Дональдсон Стивен. Запретное знание

   – Смотри фактам в лицо, Морн! У тебя нет выхода.
   Ужас, холодный и знакомый, сдавил ей горло. Она заставила себя ответить:
   – А если у нас будет месяц для проверки, то Станция Возможного обнаружит, что ты обманул их. Тогда эти боевые корабли начнут стрелять.
   Он будет слушать ее; будет.
   Она мрачно продолжала:
   – Я даю вам десять минут, чтобы набрать скорость. Я ставлю таймер. – Ее пальцы забегали по клавишам. – После этого я погибну вместе с вами. Я готова к самоуничтожению.
   – Морн! – запротестовал Вектор. – А как насчет прыжковой болезни?
   Она что было силы пнула Ника в краеугольный камень его сомнений.
   – Черт бы тебя побрал! – заорала она, потому что была донельзя напугана. – А для чего, по-твоему, мне шизо-имплантат, мать твою?
   Пусть думают, что она не бессильна. Пусть думают, что она не нуждается в бессознательном состоянии, чтобы защитить себя. Пожалуйста, пусть поверят в это.
   И по тому, как Ник выругался, она поняла, что он поверил.
   – Приготовиться к сжиганию! – заорал он экипажу. – У вас тридцать секунд! – И тут же начал выкрикивать команды Вектору и первому рулевому.
   Тридцать секунд. Время для последнего блефа – последней отчаянной попытки сохранить жизни себе и Дэвису. Страх словно шторм поднялся в ней, и она повернулась к Микке.
   – Ты знаешь, каковы для меня ставки, – сказала она так твердо, как могла. – Ты знаешь, у меня не осталось выбора. Я собираюсь повернуть свой пульт, чтобы ты не могла видеть, как я забочусь о себе. – Микка не будет видеть, как она погружается в сон; не увидит, как она отпускает кнопку хронометра. – Это будет твоей защитой, так же как и моей.
   Пожалуйста, не пытайся броситься на меня. Я тебя умоляю.
   Микка пожала плечами.
   – Это твоя шея. Не мне придется встречаться с ним лицом к лицу, когда все закончится.
   Через мгновение она добавила:
   – Я была совершенно уверена, что ты не собираешься взорвать нас. И я тоже хотела бы выбраться из космоса Амниона.
   По мере того как утекало время Морн повернула свое кресло так, чтобы спинка закрывала ее от Микки.
   И когда вой полного ускорения потряс корпус «Каприза капитана», Морн потеряла сознание.

Вспомогательная документация
МЕЖПРОСТРАНСТВЕННЫЙ ДВИГАТЕЛЬ

   Прогресс в науке часто является открытием как открытие работает, а уж потом почему оно работает. Доктор Хуанита Эстевес и Станции «Космическая лаборатория» создала функционирующий прыжковый двигатель за пять лет до того, как узнала, что это такое.
   Но мнениям некоторых, ее величайшее открытие было демонстрацией того, что можно сконструировать прыжковый двигатель, не зная, что существует подпространство. Ее незнание подчеркивалось тем фактом, что когда она наконец узнала, что делает ее открытие, то назвала эффект «вхождение в тах» и «продолжение тарда», хотя тахионно/тардионные принципы при этом несколько менялись. Они, скорее, переставали существовать – хотя ее терминология и осталась. Через сто лет после того, как первый корабль на прыжковом двигателе успешно вернулся после своей первой миссии, люди продолжали говорить о «вхождении в тах», когда включался прыжковый двигатель, и о «продолжении тарда», когда пересечение подпространства было завершено.
   Естественно, доктор Хуанита Эстевес была гением – или, как утверждали некоторые ее коллеги, «полным психом».
   Устройство, которому суждено было стать прототипом прыжкового двигателя, она построила, намереваясь создать «дезассемблер материи»; объекты различного вида помещались внутри поля данного устройства; подавалось питание; объекты исчезали, «дезассемблируя» на самые мельчайшие частицы, и, как предполагалось, эти частицы растворялись в атмосфере. Будучи личностью с сильно развитым инстинктом самосохранения, доктор Хуанита Эстевес не торопилась привлечь внимание к своим работам. Вместо этого она сконцентрировала свои исследования на двух основных направлениях; она пыталась измерить излучение «дезассемблирования» в атмосфере и пыталась определить границы «дезассемблирования», варьируя предметы по весу и структуре.
   Первая часть исследований не принесла никаких результатов. Вторая – буквально – открыла границы галактики.
   Пока не вмешалась случайность, она не могла знать, что ее объекты, подвергнутые испытанию, просто перемещаются – не «дезассемблированые», а в чистом виде, и что объекты вступают в сложное взаимодействие между силой поля, потенциальной силой поля, массой объекта и направлением и скоростью, с которыми объект движется, когда включается поле (в данном случае вращение Станции придавало объектам как направление, так и скорость). Она знала, что объекты действительно исчезали и не оставляли никакого излучения, которое можно было бы измерить.
   Но как-то раз она включила поле, чтобы «дезассемблировать» блок титана. И мгновенно на одной из переборок Станции произошел взрыв – нужно сказать, что мощная грузовая переборка Станции должна была защитить жилую часть от всех неприятностей, включая и терроризм, и выдерживать декомпрессию. Причина взрыва стала ясна, когда титановый блок был вытащен из дыры в переборке; блок прошел через подпространство и оказался в реальном космосе, которую занимала переборка; и так как блок был тверже и массивней, то пришлось потесниться переборке.
   Естественно, никто не понимал значения свершившегося, пока доктор Эстевес тупо не призналась, что блок принадлежит ей.
   С этого момента всего лишь вопрос времени отделял человека от путешествий вне пределов их солнечной системы.
   Начальные исследования велись, как полагается, с осторожностью и подозрительностью. Доктора Эстевес обвинили в том, что она не понимала собственных исследований; и ошеломление сделало ее еще более защищенной. Станционный Администратор Космической Лаборатории по науке был раздираем желанием продолжать эксперименты доктора Эстевес и желанием отобрать у нее все результаты. Администратор по Окружающей Среде возражал против проекта с самого начала, на том основании, что экология Космической Лаборатории слишком слаба, чтобы рисковать уничтожением новых переборок, а может быть, даже оболочкой самой Станции.
   Тем не менее, исследования доктора Эстевес были слишком драматичны, чтобы их можно было остановить; сулили слишком большие выгоды, чтобы их можно было отвергнуть. Новые версии «дезассемблера» (теперь называемого «полевой генератор транспортировки массы Хуаниты Эстевес») были введены в действие; новые объекты проходили в подпространство и находились; проводились обширные компьютерные анализы экспериментов. Затем делались предположения – и новые серии экспериментов подтверждали предположения.
   Межпространственный двигатель заработал прежде, чем хотя бы один из самых безумных ученых подумал о подпространстве. Межпространственное путешествие стало реальностью, как только все основные условия прыжкового поля (первичная масса, скорость и гистерезис) были точно определены – задолго до теоретического осмысления самого подпространства, о котором долгое время не могли договориться научные общества на земле.
   Как обычно, человечество сперва начало действовать, а потом – думать о последствиях.
   Доктор Эстевес должна была рассчитывать – правда, она думала по-другому – что, как только теория подпространства станет обращаемой научной монетой, то ее имя выйдет из обращения. «ПГТМХЭ» стал сначала «межпространственным двигателем» и, наконец, «прыжковым двигателем». В некотором смысле о ней помнили благодаря ее ошибкам; выражения «тах» и «тард» остались, так же как и термин «Эстевес» – означавший «серьезную ошибку с благоприятным исходом».
   Она умерла в большой горечи и таком же большом богатстве.

АНГУС

   Ангус Фермопил многократно просыпался и не помнил этого. Кошмар, от которого он пытался убежать всю жизнь, крепко держал его. И он ничего не мог поделать, чтобы избавиться от него.
   Конечно, он не просыпался, пока был заморожен. Он был заморожен по ряду причин, в частности – чтобы он не просыпался. Пока он спал, он не мог говорить.
   Но были и другие причины. Криогенная транспортировка была более безопасной, чем оглушение его седативными средствами или накачивание катом. Существовал меньший риск неврологической травмы – а Хаши Лебволь не хотел, чтобы у Ангуса пострадал хотя бы один нерв или клетка. Директор отдела Сбора Информации ПОДК имел сложные планы относительно Ангуса, и все они зависели от того, что Ангус знал, помнил и мог сделать.
   Поэтому он оставался в замороженном виде, пока Мин Доннер не закончила все дела со Станцией; встречи, требуемые соблюдением протокола; изложение общей политики; дискуссии относительно пиратства, запрещенного космоса и Акта Приоритета. Затем Ангус и Милош Тавернье были забраны через подпространство в штаб-квартиру ПОДК.
   Вскоре после этого он начал просыпаться – и не помнить этого. Хирурги СИ ПОДК разморозили его. До того, как они это сделали, его тело и мозг были непроницаемыми, как вечная мерзлота. Поэтому он был вынут из своей холодной могилы в криогенной капсуле и помещен в теплую беспомощность ката, анестезии и хирургических вмешательств. В тех редких случаях, когда ему позволялось прийти в себя, это делалось для того, чтобы хирурги могли проверить свою работу. Но эти случаи были слишком редки, чтобы можно было уцепиться за них – а боль, которую он чувствовал, пока лекарства уносили его обратно во мрак, – слишком острой. В целях самозащиты Ангус стирал ее из своего сознания.
   В результате он не имел никакого понятия, что проделали с ним хирурги; какую форму кошмара это приняло.
   Он не подозревал, что с него стянули плоть, словно срезая кожицу с фрукта, для того чтобы установить вдоль костей локтей и рук практичные лазеры, острые как стилеты. Когда операция завершилась, у него на обеих руках остались странные щелки между средним и безымянным пальцем, и пальцы не могли сомкнуться. Подключенные к источнику питания, эти лазеры могли вспарывать сейфы или глотки с одинаковой легкостью.
   Он не подозревал, ни что его бедра, колени и плечи были сняты и усилены, чтобы удвоить или даже утроить эффективную силу мускулов; ни что ему в спину вставлены пластины для поддержки и защиты его спины, а другой щит установлен между его ребрами; ни о том, что между его ключицами установлена тонкая твердая пластина для усиления его рук, защиты сердца и подпитки энергией компьютера, который стал частью его личности.
   Он не осознавал, что его глаза были вынуты и заменены протезами, в которые потом были вживлены его оптические нервы, и это помогало видеть электромагнитный спектр, который не видел ни один живой организм – спектр сходный с такими устройствами как сигнализация или компьютерные схемы.
   Он не подозревал, что ему в мозг вживлены шизо-имплантаты; не один электрод, а несколько. Активированные, они контролировали его с таким уровнем сложности, что в сравнении с этим все, что он проделывал с Морн Хайланд, было топорной работой.
   И он наверняка не подозревал, что прошли недели, пока все операции не были закончены. Фактически лишь сложные хирургические процедуры и сложные лечащие наркотики позволили докторам проделать все это в течение недель, а не месяцев или лет. Делать киборгов было непросто; в данном случае сложности лишь возрастали, потому что его создатели решили, что он должен, без сомнения, сопротивляться своему технологическому совершенствованию. Не потому что у него были моральные или душевные возражения; ничто в файлах ПОДК не позволяло предположить, что Ангус Фермопил будет возражать против того, чтобы стать киборгом. Нет, он будет бесконечно сражаться за свою независимость, потому что никогда и никому не позволит командовать собой. Та же самая технология, которая сделала его суперменом в его же оболочке, будет управлять им; полностью диктовать ему свою волю. Когда хирурги закончили, Ангус был не более чем орудием, биологическим осуществлением воли ПОДК.
   Если повезет, он будет совершенным орудием. У него останется разум, память и облик – он сохранит все, что делало его опасным для ОДК и космоса, принадлежащего человечеству. Он мог отправиться куда угодно и делать все, что мог. Но сейчас каждым его действием управляли новые хозяева.
   В некотором смысле хирурги изменили его так же неузнаваемо, как мутаген Амниона.
   Если все операции прошли успешно.
   Это был самый критический момент; если. Невральные пробы и метаболическое моделирование могло лишь снабдить информацией. Они не могли доказать, преуспели хирурги или нет. А компьютер, который будет управлять им может быть калиброван лишь в сочетании с его электрохимической «подписью», его уникальным эндокринно/нейроимпульсным балансом.
   Наконец докторам понадобилось разбудить его.
   Поэтому они начали удалять из его вен лекарства, посылая малые доли стимуляторов в его мозг. Осторожно регулируя процесс, они заставили его восстать от сна, который давал ему единственную защиту от ужаса и боли.
   Когда он достаточно пришел в сознание, чтобы преодолеть сдерживающее начало и крики, они начали учить его, кто он такой.
   Ты изменился.
   Ты – Джошуа.
   Это твое имя.
   Это твой код доступа.
   Все ответы, которые ты захочешь узнать, доступны для тебя. Твое имя дает тебе доступ к ним. Найди новое место в своем разуме, место, которое похоже на окно; место, похожее на подпространство, соединяющее тебя, каким ты стал и тем, каким ты себя помнишь. Отправляйся туда и назови свое имя. Джошуа. Скажи его. Джошуа. Окно откроется. Подпространство откроется. Все ответы, в которых ты нуждаешься, придут к тебе.
   Джошуа.
   Скажи.
   Джошуа.
   Ангус снова закричал. Если бы недели хирургических операций не сделали его таким слабым, он мог бы попытаться сорвать ремни, прикрепляющие его к койке. Но он не мог и поэтому сделал все, чтобы скорчиться как эмбрион и отключиться. Связь между его мозгом и его временным компьютером осталась неактивированной. Если бы он о чем-нибудь думал, если бы он позволял себе о чем-нибудь думать, он бы вспомнил весь этот кошмар – вспомнил бы, что они уничтожили его корабль; вспомнил бы большую стерильную комнату, полную инструментов, с капсулой для замораживания; вспомнил бы колыбель – и тогда пропасть, от которой он убегал всю свою жизнь, разверзлась бы под его ногами.
   Тем не менее, он сотрудничал с докторами. Каждый внутренний импульс и посыл давали им информацию, в которой они нуждались – пищу нервов, которая позволяла им проверить свои предположения, калибровать свои инструменты.
   Когда они были удовлетворены тем, чего добились на этот раз, они снова погрузили его в сон.
   На следующий раз они резче подтолкнули его к сознанию.
   Ты изменился.
   Ты – Джошуа.
   Это твое имя.
   Это твой код доступа.
   Все ответы, которые ты захочешь узнать, доступны для тебя. Твое имя дает тебе доступ к ним. Все, что тебе нужно – это назвать свое имя. Подумай об этом. Прими его.
   Джошуа.
   Скажи это.
   Нет.
   Скажи его.
   Не буду.
   Скажи!
   Мощным рывком Ангус освободил правую руку из ремней. Яростно ударив, сшиб с ног одного из докторов, разбил монитор, расшвырял все оборудование. Он мог бы преуспеть в нанесении себе членовредительства. Если бы кто-то не нажал кнопку управления шизо-имплантатом, отключая его.
   Связь между его мозгом и компьютером осталась неактивированной.
   Черт бы его побрал, пробормотал доктор. Как он может сражаться? Он недостаточно пришел в себя. Ему можно было бы внушить все что угодно, словно ребенку.
   Но Ангусу не было нужды приходить в себя, чтобы разбудить свой страх перед кошмарами. В конце концов различные полные насилия страхи его жизни слились в один страх, один огромный барьер ужаса, который растягивался от его поведенческой поверхности до метафизического ядра. Он никогда не колебался, чтобы сражаться с чем угодно, разрушать все что угодно, что могло угрожать открытием пропасти…
   дремлющей в его колыбели
   …все, за исключением Морн Хайланд. Но это было потому, что извращенная логика насилия и обладания диктовала ему, что она принадлежит ему, точно так же как ему принадлежит «Смертельная красотка». Так же как «Смертельная красотка», она стала необходима, хотя эта необходимость делала ее, без сомнения, более опасной…
   со своими маленькими кистями и лодыжками, привязанными к прутьям
   …но они уничтожили его корабль. С Морн все было по-другому. Они забрали ее. Сейчас, так же как и его страх, она была где-то, где он не мог контролировать ее, она могла быть где угодно…
   пока его мать наполняла его болью
   …она могла быть где угодно, преследуя его, и в ее руках была его судьба, подталкивающая его к открывающейся под его ногами…
   вталкивая твердые предметы ему в зад, в глотку, пытаясь открыть его пенис с помощью иголок
   …так, чтобы он начал свое долгое погружение в ужас и никогда не смог выбраться наружу, никогда бы не смог избежать полной, бессильной агонии, которая разрывала его из самой середины его существа…
   и смеялась
   а после пыталась успокоить его, словно любила его, а не вид красного распухшего тела и приглушенные крики его рыданий
   И потому что ему некуда было больше идти, Ангус Фермопил нырнул в самого себя, чтобы убежать от себя.
   Но доктора не позволили ему сбежать. Сном они спутали ему дорогу побега; и как только он потерял дорогу, они снова подтолкнули его к сознанию, используя новые лекарства, новые стимуляторы.
   Ты изменился, сказали они.
   Ты – Джошуа.
   Это твое имя.
   Это твой код доступа.
   Все ответы, которые ты захочешь узнать, доступны для тебя. Тебе лишь нужно назвать свое имя.
   На этот раз страх перед тем, что он помнил или мог помнить, был сильнее, чем страх перед принуждением. В конце концов, все страхи одинаковы; но пока он не достиг конца, он мог делать выбор. И правильный выбор мог отдалить пропасть.
   – Мое имя, – прохрипел он, вздрагивая от боли в своих голосовых связках, – Ангус.
   И в то же самое время другое имя сформировалось в его мозгу, словно ключ.
   Джошуа.
   Выбор. Чтобы осталась возможность, что в один прекрасный день у него появится возможность делать другие выборы.
   Линия была активирована.
   – Готово, – раздался голос вдалеке. – Он включился. Сейчас мы можем начать работать.
 
 
   «Работа», в данном случае означала интенсивную физиотерапию и долгие часы тестов, как, впрочем, и новые дознания. И у Ангуса не осталось никакого выбора.
   Шизо-имплантаты позволяли докторам полностью управлять его телом. Они могли вызвать сокращение любого его мускула по своему желанию; они могли заставить его идти, или бежать, или браниться, или поднимать тяжести; они могли заставить его выдержать их бесконечные тесты. Они ошеломляли его и вызывали его ярость. Тем не менее, когда он понял, насколько полно они могут контролировать его, он начал выполнять их инструкции до того, как они заставляли его выполнять их. Для него подчиненность была худшей пыткой, чем физические или душевные мучения. Послушание всего лишь заставляло его выть про себя от ярости и жаждать реванша; беспомощность снова порождала кошмар.
   Его доктора не догадывались, что он воет от ярости. На своих мониторах они могли видеть повышение интенсивности нервной активности, но они не могли понять, что это такое. Поэтому они не стали программировать компьютер так, чтобы он воспринимал эту активность как тревожный сигнал. Если электрохимические пики и всплески стали бы слишком интенсивными, компьютер использовал бы шизо-имплантаты, чтобы приглушить их. Но до тех пор, пока Ангус подчинялся, они оставляли его в покое в его мозгу.
   Допросы были совсем другим делом.
   Это не имело ничего общего с обращением Милоша Тавернье на Станции. Вопросы задавались внутри него. Фактически, когда компьютер устраивал допросы, в человеке не было нужды. Компьютер просто задавал вопросы и фиксировал ответы.
   Это делалось с помощью обычного, хотя и сложного, чередования боли и удовольствия. Пока работали программы допроса, в его голове, казалось, открывалась щель и множество ограничений и возможностей появлялись в его мозгу. Он думал об этом как о лабораторном лабиринте для крыс, хотя стены и проходы не существовали в физическом смысле и их даже нельзя было увидеть. Если он нарушал ограничения, стимулировались его болевые центры; если он удовлетворял ожидаемое удовольствие переполняло его.
   Естественно, ограничения были связаны не с контекстом ответов, а с их физиологической правдивостью. Если бы он мог лгать физиологически не выдавая себя ничем, его ответы принимались бы. Но его компьютер и шизо-имплантат четко фиксировали все симптомы. Они могли измерить любое гормональное изменение; они могли провести мгновенный анализ норадреналина и катехоламина в каждом из его нейронов. На практике любая ложь тут же обнаруживалась.
   Ангус сопротивлялся допросам довольно долгое время – день или два, а может быть, даже три. Компьютер не мог контролировать его разум, как контролировал его тело; он мог лишь увеличивать давление, а не подчиненность. А Ангус всегда мог противостоять давлению. Милош Тавернье никогда не смог бы сломать его. Скрипя зубами, безжалостно ругаясь и потея, словно свинья, он пытался выдержать допросы, словно они были психотическими эпизодами, вызванными комбинацией стима и ката; словно ужасы были знакомы ему, и потому их можно было выдержать.
   К несчастью, плоть предала его.
   По контрасту с физиотерапией, которая демонстрировала его мысленную беспомощность, его допросы опирались на слабости тела. Его мозг был физическим органом; он ненавидел боль и любил удовольствие на клеточном уровне, совершенно независимо от воли. Его автономность отвечала лишь на ощущения. Инстинктивно он восставал против такого количества боли, когда можно было получить такое количество удовольствия.
   Используя шизо-имплантаты и компьютерную цепь, допрашивающие сломали Ангуса Фермопила. Они сделали это довольно просто.
   Единственное, что он был способен сделать для своей защиты, это раскрываться не полностью – отвечать на вопросы так, чтобы умолчать о некоторых фактах.
   Что случилось с «Повелителем звезд?»
   Саморазрушение.
   Кто совершил это?
   Морн Хайланд.
   Почему?
   Межпространственная болезнь. От сильного m она сходит с ума.
   Значит, вы лгали, когда обвиняли Станцию Ком-Майн в диверсии?
   Да.
   Почему?
   Я хотел, чтобы она осталась со мной.
   Почему «Повелитель звезд» использовал сильное m?
   Чтобы преследовать меня.
   Почему?
   Потому что я убегал. Я знал, что они полицейские. Как только я увидел их, то начал убегать. Они бросились вслед за мной.
   Это была правда. Так же, как и в информационном ядре «Смертельной красотки», здесь было всего лишь два умолчания. Он был известным нелегалом; его порыв сбежать от полицейских не требовал объяснений.
   Откуда вы знали, что они полицейские?
   Полевая проба. Я видел их корпус. Никто, кроме полиции, не может позволить себе такой корпус.
   Как вам удалось договориться с Морн Хайланд?
   Мне были нужны продукты. Мои воздушные фильтры были отстрелены. Вода испортилась. Когда «Повелитель звезд» взорвался, я отправился на спасение. Нашел ее живой.
   Она была полицейским. Почему вы оставили ее в живых?
   Мне была нужна команда.
   Как вы заставили ее работать на вас?
   Как вы заставили ее остаться с вами?
   Почему вы хотели оставить ее у себя?
   Ангус не боялся этого ответа. Он не беспокоился, что его казнят за его преступления; больше не боялся. После всех расходов и хлопот по его превращению в киборга полицейские вряд ли захотели бы казнить его. Они хотели использовать его; с их точки зрения, его преступления делали его более ценным. Информацию, которую он хотел утаить, вопрос, которого он хотел избежать, заключался совсем в другом.
   Я вживил ей шизо-имплантат. Только так я мог доверять ей в качестве члена команды. Только так я мог заставить ее трахаться со мной.
   Он сказал это с таким удовлетворением, что ни один из докторов не усомнился в его ответе.
   Что вы сделали с пультом управления?
   Избавился от него. Чтобы служба безопасности Станции не имела повода казнить меня. Они не нашли ее. Я не знаю, где она сейчас.
   Его тело сообщило компьютеру о правдивости ответов. Никто не сомневался в его ответах.
 
 
   Вероятно, его удовлетворение больше, чем его умолчания, обмануло людей, создавших его и изучавших его допросы. Он отвечал долго и часто. Его преступления изучались и анализировались. Его поведение по отношению к Морн подвергалось исследованиям. Ему было позволено узнать о ее побеге с Ником Саккорсо. Его подозрения относительно Милоша Тавернье были зафиксированы. Все, что он говорил, подтверждалось – и было честным с точки зрения физиологии.
   И тем не менее, он смог протестовать. Снова и снова он уводил допрашивающие программы в сторону от вопросов, которых опасался. В результате он так и не сказал – так и не позволил себе сказать – ничего, что могло подтверждать, что информационное ядро «Смертельной красотки» изменялось.