Ёсикава Эйдзи. Честь самурая

   — Прежде всего, — возразил Нобунага, — тебе надлежит помнить, что если главнокомандующий заранее допускает возможность поражения, то ему ни за что не одержать победу.
   — Но если мы, уповая на победу, все-таки просчитаемся, то наше поражение будет еще сокрушительнее и ужаснее. А стоит нам потерпеть хотя бы одно поражение на западе, как наши враги повсюду, и в первую очередь в Хонгандзи, подумают, что князь Ода сдает позиции, и поспешат воспользоваться этим. Они ударят в барабаны и затрубят в раковины, и тогда против нас восстанут север и восток. Вот что меня больше всего беспокоит.
   — Да, мне понятно твое беспокойство.
   — Тогда почему же вы оставляете без ответа все мои просьбы и не прибываете в западные провинции лично? Несмотря на все мои попытки заставить врага ввязаться в открытый бой, военачальники Мори на это не идут. Но они собрали сейчас большую армию и осадили Кодзуки, используя крепость Мики как опорную базу. Неужели мы упустим эту возможность напасть на них? Я с удовольствием сыграю роль приманки, чтобы заставить их высунуться, но на победу можно рассчитывать только в том случае, мой господин, если вы лично поведете свои войска в бой.
   Нобунага погрузился в долгие размышления. Поскольку обычно он бывал скор на решения, Хидэёси понял, что его просьбу не удовлетворят и на сей раз. Так и случилось. Нобунага сказал:
   — Нет, сейчас не время для решающего удара. Сначала мне необходимо точно знать, насколько силен клан Мори.
   Теперь уже Хидэёси пришлось призадуматься. А Нобунага продолжил с упреком:
   — Не переоцениваешь ли ты силу Мори, если мысль о поражении страшит тебя еще до того, как ты ввязался в битву?
   — Я сослужил бы вам плохую службу, мой господин, если бы вступил в бой, заранее зная о том, что он закончится нашим поражением.
   — Неужели войско Мори действительно так сильно? И боевой дух подданных этого клана необыкновенно высок?
   — Да, это так, ваша светлость. Они удерживаются в границах, которые проложил сам Мотонари. Внутренние дела у них в полном порядке, и богатством они обладают куда большим, чем даже Уэсуги из Этиго или Такэда из Каи.
   — Глупо думать, будто богатая провинция непременно должна оказаться и могущественной.
   — Если бы люди клана Мори предавались роскоши и удовлетворению собственных причуд, то их богатство ничего бы не стоило, но в том-то все и дело, что они умеют находить ему достойное применение. К тому же преданные Тэрумото военачальники Киккава и Кобаякава свято соблюдают традиции своего прежнего князя, а командиры и воины сражаются на редкость доблестно. Те немногие, кого нам удалось захватить в плен, поражают несгибаемой волей и настроены по отношению к нам крайне враждебно. Все эти наблюдения вызывают у меня глубочайшую тревогу.
   — Погоди-ка, Хидэёси, — перебил его Нобунага с явным неудовольствием. — А что насчет крепости Мики? Ведь во главе осадившего ее войска стоит Нобутада.
   — Я сомневаюсь, что ваш сын, невзирая на все присущие ему дарования, сумеет взять эту крепость.
   — А что за человек Бэссё Нагахару, комендант крепости?
   — О, у него недюжинный характер.
   — Ты, знаешь ли, слишком уж расхваливаешь наших противников.
   — Первое правило в любой войне гласит: как следует изучи своего противника. Мне и самому не в радость расхваливать вражеское войско, но я говорю откровенно, чтобы у вас создалось верное впечатление обо всем.
   — В этом ты прав, — с явной неохотой согласился Нобунага, вынужденный признать силу врага. Тем не менее его решимость одержать безоговорочную победу ничуть не поколебалась. Немного поразмыслив, князь спросил: — А нет ли у тебя другой причины для робости?
   — О чем вы, мой господин?
   — Быть главнокомандующим при таких многоопытных военачальниках, как Такигава, Нобумори, Нива и Мицухидэ, как мне кажется, совсем не просто. Не уклоняются ли они от исполнения твоих приказов, а, Хидэёси? Ну-ка, признавайся!
   — Вы так проницательны, мой господин. — Хидэёси повесил голову, и его обветренное лицо налилось краской. — Наверное, не следовало назначать главнокомандующим того, кто уступает легендарным военачальникам и по возрасту, и по званию.
   — Это уж позволь мне решать! А теперь слушай меня внимательно. Временно отойди от крепости Кодзуки. Присоединись к Нобутаде и вместе с ним захвати крепость Мики. Ну а потом посмотрим, что предпримет в ответ наш враг.
   Выслушав своего господина, Хидэёси приуныл. Небольшой гарнизон воинов Амако, осажденный в Кодзуки, всецело зависел от поведения клана Ода. Отказать ему в помощи ради сиюминутной выгоды означало бы насторожить остальные западные кланы и заставить их вождей задуматься над тем, можно ли считать Нобунагу надежным союзником.
   Не кто иной как Хидэёси послал Амако Кацухису и Сиканоскэ с их немногочисленным воинством в Кодзуки, и сейчас его сердце переполняло смешанное чувство вины, тревоги и непереносимой жалости. Он понимал, что, отойдя от крепости, обречет их на верную смерть. И тем не менее, получив недвумысленный приказ Нобунаги, он заверил своего господина, что приказ будет исполнен, и незамедлительно распрощался.
   В глубокой задумчивости возвратился Хидэёси к своему войску в западные провинции. «Избегай ввязываться в тяжелые сражения и принимай участие в тех, в которых легко добиться успеха — таково правило военной стратегии», — внушал он себе. Конечно, подобный расчет противоречил союзническому долгу, но слишком уж высоки были ставки в этой войне. Поэтому Хидэёси предстояло испытать нестерпимые муки совести.
   Вернувшись в лагерь на горе Такакура, он созвал военачальников и в точности повторил им приказ Нобунаги, а затем распорядился немедленно выступить к крепости Мики, чтобы присоединиться к войску Нобутады. Полки под командованием Нивы и Такигавы остались в качестве арьергарда, основное же войско под началом Хидэёси и Араки Мурасигэ начало отступление.
   — Сигэнори еще не вернулся? — то и дело спрашивал Хидэёси своих приближенных, прежде чем уйти с горы Такакура.
   Вот и сейчас он спросил об этом Такэнаку Хамбэя. Прекрасно понимая причину беспокойства Хидэёси, тот с горечью поглядел на крепость Кодзуки.
   Сигэнори, один из ближайших сподвижников Хидэёси, две ночи назад получил приказ в одиночку проникнуть в крепость. И сейчас Хидэёси тревожился о том, удалось ли гонцу пробраться через расположение вражеских войск. Куда он запропастился? Письмо Хидэёси, которое предстояло доставить в крепость, содержало известие о смене стратегии военных действий.
   «Не хотите ли попытать счастья в смертельном бою и, ударив из крепости, воссоединиться с нашим войском? — предлагал Хидэёси окруженному гарнизону. — Мы будем ждать до завтра».
 
   Миновал условленный день, и Хидэёси с горечью убедился в том, что союзники не выступили из крепости, да и в диспозиции Мори не произошло ни малейшей перемены. Решив, что защитникам крепости уже ничем не поможешь, Хидэёси увел войско с горы Такакура.
   А гарнизон крепости тем временем пребывал в глубоком отчаянии. Попытка удержаться в ее стенах сулила смерть, смерть сулило и выступление. Даже неустрашимый Сиканоскэ был сам не свой: он не знал, что теперь предпринять.
   — В нашем бедственном положении, — сказал он Сигэнори, — мы вправе упрекать только Небо.
   Посоветовавшись с Амако Кацухисой и другими соратниками, Сиканоскэ дал Сигэнори такой ответ:
   — Мы благодарны князю Хидэёси за его великодушное предложение, но у нашего небольшого измотанного осадой отряда нет никаких шансов совершить успешную вылазку и воссоединиться с ним. Нам необходимо придумать что-то иное.
   Отослав назад гонца, Сиканоскэ втайне написал письмо командиру осаждающего крепость войска Мори Тэрумото, обещая сдать Кодзуки. Отдельные письма с приглашением войти в крепость он написал также военачальникам Киккаве и Кобаякаве. Сделано это было, разумеется, для того, чтобы спасти жизнь князю Кацухисе и семистам защитникам крепости. Но ни Киккава, ни Кобаякава не вняли его настойчивым просьбам. Их устраивал только один исход.
   — Открой крепостные ворота, — ответили они ему, — и выстави на них голову Кацухисы.
   Тому, кто собирался сдаться, не приходилось рассчитывать на милосердие. Едва сдерживая слезы, Сиканоскэ простерся перед Кацухисой:
   — Ваши вассалы больше не в силах что-либо сделать для вас. Какая жалость, мой господин, что гарнизоном крепости командует такой недостойный человек, как я, однако ничто уже не поправишь: вам следует готовиться к смерти.
   — Не говори так, Сиканоскэ. — Кацухиса отвернулся от вассала, стараясь скрыть смятение. — Я не считаю своих людей недостойными, да и князя Нобунагу ни в чем не виню. А тебе я благодарен за то, что помог мне собраться с силами и еще раз попытаться восстановить честь клана. Я решился нанести удар нашим заклятым врагам, так стоит ли мне отчаиваться даже сейчас, когда мы потерпели поражение? По-моему, я сделал все, что надлежит воину, и сейчас вправе упокоиться с миром.
   На заре третьего дня седьмого месяца Кацухиса совершил сэппуку. Вражда между кланами Мори и Амако длилась ровно пятьдесят шесть лет.
   Но самое удивительное было впереди. Верный соратник Кацухисы Яманака Сиканоскэ, с таким мужеством боровшийся против клана Мори, не последовал за своим князем тропой смерти. Он сдался на милость победителя и поступил на службу к Киккаве Мотохару простым пешим воином. Обращались с Сиканоскэ чуть ли не как с пленным, а презирали предателя теперь в равной мере воины обоих враждующих станов. Его верность клану Амако считали всего лишь личиной, которую он поспешил сбросить в нужную для себя минуту.
   А спустя еще несколько дней к Сиканоскэ вряд ли кто испытывал иное чувство, кроме отвращения, потому что он стал вассалом клана Мори и в залог своей будущей верности получил крепость в Суо.
   Имя Яманаки Сиканоскэ стало символом предательства. На протяжении двадцати лет и друзья, и враги считали его воином отчаянно смелым и безупречно преданным своему господину. Теперь же многие стыдились прежнего знакомства с ним. Ненависть к Сиканоскэ стала отныне ничуть не меньше его былой славы.
   В самые жаркие дни седьмого месяца Сиканоскэ, не обращавший, казалось, никакого внимания на презрительные насмешки и упреки в свой адрес, его жена и слуги перебрались в Суо. Сопровождал их отряд в несколько сот воинов клана Мори, официально считавшийся эскортом, но на деле охранявший Сиканоскэ, ведь он уподобился угодившему в ловушку тигру и мог в любую минуту наброситься на удачливых, но беспечных охотников. До тех пор, пока его не посадили в предназначенную для него клетку и не приучили к кормежке, с ним предпочитали обращаться предельно осторожно.
   После нескольких дней пути отряд вышел к переправе через реку Абэ у подножия горы Мацу. Сиканоскэ спешился и, усевшись на утесе, принялся рассматривать речной берег.
   Амано Кии из клана Мори тоже соскочил с лошади и подошел к Сиканоскэ.
   — Женщины и дети устали в пути, — сказал он своему пленнику, — поэтому мы переправим через реку сначала их, а вы тут посидите пока и отдохните.
   Сиканоскэ согласно кивнул в ответ. В последнее время он старался не разговаривать без крайней необходимости. Кии подошел к парому и что-то прокричал столпившимся на берегу людям. Через реку здесь переправлялись всего на двух небольших лодках. Жена Сиканоскэ с сыном и их слуги так перегрузили обе лодки, что те низко осели в воде. Но вот, наконец, лодки отчалили и устремились к противоположному берегу.
   Наблюдая за их отплытием, Сиканоскэ обливался потом. Не выдержав, он попросил остававшегося с ним оруженосца намочить для него полотенце в ледяной речной воде. Его второй — и последний — оруженосец в это время поил лошадей чуть ниже по течению.
   Крупные бабочки с желто-зелеными крыльями вились вокруг Сиканоскэ. Бледная луна восходила в предвечернем летнем небе. Под ветром по земле стлалась низкая трава.
   — Синдза! Хикоэмон! Теперь самое время! — прошептал Мотоаки, старший сын Кии, двоим воинам, стоящим рядом с ним под сенью деревьев, к которым было привязано около десятка лошадей. Сиканоскэ не видел их. Лодка, уносящая вдаль его жену и сына, достигла уже середины реки.
   Из-за ветра, долетавшего с реки, Сиканоскэ было трудно дышать, перед глазами плыли круги. «Какое горе!» — угрюмо думал он. Ему, отцу и мужу, бередила душу невыносимая мысль о том, что он обрек свою семью на скитания. Даже самые отважные воины не лишены человеческих чувств, а о Сиканоскэ говорили, что он куда чувствительней остальных.
   Смелость и отчаяние горели в его взоре ярче, чем лучи закатного солнца. Он порвал с Нобунагой, отрекся от союза с Хидэёси, сдал крепость Кодзуки врагам и вручил отрубленную голову своего господина. А сам все еще не умер, все еще цеплялся за жизнь. На что он надеялся? Оставалось ли у него еще чувство чести? Оскорбления и насмешки задевали его, казалось, не больше, чем стрекот кузнечиков. И сейчас, отдыхая, подставив грудь прохладному ветру, он вроде бы ни о чем не жалел.
 
   Одна печаль,
   Громоздясь на другую,
   Испытывает мои силы.
 
   Это стихотворение он сложил много лет назад и сейчас, мысленно повторяя его, вспомнил о клятвах, принесенных им некогда матери, вдохновившей его вступить на Путь Воина, чтобы впредь служить князю и Небу. В памяти всплыла молитва, с которой Сиканоскэ обратился перед своей первой битвой к новорожденному месяцу в пустом небе: «Пошли мне все возможные испытания!»
   Так, «громоздя одну печаль на другую», он сумел пройти все мыслимые и немыслимые испытания. Сиканоскэ полагал, что истинное счастье настоящего воина как раз в том и заключается, чтобы преодолевать невзгоды. Он только укрепился в своих убеждениях, услышав от гонца Хидэёси о том, что Нобунага не придет на помощь защитникам Кодзуки. Конечно, он тогда слегка растерялся, но никого и ни в чем не подумал винить. Да и горевать тоже не стал. Ни разу в жизни он не испытывал такого отчаяния, которое заставило бы его смириться с неизбежным и подумать: «Все, теперь мне пришел конец». При любых обстоятельствах он на что-то надеялся. «Я все еще жив, — думал он в такие минуты, — раз дышу, значит, жив!» Вот и сейчас у него оставалась надежда. Рано или поздно он подкрадется к своему смертельному врагу Киккаве Мотохару настолько близко, чтобы прикончить его одним ударом, — а там пусть уж убивают и самого Сиканоскэ, не страшно! Покончив с врагом, он в следующей жизни не испытает стыда, когда повстречается со своим князем.
   Хотя Сиканоскэ и сдался на милость победителя, однако Киккава оказался не настолько глуп, чтобы встретиться с ним лицом к лицу. Вместо этого он одарил его крепостью и отослал подальше. И теперь Сиканоскэ размышлял, когда же ему наконец представится возможность осуществить свой дерзкий замысел.
   Лодка с женой и сыном уже причалила к противоположному берегу. Он загляделся, как они выходят на берег и растворяются в толпе слуг. И в это мгновение острие меча беззвучно вошло ему под лопатку. Другой меч высек искры из камня, на котором он сидел. Даже такого воина, как Сиканоскэ, оказывается, можно подстеречь и застигнуть врасплох. Но даже тяжелая рана не помешала Сиканоскэ вскочить на ноги и схватить напавшего за косицу.
   — Трус! — закричал он.
   Пока только один удар достиг цели, но на помощь вероломному убийце уже бежал напарник, размахивая мечом и во весь голос крича:
   — Готовься к смерти! Таков приказ нашего господина!
   — Ублюдок! — заорал в ответ Сиканоскэ.
   Он швырнул первого нападавшего на его подоспевшего соратника с такой силой, что оба они свалились наземь, а сам, воспользовавшись замешательством, с разбегу бросился в реку, подняв фонтан брызг.
   — Сбежал! Сбежал! — закричал один из военачальников Мори, устремляясь вдогонку.
   С берега он метнул копье и угодил Сиканоскэ в спину. Раненый воин рухнул лицом вниз, и только копье торчало из окрашенной кровью воды, словно гарпун, поразивший кита.
   Двое убийц бросились в воду, схватили потерявшего сознание Сиканоскэ за ноги, выволокли его на берег и обезглавили. Кровь хлынула на камни и потекла в ледяные воды реки Абэ.
   — Мой господин!
   — Господин Сиканоскэ!
   Двое оруженосцев Сиканоскэ с криками бросились к тому месту, где распростерлось бездыханное тело, но молодых людей тут же окружили воины клана Мори. Поняв, что их господин уже мертв, оруженосцы бросились на убийц и вскоре разделили с Сиканоскэ его участь.
   Человеческое тело тленно, но чувство чести и верность клятве непреходяще, оно навсегда остается в анналах истории. Воины грядущих веков, глядя на молодой месяц в темно-синем небе, будут вновь и вновь вспоминать о несокрушимом Яманаке Сиканоскэ и думать о нем с благоговением. В их сердцах он останется жить вечно.
   Меч Сиканоскэ и его коробок для чая, известный под названием «Великое море», доставили Киккаве Мотохару вместе с отрубленной головой поверженного врага.
   — Если бы я не приказал тебя обезглавить, — обратился Киккава к мертвой голове Сиканоскэ, — то непременно настал бы день, когда ты обезглавил бы меня. Таков Путь Воина. Но подвиги, совершенные тобою в этой жизни, позволят тебе обрести покой в следующей.
 
   Покинувшее окрестности Кодзуки войско Хидэёси сначала направилось в сторону Тадзимы, но, внезапно развернувшись около Какогавы в провинции Харима, оно воссоединилось с тридцатитысячной армией Нобутады. К тому времени лето было уже на исходе.
   Под натиском столь сильной армии крепости Канки и Сиката пали одна за другой. Захватить эти малые крепости первой линии обороны клана Мори оказалось сравнительно легко, однако войско Нобунаги понесло ощутимые потери, потому что противник сопротивлялся на редкость яростно.
   Военная кампания затягивалась по той простой причине, что за последние годы появилось новое вооружение, да и тактика ведения боя претерпела коренные изменения. К тому же армии Нобунаги еще не доводилось воевать с таким могущественным противником.
   В ходе западной кампании против войска клана Ода впервые была применена артиллерия, и порох, которым пользовались воины Мори, оказался куда эффективнее известного ранее. Хидэёси, сообразив, что у теперешнего врага есть чему поучиться, заменил старые маломощные китайские пушки на новую, сделанную южными варварами. Орудие он приказал установить на наблюдательной башне. Увидев это, другие военачальники клана Ода тоже поспешили закупить новейшие орудия, благо проблем с приобретением оружия не было.
   Услышав о том, что в западных провинциях идет война, туда понаехало множество торговцев из городов Хирадо и Хаката, что в провинции Кюсю. Рискуя жизнью, они умудрялись миновать принадлежащий клану Мори флот и бросали якоря в портах на побережье Харимы. Хидэёси помог им получить немалую выгоду, убедив других военачальников не торговаться, когда речь заходит о приобретении нового вооружения.
   Мощь новых пушек была впервые опробована в ходе штурма крепости Канки. Воины клана Ода насыпали прямо напротив крепости довольно высокий холм, а на его вершине, на наблюдательной вышке, поместили пушку. Эффект превзошел все ожидания: после первого же выстрела глинобитная стена и ворота крепости рухнули.
   Однако и у защитников Канки имелась артиллерия, а также новейшие ружья и изрядный запас отменного пороха. Деревянную наблюдательную вышку несколько раз поджигали, сооружение сгорало дотла и его приходилось возводить заново, причем только для того, чтобы его вновь обстреляли и подожгли.
   И все-таки в конце концов крепость пала, но военачальники клана Ода призадумались: если такие усилия потребовались, чтобы сломить сопротивление в небольшой крепости, то каким же сложным и кропотливым делом окажется штурм Мики?
   На расстоянии около половины ри от крепости Мики находилась невысокая гора Хари. На ней Хидэёси и расположил свою ставку. Его восьмитысячное войско стояло поблизости.
   Вскоре на гору Хари прибыл Нобутада, и вдвоем с Хидэёси они осмотрели вражеские позиции. К югу от крепости Мики горы и холмы примыкали к горной гряде западной Харимы. Севернее текла река, по имени которой крепость и получила название. С восточной стороны простирались заросли бамбука, а за ними — луга и пашня. Таким образом, крепость с трех сторон имела прекрасные естественные укрепления. В центре этого надежно защищенного пространства размещались главная цитадель, за ней — вторая цитадель, да вдобавок была еще и третья, внутренняя.
   — Не представляю, как мы сможем взять эту крепость без долгой предварительной осады, — уныло заметил Нобутада, осматривая вражеские укрепления.
   — Да, дело предстоит не из легких, — согласился Хидэёси. — Зуб хоть и гнилой, но на очень уж здоровом корне.
   — Гнилой зуб? — Сравнение Хидэёси заставило Нобутаду улыбнуться. Уже несколько дней молодого князя мучила нестерпимая зубная боль, даже щека у него порядком распухла. Вот и сейчас, рассмеявшись, он невольно схватился за щеку. — Да, действительно точь-в-точь как больной зуб! Чтобы вырвать его, надо запастись изрядным терпением.
   — Болит-то всего один зуб, а отзывается во всем теле. Однако если мы сгоряча сразу же ринемся штурмовать крепость, рвать этот гнилой зуб, что не дает нам покоя, то может пострадать и челюсть, а то и сам больной помрет.
   — Ну, так что же нам делать, Хидэёси?
   — Зуб все равно придется вытаскивать, значит, нужно для начала расшатать его. Что, если мы возьмем крепость в глухую блокаду и станем покачивать этот зуб время от времени?
   — Отец велел мне вернуться в Гифу, если быстро взять крепость не удастся. Так что я возвращаюсь, а вы тут поступайте, как сочтете нужным.
   — Положитесь на меня, мой господин.
   На следующий день Нобутада уехал, а вместе с ним — и все остальные военачальники. Хидэёси со своим восьмитысячным войском взял крепость в кольцо, приказав командирам полков воздвигнуть деревянные заграждения на всех до единого подходах к ней. На дорогах он расположил заставы и выслал конные дозоры. Самое ответственное задание выпало полку, охранявшему южную дорогу к крепости. Отсюда было всего четыре ри до берега, куда флот клана Мори часто подвозил оружие и продовольствие с тем, чтобы переправить их в крепость как раз по этой дороге.
 
   — Восьмой месяц — это уже настоящая осень, — задумчиво произнес Хидэёси, любуясь луной, и позвал: — Итимацу! Эй, Итимацу!
   Юные оруженосцы со всех ног бросились к своему господину, отталкивая друг друга локтями. Однако Итимацу среди них не оказалось, и Хидэёси пришлось отдать распоряжение подбежавшим юношам.
   — Расстелите-ка циновку на горе Хираи, в том месте, откуда открывается самый лучший вид на крепость, — велел он. — Мы устроим нынче вечером попойку под луной.
   — Слушаемся, князь! — хором воскликнули оруженосцы и поспешили выполнять поручение.
   — Эй, Тароноскэ, постой!
   — Да, мой господин.
   — Попроси Хамбэя прийти ко мне, если он, конечно, хорошо себя чувствует.
   Тем временем возвратились двое оруженосцев, объявив о том, что уже расстелили циновку неподалеку от вершины горы, на ровной площадке одного из утесов.
   — Что ж, отсюда и впрямь превосходный вид, молодцы, — похвалил Хидэёси. И, вновь обратившись к оруженосцам, приказал: — И Камбэя пригласите тоже. Нельзя упускать возможность полюбоваться такой луной.
   Юноши помчались выполнять приказание своего господина.
 
   Под высокой раскидистой сосной на циновке были расставлены узкогорлые бутыли с сакэ и кипарисовые подносы с едой. Трапезу вряд ли можно было назвать роскошной, но для походных условий и она казалась хороша — особенно при таком замечательном лунном свете. Трое мужчин опустились на циновку: Хидэёси посередине, Хамбэй и Камбэй — по обе стороны от него.
   Все трое сейчас любовались луной, и у каждого ее завораживающее сияние порождало разные мысли. Хидэёси вспоминал поля родной Накамуры, Хамбэй представлял себе гору Бодай при лунном свете, и только Камбэй с тревогой размышлял о том, что ждет их в ближайшие дни.
   — Вы не озябли, Хамбэй? — заботливо спросил Камбэй у своего друга; озабоченно поглядел на него и Хидэёси.
   — Нет-нет, со мной все в порядке, — заверил Хамбэй, но лицо его было сейчас чуть ли не бледнее самой луны.
   «Одаренный человек, но какой болезненный», — с грустью подумал Хидэёси. Слабое здоровье подчиненного беспокоило его куда больше, чем самого Хамбэя.
   Однажды, когда Хамбэй катался верхом в Нагахаме, его вырвало кровью, и на протяжении северной кампании он тоже часто болел. Поэтому, отправляясь в поход на запад, Хидэёси попытался уговорить своего друга остаться дома, не рисковать здоровьем.
   — О чем вы говорите, мой господин! Я ни за что не останусь! — беззаботно воскликнул Хамбэй и поехал вместе со всеми.
   Конечно, Хидэёси радовало присутствие Хамбэя. Этот человек считался его вассалом, но в глубине души Хидэёси называл его не иначе как учителем. И особенно ценна была ему поддержка Хамбэя сейчас, когда предстояло подняться на одну из самых крутых вершин в своей жизни.
   Но с тех пор, как они вошли в западные провинции, Хамбэй уже успел дважды захворать. Обеспокоенный Хидэёси велел своему соратнику, которым очень дорожил, немедленно ехать к лекарю в Киото. Тот, однако, войска не покинул, заявив: