До того — не по адресу!
 
   ________
 
   А «греческим» Вы обольщены из-за Вашего тяжкомыслия, — думия (у Вас Schwerblut [1366]и, вообще, Geist der Schwere, [1367]это не плохо — я только отмечаю…)
 
   Вам труднее понять непосредственное.
 
   ________
 
   «Народный элемент»? Я сама народ, и никакого народа кроме себя — не знала, даже русской няни у меня не было (были — немки, француженки, и часть детства — к отрочеству — прошла за границей) — и в русской деревне я не жила — никогда. В русской природе — да. И отец — владимирский: из старого (непрерывного и нспрервавшегося) священнического рода: дремучего. Мы, по отцу с Бальмонтом — земляки. [1368]
 
   ________
 
   Лучшая вещь Гронского — Белла-Донна. Вещь его 18–19—20-летия: когда дружил со мной. О его книге [1369]я бы написать не взялась: всё было дано в Белла-Донне, и всё дальнейшее — постепенное отбирание этого всего. «Муза Горных Стран» — просто скучна. После меня он впал в церковность, а от священников — какие стихи?? У Гронского одна вещь: Белла-Донна. (Впрочем, Спинозы [1370]— я не знаю. Есть кажется еще одна моя (т. е. сильная — и в мои времена) — о летчике. [1371]Отец мне читал отрывки. Но увидите, что Б<елла>-Д<онна> окажется — лучшей.)
 
   Слух — без ушей, взгляд — без очей. [1372]
 
   (Н. Г.)
 
   ________
 
   Жатвы — без рук, клятвы — без губ.
 
   (МЦ. — те самые Переулочки)
 
   и еще, в 1 ч<асти> Тезея — Ариадне, — сейчас словами не помню, но то же самое.
 
   Когда вещь сильна, она еще не переимчивость, а — преемственность.
 
   В слабой вещи — о лесах севера [1373]— у Г<рон>ского явное подражание Блоку (кажется 1932 г. — т. е. давно — о — расставшись со мною).
 
   Гронского в Белла-Донне я чувствую своим духовным сыном.
 
   Он был собой — пока он был мной.
 
   ________
 
   Поплавского не только последним певцом, но вообще поэтом — не считаю. У него была напевность, ничуть не лучше чем у Д. Ратгауза. [1374]Только Ратгауз брал у Фета, скажем, а Поплавский КРАЛ у раннего Блока и всегдашнего Пастернака.
 
   ПЛАГИАТ.
 
   Доказать — берусь.
 
   ________
 
   Ну, вот. Устала. Возвращаю два купона. — Жаль негатива. — Повторяю: — молчите.
 
   Простите, что перепутала страницы, но писала с зверской головной болью: отписывалась, зная, что если не сразу — то никогда.
 
   МЦ.
 
   Пример «дубасят…» (М<аяков>ский и Ц<ветае>ва «дубасят»)
 
Никто ничего не отнял!
Мне сладостно, что мы врозь!
Целую Вас — через сотни
Разъединяющих вёрст! [1375]
 
   Это, по-моему, называется — ПЕТЬ. И таких примеров — ТОМА.
 
   Нет, голубчик, ни в какие Вы меня схемки не загоните!
 
   Вам придется либо признать простое чудо, либо — сознательно его искажать — и, третье либо:
 
   — отказаться.—
 
   ________
 
   В Ваших стихах хороши строки:
 
И в потомстве ты не тот
И в раю — не тот, не ты [1376]
 
   ________
 
   23-го ноября 1936 г., понедельник
 
   Vanve (Seine)
 
   65, Rue J. В. Potin
 
   Милый Юрий Иваск,
 
   Никакой статьи не получила — потому и задержала ответ, что каждый день я ее ждала, но очевидно она пропала в Совр<еменных> Записках или просто по дороге — если простое imprim? [1377]— так что не вините меня в небрежности. Очень жаль, что не прочту до печати (если появится!) [1378]но м. б. — для Вас—лучше, т?к Вы будете вполне самостоятельны в своей оценке: всё равно всей меня не дадите, дадите свою меня — и пусть будет так.
 
   Вчера у меня был молодой поэт А. Штейгер, [1379]очень больной, хотя вид — здоровый — впервые в Париже после 11/2 года санатории — я спросила, что он делает, когда лежит (лежит — всегда) — ответ: — Составляю антологию русской поэзии, от самых ее истоков — для себя. — Тогда я подумала о Вас (эта антология — просто тетрадь его любимых стихов), знающем столько чудных старых, и дала ему Ваш адрес, чтобы послал Вам свои книги (он давно собирался, но никто из друзей (а по мне — «друзей») ему Вашего адр<еса> — по небрежности или другому чему — не давал, а я сама предложила, и он страшно обрадовался, и Вы наверно на днях получите от него письмо и книги. С ним ст?ит переписываться, и, во всяком случае, ему нужно ответить, он очень доброкачественен, несмотря на любовь к Поплавскому и дружбу с Адамовичем. И — не забудьте — трудно-больной.
 
   _________
 
   А нынче получила книжку Kamena [1380]с переводом моего Прохожего. По-моему — у меня — проще. Я бы нашла двусловный возглас (лейтмотив всей вещи) — Прохожий! Остановись. — Говорю, что нашла бы, п. ч. только и делаю, что ищу и нахожу, переводя на французский Пушкина (стихами, конечно, и правильными стихами). М. б. некоторые мои переводы появятся, тогда пришлю Вам, — это сейчас моя главная работа.
 
   ________
 
   Итак, статья не дошла и очевидно пойдет без моего просмотра. В добрый час! Во всяком случае Вы — первый (за 25 лет печатания и добрых 30 серьезного непрерывного писания) который отнеслись ко мне всерьез. Сердечный привет я благодарность.
 
   МЦ.
 
   Р. S. Пришлите мне, пожалуйста, виды Печор [1381]— побольше, с природой. Я там никогда не была, но места — родные.
 
   И нет ли там, у крестьян, старинных серебряных вещей, — я видела оттуда чудную огромную серебряную цепь, вроде как из серебряных р?кушек — привезла поэтесса 3. Шаховская — и на открытках с крестным ходом, у всех крестьянок — такие. И, кажется, у вас замечательный янтарь. Но искать нужно по домам, а не в антиквариате.
 
   Узнайте и напишите мне цену (серебра и янтаря) — у меня за переводы могут быть деньги и хорошо было бы их превратить в такое, сказочное.
 
   Переслать можно было бы с оказией.
 
   ________
 
   Очень надеюсь на Вашу исполнительность — другого бы не просила.
 
   18-го декабря 1936 г., пятница
 
   Vanves (Seine)
 
   65, Rue J. В. Potin
 
   Милый Юрий Павлович,
 
   — В Вашем отчестве я утвердилась после вчерашнего знакомства с Вильде. [1382]Вы его помните? Вы учились с ним во II или III к<лассе> гимназии — и Вас тогда звали Теленок. Все к Вам собираются летом:
 
   Штейгер, Унбегауны (он и она), Зуров, Вильде — все кроме меня, которая ничего не знаю ни о лете ни о своих будущих летах.
 
   Вы заинтересовались Штейгером — расскажу Вам о нем. Это — обратное Тройскому — м. б. я уже всё рассказала — и сказала. Я с ним дружила (письменно) всё лето, теперь встретилась, и мне с ним трудно потому что он ничего не любит и ни в чем не нуждается. Всё мое — лишнее. Но Вы всё-таки — попытайтесь, Вам — мужской дружбе — он м. б. и откроется (приоткроется). Живет он далеко загородом, в русском доме отдыха, адрес — если Вам нужно — 26, Avenue Chilperic Noisy-le-Grand (Seine). Сейчас он приблизительно-здоров, т. е. зал?чен. А сестра его, Головина, совсем погибает от туберкулеза — недавно был в пользу ее большой вечер поэтов, но везти ее сейчас в Швейцарию нельзя — до того плоха. Оба они — существа городские.
 
   — Ну, попытайтесь, м. б. и воскресите — не его (думаю, его тайна: Und wir sind von jenen Asren — Welche sterben wenn sie lieben, [1383]я его тайны не выдаю, она в каждой его напечатанной строке) — не его, а что-то — в нем, хотя бы интерес к самому себе, мне это не удалось, и я с этим интересом к нему — одна осталась. Если когда-нибудь встретимся — расскажу.
 
   В воскресенье, 20-го, его вечер, два стиха прочтет сам, остальное — Смоленский и Одоевцева, [1384]самые непереносимые кривляки из всех здешних молодых поэтов. Еще — Адамович почитает: Ш<тейге>р — ег? выкормыш
 
   _______
 
   Вчера, у Унбегаунов (Вы о нем наверное слышали: блестящий молодой ученый-филолог — получил премию — читает здесь и в Бельгии — русский немец вроде Даля [1385]— неустанный пешеход — мой большой друг) — много говорили о Вас, с моей помощью — целый вечер. Wilde рассказывал про теленка, Зуров про летнюю встречу с Вами и биографическое, я противуставляла Вас одного — всем молодым парижским (м. б. были и обиды…), цитировала: — «Хочу в Испанию, хочу в Россию, хочу в Германию… — но мне хорошо и здесь» — (А Штейгер не хочет ни в Испанию, ни в Россию, ни в Германию, ни ко мне в Ванв, ни, главное, к себе).
 
   Дать можно только богатому и помочь можно только сильному — вот опыт всей моей жизни — и этого лета.
 
   Но не слушайте меня, Юрий Павлович, — попытайтесь. М. б. Ваши дары (в меру) — и придутся.
 
   <Приписка на полях:>
 
   Спасибо за Германию. С нею — умру.
 
   _______
 
   Бальмонт совсем выздоровел, провела с ним недавно три часа в восхищенной им беседе, но продолжает жить в сумасшедшем доме, п. ч. там — больше чем за полгода — задолжал. (Так продолжают брать в кредит с отчаянья…)
 
   Бунин то в Риме, то в Лондоне.
 
   Зайцев потолстел, поважнел и всей душой предан Генералу Франко — так и ходит с поднятой рукою и даже — ручкой. («Merci, merci, merci…»)
 
   О себе. Пишу Мой Пушкин (прозу) и жду у моря погоды с моими пушкинскими переводами, за устройство которых (с любовью) взялись Слоним и Вейдле, но о которых пока ни слуху ни духу.
 
   Еще о себе: погибаю под золою трех дымящих печей qui me prennent le plus claire de mon temps [1386](пол-утра сжирают!) — под грудами штопки — сын растет и рвет, а у меня нет Frau Aja, которая бы посылала, как — помните? — «Da — die neuen Hemde [1387]f?r den lieben Aug<u>st! Mag er sie gesund und fr?hlich verwachsen und zerreissen… [1388]» и под грудами посуды — и под грудами стирки: нас четверо, а руки одни: мои.
 
   Сначала 1917 г. — 1922 г. — зола России, потом: 1922 г. — 1937 г. — зола эмиграции, не иносказательная, а достоверная, я вся под нею — как Геркуланум [1389]— так и жизнь прошла.
 
   Не жалейте!
 
   МЦ.
 
   <Приписка на полях:>
 
   Что мне Вам подарить: вещь, а не книжки и фотографии. Летом будет оказия. Я серьёзно спрашиваю — подумайте. Вещь на каждый день и навсегда. У меня есть флорентийский портсигар — Вы курите?
 
   25-го января 1937 г., понедельник
 
   Vanves (Seine)
 
   65, Rue J. В. Potin
 
   Милый Юрий Иваск,
 
   Наконец-то получила Вашу статью и, сразу скажу — разочарована.
 
   Нужно было дать либо единство, либо путь (лучше оба, ибо есть — оба, и вопиюще — есть!) Вы же всё, т. е. двойную работу 20-ти лет, свалили в одну кучу, по мере надобности данного утверждения выхватывая то или другое, разделенное двадцатью годами жизни — не подтверждая строкой 1936 г. строку 1916 г. или, наоборот, одну другой не противуставляя — а смешивая. Т?к нельзя.
 
   Общее впечатление, что Вы думали, что в писании выяснится, и не выяснилось ничего.
 
   О таком живом, как я и мое, нужно писать живому. Вы же всё свое (в этой статье безысходное) умствование, весь свой мертвый груз приписали мне. Всё это ведь любящему мои стихи в голову не придет (и не приходило), вообще мои стихи не от головы и не для головы, здесь глас народа — голос Божий, и я скорее согласна с первым встречным, стихи любящим и сразу взволнованным — чем с Вами.
 
   Чтобы Ваша статья вышла удачной. Вам нужно было бы взять из меня то, что Вы любите и знаете — и можете: то, что Вы называете архаикой, и в этом оставаться и работать, ибо тут и для головы — пища:
 
   и замысел, и действие, и ошибка характеров и Ваш любимый язык.
 
   Но называть декадентскими стихами такой детской простоты высказывания, такую живую жизнь:
 
   Не думай….
 
   У вас на живую жизнь — дара нет. Вы и здесь ищете «la petite b?te», [1390]а есть вещи — сплошные grandes b?tes, [1391]вне литературных теорий и названий, явления природы. На это Вас не хватило. На всякого мудреца довольно простоты.
 
   ________
 
   О моей русской стихии — смеюсь. Но, помимо смеха, цитировать нужно правильно, иначе — недобросовестно. [1392]
 
Речка — зыбь,
Речка — рябь,
Руки рыбоньки
Не лапь.
 
   Чт? это? ВЗДОР. И автор его — Вы.
 
Речка — зыбь,
Речка — рябь.
Рукой рыбоньки
Не лапь.
 
   (Ты — своей рукой — меня, рыбоньки. А не то:)
 
Не то на кривь
Не то н? бок
Раю-радужный
Кораблик —
 
   т. е. тронешь — всё кончится.
 
   Ясно?
 
   Нужно уметь читать. Прежде чем писать, нужно уметь читать.
 
   В Переулочках Вы просто ничего не поняли — Keine Ahnung. [1393]Раскройте былины и найдете былину о Маринке, живущей в Игнатьевских переулочках и за пологом колдующей — обращающей добрых м?лодцев в туров. Задуряющей. У меня — словами, болтовней, под шумок которой всё и делается: уж полог не полог — а парус, а вот и речка, а вот и рыбка, и т. д. И лейтмотив один: соблазн, сначала «яблочками», потом речною радугою, потом—огненной бездной, потом — седьмыми небесами… Она — МОР?КА и играет самым страшным.
 
   А КОНЬ (голос коня) — его богатырство, зовущее и ржущее, пытающееся разрушить чары, и — как всегда — тщетно, ибо одолела — она:
 
   Турий след у ворот [1394]— т. е. еще один тур — и дур.
 
   ________
 
   Эту вещь из всех моих (М?лодца тогда еще не было) больше всего любили в России, ее понимали, т. е. от нее обмирали — все, каждый полуграмотный курсант.
 
   Но этого Вам — не дано.
 
   ________
 
   Но — я должна бы это знать раньше.
 
   Ваше увлечение Поплавским, сплошным плагиатом и подделкой. Ваше всерьез принимание Адамовича, которого просто нет (есть только в Последних Новостях). [1395]
 
   Вы настоящего от подделки не отличаете, верней — подделки от настоящего, оттого и настоящего от подделки. У Вас нет чутья на жизнь, живое, рожденное. Нет чутья на самое простое. Вы всё ищете — как это сделано. А ларчик просто открывался — рождением.
 
   ________
 
   И еще — какое мелкое, почти комическое деление на «Москву» и «Петербург». Если это было топографически-естественно в 1916 г., [1396]— то до чего смешно — теперь! когда и Москвы-то нет, и Петербурга-то нет, и вода — не вода, и земля — не земля.
 
   Т?к еще делят Адамовичи, у к<отор>ых за душой, кроме Петербурга, никогда ничего в не было: салонного Петербурга, без Петра!
 
   ________
 
   Да, я в 1916 г. первая т?к сказала Москву. (И пока что последняя, кажется.) И этим счастлива и горда, ибо это была Москва — последнего часа и раза. На прощанье. «Там Иверское сердце — Червонное, горит». [1397]И будет гореть — вечно. Эти стихи были — пророческие. Перечтите их и не забудьте даты.
 
   Но писала это не «москвичка», а бессмертный дух, который дышит где хочет, рождаясь в Москве или Петербурге — дышит где хочет. [1398]
 
   Поэт есть бессмертный дух.
 
   А «Москва», как темперамент — тоже мелко, не та мера. И, главное, сейчас, плачевно-провинциально: новинка с опозданием на 20 лет: н? целое поколение.
 
   Этой статьей, в доброй ее половине. Вы попадаете в «сердце» Монпарнаса [1399]и соседство России не уберегло!
 
   Жаль!
 
   ________
 
   Со Штейгером я не общаюсь, всё, что в нем есть человеческого, уходит в его короткие стихи, на остальное не хватает: сразу — донышко блестит. Хватит, м. б., на чисто-литературную переписку — о москвичах и петербуржцах. Но на это я своего рабочего времени не отдаю. Всё, если нужна — вся, ничего, если нужны буквы: мне мои буквы — самой нужны: я ведь так трудно живу.
 
   И, сразу вспомнила: зола, и Ваше: из-под этой, из этой золы…
 
   Насколько Вы одарённее (и душевно, и словесно) в письмах. (Я это же, этим летом, писала Штейгеру.) Так в чем же дело? Бумага — та, рука — та. Вы — тот…
 
   М. б., оттого, что — «литература»? (Точно это — есть!)
 
   ________
 
   Н?, не сердитесь. Выбора не было, и Вы правды — заслуживаете. А если мне суждено этим письмом Вас потерять — то предпочитаю потерять Вас так, чем сохранить — иначе. Ну, еще один — не вынес!
 
   Всего доброго — от всей души.
 
   МЦ.
 
   Когда говоришь о громкости, нужно говорить и о тихости: у меня есть стихи тишайшие, каких нет ни у кого.
 
   ________
 
   Меня вести можно только на контрасте, т. е. на вс?присутствии: наличности всего. Либо брать — часть. Но не говорить, что эта часть — всё. Я — много поэтов, а к?к это во мне спелось — это уже моя тайна.
 
   27-го февраля 1939 г., понедельник Paris, 15-me — Boulevard Pasteur — H?tel Innova, Ch<ambre> 36
 
   Милый друг — как странно (верней — нестранно, ибо со мной так случается — каждый день — всю жизнь — и мой ответ — не удивление, а узнавание): вчера вечером я — в связи с Н. Н. Гронской — долго рассказывала о Вас Мирре Бальмонт — XVIII русский век — Печоры — линия Печоры — Париж — снега — те и эти… — и ее возглас был: — Да, это, должно быть — замечательный человек! — и прийдя домой — Ваше письмо, последнее слово которого: — Жаль, что тогда не застали Н. Н. Гронской.
 
   А я уже не застала ее — никогда: написала дважды — ответа не было — я знаю, что письма дошли — дружба 12-ти лет — но я устала не понимать других — и перестала думать. Приняла — непонятное. А знаете разгадку? Оказывается, она за это время вышла замуж — за человека, к которому 12 лет назад ушла от мужа — и сына — и теперь (муж умер) «священники» потребовали — венчания. И она — кажется — как раз венчалась в те дни, когда мы с вами стояли у темных окон — т. е. окончательно уходила от сына. И опять — мое вечное (как когда 14-ти лет в первый раз прочла Анну Каренину): — Я бы так — не поступила. — Но в каком человеческом случае я бы «так поступила», и когда (люди) поступали — как я? Я ничего не хотела в жизни — чего хотели и продолжают хотеть и будут продолжать хотеть люди — ни денег, ни любви (счастливой), ни славы, которую отпихивала обеими руками и от которой даже отбивалась ногами — как от насилия…
 
   Сейчас я бываю в доме, где у ребенка — два отца, два налицо, тут же: вместе за одним столом и над одной колыбелью — и я опять ничего не понимаю: ни пришлого отца, ни домашнего, а особенно — матери, на месте которой — с лежачего места которой я бы — встала, и отцов — отправила, а ребенка — оставила. А она — одинаковым голосом — с постели — с двумя, и м. б. гадает: чей? а я бы знала: ничей — мой.
 
   И, всё-таки, в быту — сам быт — ее считает «нормальной», а не меня.
 
   Все мои непосредственные реакции — обратные. Преступника — выпустить, судью — осудить, палача — казнить, и у меня чувство, что все, все, за редчайшими исключениями, родились мимо.
 
   …Прихожу в другой дом, где дети школьного возраста. 12 ч. дня — мать еще не встала, п. ч. ежедневно ложится — в 5 ч утра. И этого я не понимаю. Т. е. — ложилась и я («Где ночи те, когда я спать ложилась — В шестом часу утра?» [1400]) — а иногда и совсем не ложилась: сразу «вставала»! — но когда ложилась — вставала в обычные семь, и только так чувствовала себя вправе — на все «беззакония». И уже не могу дружить (с той лежачей), уже — трещина.
 
   И, чтобы кончить об этом — у меня вечное чувство, что не я — выше среднего уровня человека, а они — ниже: что я и есть — средний человек.
 
   Есть средняя собака, средняя лошадь, а я — средний человек, и моя необычайная «сила», про которую мне столько пели (на мне катаясь!) — самая — «обычайная», обычная, полагающаяся, Богом положенная, — что где-то все такие.
 
   Когда однажды, в 1920 г., в Москве — был потоп и затопило три посольства — все бумаги поплыли! и вся Москва пошла босиком! —
 
   С. М. Волконский предстал в обычный час — я, обомлев: — С<ергей> М<ихайлович>! Вы? В такой потоп! — «О! Я очень люблю дождь. И… мы ведь сговорились…»
 
   — я узнала свое, себя, свой рост, свою меру человека — и всё же была з?лита благодарностью.
 
   Но так как такое (не такие потопы, а такие приходы) — раз в жизни, а обратное — каждый день все дни, я так до конца и не решила: кто из нас урод? я? они?
 
   ________
 
   Новый лист — и о Вас.
 
   Вы все говорите о друге, и только мечта об этом друге могла Вас — поэта — все ваши парижские вечера уводить от меня (поэта). (Я назначил сегодня Иксу. Меня сейчас ждет Игрек.) (А вдруг??) — Не поэтов же Вы в них любили — и ждали?
 
   А вот Вам — в отдаленный ответ — рассказ — мне одного странного человека — азартный игрок — гениальный актер (одной роли), потом — иезуит — потом кюре корсиканского горного гнезда… «Я повел его в кафе и заказал ему кофе и пирожных…» (Это было в Германии и в Германии был голод) — «и он, робко, но твердо: „Нет, пожалуйста, не надо пирожного! Мне не хотелось бы, чтобы мне еще что-нибудь было приятно с Вами — кроме Вас: Вас самого Вас одного“.
 
   Мальчику было 15 лет, был немец (мой друг был русский… [1401]). Что с ним? И что — с тем? (Корсиканским кюре. Был, между прочим, ближайший друг Скрябина.)
 
   Любуюсь, как благородство Вашей природы исправляет и направляет слабость Вашей породы. Ваш случай сложен и трагичен — тем, что он духовен, что свою беду Вы втащили (как мужик — Г?ре) — на горбу — на гору — и там поселили и возвеличили. [1402]Вам с Вашей бедой — трудно будет, и трудно — есть. Вы ищите — себе равного и, по возможности — себе главного, а не забудьте, что если это вообще — чудо, то в Вашем случае — из чудес — чудо, ибо Вам приходится выбирать не из всего мира, а из касты, где — знаю это по опыту — всё лучшее высшее вечное идет к женщине, и только „остатки сладки“ — к мужчине. Ваши на мужскую дружбу — неспособны. Душу всех этих моих друзей всегда получала я, и если кто-нибудь меня на свете любил (как мне это подходило) — то это — они.
 
   (Говорю о лучших — об отдельных не говорю вовсе, и если заговорю — то только с абсолютным презрением: как о каждом профессионале живой души: соблазнителе малых сих — к какому полу они бы ни относились.)
 
   Вы хотите—целое, а будет Вам — половинка (и то!).
 
   …Да, мы с Вами хорошо подружились, не теряя ни минутки, и мне страшно жалко, что я Вам ничего не подарила, это так <на> меня непохоже! но Вы так сопротивлялись — и так мало было времени — первая минутка уже была последняя! — а Ваш карандаш (ди-ивный!) всегда при мне и, надеюсь, будет мне служить до конца дней.
 
   С Вами, помимо всего уютно, с Вами — как с собой, и от Вас как раз столько сердечного тепла, чтобы при встрече порадоваться, и, прощаясь — не жалеть, или — чуть-чуть пожалеть. Чтобы было совсем хорошо с человеком, нужно быть от него свободным.
 
   Спасибо Вам за всё: совместный холод — которого я не замечала, совместное стояние у темных окон, совместное обогревание в первом — неважно! да и времени нет! — кафе — за подаренный карандаш, за обещанное полотенце [1403](NB мне важно обещание: желание другому — радости) за постоянное <пропуск>.
 
   Спасибо за книжку — дошла и прочла. [1404]
 
   Мой адрес пока — прежний и очень рада буду письмам. Морозы прошли, на днях будет весна, и я с наслаждением поездила бы с Вами по всем загородам — у меня нет спутника — на весь Париж — никого. Есть городок с дивным названием Mantes, я туда давно рвусь — там собор и сады — и больше ничего. Нет! еще поезд, который люблю — безумно. — Жаль. —
 
   Сердечный привет от Мура: Вы ему очень понравились. Нынче говорю ему о двух мальчиках, с к<оторы>ми хочу его познакомить (он не хочет: собирают марки!) — Они мне показали всех своих медведей, и у них есть рулетка, и они мне сразу предложили с ними играть… Мур: „Еще бы! Кто Вам чего не предложит! Вы — как медведь! взять за губу — и повести“.
 
   Похоже? — Похоже.
 
   МЦ.

ШЮЗВИЛЛЮ ЖАНУ

   Рождество 1909 г. — Рождество 1930 г.
 
   Москва — Медон
 
   Дорогой Жан Шюзвилль!
 
   Вы еще помните обо мне? Вы были так молоды, мы оба были молоды. Это было в Москве. Было Рождество. Шел снег. Вы писали стихи. Я писала стихи. Мы читали их мадемуазель H?l?ne Guedwillo [1405]
 
   Вы любили Франсиса Жамма, я любила Эдмона Ростана. Но мы хорошо понимали друг друга. Мадемуазель Guedwillo любила стихи и молодость.
 
   Приехав в 1925 г. в Париж, я уже не возобновила связей ни с кем из моего детства. Прошлое всегда в прошлом, а это прошлое (война, революция) было абсолютно прошлым, никогда не существовавшим.
 
   Но я все же никогда не могла услышать Ваше имя без того, чтобы в моем воображении не возникли Москва — снег — Рождество — очки — молодость — это видение тотчас вызывало улыбку, которая устанавливала между моим собеседником и мной большую дистанцию, чем та, что отделяет 1909 г. от 1930 г. Вас я впускала в свое детство, а мой собеседник оставался за его пределами,
 
   ________
 
   Дорогой Жан Шюзвиль, когда мадам Г<ородецк>ая [1406]передала мне Ваш сувенир, [1407]— не будем бояться громких слов, которыми все равно невозможно выразить наши ощущения, — я испытала чувство, похожее на воскрешение: не Ваше воскрешение, а именно мое, я воскресла такой, какой была в прошлом.
 
   То, что не засвидетельствовано, никогда не существовало. Я — это то, что не засвидетельствовано.
 
   Дорогой Жан Шюзвиль, в жизни я, как правило (сама того не желая), приносила сама себе больше вреда, чем добра. Особенно своими письмами. Я всегда хотела быть собой, собой целиком. Часто я зря преувеличивала.