Ёсикава Эйдзи. Честь самурая

   Слушая этот рассказ, люди кусали губы от бессильного гнева. Синси поведал им и о том, что большинство ближайших приспешников Нобунаги сочли изгнание Мицухидэ весьма выгодным для себя. Более того, ходили слухи и о том, что Нобунага намерен вообще удалить весь клан Акэти куда-нибудь подальше, с глаз долой. Какими-нибудь практическими шагами эти разговоры пока не подтверждались, но, как известно, дыма без огня не бывает. Ранмару, любимчик Нобунаги и сын Мори Ёсинари, приверженца клана Ода, павшего много лет назад в битве за Сакамото, тешил себя мыслью, что именно поэтому ему отдадут крепость Сакамото. Поговаривали даже и о том, что Нобунага будто бы уже втайне пообещал ему это.
   Но и этим дело не ограничивалось. Кое-кто придерживался той точки зрения, что Мицухидэ специально приказали двигаться по дороге на Санъин, чтобы, как только он прибудет туда, назначить его наместником тамошнего края, а крепость Сакамото, находящуюся в непосредственной близости от Адзути, передать Мори Ранмару.
   В доказательство Синси зачитал боевой приказ Нобунаги от девятнадцатого числа и в ярости удалился. Да никаких дополнительных объяснений и не требовалось. Приказ привел в бешенство и самого Мицухидэ, и его приверженцев. Этот приказ гласил:
   «Приказываю тебе в ближайшее время покинуть свою провинцию и выступить в Биттю для прикрытия Хидэёси с тыла. В дальнейшем руководствоваться указаниями от Хидэёси».
   Это письмо, разосланное всем военачальникам и старшим воинам клана Ода, было составлено самим Нобунагой. Прочитанное воинами клана Акэти, оно привело их в неистовство. Клан Акэти принято было считать более высокородным, чем Икэда и Хори, и во всех отношениях равным клана Хасиба и Сибата, вождем которых был Хидэёси. И тем не менее имя Мицухидэ было в этом приказе поставлено вровень с именами вождей кланов Икэда и Хори, а сам он оказался отныне в подчинении у Хидэёси.
   Отсутствие уважения к подобающему рангу было для всякого самурая величайшим оскорблением. Позор, испытанный Мицухидэ в истории с пиром, от такого приказа только усиливался. Членов клана Акэти бесчестили вновь и вновь. Близились сумерки, но на деревьях и стенах крепостной стены все еще были видны лучи заходящего солнца. Когда Синси Сакудзаэмон закончил свой рассказ, никто не произнес ни слова, но в глазах у всех стояли слезы. И тут послышались шаги нескольких человек. Решив, что это вернулся их господин, приверженцы дружно высыпали в сад.
   Только Синси не торопился вослед за остальными, ожидая, пока его позовут. Но Мицухидэ, вернувшийся с горы Хиэй, не звал к себе Синси, пока не помылся и не поел.
   Мицухидэ беседовал с Синси в присутствии одного Мицухару. Синси рассказал то, о чем до этого поведал приверженцам Мицухидэ. Нобунага принял решение. Он провел необходимую подготовку и намеревается выступить из Адзути двадцать девятого. После ночного привала в Киото он затем двинется прямо на запад.
   Мицухидэ слушал Синси внимательно, то и дело одобрительно кивая в такт его словам. В его глазах, как всегда, светились ум и прозорливость.
   — А велика ли будет его свита? — полюбопытствовал Мицухидэ.
   — Несколько вассалов и тридцать — сорок оруженосцев.
   — Только и всего?
   Мицухару на протяжении всего этого времени не проронил ни слова, а сейчас умолк и Мицухидэ. Они отпустили Синси.
   После его ухода двоюродные братья остались вдвоем. Мицухидэ, судя по всему, хотелось излить перед братом душу, но тот не предоставил ему такой возможности. Вместо этого Мицухару заговорил о верности клану Ода и посоветовал брату поскорее отправиться на запад, дабы не гневить Нобунагу.
   Откровенность, всегда присущая Мицухару, была одной из сторон его сильной и любящей натуры, и на протяжении сорока лет Мицухидэ привык полагаться на него, как на самого здравомыслящего и надежного советчика во всем клане. Поэтому Мицухидэ не мог ни злиться на брата, ни разубеждать его, хотя мнения их сейчас явно не совпадали.
   Какое-то время они продолжали сидеть молча, потом Мицухидэ внезапно сказал:
   — Давай направим к моим приверженцам в Камэяме передовой отряд с приказом как можно быстрее подготовиться к кампании. Ты можешь поспособствовать мне в этом, Мицухару?
   Мицухару с радостью закивал.
   Той же ночью несколько всадников спешно выехали в крепость Камэяма.
   С наступлением четвертой стражи Мицухидэ внезапно проснулся. А спал ли он вообще? Или все это время что-то обдумывал, взвешивал, прикидывал и в конце концов принял совершенно иное решение? Потом натянул повыше одеяло, зарылся лицом в подушку и вновь попытался заснуть.
   Что это: туман или дождь? Шум волн на озере или ветер с горы Хиэй? Ветер выл над крышей всю ночь. И хотя внутрь дома путь ему был закрыт, пламя свечи у изголовья Мицухидэ металось так отчаянно, словно его сотрясала нечистая сила.
   Мицухидэ повернулся с бока на бок. Хотя ночи в это время года короткие, ему казалось, будто утро никогда не наступит. И уже, казалось бы, засыпая, он еще раз сбросил одеяло и сел в постели.
   — Есть тут кто-нибудь? — крикнул он в ту сторону, где спали оруженосцы.
   Дверная перегородка раздвинулась, и возникший на пороге оруженосец преклонил колена.
   — Немедленно позови Матабэя, — распорядился Мицухидэ.
   Все воины сейчас спали в отведенных для них помещениях, но, поскольку передовой отряд был накануне вечером отправлен в Камэяму, остальные пребывали в напряжении, не зная, когда именно объявит о своем отъезде их господин. Перед тем как лечь спать, они собрали все свои пожитки и держали под рукой вместе с дорожным платьем.
   — Вы звали меня, мой господин?
   Ёмода Матабэй не заставил себя долго ждать. Это был молодой человек крепкого сложения. Мицухидэ выделял его среди других. Сейчас он подозвал к себе юношу и прошептал ему на ухо какое-то распоряжение.
   Получив тайный приказ, Матабэй пришел в волнение, и это легко можно было прочесть у него на лице.
   — Я отправлюсь немедленно! — воскликнул он, всем своим видом демонстрируя благодарность за оказанное ему доверие.
   — В тебе сразу же углядят воина Акэти, поэтому отправляйся поскорей — еще до рассвета. Не теряй благоразумия и постарайся не совершить никакой ошибки.
   За окном все еще было темно, и, только когда начало светать, Мицухидэ наконец уснул. Против обыкновения он не покидал свои покои чуть ли не до полудня. Многие из его приверженцев полагали, что отъезд в Камэяму состоится именно сегодня, и они с минуты на минуту ждали приказа своего господина. Поэтому позднее его пробуждение повергло их в немалое изумление.
   Примерно в полдень из большого зала донесся спокойный голос Мицухидэ:
   — Вчера весь день я провел в горах, и нынче ночью впервые за долгое время мне хорошо спалось. Наверное, поэтому сегодня я чувствую себя превосходно. Судя по всему, моя простуда прошла.
   Радостные взгляды, которыми обменивались в связи с этим его приверженцы, свидетельствовали о том, что у них на душе полегчало. Вскоре после этого Мицухидэ огласил приказ:
   — Нынешним вечером, во второй половине часа Петуха, мы покинем Сакамото, переправимся через реку Сиракава, пройдем севернее Киото и возвратимся в Камэяму. Всем быть в полной боевой готовности.
   Более трех тысяч воинов должны были отправиться с ним в Камэяму. Близился вечер. Мицухидэ переоделся в дорожное платье и пошел разыскивать Мицухару.
   — Поскольку мне предстоит поход в западные провинции, я не знаю, когда вернусь. Нынешним вечером мне хотелось бы поужинать с тобой и с твоим семейством.
   И вот перед отъездом Мицухидэ состоялся семейный ужин.
   Старшим за столом был чудаковатый дядюшка Мицухидэ шестидесятишестилетний Тёкансай. Приняв монашество и отличаясь отменным здоровьем, он без устали балагурил. Сейчас он сидел за столом рядом с семилетним сыном Мицухару и добродушно его поддразнивал.
   Но с начала до конца трапезы жизнерадостный старик оставался за столом единственным человеком, уста которого озаряла улыбка. Не ведая о подводных рифах, всерьез угрожающих самому существованию клана Акэти, он просто вверил свою оставшуюся жизнь кораблю, несшему его наравне с другими по бурному морю, и был столь же безмятежен, как всегда.
   — Здесь так хорошо. Мне кажется, будто я вернулся к себе домой. Старина, передай-ка эту чашечку Мицутаде.
   Мицухидэ передал чашечку Тёкансаю, который в свою очередь протянул ее Мицутаде.
   Мицутада был комендантом крепости Хатидзё. Он прибыл только сегодня. Мицутада доводился Мицухидэ и Мицухару двоюродным братом и был младше их обоих.
   Мицутада отпил из чашечки и передал ее через стол Мицухидэ. Жена Мицухару стала наливать сакэ из графинчика, чашечка в руке Мицухидэ внезапно дрогнула. Не таким он был человеком, чтобы испугаться, заслышав шум чьих-нибудь шагов или что-то в том же роде, но сейчас дело обстояло именно так. У ворот начали бить в барабан, и лицо Мицухидэ сделалось мертвенно бледным.
   Тёкансай, повернувшись к нему, сказал:
   — Скоро час Петуха, значит, это играют сбор для вашего войска.
   Мицухидэ, казалось, впал в еще большее уныние.
   — Конечно, — пробормотал он каким-то обреченным тоном и осушил последнюю чашечку.
   Через час он уже был в седле. Небо постепенно светлело. Три тысячи воинов с зажженными факелами покинули высящуюся на берегу озера крепость и двинулись в предгорья Симэйгатакэ. Был вечер двадцать шестого числа.
   С крепостной башни Мицухару следил за удаляющимися войсками брата. Позже он сформирует полк в Сакамото из собственных приверженцев и соединится с основным войском в Камэяме.
   Воины Мицухидэ двигались без передышки, не устраивая привалов. Ровно в полночь с южного склона Симэйгатакэ им открылось зрелище спящего Киото.
   Для того чтобы переправиться через реку Сиракава, им предстояло спуститься по склону горы Урию и выйти на дорогу южнее храма Итидзё. До этого они все время шли круто в гору, а теперь начинался спуск.
   — Привал!
   Мицутада передал по цепочке приказ Мицухидэ.
   Мицухидэ и сам спешился и позволил себе немного отдохнуть. Если бы не ночь, отсюда можно было бы видеть столичные улицы. Но сейчас город был погружен во тьму, и он мог разглядеть только силуэты храмов и пагод да широкую реку.
   — А что, Ёмода Матабэй еще не появился?
   — Я не видел его с прошлого вечера. Вы его послали с каким-нибудь поручением, мой господин?
   — Совершенно верно.
   — И куда же?
   — Скоро узнаете. Как только он появится, немедленно пришлите его ко мне. Даже на марше.
   — Хорошо, мой господин.
   Мицухидэ продолжал жадно всматриваться в темные силуэты построек, но то ли стало уже чуть светлее, то ли глаза Мицухидэ привыкли к темноте, но теперь он постепенно начал различать отдельные достопримечательности столицы. Ярче всего на темном фоне выделялся построенный из белого камня дворец Нидзё.
   Именно на него и взирал сейчас с волнением Мицухидэ. Во дворце жил сын Нобунаги князь Нобутада. И в нем поселился Токугава Иэясу, несколько дней назад переехавший из Адзути в столицу.
   «Впрочем, князь Иэясу мог уже и столицу покинуть», — подумал Мицухидэ.
   Наконец он поднялся с места. Вслед за ним вскочили на ноги его военачальники.
   — Выступаем! Моего коня!
   Приверженцы Мицухидэ в последние дни не поспевали за прихотливостью его настроений, и это приводило их в отчаяние. Порой он был скорее похож на горемычного сироту, а не на вождя самурайского клана.
   Спуск во тьме воинам, обеспечивавшим безопасность князя, дался нелегко. Окружая его со всех сторон и ориентируясь исключительно по голосам, они в конце концов достигли столичной окраины.
   Когда тысячи человек, конных и пеших, вышли к реке Камо, они на миг застыли в изумлении, глядя на алую воду реки. Все, словно по команде, оглянулись назад: там над гребнями гор у них за спиной уже всходило солнце.
   Военачальник, ведающий провиантом, обратился к Мицутаде:
   — Будем кормить войско здесь или на привале в Нисидзине?
   Мицутада хотел было посоветоваться об этом с Мицухидэ, но как раз в этот момент Ёмода Масатака нагнал князя, и они сейчас, стоя рядом, пристально глядели в сторону реки Сиракава, которая уже осталась позади. Мицутада терпеливо ждал.
   — Масатака, это Матабэй? — спросил Мицухидэ.
   — Думаю, что так.
   Мицухидэ и Масатака глядели на всадника, стремительно нагонявшего войско в утреннем тумане.
   — Да, это Матабэй! — И Мицухидэ придержал коня, дожидаясь своего верного служаку, а окружающим его военачальникам приказал: — Переходите реку. Я вас догоню.
   Передовые части уже шли вброд через Камо на другой берег, на поверхности реки взыграла белая пена. Один за другим военачальники Акэти переправлялись со своими воинами на другой берег.
   Мицутада, решив, что настало удобное время, спросил:
   — Где будем завтракать? В Нисидзине?
   — Да. Конечно, все уже голодны, но в черте города устраивать привал мы не имеем права. Придется потерпеть до Китано, — ответил Мицухидэ.
   Примерно в двадцати кэнах от него прибывший Ёмода Матабэй уже спешился и привязывал лошадь к бревну, торчащему из воды.
   — Мицутада и Масатака, отправляйтесь на другой берег и вы! И ждите меня там. Я скоро вас догоню.
   После того как Мицутада и Масатака удалились, Мицухидэ в первый раз за все время подозвал Матабэя к себе.
   — Да, мой господин!
   — Что происходит в Адзути?
   — Доклад, сделанный вам ранее Амано Гэнъэмоном, соответствует действительности.
   — Я послал тебя вслед за ним, чтобы получить однозначный ответ относительно того, действительно ли князь Нобунага покидает столицу двадцать девятого и кого он с собой берет. Сказать, что прежний доклад соответствует действительности, — сущая отговорка. Ясно и недвусмысленно доложи обо всем, что тебе удалось узнать.
   — Твердо известно, что он выступает из Адзути двадцать девятого. Имена военачальников, которые с ним отправятся, мне установить не удалось. Но объявлено, что, кроме них, в свите будут находиться сорок — пятьдесят оруженосцев и личных слуг.
   — И где же он остановится, прибыв в Киото?
   — В храме Хонно.
   — Как это так — в храме Хонно?
   — Именно там, мой господин.
   — А не во дворце Нидзё?
   — Все в один голос говорят, что он остановится в храме Хонно, — уверенно, дабы не навлечь на себя новой вспышки гнева, заявил Матабэй.

ХРАМ БОГА ОГНЯ

   В середине глинобитной стены, огораживавшей храмовый комплекс, имелись большие ворота, а вокруг каждого из малых храмов — отдельная изгородь с хорошо укрепленным входом. Сосновая роща, похожая на дзэн-буддийский сад, была тщательно ухожена. Солнечный свет и пение птиц только усиливали разлитое здесь ощущение покоя и мира.
   Привязав лошадей к деревьям, Мицухидэ с приверженцами поели, объединив завтрак и обед в одну трапезу. Поначалу планировалось устроить привал на реке Камо, но потом Мицухидэ решил отложить привал до прибытия в Китано.
   Воинам раздали дневной запас провианта: сырую бобовую пасту, маринованные сливы, бурый рис. Они ничего не ели с вечера и сейчас жадно набросились на еду.
   Трое или четверо монахов из расположенного неподалеку храма Мёсин, узнав во вновь прибывших членов клана Акэти, пригласили их к себе.
   Мицухидэ сидел на походном стуле под навесом, наскоро оборудованном его личными слугами. Он уже поел и сейчас диктовал писарю какое-то послание.
   — Жрецы храма Мёсин… их можно использовать в качестве гонцов! Кликни-ка их! — приказал он своему юному прислужнику.
   Когда жрецы возвратились, Мицухидэ вручил им только что законченное письмо.
   — Не будете ли вы так добры немедленно доставить это письмо в дом поэта Сёхи?
   Сразу же после этого он поднялся с места и пошел туда, где паслась его лошадь, по пути объясняя монахам:
   — К сожалению, мы сейчас очень спешим. Мне придется отказаться от встречи с настоятелем. Передайте ему, пожалуйста, мои сожаления.
   После полудня жара усилилась. Дорога на Сагу была на редкость сухой, и конские копыта вздымали в воздух тучи пыли. Мицухидэ ехал молча, с присущей ему тщательностью обдумывая ход дальнейших событий, мысленно взвешивая уязвимость собственных планов, оценивая возможное недовольство соратников и не исключая провала всей затеи. Нынешний замысел Мицухидэ назойливо будоражил мысль, подобно оводу, который неизменно возвращается, сколько ни гони его прочь, подобно наваждению, преследовавшему его и во сне и наяву, изматывая и душу и тело. Он попросту утратил способность мыслить здраво.
   За все прожитые им пятьдесят четыре года Мицухидэ еще ни разу не доводилось действовать вот так, на свой страх и риск, как сейчас. И никогда еще он не чувствовал себя настолько уверенным в себе. Казалось бы, все должно быть наоборот, у него было достаточно оснований усомниться в правильности своего решения, но увы… «Я не совершил ни единой, даже самой ничтожной ошибки, — думал Мицухидэ. — Никто не может догадаться о том, что у меня на уме».
   Пребывая в Сакамото, он терзался сомнениями: стоит осуществлять свой замысел или нет? Но нынешним утром, услышав повторный доклад, он окончательно уверовал в собственную правоту, хотя в глубине души и был потрясен своей решимостью. Час пробил, само Небо дарует ему эту возможность. Нобунага в сопровождении всего сорока или пятидесяти легковооруженных охранников избирает временной резиденцией храм Хонно в Киото. Бес, уже овладевший душой и разумом Мицухидэ, нашептывал ему, что такую возможность упускать нельзя.
   Его решение нельзя было, строго говоря, назвать сознательным волеизъявлением, скорее это была вынужденная реакция на сложившиеся обстоятельства. Люди порой пребывают всю жизнь в убеждении, что действуют всегда в соответствии с собственной волей, хотя жестокая истина заключается в том, что все их поступки диктуются обстоятельствами. Вот и Мицухидэ сейчас, будучи твердо убежден в том, что ему покровительствует само Небо, в то же время страшился гнева Небес.
   Мицухидэ переправился через реку Кацура и тем же вечером прибыл в свою крепость Камэяма. Как раз в эти минуты солнце скрылось за горизонтом. Заранее оповещенные о прибытии своего господина, жители города встретили его праздничным фейерверком. Мицухидэ был мудрым правителем и пользовался любовью подданных.
   Количество дней в году, проводимых Мицухидэ в кругу семьи, можно было пересчитать по пальцам одной руки. У него было семь дочерей и двенадцать сыновей. Примерно две трети их уже жили отдельно от родителей или были усыновлены другими семействами, но несколько младших детей, множество внуков и прочих родичей по-прежнему обитали в крепости.
   Его жена Тэруко часто вздыхала:
   — Когда наконец мне больше уже не придется приглядывать за детьми?
   Она брала под свое крыло детей приверженцев, павших на поле боя, и даже незаконнорожденных детей Мицухидэ. Эта благородная и мудрая женщина относилась к материнским обязанностям с великим рвением, и, хотя ей уже исполнилось пятьдесят, она посвящала детям все свое время.
   С тех пор как Мицухидэ пришлось покинуть Адзути, он не знал покоя, во всяком случае — равного домашнему, и нынешней ночью он спал спокойно. Да и на следующий день свидание с женой и с детьми воздействовало на него лучше всякого лекарства.
   Можно было предположить, что радость от встречи с родными побудит Мицухидэ отказаться от задуманного, но это было не так. Он не колебался. Напротив, сейчас в его душе возник еще один, куда более честолюбивый замысел.
   Тэруко стала его женой, когда он еще не состоял ни у кого на службе. Счастливая тем, что есть, она сейчас ни о чем, кроме детей, и не думала. Молча взирая на нее сейчас, Мицухидэ мысленно обращался к ней: «Твой муж отныне станет другим. Скоро все будут смотреть на тебя с благоговением — как на супругу следующего сёгуна». И, окинув взглядом свое многочисленное семейство, он предался тщеславным грезам: «Не жить вам больше в этой захолустной крепости. Я поселю вас во дворце, еще более изысканном, чем тот, что в Адзути. Насколько счастливее тогда станет ваша жизнь!»
   Позже в тот день Мицухидэ выехал из крепости в сопровождении всего нескольких ближайших приверженцев. Причем не тех, кто сопровождал его постоянно. Сам Мицухидэ был в обычном, не воинском, обличье. И хотя никто ничего не объявлял, даже стражники у крепостных ворот знали, что их господин намеревается провести ночь в храме Атаго.
   Перед выступлением на запад Мицухидэ направился в храм в сопровождении лишь ближайших друзей помолиться и попросить у Небес удачи в ратном деле. Он решил устроить в храме поэтический вечер, а на следующий день вернуться в крепость.
   Когда Мицухидэ объявил о том, что едет в храм помолиться и приглашает туда несколько друзей из столицы, никто не догадывался о том, что он на самом деле замышлял.
   Двадцать слуг и полдюжины конных охранников были одеты почти по-домашнему — даже на соколиную охоту одеваются иначе, не столь легко. Накануне монахов из храма Итокуин и жрецов из Атаго предупредили о прибытии Мицухидэ, поэтому сейчас там готовились к встрече со своим господином. Едва спешившись, Мицухидэ пожелал видеть монаха по имени Гёю, а когда тот явился, спросил:
   — А что, Сёха приедет?
   Гёю ответил, что знаменитый поэт уже прибыл и поджидает Мицухидэ.
   — Вот как? Он уже здесь? Прекрасно! А других стихотворцев он с собой привез?
   — Судя по всему, у господина Сёхи было мало времени на приготовления к этой поездке. Он получил ваше приглашение только вчера вечером и не смог связаться ни с кем их тех, кого ему хотелось пригласить. Он привез с собой собственного сына Синдзэна, а кроме того, ученика по имени Кэннё и родича по имени Сёсицу.
   — Вот как? — Мицухидэ рассмеялся. — Он, наверное, на меня рассердился? Конечно, с моей стороны это было весьма безрассудной просьбой, но, уже столько раз выказав ему свое восхищение отправкой паланкинов и эскортов, я решил, что сейчас будет приятней и в какой-то мере забавней, если и на него падет часть хлопот, связанных с нашей встречей. Вот почему я пригласил его сюда столь внезапно. Но, как и следовало ожидать, Сёха даже не подумал о том, чтобы сказаться больным. И сразу же отправился в горы.
   Мицухидэ пошел вверх по крутой и высокой каменной лестнице. Двое монахов возглавляли шествие, а спутники Мицухидэ замыкали его. Каждый раз, когда им казалось, будто они уже вышли на ровную площадку, впереди их ждал очередной подъем. Отсюда, сверху, кипарисы казались еще зеленее, а темно-фиолетовое, уже почти вечернее небо — еще темнее. Чувствовалось скорое наступление тьмы. С каждым шагом вверх становилось все холоднее: на вершине горы воздух значительно прохладней, чем у ее подножия.
   — Господин Сёха приносит вам извинения, — сказал Гёю, когда они с Мицухидэ вошли в гостевые покои храма. — Он вышел бы поприветствовать вас, но ему кажется, что вы сначала хотите помолиться, и он собирается выйти к вам уже после этого.
   Мицухидэ молча кивнул. Потом, выпив чашку воды, осведомился у своего вожатого:
   — Как мне пройти к главному алтарю божества? Мне хотелось бы начать там, а потом, пока не стемнело, посетить храм Атаго.
   Жрец повел его по идеально расчищенной тропинке. Они вошли во внешние приделы храма, жрец зажег священные свечи. Мицухидэ низко поклонился и какое-то время стоял, молча творя молитву. Трижды жрец помахал веткой священного дерева над головой Мицухидэ и каждый раз после этого подавал ему глиняную чашу со священным сакэ.
   — Мне доводилось слышать, что этот храм посвящен Богу Огня. Так ли это? — осведомился Мицухидэ.
   — Точно так, мой господин, — отозвался жрец.
   — И еще мне доводилось слышать, что если, помолившись этому богу, ты воздержишься от употребления огня, то твои молитвы будут услышаны.
   — Так утверждают с незапамятных времен. — Жрец ответил уклончиво и в свою очередь задал вопрос Мицухидэ: — Интересно, откуда это пошло? — но тут же, сменив тему разговора, стал излагать историю храма.
   Рассказ жреца вскоре наскучил Мицухидэ, и он принялся разглядывать священные фонари во внешнем приделе. В конце концов он молча поднялся с места и пошел вниз по лестнице. Уже совсем стемнело, когда он дошел до храма Атаго. Оставив монахов, Мицухидэ в одиночестве прошел в храм, посвященный сёгуну Дзидзо. Здесь он решил попытать счастья, но первый же вытянутый им жребий сулил ему неудачу. Он вытянул второй жребий — и в нем значилась неудача. На мгновение Мицухидэ оцепенел, словно превратившись в камень. Подняв коробку, в которой лежали жребии, он благоговейно поднес ее ко лбу, закрыл глаза и вслепую вытянул третий жребий. На этот раз ему была обещана «Великая удача».
   Мицухидэ повернулся и пошел к поджидавшим его снаружи приверженцам. Издали они наблюдали за тем, как их господин тянул жребий, но расценили это как всего лишь пустую забаву. Как-никак Мицухидэ был не только просто умным, но и предельно рассудительным человеком. Трудно было предположить, что он примет важное решение, основываясь на подобном предсказании.
 
   В свежей листве светили яркие фонарики, озаряя гостевые покои храма. Сёхе и другим стихотворцам предстояло нынешней ночью писать, нанося на бумагу слагаемые ими стихи.