Страница:
В Москве сложился и все более укореняется тип умственного и сугубо городского человека, который никого вокруг себя, даже в соседней квартире, не знает, да и не желает знать, хотя он обязательно знает или мнит, что знает все происходящее в Москве, в стране и даже в масштабе всего человечества, и это все в большей степени составляет смысл его жизни, с иронией сообщает романист. Самое же главное, что такое опрокинутое сознание начинает все больше считаться самой сутью русского человека и самого русского инстинкта. Немалую лепту в такое положение дел вносили и всяческие революционные учения, как правило, чужеродные для истинно русской души, и всякие философствующие мудрецы, упорно возвещающие о всеотзывчивости русской души вплоть до ее полного растворения, на благо человечества, в иных племенах и народах. И зримей всего это ощущалось именно в Москве. Здесь же сложился новый тип человека всемирно отзывчивого, ничего не знающего и не желающего знать даже о себе самом, не только о соседе за стенкой, но неукоснительно знающего обо всем происходящем и вообще в Москве и в самых ревниво оберегаемых ее покоях, допустим, в том же Кремле, и, конечно же, во всем угнетаемом мире...
Тут, как видим, на лице художника заиграла саркастическая усмешка, которая так и останется до конца описания Москвы.
Итак, поскольку до этого речь шла о весьма колоритном облике города и его обитателей накануне сладкой перестроечной поры, будет грешно не упомянуть и о том, какие метаморфозы произошли со столицей за последние десять лет. Впечатляюще показано сие в повести "Свадьба с приданым"(2001г.). За короткий срок москвичи напрочь забыли о своей былой советской жизни и своей спеси, но не успели опомниться и сообразить, что к чему, как все вокруг было захвачено лицами кавказских и азиатских национальностей: все магазины, ларьки, казино, бани, гаражи, заправочные и даже школы и поликлиники, старые жилые дома оказались в руках бесчисленного шумного и вездесущего племени.
Между тем Москву захлестнула неутолимая жажда денег, власти, разврата и крови, в моду вошло стремление убивать неугодных у двери их собственных жилищ, а десятилетних девочек и мальчиков покупать на сеанс, как любят выражаться знатоки и ценители особенно изощренных удовольствий, непременно у Большого театра, где постоянно витали бессмертные тени великих жриц и жрецов прекрасного и бессмертного - и в этом был свой особый шик после советской эпохи затхлого воздержания, и уже с самого начала предрасполагало к распаленным мечтам и ожиданиям. Происходили и совершенно сверхъестественные метаморфозы: вчерашние начальственные коммунисты в один перекрут становились яростными и беспощадными хозяевами финансовых империй, огромных монополий с миллиардными доходами и непримиримыми врагами вчерашнего равенства и братства.
Высшие церковные иерархи прилюдно благословляли и лобызали убийц и растлителей, на которых еще не высохла кровь их невинных жертв, на помойках умирали тысячи нищих, пенсионеров и бездомных детей, рядом мчались потоки роскошных лимузинов с тонированными стеклами в сопровождении свирепой и беспощадной охраны, в любой момент готовой вступить в бой с любым противником, а не знаменитую Останкинскую телевизионную башню до первых петухов после полуночи теперь слетались, как по волшебству воскресшие, все московские маги, колдуны и ведьмы, иногда в весьма презентабельном обличии ведущих дикторов и дикторш знаменитого на весь мир махровой ложью нового российского телевидения, - там они, раздевшись донага, порхая вокруг острого шпиля знаменитой башни, как и положено этому суматошному и бестолковому племени, прежде всего устраивали свальный грех, причем особы женского пола лихо галопировали на особах мужского пола, оседлав их особым телевизионным способом, а именно задом наперед.
Содом и Гоморра! И это правда. Реализм художника беспощаден, но такова современная разлагающаяся жизнь. Посему не кажется книжными слова столичного бомжа, обитающего на помойке: "Человек - он скотина самая дремучая и бесполезная... Человек вообще дрянь, а русский - в особенности! А москвич - трижды дрянь! У этого вообще остался один желудок - жрать, жрать, жрать! Вот и пусть себе обитает в железной клетке, заслужил..." ("Свадьба с приданым").
Нет, это не фантастический реализм, не натурализм, не фантасмагория. Романист пишет жизнь такой, как она есть. Никакой фантазии не угнаться за метаморфозами реальной действительности. В этом суть.
Не менее унылые картины вымороченного времени характеризуют и столичную литературную элиту. Чуя надвигающуюся катастрофу, она в метаниях и судорогах изыскивает все новые - иногда самые причудливые - возможности удержаться на плаву, не брезгуя при сем никакими способами - каждый интригует против каждого и все противостоят всем, что зело выгодно правящему режиму, стремящемуся превратить русский народ в панургово стадо. Между тем ее, элиту, раздирают склоки, мстительная зависть и мелкие страсти. Она становится жалкой и смешной. И падкой на лауреатство, дворянские титулы и липовые ученые звания (иногда встречаешь на улице знакомого стихотворца Ивана родом из деревни Вареники, а он уже и не Иван, а его сиятельство граф или барон - и справка имеется. А некогда популярный прозаик - лауреат мыслимых и немыслимых премий - давно потерял счет скольких и каких самопровозглашенных академий он состоит членом).
Тем временем настоящая литература оттеснена на задворки - не до нее... Проще говоря, именно на писателях заметно общее падение культуры.
Что же происходит с р у с с к о й литературной "элитой" и вообще с творческой интеллигенцией, призванной не только отражать, но и укреплять духовную и нравственную силу общества, национальное самосознание народа? Это из коренных вопросов, требующих незамедлительного ответа.
В этом контексте самое удивительное то, что сплошь атеистическая литературная "элита" в мгновение ока стала сплошь церковно религиозной, превратив высокие заповеди Христа в моду, опощляя и извращая их. Этим не преминули вопользоваться деструктивные силы, понимая, что верующими легче управлять. Тем более, что христианская религия выдвигает на первый план смирение, заботу о потустороннем мире и таким образом отрывает от насущных проблем земного бытия, сковывает дух и ослабляет интеллектуальную силу и нравственную непреклонность народа... Между тем настоящая Вера - это великое созидательное начало... Нельзя сделаться верующим в одночасье, приспосабливаясь к политической конъюнктуре. Это лицемерие, порождающее святош, применительно к нашему случаю.
Разрушение главных экономических, социальных и нравственных опор Отечества, паралич народного сознания и чувства национального достоинства по-разному сказались "не могли не сказаться" и на воззрениях писателей. Не избежал этого и Проскурин. С одной стороны, он всячески приветствует огромные достижения - в государственном, правовом, социальном и культурном строительстве и т.д. советской России, а с другой - в его сочинениях девяностых годов, хотя невнятно и приглушенно звучат отголоски монархических упований как утраченной перспективы поступательного развития России. Но как показало время, это был момент выхода сознания из тупика, в котором сказались мыслящие люди, а отнюдь не убеждение его. Далее. Им же всячески приветствуются достижения народовластия во всех сферах жизни и в то же время тезисно декларируется неприятие личности и деятельности В.И. Ленина как основоположника этого народовластия, хотя Сталину отдается должное, как величайшему государственному деятелю, мыслителю и собирателю российских земель.
Особо подчеркнем, что это не убеждение Проскурина, о чем свидетельствует вся его жизнь и творчество, но известная погрешность, которая проявляется и в публицистических пассажах романа "Число зверя", не влияющих на его концепцию.
Между тем в этих воззренческих противоречиях зарождается и крепнет идея абсолютного неприятия антинародного "демократического" режима, разоблачению которого посвящено ряд рассказов, а также большой цикл повестей "Мужчины белых ночей" (2001 г.).
Не забудем, что литературное произведение есть то, чем оно является в данный момент, то есть каким его задумал и исполнил творец, а вовсе не таким, каким хотелось бы нам видеть его. К тому же непреходящий пафос явления искусства нельзя свести ни к идейно-тематическому содержанию, ни к верной передаче исторических фактов и событий, ни, наконец, к технологии художественных приемов как таковых. Искусство дышит полной и интенсивной жизнью, воссоздавая человека в его целостности и диалектическом единстве желаний, страстей и прочее. Бесспорно, подлинная ценность крупного художественного произведения не всегда четко проявляется, особенно в период его появления в свет, ибо представляет собой весьма сложное, многогранное творение. Так от "Числа зверя", как крупного явления литературы, протягиваются нити к жизни и к человеку, а содержание и смысл его обобщений связаны с неодинаковой степенью их постижения.
***
Прозу Проскурина отличает искренность и правдолюбие, что далеко не всем нравится. Для большинства писателей и критиков, освободивших свой интеллект от тяжелой умственной работы и обременительных нравственных принципов, он сложен и философичен, а потому неинтересен. Тем более, что, начиная с 70-х годов, довольно критически оценивал не только деловые и моральные качества главных действующих лиц кремлевской камарильи, но и иные социалистические идеи, подпитывающие русофобские тенденции - и не делал из этого секрета. Не потому ли пафос позднего проскуринского творчества с его стремлением приблизиться к недрам народной жизни, понять исторические причины трудной судьбы России - как-то не вписывается в литературный процесс последней четверти века.
С углублением общественно-политического кризиса, равно как резкого падения общего уровня постсоветского общества все чаще художником овладевает разочарование и горечь. А когда их гнет ослабевает, - он с любопытством наблюдает за извивами замысловатых жизненных перепетий и пестрой мозаикой литературных нравов, невольно вызывающих у него мефистофельскую усмешку.
Нет, он никого не осуждает, он терпим к недостаткам и слабостям окружающих и соратников по перу, знает цену порокам и заблуждениям. Он просто размышляет, пристально вглядывается в лица и судьбы, и, может быть, спонтанно, неосознанно коллекционирует характеры как поразительные жизненные документы смутного времени. А в глубинах сознания рождаются новые сюжеты и толпятся еще не ясные, но какие-то странные полуфантастические фигуры... Так вслед за романом "Число зверя" зреют новые замыслы, которые воплотятся в цикле повестей "Мужчины белых ночей" (2001 г.).
***
Жизнь не баловала его. Но ничто не могло ослабить силу духа, сковать его волю и темперамент. Он тратил свой путь, порою усеянный острыми каменьями, и создавал творения, приобщившие его к сонму выдающихся художников слова. Он сознавал, что ему выпал нелегкий жребий, но это не ослабляло его творческую энергию. "Правду моих книг, - говорил Петр Лукич, - поймут и примут не скоро, она наглухо закрыта, казалось бы, под тупой объективностью. Я ни в левых, ни в правых, я стараюсь быть там, где чувствуют истину". Такое далеко не всем нравится. Дружба между писателями это особый тип человеческих отношений, напоминающих собой фальшивую монету, которой обмениваются лицемеры. Проскурин сполна испытал прелесть как раз такой дружбы в лице профессиональной патриотической элиты. Об этом он поведал в личной беседе в январе 2001 года. Его рассказ великолепен по силе иронии, подкрашенной спокойной проскуринской мудростью.
"В ноябре прошел внеочередной, IV съезд МСПС (Международного сообщества писательских союзов). Председатель МСПС Тимур Пулатов разворовал все, что было возможно и даже невозможно украсть - знаменитое здание Союза писателей (Дом Ростовых) он тоже ухитрился загнать за солидный куш. Кроме того, этот абсолютно бескультурный, дикий азиат из Бухары установил на подвластном ему клочке земли в самом центре Москвы, непререкаемую байскую власть, обзавелся гаремом, издевался над сотрудниками, вершил над ними суд и расправу...
Теперь решили его свергнуть и поставить другого: вначале мне позвонил Ларионов, затем Бондарев и Михалков и предложили на год, другой согласиться занять этот пост, подобрать хорошую команду и оздоровить обстановку в МСПС. Правда, потом, в решающий момент, в борьбу ввязались проженные бюрократы советского разлива, прошедшие закулисную практику интриг на самом высшем уровне. Подал голос и профессиональный патриот, "многотрудолюбивый" Ганичев, который решительно выступил против моей кандидатуры и предложил на этот пост Феликса Кузнецова, человека еще более поднаторевшего в самых завиралистых интригах, чем все присутствующие вместе взятые.
Кузнецов занимает кресло директора Института Мировой литературы им. Горького, почти совершенно ослеп от неслыханного научного рвения осмыслить, что такое литература, в конце концов. Однако он уверенно ринулся к креслу председателя МСПС. Но - увы! - его многоходовые комбинации и бурные инициативы, длившиеся чуть ли не месяц подготовки к съезду, оказались напрасными. Он лишь раскрыл рот и слегка потемнел лицом, затем внутренне сосредоточился и окаменел, когда Ю.В. Бондарев, со своей обычной философичностью, предложил избрать председателем старейшину российской литературы, ее гордость и надежду, Сергея Владимировича Михалкова, который как он выразился, в свои без малого девяносто лет, еще вполне и вполне способен, может лучше любого молодого не испортить не только государственной борозды, но и любой другой.
Энергический призыв живого классика дружно подхватили все присутствующие мастера и подмастерья слова, стремясь затмить друг друга красотами слога и преклонения перед мудростью и исторической справедливостью Юрия Васильевича, который, свершив свое, поистине, божеское дело, видел, скромно опустив очи долу. С горячей поддержкой его предложения выступили буквально все присутствующие, за исключением обидившегося Феликса Феодосьевича Кузнецова и меня, с тайным облегчением вздохнувшего, все-таки несколько озадаченного мастерской эквилибристикой нынешних корифеев литературы, до самого последнего дня, буквально упрашивающих меня взять в руки кормило МСПС.
В ходе обсуждения кандидатуры нового председателя представители бывших братских республик говорили цветасто и гладко, русские тоже им не уступали - Есин, Исаев заверяли в своей бескорыстной преданности личности Михалкова, некоторые для убедительности и важности момента выступали дважды, а патриарх литературы Михаил Николаевич Алексеев в конце своей речи трагически воскликнул:
- Берите, Сергей Владимирович, берите! Только - вы!
А поэтесса Людмила Васильевна Щипахина, вдохновленная призывами соратников по перу, взволнованно заявила:
- Надо немедленно послать телеграмму Путину и в Госсовет! Потребовать, чтобы вернулись к словам гимна Советского Союза, написанного, как известно, Сергеем Михалковым! Мы должны потребовать! Мы - русские писатели! Русские патриоты!
И это предложение было встречено с большим энтузиазмом, сопровождаемое дружными аплодисментами. А в бой рвались, боясь припоздниться, новые и новые поддерживатели, так что скоро и говорить стало некому. Тогда встал Сергей Владимирович.
- Вы сами понимаете, мне ничего не надо, - так просто, по-домашнему, как умеет делать один Михалков, начал он свою тронную речь. - У меня все есть: жена, квартира, больница, машина. А это нужно вам, я согласен, буду подписывать бумаги, ходить по начальству, но, конечно же, заниматься мелкой канцелярщиной я не смогу. Предлагаю на пост первого своего заместителя Ларионова Арсения Васильевича, он во многом определил нашу победу, своим упорством довел дело до конца. Кроме того, всем известная его честность. Итак...
Все дружно проголосовали и за Ларионова, который объявил список заместителей и секретарей, и все дружно заторопились на фуршет, организованный в издательстве "Советский писатель"... Все действительно было подготовлено образцово и с толком и прошло без сучка и задоринки, и только Ляпин, первый секретарь Союза писателей РФ, перед самыми выборами руководства, выдал неожиданную свечу - заявил о приостановке членства своего союза в МСПС и ушел, чуть ли не хлопнув дверью. А по сути и хлопнул. Но этот его демарш даже крепче сплотил делегатов, и вопрос был решен.
Интересно другое, а именно: поразительная способность иных прожженных московских классиков не замечать ничего, что им не выгодно в данный момент: ни один из них не только ухитрился не встретиться со мной, хотя народу было человек сорок, но даже не взглянул в мою сторону после стольких-то уговоров в предыдущие дни, - век, говорят, живи, век и учись.
И только на выходе, у раздевалки, пристроенной словно собачья конурка в самых дверях, чуть ли не на улице (все остальное пространство Пулатов или продал, или сдал в аренду), я столкнулся со своим соседом по дому на Астраханском, с Феликсом Феодосьевичем, и он, уже оправившись от потрясения, сказал мне:
- Ну, ты опять увернулся! Ну и правильно сделал! - подчеркнул он и тряхнул явно либерального типа бородкой.
- Подожди, Ганичев ведь тебя пробивал, - ответил я, и он ничуть не растерялся.
- Зачем мне, у меня - институт, - возразил он с достоинством, как человек навсегда обеспеченный не только начальственным креслом, но и большим талантом и тотчас заторопился: он спешил на фуршет, и еще до этого хотел успеть забежать в свой институт, очевидно, на всякий случай еще раз убедиться, что там то все в порядке и никакого переворотного собрания не намечается. Или дополнительно удостовериться, что подготовка к изданию академического собрания сочинений Солженицына, величайшего литературного прохиндея всех времен и народов, с упоением пляшущего на обломках России, но обласканного всем мировым массонством и почитаемого самим президентом России, идет полным ходом. Вот здесь опоздать - смерти подобно...
Поистине, за Непрядвой лебеди кричали, и теперь они еще кричат... Ах, Блок, запутавшийся в трех политических соснах великан забыл, что истинный талант только сам себе судья".
На фоне разлагающейся социальной и индивидуальной жизни, а равно и политического бродяжничества общества подобные "мероприятия живых классиков" уже никого не удивляют. Как вполне закономерным в создавшихся условиях кажется и то, что полтора года спустя в "благородном семействе" МСПС разразился новый скандал, угрожающий превратиться в вялотекущий процесс распада Сообщества. И тщетны изощренные приемы великолепного во всех отношениях нашего литературного Мафусаила соорудить нечто осязаемое из миражей и иллюзий... И то правда - по состоянию морального и интеллектуального уровня нынешних писателей можно судить о глубине падения общества.
В своем кратком выступлении на съезде П.Л. Проскурин, отринув эмоциональные заклинания многих ораторов, коснулся существа обсуждаемого вопроса. "Дорогие товарищи! Здесь говорилось очень много верного, потому что у писателей, у нашей духовной элиты отнято все по сути дела, отняты издательства, отняты газеты, отнято наше общение с народом. Вот что самое главное. У нас отнято право сказать своему народу правду, она до него не доходит, поставлен барьер. И налицо результат. Народ деградирует, душа народа разлагается. Посмотрите, что происходит вокруг в нашем государстве. Непрерывные убийства, непрерывные войны. Криминалитет правит бал, криминалитет уже правит бал в самом Кремле. Дорогие друзья, наша главная сейчас задача - выйти к народу, сказать народу, что происходит, потому что средства массовой информации лгут, под тем или иным предлогом уводят народ от главного, от того, что у народа отнимают его родину, отнимают язык, отнимают его землю. Да, "Дом Ростовых" очень важная веха, но я еще раз вам скажу, что главное - это не упустить народ, не упустить будущее поколение, не допустить того, что хочет ельцинский режим. Посмотрите, что творится сейчас в стране. Намного ухудшилось материальное, экономическое положение людей, а о духовной обстановке и говорить нечего. Страна разлагается на глазах. Не переменой министров и кабинетов можно это остановить, это можно сделать лишь переменой социального строя, только тогда мы вновь заставим правительство обратиться к народу, заставим вновь по справедливости распределять национальный доход, только тогда мы чего-то добьемся. Я думаю, что пора нам все, что возможно, бросить именно на ту борьбу".16
И здесь мы становимся свидетелями воли и бесстрашия этого большого человека и поистине народного писателя. С присущей писателю В.И. Гусеву проницательностью он скажет: "Он из последних, которым свойственно одно из исходных качеств русского характера - спокойное волевое начало, из которого проистекает бесстрашие перед правдой, умение смотреть ей в глаза - и спокойно же говорить ее".
VIII
На сей раз мы встретились у входа в Краснопресненское метро. Был жаркий августовский день 2001 года. Петр Лукич хорошо выглядел, шутил.
- Не хотите ли пообщаться со зверюшками? - посмотрел он в сторону зоопарка.
У обезьяньего вольера мы увидели хорошо упитанного плешивого типа, который забавлялся тем, что показывал нашим сородичам язык, строил рожи и подпрыгивал, издавая какие-то странные звуки, вроде: "Х-х-ху ух! Х-х-ху-эх!"
- Смотрите, Черномырдин!
- Как так, он же в Киеве. Доверенное лицо, так сказать, самого-самого... Интересно.
Мы подошли ближе.
- Похож, - улыбнулся Петр Лукич. - Но вряд ли он... Природа редко выпускает в свет свои изделия в одном экземпляре... А может и он, чем черт не шутит. Видно собирается заведовать посольством в какой-нибудь латиноамериканской стране, а там, как ему подсказали советники, джунгли, а где джунгли - там обезьяны. Исторический человек, к тому же отменный шутник... Помните, как он вкупе с "бухим Борькой" лихо расстрелял в октябре 1993 года из танковых орудий Верховный Совет. Сотни жизней (кроме депутатов и чиновников) ни в чем не повинных людей стоила эта черномырдинско-ельцинская "шутка"... А теперь этот... тихо-мирно изучает флору и фауну заморских стран.
Мы увидели освободившуюся скамейку и отошли к ней.
- Столичные остряки уверяют будто на фоне зоопаркового ландшафта последнее время блистают, как в песне поется, "три веселых друга", спаянные страстью к российской словесности.
- Кто такие?
- Да все те же... Солженицын, Черномырдин и Кузнецов, который вот уже тридцать лет не снимает с себя бороду, носящую отпечаток учености.
- Ничего не скажешь, хорошая компания, - не скрывая презрения сказал он. - Но что их связывает? Вы говорите, страсть к российской словесности. В каком смысле?.. Ну, с Солженицыным все ясно - лютый враг русского народа и его гениального сына Шолохова, фальсификатор и лжец - об этом ведомо всему миру, особенно после разоблачения его грязной возни вокруг "Тихого Дона". А Ф.Ф. Кузнецов? Ба, да они единоверцы по духу. Помнится, в предисловии к новой книге "На переломе" в 1998 году он писал: "Огромным событием в литературе 60-х годов стала публикация в "Новом мире" повести А. Солженицына "Один день из жизни Ивана Денисовича"". Зачем он это делает, когда всем известно, кто есть Солженицын. Потом я узнал о готовящемся в ИМЛИ академическом издании сочинений "Великого писателя", о близких дружеских отношениях сих литературных прилипал. А с какого бока тут оказался Черномырдин?
- Да он, как заявил в октябре 2001 года на ученом совете института Кузнецов, что-то там спонсирует в шолоховских делах и готовится принять участие в подготовке к юбилею Шолохова. Какой-то дьявольский вертеп...
Проскурин заметно помрачнел.
- Невозможно дышать в этом смраде... Сердце разрывается... Что же мы, писатели?.. Вообще литературный процесс в России давно приобрел некий, простите, ублюдочный характер.
Мне показалось, что на душе у Петра Лукича скопилось много горечи и ему захотелось высказаться, назвав вещи своими именами. Я старался не пропустить ни одного слова из его монолога.
- Все печатные органы, газеты, журналы, издательства, как говорится, прихватизированы ловкими людьми и превратились в клановые или даже семейные предприятия, - о литературе на таких литпрядильнях, как правило, не думают и думать не могут. Как сказал в разговоре очень самобытный писатель, никто никого сейчас к своей кормушке и на десять верст не подпустит, каждый работает по собственным интересам: журнал "Москва", допустим, превращен главным редактором в "закрытую зону", а Геннадий Гусев в "Нашем современнике" тоже к своим зернышкам никого не допустит, самому бы хватило наклеваться. Так и в других местах.
И действительно, в литературе периода перестройки, а точнее разгрома России либералами, стали явно намечаться определенные литературные мафии. Говорить о буржуазно-сионистском крыле литературы нет смысла, тут все понятно и без разъяснений, кто кому горло перервет, тот и прав. Но броуновское движение захватывает и патриотическое крыло, - прохановское, ганичевское, куняевское, бородинское...
- Каждое из этих направлений или, точнее, группировок объявляет себя главным, народным. И все, разумеется, возводят себя в мученический сан патриотов, бескорыстных, русских и все вопиют о своей жертвенности во имя России и русского народа,. Однако многие, на глазах махрово обуржуазились, торопятся урвать свое, не отстать от времени, и это стремление приобретает иногда трагикомические формы - писатель ведь тоже человек и ничто человеческое ему не чуждо. Скажем, Станислав Куняев том за томом выдает на гора свои мемуары, не удержавшись от искушения выпятить себя на первое место в борьбе с сионизмом, якобы еще в советские времена, когда и самые простые слова "еврей", "русский", не говоря уж о их синонимах "жид", "великоросс" были под цепким идеологическим запретом...
Тут, как видим, на лице художника заиграла саркастическая усмешка, которая так и останется до конца описания Москвы.
Итак, поскольку до этого речь шла о весьма колоритном облике города и его обитателей накануне сладкой перестроечной поры, будет грешно не упомянуть и о том, какие метаморфозы произошли со столицей за последние десять лет. Впечатляюще показано сие в повести "Свадьба с приданым"(2001г.). За короткий срок москвичи напрочь забыли о своей былой советской жизни и своей спеси, но не успели опомниться и сообразить, что к чему, как все вокруг было захвачено лицами кавказских и азиатских национальностей: все магазины, ларьки, казино, бани, гаражи, заправочные и даже школы и поликлиники, старые жилые дома оказались в руках бесчисленного шумного и вездесущего племени.
Между тем Москву захлестнула неутолимая жажда денег, власти, разврата и крови, в моду вошло стремление убивать неугодных у двери их собственных жилищ, а десятилетних девочек и мальчиков покупать на сеанс, как любят выражаться знатоки и ценители особенно изощренных удовольствий, непременно у Большого театра, где постоянно витали бессмертные тени великих жриц и жрецов прекрасного и бессмертного - и в этом был свой особый шик после советской эпохи затхлого воздержания, и уже с самого начала предрасполагало к распаленным мечтам и ожиданиям. Происходили и совершенно сверхъестественные метаморфозы: вчерашние начальственные коммунисты в один перекрут становились яростными и беспощадными хозяевами финансовых империй, огромных монополий с миллиардными доходами и непримиримыми врагами вчерашнего равенства и братства.
Высшие церковные иерархи прилюдно благословляли и лобызали убийц и растлителей, на которых еще не высохла кровь их невинных жертв, на помойках умирали тысячи нищих, пенсионеров и бездомных детей, рядом мчались потоки роскошных лимузинов с тонированными стеклами в сопровождении свирепой и беспощадной охраны, в любой момент готовой вступить в бой с любым противником, а не знаменитую Останкинскую телевизионную башню до первых петухов после полуночи теперь слетались, как по волшебству воскресшие, все московские маги, колдуны и ведьмы, иногда в весьма презентабельном обличии ведущих дикторов и дикторш знаменитого на весь мир махровой ложью нового российского телевидения, - там они, раздевшись донага, порхая вокруг острого шпиля знаменитой башни, как и положено этому суматошному и бестолковому племени, прежде всего устраивали свальный грех, причем особы женского пола лихо галопировали на особах мужского пола, оседлав их особым телевизионным способом, а именно задом наперед.
Содом и Гоморра! И это правда. Реализм художника беспощаден, но такова современная разлагающаяся жизнь. Посему не кажется книжными слова столичного бомжа, обитающего на помойке: "Человек - он скотина самая дремучая и бесполезная... Человек вообще дрянь, а русский - в особенности! А москвич - трижды дрянь! У этого вообще остался один желудок - жрать, жрать, жрать! Вот и пусть себе обитает в железной клетке, заслужил..." ("Свадьба с приданым").
Нет, это не фантастический реализм, не натурализм, не фантасмагория. Романист пишет жизнь такой, как она есть. Никакой фантазии не угнаться за метаморфозами реальной действительности. В этом суть.
Не менее унылые картины вымороченного времени характеризуют и столичную литературную элиту. Чуя надвигающуюся катастрофу, она в метаниях и судорогах изыскивает все новые - иногда самые причудливые - возможности удержаться на плаву, не брезгуя при сем никакими способами - каждый интригует против каждого и все противостоят всем, что зело выгодно правящему режиму, стремящемуся превратить русский народ в панургово стадо. Между тем ее, элиту, раздирают склоки, мстительная зависть и мелкие страсти. Она становится жалкой и смешной. И падкой на лауреатство, дворянские титулы и липовые ученые звания (иногда встречаешь на улице знакомого стихотворца Ивана родом из деревни Вареники, а он уже и не Иван, а его сиятельство граф или барон - и справка имеется. А некогда популярный прозаик - лауреат мыслимых и немыслимых премий - давно потерял счет скольких и каких самопровозглашенных академий он состоит членом).
Тем временем настоящая литература оттеснена на задворки - не до нее... Проще говоря, именно на писателях заметно общее падение культуры.
Что же происходит с р у с с к о й литературной "элитой" и вообще с творческой интеллигенцией, призванной не только отражать, но и укреплять духовную и нравственную силу общества, национальное самосознание народа? Это из коренных вопросов, требующих незамедлительного ответа.
В этом контексте самое удивительное то, что сплошь атеистическая литературная "элита" в мгновение ока стала сплошь церковно религиозной, превратив высокие заповеди Христа в моду, опощляя и извращая их. Этим не преминули вопользоваться деструктивные силы, понимая, что верующими легче управлять. Тем более, что христианская религия выдвигает на первый план смирение, заботу о потустороннем мире и таким образом отрывает от насущных проблем земного бытия, сковывает дух и ослабляет интеллектуальную силу и нравственную непреклонность народа... Между тем настоящая Вера - это великое созидательное начало... Нельзя сделаться верующим в одночасье, приспосабливаясь к политической конъюнктуре. Это лицемерие, порождающее святош, применительно к нашему случаю.
Разрушение главных экономических, социальных и нравственных опор Отечества, паралич народного сознания и чувства национального достоинства по-разному сказались "не могли не сказаться" и на воззрениях писателей. Не избежал этого и Проскурин. С одной стороны, он всячески приветствует огромные достижения - в государственном, правовом, социальном и культурном строительстве и т.д. советской России, а с другой - в его сочинениях девяностых годов, хотя невнятно и приглушенно звучат отголоски монархических упований как утраченной перспективы поступательного развития России. Но как показало время, это был момент выхода сознания из тупика, в котором сказались мыслящие люди, а отнюдь не убеждение его. Далее. Им же всячески приветствуются достижения народовластия во всех сферах жизни и в то же время тезисно декларируется неприятие личности и деятельности В.И. Ленина как основоположника этого народовластия, хотя Сталину отдается должное, как величайшему государственному деятелю, мыслителю и собирателю российских земель.
Особо подчеркнем, что это не убеждение Проскурина, о чем свидетельствует вся его жизнь и творчество, но известная погрешность, которая проявляется и в публицистических пассажах романа "Число зверя", не влияющих на его концепцию.
Между тем в этих воззренческих противоречиях зарождается и крепнет идея абсолютного неприятия антинародного "демократического" режима, разоблачению которого посвящено ряд рассказов, а также большой цикл повестей "Мужчины белых ночей" (2001 г.).
Не забудем, что литературное произведение есть то, чем оно является в данный момент, то есть каким его задумал и исполнил творец, а вовсе не таким, каким хотелось бы нам видеть его. К тому же непреходящий пафос явления искусства нельзя свести ни к идейно-тематическому содержанию, ни к верной передаче исторических фактов и событий, ни, наконец, к технологии художественных приемов как таковых. Искусство дышит полной и интенсивной жизнью, воссоздавая человека в его целостности и диалектическом единстве желаний, страстей и прочее. Бесспорно, подлинная ценность крупного художественного произведения не всегда четко проявляется, особенно в период его появления в свет, ибо представляет собой весьма сложное, многогранное творение. Так от "Числа зверя", как крупного явления литературы, протягиваются нити к жизни и к человеку, а содержание и смысл его обобщений связаны с неодинаковой степенью их постижения.
***
Прозу Проскурина отличает искренность и правдолюбие, что далеко не всем нравится. Для большинства писателей и критиков, освободивших свой интеллект от тяжелой умственной работы и обременительных нравственных принципов, он сложен и философичен, а потому неинтересен. Тем более, что, начиная с 70-х годов, довольно критически оценивал не только деловые и моральные качества главных действующих лиц кремлевской камарильи, но и иные социалистические идеи, подпитывающие русофобские тенденции - и не делал из этого секрета. Не потому ли пафос позднего проскуринского творчества с его стремлением приблизиться к недрам народной жизни, понять исторические причины трудной судьбы России - как-то не вписывается в литературный процесс последней четверти века.
С углублением общественно-политического кризиса, равно как резкого падения общего уровня постсоветского общества все чаще художником овладевает разочарование и горечь. А когда их гнет ослабевает, - он с любопытством наблюдает за извивами замысловатых жизненных перепетий и пестрой мозаикой литературных нравов, невольно вызывающих у него мефистофельскую усмешку.
Нет, он никого не осуждает, он терпим к недостаткам и слабостям окружающих и соратников по перу, знает цену порокам и заблуждениям. Он просто размышляет, пристально вглядывается в лица и судьбы, и, может быть, спонтанно, неосознанно коллекционирует характеры как поразительные жизненные документы смутного времени. А в глубинах сознания рождаются новые сюжеты и толпятся еще не ясные, но какие-то странные полуфантастические фигуры... Так вслед за романом "Число зверя" зреют новые замыслы, которые воплотятся в цикле повестей "Мужчины белых ночей" (2001 г.).
***
Жизнь не баловала его. Но ничто не могло ослабить силу духа, сковать его волю и темперамент. Он тратил свой путь, порою усеянный острыми каменьями, и создавал творения, приобщившие его к сонму выдающихся художников слова. Он сознавал, что ему выпал нелегкий жребий, но это не ослабляло его творческую энергию. "Правду моих книг, - говорил Петр Лукич, - поймут и примут не скоро, она наглухо закрыта, казалось бы, под тупой объективностью. Я ни в левых, ни в правых, я стараюсь быть там, где чувствуют истину". Такое далеко не всем нравится. Дружба между писателями это особый тип человеческих отношений, напоминающих собой фальшивую монету, которой обмениваются лицемеры. Проскурин сполна испытал прелесть как раз такой дружбы в лице профессиональной патриотической элиты. Об этом он поведал в личной беседе в январе 2001 года. Его рассказ великолепен по силе иронии, подкрашенной спокойной проскуринской мудростью.
"В ноябре прошел внеочередной, IV съезд МСПС (Международного сообщества писательских союзов). Председатель МСПС Тимур Пулатов разворовал все, что было возможно и даже невозможно украсть - знаменитое здание Союза писателей (Дом Ростовых) он тоже ухитрился загнать за солидный куш. Кроме того, этот абсолютно бескультурный, дикий азиат из Бухары установил на подвластном ему клочке земли в самом центре Москвы, непререкаемую байскую власть, обзавелся гаремом, издевался над сотрудниками, вершил над ними суд и расправу...
Теперь решили его свергнуть и поставить другого: вначале мне позвонил Ларионов, затем Бондарев и Михалков и предложили на год, другой согласиться занять этот пост, подобрать хорошую команду и оздоровить обстановку в МСПС. Правда, потом, в решающий момент, в борьбу ввязались проженные бюрократы советского разлива, прошедшие закулисную практику интриг на самом высшем уровне. Подал голос и профессиональный патриот, "многотрудолюбивый" Ганичев, который решительно выступил против моей кандидатуры и предложил на этот пост Феликса Кузнецова, человека еще более поднаторевшего в самых завиралистых интригах, чем все присутствующие вместе взятые.
Кузнецов занимает кресло директора Института Мировой литературы им. Горького, почти совершенно ослеп от неслыханного научного рвения осмыслить, что такое литература, в конце концов. Однако он уверенно ринулся к креслу председателя МСПС. Но - увы! - его многоходовые комбинации и бурные инициативы, длившиеся чуть ли не месяц подготовки к съезду, оказались напрасными. Он лишь раскрыл рот и слегка потемнел лицом, затем внутренне сосредоточился и окаменел, когда Ю.В. Бондарев, со своей обычной философичностью, предложил избрать председателем старейшину российской литературы, ее гордость и надежду, Сергея Владимировича Михалкова, который как он выразился, в свои без малого девяносто лет, еще вполне и вполне способен, может лучше любого молодого не испортить не только государственной борозды, но и любой другой.
Энергический призыв живого классика дружно подхватили все присутствующие мастера и подмастерья слова, стремясь затмить друг друга красотами слога и преклонения перед мудростью и исторической справедливостью Юрия Васильевича, который, свершив свое, поистине, божеское дело, видел, скромно опустив очи долу. С горячей поддержкой его предложения выступили буквально все присутствующие, за исключением обидившегося Феликса Феодосьевича Кузнецова и меня, с тайным облегчением вздохнувшего, все-таки несколько озадаченного мастерской эквилибристикой нынешних корифеев литературы, до самого последнего дня, буквально упрашивающих меня взять в руки кормило МСПС.
В ходе обсуждения кандидатуры нового председателя представители бывших братских республик говорили цветасто и гладко, русские тоже им не уступали - Есин, Исаев заверяли в своей бескорыстной преданности личности Михалкова, некоторые для убедительности и важности момента выступали дважды, а патриарх литературы Михаил Николаевич Алексеев в конце своей речи трагически воскликнул:
- Берите, Сергей Владимирович, берите! Только - вы!
А поэтесса Людмила Васильевна Щипахина, вдохновленная призывами соратников по перу, взволнованно заявила:
- Надо немедленно послать телеграмму Путину и в Госсовет! Потребовать, чтобы вернулись к словам гимна Советского Союза, написанного, как известно, Сергеем Михалковым! Мы должны потребовать! Мы - русские писатели! Русские патриоты!
И это предложение было встречено с большим энтузиазмом, сопровождаемое дружными аплодисментами. А в бой рвались, боясь припоздниться, новые и новые поддерживатели, так что скоро и говорить стало некому. Тогда встал Сергей Владимирович.
- Вы сами понимаете, мне ничего не надо, - так просто, по-домашнему, как умеет делать один Михалков, начал он свою тронную речь. - У меня все есть: жена, квартира, больница, машина. А это нужно вам, я согласен, буду подписывать бумаги, ходить по начальству, но, конечно же, заниматься мелкой канцелярщиной я не смогу. Предлагаю на пост первого своего заместителя Ларионова Арсения Васильевича, он во многом определил нашу победу, своим упорством довел дело до конца. Кроме того, всем известная его честность. Итак...
Все дружно проголосовали и за Ларионова, который объявил список заместителей и секретарей, и все дружно заторопились на фуршет, организованный в издательстве "Советский писатель"... Все действительно было подготовлено образцово и с толком и прошло без сучка и задоринки, и только Ляпин, первый секретарь Союза писателей РФ, перед самыми выборами руководства, выдал неожиданную свечу - заявил о приостановке членства своего союза в МСПС и ушел, чуть ли не хлопнув дверью. А по сути и хлопнул. Но этот его демарш даже крепче сплотил делегатов, и вопрос был решен.
Интересно другое, а именно: поразительная способность иных прожженных московских классиков не замечать ничего, что им не выгодно в данный момент: ни один из них не только ухитрился не встретиться со мной, хотя народу было человек сорок, но даже не взглянул в мою сторону после стольких-то уговоров в предыдущие дни, - век, говорят, живи, век и учись.
И только на выходе, у раздевалки, пристроенной словно собачья конурка в самых дверях, чуть ли не на улице (все остальное пространство Пулатов или продал, или сдал в аренду), я столкнулся со своим соседом по дому на Астраханском, с Феликсом Феодосьевичем, и он, уже оправившись от потрясения, сказал мне:
- Ну, ты опять увернулся! Ну и правильно сделал! - подчеркнул он и тряхнул явно либерального типа бородкой.
- Подожди, Ганичев ведь тебя пробивал, - ответил я, и он ничуть не растерялся.
- Зачем мне, у меня - институт, - возразил он с достоинством, как человек навсегда обеспеченный не только начальственным креслом, но и большим талантом и тотчас заторопился: он спешил на фуршет, и еще до этого хотел успеть забежать в свой институт, очевидно, на всякий случай еще раз убедиться, что там то все в порядке и никакого переворотного собрания не намечается. Или дополнительно удостовериться, что подготовка к изданию академического собрания сочинений Солженицына, величайшего литературного прохиндея всех времен и народов, с упоением пляшущего на обломках России, но обласканного всем мировым массонством и почитаемого самим президентом России, идет полным ходом. Вот здесь опоздать - смерти подобно...
Поистине, за Непрядвой лебеди кричали, и теперь они еще кричат... Ах, Блок, запутавшийся в трех политических соснах великан забыл, что истинный талант только сам себе судья".
На фоне разлагающейся социальной и индивидуальной жизни, а равно и политического бродяжничества общества подобные "мероприятия живых классиков" уже никого не удивляют. Как вполне закономерным в создавшихся условиях кажется и то, что полтора года спустя в "благородном семействе" МСПС разразился новый скандал, угрожающий превратиться в вялотекущий процесс распада Сообщества. И тщетны изощренные приемы великолепного во всех отношениях нашего литературного Мафусаила соорудить нечто осязаемое из миражей и иллюзий... И то правда - по состоянию морального и интеллектуального уровня нынешних писателей можно судить о глубине падения общества.
В своем кратком выступлении на съезде П.Л. Проскурин, отринув эмоциональные заклинания многих ораторов, коснулся существа обсуждаемого вопроса. "Дорогие товарищи! Здесь говорилось очень много верного, потому что у писателей, у нашей духовной элиты отнято все по сути дела, отняты издательства, отняты газеты, отнято наше общение с народом. Вот что самое главное. У нас отнято право сказать своему народу правду, она до него не доходит, поставлен барьер. И налицо результат. Народ деградирует, душа народа разлагается. Посмотрите, что происходит вокруг в нашем государстве. Непрерывные убийства, непрерывные войны. Криминалитет правит бал, криминалитет уже правит бал в самом Кремле. Дорогие друзья, наша главная сейчас задача - выйти к народу, сказать народу, что происходит, потому что средства массовой информации лгут, под тем или иным предлогом уводят народ от главного, от того, что у народа отнимают его родину, отнимают язык, отнимают его землю. Да, "Дом Ростовых" очень важная веха, но я еще раз вам скажу, что главное - это не упустить народ, не упустить будущее поколение, не допустить того, что хочет ельцинский режим. Посмотрите, что творится сейчас в стране. Намного ухудшилось материальное, экономическое положение людей, а о духовной обстановке и говорить нечего. Страна разлагается на глазах. Не переменой министров и кабинетов можно это остановить, это можно сделать лишь переменой социального строя, только тогда мы вновь заставим правительство обратиться к народу, заставим вновь по справедливости распределять национальный доход, только тогда мы чего-то добьемся. Я думаю, что пора нам все, что возможно, бросить именно на ту борьбу".16
И здесь мы становимся свидетелями воли и бесстрашия этого большого человека и поистине народного писателя. С присущей писателю В.И. Гусеву проницательностью он скажет: "Он из последних, которым свойственно одно из исходных качеств русского характера - спокойное волевое начало, из которого проистекает бесстрашие перед правдой, умение смотреть ей в глаза - и спокойно же говорить ее".
VIII
На сей раз мы встретились у входа в Краснопресненское метро. Был жаркий августовский день 2001 года. Петр Лукич хорошо выглядел, шутил.
- Не хотите ли пообщаться со зверюшками? - посмотрел он в сторону зоопарка.
У обезьяньего вольера мы увидели хорошо упитанного плешивого типа, который забавлялся тем, что показывал нашим сородичам язык, строил рожи и подпрыгивал, издавая какие-то странные звуки, вроде: "Х-х-ху ух! Х-х-ху-эх!"
- Смотрите, Черномырдин!
- Как так, он же в Киеве. Доверенное лицо, так сказать, самого-самого... Интересно.
Мы подошли ближе.
- Похож, - улыбнулся Петр Лукич. - Но вряд ли он... Природа редко выпускает в свет свои изделия в одном экземпляре... А может и он, чем черт не шутит. Видно собирается заведовать посольством в какой-нибудь латиноамериканской стране, а там, как ему подсказали советники, джунгли, а где джунгли - там обезьяны. Исторический человек, к тому же отменный шутник... Помните, как он вкупе с "бухим Борькой" лихо расстрелял в октябре 1993 года из танковых орудий Верховный Совет. Сотни жизней (кроме депутатов и чиновников) ни в чем не повинных людей стоила эта черномырдинско-ельцинская "шутка"... А теперь этот... тихо-мирно изучает флору и фауну заморских стран.
Мы увидели освободившуюся скамейку и отошли к ней.
- Столичные остряки уверяют будто на фоне зоопаркового ландшафта последнее время блистают, как в песне поется, "три веселых друга", спаянные страстью к российской словесности.
- Кто такие?
- Да все те же... Солженицын, Черномырдин и Кузнецов, который вот уже тридцать лет не снимает с себя бороду, носящую отпечаток учености.
- Ничего не скажешь, хорошая компания, - не скрывая презрения сказал он. - Но что их связывает? Вы говорите, страсть к российской словесности. В каком смысле?.. Ну, с Солженицыным все ясно - лютый враг русского народа и его гениального сына Шолохова, фальсификатор и лжец - об этом ведомо всему миру, особенно после разоблачения его грязной возни вокруг "Тихого Дона". А Ф.Ф. Кузнецов? Ба, да они единоверцы по духу. Помнится, в предисловии к новой книге "На переломе" в 1998 году он писал: "Огромным событием в литературе 60-х годов стала публикация в "Новом мире" повести А. Солженицына "Один день из жизни Ивана Денисовича"". Зачем он это делает, когда всем известно, кто есть Солженицын. Потом я узнал о готовящемся в ИМЛИ академическом издании сочинений "Великого писателя", о близких дружеских отношениях сих литературных прилипал. А с какого бока тут оказался Черномырдин?
- Да он, как заявил в октябре 2001 года на ученом совете института Кузнецов, что-то там спонсирует в шолоховских делах и готовится принять участие в подготовке к юбилею Шолохова. Какой-то дьявольский вертеп...
Проскурин заметно помрачнел.
- Невозможно дышать в этом смраде... Сердце разрывается... Что же мы, писатели?.. Вообще литературный процесс в России давно приобрел некий, простите, ублюдочный характер.
Мне показалось, что на душе у Петра Лукича скопилось много горечи и ему захотелось высказаться, назвав вещи своими именами. Я старался не пропустить ни одного слова из его монолога.
- Все печатные органы, газеты, журналы, издательства, как говорится, прихватизированы ловкими людьми и превратились в клановые или даже семейные предприятия, - о литературе на таких литпрядильнях, как правило, не думают и думать не могут. Как сказал в разговоре очень самобытный писатель, никто никого сейчас к своей кормушке и на десять верст не подпустит, каждый работает по собственным интересам: журнал "Москва", допустим, превращен главным редактором в "закрытую зону", а Геннадий Гусев в "Нашем современнике" тоже к своим зернышкам никого не допустит, самому бы хватило наклеваться. Так и в других местах.
И действительно, в литературе периода перестройки, а точнее разгрома России либералами, стали явно намечаться определенные литературные мафии. Говорить о буржуазно-сионистском крыле литературы нет смысла, тут все понятно и без разъяснений, кто кому горло перервет, тот и прав. Но броуновское движение захватывает и патриотическое крыло, - прохановское, ганичевское, куняевское, бородинское...
- Каждое из этих направлений или, точнее, группировок объявляет себя главным, народным. И все, разумеется, возводят себя в мученический сан патриотов, бескорыстных, русских и все вопиют о своей жертвенности во имя России и русского народа,. Однако многие, на глазах махрово обуржуазились, торопятся урвать свое, не отстать от времени, и это стремление приобретает иногда трагикомические формы - писатель ведь тоже человек и ничто человеческое ему не чуждо. Скажем, Станислав Куняев том за томом выдает на гора свои мемуары, не удержавшись от искушения выпятить себя на первое место в борьбе с сионизмом, якобы еще в советские времена, когда и самые простые слова "еврей", "русский", не говоря уж о их синонимах "жид", "великоросс" были под цепким идеологическим запретом...