Ёсикава Эйдзи. Честь самурая

   — Гондзо! Гондзо! — позвал он.
   Молодой слуга застал Токитиро раздетым догола. Он сидел, скрестив ноги.
   — Слушаю, господин.
   — У меня поручение к тебе! У тебя есть деньги?
   — Деньги?
   — Вот именно!
   — Видите ли…
   — То, что я дал тебе на покупки?
   — Они давно истрачены.
   — А на еду?
   — На еду вы давно не давали. Я напомнил вам об этом месяца два назад, а вы ответили, что придется как-нибудь выкрутиться. Вот с тех пор и изворачиваемся.
   — У нас совсем нет денег?
   — Откуда им взяться!
   — Так что же мне делать?
   — А вам деньги понадобились?
   — Я хотел сегодня вечером пригласить гостей.
   — Ну, если речь только о закусках и сакэ, не беда. Выпрошу в долг в соседних лавках.
   — Гондзо, я на тебя полагаюсь! — сказал Токитиро, хлопнув себя по колену.
   Дул осенний ветер. С павлонии опадала листва. В дом налетели комары. Токитиро отгонял их веером.
   — А кто к нам придет?
   — Десятники из крепости.
   Токитиро купался в ушате, поставленном в саду. Кто-то окликнул его у ворот.
   — Кто там? — спросила служанка.
   — Маэда Инутиё, — представился гость.
   Хозяин маленького дома вылез из ушата, надел легкое кимоно и поспешил к главному входу.
   — Ах, это вы, господин Инутиё! А я гадал, кто бы мог пожаловать. Пожалуйста, проходите и располагайтесь поудобнее.
   Токитиро говорил учтиво. Он даже сам подал гостю подушку для сидения.
   — Я неожиданно побеспокоил вас.
   — Что-нибудь срочное?
   — Нет, просто я беспокоюсь о вас.
   — Вот как?
   — Вы держитесь так, словно вам безразлична собственная жизнь. Вы взялись за невыполнимое задание. Вы сами выбрали эту участь, следовательно, уверены в успехе.
   — А, вы о крепостной стене?
   — Разумеется! Вы опрометчиво пообещали невозможное. Сам князь Нобунага пытался предотвратить исход, при котором вам останется только совершить сэппуку.
   — Я ведь попросил три дня.
   — Вы надеетесь успеть?
   — Ничуть!
   — Как?!
   — Я ничего не смыслю в фортификации.
   — Как же вы намерены действовать?
   — Если я заставлю как следует работать всех, кто занят на строительстве, то, полагаю, уложусь в назначенный срок.
   — В этом и состоит трудность, — тихо произнес Инутиё.
   Странными они были соперниками. Оба любили одну девушку, но незаметно для себя подружились. Их привязанность не проявлялась внешне ни в словах, ни в поступках, но Токитиро и Инутиё, узнав друг друга поближе, прониклись взаимным уважением. Сегодня Инутиё пришел, искренне переживая за юношу.
   — Представляете, что испытывает сейчас Ямабути Укон? — спросил Инутиё.
   — Гневается на меня.
   — Ну хорошо, а вам известно, что он предпринимает?
   — Да.
   — Вот как? — Инутиё счел дальнейший разговор бессмысленным. — Раз вы столь проницательны, не буду и я беспокоиться.
   Токитиро молча посмотрел на Инутиё и затем низко поклонился.
   — Как вы умны, господин Инутиё!!
   — Это вы у нас главный умник. Вы же обошли Ямабути Укона.
   — Прошу, ни слова больше! — Токитиро поднес ладонь к губам, а Инутиё расхохотался.
   — Остальное предоставим воображению. Пусть между нами сохранится некое умолчание. — Инутиё имел в виду Нэнэ.
   Вернулся Гондзо с изрядным количеством сакэ и закусок. Инутиё хотел уйти, но Токитиро остановил его:
   — Выпейте сакэ на дорогу.
   — Если вы настаиваете.
   Инутиё выпил, и не одну чашечку. Званые гости, которым предназначалось угощение, не появлялись.
   — Надо же, не идут, — произнес наконец Токитиро. — Гондзо, как ты думаешь, почему?
   — Господин Токитиро, вы пригласили десятников? — осведомился Инутиё.
   — Да. Нужно поговорить с ними. Необходимо поднять в людях боевой дух, чтобы управиться в три дня.
   — Выходит, я переоценил ваши умственные способности.
   — Как это?
   — Я полагал, что у вас ума на двоих, а вы оказались единственным, кто ничего не понял.
   Токитиро удивленно посмотрел на смеющегося Инутиё.
   — Подумайте! Ваш противник — человек малодушный, с весьма ограниченными способностями даже на фоне ему подобных. Ямабути Укон не допустит того, чтобы вы взяли верх над ним.
   — Разумеется, но…
   — Неужели вы полагаете, что он будет сидеть сложа руки?
   — Понятно.
   — Он обязательно подстроит каверзу, чтобы у вас ничего не вышло. Вряд ли приглашенные вами десятники придут к вам в гости. И простые рабочие, и десятники считают Ямабути Укона более важной персоной, чем вы.
   — Ясно. — Токитиро печально склонил голову. — Значит, все сакэ выпьем вдвоем. Не приступить ли нам к этому занятию, положившись на волю Небес?
   — Прекрасная мысль, но вы обещали князю управиться за три дня.
   — Давайте пить, а там посмотрим, что получится.
   — Будь по-вашему.
   Они не столько пили, как говорили. Инутиё был превосходным рассказчиком, и Токитиро смирился с ролью слушателя. В отличие от гостя, Токитиро не получил хорошего образования. В детстве у него не было времени сидеть над книгами и обучаться этикету, как это принято у сыновей самураев. Он совсем не страдал от невежества. Сталкиваясь с образованными людьми, он, правда, осознавал, что отсутствие знаний препятствует его продвижению наверх. Внимая образованным людям, он жадно запоминал каждое их слово.
   — Токитиро, по-моему, я выпил лишнего. Пора спать, вам завтра рано вставать. Я верю в ваш успех, — попрощался Инутиё.
   После его ухода Токитиро лег у столика, подложив руку под голову, и крепко заснул. Он не почувствовал, как служанка подложила ему под голову подушку.
   Токитиро не знал, что такое бессонница. Стоило ему заснуть, он словно растворялся между небом и землей. Открыв глаза ранним утром, он мгновенно возвращался к действительности.
   — Гондзо! Гондзо!
   — Уже проснулись, господин?
   — Приведи коня!
   — Что, господин?
   — Коня!
   — Зачем он вам?
   — Я сейчас уеду и вернусь не раньше послезавтра.
   — К величайшему сожалению, господин, у нас нет ни коня, ни конюшни.
   — Не болтай! Одолжи у кого-нибудь из соседей! Я не на прогулку собираюсь. Конь нужен для дела. Нечего вздыхать! Иди и поскорее найди коня.
   — Неудобно людей будить. Еще не рассвело.
   — Если спят, постучи в ворота. Это не моя прихоть, а дело чрезвычайной важности, так что не церемонься.
   Гондзо накинул плащ, растерянно вышел из дому и вскоре вернулся, ведя под уздцы коня. Неопытный наездник умчался прочь, даже не поинтересовавшись, чей это конь. Токитиро объехал дома, в которых жили десятники. Они получали жалованье от клана и входили в цех ремесленников. Дома у них были зажиточные, в них жили служанки и наложницы, по сравнению с жилищем Токитиро эти дома выглядели дворцами.
   Токитиро громко барабанил в ворота:
   — Все на сходку! Все на сходку! Все работающие на крепостной стене должны прибыть на место в час Тигра. Опоздавших уволят! Таково распоряжение князя Нобунаги!
   Он мчался с этим призывом из дома в дом. Лошадь его была в мыле. Когда Токитиро доехал до крепостного рва, на востоке забрезжил свет. Он привязал коня у входа, перевел дыхание и встал у ворот Карабаси, загородив проход. В руке он сжимал большой меч, глаза его пылали.
   Десятники, разбуженные до зари, один за другим подходили вместе со своими работниками, гадая, что стряслось в крепости.
   — Стойте! — окриком останавливал их у ворот Токитиро.
   Он пропускал людей лишь после того, как каждый десятник называл ему имя, место работы на стене и число ремесленников и грузчиков. Он наказывал всем не начинать работу, а дожидаться его на своем рабочем месте. Насколько Токитиро мог судить, явились почти все. Работники стояли на указанных им местах, тревожно перешептываясь.
   Токитиро предстал перед ними, сжимая в руке обнаженный меч.
   — Тихо! — Казалось, он отдает приказания не голосом, а острием меча. — Построиться!
   Работники подчинились, не скрывая презрительных ухмылок. Их поведение показывало, что они относятся к Токитиро как к глупому новичку и откровенно потешаются над тщедушным человеком, который дает распоряжения выпятив грудь. Его меч не пугал их, а только смешил и раздражал, доказывая, что Токитиро не совладать с ними.
   — Приказываю всем следующее, — начал Токитиро громким и бесстрастным голосом. — Волей князя Нобунаги с сегодняшнего дня я, недостойный, стал начальником строительства. На этом посту я сменил Ямабути Укона. — Произнося речь, Токитиро скользил взглядом по строю. — Совсем недавно я был простым слугой. Милостью князя меня перевели на кухню, а потом в конюшие. Я недавно живу в крепости и ничего не смыслю в строительных работах, но если речь идет о служении господину, я стремлюсь превзойти всех. Понимаю, что многим из вас не хочется работать под руководством такого человека. Вы мастера своего дела, а нрав у мастеров, как известно, крутой. Если кому-то неприятно работать со мной, заявите об этом открыто и честно. Я немедленно рассчитаю всех желающих и отпущу с миром.
   Люди слушали молча. Десятники, в глубине души презиравшие Токитиро, и те держали язык за зубами.
   — Кто уходит? Все согласны работать под моим началом? В таком случае приступаем к делу немедленно. Как я уже говорил, в военное время непростительно тратить двадцать дней на такую работу. Я намерен ее закончить ровно через три дня, на рассвете. Понятно?
   Десятники переглянулись. Опытные мастера, постигавшие свое дело с самого детства, они понимали несерьезность слов Токитиро. Токитиро заметил, что про себя они смеются над незадачливым начальником, но предпочел делать вид, будто не замечает их отношения к себе.
   — Десятники, каменщики, плотники и кровельщики! Шаг вперед!
   Люди повиновались приказу, но на их лицах было написано откровенное презрение. Токитиро внезапно плашмя ударил мечом десятника кровельщиков.
   — Что за наглость! Стоишь перед начальником скрестив руки. Пошел вон!
   Решив, что его ранили, десятник с криком повалился наземь. Остальные побледнели и почувствовали слабость в коленях.
   Токитиро продолжил в том же жестком тоне:
   — Узнаете, что такое долг. Я покажу каждому его настоящее место. Всем слушать внимательно!
   Никто уже не притворялся, что слушает Токитиро вполуха. Люди притихли, но не покорились. Они и не намеревались помогать новому начальнику, хотя и были напуганы.
   — Я разбил весь участок на пятьдесят отрезков. Каждой десятке поручаю отвечать за четыре кэна. В десятку входят три плотника, два кровельщика и пять каменщиков. Десятники будут надзирать за пятью группами рабочих, отвечая за качество работ. Запрещаю переходить из одной десятки в другую. Как только освободится хотя бы один человек, немедленно отправляйте его ко мне. Работать будем не теряя ни минуты.
   Люди неохотно кивали. Им не нравились ни преподанный урок, ни работа по новым правилам.
   — Чуть не забыл! — громко произнес Токитиро. — Каждой десятке я придаю восемь грузчиков и двух подсобных рабочих. Как я видел, мастеровые свободно покидали рабочее место, отлынивая от своего дела. Таскали бревна, например. Рабочий на своем месте — тот же воин в строю и не имеет права отлучаться со своего поста. Он не должен разбрасывать свои инструменты. Плотник, кровельщик, каменщик обязаны бережно относиться к ним. Это все равно что воину бросить меч или копье на поле боя.
   Токитиро разбил людей на десятки и оглушительно закричал, словно поднимая воинов в атаку:
   — За работу!
   Токитиро нашел занятие и двум своим помощникам. Он приказал одному из них бить в барабан в ритме войскового марша — один удар через каждые шесть шагов, и это означало: приступить к работе. Двойной удар барабана означал перерыв.
   — Всем отдыхать! — Токитиро отдавал распоряжения, стоя на огромном валуне. Он тщательно следил за выполнением каждого приказа.
   Непочтительность и непослушание как рукой сняло. На стройке кипела яростная работа, похожая на боевые действия. Люди обливались потом, но это был пот вдохновения. Токитиро, молча наблюдавший за ними, никого не хвалил. «Рано еще», — думал он.
   Закаленные многолетним трудом, строители берегли силы. Со стороны казалось, что они работают на пределе возможностей, но впечатление было обманчивым. Действовали они вполсилы. Сопротивление новому руководителю приобрело замаскированную форму. Всю недолгую жизнь Токитиро привык на работе надрываться, он знал подлинную цену настоящего труда.
   Ошибочно считать, что работа требует лишь физических усилий. Не будь она исполнена духа, не различался бы пот, проливаемый человеком, и тот, что покрывает бока волов и лошадей. Стиснув зубы, Токитиро размышлял об истинной природе труда и трудового пота. Эти люди работают только для того, чтобы есть или кормить родителей, жен и детей. Работают ради пищи, чревоугодия, не возвышаясь над собой. Грош цена такой работе. Их желания ограничены и жалки, так что Токитиро в глубине души испытывал к ним жалость. «Я тоже был таким, — думал он. — Разумно ли ждать великих дел от людей, погрязших в жалких мечтах? Если не внушить им более высокие помыслы, то они будут работать по старинке».
   Токитиро не заметил, как пролетело полдня, шестая часть отпущенного ему времени. Осматривая со своего командного пункта панораму работ, он с грустью убеждался в том, что за полдня почти ничего не сделано. Повсюду сновали люди, но результат их суеты оказался плачевным, следовательно, через два с половиной дня Токитиро ожидает сокрушительное поражение.
   — Полдень. Бейте в барабан! — распорядился Токитиро.
   Шум и гам мгновенно смолкли. Работники достали свертки с едой. Токитиро вложил меч в ножны и удалился со стройки.
   Послеполуденные труды ничем не отличались от утренних, но порядок заметно ослаб и приметы скрытого непослушания стали заметнее. Сейчас они работали как под началом Ямабути Укона, если не хуже. Все получили приказ работать без отдыха и сна. Они знали, что целых три дня и три ночи их не отпустят из крепости. Работа требовала непривычных усилий, значит, они все бессовестней отлынивали от дела.
   — Прекратить работу! Всем вымыть руки и собраться на площадке!
   Было еще светло, поэтому приказ прозвучал неожиданно. Забил барабан.
   — Что случилось? — растерянно спрашивали строители у десятников, но в ответ получали лишь тумаки. Люди вышли на площадку, заваленную бревнами. Их взору предстали горы съестного, бочонки сакэ.
   Токитиро велел всем сесть на соломенные циновки, камни и бревна. Сам он сел на камень в центре круга. Он поднял чашечку с сакэ.
   — Похвалиться нам нечем, но в запасе у нас два дня. Один пролетел, но я верю, вы сделаете невозможное. Ешьте, пейте и веселитесь.
   Он держался не так, как утром, и первым осушил свою чашечку.
   — Не стесняйтесь! А кто не любит сакэ, принимайтесь за еду!
   Люди застыли от изумления, их охватило беспокойство за судьбу работ.
   — Эй! У нас полно сакэ! Не важно, сколько мы его выпьем. Мы в крепости, а значит, оно не иссякнет! Потом попоем, попляшем или завалимся спать. Проспим до сигнала барабана, — заплетающимся языком проговорил Токитиро.
   Работники почувствовали расположение к новому начальнику. Их отпустили до срока, вволю напоили и накормили. Приятно, что начальник не гнушался угощаться вместе с ними.
   — Молодой, а кое-что смыслит в жизни!
   Сакэ ударило в головы, и работники начали балагурить. Десятники мрачно и недоверчиво смотрели на Токитиро.
   — Ничего не скажешь, парень ловок, но понятно, почему он так старается, — говорили они, пылая ненавистью к Токитиро.
   Они не притронулись к угощению, всем видом показывая, что строительная площадка не самое подходящее место для возлияний.
   — Как настроение, господа десятники? — Токитиро с чашечкой сакэ в руке подсел к ним, не обращая внимания на их злобные взгляды. — Почему не пьете? Полагаете, верно, что на десятниках лежит больше ответственности, чем на военачальниках? Но вы не правы. Сами посудите: выше головы не прыгнуть, море рукавом не вычерпать. Если я ошибся и нам не управиться за три дня, дело закончится моим самоубийством.
   Токитиро наполнил свою чашечку и заставил выпить ее одного из десятников, того, который сидел с перекошенным от злобы лицом.
   — Коли мы заговорили о важных делах, скажу откровенно: меня тревожит не разрушенный участок стены и не страшит собственная смерть. Душа болит за судьбу нашей провинции. Если ремонт стены занимает более двадцати дней, это свидетельствует о слабости боевого духа, которая обрекает провинцию на бесславную гибель.
   Он говорил убежденно и страстно, так что слушавшие его поневоле люди обратились в слух. Токитиро взглянул на звезды в вечернем небе и горестно вздохнул:
   — Всем вам доводилось наблюдать расцвет и упадок провинций. Вы знаете, как тяжело живут люди в провинциях, подпавших под власть врагов. Такому горю ничем не помочь. Князь, его приближенные и все мы, вплоть до самурая самого низкого ранга, помним о необходимости оборонять провинцию от неприятельского нашествия.
   Благополучие или гибель провинции определяется не мощью крепостных стен, а стойкостью наших душ. Люди, населяющие провинцию, и есть ее стены и рвы. Работая в крепости, вы можете считать, что просто укрепляете стены чужого дома. По существу, вы крепите собственную оборону. Представьте, что однажды нашу крепость сожгут дотла. Город превратится в пепелище, а всю провинцию предадут разорению. Детей вырвут из рук родителей, старики останутся без сыновей и дочерей, над девушками надругаются, хворых и немощных сожгут живьем. Ах, если провинции и впрямь суждено погибнуть, то это означает конец всему. А ведь у всех нас есть родители, жены, дети, больные родственники. Помните об этом!
   Десятники перестали хмыкать. У них были семьи и достаток, поэтому слова Токитиро затрагивали каждого.
   — Почему у нас в провинции царят мир и покой? Прежде всего благодаря заботам князя, но и вы, люди, живущие здесь, защищаете нас, служащих в крепости, расположенной в центре Японии. Какой смысл в отваге и ответственности самураев, если сердце народа не забьется вместе с нашими… — В глазах Токитиро стояли непритворные слезы. Он вкладывал душу в каждое свое слово.
   Люди мгновенно протрезвели от страстной речи Токитиро. Некоторые плакали, утирая слезы рукавом. В голос зарыдал и десятник плотников — старейший и самый уважаемый среди всех. До сих пор он неприкрыто выступал против Токитиро. Слезы текли по изрытым оспой щекам. Люди изумленно уставились на него. Десятник вдруг вскочил с места и, растолкав людей, бросился наземь перед Токитиро.
   — Мне нет прощения. Сознаю глупость и вероломство моего поведения. Повесьте меня в назидание остальным, а затем поторопитесь с ремонтом во благо родной провинции!
   Токитиро молча смотрел на него.
   — Вот как? Тебя ведь подучил Ямабути Укон, верно? — заговорил он после затянувшейся паузы.
   — Вы знали об этом, господин Киносита.
   — Разумеется. Укон не позволил всем вам принять мое приглашение.
   — Да.
   — И велел работать помедленнее и не повиноваться моим приказам.
   — Да…
   — Ничего странного. За преднамеренный срыв работ и вам бы не поздоровилось. Ладно, хватит болтать. Прощаю тебя, потому что ты осознал свою вину.
   — Я не все еще сказал! Ямабути Укон пообещал нам много денег, если мы вообще ничего не сделаем за три дня. Теперь я осознал, что козни господина Ямабути Укона приведут к нашему самоуничтожению. Меня как главного зачинщика и смутьяна необходимо покарать и немедленно приступить к работе.
   Токитиро улыбнулся, поняв, что сильный враг превратился в надежного союзника. Он протянул десятнику чашечку сакэ:
   — Ты не виноват. Поняв заблуждения, ты стал самым верноподданным жителем провинции. Выпьем! А потом, немного отдохнув, приступим к работе.
   Десятник, взяв чашечку, низко поклонился Токитиро, но пить не стал.
   — Эй! Слушайте меня! — закричал он. — Мы выполним все указания господина Киноситы. Выпьем по последней — и за дело. Удивительно, что нас еще не покарали Небеса. До сих пор я бездумно ел свой рис, но с этой минуты буду добывать его в поте лица. Отныне я буду трудиться во имя общего блага. А что скажете вы?
   Не успел он закончить свою речь, как все мастеровые разом поднялись на ноги.
   — За работу!
   — Успеем вовремя!
   Поднял чашечку и Токитиро:
   — Благодарю всех! Я не стану пить сейчас. Отпразднуем, когда закончим дело. Тогда и выпьем от души. Не знаю, сколько денег вам посулил Ямабути Укон, но я, если смогу, заплачу вам столько же.
   — Нам ничего не нужно!
   Мастеровые залпом осушили свои чашечки. И подобно идущим в атаку войскам, ринулись на рабочие места.
   Токитиро облегченно вздохнул.
   — Удалось! — невольно вырвалось у него.
   Вместе с простыми рабочими он трудился как одержимый три ночи и два дня.
 
   — Обезьяна! Обезьяна!
   Токитиро обернулся и увидел необычайно взволнованного Инутиё.
   — Инутиё!
   — Прощай!
   — Что случилось?
   — Меня изгнали.
   — За что?
   — Я зарубил человека, и князь Нобунага наказал меня. Мне остается стать вольным самураем-ронином.
   — Кого ты зарубил?
   — Ямабути Укона. Ты поймешь меня, как никто другой.
   — Какая горячность!
   — Молодая кровь взыграла. Я раскаялся, едва нанеся удар, но было уже поздно. Я поддался порыву. Ну что ж…
   — Ты сейчас уезжаешь?
   — Обезьяна, позаботься о Нэнэ! По воле судьбы мы с ней расстаемся. Береги ее!
   В это же время одинокий всадник промчался во тьме из Киёсу по направлению к Наруми. Тяжелораненый Ямабути Укон крепко держался в седле. Расстояние от Киёсу до Наруми составляло около девяти ри.
   Никто не заметил его в темноте. Днем все бы видели, что следы от копыт его коня закапаны кровью. Рана Укона была глубокой, но не смертельной. Вцепившись в конскую гриву, он не был уверен, сумеет ли умчаться от смерти.
   «Только бы добраться до Наруми!» — молил он, вспоминая, как Маэда Инутиё ударил его мечом, воскликнув: «Предатель!»
   Обвинение Инутиё пронзало Укона сильнее, чем рана в теле. Он постепенно приходил в себя под порывами ночного ветра. Отъехав от Киёсу на безопасное расстояние, он задумался о том, каким образом Инутиё узнал о его предательстве? И, мысленно представив последствия своего вероломства, которые скажутся на его отце и всем клане, Укон затрепетал от ужаса, и кровь сильнее заструилась из раны.
   Крепость Наруми принадлежала отпрыскам клана Ода. Саманоскэ, отец Укона, был назначен комендантом Наруми по воле Нобухидэ. Нобухидэ умер, когда Нобунаге исполнилось пятнадцать, о нем уже шла дурная молва. В это время Саманоскэ предал наследника и заключил тайный союз с Имагавой Ёсимото.
   Нобунага понял, что в Наруми сложился заговор против него и дважды штурмовал крепость, но взять ее не сумел, ведь могущественный Имагава поддерживал Наруми с тыла и оружием и деньгами. Усилия Нобунаги были безуспешными. Он решил на несколько лет оставить мятежную крепость в покое.
   Теперь в верности Саманоскэ начал сомневаться Имагава. Наруми находилась под подозрением у враждующих сторон и могла полагаться лишь на счастливый случай. Волей-неволей Саманоскэ пришлось пасть к ногам Нобунаги и покаяться во всех грехах, тягчайшим из которых было многолетнее отступничество и вероломство. Он молил князя о разрешении вернуться под его покровительство.
   — Ветвям не перерасти ствола. Надеюсь, ты наконец прозрел и впредь будешь хранить мне верность. — Этими словами Нобунага даровал Саманоскэ прощение.
   С того дня и отец и сын совершили немало важных дел на благо клана, и об их предательстве почти забыли. То, что тщательно скрывалось от постороннего взгляда, разгадали двое молодых людей — Маэда Инутиё и Киносита Токитиро. Их проницательность тревожила Укона, а затем события приняли непредвиденный оборот. Токитиро лишил его должности начальника на строительных работах, а Инутиё тяжело ранил. Разоблаченный, истекающий кровью, Укон бежал из Киёсу в Наруми.
   Уже светало, когда вдали показались крепостные ворота Наруми. Укон впал в беспамятство, не выпав, однако, из седла. Лошадь донесла его до ворот, где его приняли на руки стражники. Укон пришел в себя, и все повеселели.
   О случившемся немедленно доложили Саманоскэ.
   — Где молодой господин? Как он себя чувствует? — волновались приближенные коменданта.
   Рана привела всех в ужас. Глядя, как стражники в саду хлопочут вокруг раненого сына, Саманоскэ не находил себе места от волнения.
   — Рана глубокая?
   — Отец… Прости… — Укон лишился чувств.
   — Скорее несите его в дом!
   Лицо Саманоскэ исказило горе, он понимал трагичность случившегося. Он всегда тревожился о том, каково Укону служить Нобунаге, потому что в глубине души не покорился и не считал себя истинным сторонником клана Ода. Получив известие о назначении Укона на должность начальника строительных работ, он понял, что настало его время, и незамедлительно отправил тайное послание Имагаве:

   «Пришел долгожданный час, чтобы нанести удар клану Ода. Если вы обрушитесь на крепость Киёсу с востока с войском в пять тысяч воинов, я выступлю одновременно с вами. Мой сын, находящийся в Киёсу, нанесет удар изнутри, предав крепость огню».

   Саманоскэ хотел вынудить Имагаву к немедленному выступлению. Тот, однако, не верил в успех скоропалительного штурма. В любом случае отец и сын Ямабути давно и не без преданности служили клану Ода. Их намерения внушали Имагаве немалые подозрения. Ни первый, ни второй гонец Саманоскэ не получили от Имагавы ответа. Подождав два дня, Саманоскэ послал третьего с коротким посланием: «Сейчас или никогда!»