Ёсикава Эйдзи. Честь самурая

   — Неужели? Успокой ее и скажи, что я скоро приду к ней.
   Пошел он не к жене, а в свою комнату, где его ждал еще один вассал, Сакакибара Хэйсити.
   — Вы были на реке?
   — Да, прогулялся. В чем дело?
   — Приезжал гонец.
   — От кого?
   Хэйсити молча протянул ему свиток. Послание было от Сэссая, и Иэясу почтительно прикоснулся к нему лбом. Сэссай был монахом из секты Дзэн и советником по военным делам в клане Имагава. Для Иэясу он был учителем, под началом которого юный князь постиг и книжную, и воинскую премудрость.
   «Сегодня вечером князю и его гостям зададут обычный урок. Жду вас у северо-западных ворот Дворца», — гласило послание.
   Слово «обычный» было ключевым, и Иэясу прекрасно знал его смысл. Оно означало встречу Ёсимото и его военачальников для обсуждения похода на столицу.
   — А где гонец?
   — Уехал. Вы пойдете во Дворец, господин?
   — Да.
   — По-моему, со дня на день можно ожидать указа князя Ёсимото о выступлении.
   Хэйсити не раз краем уха слышал разговоры важных военных советников о походе. Он молча вглядывался в лицо Иэясу. Князь что-то пробормотал, притворившись, будто новость ему безразлична.
   Представления о военной мощи Овари, сложившиеся в клане Имагава, не имели ничего общего с тем, что сегодня рассказал юному князю Дзинсити. Нобунагу здесь всерьез не принимали. Ёсимото решил напасть на Киото, выступив во главе большой армии, включающей войска из Суруги, Тотоми и Микавы. В Овари они могли натолкнуться на сопротивление.
   «Нобунага сдастся без боя, если армия будет достаточно велика», — так полагало большинство членов военного совета клана. Ёсимото и некоторые его советники, включая Сэссая, не имели склонности к излишней самонадеянности, но никто из них не воспринимал Нобунагу столь серьезно, как Иэясу. Иэясу однажды попытался предостеречь Имагаву, но его подняли на смех. Он ведь был заложником, к тому же юнцом, и его не слушали на военном совете.
   «Стоит ли мне доверяться им? Положим, я буду настаивать…» — Ияэсу глубоко задумался, сжимая письмо Сэссая в руке.
   Его размышления прервала прислужница жены. Она сообщила, что госпожа пребывает в дурном расположении духа и просит прибыть к ней всего лишь на минуту.
   Жену Иэясу не интересовало ничего, кроме собственной персоны. Ей были безразличны и государственные дела, и положение, в котором находился ее супруг. Ее волновали только повседневные мелочи и любовь мужа. Старая служанка это прекрасно понимала и, видя, что он беседует с Хэйсити, молча ждала, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Иэясу продолжил разговор с Хэйсити, но тут прибежала еще одна служанка и принялась что-то шептать на ухо томившейся в ожидании старушке. Последней пришлось проявить неучтивость.
   — Извините, господин… Простите великодушно, но госпожа ужасно раздражена. — И, низко поклонившись, просила поспешить.
   Иэясу понимал, как тяжело выносить норов его жены ее слугам и служанкам.
   — Хорошо, — произнес он, поднимаясь с места. Обращаясь к Хэйсити, Иэясу сказал: — Позаботься обо всем необходимом, а когда настанет час, приди за мной.
   Иэясу направился к жене, женщины семенили следом с таким видом, будто князь Иэясу спас их от неминуемой гибели.
   Покои жены Иэясу находились в отдалении, в глубине дома. Миновав цепь коридоров, он наконец оказался в комнате супруги.
   В день их свадьбы скромное одеяние жениха-заложника из Микавы выглядело жалким рядом с ослепительным нарядом и драгоценностями княжны Цукиямы, приемной дочери Имагавы Ёсимото.
   Иэясу, известный здесь под прозвищем Человек из Микавы, служил объектом насмешек со стороны кровных родственников Ёсимото. Воспитанная в роскоши и гордыне, Цукияма глубоко презирала вассалов из Микавы, хотя и питала к мужу слепую, страстную и ненасытную любовь. Она была старше мужа. Низведенная этим браком на более низкую ступень в обществе, Цукияма считала супруга юношей в услужении, мальчишкой, живущим из милости Имагавы.
   Родив сына, она стала еще более себялюбивой и вздорной. Каждый день она изводила мужа новыми капризами.
   — Сегодня чувствуешь себя получше? — Иэясу хотел было раздвинуть сёдзи. Ему казалось, что настроение жены улучшится, если она полюбуется красотой осеннего дня и синего неба.
   Госпожа Цукияма сидела в своей гостиной. На ее бледном лице промелькнул испуг.
   — Не открывай! — сказала она, вздернув брови.
   Лицо ее нельзя было назвать красивым, но, как и все женщины, выросшие в благородных семействах, она была изящно сложена. Лицо и руки ее удивляли прозрачной белизной, вероятно, из-за болезни, последовавшей за родами. Она сидела, покойно сложив руки на коленях.
   — Садись, мой господин. Хочу кое о чем спросить тебя.
   И слова ее, и тон были холодны, как остывшая зола. Иэясу держался совсем не по-юношески. Кротость и снисходительность его поведения подобали зрелому мужу. У него, возможно, сложился свой взгляд на женщин, и он беспристрастно смотрел на ту, которой ему полагалось дорожить превыше всего на свете.
   — В чем дело? — спросил он, усаживаясь напротив жены.
   Покорность мужа раздражала жену.
   — Ты недавно выходил из дома? Один, без оруженосцев?
   На глазах у нее выступили слезы, краска залила лицо, все еще не пополневшее после родов. Иэясу понимал ее состояние, знал ее вспыльчивый нрав, поэтому поспешно улыбнулся, словно утешая больного ребенка.
   — Что? Ах да, устав от чтения, я решил погулять у реки. Тебе следовало бы выйти на свежий воздух. Осенняя листва, стрекот цикад умиротворяют душу.
   Госпожа Цукияма не слушала его. Она пристально вглядывалась в лицо супруга, мысленно проклиная его за ложь. Она сидела прямо, с безразличным видом.
   — Весьма странно. Ты пошел на берег насладиться осенними красками и послушать цикад, но зачем-то сел в лодку и забрался на середину реки, прячась от постороннего взгляда. Что ты там делал?
   — Тебе уже успели доложить.
   — Я сижу в четырех стенах, но знаю обо всем.
   — Неужели? — Иэясу выдавил из себя улыбку, но не сказал о встрече с Дзинсити.
   Иэясу до сих пор не верилось, что эта женщина доводится ему женой. Когда вассалы или родственники ее приемного отца навещали ее, она посвящала их во все домашние тайны. Она постоянно переписывалась с людьми из дома Ёсимото. Мнимой беззаботности и наигранного равнодушия собственной жены Иэясу опасался больше, чем зоркого глаза лазутчиков Ёсимото.
   — Да я и сам не заметил, как оказался в лодке. Потом захотел посмотреть, куда ее понесет течение. Я думал, что управлюсь с лодкой, но река оказалась своенравной. — Он засмеялся. — А ты обижаешься, как малое дитя. А ты откуда меня увидела?
   — Лжешь! Ты был не один!
   — Позже прибежал слуга.
   — Нет! Что за вздор уединяться в лодке для тайного разговора с собственным слугой!
   — Кто же наговорил тебе небылиц?
   — У меня есть верные люди, которые обо всем докладывают мне. Ты где-то прячешь женщину, верно? А если ее нет, значит, я тебе надоела, и ты замышляешь сбежать в Микаву. Говорят, у тебя есть в Окадзаки другая женщина, которую ты называешь женой. Почему ты скрываешь это от меня? Я прекрасно понимаю, что ты на мне женился только из страха перед кланом Имагава.
   В эту минуту, когда ее нудный голос, проникнутый болезненной подозрительностью, готов был сорваться в истерику, в комнате появился Сакакибара Хэйсити:
   — Мой господин, лошадь подана. Пора ехать.
   — Ты уезжаешь? — Не давая Иэясу возможность ответить, она продолжила: — В последнее время ты отсутствуешь вечерами. Интересно, куда это ты собрался?
   — Во Дворец, — спокойно ответил Иэясу, вставая.
   Жену не удовлетворило краткое объяснение. «Почему вдруг понадобилось ехать во Дворец так поздно? Не затянется ли дело до полуночи, как не раз случалось? Кто с ним там будет?» — Она засыпала Иэясу вопросами.
   Хэйсити ждал своего господина в коридоре, проявляя нетерпение из-за медлительности князя. Иэясу, как умел, успокоил жену и только потом покинул ее. Госпожа Цукияма проводила мужа до галереи, не обращая внимания на его кроткие предостережения о том, что она может простудиться.
   — Возвращайся поскорее! — произнесла она, вложив в эти слова любовь и верность, на которые была способна.
   Иэясу молча проследовал к главным воротам. Он вдохнул свежего воздуха, увидел звездное небо, потрепал гриву своего коня, и его настроение мгновенно улучшилось. Молодая кровь горячо заструилась по жилам.
   — Хэйсити, мы опаздываем?
   — Нет, мой господин. Точное время не обусловлено, так что успеем.
   — Дело не в этом. Несмотря на преклонный возраст, Сэссай никогда не опаздывает. Не пристало мне, молодому человеку, к тому же заложнику, прибывать на встречу после старших советников и Сэссая. Поторопимся! — И Иэясу пришпорил коня.
   Он ехал в сопровождении Хэйсити, конюшего и трех слуг. Глядя на своего господина, Хэйсити почувствовал, как слезы застилают ему глаза — настолько его тронули терпение и выдержка, проявленные князем в обращении с женой, его преданность Дворцу, иными словами, Имагаве Ёсимото, который должен был вызывать у заложника гнев и страх.
   Хэйсити считал своим долгом вассала освободить своего господина из заточения. Он поклялся вызволить своего повелителя из униженного положения, в которое тот попал не по своей воле, и вернуть ему законный титул князя Микавы. По мнению Хэйсити, день, не послуживший достижению этой цели, был днем предательства.
   Хэйсити мчался закусив губу, а в глазах у него блестели слезы.
   Они подъехали к крепостному рву. За мостом не было ни лавок, ни домов простых горожан. В окружении сосен здесь высились белые стены и величавые ворота дворца Имагавы, или Дворца, как его называли.
   — Князь Микава? Господин Иэясу! — окликнул Сэссай, притаившийся в тени деревьев.
   В сосновой роще вокруг крепости в военное время собиралось войско, а в мирное широкие просеки служили для верховой езды.
   Иэясу мгновенно спешился и почтительно поклонился Сэссаю:
   — Благодарю вас, учитель, что вы пришли сюда.
   — Послания в духе моего застают врасплох. Оно, должно быть, причинило тебе немало беспокойства.
   — Нет, учитель.
   Сэссай был один. Он был в старых соломенных сандалиях, размер которых соответствовал его мощной фигуре. Иэясу шел в знак уважения к учителю на шаг сзади, а поводья передал Хэйсити.
   Внимая Сэссаю, Иэясу ощутил прилив благодарности к своему наставнику. Жизнь заложника во враждебной провинции — горький удел, но Иэясу понимал, что судьба послала ему и крупицу везения. Она заключалась в том, что в неволе он получил образование у Сэссая.
   Хорошего учителя найти трудно. Останься он в Микаве, он никогда бы не стал учеником Сэссая и не получил бы подготовки ни к жизни ученого, ни к ратному делу. Не изучил бы дзэн-буддизма, занятие которым Иэясу почитал главной ценностью в уроках Сэссая.
   В других провинциях удивлялись тому, что буддийский монах Сэссай пошел на службу к князю Имагаве и стал его военным советником. Люди шутливо называли его то «воинствующим монахом», то «монашествующим воином», но, заглянув в родословную, они узнали бы, что Сэссай доводился родственником Ёсимото. Ёсимото был всего лишь князем Суруги, Тотоми и Микавы, а слава Сэссая гремела на всю страну.
   Сэссай отдавал свои выдающиеся способности клану Имагава. Заметив первые признаки поражения Имагавы в войне против Ходзё, монах помог Суруге заключить мир на условиях, совсем невыгодных для Ёсимото. Поженив Ходзё Удзимасу и дочь Такэды Сингэна, князя Каи, могущественной провинции на их северной границе, и выдав дочь Ёсимото за сына Сингэна, Сэссай проявил политическую дальновидность, связав три провинции в один семейный узел.
   Он был монахом, но не из тех, кто бродит по свету в одиночестве с посохом и в драной шляпе. Он не был обыкновенным монахом секты Дзэн. Его можно было назвать и «политиканствующим монахом», и «воинствующим монахом» и даже «мирским монахом», но, как бы его ни называли, ничто не способно умалить его величия.
   Сэссай был скуп на слова, но одно из его речений запало Иэясу в душу. Разговор состоялся на галерее храма Риндзай. Учитель тогда сказал: «Можно затаиться в пещере, можно в одиночестве скитаться по свету, как туча по небу, а волна — по реке, но истинным монахом от этого не станешь. Время меняет предназначение монаха. Заботиться сейчас о собственном просветлении, жить „в покое гор и полей“, презирая бренный мир, — значит исповедовать себялюбие в дзэн-буддизме».
   Миновав Китайский мост, они вошли во Дворец через северо-западные ворота. С трудом верилось, что они находятся в крепости. Она слишком походила на дворец сёгуна. Вдали над Атаго и Киёмидзу темной громадой высилась величавая Фудзияма. Вечерело. Огни горели в нишах вдоль бесконечного коридора. Женщины, прекрасные, как придворные дамы, проходили мимо них, неся подносы с яствами и графинчиками с сакэ.
 
   — Кто это там, в саду? — Имагава Ёсимото поднес веер в форме листа гинкго к покрасневшему лицу.
   Он перешел через горбатый красный мостик в саду. Юные оруженосцы, сопровождавшие его, были в изящных нарядах, при мечах.
   Один из них вернулся по мостику в сад и услышал чей-то плач. Похоже, женщина. Ёсимото замедлил шаг.
   — Где оруженосец? — спросил Ёсимото через несколько минут. — Пошел посмотреть, кто плачет в саду, и не вернулся. Иё, сходи теперь ты!
   Иё побежал в сад. Это место называли садом, но заросли деревьев, казалось, тянутся до подножия Фудзиямы. Опершись о столб крытой галереи, отходившей в сторону от главной дорожки, Ёсимото что-то напевал себе под нос, отбивая ритм веером.
   У него была такая светлая кожа, что его можно было принять за женщину. Лицо князя было слегка подкрашено. Ему было сорок лет — самый расцвет мужской силы. Ёсимото наслаждался жизнью и своим могуществом. Прическа у него была на аристократический манер, зубы покрыты черным лаком, а над губой темнели усики. В последние годы он раздобрел телом и теперь с длинным туловищем и короткими ногами выглядел уродливо. Позолоченный меч и наряды из золотой парчи делали его величавым. Послышались шаги, и Ёсимото прервал пение:
   — Иё?
   — Нет, это я, Удзидзанэ.
   Удзидзанэ, сын и наследник Ёсимото, имел вид благополучного человека, не знавшего трудностей жизни.
   — Почему ты в саду в такой час?
   — Я колотил Тидзу, а когда достал меч, она убежала.
   — Тидзу? А кто это?
   — Девчонка, которая присматривает за моими птицами.
   — Служанка?
   — Да.
   — Чем она так провинилась, раз ты захотел наказать ее собственной рукой?
   — Мерзавка! Кормила диковинную птицу, которую мне прислали из Киото, и упустила ее.
   Удзидзанэ не шутил. Он страстно любил певчих птиц. Местная знать, желая порадовать наследника, дарила юноше редких птиц, и Удзидзанэ обзавелся коллекцией диковинных птиц и дорогих клеток. Из-за птицы он едва не лишил служанку жизни. Удзидзанэ негодовал так, словно речь шла о важном государственном деле.
   Ёсимото, горячо любивший сына, пробормотал что-то в ответ на вспышку сына, который недостойно вел себя на глазах подданных. Удзидзанэ был законным наследником, но его глупые выходки едва ли вызывали у вассалов почтение.
   — Глупенький! — В голосе Ёсимото смешались нотки обожания и гнева. — Удзидзанэ, сколько тебе лет? Ты уже не мальчик. Ты наследник клана Имагава, а интересуешься только птичками. Не лучше ли заняться медитацией или почитать трактат по полководческому искусству?
   Услышав замечание отца, который обычно никогда не бранил его, Удзидзанэ побледнел и замолчал. Он привык к снисходительности отца. Он был в том возрасте, когда к поведению взрослых, даже к отцовскому, можно относиться критически. Не вступая в спор с отцом, Удзидзанэ сердито надулся. Ёсимото чувствовал, что сын знает, как играть на чувствах отца, который любил Удзидзанэ, но своим поведением не мог служить сыну достойным примером.
   — Ну ладно. Хватит злиться! Слышишь, Удзидзанэ?
   — Да.
   — А почему глаза такие сердитые?
   — Нет.
   — Хорошо, ступай домой. Сейчас не время развлекаться с птичками.
   — Ладно, но…
   — Что еще?
   — А время ли сейчас пить сакэ с девицами из Киото, танцевать и бить в барабан весь вечер?
   — Замолчи, всезнайка!
   — Но ты…
   — Помолчи, я сказал! — Ёсимото швырнул веер в лицо Удзидзанэ. — Не смей осуждать отца! Как мне назвать тебя наследником перед всем народом, если тебе безразличны военные, государственные, хозяйственные дела? Я в молодости изучил премудрости дзэн-буддизма, претерпел множество тягот и воевал в бесчисленных битвах. Теперь я — властелин этой маленькой провинции, но когда-нибудь стану верховным правителем всей страны. Почему же мой сын лишен смелости и честолюбия? Я не жалуюсь на судьбу, но собственный сын приносит мне глубочайшие разочарования.
   Ёсимото произносил гневную речь, не заметив, что вокруг собралось много его вассалов, которые не смели поднять глаза. Даже строптивый Удзидзанэ молча уставился на отцовский веер, упавший к его ногам.
   — Господин Сэссай, князь Иэясу и старшие советники ждут вас, господин, в Мандариновом павильоне, — доложил князю самурай.
   Павильон находился на склоне холма, поросшего мандариновыми и апельсиновыми деревьями. Ёсимото пригласил туда Сэссая и старших советников якобы на чайную церемонию.
   — Все уже собрались? Я не имею права опаздывать.
   Появление самурая пришлось как нельзя кстати, благодаря ему Ёсимото прервал неприятную сцену с сыном. Князь пошел по аллее в сторону павильона.
   Чайная церемония служила предлогом для тайной встречи. Как всегда на вечерних чайных церемониях, горели фонарики, пели цикады. Стоило Ёсимото войти в павильон, как стража встала на караул, тщательно следя за тем, чтобы и мышь не проскользнула незамеченной.
   — Князь Имагава Ёсимото! — Приближенный объявил о приходе своего господина так торжественно, как будто речь шла об императоре.
   В просторной комнате мерцали фонарики. Сэссай и старшие советники сидели в ряду, на дальнем конце которого нашлось место и Токугаве Иэясу. Все поклонились своему князю.
   В тишине слышался лишь шелест шелкового одеяния Ёсимото. Он сел в удалении от всех. Два оруженосца расположились в трех шагах за спиной князя.
   — Прошу прощения за опоздание, — ответил Ёсимото на общий поклон. — Меня беспокоит здоровье почтенного Сэссая, — продолжил Ёсимото.
   Ёсимото при каждой встрече с монахом справлялся о его самочувствии. Последние шесть лет Сэссай хворал, и все видели, как он постарел.
   Сэссай учил, защищал и наставлял Ёсимото с самого детства. Князь понимал, что своим нынешним величием во многом обязан уму и хитрости «воинствующего монаха». Нездоровье Сэссая переживал как свое собственное. Со временем Ёсимото убедился в том, что сила клана Имагава не убывает, несмотря на старость и немощь Сэссая. Ёсимото даже уверовал в то, что своими успехами обязан лишь собственным способностям и талантам.
   — Я стал зрелым мужем, — сказал он Сэссаю, — и вам больше нет нужды заботиться о воинской мощи нашей провинции. Посвятите остаток дней в радостных трудах, сосредоточившись на постижении Закона Будды.
   Ёсимото явно решил отстранить Сэссая от дел, внешне сохранив прежнее почтение к учителю.
   Сэссай считал Ёсимото взбалмошным и своенравным ребенком, поэтому тревожился за его судьбу. Он относился к Ёсимото так, как сам Ёсимото к своему легкомысленному сыну. Сэссай чувствовал, что Ёсимото, тяготясь его присутствием, старается под предлогом болезни удалить от дел своего наставника. Монах по-прежнему хотел помочь князю в военных и государственных заботах. С весны этого года он не пропустил ни одного из десяти советов, состоявшихся в Мандариновом павильоне. Он участвовал в них больным.
   Выступить ли сейчас или на некоторое время отложить задуманное? Этот вопрос предстояло обсудить сегодня, и от этого решения зависело величие или падение клана Имагава.
   Совет, которому суждено было изменить порядок управления всей страной, проходил под пение цикад в обстановке глубокой секретности. А когда цикады на мгновение умолкали, снаружи доносилась неторопливая поступь стражей.
   — Ты расследовал то, о чем мы говорили на последнем совете? — спросил Ёсимото у одного из военачальников.
   Тот, разложив на полу бумаги, начал подробно излагать их содержание. Это был доклад о военной и хозяйственной мощи клана Ода.
   — Его клан считается маленьким, однако в последнее время заметно окреп. — Он показал Ёсимото рисунки и схемы. — Овари считается единой провинцией, но на ее восточной и южной границах есть крепости, подобные Ивакуре, которые заключили союз с вами, мой господин. Есть там и люди, являющиеся вассалами Оды, но не безраздельно преданные интересам клана. Следовательно, под властью Оды сейчас находится не больше половины территории Овари.
   — Понятно, — сказал Ёсимото. — Мелкий клан, что с него взять! Сколько воинов они могут выставить?
   — Если принять владения клана Ода за две пятых всей провинции Овари, то с такой площади можно собрать до ста семидесяти тысяч коку риса. Десять тысяч коку кормят двести пятьдесят человек, значит, войско Оды не превышает четырех тысяч воинов. Если вычесть гарнизоны, которые всегда остаются в крепостях, то получится три тысячи человек.
   Ёсимото неожиданно рассмеялся, колыхаясь полным телом и прикрывая рот веером:
   — Три или четыре тысячи? Этого едва ли хватит на то, чтобы удержать целую провинцию. Сэссай утверждает, что главный враг на пути к столице — клан Ода, и вы мне только и твердите о его опасности. Каким образом три-четыре тысячи воинов могут противостоять моей армии? Не составит труда раздавить их единственным ударом.
   Сэссай ничего не ответил, промолчали и остальные. Все поняли, что Ёсимото остался при своем мнении. Замысел готовился в течение нескольких лет, и целью военных приготовлений клана Имагава был поход на столицу и захват власти над всей Японией. Время настало, и Ёсимото горел желанием осуществить задуманное.
   На нескольких предыдущих советах, на которых говорили о наступательных действиях, конечная цель отчетливо не упоминалась. Умолчание означало, что в узком кругу лиц, имеющих влияние и власть, кто-то считал преждевременным поход в столицу. Этим человеком был Сэссай. Не ограничиваясь разговорами о несвоевременности выступления, он вмешивался в вопросы управления провинцией. Он открыто не осуждал намерения Ёсимото объединить всю страну под своей властью, но и не высказывался в поддержку этого плана.
   — Имагава сейчас — самый процветающий и могущественный клан, — однажды сказал монах Ёсимото. — Если когда-нибудь род сёгунов Асикага пресечется, новым сёгуном станет человек из клана Имагава. Тебе, Ёсимото, следует с сегодняшнего дня готовить себя к великому призванию.
   Именно Сэссай научил Ёсимото мыслить масштабно: не сидеть в своем замке, а стать правителем провинции, потом — правителем десяти провинций и в конечном итоге — правителем всей страны.
   Самураи растили сыновей, внушая им мысль о великой миссии клана. Все видели в этом единственную надежду на спасение. Войско Ёсимото крепло с той поры, как Сэссай вошел в военный совет. Шаг за шагом Ёсимото поднимался по лестнице, ведущей к верховной власти. Сейчас Сэссай переживал противоречие между двумя ролями — наставника в великих делах и советника в конкретных обстоятельствах, — и намерение Ёсимото объединить всю страну под своим началом тревожило его.
   «Он не из тех, кто способен с этим справиться, — думал Сэссай. Наблюдая, как с годами Ёсимото становится самоувереннее, Сэссай все недоверчивее и осторожнее относился к нему. — Ёсимото достиг уже своей вершины. Он не способен на большее. Необходимо отговорить его от завоевательного похода». Сэссай не надеялся, что Ёсимото, возгордившийся неизменными успехами, откажется от заветной мечты. Наставления и возражения Сэссая князь мгновенно отвергал, воспринимая как проявление старческой немощи. Ёсимото не сомневался, что страна готова упасть к его ногам.
   «Следует немедленно положить конец глупым фантазиям Ёсимото», — решил Сэссай. Он разочаровался в своем питомце. На военных советах он едва сдерживался, чтобы не выразить негодования.
   — Какое же сопротивление ожидает меня, когда я выступлю на Киото с объединенными силами Суруги, Тотоми и Микавы? — переспросил Ёсимото.
   Он рассчитывал на легкий поход без кровопролития, исходя из бедственного положения провинций, которые лежали на пути в столицу, и уповая на успех в сложной политической игре с их правителями. Если и быть сражению, то первое произойдет со слабыми войсками провинций Мино и Оми. Главное же сражение предстоит, вероятно, в Овари с кланом Ода. Ода не внушали опасений, но их клан нельзя склонить на свою сторону или подкупить.
   Ода, скорее всего, окажутся врагами, и даже серьезными. Кланы Ода и Имагава уже сорок лет враждуют друг с другом. Стоило одной стороне взять вражескую крепость, как вторая тут же овладевала крепостью соперника. Один клан сжигал дотла город, второй в ответ предавал огню десять деревень. Со времен Нобухидэ, отца Нобунаги, и деда Ёсимото враждующим кланам суждено было хоронить своих мертвецов в приграничной полосе.
   Когда слухи о намерениях Имагавы достигли Киёсу, в замке начали срочные приготовления к тяжелой обороне. Ёсимото отвел клану Ода роль показательной жертвы для всеобщего устрашения, и он продолжал подготовку к молниеносному и сокрушительному разгрому давних соперников.