Страница:
И вот что я собираюсь сделать.
Я уже, собственно, обсудил все детали со «Спокойствием гегемонии». Через двенадцать часов, когда мы окажемся рядом, я отошлю им Дэвиса в спасательной шлюпке. Затем они позволят нам мирно пришвартоваться. Фактически, они признали, что оба боевых корабля отправятся на Станцию Возможного, для того чтобы продемонстрировать их добрую волю. Мы устраним наши неполадки, когда Амнион не будет дышать нам в затылок.
Это лучшее решение проблемы для всех.
Бессознательно Морн выблевала кашу и кофе сквозь пальцы.
– Какая жалость, – пробормотал Ник довольно. – Всего минуту назад ты была чистой. Ты выглядела почти привлекательной для мужчины – если бы он был достаточно отчаявшимся. Но сейчас, – он хмыкнул, – боюсь, что ты выглядишь непривлекательно.
– Что ты там делаешь? – Твердый тон динамика не мог скрыть отчаяние Дэвиса. – Что ты делаешь с ней?
Внезапно Ник вскочил с койки. Он встал и переступив через Морн приблизился к интеркому. Его шрамы горели, словно черные рваные раны. Он рявкнул:
– Это называется «реванш», говнюк.
Дэвис начал выть.
Затем его голос исчез – Ник отключил интерком.
– Микка, – сказал Ник.
Как обычно мрачная его второй пилот откликнулась:
– Слушаю.
– Я боюсь, все пошло не совсем так, как задумано. Я сообщил ей о Дэвисе. Она не слишком хорошо восприняла новость. Ты лучше закрой канал в ее каюту. Нет, совсем отключи интерком. Если они будут говорить и дальше, то обоим будет только хуже.
Вой Дэвиса продолжал раздаваться в ушах Морн, словно она все еще слышала его.
– Что-нибудь еще? – спросила Микка.
Ник улыбнулся.
– Убедись, что она не сможет выбраться отсюда. Я займусь ею, как только у меня будет время.
Он отключил интерком.
Едва не задыхаясь в своей собственной рвоте Морн смотрела, как он открывает дверь и закрывает ее за собой, не выключая излучения ее черной коробочки.
Она не могла вытащить пальцы изо рта, пока он не унес пульт управления шизо-имплантатом из пределов ее досягаемости.
Глава 20
Я уже, собственно, обсудил все детали со «Спокойствием гегемонии». Через двенадцать часов, когда мы окажемся рядом, я отошлю им Дэвиса в спасательной шлюпке. Затем они позволят нам мирно пришвартоваться. Фактически, они признали, что оба боевых корабля отправятся на Станцию Возможного, для того чтобы продемонстрировать их добрую волю. Мы устраним наши неполадки, когда Амнион не будет дышать нам в затылок.
Это лучшее решение проблемы для всех.
Бессознательно Морн выблевала кашу и кофе сквозь пальцы.
– Какая жалость, – пробормотал Ник довольно. – Всего минуту назад ты была чистой. Ты выглядела почти привлекательной для мужчины – если бы он был достаточно отчаявшимся. Но сейчас, – он хмыкнул, – боюсь, что ты выглядишь непривлекательно.
– Что ты там делаешь? – Твердый тон динамика не мог скрыть отчаяние Дэвиса. – Что ты делаешь с ней?
Внезапно Ник вскочил с койки. Он встал и переступив через Морн приблизился к интеркому. Его шрамы горели, словно черные рваные раны. Он рявкнул:
– Это называется «реванш», говнюк.
Дэвис начал выть.
Затем его голос исчез – Ник отключил интерком.
– Микка, – сказал Ник.
Как обычно мрачная его второй пилот откликнулась:
– Слушаю.
– Я боюсь, все пошло не совсем так, как задумано. Я сообщил ей о Дэвисе. Она не слишком хорошо восприняла новость. Ты лучше закрой канал в ее каюту. Нет, совсем отключи интерком. Если они будут говорить и дальше, то обоим будет только хуже.
Вой Дэвиса продолжал раздаваться в ушах Морн, словно она все еще слышала его.
– Что-нибудь еще? – спросила Микка.
Ник улыбнулся.
– Убедись, что она не сможет выбраться отсюда. Я займусь ею, как только у меня будет время.
Он отключил интерком.
Едва не задыхаясь в своей собственной рвоте Морн смотрела, как он открывает дверь и закрывает ее за собой, не выключая излучения ее черной коробочки.
Она не могла вытащить пальцы изо рта, пока он не унес пульт управления шизо-имплантатом из пределов ее досягаемости.
Глава 20
Рыгая, чтобы очистить горло, Морн заставила себя подняться на четвереньки. Одна из ее рук угодила в блевотину с кашей, но она проигнорировала липкую массу. Она нуждалась в воздухе, нуждалась в том, чтобы дышать, но каждый вдох, казалось, вносил новую порцию желудочного сока и блевотины ей в легкие. Переход потряс ее. Аноксия затуманила ее зрение до светящихся пятен в глазах. Каюта вращалась вокруг нее, словно «Каприз капитана» потерял внутреннее m.
Дышать.
Желудочный сок попал ей в другое горло, обжег голосовые связки.
Дышать.
Широко раскрыв рот, она начала хватать воздух мелкими глотками.
Дэвис…
Мало того, что он был заперт, беспомощен; его еще продавали Амниону. Мало того, что ему в одиночестве приходилось преодолевать кризис личности настолько обширный, что он мог разрушить любого. Нет. Это не удовлетворяло Ника. Для удовлетворения своей застарелой личной ярости он поразил Дэвиса до самого основания.
Это называется «реванш».
Все с чем должен работать ее сын, для того чтобы использовать против угрозы безумия, все, что она могла помнить; унаследовала его душа. Ник сделал эти воспоминания, эту душу, равными предательству. Он дал Дэвису повод верить, что его злейшие враги, люди, которые принесли ему больше всего вреда, были его отец и мать; что сам его разум был преступлением против него.
Как он может надеяться пережить такого рода стресс? Как она может надеяться на него? В то время, когда Амнион схватит его, они будут единственным разумом, который он знает.
Морн выпрямилась и села вертикально.
Новый вдох.
Еще один.
Грязной рукой она размазала рвоту по лицу, пытаясь стереть ее. Она сама была безумна, в тисках твердой и ирреальной уверенности, которая все понимала и ничего не объясняла. Она не знала, что она сделает, пока не сделает этого.
Набрав в легкие как можно больше воздуха, она заставила себя подняться на ноги.
Ник приказал Микке отключить интерком Дэвиса; но он ничего не сказал про ее интерком. И он еще не добрался до мостика. Наверняка Морн стояла на коленях в рвоте не так долго, чтобы он успел добраться до мостика.
Покачиваясь, с кружащейся головой, почти слепая, она привалилась к стене и нащупала кнопку, после чего надавила на нее так, словно могла заставить интерком работать одной лишь силой.
Индикаторы зажглись; канал открыт.
Из динамика раздался шорох, глубина слишком сильна для небольшого пространства мостика. Каким-то образом она получила – или ей дали – главный корабль для всего корабля.
Кто-то хотел, чтобы ее услышали.
– Слушайте меня, – прохрипела она, давясь желудочным соком и слюной. – Он собирается отдать им моего сына.
Что им за дело? Большинство из них – может быть, все они – и так знали, что делает Ник. А она была полицейским; она была врагом. На что она еще может надеяться?
Кто мог предоставить ей шанс?
Она воспользовалась им, не пытаясь ничего понять. Твердо и ясно, она вложила все, что у нее оставалось в ее голос.
– Я знаю, почему вы здесь – большая часть. Я знаю, почему вы занимаетесь всем этим. Для кого-то из вас это просто свобода, вольность. Когда ты нелегал, у тебя появляется больше выбора и меньше ограничений. Вы потеряли слишком много, вам многого не хватает. А сейчас вы можете получить то, что хотите.
Она не знала, что сказать. Она была слишком слаба – и ей не хватало красноречия. Чтобы успокоить себя, она представляла, как ее голос достигает всех помещений и кают на корабле, звучит эхом в коридорах. Она представляла, что проповедует.
– Именно этого вы хотите? Вы хотите превратить людей в амнионцев? Вы думали о том, что это значит? Это значит, что вы можете быть следующими. На этот раз все спокойно, он отдает им моего сына. В следующий раз он может отдать кого-то из вас. Не так ли, Альба? Пастиль? Вы думаете, Ник посчитает вас настолько ценными, что задумается? Вы так уверены? Что, если на Малом Танатосе он найдет кого-нибудь, кто сможет делать вашу работу лучше – или будет трахаться лучше – или будет более предан ему?
– Именно этого вы хотите?
Спазмы кашля поднимались из ее ноющего горла и гортани. Но она не могла позволить себе замолчать. У нее не было времени; Ник отключит ее, как только окажется на мостике. Мысленно она видела, как он бежит, чтобы достигнуть своего места.
Рыдая от усилий, она продолжала:
– Но у некоторых из вас есть другие причины. Вы здесь, потому что полиция коррумпирована – все чертовы ОДК коррумпированы – и это единственный путь противостоять им. Вектор? Сиб? Микка? Вы слышите меня? Полицейские – коррумпированы. Я не знала этого, но знаю сейчас. Я люблю их не больше вашего. Я стала полицейским, потому что пираты убили мою мать, и я хотела сражаться. Я хотела сражаться со всем, что угрожало человеческой жизни, свободе и безопасности. После того, что я узнала, меня тошнит.
Но это не повод отдавать моего сына Амниону! Это не причинит вреда полиции, потому что это их не волнует. Это лишь предаст человечество, все человечество, вас, и меня, и каждого мужчину женщину и ребенка, которые останутся в живых.
У всех у вас есть семьи. Вы все откуда-то пришли – у вас должны быть матери и отцы, братья и сестры, родственники и друзья. Как насчет них? Ради чего вы продаете их? Как вы сможете после этого смотреть в зеркало?
Не позволяйте ему сделать это. – До тех пор, пока она не произнесла эти слова, она не подозревала, что призывает к бунту. – Найдите другой ответ. Должен же быть какой-то другой ответ.
Она не имела ни малейшего понятия, что это может быть. В самом важном смысле Ник был не просто капитаном корабля; он был самим кораблем. Его коды управляли любой функцией корабля; он принимал все решения; его опыт и знания сохраняли людям жизнь. Все, кто слышал его, зависел от него.
Всякий, кто готов был бросить ему вызов, мог кончить так, как это вскоре произойдет с Дэвисом.
Внезапно интерком передал голос ее противника.
– Я говорил, что она не слишком хорошо восприняла новость, – заявил Ник. Его голос звучал совершенно уверенным; невозмутимым от ее угроз. – Вы слышали достаточно, чтобы понять, что я имею в виду. Теперь ты можешь отрезать ее, Микка.
Все это время он был на мостике; он позволил ей выговориться; позволил кораблю услышать ее, чтобы оправдаться. Он был в безопасности.
Она забыла о речи и начала выть.
Хриплый от желудочного сока и усталости ее идущий из глубин души вой разлетался по «Капризу капитана» пока индикаторы на ее интеркоме не погасли.
Но так как она не получила облегчения, она продолжала выть. Но сейчас стены ее каюты были единственными кто слышал ее.
Она не могла остановиться, пока не заболело горло.
Затем она рухнула в кресло и закрыла лицо руками.
Терпение.
Та часть ее, которая все понимала и ничего не открывала, не объясняла, почему. Она просто сказала ей: терпение.
Ждать.
Дэвис не будет отправлен к Амниону еще в течение двенадцати часов. Многое может произойти за двенадцать часов. Целая жизнь может быть выиграна или потеряна. Надежда и крах могут быть такими же летучими и неуловимыми, как приступ прыжковой болезни.
Сначала самое простое.
А самое простое это – ждать.
Но не так. С этого места она не могла видеть интерком.
Не зная почему, Морн поставила кресло так, чтобы ясно видеть индикаторы статуса интеркома. Затем, поскольку она воняет желудочным соком и непереваренной овсяной кашей, она вероятно, может отправиться в санблок и умыться, а потом сесть и ждать.
Терпение.
Каждая секунда приближала конец. Конец ее сына – и ее. Тем не менее, она была терпелива.
Уверенная, ирреальная часть ее разума знала, что она делает. Нику тоже было любопытно, что с ней; он был слишком заинтересован в развитии своего реванша, чтобы игнорировать ее. Когда она просидела, ожидая, неподвижная, словно погруженная в кататонию, час или больше, статус-индикатор внезапно зажегся зеленым светом.
Он хотел проверить ее, подслушивая.
И она мгновенно начала выть и биться, словно умирающий кот.
От предыдущих криков голос ее звучал сломленным и патетическим, одержимым и неузнаваемым. Это было правдой, не так ли? насколько она знала, она говорила ему правду.
Она продолжала это, пока Ник не выключил интерком. Затем вскочила на ноги.
Неуверенной походкой приблизившись к санблоку, она достала все твердые вещи, какие смогла найти: щетки, аптечку, депиляторы, устройства для причесывания, флаконы. Сев в кресло, она разложила собранное у себя на коленях и продолжала ждать.
Час?
Больше?
Меньше?
Преимущество ее безумия, непонятной уверенности было в том, что оно не наказывало ее по истечение времени. Оно диктовало ей быть терпеливой – и позволяло подчиняться.
«Спокойствие гегемонии» и Малый Танатос, должно быть, появились на скане. И «Тихие горизонты» сейчас достаточно близко, чтобы принять участие в том, что произойдет. Она могла думать об этом, но не могла беспокоиться. Ее способность беспокоиться исчезла – было похоронено или выгорело. Лицо Дэвиса ясно стояло перед глазами, словно она могла видеть каждый мускул его лица, отвечающий на пытку мыслями; но это не вызывало никаких эмоций.
В данную минуту – ожидая, словно она была погружена в коллапс с помощью парализатора – она делала все, что могла ради сына.
Только попытайся, бормотала она внутри тишины в ее черепе. Попытайся победить меня. Я умоляю.
Что заставляет тебя забыть, что Ангус победил меня давным-давно. Для тебя ничего не осталось.
Он обучил меня всему, что я знаю.
Когда интерком снова ожил, она разразилась рыданиями и начала швырять предметы по каюте, осыпая интерком щетками. Между всхлипываниями она кричала:
– Ник! Ник! – словно у нее рвались легкие. Как только она выбросила все вещи, она встала, схватила кресло и швырнула его о стену.
– Ник!
В тот момент когда интерком выключился, она рыдала от усталости, так же как от безумного необъяснимого коварства.
Но сейчас она покончила с ожиданием. Сейчас настало время предпринять следующий шаг.
Судорожно втягивая воздух, она поспешила в санблок.
Нет, сначала ей понадобятся скафандры и постель. Она вернулась в комнату, открыла шкафчики, высыпала их содержимое на пол. И набрав полные руки тряпок, вернулась в санблок.
Она швырнула подушку на поглотитель воды. Включила воду и закрыла дверь.
Почти мгновенно она услышала тревожные звонки.
Она свернула скафандр и заткнула им слив. Пилкой для ногтей зафиксировала кран, чтобы его было невозможно закрыть.
Пока стерильная вода, полная восстанавливающих химикалий, поднялась, она сунула штаны в бассейн и включила воду и здесь.
Тревожные звонки стали громче. Бессловесно и безлично внутренние системы «Каприза капитана» кричали ей остановиться. Если она приложит достаточно усилий, главный компьютер отключит воду по всему кораблю.
Вода была только водой. Мелочь, ничего больше; маленькая месть Нику Саккорсо, пока он занят другими делами.
Но он будет гадать, что она предпримет дальше.
Если она подумала о воде, подумает ли она об огне? Это будет совсем другим делом. Каждый корабль был довольно слабо защищен от огня. Может ли Ник быть уверен, что у нее в каюте нет ничего, что не позволит ей развести огонь?
Перешагнув через потоки воды льющиеся из раковины, она покинула санблок и села прямо посреди грязного пола.
Забудь про меня, Ник. Игнорируй меня.
Только попытайся.
Он не мог позволить себе этого. Часть Морн, которая это понимала, знала, что он не сможет. Он еще не покончил с ней. Он не мог рисковать, что она сумеет застигнуть его врасплох чем-то таким неожиданным, что может убить себя. И даже если она не умрет, сколько удовольствия он получит, мучая кого-то, кто совершенно сошел с ума?
Ей нужно только ждать, пока дверь распахнется, и он появится перед ней.
Через какое-то время Морн сообразила, что сидит на полу не просто так; чтобы Ник не подумал, что она собирается напасть на него.
Дверь…
Он…
Она испугалась, что это игра воображения и на самом деле его здесь нет; но выражение его лица было таким, что заставляло ее поверить в его реальность. Это был взгляд, полный испуга, почти потрясенный. Чтобы он не представлял произойдет с ней, но не ожидал этого.
Таким образом, его появление было реальным. Она была уверена в этом.
– Я наслаждался, – сказал он скованно. – Мне нравилось слушать, как ты теряешь разум. – Смертельная бледность шрамов выдавала его. – Но это продолжалось слишком долго. Ты отвлекаешь меня от сосредоточенности.
В ответ она взяла депилятор и запустила ему в голову.
Он отбил его небрежным движением руки. Вторая скользнула в карман, где хранился пульт управления шизо-имплантатом.
– Я не хотел делать этого, но, предполагаю, тебя следует отключить. Прежде чем ты разгромишь весь водопровод.
Попробуй.
Морн подняла руки к лицу и принялась царапать кожу на своих щеках.
Попытайся, ты, сукин сын.
Торопливо, пытаясь предотвратить новые царапины на лице, Ник показал ей черную коробочку и нажал кнопку.
Потеряв равновесие, Морн упала в поток из санблока.
Почему-то Ник пнул ее в голую ногу. Возможно, он решил проверить, отреагирует ли она на удар. Но она не реагировала. Вместо этого она лежала так неподвижно, как женщина со сломанной шеей. Вода вливалась в угол ее открытого рта.
– Я думал, ты перестала вредить мне, – прошептал он, потому что знал, что она не слышит его. – Но, похоже, я был неправ.
С отвращением он швырнул пульт управления в один из шкафчиков и вышел из каюты.
Дверь за ним закрылась.
Он не забыл запереть ее.
И, словно сами по себе, потоки из санблока прекратились. Кто-то на мостике, вероятно, отключил в ее каюте насосы и систему водопровода.
Только вода во рту Морн мешала ей истерически рассмеяться.
Она вскинула голову, выплюнула воду, поднялась на ноги, так быстро, как могла. Словно опасаясь, что черная коробочка исчезнет в яме ее кошмаров, она бросилась, чтобы взять ее. Но она в самом деле оказалась в ее руках, осязаемая, настоящая. Пальцы Морн любовно поглаживали знакомые очертания; дыхание стало прерывистым, когда она обдумывала открывающиеся возможности.
Сейчас.
Дрожа, Морн нажала на кнопки, которые посылали тонкую струю энергии и силы по ее нервам. Затем она закрыла глаза и провела несколько мгновений, просто наслаждаясь простым искусственным наслаждением.
Но этого было недостаточно. Следовало ослабить боль. Здесь. Ей нужны были более быстрые рефлексы, лучшее сосредоточение. Так. Вскоре она почувствует гораздо больше силы, но даже малого улучшения будет пока достаточно. Так.
Фундаментальный голод был несколько утолен. Печаль об ее ограниченности свалилось с ее плеч. Атмосфера корабля стала более чистой, резкой. Она чувствовала, что снова становится собой, Морн Хайланд, наконец-то.
Это тоже было формой безумия. Тем не менее, она цеплялась за это изо всех сил.
Она не осознавала, что действительно расцарапала свои щеки пока капли крови не потекли у нее по рукам.
Она стиснула зубы, чтобы сдержать смешок.
И очень тихо, потому что кататоники не издают ни звука, она отправилась в санблок, чтобы посмотреть в зеркало.
При виде себя она потеряла всякое желание смеяться.
Ее глаза глубоко запали, под ними залегли морщины усталости и похмелья. Новые морщины появились на ее лице, словно она хмурилась в течение нескольких месяцев. Засохшая рвота прилипла к уголку рта. Ее кожа была бледной, болезненного цвета и то, как она обвисла на костях, позволяло предположить, что Морн сильно потеряла в весе.
Несмотря на бледность, кровоточащие царапины на ее щеках напоминали гротескную пародию на шрамы Ника.
Шизо-имплантат не освободил ее окончательно от ограниченности. Он просто дал ей возможность перескочить через границы собственной выдержки.
Этого достаточно, подумала она холодно. Это все, что мне нужно.
Она отвернулась от зеркала.
Ну, хорошо. Никаких представлений. Она получила свою черную коробочку. Следующая проблема – найти выход из каюты.
И тут она заколебалась.
По какой-то причине шизо-имплантат пошатнул ее уверенность и вместе с силой наполнил ее душу сомнениями. Это блокировало связь с тем участком мозга, который все понимал и ничего не открывал. Как она сможет выбраться из каюты? Недавно она знала ответ; она подготовилась к нему. Но сейчас она не могла вспомнить.
Сила; должно быть, сила. Шизо-имплантат сделал ее сильной – и не дал ничего, что можно было бы использовать. Никакая быстрота мыслей или действий не поможет ей освободиться из ее тюрьмы. Но если она получит достаточно силы…
Дверь была сделана так, чтобы выдержать давление под прямым углом к поверхности – декомпрессию или удар – но не в направлении собственного движения. Сервомеханизмы, которые открывали и закрывали ее, будут давать обратный ход, когда почувствуют препятствие. Значит, проблема заключалась в силе и направлении; если достаточно сильно нажать в правильном направлении, чтобы включить механизм отката. Тогда дверь откроется сама собой.
И сигнал тревоги сразу же сообщит на мостик о том, что произошло. Ник лично явится, чтобы остановить ее. Или пошлет своих людей с пистолетами…
Нет, она не может позволить загнать себя в угол. Сначала она должна выбраться из каюты. Затем она должна будет придумать, как не дать поймать себя.
Стоя у двери она настроила свою искусственную силу на высший уровень – такой высокий, что эндорфины и дофамины в ее мозгу проносились с воем, точно во время шторма, а грудь раздулась – легким не хватало воздуха, чтобы поддержать такое количество адреналина. Затем она положила руки на дверь, припала всем телом к переборке и надавила.
Надавила.
Давление росло в ней, пока уши не наполнились звоном и глаза не ослепли. Ее руки вибрировали, словно кабели, на который повешен слишком большой груз; она была, вероятно, настолько сильна, что могла бы поломать собственные кости. Небольшие очаги боли начали расти в ее легких.
Внезапно кожа на ладонях Морн лопнула. Скользкие от крови, ее руки соскользнули с двери.
Не в силах ухватиться за что-то она полетела вперед и ударилась головой о следующую переборку. И потом упала на пол.
Искусственный нервный шторм был слишком силен; если она не уменьшит его, ее нервы просто сгорят, словно предохранители, когда на них поступает слишком большой ток. Вероятно, замок двери дезактивировал сенсоры отката. Дрожа словно в лихорадке, она схватила свою черную коробочку и уменьшила излучение.
Руки оставляли на клавишах кровь.
Слишком много для того, чтобы выбраться из каюты.
Склонившись над своими поврежденными руками, Морн принялась рыдать, не осознавая этого. Располагать пультом управления шизо-имплантатом было недостаточно; она нуждалась еще в чем-то, чтобы не погибла надежда – а ничего не оставалось. Некоторые ограничения были абсолютными. Неважно, что она сделала бы с собой, она не могла заставить свое тело проскочить сквозь материальные двери. Быстрота, сила, сосредоточенность, свобода от боли – ничто из этих преимуществ не могло помочь ей.
Часть ее мозга, которая понимала, не планировала этого.
Или не могла достучаться сквозь сильный эффект действия шизо-имплантата.
Но она сдерживала Морн и заставляла ее плакать не так громко, чтобы не было слышно в интеркоме.
Сколько времени у нее осталось? Смахнув с глаз слезы, она посмотрела на хронометр в каюте. Меньше шести часов. И это все? Она где-то потеряла два или три часа. Но это не имело значения. Шесть часов или шесть сотен – все равно.
Она не могла выбраться из каюты.
Она ничего не могла предпринять, чтобы помочь Дэвису. Он пропал. Следующий раз, когда она увидит его – если когда-нибудь увидит его снова – он будет амнионцем. Он ничего не будет помнить о кратковременной важной связи между ними. Разве что ему будет дан тот же мутаген, который трансформировал Марка Вестабуля. Тогда он сможет использовать ее воспоминания против нее – и ПОДК – и космоса, принадлежащего человечеству. Давая ему жизнь, она предала его, и все, что было для нее важным; и она ничего не могла с этим поделать.
Она не знала, как пережить все это.
Но – идея пришла ей в голову, словно электрический шок – она может убить Ника.
Вероятно, он скоро придет проверить ее состояние; вероятно, чтобы отключить ее кататонию. Он не будет ожидать увидеть ее в полном сознании, до пределов заряженной насилием. Если она достаточно быстро и сильно ударит его, она может преодолеть его защиту. Все, что ей нужно – точно нанести один-единственный удар…
Все, что ей нужно, загнать пилочку для ногтей ему в горло.
Она встала, отправилась в санблок и сняла пилочку.
Ее руки были скользкими от крови, но они не болели; голова не болела. Ее шизо-имплантат ликвидировал боль. Сжав пилочку, она вернулась к двери и подготовилась к новому ожиданию.
Убить Ника. Исключить по меньшей мере один фактор, который так долго мучил ее.
Но она не могла ждать, когда ее переполняло такое количество энергии. Ее мускулы и рассудок были просто неспособны настроиться на ожидание. Она нуждалась в решениях, действиях; кровопролитии.
Так же, как и дверь, это было то, что нельзя отодвинуть в сторону. Она могла ждать; конечно, могла. Все, что ей необходимо – переключить функции на черной коробочке и погрузиться в состояние покоя. Тогда она не сможет отреагировать, когда войдет Ник. Для него она нуждалась в резкой, мгновенной быстроте – и не знала, когда он придет. Она собиралась убить его; таким образом, нужно было ждать его. Но она не могла ждать его, не погружаясь в неестественное спокойствие, которое бы помешало ей убить его.
Выхода не было. Пропасть между тем, в чем она нуждалась, и что могла сделать, была непреодолимой.
Она снова оказалась на полу, ковыряясь в разбросанных скафандрах и мокрой постели. Не в состоянии остановиться, она беззвучно плакала.
Но это был не выход. Она потеряла что-то в себе, когда включила пульт управления шизо-имплантатом. До этого безумная и коварная ее часть знала, что делать. Она нуждалась в том, чтобы восстановить то состояние. Она нуждалась в том, чтобы восстановить цепочку к той ее части, которая ничего не открывала.
И для этого был единственный путь.
Она должна взглянуть в лицо оставшимся шести или шестистам часам без искусственной поддержки.
Нет, она не могла сделать этого. Это было слишком печально. Сама идея вызвала стон в ее сердце. Только шизо-имплантат сохранял ей жизнь; ничто, кроме его излучения, не защищало ее от последствий насилия и прыжковой болезни, предательства и злобы. Она не могла отказаться. Если она отключит свою черную коробочку, она окажется беззащитной перед лицом того, кем она станет.
У нее не было выбора. Другого пути через пропасть не было.
В молчаливом горе, словно она дошла до последних пределов, она по одной начала отключать функции своей коробочки.
Она делал это медленно, минимизируя стресс от изменения. Одну функцию за другой она уменьшала интенсивность излучения, пока ощущение не терялось; одну функцию за другой она отключала их только тогда, когда у нее было время свыкнуться с новой потерей.
Дышать.
Желудочный сок попал ей в другое горло, обжег голосовые связки.
Дышать.
Широко раскрыв рот, она начала хватать воздух мелкими глотками.
Дэвис…
Мало того, что он был заперт, беспомощен; его еще продавали Амниону. Мало того, что ему в одиночестве приходилось преодолевать кризис личности настолько обширный, что он мог разрушить любого. Нет. Это не удовлетворяло Ника. Для удовлетворения своей застарелой личной ярости он поразил Дэвиса до самого основания.
Это называется «реванш».
Все с чем должен работать ее сын, для того чтобы использовать против угрозы безумия, все, что она могла помнить; унаследовала его душа. Ник сделал эти воспоминания, эту душу, равными предательству. Он дал Дэвису повод верить, что его злейшие враги, люди, которые принесли ему больше всего вреда, были его отец и мать; что сам его разум был преступлением против него.
Как он может надеяться пережить такого рода стресс? Как она может надеяться на него? В то время, когда Амнион схватит его, они будут единственным разумом, который он знает.
Морн выпрямилась и села вертикально.
Новый вдох.
Еще один.
Грязной рукой она размазала рвоту по лицу, пытаясь стереть ее. Она сама была безумна, в тисках твердой и ирреальной уверенности, которая все понимала и ничего не объясняла. Она не знала, что она сделает, пока не сделает этого.
Набрав в легкие как можно больше воздуха, она заставила себя подняться на ноги.
Ник приказал Микке отключить интерком Дэвиса; но он ничего не сказал про ее интерком. И он еще не добрался до мостика. Наверняка Морн стояла на коленях в рвоте не так долго, чтобы он успел добраться до мостика.
Покачиваясь, с кружащейся головой, почти слепая, она привалилась к стене и нащупала кнопку, после чего надавила на нее так, словно могла заставить интерком работать одной лишь силой.
Индикаторы зажглись; канал открыт.
Из динамика раздался шорох, глубина слишком сильна для небольшого пространства мостика. Каким-то образом она получила – или ей дали – главный корабль для всего корабля.
Кто-то хотел, чтобы ее услышали.
– Слушайте меня, – прохрипела она, давясь желудочным соком и слюной. – Он собирается отдать им моего сына.
Что им за дело? Большинство из них – может быть, все они – и так знали, что делает Ник. А она была полицейским; она была врагом. На что она еще может надеяться?
Кто мог предоставить ей шанс?
Она воспользовалась им, не пытаясь ничего понять. Твердо и ясно, она вложила все, что у нее оставалось в ее голос.
– Я знаю, почему вы здесь – большая часть. Я знаю, почему вы занимаетесь всем этим. Для кого-то из вас это просто свобода, вольность. Когда ты нелегал, у тебя появляется больше выбора и меньше ограничений. Вы потеряли слишком много, вам многого не хватает. А сейчас вы можете получить то, что хотите.
Она не знала, что сказать. Она была слишком слаба – и ей не хватало красноречия. Чтобы успокоить себя, она представляла, как ее голос достигает всех помещений и кают на корабле, звучит эхом в коридорах. Она представляла, что проповедует.
– Именно этого вы хотите? Вы хотите превратить людей в амнионцев? Вы думали о том, что это значит? Это значит, что вы можете быть следующими. На этот раз все спокойно, он отдает им моего сына. В следующий раз он может отдать кого-то из вас. Не так ли, Альба? Пастиль? Вы думаете, Ник посчитает вас настолько ценными, что задумается? Вы так уверены? Что, если на Малом Танатосе он найдет кого-нибудь, кто сможет делать вашу работу лучше – или будет трахаться лучше – или будет более предан ему?
– Именно этого вы хотите?
Спазмы кашля поднимались из ее ноющего горла и гортани. Но она не могла позволить себе замолчать. У нее не было времени; Ник отключит ее, как только окажется на мостике. Мысленно она видела, как он бежит, чтобы достигнуть своего места.
Рыдая от усилий, она продолжала:
– Но у некоторых из вас есть другие причины. Вы здесь, потому что полиция коррумпирована – все чертовы ОДК коррумпированы – и это единственный путь противостоять им. Вектор? Сиб? Микка? Вы слышите меня? Полицейские – коррумпированы. Я не знала этого, но знаю сейчас. Я люблю их не больше вашего. Я стала полицейским, потому что пираты убили мою мать, и я хотела сражаться. Я хотела сражаться со всем, что угрожало человеческой жизни, свободе и безопасности. После того, что я узнала, меня тошнит.
Но это не повод отдавать моего сына Амниону! Это не причинит вреда полиции, потому что это их не волнует. Это лишь предаст человечество, все человечество, вас, и меня, и каждого мужчину женщину и ребенка, которые останутся в живых.
У всех у вас есть семьи. Вы все откуда-то пришли – у вас должны быть матери и отцы, братья и сестры, родственники и друзья. Как насчет них? Ради чего вы продаете их? Как вы сможете после этого смотреть в зеркало?
Не позволяйте ему сделать это. – До тех пор, пока она не произнесла эти слова, она не подозревала, что призывает к бунту. – Найдите другой ответ. Должен же быть какой-то другой ответ.
Она не имела ни малейшего понятия, что это может быть. В самом важном смысле Ник был не просто капитаном корабля; он был самим кораблем. Его коды управляли любой функцией корабля; он принимал все решения; его опыт и знания сохраняли людям жизнь. Все, кто слышал его, зависел от него.
Всякий, кто готов был бросить ему вызов, мог кончить так, как это вскоре произойдет с Дэвисом.
Внезапно интерком передал голос ее противника.
– Я говорил, что она не слишком хорошо восприняла новость, – заявил Ник. Его голос звучал совершенно уверенным; невозмутимым от ее угроз. – Вы слышали достаточно, чтобы понять, что я имею в виду. Теперь ты можешь отрезать ее, Микка.
Все это время он был на мостике; он позволил ей выговориться; позволил кораблю услышать ее, чтобы оправдаться. Он был в безопасности.
Она забыла о речи и начала выть.
Хриплый от желудочного сока и усталости ее идущий из глубин души вой разлетался по «Капризу капитана» пока индикаторы на ее интеркоме не погасли.
Но так как она не получила облегчения, она продолжала выть. Но сейчас стены ее каюты были единственными кто слышал ее.
Она не могла остановиться, пока не заболело горло.
Затем она рухнула в кресло и закрыла лицо руками.
Терпение.
Та часть ее, которая все понимала и ничего не открывала, не объясняла, почему. Она просто сказала ей: терпение.
Ждать.
Дэвис не будет отправлен к Амниону еще в течение двенадцати часов. Многое может произойти за двенадцать часов. Целая жизнь может быть выиграна или потеряна. Надежда и крах могут быть такими же летучими и неуловимыми, как приступ прыжковой болезни.
Сначала самое простое.
А самое простое это – ждать.
Но не так. С этого места она не могла видеть интерком.
Не зная почему, Морн поставила кресло так, чтобы ясно видеть индикаторы статуса интеркома. Затем, поскольку она воняет желудочным соком и непереваренной овсяной кашей, она вероятно, может отправиться в санблок и умыться, а потом сесть и ждать.
Терпение.
Каждая секунда приближала конец. Конец ее сына – и ее. Тем не менее, она была терпелива.
Уверенная, ирреальная часть ее разума знала, что она делает. Нику тоже было любопытно, что с ней; он был слишком заинтересован в развитии своего реванша, чтобы игнорировать ее. Когда она просидела, ожидая, неподвижная, словно погруженная в кататонию, час или больше, статус-индикатор внезапно зажегся зеленым светом.
Он хотел проверить ее, подслушивая.
И она мгновенно начала выть и биться, словно умирающий кот.
От предыдущих криков голос ее звучал сломленным и патетическим, одержимым и неузнаваемым. Это было правдой, не так ли? насколько она знала, она говорила ему правду.
Она продолжала это, пока Ник не выключил интерком. Затем вскочила на ноги.
Неуверенной походкой приблизившись к санблоку, она достала все твердые вещи, какие смогла найти: щетки, аптечку, депиляторы, устройства для причесывания, флаконы. Сев в кресло, она разложила собранное у себя на коленях и продолжала ждать.
Час?
Больше?
Меньше?
Преимущество ее безумия, непонятной уверенности было в том, что оно не наказывало ее по истечение времени. Оно диктовало ей быть терпеливой – и позволяло подчиняться.
«Спокойствие гегемонии» и Малый Танатос, должно быть, появились на скане. И «Тихие горизонты» сейчас достаточно близко, чтобы принять участие в том, что произойдет. Она могла думать об этом, но не могла беспокоиться. Ее способность беспокоиться исчезла – было похоронено или выгорело. Лицо Дэвиса ясно стояло перед глазами, словно она могла видеть каждый мускул его лица, отвечающий на пытку мыслями; но это не вызывало никаких эмоций.
В данную минуту – ожидая, словно она была погружена в коллапс с помощью парализатора – она делала все, что могла ради сына.
Только попытайся, бормотала она внутри тишины в ее черепе. Попытайся победить меня. Я умоляю.
Что заставляет тебя забыть, что Ангус победил меня давным-давно. Для тебя ничего не осталось.
Он обучил меня всему, что я знаю.
Когда интерком снова ожил, она разразилась рыданиями и начала швырять предметы по каюте, осыпая интерком щетками. Между всхлипываниями она кричала:
– Ник! Ник! – словно у нее рвались легкие. Как только она выбросила все вещи, она встала, схватила кресло и швырнула его о стену.
– Ник!
В тот момент когда интерком выключился, она рыдала от усталости, так же как от безумного необъяснимого коварства.
Но сейчас она покончила с ожиданием. Сейчас настало время предпринять следующий шаг.
Судорожно втягивая воздух, она поспешила в санблок.
Нет, сначала ей понадобятся скафандры и постель. Она вернулась в комнату, открыла шкафчики, высыпала их содержимое на пол. И набрав полные руки тряпок, вернулась в санблок.
Она швырнула подушку на поглотитель воды. Включила воду и закрыла дверь.
Почти мгновенно она услышала тревожные звонки.
Она свернула скафандр и заткнула им слив. Пилкой для ногтей зафиксировала кран, чтобы его было невозможно закрыть.
Пока стерильная вода, полная восстанавливающих химикалий, поднялась, она сунула штаны в бассейн и включила воду и здесь.
Тревожные звонки стали громче. Бессловесно и безлично внутренние системы «Каприза капитана» кричали ей остановиться. Если она приложит достаточно усилий, главный компьютер отключит воду по всему кораблю.
Вода была только водой. Мелочь, ничего больше; маленькая месть Нику Саккорсо, пока он занят другими делами.
Но он будет гадать, что она предпримет дальше.
Если она подумала о воде, подумает ли она об огне? Это будет совсем другим делом. Каждый корабль был довольно слабо защищен от огня. Может ли Ник быть уверен, что у нее в каюте нет ничего, что не позволит ей развести огонь?
Перешагнув через потоки воды льющиеся из раковины, она покинула санблок и села прямо посреди грязного пола.
Забудь про меня, Ник. Игнорируй меня.
Только попытайся.
Он не мог позволить себе этого. Часть Морн, которая это понимала, знала, что он не сможет. Он еще не покончил с ней. Он не мог рисковать, что она сумеет застигнуть его врасплох чем-то таким неожиданным, что может убить себя. И даже если она не умрет, сколько удовольствия он получит, мучая кого-то, кто совершенно сошел с ума?
Ей нужно только ждать, пока дверь распахнется, и он появится перед ней.
Через какое-то время Морн сообразила, что сидит на полу не просто так; чтобы Ник не подумал, что она собирается напасть на него.
Дверь…
Он…
Она испугалась, что это игра воображения и на самом деле его здесь нет; но выражение его лица было таким, что заставляло ее поверить в его реальность. Это был взгляд, полный испуга, почти потрясенный. Чтобы он не представлял произойдет с ней, но не ожидал этого.
Таким образом, его появление было реальным. Она была уверена в этом.
– Я наслаждался, – сказал он скованно. – Мне нравилось слушать, как ты теряешь разум. – Смертельная бледность шрамов выдавала его. – Но это продолжалось слишком долго. Ты отвлекаешь меня от сосредоточенности.
В ответ она взяла депилятор и запустила ему в голову.
Он отбил его небрежным движением руки. Вторая скользнула в карман, где хранился пульт управления шизо-имплантатом.
– Я не хотел делать этого, но, предполагаю, тебя следует отключить. Прежде чем ты разгромишь весь водопровод.
Попробуй.
Морн подняла руки к лицу и принялась царапать кожу на своих щеках.
Попытайся, ты, сукин сын.
Торопливо, пытаясь предотвратить новые царапины на лице, Ник показал ей черную коробочку и нажал кнопку.
Потеряв равновесие, Морн упала в поток из санблока.
Почему-то Ник пнул ее в голую ногу. Возможно, он решил проверить, отреагирует ли она на удар. Но она не реагировала. Вместо этого она лежала так неподвижно, как женщина со сломанной шеей. Вода вливалась в угол ее открытого рта.
– Я думал, ты перестала вредить мне, – прошептал он, потому что знал, что она не слышит его. – Но, похоже, я был неправ.
С отвращением он швырнул пульт управления в один из шкафчиков и вышел из каюты.
Дверь за ним закрылась.
Он не забыл запереть ее.
И, словно сами по себе, потоки из санблока прекратились. Кто-то на мостике, вероятно, отключил в ее каюте насосы и систему водопровода.
Только вода во рту Морн мешала ей истерически рассмеяться.
Она вскинула голову, выплюнула воду, поднялась на ноги, так быстро, как могла. Словно опасаясь, что черная коробочка исчезнет в яме ее кошмаров, она бросилась, чтобы взять ее. Но она в самом деле оказалась в ее руках, осязаемая, настоящая. Пальцы Морн любовно поглаживали знакомые очертания; дыхание стало прерывистым, когда она обдумывала открывающиеся возможности.
Сейчас.
Дрожа, Морн нажала на кнопки, которые посылали тонкую струю энергии и силы по ее нервам. Затем она закрыла глаза и провела несколько мгновений, просто наслаждаясь простым искусственным наслаждением.
Но этого было недостаточно. Следовало ослабить боль. Здесь. Ей нужны были более быстрые рефлексы, лучшее сосредоточение. Так. Вскоре она почувствует гораздо больше силы, но даже малого улучшения будет пока достаточно. Так.
Фундаментальный голод был несколько утолен. Печаль об ее ограниченности свалилось с ее плеч. Атмосфера корабля стала более чистой, резкой. Она чувствовала, что снова становится собой, Морн Хайланд, наконец-то.
Это тоже было формой безумия. Тем не менее, она цеплялась за это изо всех сил.
Она не осознавала, что действительно расцарапала свои щеки пока капли крови не потекли у нее по рукам.
Она стиснула зубы, чтобы сдержать смешок.
И очень тихо, потому что кататоники не издают ни звука, она отправилась в санблок, чтобы посмотреть в зеркало.
При виде себя она потеряла всякое желание смеяться.
Ее глаза глубоко запали, под ними залегли морщины усталости и похмелья. Новые морщины появились на ее лице, словно она хмурилась в течение нескольких месяцев. Засохшая рвота прилипла к уголку рта. Ее кожа была бледной, болезненного цвета и то, как она обвисла на костях, позволяло предположить, что Морн сильно потеряла в весе.
Несмотря на бледность, кровоточащие царапины на ее щеках напоминали гротескную пародию на шрамы Ника.
Шизо-имплантат не освободил ее окончательно от ограниченности. Он просто дал ей возможность перескочить через границы собственной выдержки.
Этого достаточно, подумала она холодно. Это все, что мне нужно.
Она отвернулась от зеркала.
Ну, хорошо. Никаких представлений. Она получила свою черную коробочку. Следующая проблема – найти выход из каюты.
И тут она заколебалась.
По какой-то причине шизо-имплантат пошатнул ее уверенность и вместе с силой наполнил ее душу сомнениями. Это блокировало связь с тем участком мозга, который все понимал и ничего не открывал. Как она сможет выбраться из каюты? Недавно она знала ответ; она подготовилась к нему. Но сейчас она не могла вспомнить.
Сила; должно быть, сила. Шизо-имплантат сделал ее сильной – и не дал ничего, что можно было бы использовать. Никакая быстрота мыслей или действий не поможет ей освободиться из ее тюрьмы. Но если она получит достаточно силы…
Дверь была сделана так, чтобы выдержать давление под прямым углом к поверхности – декомпрессию или удар – но не в направлении собственного движения. Сервомеханизмы, которые открывали и закрывали ее, будут давать обратный ход, когда почувствуют препятствие. Значит, проблема заключалась в силе и направлении; если достаточно сильно нажать в правильном направлении, чтобы включить механизм отката. Тогда дверь откроется сама собой.
И сигнал тревоги сразу же сообщит на мостик о том, что произошло. Ник лично явится, чтобы остановить ее. Или пошлет своих людей с пистолетами…
Нет, она не может позволить загнать себя в угол. Сначала она должна выбраться из каюты. Затем она должна будет придумать, как не дать поймать себя.
Стоя у двери она настроила свою искусственную силу на высший уровень – такой высокий, что эндорфины и дофамины в ее мозгу проносились с воем, точно во время шторма, а грудь раздулась – легким не хватало воздуха, чтобы поддержать такое количество адреналина. Затем она положила руки на дверь, припала всем телом к переборке и надавила.
Надавила.
Давление росло в ней, пока уши не наполнились звоном и глаза не ослепли. Ее руки вибрировали, словно кабели, на который повешен слишком большой груз; она была, вероятно, настолько сильна, что могла бы поломать собственные кости. Небольшие очаги боли начали расти в ее легких.
Внезапно кожа на ладонях Морн лопнула. Скользкие от крови, ее руки соскользнули с двери.
Не в силах ухватиться за что-то она полетела вперед и ударилась головой о следующую переборку. И потом упала на пол.
Искусственный нервный шторм был слишком силен; если она не уменьшит его, ее нервы просто сгорят, словно предохранители, когда на них поступает слишком большой ток. Вероятно, замок двери дезактивировал сенсоры отката. Дрожа словно в лихорадке, она схватила свою черную коробочку и уменьшила излучение.
Руки оставляли на клавишах кровь.
Слишком много для того, чтобы выбраться из каюты.
Склонившись над своими поврежденными руками, Морн принялась рыдать, не осознавая этого. Располагать пультом управления шизо-имплантатом было недостаточно; она нуждалась еще в чем-то, чтобы не погибла надежда – а ничего не оставалось. Некоторые ограничения были абсолютными. Неважно, что она сделала бы с собой, она не могла заставить свое тело проскочить сквозь материальные двери. Быстрота, сила, сосредоточенность, свобода от боли – ничто из этих преимуществ не могло помочь ей.
Часть ее мозга, которая понимала, не планировала этого.
Или не могла достучаться сквозь сильный эффект действия шизо-имплантата.
Но она сдерживала Морн и заставляла ее плакать не так громко, чтобы не было слышно в интеркоме.
Сколько времени у нее осталось? Смахнув с глаз слезы, она посмотрела на хронометр в каюте. Меньше шести часов. И это все? Она где-то потеряла два или три часа. Но это не имело значения. Шесть часов или шесть сотен – все равно.
Она не могла выбраться из каюты.
Она ничего не могла предпринять, чтобы помочь Дэвису. Он пропал. Следующий раз, когда она увидит его – если когда-нибудь увидит его снова – он будет амнионцем. Он ничего не будет помнить о кратковременной важной связи между ними. Разве что ему будет дан тот же мутаген, который трансформировал Марка Вестабуля. Тогда он сможет использовать ее воспоминания против нее – и ПОДК – и космоса, принадлежащего человечеству. Давая ему жизнь, она предала его, и все, что было для нее важным; и она ничего не могла с этим поделать.
Она не знала, как пережить все это.
Но – идея пришла ей в голову, словно электрический шок – она может убить Ника.
Вероятно, он скоро придет проверить ее состояние; вероятно, чтобы отключить ее кататонию. Он не будет ожидать увидеть ее в полном сознании, до пределов заряженной насилием. Если она достаточно быстро и сильно ударит его, она может преодолеть его защиту. Все, что ей нужно – точно нанести один-единственный удар…
Все, что ей нужно, загнать пилочку для ногтей ему в горло.
Она встала, отправилась в санблок и сняла пилочку.
Ее руки были скользкими от крови, но они не болели; голова не болела. Ее шизо-имплантат ликвидировал боль. Сжав пилочку, она вернулась к двери и подготовилась к новому ожиданию.
Убить Ника. Исключить по меньшей мере один фактор, который так долго мучил ее.
Но она не могла ждать, когда ее переполняло такое количество энергии. Ее мускулы и рассудок были просто неспособны настроиться на ожидание. Она нуждалась в решениях, действиях; кровопролитии.
Так же, как и дверь, это было то, что нельзя отодвинуть в сторону. Она могла ждать; конечно, могла. Все, что ей необходимо – переключить функции на черной коробочке и погрузиться в состояние покоя. Тогда она не сможет отреагировать, когда войдет Ник. Для него она нуждалась в резкой, мгновенной быстроте – и не знала, когда он придет. Она собиралась убить его; таким образом, нужно было ждать его. Но она не могла ждать его, не погружаясь в неестественное спокойствие, которое бы помешало ей убить его.
Выхода не было. Пропасть между тем, в чем она нуждалась, и что могла сделать, была непреодолимой.
Она снова оказалась на полу, ковыряясь в разбросанных скафандрах и мокрой постели. Не в состоянии остановиться, она беззвучно плакала.
Но это был не выход. Она потеряла что-то в себе, когда включила пульт управления шизо-имплантатом. До этого безумная и коварная ее часть знала, что делать. Она нуждалась в том, чтобы восстановить то состояние. Она нуждалась в том, чтобы восстановить цепочку к той ее части, которая ничего не открывала.
И для этого был единственный путь.
Она должна взглянуть в лицо оставшимся шести или шестистам часам без искусственной поддержки.
Нет, она не могла сделать этого. Это было слишком печально. Сама идея вызвала стон в ее сердце. Только шизо-имплантат сохранял ей жизнь; ничто, кроме его излучения, не защищало ее от последствий насилия и прыжковой болезни, предательства и злобы. Она не могла отказаться. Если она отключит свою черную коробочку, она окажется беззащитной перед лицом того, кем она станет.
У нее не было выбора. Другого пути через пропасть не было.
В молчаливом горе, словно она дошла до последних пределов, она по одной начала отключать функции своей коробочки.
Она делал это медленно, минимизируя стресс от изменения. Одну функцию за другой она уменьшала интенсивность излучения, пока ощущение не терялось; одну функцию за другой она отключала их только тогда, когда у нее было время свыкнуться с новой потерей.