вас в замок. И надо сказать правду, что иначе с вами
могло бы случиться несчастье.
Он отошел немного и крикнул:
- Эй, вы! Друзья, впредь и навсегда уважайте этого кавалера. Это гость
нашего возлюбленного патрона из Горного замка. Да живет он долгие годы. И да
пребудет он, как и его хозяин, в безопасности днем и ночью, в горах и в
ущельях, да минет его нож и пуля в опасности и в жизни. Горе тому, кто
тронет хоть один волос на его голове или хоть одну монету в его кошельке. С
сегодняшнего дня и навсегда мы будем уважать его и верно служить ему до
смерти!
- Да будет так! - хором отвечала сотня голосов, и все собрались вокруг
путешественника.
- И, - продолжал странный покровитель, - чтобы его всегда можно было
узнать, я повязываю его белым шарфом и говорю ему священный пароль: Мир
храбрым! Синьор, пока вы будете носить этот шарф, самый гордый между нами
поклонится вам. Если вы произнесете этот пароль, самые храбрые сердца
склонятся перед вашей волей. Если вам понадобится убежище, если вы захотите
отомстить, или завоевать красавицу, или уничтожить врага, скажите священное
слово, и мы ваши! Не так ли, друзья?
И снова грубые голоса закричали "Да будет так!".
- А теперь, - шепотом прибавил итальянец, - если у вас есть несколько
лишних монет, то бросьте их толпе, и едем!
Глиндон, восхищенный этим заключением, опорожнил на дорогу весь свой
кошелек, и в то время, как мужчины, женщины и дети среди брани,
благословений и проклятий оспаривали друг у друга добычу, бандит взял за
повод лошадь Глиндона, заставил ее скорой рысью проехать улицу деревни,
повернул налево, и через несколько минут деревня и жители исчезли, а по обе
стороны дороги отвесно поднимались горы. Тогда проводник выпустил повод и,
замедлив шаги, устремил на Глиндона полусерьезный, полунасмешливый взгляд.
- Ваше сиятельство, может быть, не ожидали такого дружеского приема? -
сказал он.
- По правде сказать, его трудно было и ожидать, так как синьор, к
которому я еду, не скрыл от меня истинного характера соседнего с ним
населения... А как ваше имя, друг мой, если я могу вас так назвать?
- О, не церемоньтесь со мной, ваше сиятельство... В деревне меня
обыкновенно зовут маэстро Паоло. Прежде у меня, правда, было довольно
двусмысленное прозвище, но я забыл его с тех пор, как удалился от света.
- Что заставило вас поселиться в горах?
- Откровенно говоря, синьор, - отвечал с веселой улыбкой бандит, -
наносил удары, машинально отражал их, ослепленный, вне себя, как будто сам
дьявол был во мне, до тех пор, пока наконец я не увидел князя, лежащего у
моих ног в крови, и Занони, говорящего ему что-то на ухо.
Это зрелище отрезвило нас всех. Борьба кончилась. Исполненные стыда,
угрызений совести и ужаса, мы окружили нашего несчастного хозяина, но было
уже поздно, он закатывал глаза. Я видел многих умиравших, но никогда не
случалось мне видеть лица, выражавшего столько ужаса и испуга.
Наконец все было кончено. Занони поднялся и, взяв с большим
хладнокровием шпагу, которую я держал в руке, спокойно проговорил:
- Вы свидетели, господа, что князь сам заслужил свою судьбу. Последний
из знаменитого рода погиб в ночной драке.
Я больше не видел Занони, я отправился к нашему посланнику и рассказал
ему все происшедшее. Меня признали невиновным как неаполитанское правление,
так и наследник несчастного князя N.
Подписано: Луи Виктор, герцог де Р.
Этот документ содержит самые мельчайшие подробности происшествия,
которое произвело сильное впечатление на весь Неаполь. Глиндон не принимал
участия в ссоре.
Когда Занони встал и удалился с места происшествия, Глиндон заметил,
что, проходя сквозь толпу гостей, он слегка коснулся плеча Маскари и
проговорил что-то, чего англичанин не расслышал.
Глиндон последовал за Занони в банкетный зал, полный мрачных ночных
теней и лишь местами освещенный полосами лунного света.
- Каким образом могли вы предсказать это ужасное событие? Он погиб не
от вашей руки! - спросил Глиндон дрожащим голосом.
- Генерал, рассчитывающий на победу, лично не сражается, - отвечал
Занони. - Оставим прошедшее и мертвых в покое. В полночь вы должны быть на
морском берегу, в полумиле направо от вашего отеля. Вы узнаете место по
одинокой колонне, к которой привязана сломанная цепь. В этом месте и в этот
час, если ты хочешь быть посвященным в наше общество, ты найдешь учителя.
Ступай! У меня есть здесь дело. Помни, что Виола еще в этом дворце.
В ту же минуту вошел Маскари; Занони простился с Глиндоном, и тот
медленно удалился.
- Маскари, - проговорил Занони, - ваш покровитель умер; ваши услуги
будут не нужны его наследнику, человеку порядочному, которого бедность
спасла от порока. Что касается вас самого, будьте благодарны, что я не
предаю вас палачу! Вспомните о кипрском вине. Не дрожите! Напиток был
бессилен против меня, но мог подействовать на других. Я прощаю вас, и если я
умру от действия вина, то обещаю вам, что моя тень не станет смущать покой
такого достойного человека. Но довольно об этом. Проведите меня в комнату
Виолы Пизани. Вам она не нужна, а смерть тюремщика открывает двери тюрьмы.
Скорей, я хочу ехать.
Маскари проговорил несколько невнятных слов, поклонился и повел Занони
в комнату, где была заперта Виола.
За несколько минут до полуночи Глиндон направился к месту свидания.
Таинственная власть, которую Занони имел над ним, еще более укрепилась
последними событиями вечера; внезапная катастрофа с князем, так точно
предсказанная и такая случайная, вызванная, казалось, самыми ординарными
причинами, поразила его до глубины души, исполнив ее чувствами восхищения и
ужаса. Ему почти казалось, что этот мрачный и таинственный человек владеет
силой делать из самых простых обстоятельств орудия своей непреклонной юли.
А между тем, если это так, почему он допустил похищение Виолы? Отчего
не предотвратил он преступления, вместо того чтобы наказывать преступника?
Действительно ли Занони любит Виолу? Любить и предлагать ее Глиндону,
сопернику, которого он мог так легко уничтожить стоим тайным искусством!
Он теперь видел, что Занони и Виола не хотели обмануть его и женить
против воли. Страх и уважение, которое он чувствовал к первому, не позволяли
ему подозревать обман.
А сам он, любит ли он еще Виолу? Нет. Когда утром он узнал об
опасности, к нему вернулись, правда, симпатия и нежность; но со смертью
князя ее образ исчез из его сердца, и он не испытывал ни малейшего чувства
ревности при мысли, что она спасена Занони и что в этот самый час она
находится, может быть, в его доме.
Кто когда-либо в продолжение своей жизни был пожираем страстью игры,
тот может вспомнить, как все другие занятия, все другие помыслы исчезали из
его души, как он был порабощен исключительно этою страстью. Благодаря
какому-то магическому могуществу демон игры овладевал всеми его мыслями,
всеми его чувствами!
В тысячу раз сильнее этой страсти игрока было возвышенное желание,
царившее в сердце Глиндона. Он хотел быть соперником Занони, но не в
человеческой любви, а в сверхъестественном, вечном знании. Он был готов
отдать с радостью, с восторгом свою жизнь, чтобы узнать тайны, отделявшие
таинственного иностранца от человечества.
Ночь была светлая, волны едва колыхались у его ног, когда он проходил
по морскому берегу. Он дошел наконец до указанного места и увидал там
прислонившегося к колонне человека в длинной мантии. Он подошел ближе и
произнес имя Занони.
Человек обернулся, Глиндон увидал незнакомца, лицо которого, не имея
красоты Занони, имело такое же величественное выражение, только, может быть,
еще более властное, благодаря возрасту и спокойной глубине мыслей, на
которые указывали его широкий лоб и глубокие, проницательные глаза.
- Вы ищете Занони, - проговорил незнакомец, - он сейчас придет; но тот,
кого вы видите перед собой, может быть более связан с вашей судьбой и может
скорей исполнить ваше желание.
- Разве на земле есть еще другой Занони?
- Если нет, - отвечал незнакомец, - зачем же вы питаете надежду и
желание самому стать Занони? Вы, может быть, думаете, что до вас никто не
имел такого же пылкого желания? Кто в своей молодости, когда душа находится
ближе к небу, откуда она пришла, и ее божественные, лучшие, первоначальные
устремления не стерты еще роковыми страстями и мелочными заботами, не питал
веры, что вселенная содержит тайны, не известные никому из простых смертных,
и не вздыхал об источниках вод, которые находятся далеко-далеко, в глубине
пустыни недоступной науки? Музыка этого источника слышится в душе, пока она
на ложном пути не удаляется от священных вод и странник не умирает в
огромной пустыне. Думаешь ли ты, что из всех тех, кто питал эту надежду, ни
один не нашел истины или что эта жажда тайной науки дана нам напрасно? Нет!
В сердце человека нет ни одного желания, которое не было бы предчувствием
того, что существует в далеком мире. Нет! На этом свете иногда появлялись
более блестящие и более счастливые умы, которые достигли областей, где живут
существа выше человека. Занони велик, но он велик не один. У него были свои
предшественники, у него будут, может быть, последователи.
- Вы хотите сказать мне, - проговорил Глиндон, - что я вижу в вас
одного из тех редких и могущественных духов, которых Занони не превышает ни
в силе, ни в мудрости?
- Во мне, - отвечал незнакомец, - вы видите того, кто открывает самому
Занони самые высшие тайны. На этом берегу, на этом месте я уже был в те
времена, о которых молчат ваши летописи. Финикийцы, греки, римляне,
ломбардцы - я их всех видел! - блестящие, легкие листья великого древа
вселенской жизни, не раз рассеянные по миру и вновь зеленеющие, пока наконец
та же раса, давшая свою славу древнему миру, не одарила второй молодостью
новый свет. Так как эллины, происхождение которых было неразрешимой задачей
для ваших ученых, вышли из той же великой семьи, что и нормандское племя,
рожденное, чтобы везде быть властелинами мира, а не рабами. Темные предания
говорят, что сыны Эллады пришли из обширных стран Северной Фракии, чтобы
сделаться покорителями пастушеских племен пеласгов {Древнейшее население
Греции.} и основателями расы полубогов. Эти сыны Эллады даруют смуглому
местному населению Минерву с голубыми глазами и Ахилла с белокурыми волосами
(характерные типы Севера); они вводят в пастушескую жизнь военную
аристократию, ограниченную монархию и феодализм классической эпохи. Этих
признаков было бы достаточно, чтобы проследить становление первоначальных
учреждений эллинов в тех самых странах, откуда в менее отдаленные времена
нормандские воины напали на дикие и воинственные орды кельтов, чтобы со
временем самим стать греками христианского мира... Но эти вопросы не
интересуют вас, и ваше равнодушие к ним оправданно. Не в знании внешних
предметов, а во внутреннем совершенстве состоит цель человека, жаждущего
стать сверхчеловеком.
- А в каких книгах заключается эта наука? В какой лаборатории
производятся эти опыты?
- Сама природа снабжает нас матерьялами, они вокруг вас, под вашими
ногами: в траве, которую пожирает животное и которую презирает ботаник, в
элементах, в источниках каждого вещества и в воздухе, в мрачных недрах земли
- везде открываются смертным сокровища и источники бессмертной науки. Но
даже задачи самой простой науки темны для тех, кто не сосредоточивает в себе
силы своего ума; как рыбак вон в той лодке не скажет вам, почему два круга
могут соприкасаться только в одной точке, точно так же, если бы земля и была
наполнена книгами, излагающими божественную науку, они все-таки не имели бы
значения для того, кто не захотел бы изучить их язык и медитативно
постигнуть истину. Молодой человек! Если твое воображение достаточно пылко,
если твое сердце смело, а жажда знания ненасытна, я приму тебя в свои
ученики. Но первые уроки суровы и ужасны.
- Если ты их выучил, почему же не выучу их я? - смело спросил Глиндон.
- Я чувствовал с самого детства, что странная тайна окружала мою жизнь. И
нередко, пренебрегая целями обыкновенного земного честолюбия, я пристально
вглядывался в облака и во тьму, простирающуюся за ними. В тот день, как я
увидал Занони, я почувствовал, что открыл руководителя и учителя, которого
призывала моя молодость в своих бесплодных мечтаниях.
- И его миссия перешла ко мне, - отвечал незнакомец. - Там, в бухте,
качается корабль, который должен унести Занони в более прекрасные места.
Скоро поднимется ветер, надуются паруса, и Занони умчится, как ветер,
уносящий его. Но как ветер, он оставляет в твоем сердце семена, которые
могут принести цветы и плоды. Занони исполнил свою задачу, ему больше нечего
делать; тот, кто должен кончить его дело, стоит перед тобою... Но я слышу
шум его весел. Ты выберешь и решишь, должны ли мы увидеться снова.
С этими словами незнакомец медленно удалился и исчез в тени утесов. На
воде показалась лодка, она причалила к берегу, и из нее вышел человек.
Глиндон узнал Занони.
- Глиндон! Я не могу уже дать тебе счастливой любви. Час прошел, и ее
рука, которая могла бы принадлежать тебе, навсегда соединена с моей. Но у
меня есть неистощимые дары, которые я передам тебе, если ты откажешься от
надежды, пожирающей твое сердце и последствий осуществления которой я сам не
могу предвидеть. Будь твое честолюбие человеческим, я мог бы удовлетворить
его. Существуют четыре вещи: любовь, богатство, слава, могущество. Первую я
тебе дать не могу, остальные три в моем распоряжении: выбирай, что хочешь, и
расстанемся в мире!
- Я этих даров не желаю, я выбираю знание, которым ты владеешь. Для
него, и только для него, отказался я от любви Виолы, его одно желаю я иметь
в награду!
- Не в моих силах отказать тебе, но я должен предостеречь: желание
учиться не всегда заключает в себе способность воспринять знание. Я могу
дать тебе, правда, учителя, но остальное зависит от тебя. Будь благоразумен,
пока есть еще время, и бери то, что я могу дать тебе.
- Ответьте на мои вопросы, и по вашему ответу я решу. Во власти ли
человека влиять на существа стихии? Во власти ли человека повелевать
элементами и обезопасить жизнь от шпаги и болезни?
- Все это, - отвечал Занони, - возможно для небольшого числа людей; но
на одного, который достигает этого могущества, приходятся тысячи других,
которые погибают, пытаясь добиться его.
- Еще один вопрос. Ты...
- Остановись! О себе, как я уже говорил, я не даю отчета.
- Хорошо, а человек, которого я видел сегодня вечером, должен ли я
верить его словам? Действительно ли он один из тех избранников, кто, как ты,
ведает тайны, которые я желаю узнать?
- Безрассудный! - воскликнул Занони. - Твой выбор сделан. Мне остается
сказать тебе одно: "Будь мужествен и да сопутствует тебе успех!" Да, я дам
тебе учителя, который имеет власть и волю открыть тебе двери ужасного мира.
Мне бы хотелось просить его пощадить тебя, но он не послушает меня. Мейнур!
Прими твоего ученика.
Глиндон обернулся, и его сердце забилось при виде незнакомца,
приближения которого он не слышал и не заметил.
- Прощай, - продолжал Занони, - твое испытание начинается. Когда мы
снова увидимся, ты будешь жертвой или победителем.
Глиндон следил за ним, пока он удалялся. И только когда Занони
спустился в лодку, стало видно, что там, кроме гребцов, была женщина.
Она поднялась, махнула Глиндону рукой в знак прощания, и через
неподвижный воздух до него долетел чистый голос Виолы:
- До свидания, Кларенс, я прощаю тебя! До свидания! Он хотел отвечать,
но голос изменил ему; для него Виола была навсегда потеряна. Она уезжает с
ужасным чужестранцем, мрак покрывает ее судьбу! Эту судьбу он решил вместе
со своею. Лодка, все уменьшаясь, помчалась по мягким волнам вдоль лунной
дорожки, увлекая с собой влюбленных, и превратилась в еле различимое пятно,
которое вскоре коснулось борта корабля. В ту же минуту поднялся свежий
ветер; Глиндон повернулся к Мейнуру и прервал молчание:
- Скажи мне, можешь ли ты читать в будущем, скажи мне, что судьба ее
будет счастливой и что она по крайней мере сделала мудрый выбор.
- Мой ученик, - отвечал Мейнур ледяным тоном, - твоя первая обязанность
заключается в том, что ты должен подавлять всякую мысль, всякое чувство,
всякую симпатию, привязывающую тебя к другому. Первоначальная ступень знания
заключается в том, чтобы сделать из самого себя предмет для твоего изучения,
твой мир. Ты выбрал свою участь, ты отказался от любви, от богатства, славы
и могущества. Что тебе за дело до человечества? Совершенствовать свои
способности, сосредоточивать свои чувства - вот твоя единственная цель!
- А результатом будет ли счастье?
- Если счастье существует, - отвечал Мейнур, - то оно должно
заключаться во внутреннем мире, из которого должны быть исключены всякие
страсти. Но счастье есть высшая ступень существа, а ты стоишь еще на пороге
первой ступени.
Мейнур говорил, а видневшийся вдали корабль распускал паруса и медленно
удалялся от берега. Глиндон вздохнул, и учитель вместе с учеником направили
свои шаги к городу.
Месяц спустя после отъезда Занони и знакомства Глиндона с Мейнуром двое
англичан прогуливались по Толедской улице.
- Я вам повторяю, - говорил один с жаром, - что если в вас осталась
хоть капля здравого смысла, то вы возвратитесь со мною в Англию. Этот Мейнур
еще более опасный обманщик, чем Занони, потому что смотрит на свою роль еще
серьезнее. К чему сводятся, в конце концов, все его обещания? Вы сами
сознаетесь, что нет ничего неопределеннее. Вы говорите, что он оставил
Неаполь и избрал себе убежище, более подходящее для его занятий, чем
многолюдные города, и это убежище находится среди опаснейших бандитов
Италии, куда даже правосудие не смеет проникнуть. Нечего сказать, уединение,
достойное мудреца! Я трепещу за вас. Что, если этот иностранец, о котором
никто ничего не знает, в заговоре с разбойниками? Что, если они только
посягают на ваше богатство или даже на вашу жизнь? Очень может быть, что,
отдав половину состояния, вы еще дешево отделаетесь! Вы презрительно
улыбаетесь. Хорошо! Посмотрим на вещи с вашей точки зрения. Вы собираетесь
подвергнуться испытанию, про которое сам Мейнур говорит, что оно не особенно
соблазнительно. Выдержите вы его или нет, это еще вопрос. В случае неуспеха
вам грозят самые ужасные бедствия, в случае успеха вам будет не лучше, чем
этому мрачному и нелюдимому мистику, которого вы взяли в учителя. Бросьте
эти глупости и пользуйтесь вашей молодостью. Вернитесь со мною в Англию,
забудьте эти мечты, вступите на поприще, предназначенное для вас, изберите
лучший предмет для вашей привязанности, чем эта итальянская авантюристка.
Позаботьтесь о вашем состоянии, зарабатывайте деньги, сделайтесь человеком
счастливым и известным. Вот вам совет друга, и надо сказать, что эта
будущность стоит обещаний Мейнура.
- Мерваль, - возразил Глиндон тоном человека, не желающего быть
убежденным, - я не могу, если бы и хотел, последовать вашим советам.
Какая-то высшая сила руководит мною, я не могу противиться ее влиянию. Я
пойду до конца по странному пути, на который я вступил. Не думайте более обо
мне. Идите сами по тому пути, который мне предлагаете, и будьте счастливы.
- Это безумие, - сказал Мерваль, - ваше здоровье и так уже расстроено,
вы так переменились, что вас узнать нельзя. Поедем со мной. Я уже вписал
ваше имя в свой паспорт. Я через час уеду, и вы, юноша, останетесь без
друзей, в руках этого безжалостного шарлатана.
- Довольно, - холодно отвечал Глиндон, - ваши советы теряют всю свою
силу, когда вы не скрываете своего предубеждения. И я уже имею основательные
доказательства, - и его лицо сильно побледнело, - могущества этого человека,
если только он человек, в чем я иногда сомневаюсь, и, будь что будет, я не
отступлю ни перед чем. Прощайте, Мерваль; если мы никогда больше не увидимся
и вы услышите, что Кларенс Глиндон уснул вечным сном, то вы скажете нашим
прежним друзьям: "Он умер достойною смертью, как тысячи до него, отыскивая
истину!"
Он пожал руку Мерваля и, быстро оставив его, исчез в толпе.
На углу Толедской улицы его остановил Нико.
- А! Глиндон! Я целый месяц не видал вас. Где вы прятались? Или вы
работали?
- Да.
- Я еду в Париж. Едемте со мною. Там нуждаются в талантах, и вы могли
бы иметь успех.
- Благодарю, но у меня в настоящее время другие планы.
- Какой лаконизм! Что с вами? Или вас так печалит потеря Пизани?
Делайте, как я, я уже утешился с Бианкой Саккини, восхитительной,
образованной женщиной, без всяких предрассудков. Она, я полагаю, будет для
меня полезна. Что же касается этого Занони...
- Ну, и что же?
- Если я когда-нибудь нарисую сатану, то моделью для него будет Занони.
Настоящее мщение художника, не так ли? Кроме шуток, я его ненавижу!
- Почему?
- Почему? Разве он не увез женщину и приданое, которые мне
предназначались? Впрочем, - прибавил он задумчиво, - если бы даже вместо
вреда он принес мне пользу, я все-таки ненавидел бы его. Его наружность, его
лицо были бы для меня предметом ненависти. Я чувствую, что в нас живет
взаимная антипатия. Я чувствую также, что когда мы снова встретимся, то
ненависть Жана Нико будет не так бессильна. И мы с вами также, дорогой
собрат, может быть, еще встретимся. Да здравствует республика! Я еду в мой
новый мир.
- А я - в мой. Прощайте.
Мерваль в тот же день уехал из Неаполя; а на другой день утром Глиндон
верхом выехал из города.
Он направился к живописной, но опасной части страны, которая в то время
была наполнена разбойниками, и немногие путешественники решались проезжать
через нее без сильного конвоя даже среди белого дня.
Трудно себе представить более уединенную дорогу, чем та, по которой
ехал Глиндон. Перед ним расстилались громадные пространства, вполне
предоставленные капризам дикой и роскошной растительности Юга. Время от
времени только дикая коза испуганно глядела на него с вершины утеса или крик
хищной птицы нарушал безмолвие. Это были единственные признаки жизни, нигде
не видно было ни малейшего следа человека.
Погруженный в свои страстные и мрачные думы, молодой человек продолжал
свой путь до тех пор, пока солнечный зной не начал наконец сменяться
вечерней прохладой и слабый ветерок не поднялся с моря, невидимого и
далекого, которое осталось по правую руку. В эту минуту из-за поворота
дороги Глиндон увидал деревню, вытянутую вдоль дороги и печальную, какие
часто встречались в самой середине Неаполитанского королевства; он подъехал
к маленькой часовне на краю дороги, украшенной нишей с изображением Мадонны.
Вокруг этой капеллы находилось около полдюжины грязных и несчастных
существ, которых проказа изгнала из среды общества. Они подняли нестройный
крик при виде всадника и, не сходя с места, протянули свои исхудалые руки,
моля о милостыне во имя Девы Марии.
Глиндон поспешно бросил им несколько монет, отвернувшись, дал шпоры
лошади и замедлил скорость только при въезде в деревню. По обеим сторонам
узкой и грязной улицы теснились какие-то мрачные и свирепые фигуры; одни
стояли, опершись о стены своих черных хижин, другие сидели на пороге, третьи
лежали; вид их возбуждал сострадание и в то же время внушал страх.
Они молча следили взглядом за Глиндоном, иногда обменивались
многозначительными словами, но не мешали ему продолжать путь. Даже дети
перестали болтать и пожирали его сверкающими взглядами, говоря матерям:
"Завтра будет праздник".
Действительно, это были хижины, куда не решалось проникать правосудие и
где насилие и убийства царили безраздельно, - деревня, каких было много в
самых живописных частях Италии и где слово крестьянин было вежливым
синонимом разбойника.
Взглянув вокруг себя, Глиндон почувствовал некоторый страх, и вопрос,
который он хотел задать, замер на его губах.
Наконец из одной полуразрушенной хижины вышел человек, казавшийся
важнее других. Он был одет более опрятно и щеголевато, чем другие. На его
черных вьющихся волосах была надета суконная шапка с золотой кистью,
падавшей ему на плечо, усы его были тщательно расчесаны, на его мускулистой
шее был повязан пестрый шелковый платок, а на куртке из грубой материи было
нашито несколько рядов филигранных пуговиц; тщательно вышитые штиблеты
обрисовывали атлетические формы, и за цветной пояс были заткнуты два
пистолета с серебряной насечкой и нож, какой носят итальянцы низшего
сословия, с рукояткой из слоновой кости и богатой насечкой. Его костюм
довершал небольшой карабин прекрасной работы, висевший у него за спиною. Он
был среднего роста, имел атлетическую, но стройную фигуру, а его правильное,
загорелое лицо выражало скорее смесь смелости и откровенности, чем
жестокости, и производило довольно приятное впечатление.
Глиндон внимательно посмотрел на него, остановил лошадь и спросил
дорогу в Горный замок.
Услышав этот вопрос, итальянец снял шапку и, подойдя к Глиндону,
положил свою руку на шею его лошади.
- Значит, вы тот, кого ждет наш шеф, синьор? - сказал он тихо. - Он
поручил мне проводить вас в замок. И надо сказать правду, что иначе с вами
могло бы случиться несчастье.
Он отошел немного и крикнул:
- Эй, вы! Друзья, впредь и навсегда уважайте этого кавалера. Это гость
нашего возлюбленного патрона из Горного замка. Да живет он долгие годы. И да
пребудет он, как и его хозяин, в безопасности днем и ночью, в горах и в
ущельях, да минет его нож и пуля в опасности и в жизни. Горе тому, кто
тронет хоть один волос на его голове или хоть одну монету в его кошельке. С
сегодняшнего дня и навсегда мы будем уважать его и верно служить ему до
смерти!
- Да будет так! - хором отвечала сотня голосов, и все собрались вокруг
путешественника.
- И, - продолжал странный покровитель, - чтобы его всегда можно было
узнать, я повязываю его белым шарфом и говорю ему священный пароль: Мир
храбрым! Синьор, пока вы будете носить этот шарф, самый гордый между нами
поклонится вам. Если вы произнесете этот пароль, самые храбрые сердца
склонятся перед вашей волей. Если вам понадобится убежище, если вы захотите
отомстить, или завоевать красавицу, или уничтожить врага, скажите священное
слово, и мы ваши! Не так ли, друзья?
И снова грубые голоса закричали "Да будет так!".
- А теперь, - шепотом прибавил итальянец, - если у вас есть несколько
лишних монет, то бросьте их толпе, и едем!
Глиндон, восхищенный этим заключением, опорожнил на дорогу весь свой
кошелек, и в то время, как мужчины, женщины и дети среди брани,
благословений и проклятий оспаривали друг у друга добычу, бандит взял за
повод лошадь Глиндона, заставил ее скорой рысью проехать улицу деревни,
повернул налево, и через несколько минут деревня и жители исчезли, а по обе
стороны дороги отвесно поднимались горы. Тогда проводник выпустил повод и,
замедлив шаги, устремил на Глиндона полусерьезный, полунасмешливый взгляд.
- Ваше сиятельство, может быть, не ожидали такого дружеского приема? -
сказал он.
- По правде сказать, его трудно было и ожидать, так как синьор, к
которому я еду, не скрыл от меня истинного характера соседнего с ним
населения... А как ваше имя, друг мой, если я могу вас так назвать?
- О, не церемоньтесь со мной, ваше сиятельство... В деревне меня
обыкновенно зовут маэстро Паоло. Прежде у меня, правда, было довольно
двусмысленное прозвище, но я забыл его с тех пор, как удалился от света.
- Что заставило вас поселиться в горах?
- Откровенно говоря, синьор, - отвечал с веселой улыбкой бандит, -