Ёсикава Эйдзи. Честь самурая

   Мицухидэ быстро поднялся с места и сам тоже стал одеваться. Казалось, ему не терпится совершить задуманное из опасения, что решимость может его покинуть.
   Масатака медлил и выглядел озабоченным.
   — Господин, нынче вечером, когда я спросил, что вы собираетесь делать, я как раз думал о том, что вы отправитесь в крепость попрощаться с князем Нобунагой. Помните, когда вы прочли приказ его светлости, вы сами сказали, что мы уедем, не засвидетельствовав почтения ни князю Нобунаге, ни князю Иэясу. А сейчас все оруженосцы и слуги заняты чисткой кухни и сборами в дорогу. Могу ли я попросить вас немного обождать?
   — Нет-нет. Мне не нужны никакие оруженосцы. Хватит тебя одного. Приведи мне коня.
   Мицухидэ направился к выходу. В помещениях, через которые он проходил, ему не попался на глаза ни один из его приверженцев. Лишь двое или трое мальчиков поплелись следом. Но во дворе он увидел своих людей, стоявших небольшими группками и явно что-то заинтересованно обсуждавших. Что ж, это было совершенно естественно. Приверженцы клана Акэти были обижены и встревожены тем, что их внезапно отстранили от участия в подготовке пира.
   Сокрушенно покачивая головами и вздыхая, они выражали разочарование и досаду, в глазах у них стояли слезы. Их страх перед Нобунагой, а может быть, и ненависть к нему, возникшие в ходе кампании в Каи, сейчас, после утреннего происшествия, вспыхнули с новой силой.
   Тогда в Каи, в ставке Суве, Мицухидэ был на глазах у всех жестоко оскорблен и унижен, и его приверженцы, конечно, об этом знали. Так почему же Нобунага продолжает с таким упорством измываться над их князем?
   Но сегодняшнее оскорбление было особенно нестерпимым: ведь о нем станет известно всем гостям — и князю Иэясу вместе с его приближенными, и знати из Киото, и военачальникам клана Ода, равным по рангу Мицухидэ. Сегодняшний позор был равнозначен бесчестью в глазах всего японского народа.
   Подобное унижение, да еще прилюдное, не способен вынести ни один самурай от рождения.
   — Ваш конь, мой господин, — сказал Масатака.
   В это время у ворот спешился какой-то всадник. Он оказался гонцом от Нобунаги.
   — Князь Мицухидэ, вы нас уже покидаете? — осведомился он.
   — Нет еще. Я думаю заехать в крепость, чтобы засвидетельствовать его светлости и князю Иэясу свое почтение, а уж потом уеду.
   — Князь Нобунага как раз опасается, что вам именно так и вздумается поступить. Он послал меня сообщить вам, что при нынешней спешке вам не следует заезжать в крепость.
   — Что? Еще одно распоряжение? — осведомился Мицухидэ. Затем немедленно прошел в свои апартаменты, сел и с подобающим вниманием выслушал новое изъявление княжеской воли, которое зачитал ему гонец.
   — «Приказ об отстранении тебя от исполнения прежних обязанностей и немедленном отъезде остается в силе, но относительно твоих действий во главе войска в западных провинциях даю дополнительные указания. Войску Акэти надлежит совершить марш из Тадзимы в Инабу. Можешь вообще вторгнуться в провинцию, находящуюся под властью Мори Тэрумото. Проявляй осмотрительность, но и не особенно мешкай. Ты должен сразу же вернуться в Тамбу, перегруппировать войско и прикрывать Хидэёси с фланга вдоль дороги, ведущей в Санъин. Сам я вскоре выступлю на запад ему на подмогу — буду прикрывать его с тыла. Не трать время впустую и постарайся не упустить эту стратегически выгодную возможность».
   Мицухидэ, низко поклонившись, заявил, что выполнит этот приказ надлежащим образом. Затем, возможно почувствовав, что проявил чрезмерную угодливость, он сел и, в упор глядя на гонца, сказал:
   — Скажи его светлости… все, что сочтешь нужным.
   Мицухидэ проводил гонца до двери и подождал, пока тот тронется в путь. Ветер, продувавший все здание насквозь, усугублял его горестные чувства.
   «Еще совсем недавно, какую-нибудь пару лет назад, князь никогда не отпускал меня, предварительно не попрощавшись; он ждал меня к себе даже глубокой ночью. Сколько раз он говорил: „Зайди на чашку чая, а если уезжаешь на рассвете, то постарайся прийти ко мне до зари“. За что же он меня теперь так презирает и ненавидит? Нарочно прислал гонца, чтобы я ненароком не явился к нему попрощаться! Не думай об этом. Вообще ни о чем не думай…» — то и дело одергивал он себя.
   Но чем больше старался отвлечься от своих ужасных мыслей, тем глубже погружался в отчаяние. И вновь пускался в мысленный диалог с князем. Слова, звучавшие в этом диалоге, были подобны пузырькам, всплывающим из несвежей воды.
   — А зачем здесь эти цветы? Их нужно выбросить тоже!
   Мицухидэ подошел к стоявшей в алькове большой вазе с искусно подобранным букетом и вынес ее на веранду. Руки у него тряслись, и вода из вазы расплескалась, оставляя на полу длинную дорожку.
   — Все, хватит! Уезжаем отсюда! Все готовы? — крикнул Мицухидэ своим сподвижникам.
   Он поднял вазу вверх и со всей силы бросил на широкую каменную ступеньку. Ваза разлетелась вдребезги, вода забрызгала лицо и одежду Мицухидэ. Тогда он воздел свое мокрое лицо к небесам и горько расхохотался, — казалось, напряжение, владевшее им, наконец удалось избыть. Однако никто из присутствующих не засмеялся.
   Был поздний вечер, с гор спустился туман, но воздух по-прежнему оставался горячим и душным. Приверженцы Мицухидэ завершили приготовления к отъезду и выстроились рядами у ворот. Лошади ржали, видимо так изъявляя свое нетерпение.
   — Дождевые накидки взяли? — спросил один из приверженцев.
   — Нынче ночью на небе ни единой звезды, и если пойдет дождь, дорога станет труднопроходимой. Лучше нам запастись факелами, — отозвался другой.
   Самураи Мицухидэ с тоской взирали на затянутое тучами небо. В глазах у них затаились гнев, слезы, горечь, досада и разочарование. Вскоре до них донесся голос Мицухидэ — он, уже верхом, в сопровождении нескольких всадников направлялся к ним.
   — До Сакамото, можно сказать, рукой подать, — сказал он. — Мы быстро домчимся туда, даже если начнется дождь.
   Голос его прозвучал неожиданно бодро, и это изумило приверженцев сильнее, чем все остальное. Ранее в тот же вечер Мицухидэ жаловался на легкое недомогание и даже принял какое-то снадобье, поэтому приближенные тревожились за него. Перед выступлением он поспешил развеять их тревогу, заговорив намеренно бодро и энергично.
   По приказу Мицухидэ зажгли факелы. Они загорались один за другим по цепочке, и число их казалось едва ли не бесконечным. И вот, высоко подняв факелы над головами, воины Мицухидэ по одному вышли в ночь вслед за передовым конным отрядом.
   Когда они прошли примерно половину ри, и впрямь начался дождь, тяжелые капли зашипели в пламени факелов. Но Мицухидэ не обращал внимания на дождь. Повернувшись в седле и посмотрев в сторону озера, он увидел высокую башню крепости Адзути, которая, казалось, парила в небесах, черная, как тушь. Он подумал о том, что дельфины из чистого золота, венчавшие крышу, в эту дождливую ночь блестят еще ярче, уставившись слепыми глазами во тьму. Огни крепости, отражаясь в озерных водах, казалось, дрожали от холода.
   — Мой господин! Мой господин! Смотрите не простудитесь! — тревожно воскликнул Фудзита Дэнго, подъехав поближе к Мицухидэ и заботливо укрывая соломенной накидкой его плечи.
 
   На следующее утро берег озера Бива был все еще подернут туманом, возможно потому, что дождевые облака по-прежнему окутывали небо плотным слоем. Волны, дождь и туман — все это создавало иллюзию призрачного водяного царства.
   Дорогу сильно развезло, лошади шли, едва ли не утопая по брюхо в грязи. Молча и угрюмо, презрев и ночной дождь, и превратившуюся в непроходимое месиво дорогу, войско двигалось в сторону Сакамото. Справа был берег озера, слева — гора Хиэй. Порывы ветра вздымали соломенные накидки, защищавшие воинов от дождя, делая их похожими на ежей.
   — Ах, поглядите вверх, мой господин. Князь Мицухару уже встречает вас, — сказал Масатака, обращаясь к Мицухидэ.
   Крепость Сакамото на берегу озера была теперь прямо перед ними. Мицухидэ легонько кивнул, словно сам уже все заметил. Хотя Сакамото находилась совсем рядом с Адзути, Мицухидэ выглядел ужасно усталым, словно проделал путь в тысячу ри. А здесь, у ворот крепости, комендантом которой был его двоюродный брат Акэти Мицухару, он испытал точно такое же чувство, которое испытывает человек, чудом вырвавшийся из клетки тигра.
   Его окружение, однако же, было озабочено отнюдь не столь тонкими материями, а скорее резко усилившимся кашлем своего господина, и не скрывало тревоги по этому поводу.
   — При вашей простуде вы находились под дождем всю ночь и, должно быть, сильно устали. Как только войдем в крепость, вам нужно немедленно согреться и лечь в постель.
   — Да, наверное.
   Мицухидэ всегда проявлял заботу о своих соратниках. Он прислушивался к их советам и умел понимать их тревоги. Когда они доехали до сосновой рощи у главных крепостных ворот, Дэнго взял лошадь Мицухидэ под уздцы и помог своему господину спешиться.
   На мосту, перекинутом через крепостной ров, в мутной темно-зеленой воде которого плавали белые утки, похожие на водяные лилии, выстроились приближенные Мицухару, который находился здесь же. Один из них немедленно раскрыл зонт и подал его Масатаке, а тот с благоговейным видом водрузил его над головой своего господина.
   Едва Мицухидэ сделал несколько шагов по мосту, как Мицухару поспешил навстречу своему столь желанному гостю и почтительно склонился перед ним в радушном приветствии.
   — Мы ждем вас с утренней зари, — сказал Мицухару, когда двоюродные братья миновали ворота крепости.
   Примерно десять наиболее близких приверженцев Мицухидэ смыли дорожную грязь, сбросили с плеч соломенные накидки и проследовали за господином во дворец.
   Воины же Мицухидэ остались снаружи, по другую сторону крепостного рва. Они разгружали и мыли лошадей, ожидая приказа, где им расквартироваться. Лошадиное ржание и человеческие голоса разносились далеко вокруг.
   Мицухидэ переоделся с дороги. В гостях у Мицухару он чувствовал себя как дома. Здесь из каждого окна можно было видеть и озеро Бива, и гору Хиэй. Крепость Сакамото находилась в местности, некогда в высшей степени живописной, хотя сейчас уже никому не пришло бы в голову назвать ее таковой. После того как Нобунага распорядился предать гору Хиэй огню и мечу, здешние храмы и монастыри превратились не то что в руины, а в груды пепла. И только совсем недавно у подножия горы стала возвращаться жизнь, здесь появились новые хижины прежних здешних жителей.
   Неподалеку отсюда находились и развалины крепости на горе Уса — той самой, в которой погиб отец Мори Ранмару. И поле битвы, на котором воины кланов Асаи и Асакура сражались с войском Оды и полегли едва ли не все, тоже было рядом. Стоило вспомнить о всех этих развалинах и местах былых сражений, и сразу же прекрасные пейзажи оглашались стонами призраков. Мицухидэ молча прислушивался к шуму дождя и предавался воспоминаниям.
   Между тем Мицухару сидел в небольшом чайном домике, глядя на огонь в очаге и прислушиваясь к блаженному звуку закипающей в чайнике воды. Чайник был изготовлен знаменитым мастером Ёдзиро. В данный момент Мицухару был поглощен приготовлением чая.
   С самого детства Мицухару воспитывался под надзором у Мицухидэ и привык считать его старшим братом. Они всегда делили и превратности воинской судьбы, и радости мирной жизни. И хотя братья, как правило, с годами все больше отдаляются друг от друга, связь этих двоих становилась только теснее.
   Однако их характеры отнюдь не были схожи. Поэтому нынешним утром, едва повстречавшись, двоюродные братья быстро разошлись по разным покоям во дворце, спеша заняться тем, к чему у каждого из них лежала душа.
   «Что ж, пожалуй, он уже успел переодеться», — подумал Мицухару и поднялся со своего места у очага. Пройдя по отсыревшей веранде, он очутился в коридоре, который вел во внутренние покои, отведенные его двоюродному брату. Он слышал, как переговариваются между собой приверженцы Мицухидэ в соседней комнате, но самого Мицухидэ он нашел в одиночестве. Тот сидел у окна и смотрел на озеро.
   — Хотелось бы угостить тебя чаем, — сказал Мицухару.
   Мицухидэ оторвал взгляд от окна и взглянул на брата.
   — Чаем… — пробормотал он, словно пробуждаясь от глубокого сна.
   — Чайник, заказанный мною у мастера Ёдзиро в Киото, уже доставили. Конечно, ему недостает изящества, присущего подобным изделиям мастера Асии, мой чайник весьма примитивный, но в этой его примитивности есть свое очарование, и оно радует глаз. Говорят, что вкус чая из нового чайника нехорош, но, как и следовало ожидать от такого мастера, чай из чайника Ёдзиро ничуть не уступает по своим достоинствам другим. Я собирался угостить тебя им в твой очередной наезд, но, узнав о твоем внезапном прибытии из Адзути, я решил опробовать его прямо сегодня.
   — Это очень любезно с твоей стороны, Мицухару, но мне не хочется чаю.
   — Но может быть, после фуро?
   — Не нужно мне и фуро. Прошу тебя, дай мне немного поспать. Это единственное, в чем я сейчас нуждаюсь.
   Мицухару в последнее время много чего довелось услышать от разных лиц, так что душа Мицухидэ вовсе не была для него потемками. И тем не менее он не очень хорошо представлял себе причину внезапного возвращения двоюродного брата в Сакамото. Ни для кого не было тайной, что на Мицухидэ возложили обязанности по подготовке пира, который Нобунага намеревался устроить в честь Иэясу. Но почему Мицухидэ так внезапно покинул Адзути — да еще перед самым началом пира? Иэясу наверняка уже прибыл. И несмотря на это, поручение, данное Мицухидэ, несомненно, передоверили кому-то другому, раз ему самому пришлось немедленно покинуть город.
   Мицухару не знал всех подробностей, но много размышлял по поводу доходивших до него слухов, сопоставлял факты. Потом это внезапное прибытие Мицухидэ. Достаточно было взглянуть на его лицо, чтобы все стало ясно: его двоюродный брат чем-то страшно прогневал Нобунагу. Мицухару очень горевал о постигшей брата неприятности.
   Как и опасался Мицухару, несмотря на радушный прием, Мицухидэ по-прежнему был унылым и мрачным. На челе у него лежала суровая тень, что, впрочем, не слишком-то удивило Мицухару. С годами он научился понимать своего двоюродного брата.
   — Да, пожалуй, ты прав. Ты провел всю ночь в седле. А нам ведь уже за пятьдесят, и мы не имеем права создавать себе физические перегрузки, с которыми легко справлялись в юности. Что ж, пойди поспи. Все уже приготовлено.
   Мицухару и не думал перечить брату или подступаться к нему с расспросами. Мицухидэ опустился на ложе под каркасом, обтянутым противомоскитной сеткой, переливавшейся всеми цветами радуги.
 
   Амано Гэнъэмон, Фудзита Дэнго и Ёмода Масатака стояли у входа в комнату Мицухидэ, терпеливо дожидаясь, когда оттуда выйдет Мицухару. Они учтиво поклонились брату своего господина.
   — Простите меня, мой господин, — сказал Дэнго. — Нам крайне неловко, но мы все-таки обязаны вам кое-что сообщить. Это не терпит отлагательства.
   Дэнго пребывал в явном волнении.
   Мицухару словно только и ждал этого:
   — Так давайте пойдем в чайный домик! Князь Мицухидэ решил поспать, но не зря же я кипятил чайник!
   — В чайном домике нас никто не сможет подслушать. Это прекрасная мысль.
   — Я покажу вам дорогу.
   — Боюсь, что мы, все трое выходцы из деревни, не очень большие знатоки чайной церемонии. Мы никак не рассчитывали удостоиться такой чести.
   — Не надо так говорить. Я, кажется, догадываюсь, что вас тревожит и почему вы ищете уединенное место для нашей беседы.
   В чайном домике слабый свет проникал сюда сквозь полупрозрачные бумажные двери. Вода в чайнике уже закипела, издавая приятные звуки. Мицухару неоднократно доказывал на поле брани свое искусство и мужество, но здесь, в чайном домике, он становился совершенно другим человеком.
   — Что ж, не будем толковать… о чае. Так что же вас тревожит?
   Ободренные словами хозяина, трое соратников Мицухидэ обменялись решительными взглядами. Наконец Дэнго, судя по всему самый смелый из них, сказал:
   — Князь Мицухару, это просто неслыханно… Я не в силах даже заговорить об этом. — Он отер рукавом набежавшие слезы.
   Двое других не плакали, но и у них были набухшие веки.
   — Что-то случилось?
   Мицухару сохранял хладнокровие, и это помогло его собеседникам успокоиться. Возможно, они опасались, что Мицухару сочтет их поведение дерзостью, но он отнесся к ним вполне благосклонно. Надо сказать, что Мицухару отметил про себя их набухшие от слез веки. И он решил первым прервать молчание:
   — Дело в том, — сказал он, — что меня тоже тревожит этот неожиданный приезд. Не означает ли он, что князь Нобунага почувствовал себя в чем-то уязвленным? С чего это он вдруг отстранил князя Мицухидэ от подготовки пира?
   И вновь заговорил Дэнго:
   — Князь Мицухидэ — наш господин, но мы не слепы и лишены предрассудков. Если бы он был виноват, тогда другое дело, мы не стали бы зря наговаривать на князя Нобунагу. Мы долго думали, пытаясь найти объяснение такому решению князя Нобунаги. Мы имеем в виду и повод для отстранения от задания, и истинную его причину. Все это выглядит в высшей степени странно.
   У Дэнго перехватило дыхание, и он сделал паузу. Ёмода Масатака пришел ему на помощь и продолжил:
   — Чтобы внести успокоение в собственные души, мы даже пытались усмотреть в решении князя Нобунаги какие-нибудь политические мотивы, но, как ни старались, не могли ничего понять. Ведь у князя Нобунаги должен иметься какой-то уже созревший заранее план всего происходящего. Так почему же ему понадобилось отстранять человека, которому он поручил подготовку пиршества — и оказывать тем самым великую честь, — внезапно, в последний момент, и перепоручать все это другому? Уж не нарочно ли он хотел показать своему гостю, князю Иэясу, свою неприязнь к нашему господину?
   Тут вступил в разговор Гэнъэмон:
   — Если взглянуть на все, что произошло так, как описали мои товарищи, то, по-моему, всему этому может быть только одна причина, которую, впрочем, трудно назвать причиной. На протяжении последних нескольких лет князь Нобунага с нарастающей враждебностью относится ко всему, что делает или говорит князь Мицухидэ. В конце концов испытываемую им ненависть стало уже невозможно скрывать, а это и привело к нынешним печальным событиям.
   Снова наступило молчание. Приверженцы Мицухидэ могли бы поведать о множестве других запомнившихся им случаев и привести доказательства необъяснимой враждебности князя. Например, во время кампании в Каи в своей ставке в Суве Нобунага за какую-то мелкую провинность бил Мицухидэ головой о дощатый пол, обозвал его лысым и в конце концов велел убираться прочь. Тем самым он смертельно унизил Мицухидэ у всех на глазах. Не раз доводилось ему терпеть нечто подобное и в Адзути. Такие унижения нельзя ни забыть, ни простить; все эти факты свидетельствовали о ненависти князя Нобунаги к своему приверженцу Мицухидэ и постоянно служили предметом пересудов не только в клане Ода, но и в соседних кланах. Мицухару доводился Мицухидэ близким родственником, и он, конечно, принимал близко к сердцу все эти слухи, которым, увы, приходилось верить.
   Мицухару выслушал приверженцев брата, внешне оставаясь совершенно невозмутимым.
   — Что ж, выходит, князя Мицухидэ прогнали без какой бы то ни было причины? Я рад был узнать об этом. И представителям других кланов доводилось впадать у князя Нобунаги то в милость, то в немилость, в зависимости от его настроения.
   Все трое внезапно переменились в лице. Губы у Дэнго задрожали, и он придвинулся к Мицухару.
   — Что вы имеете в виду, говоря, что рады были узнать об этом?
   — Я хочу сказать, что, раз на князе Мицухидэ нет никакой вины, все дело заключается в дурном расположении духа князя Нобунаги, а это значит, что князю Мицухидэ удастся вновь обрести былое доверие к себе, когда князь избавится от нынешней злобы.
   Дэнго заговорил, приходя во все большее волнение:
   — Не считаете же вы князя Мицухидэ шутом, который обязан подстраиваться под настроение своего господина? Неужели допустимо подобное отношение к князю Акэти Мицухидэ? Вы не считаете, что он был унижен, оскорблен и доведен до состояния, когда начинают думать о самоубийстве?
   — Дэнго, у вас вздулись жилы на висках. Пожалуйста, поспокойнее.
   — Я не спал уже две ночи. Не мог заснуть. Я не в силах подобно вам сохранять хладнокровие, мой господин. Наш господин, а вместе с ним и мы, его приверженцы, ввергнуты в пучину позора, насмешек, оскорблений и несправедливости.
   — Вот почему я и прошу вас успокоиться и хорошенько выспаться.
   — Но это же нелепо! — выпалил Дэнго. — Пословица гласит: если самурай запачкался грязью, то смыть ее будет трудно. Сколько раз уже моему господину и его приверженцам доводилось испытывать подобное бесчестье по вине жестокосердого князя Адзути? Да ведь и вчера главное заключалось вовсе не в том, что князя Мицухидэ отстранили и сместили. Без этого пира мы бы прекрасно обошлись! Но последовавший за этим приказ уподобил нас диким зверям, на которых натравили свору псов из Адзути. Может быть, вы слышали о том, что нам приказано собрать войско и немедленно выступить на запад. Нам предписывается вторгнуться в провинцию Санъин, находящуюся под властью клана Мори, чтобы прикрыть князя Хидэёси с фланга. Как же мы сможем идти в бой, испытав подобное унижение? Вот вам еще один пример того, как злоумышляет против нас этот подлый пес в княжеском образе!
   — Одумайтесь, Дэнго! Кого это вы именуете подлым псом?
   — Князя Нобунагу! Того, кто постоянно именует нашего господина прилюдно лысым. Вспомните о таких людях, как Хаяси Садо или Сакума Нобумори и его сын. На протяжении многих лет они верно служили князю Нобунаге и немало способствовали его нынешней славе. И вот, едва ли не сразу же после того, как их возвели в княжеский ранг и одарили крепостями и землями, Нобунага, придравшись к какой-то ерунде, одного казнил, а другого отправил в изгнание. Безжалостный князь в конце концов каждый раз становится гонителем того, кто ему верно служит.
   — Замолчите! Не смейте говорить такое о князе Нобунаге в моем присутствии! И уходите! Немедленно!
   Как раз в тот момент, когда Мицухару вспылил и велел Дэнго покинуть чайный домик, из сада донесся какой-то слабый звук. Трудно было сказать, были ли это шаги человека или шелест падающей на землю осенней листвы.
   В те времена люди уделяли особое внимание тому, чтобы их не подслушали, и вели себя с предельной осторожностью даже там, где появление вражеского лазутчика представлялось маловероятным. Поэтому даже в саду, окружающем чайный домик, несли постоянную стражу самураи. Сейчас один из них вошел в домик и почтительно склонился у порога. Он передал Мицухару какое-то послание и тут же удалился. Отойдя на приличествующее в подобных случаях расстояние, он застыл на месте подобно изваянию.
   Мицухару быстро пробежал письмо глазами и крикнул самураю:
   — На это письмо требуется ответ, я напишу его позже. Пусть монах подождет.
   Страж еще раз почтительно поклонился и удалился на свой пост. Шаги его ног, обутых в соломенные сандалии, были почти не слышны, словно он не шагал, а крался.
   Какое-то время Мицухару и трое его гостей пребывали в напряженном молчании. Время от времени с ветки в саду срывалась перезрелая слива и падала с таким звуком, словно по земле ударяли деревянным молоточком. В наступившей тишине этот стук казался особенно резким. И вдруг по раздвижной бумажной двери скользнул яркий солнечный луч.
   — Что ж, нам, пожалуй, пора. Да и вас ждут срочные дела, — произнес Масатака, решив под этим благовидным предлогом удалиться вместе со своими спутниками, но Мицухару удержал их.
   — Почему бы вам не побыть у меня немного? — с улыбкой сказал он.
   — Нет, мы пойдем. Мы не хотим быть навязчивыми.
   Трое приверженцев Мицухидэ вышли из чайного домика и плотно прикрыли за собою дверь. Звук их шагов, затихая, удалился в сторону крытой галереи.
   Через несколько минут вышел из чайного домика и сам Мицухару. Проходя по галерее, он заглянул в помещение, в котором размещались самураи. Он взял у них бумагу, тушь и кисточку и сразу же сел писать ответное письмо. Он писал быстро, не останавливаясь. Казалось, что он заранее продумал текст ответа.
   — Передай это гонцу настоятеля Ёкавы и отошли его.
   Он вручил ответное письмо одному из оруженосцев и, словно бы потеряв ко всей этой истории всякий интерес, осведомился у мальчика:
   — А что, князь Мицухидэ еще почивает?
   — Я подходил к его комнате, там все было тихо, — ответил мальчик.
   Мицухару вздохнул с облегчением, словно впервые за весь этот трудный день услышал нечто приятное.
 
   Дни шли за днями. Мицухидэ оставался в крепости Сакамото, ничего не предпринимая. Получив приказ о выступлении в западные провинции, он должен был как можно скорее вернуться в свою крепость и собрать войско. И Мицухару хотел, но все никак не решался напомнить брату о том, что такая затянувшаяся праздность едва ли способна улучшить отношение к нему со стороны Нобунаги, и без того неблагоприятное. Но Мицухару понимал чувства, владевшие сейчас его двоюродным братом, и не мог лишний раз бередить ему душу. Отчаяние и ненависть, столь яростно выказанные приверженцами, наверняка отвечали и настроениям самого Мицухидэ.
   А если это так, размышлял Мицухару, то несколько дней, проведенные в покое и в мире, окажутся лучшей подготовкой к затяжной и трудной кампании. Мицухару испытывал чрезвычайное почтение к уму и здравому смыслу, присущим старшему брату. Любопытствуя, как тот проводит время, Мицухару зашел в комнату к брату и застал Мицухидэ за рисованием. Он перерисовывал что-то из раскрытой книги.