Страница:
[1704]— это слишком холодно, так же intime
[1705]— не годится, это нужно давать через образ, через предмет, а не через определение, это не тот словарь. Самое лучшее место из всех стихов:
fier, — нехорошо, ибо и forteresse fi?re (еще — к?к!) gai — ничтожно, grand — общё, нужно впечатление радости, неплохо — clair, ибо forteresse [1708]— темна, но можно (убеждена!) найти и лучше. Но clair — неплохо: прочтите себе вслух.
Prose quotidienne — нехорошо, общее место, эти два слова сами — prose quotidienne, lutte quotidienne — уже лучше, хотя тоже общё, здесь дело в существительном — cr?ve — неплохо, но не идет к общему тону стихов, (са les fait exploser) — xoтя, в связи с r?ves — неплохо (но всё же не советую). Хорошо было бы — mort, возле этого и сказать, ибо здесь можно по двум дорогам: 1) либо вещь, к<отор>ая бывает каждый день (напр<имер>, lutteguerre 2) либо вещь, к<отор>ая бывает только раз — mort [1709]— и всё-таки каждый день.
Ну, вот — пишу безумно н?спех. Пришел налог, нужно собрать книги на продажу, готовить обед, править очередные оттиски — я минутами отчаиваюсь — ибо время уже не терпит
Пожелайте мне куражу!
Обнимаю
М.
Пишите Люсьену — но не отсылайте — бессмысленно. Вы когда-нибудь возьмете его стихами — напечатанными. Он себя в них узн?ет. Такого возьмешь — только песней!
<Приписка на полях:>
Р. S. Вам еще будут от меня подарки — прощальные.
Умилена — марками. Всесильный бог деталей — Всесильный бог любви…
Р. S. Бедный Мур притащился обратно с пакетами. Вы 21 пишете как 91, и он искал 91-го, а такого совсем нет. И всё привез обратно. Теперь — попробуем — 21-го!
22-го июня 1938 г., среда
Vanves (Seine)
65, rue J. В. Potin
Дорогая Ариадна!
Не судьба: Мур вторично ездил с книгами и рукописями — на этот раз по номеру 21-му, который оказался — maison d?saffect?e depuis 30 ans [1710]— с ржавой решеткой и полной глухонемостью. Мур долго стоял и стучал — мимо ехал почтальон-негр — он-то его и утешил: faut pas frapper: personne viendra: personne depuis 30 ans. [1711]
A 91-го — как я Вам уже писала — вовсе не оказалось, ибо улица (Erlanger, — был у нас в России — в Крыму — в Ялте — дивный парк Эрлангера, а на даче мы жили) кончается на 67-ом.
Слава Богу, что я еще не навязала Муру 2 — 3-х Тьеров, т. е. два-три пуда — он и так вернулся grognant et grondant [1712]— жapa стоит удушающая.
Словом, пакеты лежат. Если сможете у меня быть еще 12-го — получите. И увидите — самый конец моего дома. Обнимаю Вас и даже не спрашиваю — что с номерами — я к таким вещам привыкла: j'en ai vu d'autres, вернее — je n'en ai pas vu d'autres: [1713]у меня целые города пропадали — не то, что номер?!
Буду рада получить от Вас весточку.
М.
11-го августа 1938 г., четверг.
Без адреса, потому что на днях будет новый: морской — но с числом.
Дорогая Ариадна,
Только что Ваше письмо и тотчас же отвечаю, — завтра уже не смогу: опять укладываться! — 15-го едем с Муром на океан — на 2–3 недели:
в окрестности Cabourg’a (Calvados) — 21/2 ч. езды от Парижа.
Бессмысленно ждать «? моря погоды» — не у м?ря, а у станции метро Maine d'Issy. А комната у моря — дешевле, чем в Исси. (Господи, как чудно было бы, если бы Вы туда ко мне приехали!! Там скалы, и ночная рыбная ловля: они бы — ловили, а мы бы — со скалы — глядели. А вдруг — сбудется?!)
Весь этот месяц доправляла свои неизбывные корректуры — и с собой везу («остатки сладки» — г?рьки!). Посылаю Вам (в подарок) уцелевшую корректуру своей Поэмы Горы — с?мой моей любовной и одной из самых моих любимых и самых моих — мот вещей.
Это было — и гора и поэма — в 1923 г. — 1924 г., в Праге, а та гора была — один из пражских холмов. Мне до сих пор больно — читать. А видеть его — уже не больно, давно не больно. От любви уцелели только стихи.
Он — молодец и сейчас дерется в Республиканской Испании. [1714]
_______
О другом: Лёше [1715]написала сразу после Вашего отъезда — и ни звука — с моего же разрешения: «Если хотите дружить — будем, не хотите, не будем, сложно отвечать — не надо: со мной спокойно — и просторно».
Я совершенно на него не обижена и сохраню о нем лучшее воспоминание. Он — очаровательный, а это — в нашем бедном мире — много.
________
«petits et sales…» [1716]
Она это будет повторять — всю жизнь. [1717]И всю жизнь — будем надеяться — будет уходить из общей комнаты — в сон — с кем нравится — или одинокий. Мне очень нравится, что она выбрала себе в дружбу самую старшую: воспитательницу. Но кого она будет выбирать потом — когда старших не будет?! Ей останется только величие.
Чудная девочка. С уже — судьбой: уже — бедой.
________
О моих приятелях: [1718]он — очень хорош: широк, добр и (польское происхождение) весел, но — без культуры и, чт? еще хуже — целиком под её владычеством: куриным (оцените созвучие! а это — т?к). До замужества она что-то любила (природу, немецкие книги, стихи, меня), выйдя замуж (первым браком) стала любить — его, а сейчас — любит только себя, то есть: только-всего. А он — любит её (которая — ничто, но — властное и самоутверждающееся ничто). Когда Наташа была маленькая, [1719]она часами рассказывала — всем и каждому — про её (она заикается) «какашки» (к?-к?-к?-кашки!), и — изредка — про кашки (рисовая и манная). Безумно — обидчива — предупреждаю: любит визиты, туалеты, всё «светское» и — это уже мания — никто ей этих визитов в туалетах — не отдает, и она об этом — часами. Страшно мелка — во всем! С другой бы женой он стал бы — мог бы стать — настоящим человеком, ибо основное — grandezza [1720]— есть, не хватает культуры, а это — наживное, а эта его утопит в болоте — индефризаблей, [1721]сервизов, труа-к?ров [1722]и «новинок» (читает только «новинки» — ее слово). Дикая мещанка. А отец — замечательный. [1723]А мать — святая. [1724]Но так как она кусок моей молодости (познакомилась в 1922 г., в чудной чешской деревне) — кусок моей Поэмы Горы — и так как она когда-то очень трогательно и действенно меня — любила — я ее всё-таки немножко люблю, хотя сейчас любить — совершенно нечего: н?кого.
Она очень ревнива (хотя любит — он) et le couve. [1725]Ревность к благополучию, к<оторо>го у нее не было ни дома, ни с первым мужем.
Умоляю это письмо или уничтожить — или хорошенько спрятать. Была бы катастрофа.
_______
Итак — ждите весточки, уже скорой. Как жаль, что от Вас до меня — такая даль! Что бы нашим океанам — сблизиться?!
Но т? даль — от Вас до Люсьена — посерьезней: нет, от Люсьена — до Вас, ибо это даль между слабостью и силой. Ну, будем надеяться… Больно, конечно, знаю это по своей легкой боли — когда не отвечали…
Работайте — ходите — живите — а время сделает своё. (От меня до Petite Sainte Th?r?se — рукой подать. Приехали бы — пошли бы вместе.)
Целую и люблю.
М.
<Приписка на полях:>
Ради Бога, уберегите письмо от глаз!!
Сроки мои еще совершенно не известны: не раньше 15-го сент<ября>, а м. б. и позже. Увидимся?
18-го августа 1938 г., четверг
Dives-sur-Mer (Calvados) 8, rue du Nord
Дорогая Ариадна! Правда — дивное имя? [1726]Был у меня когда-то — ровно 20 лет назад! — такой стих (кончавший стихотворение):
…Над разбитым Игорем плачет Див [1727]
(Див — неведомое существо из Песни о Полку Игореве, думаю — полу-птица, полу-душа…)
Наш Dives — полу-Guillaume-le-Conqu?rant, [1728]полу-рабочий поселок, с одним домом во всю улицу и под разными нумерами (казенные квартиры для заводских рабочих).
У нас с Муром большая светлая комната — в ней и готовлю — но мыться в ней нельзя: ничего нет: нужно — в кухне, а в кухне — всё семейство: отец, мать и четверо детей. Я нынче попросила хозяина выйти, он вышел — и тотчас же вошел, а я мыла ноги, более или менее в рубашке, он — ничего, ну и я — ничего. Мне показалось: он — не того, а он оказался: Ni-ki-t?: т?к его позвала хозяйка — и оказался — русским, русским отцом четырех нормандских детей, ни звука не знающих по-русски: за глаза старшего мальчика: непомерные, карие, жаровые (зачем ему такие?!) — душу бы отдала.
Море — верста ходу. Пляж — как все: слишком много народу и веселья: море на свой берег — непохоже. Мур с упоением играет с рабочим народом (малолетним, мужского пола) — и немножко отошел от своих газет. — Ехали через Lisieux, видели уж-жасный!! мавританский собор, думающий почтить память Св. Терезы, но и другое видели — монастырь, в глубине города, тот о котором она — сорок лет назад: — C’est le froid qui m’a tu?e. [1729]
Городок гористый, прелестный.
________
Думаю пробыть здесь три недели, так что — надеюсь! — еще увидимся. Но этот раз будет — последний раз (О Боже, Боже, Боже! чт? я делаю?!) [1730]
Пишите. Это последний срок для родных голосов. Потом (как в моей Повести о Сонечке) началось молчание.
_______
Получили ли мое предотъездное письмо, где я писала Вам о наших общих знакомых? Как Вам нравится (или не нравится) — девочка? [1731]
Между прочим, механическая страсть к стихам — как у матери.
— Ах, Люсьен, Люсьен! Всё понимающий и ничего не могущий. А не сделать ли ему переливание крови (Вашей)? Обнимаю и жду весточки.
МЦ.
3-го сентября 1938 г., суббота
Dives-sur-Mer (Calvados)
8, Rue du Nord
Дорогая Ариадна!
Пишу Вам уже на Париж, ибо Вы написали: с 3-го по 10-е. Увы! неужели только по 10-е? Ибо я раньше 10-го не выеду, а м. б. даже позже. В Париже меня ждет страшный неуют и в первый же день — необходимость выписаться и прописаться, ибо я сейчас не живу нигде: комнату в Исси — конечно — оставила (т. е. — бросила), в прежнюю ли гостиницу въеду или «обоснуюсь» в Париже — еще не знаю, ничего не знаю о своем ближайшем будущем, знаю только, что такая жизнь-страшно не по мне и — думаю — ни по кому.
Остающуюся неделю употреблю на окончание разных работ, забранных. Боюсь, что в Париже у меня уже досуга не будет. Сделаю — чт? смогу.
Вторая часть Сонечки (моей последней большой работы здесь) — и еще ряд вещей будут для Вас оставлены у Маргариты Николаевны Лебедевой — 18 bis, Rue Denfert-Rochereau-на случай, если бы нам больше не пришлось увидеться. Постараюсь успеть переписать для Вас ту вещь, которую мы вместе с вами правили (мои «варианты») — в Булонском лесу — помните? Другая такая же вещь для Вас уже переписана. Вы сами поймете, что надо будет беречь их от всех глаз.
Я давно уже не живу — потому что такая жизнь — не жизнь, а бесконечная оттяжка. Приходится жить только нынешним днем — без права на завтра: без права на мечту о нем! А я всегда, с 7-ми лет, жила — «перспективой» (мое детское слово, к<отор>ое мне представлялось в виде панорамы — тоже вещи из моего детства).
А «панорамы» — никакой. И — ненавижу гостиницу, в такой жизни для меня что-то — позорное, — точно я другого не заслужила! Пусть изба (как годы было в Чехии!) — но не «chambres meubl?es»! [1732]
— Ну — вот.
В море купались — раз: было грязно, мягко и холодно. Но были чудные прогулки по холмам и с далёким морем, с каждым шагом обретавшим всё свое величие. Были старые фермы и старые деревья — и вечно-юная зелень с вечно-жующими коровами. И хо-зяйство — как везде и всегда. Видите: еще есть, а я уже говорю: было! Из Парижа напишу сразу — дам адрес, к<оторо>го еще нет.
Обнимаю Вас и всегда помню и люблю.
М.
<Приписка на полях:>
Если сразу ответите — Ваше письмо меня здесь еще застанет. Хочу знать про конец Вашего лета, про Люлин коклюш (я знаю этот ужас!!) — про Ваши ближайшие планы, про Вашу «панораму» — ? d?faut de la mienne… [1733]
Мур еще вырос и делит свой 24-часовой досуг между Mickey и Humanit?e. В свободное от них время — велосипед. Но, несмотря на это «мне хорошо в его большой тени» (стих, кажется, Ахматовой). [1734]
17-го сентября 1938 г.
32, Bd Pasteur Innova-H?tel, ch<ambre> 36 Paris
Дорогая Ариадна!
— Правда — ирония: Innova — H?tel? Две иронии: Innova и H?tel — мне, любящей старые дома и, кажется, больше ничего — ибо в них все: и видения, и привидения, и трава сквозь щели (пола) и луна сквозь щели (крыши)… — это письмо могло быть написано сто лет назад — 1838! — оно и есть — сто лет назад — как наша дружба.
А Innova-H?tel — ich schenk es denen. [1735]
Большая комната и, если Мур не врет, в окне — церковь St. Germain d’Auxerrois’, а если даже врет — вообще церковь, старая, и уже в первое утро были похороны — сплошь розовые: три автомобиля розовых венков — и ни одного белого!
В комнате — кроме башни с часами — бютагаз, и умывальник с горячей водою, но места для хозяйства нет — и оно всё на полу — в полной откровенности и беззащитности: от чужих глаз — и наших ног: — Мур, не наступи в кофе! Мур, ты кажется наступил в картошку!
Но — полная свобода: никто не заходит и не убирает, а так как метлы нет — то всюду, постепенно — сначала мутончики, а потом — мутоны, — стада мутонов — и даже с курдюками! — а я — пастух…
Пятый этаж, лифта, слава Богу, нет (безумно его боюсь, а был бы — пришлось бы ездить, наживая себе не порок, а разрыв сердца — от страха!) — ну, живем, ничего не зная и всего ожидая… Говорят (неопределенно) — через две недели, месяц, но это — разное, а кроме того — сейчас историческая единица времени — час и даже десять минут…
Но так как я ничего сделать не могу — ни в своей истории, ни в общей — переписываю от руки — как древле монахи — свое самое ценное, никогда не напечатанное (три вещи) [1736]— чтобы потом вручить — Вам — с просьбой не бросать — даже во время бомбардировки…
— Пишите о себе, о Люле, о Люсьене (оцените тождество начал — разницу концов!) — о многоядной — это мне страшно нравится! — Вере… Скоро пришлю Вам Мурины летние карточки, есть хорошие. Жду письмеца. Сейчас едем с Муром в Zoo de Vincennes [1737]— пока еще не ушли на «зимние квартиры»… Обнимаю.
М.
<Приписка на полях:>
Пишите мне Efron, и Efron — здесь Zv?taieff не знают.
10-го ноября 1938 г.
32, Bd Pasteur
Innova-H?tel, ch<ambre>
36 Paris, 15me
Дорогая Ариадна!
Я сто лет Вам не писала, и Вы наверное думаете, что меня уже нет. Нет, я — есть, но есть только наполовину, в полном тумане своих и общих событий, дикоогорченная судьбой своей второй (а Муриной — настоящей) родины Чехии — и стольким другим!
О себе не знаю ничего, когда узн?ю — будете знать Вы.
Живем, пока что, с Муром в гостинице, смотрим на башню с часами (символическими! но чт? — не символ??) читаю много хороших книг, прочла: Madame Curie — par Eve Curie1 — написано лучше нельзя, но сама Eve — по некоторым пробившимся черточкам — несимпатична, прочла Le Juif S?ss (Jud S?ss — Вы наверное знаете?) Фейхтванглера, [1738]а сейчас читаю — в первый раз в жизни — полную Хижину дяди Тома, и скажу, что это — отличная книга — мужественная — и вполне современная. Все обиды — стары как мир.
Мур тоже висит в воздухе, т. е. не учится, но много читает и рисует и феноменально — растет: всё мал?, из всего вырос, и я целые дни всё выпускаю и надставляю.
Почти никого не видим, и к нам никто не ходит.
Пишите, дорогая Ариадна, о себе. Как дети? работа? Дружбы? Люсьен? Есть ли — радость?
Не собираетесь ли в Париж? Тогда — будет (у меня, во всяком случае!)
Кончили ли тот большой перевод?
Пишете ли стихи?
Если да — пришлите.
_______
Это — только оклик. Жду отклика.
А вдруг — мы вправду еще увидимся? У меня не было чувства последнего раза.
Целую Вас и жду.
МЦ.
1-го и 2-го, на родственных и дружеских могилах, [1739]много думала о Вашей Буте — mit Wehmut [1740](русского слова — нет) — вспоминала ее немецкие стихи про качели — и все то чудное время — ax!
В ней жило что-то тайное и жаркое, она так крепко целовалась на прощание, точно отчаивалась — сказать. Она наверное была бы поэтом.
26-го ноября 1938 г.
32, Bd Pasteur Innova-H?tel, ch<ambre> — 36 Paris, 15 me
Дорогая Ариадна,
Т?к — не надо и так — всё равно не удастся: это не Ваше (не наше) назначение в жизни. Посмотрите на свое лицо — и прочтите. Мы с вами обречены на мужество. Вертитесь как хотите, чт?-то в Вас не захочет: захочет — по-своему. Когда мне говорят о моем «великом мужестве» — отрешенности — бесстрашии — я внутренне — а иногда и внешне — смеюсь: ведь я на всё это — обречена: хочу — не хочу, и лучше — хотеть:
согласиться. Qu?lt Dich in tiefster Brust — Das harte Wort — Du musst — So macht Dich eins nur still — Das stoize Wort: ich will [1741](Детство — Freiburg im Beisgau [1742]— мною выбранный Spruch [1743]). Это и есть «воля к самому себе», вернее — вся пресловутая «воля к самому себе» есть только — согласие на самого себя: которого ты не выбирал — и может быть и не выбрал бы. Я всю жизнь завидовала: когда-то — простым «jeunes filles» — c женихами, слезами, придаными и т. д., потом — простым jeunes femmes [1744]— c простыми романами или даже без всяких — я всю жизнь завидовала — всем кто не я, сейчас (смешно, но это так) — особенно — Эльвире Попеско (моей любимой актрисе — из всех: не стыжусь сказать, что бегаю за ней по всем кинематографам — окраин и не окраин) и — мы с ней одного возраста — сравните, пожалуйста: чт? — общего? Ничего, кроме моей зависти — и понимания. Больше скажу — в любви — чего я над собой не делала — чтобы меня любили — как люб?ю — то есть: бессмысленно и безумно — и — было ли хоть раз?? Нет. Ни часу. J'avais beau oublier qui j’?tais (се que j’?tais!) — l’autre ne l’oubliait — jamais. [1745]
Другой пример: я год не писала стихов: ни строки: совершенно спокойно, то есть: строки приходили — и уходили: находили — и уходили: я не записывала и стихов не было. (Вы же пишете и знаете, что незаписанных стихов — нет, не только не записанных, но не написанных: что это — работа, да еще — какая!) И вот — чешские события, [1746]и я месяц и даже полтора — уклоняюсь: затыкаю те уши, не хочу: опять писать и мучиться (ибо это — мучение!) хочу с утра стирать и штопать: не быть! как не была — весь год — и — так как никто их не написал и не напишет — пришлось писать — мне. Чехия этого захотела, а не я: она меня выбрала: не я — ее. И написав почувствовала, что гора — с плеч, все ее отнятные горы — с моих плеч! — Не все: остается еще гора с первым в мире радием — но у меня нет учебника, и никто не знает, как эту мою гору — зовут: одни говорят «Monts M?talliques» (Железные?), другие — отроги Riesengebirge (Крканош), для меня она — гора Кюри: Mane et Pierre Curie: ихняя. Написала в Чехию, чтобы узнать реальное имя — и вот — жду. (Что для меня Чехия — Вы отчасти знаете из моей Поэмы Горы: «Наравне с медвежьим рвом — И двенадцатью апостолами…» Пражский медвежий ров (с русскими медведями, привезенными легионерами из Сибири) — и пражские апостолы: чернокудрый Иоанн и рыжий Иуда — и еще десять — проплывающие вокруг башни — в полдень и в полночь… Но не только это — Чехия, а сколько — еще! Хотя бы — первый радий. И Гёте, приносящий с прогулки — камни… И Гол?м… И только двадцать лет свободы… [1747])
Возвращаюсь к Вам: с Вами, Ариадна, было и будет так же и то же, и начнется с нет: нет — малодушию, нет — страху, нет — косности, нет — всему, что Вам не дано — даже на подержание, даже — вприглядку. А с этими нет, с первыми нет — неизбежно придет первое да. Ведь вся моя Чехия — началась с нет, и какое получилось — да. (Для пояснения: с нет — всему, что с ней сделали!) Я почувствовала — как ни смешно — нужна защита. Не даром же вся та Прага в ночь с 20-го на 21-е сентября была — один крик: — «Нас — бросили! Нам н? от кого ждать защиты!» И вот — старая басня:
Et s’il n’en reste qu’un — je serai celui-l?. [1748]
И вот, французский генерал, перешедший на чешскую службу, одинокий офицер, не сдавший оружия: шесть пуль — куда попало, седьмую — в себя, несколько писателей и композиторов, Madame Joliot-Curie (вспомнила материнский радий!].) — несколько русских — бывших студентов чешского университета, плачущих, что — не удалось умереть за Чехию — и я. И это — мы. И только на такое мы — я согласна.
…Ариадна, я тоже хочу спать.
…Ариадна, с начавшимися дождями и всё отступающим и отступающим отъездом — точно все корабли ушли! все поезда ушли! — я с утра до вечера одно хочу: спать, не быть. Но — ст?ит мне войти в комнату, где люди (редко, но бывает), как я — с изумлением — вижу, что все спят — кроме меня — все, думающие, что живут — и миром правят. И уже слышу свой голос: — Нет. Не так. Неверно. Неправильно. Бессмысленно. Преступно. И — Господи! до чего — не сплю!
Точно я кому-то слово дала — не спать до того сна. Точно я не вправе — спать: физически спать, на постели. Когда я в детстве просыпалась — в 9 ч. — мне было стыдно, и так — всю жизнь. И сейчас, проспав случайно 8 ч. (не бывает — никогда) я — темнее тучи: точно сделала — гадость. Исключение — сны. Когда я вижу сны, т. е. — когда я их помню — я — горжусь, как никогда не гордилась в день окончания двухтысячестр?чной вещи, — потому что сон — без моего участия, сам, данный, мне под?ренный, чье-то внимание, доказательство, что чего-то — всё-таки — ст?ю…
— т. е. непрерывно мне доказывал — и навязывал — мое высокое назначение, в котором я — ни при чем.
Пишу Вам всё это — потому что Вы такая же как я. Не говорите нет. Да.
Ваше нынешнее состояние — естественно. Вы остались с полными руками, когда хотели — чтобы и рук не осталось! — Бывает — Со мной было — всю жизнь. Разгадка в том, что — чтобы принять нужно неменьшую полноту — и силу — чем дать. Иди Вы к человеку с пустыми (просящими) руками — как все — как все женщины — Ваша пустота была бы принята. Только боги не боятся даров. Встретьте — бога.
Вы узн?ете его по неизбывной пустоте его приемлющих рук: по неизбывности его голода — на дар: сердечный жар. Бог есть — пожирающий. Сыты — только люди. Ваш Люсьен (как все мои Люсьены — их много — это — порода!) Вас — нас — обманули мнимыми голодом и жаждой: Аидовым теням нужна была лишь капля живой крови: мы несли — всю свою!
Но нас с вами, Ариадна, узнают — по неизбывности дара, который кончается (ли?) — только с жизнью. Поэтому — Люсьены кончаются, мы — нет. Не ставьте себя с ним рядом: Вы — не он: Вы — его обратное. Поставьте его перед собой — как камень преткновения — о который Вы только — (еще лишний раз!) преткнулись — на пути своего дара — богам. Любите его, конечно, но как это конечно похоже на кончено, не потому что (и т. д. и — много так далее), а потому что Вы — Вы, а не Ваша улыбчивая соседка по квартире, к<отор>ая дала бы ему — как раз в меру — своей скудости и его немощи.
Простите за резкость! Меня такие привидения — замучили, и всё-таки я их предпочитаю всем «реальным и нормальным».
не окончено и не отослано [1751]
МЦ
16-го января 1939 г.
Paris, 15me 32, Bd Pasteur, H?tel Innova, ch<ambre> 36
С Новым Годом, дорогая Ариадна! Все поджидала от Вас весточки и начинаю серьезно тревожиться — почему молчите? Неужели — т?к плохо? Не забудьте, что скоро — весна, что день уже вырос на 20 минут, что скоро снимете — теплое и наденете — свежее (я всегда лечусь — такими вещами: зализываюсь!) — что вдруг — неожиданно — Вы приедете в Париж и мы снова окажемся с вами в каком-нибудь саду, на какой-нибудь скамейке — только нас и ждавшей… А может быть даже поедем в какой-нибудь спящий городок — с чудным названием вроде Mantes [1752]и с единственным событием: собором. А м. б. — просто в Версаль (где я не была — годы: не с кем! ни с кем не хочется) где встанем наверху большой лестницы, по которой спустимся к воде, на мое любимое (совсем не версальское!) бревно.
У меня нет ни одной настоящей дружбы-есть хорошие отношения — а Вы знаете как это вяло и мало.
Единственная фабула моей жизни (кроме книг) — кинематограф. Видели ли Вы — La femme du boulanger [1753]с Raimu [1754]и целой деревней — невинных сердцем? Для меня сама деревня — её стены и улички и ворота — была бы фабулой, и я всегда удивляюсь, когда люди ищут — другой. Но для верности скажем — т?к: сосну я любила с такой же страстью, как другие человека, человека — avec le m?me d?tachement,
это полная (художественная) реальность — и неожиданность, хочется улыбнуться — до чего хорошо! Еще хорошо:
Les lettres du Prince Charmant
En khaki, l? — bas, sous les annes! [1706]
— противопоставление двух вещей по той же линии. Но beau — слабо, ищите сильнее, острее, непривычнее уху. Ищите среди односложных:
Je vivais dans un (beau) ch?teau —
Je meurs dans une forteresse [1707]
fier, — нехорошо, ибо и forteresse fi?re (еще — к?к!) gai — ничтожно, grand — общё, нужно впечатление радости, неплохо — clair, ибо forteresse [1708]— темна, но можно (убеждена!) найти и лучше. Но clair — неплохо: прочтите себе вслух.
Prose quotidienne — нехорошо, общее место, эти два слова сами — prose quotidienne, lutte quotidienne — уже лучше, хотя тоже общё, здесь дело в существительном — cr?ve — неплохо, но не идет к общему тону стихов, (са les fait exploser) — xoтя, в связи с r?ves — неплохо (но всё же не советую). Хорошо было бы — mort, возле этого и сказать, ибо здесь можно по двум дорогам: 1) либо вещь, к<отор>ая бывает каждый день (напр<имер>, lutteguerre 2) либо вещь, к<отор>ая бывает только раз — mort [1709]— и всё-таки каждый день.
Ну, вот — пишу безумно н?спех. Пришел налог, нужно собрать книги на продажу, готовить обед, править очередные оттиски — я минутами отчаиваюсь — ибо время уже не терпит
Пожелайте мне куражу!
Обнимаю
М.
Пишите Люсьену — но не отсылайте — бессмысленно. Вы когда-нибудь возьмете его стихами — напечатанными. Он себя в них узн?ет. Такого возьмешь — только песней!
<Приписка на полях:>
Р. S. Вам еще будут от меня подарки — прощальные.
Умилена — марками. Всесильный бог деталей — Всесильный бог любви…
Р. S. Бедный Мур притащился обратно с пакетами. Вы 21 пишете как 91, и он искал 91-го, а такого совсем нет. И всё привез обратно. Теперь — попробуем — 21-го!
22-го июня 1938 г., среда
Vanves (Seine)
65, rue J. В. Potin
Дорогая Ариадна!
Не судьба: Мур вторично ездил с книгами и рукописями — на этот раз по номеру 21-му, который оказался — maison d?saffect?e depuis 30 ans [1710]— с ржавой решеткой и полной глухонемостью. Мур долго стоял и стучал — мимо ехал почтальон-негр — он-то его и утешил: faut pas frapper: personne viendra: personne depuis 30 ans. [1711]
A 91-го — как я Вам уже писала — вовсе не оказалось, ибо улица (Erlanger, — был у нас в России — в Крыму — в Ялте — дивный парк Эрлангера, а на даче мы жили) кончается на 67-ом.
Слава Богу, что я еще не навязала Муру 2 — 3-х Тьеров, т. е. два-три пуда — он и так вернулся grognant et grondant [1712]— жapa стоит удушающая.
Словом, пакеты лежат. Если сможете у меня быть еще 12-го — получите. И увидите — самый конец моего дома. Обнимаю Вас и даже не спрашиваю — что с номерами — я к таким вещам привыкла: j'en ai vu d'autres, вернее — je n'en ai pas vu d'autres: [1713]у меня целые города пропадали — не то, что номер?!
Буду рада получить от Вас весточку.
М.
11-го августа 1938 г., четверг.
Без адреса, потому что на днях будет новый: морской — но с числом.
Дорогая Ариадна,
Только что Ваше письмо и тотчас же отвечаю, — завтра уже не смогу: опять укладываться! — 15-го едем с Муром на океан — на 2–3 недели:
в окрестности Cabourg’a (Calvados) — 21/2 ч. езды от Парижа.
Бессмысленно ждать «? моря погоды» — не у м?ря, а у станции метро Maine d'Issy. А комната у моря — дешевле, чем в Исси. (Господи, как чудно было бы, если бы Вы туда ко мне приехали!! Там скалы, и ночная рыбная ловля: они бы — ловили, а мы бы — со скалы — глядели. А вдруг — сбудется?!)
Весь этот месяц доправляла свои неизбывные корректуры — и с собой везу («остатки сладки» — г?рьки!). Посылаю Вам (в подарок) уцелевшую корректуру своей Поэмы Горы — с?мой моей любовной и одной из самых моих любимых и самых моих — мот вещей.
Это было — и гора и поэма — в 1923 г. — 1924 г., в Праге, а та гора была — один из пражских холмов. Мне до сих пор больно — читать. А видеть его — уже не больно, давно не больно. От любви уцелели только стихи.
Он — молодец и сейчас дерется в Республиканской Испании. [1714]
_______
О другом: Лёше [1715]написала сразу после Вашего отъезда — и ни звука — с моего же разрешения: «Если хотите дружить — будем, не хотите, не будем, сложно отвечать — не надо: со мной спокойно — и просторно».
Я совершенно на него не обижена и сохраню о нем лучшее воспоминание. Он — очаровательный, а это — в нашем бедном мире — много.
________
«petits et sales…» [1716]
Она это будет повторять — всю жизнь. [1717]И всю жизнь — будем надеяться — будет уходить из общей комнаты — в сон — с кем нравится — или одинокий. Мне очень нравится, что она выбрала себе в дружбу самую старшую: воспитательницу. Но кого она будет выбирать потом — когда старших не будет?! Ей останется только величие.
Чудная девочка. С уже — судьбой: уже — бедой.
________
О моих приятелях: [1718]он — очень хорош: широк, добр и (польское происхождение) весел, но — без культуры и, чт? еще хуже — целиком под её владычеством: куриным (оцените созвучие! а это — т?к). До замужества она что-то любила (природу, немецкие книги, стихи, меня), выйдя замуж (первым браком) стала любить — его, а сейчас — любит только себя, то есть: только-всего. А он — любит её (которая — ничто, но — властное и самоутверждающееся ничто). Когда Наташа была маленькая, [1719]она часами рассказывала — всем и каждому — про её (она заикается) «какашки» (к?-к?-к?-кашки!), и — изредка — про кашки (рисовая и манная). Безумно — обидчива — предупреждаю: любит визиты, туалеты, всё «светское» и — это уже мания — никто ей этих визитов в туалетах — не отдает, и она об этом — часами. Страшно мелка — во всем! С другой бы женой он стал бы — мог бы стать — настоящим человеком, ибо основное — grandezza [1720]— есть, не хватает культуры, а это — наживное, а эта его утопит в болоте — индефризаблей, [1721]сервизов, труа-к?ров [1722]и «новинок» (читает только «новинки» — ее слово). Дикая мещанка. А отец — замечательный. [1723]А мать — святая. [1724]Но так как она кусок моей молодости (познакомилась в 1922 г., в чудной чешской деревне) — кусок моей Поэмы Горы — и так как она когда-то очень трогательно и действенно меня — любила — я ее всё-таки немножко люблю, хотя сейчас любить — совершенно нечего: н?кого.
Она очень ревнива (хотя любит — он) et le couve. [1725]Ревность к благополучию, к<оторо>го у нее не было ни дома, ни с первым мужем.
Умоляю это письмо или уничтожить — или хорошенько спрятать. Была бы катастрофа.
_______
Итак — ждите весточки, уже скорой. Как жаль, что от Вас до меня — такая даль! Что бы нашим океанам — сблизиться?!
Но т? даль — от Вас до Люсьена — посерьезней: нет, от Люсьена — до Вас, ибо это даль между слабостью и силой. Ну, будем надеяться… Больно, конечно, знаю это по своей легкой боли — когда не отвечали…
Работайте — ходите — живите — а время сделает своё. (От меня до Petite Sainte Th?r?se — рукой подать. Приехали бы — пошли бы вместе.)
Целую и люблю.
М.
<Приписка на полях:>
Ради Бога, уберегите письмо от глаз!!
Сроки мои еще совершенно не известны: не раньше 15-го сент<ября>, а м. б. и позже. Увидимся?
18-го августа 1938 г., четверг
Dives-sur-Mer (Calvados) 8, rue du Nord
Дорогая Ариадна! Правда — дивное имя? [1726]Был у меня когда-то — ровно 20 лет назад! — такой стих (кончавший стихотворение):
…Над разбитым Игорем плачет Див [1727]
(Див — неведомое существо из Песни о Полку Игореве, думаю — полу-птица, полу-душа…)
Наш Dives — полу-Guillaume-le-Conqu?rant, [1728]полу-рабочий поселок, с одним домом во всю улицу и под разными нумерами (казенные квартиры для заводских рабочих).
У нас с Муром большая светлая комната — в ней и готовлю — но мыться в ней нельзя: ничего нет: нужно — в кухне, а в кухне — всё семейство: отец, мать и четверо детей. Я нынче попросила хозяина выйти, он вышел — и тотчас же вошел, а я мыла ноги, более или менее в рубашке, он — ничего, ну и я — ничего. Мне показалось: он — не того, а он оказался: Ni-ki-t?: т?к его позвала хозяйка — и оказался — русским, русским отцом четырех нормандских детей, ни звука не знающих по-русски: за глаза старшего мальчика: непомерные, карие, жаровые (зачем ему такие?!) — душу бы отдала.
Море — верста ходу. Пляж — как все: слишком много народу и веселья: море на свой берег — непохоже. Мур с упоением играет с рабочим народом (малолетним, мужского пола) — и немножко отошел от своих газет. — Ехали через Lisieux, видели уж-жасный!! мавританский собор, думающий почтить память Св. Терезы, но и другое видели — монастырь, в глубине города, тот о котором она — сорок лет назад: — C’est le froid qui m’a tu?e. [1729]
Городок гористый, прелестный.
________
Думаю пробыть здесь три недели, так что — надеюсь! — еще увидимся. Но этот раз будет — последний раз (О Боже, Боже, Боже! чт? я делаю?!) [1730]
Пишите. Это последний срок для родных голосов. Потом (как в моей Повести о Сонечке) началось молчание.
_______
Получили ли мое предотъездное письмо, где я писала Вам о наших общих знакомых? Как Вам нравится (или не нравится) — девочка? [1731]
Между прочим, механическая страсть к стихам — как у матери.
— Ах, Люсьен, Люсьен! Всё понимающий и ничего не могущий. А не сделать ли ему переливание крови (Вашей)? Обнимаю и жду весточки.
МЦ.
3-го сентября 1938 г., суббота
Dives-sur-Mer (Calvados)
8, Rue du Nord
Дорогая Ариадна!
Пишу Вам уже на Париж, ибо Вы написали: с 3-го по 10-е. Увы! неужели только по 10-е? Ибо я раньше 10-го не выеду, а м. б. даже позже. В Париже меня ждет страшный неуют и в первый же день — необходимость выписаться и прописаться, ибо я сейчас не живу нигде: комнату в Исси — конечно — оставила (т. е. — бросила), в прежнюю ли гостиницу въеду или «обоснуюсь» в Париже — еще не знаю, ничего не знаю о своем ближайшем будущем, знаю только, что такая жизнь-страшно не по мне и — думаю — ни по кому.
Остающуюся неделю употреблю на окончание разных работ, забранных. Боюсь, что в Париже у меня уже досуга не будет. Сделаю — чт? смогу.
Вторая часть Сонечки (моей последней большой работы здесь) — и еще ряд вещей будут для Вас оставлены у Маргариты Николаевны Лебедевой — 18 bis, Rue Denfert-Rochereau-на случай, если бы нам больше не пришлось увидеться. Постараюсь успеть переписать для Вас ту вещь, которую мы вместе с вами правили (мои «варианты») — в Булонском лесу — помните? Другая такая же вещь для Вас уже переписана. Вы сами поймете, что надо будет беречь их от всех глаз.
Я давно уже не живу — потому что такая жизнь — не жизнь, а бесконечная оттяжка. Приходится жить только нынешним днем — без права на завтра: без права на мечту о нем! А я всегда, с 7-ми лет, жила — «перспективой» (мое детское слово, к<отор>ое мне представлялось в виде панорамы — тоже вещи из моего детства).
А «панорамы» — никакой. И — ненавижу гостиницу, в такой жизни для меня что-то — позорное, — точно я другого не заслужила! Пусть изба (как годы было в Чехии!) — но не «chambres meubl?es»! [1732]
— Ну — вот.
В море купались — раз: было грязно, мягко и холодно. Но были чудные прогулки по холмам и с далёким морем, с каждым шагом обретавшим всё свое величие. Были старые фермы и старые деревья — и вечно-юная зелень с вечно-жующими коровами. И хо-зяйство — как везде и всегда. Видите: еще есть, а я уже говорю: было! Из Парижа напишу сразу — дам адрес, к<оторо>го еще нет.
Обнимаю Вас и всегда помню и люблю.
М.
<Приписка на полях:>
Если сразу ответите — Ваше письмо меня здесь еще застанет. Хочу знать про конец Вашего лета, про Люлин коклюш (я знаю этот ужас!!) — про Ваши ближайшие планы, про Вашу «панораму» — ? d?faut de la mienne… [1733]
Мур еще вырос и делит свой 24-часовой досуг между Mickey и Humanit?e. В свободное от них время — велосипед. Но, несмотря на это «мне хорошо в его большой тени» (стих, кажется, Ахматовой). [1734]
17-го сентября 1938 г.
32, Bd Pasteur Innova-H?tel, ch<ambre> 36 Paris
Дорогая Ариадна!
— Правда — ирония: Innova — H?tel? Две иронии: Innova и H?tel — мне, любящей старые дома и, кажется, больше ничего — ибо в них все: и видения, и привидения, и трава сквозь щели (пола) и луна сквозь щели (крыши)… — это письмо могло быть написано сто лет назад — 1838! — оно и есть — сто лет назад — как наша дружба.
А Innova-H?tel — ich schenk es denen. [1735]
Большая комната и, если Мур не врет, в окне — церковь St. Germain d’Auxerrois’, а если даже врет — вообще церковь, старая, и уже в первое утро были похороны — сплошь розовые: три автомобиля розовых венков — и ни одного белого!
В комнате — кроме башни с часами — бютагаз, и умывальник с горячей водою, но места для хозяйства нет — и оно всё на полу — в полной откровенности и беззащитности: от чужих глаз — и наших ног: — Мур, не наступи в кофе! Мур, ты кажется наступил в картошку!
Но — полная свобода: никто не заходит и не убирает, а так как метлы нет — то всюду, постепенно — сначала мутончики, а потом — мутоны, — стада мутонов — и даже с курдюками! — а я — пастух…
Пятый этаж, лифта, слава Богу, нет (безумно его боюсь, а был бы — пришлось бы ездить, наживая себе не порок, а разрыв сердца — от страха!) — ну, живем, ничего не зная и всего ожидая… Говорят (неопределенно) — через две недели, месяц, но это — разное, а кроме того — сейчас историческая единица времени — час и даже десять минут…
Но так как я ничего сделать не могу — ни в своей истории, ни в общей — переписываю от руки — как древле монахи — свое самое ценное, никогда не напечатанное (три вещи) [1736]— чтобы потом вручить — Вам — с просьбой не бросать — даже во время бомбардировки…
— Пишите о себе, о Люле, о Люсьене (оцените тождество начал — разницу концов!) — о многоядной — это мне страшно нравится! — Вере… Скоро пришлю Вам Мурины летние карточки, есть хорошие. Жду письмеца. Сейчас едем с Муром в Zoo de Vincennes [1737]— пока еще не ушли на «зимние квартиры»… Обнимаю.
М.
<Приписка на полях:>
Пишите мне Efron, и Efron — здесь Zv?taieff не знают.
10-го ноября 1938 г.
32, Bd Pasteur
Innova-H?tel, ch<ambre>
36 Paris, 15me
Дорогая Ариадна!
Я сто лет Вам не писала, и Вы наверное думаете, что меня уже нет. Нет, я — есть, но есть только наполовину, в полном тумане своих и общих событий, дикоогорченная судьбой своей второй (а Муриной — настоящей) родины Чехии — и стольким другим!
О себе не знаю ничего, когда узн?ю — будете знать Вы.
Живем, пока что, с Муром в гостинице, смотрим на башню с часами (символическими! но чт? — не символ??) читаю много хороших книг, прочла: Madame Curie — par Eve Curie1 — написано лучше нельзя, но сама Eve — по некоторым пробившимся черточкам — несимпатична, прочла Le Juif S?ss (Jud S?ss — Вы наверное знаете?) Фейхтванглера, [1738]а сейчас читаю — в первый раз в жизни — полную Хижину дяди Тома, и скажу, что это — отличная книга — мужественная — и вполне современная. Все обиды — стары как мир.
Мур тоже висит в воздухе, т. е. не учится, но много читает и рисует и феноменально — растет: всё мал?, из всего вырос, и я целые дни всё выпускаю и надставляю.
Почти никого не видим, и к нам никто не ходит.
Пишите, дорогая Ариадна, о себе. Как дети? работа? Дружбы? Люсьен? Есть ли — радость?
Не собираетесь ли в Париж? Тогда — будет (у меня, во всяком случае!)
Кончили ли тот большой перевод?
Пишете ли стихи?
Если да — пришлите.
_______
Это — только оклик. Жду отклика.
А вдруг — мы вправду еще увидимся? У меня не было чувства последнего раза.
Целую Вас и жду.
МЦ.
1-го и 2-го, на родственных и дружеских могилах, [1739]много думала о Вашей Буте — mit Wehmut [1740](русского слова — нет) — вспоминала ее немецкие стихи про качели — и все то чудное время — ax!
В ней жило что-то тайное и жаркое, она так крепко целовалась на прощание, точно отчаивалась — сказать. Она наверное была бы поэтом.
26-го ноября 1938 г.
32, Bd Pasteur Innova-H?tel, ch<ambre> — 36 Paris, 15 me
Дорогая Ариадна,
Т?к — не надо и так — всё равно не удастся: это не Ваше (не наше) назначение в жизни. Посмотрите на свое лицо — и прочтите. Мы с вами обречены на мужество. Вертитесь как хотите, чт?-то в Вас не захочет: захочет — по-своему. Когда мне говорят о моем «великом мужестве» — отрешенности — бесстрашии — я внутренне — а иногда и внешне — смеюсь: ведь я на всё это — обречена: хочу — не хочу, и лучше — хотеть:
согласиться. Qu?lt Dich in tiefster Brust — Das harte Wort — Du musst — So macht Dich eins nur still — Das stoize Wort: ich will [1741](Детство — Freiburg im Beisgau [1742]— мною выбранный Spruch [1743]). Это и есть «воля к самому себе», вернее — вся пресловутая «воля к самому себе» есть только — согласие на самого себя: которого ты не выбирал — и может быть и не выбрал бы. Я всю жизнь завидовала: когда-то — простым «jeunes filles» — c женихами, слезами, придаными и т. д., потом — простым jeunes femmes [1744]— c простыми романами или даже без всяких — я всю жизнь завидовала — всем кто не я, сейчас (смешно, но это так) — особенно — Эльвире Попеско (моей любимой актрисе — из всех: не стыжусь сказать, что бегаю за ней по всем кинематографам — окраин и не окраин) и — мы с ней одного возраста — сравните, пожалуйста: чт? — общего? Ничего, кроме моей зависти — и понимания. Больше скажу — в любви — чего я над собой не делала — чтобы меня любили — как люб?ю — то есть: бессмысленно и безумно — и — было ли хоть раз?? Нет. Ни часу. J'avais beau oublier qui j’?tais (се que j’?tais!) — l’autre ne l’oubliait — jamais. [1745]
Другой пример: я год не писала стихов: ни строки: совершенно спокойно, то есть: строки приходили — и уходили: находили — и уходили: я не записывала и стихов не было. (Вы же пишете и знаете, что незаписанных стихов — нет, не только не записанных, но не написанных: что это — работа, да еще — какая!) И вот — чешские события, [1746]и я месяц и даже полтора — уклоняюсь: затыкаю те уши, не хочу: опять писать и мучиться (ибо это — мучение!) хочу с утра стирать и штопать: не быть! как не была — весь год — и — так как никто их не написал и не напишет — пришлось писать — мне. Чехия этого захотела, а не я: она меня выбрала: не я — ее. И написав почувствовала, что гора — с плеч, все ее отнятные горы — с моих плеч! — Не все: остается еще гора с первым в мире радием — но у меня нет учебника, и никто не знает, как эту мою гору — зовут: одни говорят «Monts M?talliques» (Железные?), другие — отроги Riesengebirge (Крканош), для меня она — гора Кюри: Mane et Pierre Curie: ихняя. Написала в Чехию, чтобы узнать реальное имя — и вот — жду. (Что для меня Чехия — Вы отчасти знаете из моей Поэмы Горы: «Наравне с медвежьим рвом — И двенадцатью апостолами…» Пражский медвежий ров (с русскими медведями, привезенными легионерами из Сибири) — и пражские апостолы: чернокудрый Иоанн и рыжий Иуда — и еще десять — проплывающие вокруг башни — в полдень и в полночь… Но не только это — Чехия, а сколько — еще! Хотя бы — первый радий. И Гёте, приносящий с прогулки — камни… И Гол?м… И только двадцать лет свободы… [1747])
Возвращаюсь к Вам: с Вами, Ариадна, было и будет так же и то же, и начнется с нет: нет — малодушию, нет — страху, нет — косности, нет — всему, что Вам не дано — даже на подержание, даже — вприглядку. А с этими нет, с первыми нет — неизбежно придет первое да. Ведь вся моя Чехия — началась с нет, и какое получилось — да. (Для пояснения: с нет — всему, что с ней сделали!) Я почувствовала — как ни смешно — нужна защита. Не даром же вся та Прага в ночь с 20-го на 21-е сентября была — один крик: — «Нас — бросили! Нам н? от кого ждать защиты!» И вот — старая басня:
Et s’il n’en reste qu’un — je serai celui-l?. [1748]
И вот, французский генерал, перешедший на чешскую службу, одинокий офицер, не сдавший оружия: шесть пуль — куда попало, седьмую — в себя, несколько писателей и композиторов, Madame Joliot-Curie (вспомнила материнский радий!].) — несколько русских — бывших студентов чешского университета, плачущих, что — не удалось умереть за Чехию — и я. И это — мы. И только на такое мы — я согласна.
…Ариадна, я тоже хочу спать.
но мне не дано спать, потому что этому сну нужно, чтобы кто-то его сказал. К?к хочется спать Шамиссо — чтобы это сказать, а — не спал же: раз — сказал!
Und schlafen m?cht ich, schlafen —
Bis meine Zeit herum! [1749]
…Ариадна, с начавшимися дождями и всё отступающим и отступающим отъездом — точно все корабли ушли! все поезда ушли! — я с утра до вечера одно хочу: спать, не быть. Но — ст?ит мне войти в комнату, где люди (редко, но бывает), как я — с изумлением — вижу, что все спят — кроме меня — все, думающие, что живут — и миром правят. И уже слышу свой голос: — Нет. Не так. Неверно. Неправильно. Бессмысленно. Преступно. И — Господи! до чего — не сплю!
Точно я кому-то слово дала — не спать до того сна. Точно я не вправе — спать: физически спать, на постели. Когда я в детстве просыпалась — в 9 ч. — мне было стыдно, и так — всю жизнь. И сейчас, проспав случайно 8 ч. (не бывает — никогда) я — темнее тучи: точно сделала — гадость. Исключение — сны. Когда я вижу сны, т. е. — когда я их помню — я — горжусь, как никогда не гордилась в день окончания двухтысячестр?чной вещи, — потому что сон — без моего участия, сам, данный, мне под?ренный, чье-то внимание, доказательство, что чего-то — всё-таки — ст?ю…
(Борис Пастернак). [1750]
…Чтобы закончить:
Всю жизнь хотел я быть как все,
Но мир — в своей красе —
Не слушал моего нытья
И быть хотел — как я
— т. е. непрерывно мне доказывал — и навязывал — мое высокое назначение, в котором я — ни при чем.
Пишу Вам всё это — потому что Вы такая же как я. Не говорите нет. Да.
Ваше нынешнее состояние — естественно. Вы остались с полными руками, когда хотели — чтобы и рук не осталось! — Бывает — Со мной было — всю жизнь. Разгадка в том, что — чтобы принять нужно неменьшую полноту — и силу — чем дать. Иди Вы к человеку с пустыми (просящими) руками — как все — как все женщины — Ваша пустота была бы принята. Только боги не боятся даров. Встретьте — бога.
Вы узн?ете его по неизбывной пустоте его приемлющих рук: по неизбывности его голода — на дар: сердечный жар. Бог есть — пожирающий. Сыты — только люди. Ваш Люсьен (как все мои Люсьены — их много — это — порода!) Вас — нас — обманули мнимыми голодом и жаждой: Аидовым теням нужна была лишь капля живой крови: мы несли — всю свою!
Но нас с вами, Ариадна, узнают — по неизбывности дара, который кончается (ли?) — только с жизнью. Поэтому — Люсьены кончаются, мы — нет. Не ставьте себя с ним рядом: Вы — не он: Вы — его обратное. Поставьте его перед собой — как камень преткновения — о который Вы только — (еще лишний раз!) преткнулись — на пути своего дара — богам. Любите его, конечно, но как это конечно похоже на кончено, не потому что (и т. д. и — много так далее), а потому что Вы — Вы, а не Ваша улыбчивая соседка по квартире, к<отор>ая дала бы ему — как раз в меру — своей скудости и его немощи.
Простите за резкость! Меня такие привидения — замучили, и всё-таки я их предпочитаю всем «реальным и нормальным».
не окончено и не отослано [1751]
МЦ
16-го января 1939 г.
Paris, 15me 32, Bd Pasteur, H?tel Innova, ch<ambre> 36
С Новым Годом, дорогая Ариадна! Все поджидала от Вас весточки и начинаю серьезно тревожиться — почему молчите? Неужели — т?к плохо? Не забудьте, что скоро — весна, что день уже вырос на 20 минут, что скоро снимете — теплое и наденете — свежее (я всегда лечусь — такими вещами: зализываюсь!) — что вдруг — неожиданно — Вы приедете в Париж и мы снова окажемся с вами в каком-нибудь саду, на какой-нибудь скамейке — только нас и ждавшей… А может быть даже поедем в какой-нибудь спящий городок — с чудным названием вроде Mantes [1752]и с единственным событием: собором. А м. б. — просто в Версаль (где я не была — годы: не с кем! ни с кем не хочется) где встанем наверху большой лестницы, по которой спустимся к воде, на мое любимое (совсем не версальское!) бревно.
У меня нет ни одной настоящей дружбы-есть хорошие отношения — а Вы знаете как это вяло и мало.
Единственная фабула моей жизни (кроме книг) — кинематограф. Видели ли Вы — La femme du boulanger [1753]с Raimu [1754]и целой деревней — невинных сердцем? Для меня сама деревня — её стены и улички и ворота — была бы фабулой, и я всегда удивляюсь, когда люди ищут — другой. Но для верности скажем — т?к: сосну я любила с такой же страстью, как другие человека, человека — avec le m?me d?tachement,