Страница:
Что касается Н. М. Федя, то у него значительно больше оснований надеяться на благополучное разрешение трагических событий, ибо социалистическая цивилизация зиждется на огромном историческом опыте, а в ее арсенале человеческий разум, наделенный великой способностью мыслить, сравнивать прошлое с настоящим и выбирать себе лучший путь в будущее.
...Итак, перевернута последняя страница фундаментального исследования Николая Федя. Многие вопросы поднял ученый. Всеобщий кризис девяностых-начала XXI столетия привел к катастрофическому падению общественного самосознания, к утрате веры и животворных идей. Отсюда растерянность и пессимистическое настроение, расщепленное сознание и отчаяние широких масс. Удручающе выглядит и творческая интеллигенция, выдвинувшая из своей среды немало сомнительных личностей.
Античеловеческое стремление использовать любовь к родине особенно ярко проявляется в смутные времена, когда реакционные силы с целью захвата власти рядятся в непорочно белые одежды.
А между тем, это чувство не только врожденное, но в значительной степени воспитуемое преданиями, традициями, историей, общественным укладом жизни, наконец.
Думается, что и бессмертная история России будет всегда продолжаться традициями народа. Таковы принципы верных сынов Отчества нашего.
Альберт Иванов,
член Союза писателей России. Непосредственный участник
социалистического строительства - от инженера до министра.
Февраль 2003 года
ОТ АВТОРА
Эта книга явилась итогом размышлений о славном и невероятно трудном пути русской советской литературы. ХХ век вошел в мировую историю не только как период ожесточенных классовых битв и социальных катаклизмов, но и как рождение социалистической цивилизации, ознаменовавшей собой новую эру в развитии человечества. От этого никуда не уйти - история сделала свой окончательный выбор.
В монографии речь идет о диалектике литературы нового типа и ее огромным влиянии на всемирный культурный процесс. Литературоведы и критики выполнили большую работу по ее изучению и популяризации. Нашими и зарубежными учеными написано большое количество работ о наиболее крупных писателях, в которых отражены различные суждения и взгляды о природе постоктябрьской словесности.
Именно поэтому о творчестве многих известных художников здесь говорится довольно лаконично, хотя иногда сей принцип смещается - и ряду писателей, равно как и крупных литературных явлений отводится значительное место.
Не нарушая внутренней логики исследования, автор обращается и к творчеству тех писателей, которые с течением времени требуют более глубокого прочтения и осмысления. Особое же внимание уделяется мастерам слова, которые выдержали испытание историей и ныне составляют золотой фонд отечественной литературы. Вместе с тем, во главу угла ставится не вчерашний день изящной словесности, а ее главные тенденции, устремленные в будущее. Разумеется, многие произведения, оставшиеся за пределами книги, заслуживают самого серьезного изучения.
Как бы то ни было, история распорядилась так, что уже ничто из духовных ценностей социалистической цивилизации не может быть предано забвению. Слишком высокую цену заплатили за них народы мира - и в первую очередь русский народ. Это - великая и святая правда, которую и сегодня приходится отстаивать в острых идеологических схватках.
По большому счету, все мы - дети мятежного и полного великих свершений века: созидающие и разрушающие, верные народным идеалам и жалкие честолюбцы, способные на ложь, предательство и преступление. Именно таким предстал современник в зеркале подлинных образцов художества.
Нет, трагическая красота минувшего столетия нетленна - ему есть чем гордиться. В предлагаемом исследовании нет ни пафосных заклинаний, ни патетики, ни пессимизма, зато есть немало горестных раздумий о судьбе российской словесности, о сущем.
Часть первая
Корни и ветви великой литературы
Глава первая.
КОЛОКОЛА СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ
Новое искусство рождается вместе с новым миром.
Исторические условия определяют художественную специфику метода. В письме К.Н. Страхову (1871 г.) Ф.М. Достоевский отмечал: "А знаете - ведь это все помещичья литература. Она сказала все, что могла сказать (великолепно у Льва Толстого). Но это в высшей степени помещичье слово было последним. Нового слова, заменяющего помещичье, еще не было, да и некогда".1 Подытоживая предшествующее развитию литературы, Достоевский предопределяет развитие нового типа литературы, подчеркивая новизну ее социального характера.
Меняющаяся жизнь оказывает сопротивление давно сложившимся художественным принципам. Л.Н. Толстой писал Н.С. Лескову в июле 1893 года: "Начал было продолжать одну художественную вещь, но, поверите ли, совестно писать про людей, которых не было и которые ничего этого не делали. Что-то не то. Форма ли эта художественная изжила, повести отживают, или я отживаю? Испытываете ли вы что-нибудь подобное?"2 Два года спустя (ноябрь 1895 года) Толстой запишет в дневнике: "Сейчас ходил гулять и ясно понял, отчего у меня не идет "Воскресение"? Ложно начато... Я понял, что надо начинать с жизни крестьян, что они - предмет, они положительное, а то - тень, то отрицательное... Народная жизнь - вот главное мерило истинности и нравственности социального бытия".3
Такой вывод привел гениального художника к необходимости совершенствовать приемы показа усложняющейся и обновляющейся реальности, а равно поиска новых изобразительных средств.
В это же время (1887 г.) В.Г. Короленко приветствовал рождение нового искусства как синтеза реализма и романтизма: "Исторический процесс, смысл и настоящая окраска которого пока еще не выступили ясно... требует жертв в виде отдельных художественных индивидуальностей для создания нового и... лучшего, более высокого типа и жизни и самого искусства"4, "открыть значение личности на почве значения массы - вот задача нового искусства"5. Приведем еще одно мнение. А.П. Чехов говорил Максиму Горькому: "Чувствую, что теперь нужно писать не так, не о том, а как-то иначе, о чем-то другом, для кого-то другого, строгого и честного"6. В результате глубоких раздумий он пришел к выводу: "За новыми формами в литературе всегда следуют новые формы жизни (предвозвестники)..."7
Передовые идеи XIX века привели многих крупнейших писателей Европы и России (Э. Золя, А. Франс, З. Верхарн, Д. Лондон, Б. Шоу, Г. Уэллс, Э. Синклер, Г. Ибсен, Р. Роллан, В. Короленко, Н. Гарин-Михайловский и другие) к необходимости пересмотра своих мировоззренческих убеждений. Генрик Ибсен писал в августе 1890 года: "Я, поставив себе главной задачей всей своей жизни изображать характеры и судьбу людей, приходил при разработке некоторых вопросов, бессознательно и совершенно не стремясь к этому, к тем же выводам, к каким приходили социал-демократические философы путем научных исследований".8 Пять лет спустя Ромен Роллан запишет в своем дневнике 28 сентября 1895 года: "Если есть какая-нибудь надежда избегнуть гибели, которая угрожает современной Европе, ее обществу, ее искусству, то надежда эта заключается в социализме. Только в нем усматриваю я начало жизни".9
Роль художественной литературы у нас всегда была велика. В лучших своих образцах новая словесность наследовала достижения классики, ее высокий, народно-освободительный пафос. Выдающиеся мастера мировой культуры единодушно признали этот факт. Генрих Манн, в частности, отмечал: "Социалистическая революция могла удаться, а ее результат - Советский Союз может существовать потому, что оба были идейно подготовлены... Сто лет великой литературы - это русская революция перед революцией... От Пушкина до Горького, звено к звену, в непрерывном ряду стоят романы, которые обучают глубокому познанию человека, знакомят с его слабостями, с его опасениями, его призванием, - и они воспринимаются как учение с самой жизни..."10
I
Советская литература вышла из реальной действительности. Вопрос стоял так: за или против. Тот, кто искал третий путь, остался на обочине исторического процесса. Таких было много, тех, кто за - горстка. И среди них Владимир Маяковский. "Принимать или не принимать? Такого вопроса для меня... не было. Моя революция. Пошел в Смольный. Работал. Все, что приходилось".11 Активно сотрудничать с Советской властью начали А. Блок и В. Брюсов. Приняли революцию Вересаев, Сергеев-Ценский, Пришвин, Шишков, Чапыгин, Грин, Тренев, Есенин, Шагинян и другие. С.Н. Сергеев-Ценский ответил на приглашение знакомого профессора бежать за границу, поскольку "России нет, Россия погибла". "Вы говорите погибла?! Да, старая Россия погибла, а новая - идет. И я от нее никуда не побегу".12 Те же, кто не принял идеи революции, ушли в эмиграцию: Бунин, Куприн, Андреев, Чичиков, Шмелев, Мережковский, Гиппиус, Арцыбашев, Аверченко, Ремизов, Бальмонт.
К концу XIX века начали прорастать зерна литературы, в центре которой встал простой человек. Первые годы после победы революции для творческой интеллигенции стали мучительными годами корректировки мировоззренческих позиций. В сущности никто из настоящих художников не остался в стороне от социально-нравственных проблем, выдвинутых временем. Александр Блок в статье "Интеллигенция и революция" выразил свое разочарование в интеллигенции, которая была не в силах пережить разлад "своих мечтаний" с реальным ходом истории. Оптимизм поэта питался верой в то, что придут новые таланты, которые пока таятся в народе, "в которых еще спят творческие силы"; они-то и смогут "в будущем сказать такие слова, каких давно не говорила наша усталая, несвежая и книжная литература".13 Блок писал: "Дело художника, обязанность художника - видеть то, что задумано... Что же задумано? Переделать все. Устроить так, чтобы все стало новым; чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, веселой и прекрасной жизнью... Всем телом, всем сердцем, всем сознанием - слушайте Революцию". Либерально настроенная интеллигенция предала Блока анафеме, обвинив его в "кощунстве", "цинизме", "сухости сердца" и т.д., а непомерно импульсивная Зинаида Гиппиус отказала поэту в праве называться человеком.
Духовной зрелости и четкости художественного мировоззрения потребовала от писателей сама эпоха, круто и резко изменившаяся действительность. Блок на этом перевале забыл о своей Прекрасной Даме, призрачной деве в белом, и, к удивлению, даже к ужасу вчерашних друзей, оказавшихся неисправимыми символистами, декадентами и просто отступниками от идеалов трудового народа, заговорил в стихах, особенно в своей бессмертной поэме "Двенадцать", языком площадей, языком рабочих и солдатских казарм: "Гетры серые носила, шоколад Миньон жрала, с юнкерьем гулять ходила, с солдатьем теперь пошла... Эх, эх, попляши, больно ножки хороши..." Чуткое сердце поэта уловило неотразимую потребность обновления слова, слога, художественного образа. Он понял, что надо навсегда покидать сооруженную из слоновой кости башню уединения и поворачиваться к окружающему миру, к задачам времени. Слово и слог, как бы выхваченные им из уст народа, сблизили его с теми, кто шел "державным шагом" во мглу и непогодь с винтовкой за плечом, с красным флагом, пламенеющим на острие штыка.
В этот период в лирике Анны Ахматовой полыхали багряные отсветы Октября:
Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: "Иди сюда,
Оставь свой край глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда..."
....................................................
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.
Первыми крупными литературными произведениями, отразившими события Октябрьской революции, стали поэма Александра Блока "Двенадцать" (1918) и пьеса Владимира Маяковского "Мистерия-Буфф" (1918).
Вздыбленная революционная действительность выдвинула новые социально-психологические критерии, которые потребовали от писателей структурных изменений художественных форм, опорных точек выразительности. Это было обусловлено самой жизнью, новизной и грандиозностью тем, новизной и грандиозностью задач, вставших перед литературой, потому что народ впервые почувствовал и понял, что искусство принадлежит ему и только ему, и освобожденный от многовековой эксплуатации, он захотел услышать правдиво рассказанную повесть о пройденном пути. Стремление писателей говорить об эпохе от имени людей, "язык которых еще коснеет, словарь которых не приспособлен к выражению необъятно больших, чем обычно, идей и чувств, пробужденных в них революцией, и которые, однако, стремятся на этом недостаточном языке со всею искренностью и точностью изобразить сложное и новое, терзающее или радующее душу", - это стремление было в первые революционные годы главенствующим.
И когда критики отмечали, что у Вс. Иванова нет иных красок, кроме тех, что почерпнуты из деревенского, негородского бытия, а отправным пунктом работы Леонова является "колоритное, локально окрашенное слово", когда для самих писателей были тождественны две проблемы - как ввести разговорный язык в поэзию и как вывести поэзию из этих разговоров, - все это было стремлением создать "эстетику достоверной реальности" словесными изобразительными средствами. Следование "музыке уличных слов и выражений" позволяла писателю посредством поэтического строя жизненного народного языка, фольклорных элементов передать необычность течения времени и происходящих событий, Ориентация на чужую словесную манеру была глубоко содержательна, ибо она была порождена стремлением воссоздать строй чувств и мыслей героя, приносящего с собою в повествование комплекс представлений и оценок своей среды. Речевая манера рассказчика (наличествующего или подразумеваемого) "строит" картину действительности, увиденную и раскрытую героем со своей точки зрения. Говоря словами Бахтина, доминанта художественного видения переместилась в сознание героя, и "весь мир стал выглядеть по-иному".
Это позволило писателям, с одной стороны, ввести в литературу многоголосую Русь, создать невиданное ранее разнообразие социальных типов, с другой - качественно обогатить стиль прозы. Сдвиг речи в сторону преобладания слова героя в своем крайнем и конечном выражении нес в себе возможность полного отмежевания автора от героя, позицию полного словесного невмешательства, поскольку герой сам со своими особенностями мышления и чувствования представительствовал от себя и говорил за себя. В этом были противоречия найденной формы, вскоре обнаружившиеся, в этом были и ее несомненные преимущества, остро ощущаемые писателями в эпоху демократизации литературы.
Молодые таланты, пришедшие в литературу на самой гущи народной солдатских, рабочих и крестьянских масс, - не только знали народную стихию, они сами были ее частицей. Они хорошо владели народным языком и, что особенно важно, чувствовали, понимали и выражали образ мышления народа, его психологический и умозренческий настрой, революционный пафос, и стремились поведать о событиях революции и гражданской войны как бы устами самого участника, отразив его личностное видение и восприятие.
Разве не таковы, скажем, повествователи из книги рассказов "Люди конные", написанной "чутким и своеобразным художником" (С. Буденный), участником революции Дмитрием Крутиковым? Послушаем "сердечную политграмоту" дядьки Захара Дудака:
"Ежели противник тебя сильнее на счет и ежели кони у него оборотисты, а кишка толще, ежели получилась у тебя неустойка и уносишь ты на жеребячьих ногах ежову голову - уноси, гад! Уноси и помни, будто есть еще впереди время и место подходящее, будто можешь ты, чертова дудка, обернуться и на супротивничка зубы оскалить.
Когда убьют под тобой коня и не случится тебе больше ничего, акромя как взяться за наган, и ежели есть в ем какая надежда, разряди ту надежду в свою пустую манерку.
Когда окружат тебя ненавистные противнички, засверкают глазами и шашечками над твоей папахой и нет у тебя вылаза от хрипучего приказа сдаваться нельзя. Подними ты, дружок, рученьки белые до горы, мотнись вперед и зубами норови ворогу в ногу вцепиться. Очень занятно, когда отсобачит вражья сабелька твою голову начисто с белой шейки и будет та головка забубенная мотаться туда-сюда на вражьей ноге.
Ежели, на худой конец, взяли тебя противнички под твои сучьи печенки, привели тебя, воробушка, в чистую горницу, в офицерский суд, искозыри ты, дружок любезный, всю эту нацию, плюнь сердечно на зеленый столик и конвойным скажи:
- Вали, братишка! Гони куда следует! Черти вы кислосерые, когда вы только мозги прочистите? Аммануют вас!
И когда поведут тебя, любезный боец, на смертельную казню и пальнут тебя на последнем твоем месте - не поддайся в останний час. Набери, дружок, силенки на четыре словечка, крикни врагу, чтобы не сомневался:
- Лярвы! Разве так стреляют?
Помереть потом можешь. Помереть каждому полагается".
Так сказывал Захар политграмоту, от которой стыли в гордости и решимости лица красногвардейцев.
Литература отражала не только победное шествие революции, но и трудность построения нового мира, сложность воспитания нового человека. Чтобы понять нового человека, раскрыть свойства его личности, литературе и искусству необходимо было выяснить и определить, что же порождало, развивало и утверждало эти свойства. Г.В. Плеханов в статье "К психологии рабочего движения" (1907) писал: "Его (рабочего человека. - Н.Ф.) тяготение к массе прямо пропорционально его стремлению к независимости, его сознанию собственного достоинства (курсив мой. - Н.Ф.), словом - развитию его индивидуальности". Бурное время несло с собою процесс демократизации литературы, отражение народного мировосприятия. Это коснулось и писателей "книжно-письменного" склада, а равно тех, для которых народное мироощущение было неразрывно связано с их происхождением и с их жизнью.
Писатели сплачивались для созидания и укрепления новой культуры, для борьбы с идеологией старого, отжившего свой век общества. Изображая духовный мир людей из народа, раскрывая идейный и моральный рост личности, писатели, отдавшие свое перо служению революции, поднимали народные массы к вершинам общественного сознания, звали на подвиги во имя самых высоких и светлых гуманистических идеалов. В своих книгах они возвеличивали прежде всего те черты и качества характера, которые выявляют активность человека, его неуемное желание преобразовать мир на справедливых социальных основах. Вот почему многие их герои, активно участвуя в революции, так страстно мечтают о будущем, о тех временах, когда люди обретут право на свободный труд. Ростом сознания нового человека мерила литература поступь исторического процесса.
Напитанная фольклорными соками, пробивала себе путь качественно новая литература, предназначенная не для узкого круга любителей изящной словесности, не для аристократических гостиных и блистательных салонов, а для широких народных масс, для солдатских казарм и балаганов, для постоялых дворов и для крестьян.
Ориентация на народнопоэтические образцы была не только выражением близости писателей нового типа к народной жизни, но и данью высокой традиции русской словесности. Вспомним: весь XIX век характеризуется дальнейшим освоением художественных богатств народного творчества. Появляются "Вечера на хуторе близ Диканьки" Гоголя, выходят в свет сказки Жуковского, Даля, Ершова. "Теперь, - писал Гоголь Жуковскому, воздвигается огромное здание чисто русской поэзии, страшные граниты положены в фундамент". Народнопоэтические шедевры волновали и сердце А.С. Пушкина, большого знатока и тонкого ценителя фольклора. Вспомним его знаменитые сказки, "Песни западных славян". Творчество Пушкина вырастает на народной основе, и в этом его очарование и непреходящая ценность. Уже в годы юности видел он источник вдохновения в мире народной сказки:
Ах, умолчу ль о мамушке моей,
О прелести таинственных ночей,
Когда в чепце, в старинном одеянье,
Она, духов молитвой уклоня,
С усердием перекрестит меня
И шепотом рассказывать мне станет
О мертвецах, о подвигах Бовы.
......................................................
Тогда толпой с лазурной высоты
На ложе грез крылатые мечты,
Волшебники, волшебницы слетались
.......................................................
Терялся я в порыве сладких дум;
В глуши лесной, средь муромских пустыней
Встречал лихих Полканов и Добрыней,
И в вымыслах носился юный ум...
Пушкин, по словам Белинского, "настоящим образом вник в дух народной русской поэзии", положил начало новому этапу сближения литературы и фольклора. "В зрелой словесности, - писал Пушкин, - приходит время, когда умы, наскуча однообразными произведениями искусства, ограниченным кругом языка условного, избранного, обращаются к свежим вымыслам народным и к странному просторечию, сначала презренному". В народных сказках и песнях поэт высоко ценил дар творческого воображения, прекрасный и выразительный язык.
Не случайно поиски новых форм выражения часто соприкасались с фольклорной традицией, но в большинстве своем писатели ориентировались на сказовую манеру повествования. Исследователь Б. Эйхенбаум справедливо отмечал в 1925 году, что "нет, кажется, почти ни одного современного беллетриста, который не пробовал бы в той или иной форме писать сказом или близкой к нему манерой".14 И это естественно для нашей литературы, поэтому требует особого внимания.
Литературный сказ восходит ко времени Древней Руси. Зародившись в недрах древнерусской культуры, претерпевая естественные историко-генетические изменения, сказ сохранил некоторые из своих родовых признаков, дошедших до нашего времени. Русский сказ дерзнул войти туда, куда до него редко заглядывали рассказ и сказка: в шахты и в рудники, в ткацкие светелки, на курные обжигательные делянки и в деревенские "фабрички". Здесь, пожалуй, он первый обнаружил богатые поэтические жилы, о существовании которых до него и не подозревали, хотя пословица издревле намекала на эти подспудные кладовые. Изустный народный сказ сложился под жужжание веретена, под шум самопрялки, под стук ткацкого станка и звон молота о наковальню. Он вызван к жизни теми же духовными потребностями человека, что и изумительные по красоте слога, по богатству содержания былины и народные песни. Простому русскому человеку светили и лучина, и месяц, поблескивали и портновская игла, и лезо плотницкого топора; его ухо улавливало поэзию и в скрипе сохи Микулы Селяниновича, и в звоне меча Ильи Муромца, и в тысячеустом говоре фабрично-заводских стачек; его пути-дороги от старого-бывалого, через бури и грозы революционных лет пролегли к нашим дням. Быль умельческая, трудовая, героическая вдохнула в сказ новые силы, придала ему неповторимое своеобразие. XIX столетие обогатило русскую изящную словесность такими мастерами сказа как Лермонтов, Гоголь, Лесков, Короленко. Так "Левша" Н.С. Лескова покоряет красотой сказового слога, ароматом поэзии. Лесков доказал, что литературный сказ может доставить такое же эстетическое наслаждение, какое доставляют лучшие творения великих писателей. Неизбывная вера в неиссякаемые творческие силы народа, любовь к человеку труда, восхищение его мастерством, возведенным в степень высочайшего искусства, стремление выдвинуть мышление и видение простого человека на первый план, живая народная речь - вот те наиболее примечательные черты лесковского произведения, которые наряду с другими достоинствами классического сказа впоследствии наследует и будет развивать сказочный жанр в послеоктябрьский период.
Многие писатели XIX века обращались к сказовой форме повествования - и среди них М. Шолохов, К. Федин, В. Маяковский. В ряде "несказовых" произведений обнаруживается присутствие сказовых элементов. Например, в "Чапаеве" Д. Фурманова явно ощущаются стилевые приметы сказового повествования. Вспомним рассказ Чапаева о случае в Карпатах во время войны 1914 года, когда из-за паники погиб почти весь отряд... В ранних произведениях Л.М. Леонова сказовая манера становится средством речевой социальной и психологической характеристики героя. Леонова привлекали люди с нелегкой судьбой, привязанные к прошлому лишь в силу будничных привычек. Потеря родины стала для них настоящей трагедией, ибо та родина, которая существовала в их представлении и которую они понимали, ушла в небытие, а новая - реальная - была для них непостижимой. В таком свете предстают перед нами, например, герои рассказа "Бурыга". Жизнь лесных "окаяшек" катилась по ровной дорожке, пока не "запели топоры", "хряснули весело", "пошли гулять-целовать", "встал на бору железный стон". "Железное" подняло "окаяшек", разнесло их кого куда. Испания, в которую Бурыга попадает, страна чисто условная, как недостоверны и его приключения у испанского графа, испанской купчихи и немца Бутерброта. Вот он "в сюртуке ходит", "волосы бобриком стрижет", а "серыми мутными утрами, когда зашевелится в бесьем сердце лесная тоска, ворует рюмками у Бутерброта коньяк". "Лесная тоска" и выступает в леоновском произведении как ведущий мотив. "Я, Шарик, домой хочу идти... Туда, - говорит Бурыга. - Не то, что у вас тут... у нас по-другому... Тебе, Шарик, не понять... Я туда пешком пойду". И Бурыга уходит в родные места. Даже ночь помогает ему, она обещает его "в тьму закутать", где нужно - на крыльях пронести. Фольклорные мотивы усиливают изображение духовной обреченности персонажа. Настроение рассказа, созданное массой сказочно-бытовых деталей, усиливается концовкой... "В ту ночь до утра выл Шарик на дворе... И выл, и выл, не давая городу спать, не давая тишине землю сном окутать... Понятно, собачья тоска - не фунт изюму!" Фантастический образ лесного существа Бурыги представляет собой воплощение тоски по родине.
...Итак, перевернута последняя страница фундаментального исследования Николая Федя. Многие вопросы поднял ученый. Всеобщий кризис девяностых-начала XXI столетия привел к катастрофическому падению общественного самосознания, к утрате веры и животворных идей. Отсюда растерянность и пессимистическое настроение, расщепленное сознание и отчаяние широких масс. Удручающе выглядит и творческая интеллигенция, выдвинувшая из своей среды немало сомнительных личностей.
Античеловеческое стремление использовать любовь к родине особенно ярко проявляется в смутные времена, когда реакционные силы с целью захвата власти рядятся в непорочно белые одежды.
А между тем, это чувство не только врожденное, но в значительной степени воспитуемое преданиями, традициями, историей, общественным укладом жизни, наконец.
Думается, что и бессмертная история России будет всегда продолжаться традициями народа. Таковы принципы верных сынов Отчества нашего.
Альберт Иванов,
член Союза писателей России. Непосредственный участник
социалистического строительства - от инженера до министра.
Февраль 2003 года
ОТ АВТОРА
Эта книга явилась итогом размышлений о славном и невероятно трудном пути русской советской литературы. ХХ век вошел в мировую историю не только как период ожесточенных классовых битв и социальных катаклизмов, но и как рождение социалистической цивилизации, ознаменовавшей собой новую эру в развитии человечества. От этого никуда не уйти - история сделала свой окончательный выбор.
В монографии речь идет о диалектике литературы нового типа и ее огромным влиянии на всемирный культурный процесс. Литературоведы и критики выполнили большую работу по ее изучению и популяризации. Нашими и зарубежными учеными написано большое количество работ о наиболее крупных писателях, в которых отражены различные суждения и взгляды о природе постоктябрьской словесности.
Именно поэтому о творчестве многих известных художников здесь говорится довольно лаконично, хотя иногда сей принцип смещается - и ряду писателей, равно как и крупных литературных явлений отводится значительное место.
Не нарушая внутренней логики исследования, автор обращается и к творчеству тех писателей, которые с течением времени требуют более глубокого прочтения и осмысления. Особое же внимание уделяется мастерам слова, которые выдержали испытание историей и ныне составляют золотой фонд отечественной литературы. Вместе с тем, во главу угла ставится не вчерашний день изящной словесности, а ее главные тенденции, устремленные в будущее. Разумеется, многие произведения, оставшиеся за пределами книги, заслуживают самого серьезного изучения.
Как бы то ни было, история распорядилась так, что уже ничто из духовных ценностей социалистической цивилизации не может быть предано забвению. Слишком высокую цену заплатили за них народы мира - и в первую очередь русский народ. Это - великая и святая правда, которую и сегодня приходится отстаивать в острых идеологических схватках.
По большому счету, все мы - дети мятежного и полного великих свершений века: созидающие и разрушающие, верные народным идеалам и жалкие честолюбцы, способные на ложь, предательство и преступление. Именно таким предстал современник в зеркале подлинных образцов художества.
Нет, трагическая красота минувшего столетия нетленна - ему есть чем гордиться. В предлагаемом исследовании нет ни пафосных заклинаний, ни патетики, ни пессимизма, зато есть немало горестных раздумий о судьбе российской словесности, о сущем.
Часть первая
Корни и ветви великой литературы
Глава первая.
КОЛОКОЛА СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ
Новое искусство рождается вместе с новым миром.
Исторические условия определяют художественную специфику метода. В письме К.Н. Страхову (1871 г.) Ф.М. Достоевский отмечал: "А знаете - ведь это все помещичья литература. Она сказала все, что могла сказать (великолепно у Льва Толстого). Но это в высшей степени помещичье слово было последним. Нового слова, заменяющего помещичье, еще не было, да и некогда".1 Подытоживая предшествующее развитию литературы, Достоевский предопределяет развитие нового типа литературы, подчеркивая новизну ее социального характера.
Меняющаяся жизнь оказывает сопротивление давно сложившимся художественным принципам. Л.Н. Толстой писал Н.С. Лескову в июле 1893 года: "Начал было продолжать одну художественную вещь, но, поверите ли, совестно писать про людей, которых не было и которые ничего этого не делали. Что-то не то. Форма ли эта художественная изжила, повести отживают, или я отживаю? Испытываете ли вы что-нибудь подобное?"2 Два года спустя (ноябрь 1895 года) Толстой запишет в дневнике: "Сейчас ходил гулять и ясно понял, отчего у меня не идет "Воскресение"? Ложно начато... Я понял, что надо начинать с жизни крестьян, что они - предмет, они положительное, а то - тень, то отрицательное... Народная жизнь - вот главное мерило истинности и нравственности социального бытия".3
Такой вывод привел гениального художника к необходимости совершенствовать приемы показа усложняющейся и обновляющейся реальности, а равно поиска новых изобразительных средств.
В это же время (1887 г.) В.Г. Короленко приветствовал рождение нового искусства как синтеза реализма и романтизма: "Исторический процесс, смысл и настоящая окраска которого пока еще не выступили ясно... требует жертв в виде отдельных художественных индивидуальностей для создания нового и... лучшего, более высокого типа и жизни и самого искусства"4, "открыть значение личности на почве значения массы - вот задача нового искусства"5. Приведем еще одно мнение. А.П. Чехов говорил Максиму Горькому: "Чувствую, что теперь нужно писать не так, не о том, а как-то иначе, о чем-то другом, для кого-то другого, строгого и честного"6. В результате глубоких раздумий он пришел к выводу: "За новыми формами в литературе всегда следуют новые формы жизни (предвозвестники)..."7
Передовые идеи XIX века привели многих крупнейших писателей Европы и России (Э. Золя, А. Франс, З. Верхарн, Д. Лондон, Б. Шоу, Г. Уэллс, Э. Синклер, Г. Ибсен, Р. Роллан, В. Короленко, Н. Гарин-Михайловский и другие) к необходимости пересмотра своих мировоззренческих убеждений. Генрик Ибсен писал в августе 1890 года: "Я, поставив себе главной задачей всей своей жизни изображать характеры и судьбу людей, приходил при разработке некоторых вопросов, бессознательно и совершенно не стремясь к этому, к тем же выводам, к каким приходили социал-демократические философы путем научных исследований".8 Пять лет спустя Ромен Роллан запишет в своем дневнике 28 сентября 1895 года: "Если есть какая-нибудь надежда избегнуть гибели, которая угрожает современной Европе, ее обществу, ее искусству, то надежда эта заключается в социализме. Только в нем усматриваю я начало жизни".9
Роль художественной литературы у нас всегда была велика. В лучших своих образцах новая словесность наследовала достижения классики, ее высокий, народно-освободительный пафос. Выдающиеся мастера мировой культуры единодушно признали этот факт. Генрих Манн, в частности, отмечал: "Социалистическая революция могла удаться, а ее результат - Советский Союз может существовать потому, что оба были идейно подготовлены... Сто лет великой литературы - это русская революция перед революцией... От Пушкина до Горького, звено к звену, в непрерывном ряду стоят романы, которые обучают глубокому познанию человека, знакомят с его слабостями, с его опасениями, его призванием, - и они воспринимаются как учение с самой жизни..."10
I
Советская литература вышла из реальной действительности. Вопрос стоял так: за или против. Тот, кто искал третий путь, остался на обочине исторического процесса. Таких было много, тех, кто за - горстка. И среди них Владимир Маяковский. "Принимать или не принимать? Такого вопроса для меня... не было. Моя революция. Пошел в Смольный. Работал. Все, что приходилось".11 Активно сотрудничать с Советской властью начали А. Блок и В. Брюсов. Приняли революцию Вересаев, Сергеев-Ценский, Пришвин, Шишков, Чапыгин, Грин, Тренев, Есенин, Шагинян и другие. С.Н. Сергеев-Ценский ответил на приглашение знакомого профессора бежать за границу, поскольку "России нет, Россия погибла". "Вы говорите погибла?! Да, старая Россия погибла, а новая - идет. И я от нее никуда не побегу".12 Те же, кто не принял идеи революции, ушли в эмиграцию: Бунин, Куприн, Андреев, Чичиков, Шмелев, Мережковский, Гиппиус, Арцыбашев, Аверченко, Ремизов, Бальмонт.
К концу XIX века начали прорастать зерна литературы, в центре которой встал простой человек. Первые годы после победы революции для творческой интеллигенции стали мучительными годами корректировки мировоззренческих позиций. В сущности никто из настоящих художников не остался в стороне от социально-нравственных проблем, выдвинутых временем. Александр Блок в статье "Интеллигенция и революция" выразил свое разочарование в интеллигенции, которая была не в силах пережить разлад "своих мечтаний" с реальным ходом истории. Оптимизм поэта питался верой в то, что придут новые таланты, которые пока таятся в народе, "в которых еще спят творческие силы"; они-то и смогут "в будущем сказать такие слова, каких давно не говорила наша усталая, несвежая и книжная литература".13 Блок писал: "Дело художника, обязанность художника - видеть то, что задумано... Что же задумано? Переделать все. Устроить так, чтобы все стало новым; чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, веселой и прекрасной жизнью... Всем телом, всем сердцем, всем сознанием - слушайте Революцию". Либерально настроенная интеллигенция предала Блока анафеме, обвинив его в "кощунстве", "цинизме", "сухости сердца" и т.д., а непомерно импульсивная Зинаида Гиппиус отказала поэту в праве называться человеком.
Духовной зрелости и четкости художественного мировоззрения потребовала от писателей сама эпоха, круто и резко изменившаяся действительность. Блок на этом перевале забыл о своей Прекрасной Даме, призрачной деве в белом, и, к удивлению, даже к ужасу вчерашних друзей, оказавшихся неисправимыми символистами, декадентами и просто отступниками от идеалов трудового народа, заговорил в стихах, особенно в своей бессмертной поэме "Двенадцать", языком площадей, языком рабочих и солдатских казарм: "Гетры серые носила, шоколад Миньон жрала, с юнкерьем гулять ходила, с солдатьем теперь пошла... Эх, эх, попляши, больно ножки хороши..." Чуткое сердце поэта уловило неотразимую потребность обновления слова, слога, художественного образа. Он понял, что надо навсегда покидать сооруженную из слоновой кости башню уединения и поворачиваться к окружающему миру, к задачам времени. Слово и слог, как бы выхваченные им из уст народа, сблизили его с теми, кто шел "державным шагом" во мглу и непогодь с винтовкой за плечом, с красным флагом, пламенеющим на острие штыка.
В этот период в лирике Анны Ахматовой полыхали багряные отсветы Октября:
Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: "Иди сюда,
Оставь свой край глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда..."
....................................................
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.
Первыми крупными литературными произведениями, отразившими события Октябрьской революции, стали поэма Александра Блока "Двенадцать" (1918) и пьеса Владимира Маяковского "Мистерия-Буфф" (1918).
Вздыбленная революционная действительность выдвинула новые социально-психологические критерии, которые потребовали от писателей структурных изменений художественных форм, опорных точек выразительности. Это было обусловлено самой жизнью, новизной и грандиозностью тем, новизной и грандиозностью задач, вставших перед литературой, потому что народ впервые почувствовал и понял, что искусство принадлежит ему и только ему, и освобожденный от многовековой эксплуатации, он захотел услышать правдиво рассказанную повесть о пройденном пути. Стремление писателей говорить об эпохе от имени людей, "язык которых еще коснеет, словарь которых не приспособлен к выражению необъятно больших, чем обычно, идей и чувств, пробужденных в них революцией, и которые, однако, стремятся на этом недостаточном языке со всею искренностью и точностью изобразить сложное и новое, терзающее или радующее душу", - это стремление было в первые революционные годы главенствующим.
И когда критики отмечали, что у Вс. Иванова нет иных красок, кроме тех, что почерпнуты из деревенского, негородского бытия, а отправным пунктом работы Леонова является "колоритное, локально окрашенное слово", когда для самих писателей были тождественны две проблемы - как ввести разговорный язык в поэзию и как вывести поэзию из этих разговоров, - все это было стремлением создать "эстетику достоверной реальности" словесными изобразительными средствами. Следование "музыке уличных слов и выражений" позволяла писателю посредством поэтического строя жизненного народного языка, фольклорных элементов передать необычность течения времени и происходящих событий, Ориентация на чужую словесную манеру была глубоко содержательна, ибо она была порождена стремлением воссоздать строй чувств и мыслей героя, приносящего с собою в повествование комплекс представлений и оценок своей среды. Речевая манера рассказчика (наличествующего или подразумеваемого) "строит" картину действительности, увиденную и раскрытую героем со своей точки зрения. Говоря словами Бахтина, доминанта художественного видения переместилась в сознание героя, и "весь мир стал выглядеть по-иному".
Это позволило писателям, с одной стороны, ввести в литературу многоголосую Русь, создать невиданное ранее разнообразие социальных типов, с другой - качественно обогатить стиль прозы. Сдвиг речи в сторону преобладания слова героя в своем крайнем и конечном выражении нес в себе возможность полного отмежевания автора от героя, позицию полного словесного невмешательства, поскольку герой сам со своими особенностями мышления и чувствования представительствовал от себя и говорил за себя. В этом были противоречия найденной формы, вскоре обнаружившиеся, в этом были и ее несомненные преимущества, остро ощущаемые писателями в эпоху демократизации литературы.
Молодые таланты, пришедшие в литературу на самой гущи народной солдатских, рабочих и крестьянских масс, - не только знали народную стихию, они сами были ее частицей. Они хорошо владели народным языком и, что особенно важно, чувствовали, понимали и выражали образ мышления народа, его психологический и умозренческий настрой, революционный пафос, и стремились поведать о событиях революции и гражданской войны как бы устами самого участника, отразив его личностное видение и восприятие.
Разве не таковы, скажем, повествователи из книги рассказов "Люди конные", написанной "чутким и своеобразным художником" (С. Буденный), участником революции Дмитрием Крутиковым? Послушаем "сердечную политграмоту" дядьки Захара Дудака:
"Ежели противник тебя сильнее на счет и ежели кони у него оборотисты, а кишка толще, ежели получилась у тебя неустойка и уносишь ты на жеребячьих ногах ежову голову - уноси, гад! Уноси и помни, будто есть еще впереди время и место подходящее, будто можешь ты, чертова дудка, обернуться и на супротивничка зубы оскалить.
Когда убьют под тобой коня и не случится тебе больше ничего, акромя как взяться за наган, и ежели есть в ем какая надежда, разряди ту надежду в свою пустую манерку.
Когда окружат тебя ненавистные противнички, засверкают глазами и шашечками над твоей папахой и нет у тебя вылаза от хрипучего приказа сдаваться нельзя. Подними ты, дружок, рученьки белые до горы, мотнись вперед и зубами норови ворогу в ногу вцепиться. Очень занятно, когда отсобачит вражья сабелька твою голову начисто с белой шейки и будет та головка забубенная мотаться туда-сюда на вражьей ноге.
Ежели, на худой конец, взяли тебя противнички под твои сучьи печенки, привели тебя, воробушка, в чистую горницу, в офицерский суд, искозыри ты, дружок любезный, всю эту нацию, плюнь сердечно на зеленый столик и конвойным скажи:
- Вали, братишка! Гони куда следует! Черти вы кислосерые, когда вы только мозги прочистите? Аммануют вас!
И когда поведут тебя, любезный боец, на смертельную казню и пальнут тебя на последнем твоем месте - не поддайся в останний час. Набери, дружок, силенки на четыре словечка, крикни врагу, чтобы не сомневался:
- Лярвы! Разве так стреляют?
Помереть потом можешь. Помереть каждому полагается".
Так сказывал Захар политграмоту, от которой стыли в гордости и решимости лица красногвардейцев.
Литература отражала не только победное шествие революции, но и трудность построения нового мира, сложность воспитания нового человека. Чтобы понять нового человека, раскрыть свойства его личности, литературе и искусству необходимо было выяснить и определить, что же порождало, развивало и утверждало эти свойства. Г.В. Плеханов в статье "К психологии рабочего движения" (1907) писал: "Его (рабочего человека. - Н.Ф.) тяготение к массе прямо пропорционально его стремлению к независимости, его сознанию собственного достоинства (курсив мой. - Н.Ф.), словом - развитию его индивидуальности". Бурное время несло с собою процесс демократизации литературы, отражение народного мировосприятия. Это коснулось и писателей "книжно-письменного" склада, а равно тех, для которых народное мироощущение было неразрывно связано с их происхождением и с их жизнью.
Писатели сплачивались для созидания и укрепления новой культуры, для борьбы с идеологией старого, отжившего свой век общества. Изображая духовный мир людей из народа, раскрывая идейный и моральный рост личности, писатели, отдавшие свое перо служению революции, поднимали народные массы к вершинам общественного сознания, звали на подвиги во имя самых высоких и светлых гуманистических идеалов. В своих книгах они возвеличивали прежде всего те черты и качества характера, которые выявляют активность человека, его неуемное желание преобразовать мир на справедливых социальных основах. Вот почему многие их герои, активно участвуя в революции, так страстно мечтают о будущем, о тех временах, когда люди обретут право на свободный труд. Ростом сознания нового человека мерила литература поступь исторического процесса.
Напитанная фольклорными соками, пробивала себе путь качественно новая литература, предназначенная не для узкого круга любителей изящной словесности, не для аристократических гостиных и блистательных салонов, а для широких народных масс, для солдатских казарм и балаганов, для постоялых дворов и для крестьян.
Ориентация на народнопоэтические образцы была не только выражением близости писателей нового типа к народной жизни, но и данью высокой традиции русской словесности. Вспомним: весь XIX век характеризуется дальнейшим освоением художественных богатств народного творчества. Появляются "Вечера на хуторе близ Диканьки" Гоголя, выходят в свет сказки Жуковского, Даля, Ершова. "Теперь, - писал Гоголь Жуковскому, воздвигается огромное здание чисто русской поэзии, страшные граниты положены в фундамент". Народнопоэтические шедевры волновали и сердце А.С. Пушкина, большого знатока и тонкого ценителя фольклора. Вспомним его знаменитые сказки, "Песни западных славян". Творчество Пушкина вырастает на народной основе, и в этом его очарование и непреходящая ценность. Уже в годы юности видел он источник вдохновения в мире народной сказки:
Ах, умолчу ль о мамушке моей,
О прелести таинственных ночей,
Когда в чепце, в старинном одеянье,
Она, духов молитвой уклоня,
С усердием перекрестит меня
И шепотом рассказывать мне станет
О мертвецах, о подвигах Бовы.
......................................................
Тогда толпой с лазурной высоты
На ложе грез крылатые мечты,
Волшебники, волшебницы слетались
.......................................................
Терялся я в порыве сладких дум;
В глуши лесной, средь муромских пустыней
Встречал лихих Полканов и Добрыней,
И в вымыслах носился юный ум...
Пушкин, по словам Белинского, "настоящим образом вник в дух народной русской поэзии", положил начало новому этапу сближения литературы и фольклора. "В зрелой словесности, - писал Пушкин, - приходит время, когда умы, наскуча однообразными произведениями искусства, ограниченным кругом языка условного, избранного, обращаются к свежим вымыслам народным и к странному просторечию, сначала презренному". В народных сказках и песнях поэт высоко ценил дар творческого воображения, прекрасный и выразительный язык.
Не случайно поиски новых форм выражения часто соприкасались с фольклорной традицией, но в большинстве своем писатели ориентировались на сказовую манеру повествования. Исследователь Б. Эйхенбаум справедливо отмечал в 1925 году, что "нет, кажется, почти ни одного современного беллетриста, который не пробовал бы в той или иной форме писать сказом или близкой к нему манерой".14 И это естественно для нашей литературы, поэтому требует особого внимания.
Литературный сказ восходит ко времени Древней Руси. Зародившись в недрах древнерусской культуры, претерпевая естественные историко-генетические изменения, сказ сохранил некоторые из своих родовых признаков, дошедших до нашего времени. Русский сказ дерзнул войти туда, куда до него редко заглядывали рассказ и сказка: в шахты и в рудники, в ткацкие светелки, на курные обжигательные делянки и в деревенские "фабрички". Здесь, пожалуй, он первый обнаружил богатые поэтические жилы, о существовании которых до него и не подозревали, хотя пословица издревле намекала на эти подспудные кладовые. Изустный народный сказ сложился под жужжание веретена, под шум самопрялки, под стук ткацкого станка и звон молота о наковальню. Он вызван к жизни теми же духовными потребностями человека, что и изумительные по красоте слога, по богатству содержания былины и народные песни. Простому русскому человеку светили и лучина, и месяц, поблескивали и портновская игла, и лезо плотницкого топора; его ухо улавливало поэзию и в скрипе сохи Микулы Селяниновича, и в звоне меча Ильи Муромца, и в тысячеустом говоре фабрично-заводских стачек; его пути-дороги от старого-бывалого, через бури и грозы революционных лет пролегли к нашим дням. Быль умельческая, трудовая, героическая вдохнула в сказ новые силы, придала ему неповторимое своеобразие. XIX столетие обогатило русскую изящную словесность такими мастерами сказа как Лермонтов, Гоголь, Лесков, Короленко. Так "Левша" Н.С. Лескова покоряет красотой сказового слога, ароматом поэзии. Лесков доказал, что литературный сказ может доставить такое же эстетическое наслаждение, какое доставляют лучшие творения великих писателей. Неизбывная вера в неиссякаемые творческие силы народа, любовь к человеку труда, восхищение его мастерством, возведенным в степень высочайшего искусства, стремление выдвинуть мышление и видение простого человека на первый план, живая народная речь - вот те наиболее примечательные черты лесковского произведения, которые наряду с другими достоинствами классического сказа впоследствии наследует и будет развивать сказочный жанр в послеоктябрьский период.
Многие писатели XIX века обращались к сказовой форме повествования - и среди них М. Шолохов, К. Федин, В. Маяковский. В ряде "несказовых" произведений обнаруживается присутствие сказовых элементов. Например, в "Чапаеве" Д. Фурманова явно ощущаются стилевые приметы сказового повествования. Вспомним рассказ Чапаева о случае в Карпатах во время войны 1914 года, когда из-за паники погиб почти весь отряд... В ранних произведениях Л.М. Леонова сказовая манера становится средством речевой социальной и психологической характеристики героя. Леонова привлекали люди с нелегкой судьбой, привязанные к прошлому лишь в силу будничных привычек. Потеря родины стала для них настоящей трагедией, ибо та родина, которая существовала в их представлении и которую они понимали, ушла в небытие, а новая - реальная - была для них непостижимой. В таком свете предстают перед нами, например, герои рассказа "Бурыга". Жизнь лесных "окаяшек" катилась по ровной дорожке, пока не "запели топоры", "хряснули весело", "пошли гулять-целовать", "встал на бору железный стон". "Железное" подняло "окаяшек", разнесло их кого куда. Испания, в которую Бурыга попадает, страна чисто условная, как недостоверны и его приключения у испанского графа, испанской купчихи и немца Бутерброта. Вот он "в сюртуке ходит", "волосы бобриком стрижет", а "серыми мутными утрами, когда зашевелится в бесьем сердце лесная тоска, ворует рюмками у Бутерброта коньяк". "Лесная тоска" и выступает в леоновском произведении как ведущий мотив. "Я, Шарик, домой хочу идти... Туда, - говорит Бурыга. - Не то, что у вас тут... у нас по-другому... Тебе, Шарик, не понять... Я туда пешком пойду". И Бурыга уходит в родные места. Даже ночь помогает ему, она обещает его "в тьму закутать", где нужно - на крыльях пронести. Фольклорные мотивы усиливают изображение духовной обреченности персонажа. Настроение рассказа, созданное массой сказочно-бытовых деталей, усиливается концовкой... "В ту ночь до утра выл Шарик на дворе... И выл, и выл, не давая городу спать, не давая тишине землю сном окутать... Понятно, собачья тоска - не фунт изюму!" Фантастический образ лесного существа Бурыги представляет собой воплощение тоски по родине.