Страница:
Эпидемия перестройки затуманила сознание некоторых мудрых и осторожных писателей. Леонид Леонов назвал ее начало "временем максимальной искренности" и только несколько лет спустя понял ее антинародную суть. "Нам предстоит необъятный труд по возвращению к жизни пошатнувшегося Отечества. Никакие предварительные сметы, планы, расчеты не могут охватить объем ожидающей нас деятельности: вернуть в урожайное состояние запущенные, зарастающие кустарником и сорняком, отравленные химией, все еще бездорожные, уже безлесные, зачастую даже безлюдные целые районы нашего некогда былинного Севера, ввиду бесперспективности именуемого нынче просто Нечерноземкой. Пребывают в полном запустении поля, оскверненные, обеспложенные, исполосованные самонадеянными фантастическими замыслами, которые стыдливо прячут у нас под маскировочными титлами вроде культа личности, волюнтаризма, застоя и, наконец, развитого социализма, позволяющего прикинуть в уме, во что выльется очередная, уже зловещая фаза нашего бытия (...)". И писатель продолжает: "После семидесяти лет пора и нам благоговейно, строго и вслух назвать свою путеводную и уже беззакатную звезду, единственно способную вдохновить наш народ на титанический подвиг воскрешенья бедствующей Отчизны - без чего охватившая нас апатия может последовательно переродиться в нетерпенье, отчаянье, в стихийные безрассудства и дальше по ступеням паденья. Священное, все еще полузапретное имя этой звезды давно на уме у всех - Россия".
Между тем по видеоканалу "Добрый вечер, Москва!" (28 октября 1989 г.) фантомы приплясывают:
Хорошо, что нет царя. Хорошо, что нет России. Хорошо, что Бога нет...
Стремительно нарастает кризис в духовной и культурной сферах. Один из основоположников советского кино Александр Зархи так характеризует современное кино: "Создатели фильмов разбежались в разные завлекательные зарубежно-кооперативные стороны, а уж тут каждый печется о себе, только о себе, и намертво заглох интерес друг к Другу, а главное, к общему делу. На "Мосфильме" воцарилась мертвечина губительной разобщенности, эгоистичной незаинтересованности в реанимации задыхающегося искусства кино". Вследствие этого кинозалы опустели. Пути оздоровления, или, точнее, оживления интереса к кино, начали искать в пропаганде низменных страстей, в сексе, потворствуя эпидемии безнравственности, щеголяя бездуховностью и аморальностью, унижением человеческого достоинства. "Что приносят зрителям фильмы хоть и снятые с добрыми намерениями, но эффектно демонстрирующие варианты насилия и издевательства над человеком? - восклицает Зархи. - Дурман беспредельного антигуманизма может стать не менее опасен, чем наркомания... Благотворная, наконец-то явленная свобода творчества унижается до удали вседозволенности, до предательства нравственности и любви... Подчас и серьезная, наболевшая тема пропитывается соусом порнографических забав, используя то, что давно заплесневело в западной кинематографии... А еще во многих фильмах - только бы не отстать от действительности, от улицы, от навыков молодежи - обильно смачно льется сквернословие... Это плевок на богатейшую выразительность и гибкость русского языка, на нашу культуру". Вывод кинорежиссера весьма неутешительный: "...грустно наблюдать, как, обретя с перестройкой свободу творчества, кинематографисты продают духовный мир зрителей, занимаясь кадроблудием. И в такой неблагополучный час!" Несомненно, драматизм окружающей обстановки как бы отторгнут от действия шустрых служителей кино.
Нищета духа, сексомания, скажем так, знаменующие собой распад человека, овладели умами не только режиссеров, но и критиков. Присутствие в кино секса является, по их мнению, свидетельством изящества и вкуса. Говоря о телевизионном фильме "Жизнь Клима Самгина", Л. Аннинский сокрушался: "У меня такое впечатление, что у Титова нет вкуса к эротике". "Теоретик" кино В. Дмитриев более категоричен и требователен к залихватскому торжеству плоти. "Нас (?) может ждать успех, если... отбросив трусость (!) и лицемерие, мы предложим зрителям высокий (?) эротизм, - вещает он. - Кино должно давать уроки... по одухотворению секса..." (Обратим внимание, как во всех этих высказываниях невинно путаются понятия "эротика" и "секс"!). Постепенно формируется "тонкий вкус", "высокий профессионализм" в трактовке подобных сцен. "...Чтобы владеть таким способом рассказа, - делится своим опытом актриса А. Плоткина, - нужно очень свободно ощущать себя по отношению к этой теме и знать ее... Но как для "наследников сталинской культуры", а если без шуток, то - русской православной, можно резко что-то открыть? Высветлить то, что всю жизнь считалось постыдным?.. Для эрот-актрисы необходим большой сексуальный опыт, без которого невозможна, по-моему, правдоподобная работа перед камерой..." Еще бы! Некто Т. Друбич глубокомысленно заключает: "Эротика, по-моему, очень детское и очень возвышенное чувство... Я думаю, что любая актриса может сняться в эротическом кино, если есть чувство вкуса, такта, а главное - талант..." Был бы спрос - "таланты" такого сорта найдутся. " точно - журнал "Смена" радостно оповещает юных читателей: героиня фильма "Маленькая Вера" - в исполнении молодой актрисы Наталии Негоды - "...отдается крупным планом со всем присущим ее характеру темпераментом и сексуальным опытом...". "Высокий" секс, пошлость, мат - разве это не удар по "наследникам сталинской культуры"? В сценарии по повести В. Кунина "Интердевочка" богатый набор похабщины. "Курочка в гнезде, а яйцо...", "пусть он... всех ленинградских потаскух перетрахает", "засранец", "затрахали, замучили, как Пол Пот Кампучию", "мне твои поздравления как зайцу триппер" и т. д.
В плачевном состоянии оказалась музыкальная культура, которую насилует рок. Растет тревога и за судьбу театра: катастрофически снижается профессиональный уровень театральных трупп. И не случайно. Отвергнув идеи большого искусства, унаследованного от XIX века, с его эстетическими и нравственными ценностями, нынешний театр встал на путь пропаганды физиологического натурализма и уступает только кинематографу. По части же духовной - он в глухом загоне. Главная причина скрыта глубоко - она в дефиците самого человека, отмечают искусствоведы, в распаде его цельности, в дегуманизации жизни... Это было начало разрушительного процесса.
* * *
И в этот период член Политбюро ЦК КПСС А. Н. Яковлев торжественно заявляет: наступило "счастливое, неповторимо счастливое время"1. Это торжество человека, предвкушающего свой триумф, победу, приближению которой отдано им много энергии и времени: подготовлены надежные люди в государственном и партийном аппарате, ждет сигнала к действию поднаторевшая в зарубежных вояжах и спеццентрах радикальная интеллигенция. Теперь можно и покуражиться. 14 марта 1990 года он безбоязненно бросает в лицо отягощенному безмыслием Верховному Совету СССР: "Мы взялись за ломку тысячелетней российской парадигмы несвободы". Об истинном облике этой "самой гнусной личности в истории России" (А. Зиновьев) мир узнает позже, но уже к концу 80-х начинает проявляться ее суть. В 1989 году в американском издательстве "Либерти" вышли две книги: "Русская идея и 2000-й год" Александра Янова и "Большой провал" Збигнева Бжезинского. Первый - в прошлом активный советский журналист, а ныне один из ярых русофобов в Америке; второй - последовательный антикоммунист, проживающий в одной стране с А. Яновым. Оба не скрывают своих антирусских убеждений, хотя есть разница в форме высказывания. Если Янов скор на расправу (о русских он иначе не мыслит как о фашистах), то Бжезинский скорее сдержан, в некотором смысле академичен. "Моя книга - о последнем кризисе коммунизма, - вещает он. - В ней дается описание и анализ прогрессирующего разложения и все нарастающей агонии как его системы, так и самого учения (...) останется в памяти людей прежде всего как самое необычное политическое и интеллектуальное заблуждение XX века". Подобные прорицания не новость - вот уже более века их оракулы выдают желаемое за действительное.
Нас интересует другое: оба русофоба обращаются к одному и тому же лицу, связывая с ним различные этапы развития нашего общества. Этот деятель - А. Н. Яковлев. Янов так рисует его образ конца 60-х - начала 70-х годов: "Яковлев уже с 1968 г. пытался превратить русофильство в объект политической борьбы наверху... Это он стоял за статьей в "Коммунисте". И заседание Секретариата ЦК, обсуждавшее аскапады "Молодой гвардии", тоже было делом его рук". В другом месте: "Яковлев развернул огромную, поистине устрашающую панораму проникновения русофильства во все области литературы и общественных наук... Никто не осмелился полемизировать с Яковлевым". В книге Збигнева Бжезинского - Яковлев конца 80-х таков: "...по сообщению "Правды" от " августа 1988 года, Александр Яковлев - член Политбюро, ответственный за чистоту марксистско-ленинского учения, - заявил, что в наше время "господствующей должна стать идеология хозяина", присовокупив, что "основной вопрос теории и практики хозяйственной деятельности сегодня соединение интересов. Есть интерес - человек горы свернет, нет его останется равнодушным".
Но для понимания природы явления следует оглянуться назад, восстановить в памяти страницы прошлого, поразмыслить над некоторыми речениями идеологов-теоретиков, в частности над статьей того, же Яковлева "Против антиисторизма", посвященной литературе и опубликованной в "Литературной газете" за 1972 год. Именно 1972 год, когда был нанесен официальный удар по русской культуре, явился годом генеральной репетиции перед внедрением в сознание советского общества идеологии нового мышления, т. е. отказе от духовных, культурных, национальных и государственных ценностей в пользу космополитической доктрины. Это была первая официальная, исходящая с кремлевских "сиятельных вершин", попытка превратить русофильство в объект политической борьбы в высших эшелонах власти Советского Союза.
Восславив успехи развитого социализма, в недрах которого "могла сложиться новая историческая общность - советский народ", автор статьи "Против антиисторизма" обрушился на писателей по случаю их низкого классового самосознания, а именно: "отсутствие четких классовых ориентиров", "упускает главный - классовый - критерий и в результате неизбежно попадает под власть схоластики", "забвение социально-классовых критериев", "классовые корни... консервативной идеологии" и т. д. и т. п. Это в наши дни, в изменившейся ситуации, можно спокойно и по-разному относиться к подобным лицемерным утверждениям, а в 1972 году обвинение в игнорировании "классового подхода", к тому же предъявленное партийным функционером высокого ранга, звучало как приговор: издательства выбрасывали из своих планов рукописи, журналы отказывались печатать, по месту службы учинялись унизительные проработки - всего не перескажешь. (Впрочем, более впечатляюще мог бы рассказать большой искусник по этой части, а в ту пору один из подельников Яковлева, то бишь "прорабов перестройки" в сфере культуры - цековский деятель Альберт Беляев. Переложив старую колотушку из одной руки в другую, он со знанием дела гвоздил по головам тех же русских интеллигентов, что и в начале семидесятых... Благо была у него "крепкая рука в высокой инстанции": в начале семидесятых Беляев тоже беспощадно предавал анафеме еретиков, то бишь отступников от "классового подхода".) Яковлев решил приструнить тех, кто своей нерасторопностью, угловатостью, а то и строптивостью выламывался из этой "исторической общности" и, таким образом, грубо разрушал радостную перспективу всей парадной картины. А поскольку не укладывались в нее прежде всего культуры русского, украинского и белорусского народов, то на них и обрушил он свой гнев.
Разумеется, самое большое недовольство вызвали у него русские писатели. Им-то и досталось, больше всех. За то, что "лелеют миф" о "мужицких истоках", т. е. возрождении русского крестьянства, за то, что "вздыхают по патриархальному укладу", что никак не могут расстаться с философским наследием ("с реакционными деятелями, как В. Розанов и К. Леонтьев"); за то, что одобряют взгляды таких защитников самодержавия, как Карамзин-историк и т. д. При этом огонь критики направлен на русское крестьянство и тех, кто смел о нем свое суждение иметь. В статье то выражается гнев в связи с решительным неприятием юродствования по поводу "мужицких истоков", то ведется "спор со сторонниками социальной патриархальщины", то клеймится "справный мужик" вкупе с "тоскливыми всхлипами", которые "выражают интерес к крестьянству", то заявляется, что "современный колхозник" с прошлой своей жизнью "без какого-либо сожаления расстался".
В чем тут дело? Автор стремился теоретически обосновать (ссылаясь на труды В. ". Ленина, из контекста которых он выхватывал необходимые ему цитаты) идею рабской сущности патриархального русского крестьянства. Поэтому-то с такой решительностью расправляется (именно - расправляется) с теми писателями, которые не могли согласиться с подобной "теорией".
Особую неприязнь вызывает у Яковлева славянофильство. Обвиняя славянофильство и "неопочвенничество" в консерватизме, он стремился поставить последнюю точку в вопросе исчезновения национального сознания, которое отныне должно именоваться "националистическим поветрием": "Одним из таких поветрий являются рассуждения о внеклассовом "национальном духе", "национальном характере". Это, считает он, не только объективистский подход к прошлому, но и "игнорирование или непонимание того решающего факта, что в нашей стране возникла новая историческая общность людей - советский народ".
Это не случайная оговорка - обвинение славянофилов и "неопочвенников" начала 70-х годов в игнорировании "исторической общности советских людей советский народ", Яковлеву уже в то время было известно, что именно русские становятся объектом беспрецедентного эксперимента по выведению новой человеческой общности, в которой национальное начало должно быть выхолощено и заменено принципиально иной категорией самосознания.
Как замечено, парадоксально, но это действительно так, - параллельно с духовным уничтожением русской нации набирал силу иной процесс подпитывание русофобии. "Создавался фантом "русской угрозы", истекающий кровью, погибающий русский народ якобы и представляет собою самую страшную опасность для всего остального мира, он и является душителем других народов. Действительно, нельзя сделать большего подарка палачу, чем объявить агрессором его жертву"2. Теперь об этом знают если не все, то многие, а в пору (1972 г.) "теоретического" лицемерия Яковлева это было ведомо немногим. Наивность и доверчивость русских никак не предполагала возможности столь грозной опасности, надвигающейся на них с "кремлевских сиятельных вершин".
Опасность подобных "теорий" не столько в их русофобской направленности, сколько в стремлении их авторов придать им некий идеологический принцип, которым якобы необходимо руководствоваться в практической деятельности. А это, как известно, неиссякаемый резервуар для спекулятивных воззрений - будь то в политике, науке либо художественном творчестве. По этим ложным вешкам, как правило, ориентируются те, кто заинтересован в извращении истины. Вот один из примеров. Если у Яковлева славянофильство носит "дворянский, помещичий характер", то у Анатолия Ананьева (роман "Скрижали и колокола", 1989) - это уже трупный яд, убивающий все живое в прошлом и настоящем. "Явление славянофильства... возникло у нас вследствие общего истощения" и упадка духа, - твердил один из твердолобых графоманов нашего времени. - Кроме того, огромную, если не первостепенную роль в этом сыграло полное отмежевание наше от Запада... В этих условиях неминуемо и должно было родиться славянофильство, выдвинувшее целью своей возрождение нации, в сущности, лишь прочнее заковало эту нацию, то есть русский народ, в порочный круг и выполнило тем самым (ретивее, может быть, чем даже православие) реакционнейшую по отношению к своему народу функцию. Оно, это славянофильство, лишь увеличило разрыв между европейскими народами и Россией... Тут-то и возникает вопрос: насколько движение это имеет корни в народе и какова конечная (и скрытая!) цель его? Оно - как сосуд с ядом: за внешней привлекательностью и красивой оболочкой таятся страдания и смерть".
Но ведь разговор, по сути, идет не о славянофилах - речь идет о России. Славянофильство лишь повод для очередного оплевывания русского народа: "Тот народ, которому есть чем гордиться и достижения которого очевидны всем, не думает и не ищет некоего в себе предмета для гордости, а тот, которому нечем гордиться и который в упадке, - ищет и выдумывает, чтобы как-то утешить себя". Так рассуждает герой романа, за плечами которого маячит фигура сочинителя, нашептывающего ему свои убеждения. "...Мы громогласно заявляем, - юродствует он, - что народ потерял нравственность, развратился, и это не слова, нет, нет, отнюдь не слова, а отсюда и вывод, что прекрасная сама по себе идея самоочищения, не подкрепленная политически и социально, может привести только к еще большему "освинячиванию"... к скотству и самоуничтожению..." ,
Вслед за Гроссманом ("Все течет") Ананьев твердит о рабской сущности русских, их исторической подозрительности и духовной пассивности, а сверх того (опять же русских, но уже наших современников!) объявляет, "что народ потерял нравственность, развратился", что ему присуща "национальная амбициозность", что мы переживаем общее истощение духа и т. д. и т. п. Правду сказать, подобные пассажи редко встретишь даже на нынешнем бойком публицистическом рынке. "...На протяжении более полутора столетий мы только и делаем, чтобы возбудить в русских людях (я имею в виду, разумеется, славянофильство) ненависть (!) ко всему европейскому, а теперь уже и заокеанскому: и к политике, и к экономике, и особенно к культуре, которая, мы уже не можем представить себе, не опустошала бы и не развращала людей. Хотя, к слову сказать (а в дальнейшем попытаемся поговорить и основательнее), не с тайной ли завистью, не с мучительной ли болью смотрим мы на обилие товаров и яств на загнивающем "ападе, смотрим и удивляемся уровнем (!) их нравственности, вытекающей из уровня и стабильности жизни?" Ах, эти русские, - суетится литературный пигмей, - они "всегда полны подозрительности, непонимания и глухоты". И еще: "...давайте посмотрим на дело с предельной реалистичностью и скажем себе, что для нас важнее национальная ли (и довольно сомнительная) амбициозность и аскетическое, с куском хлеба, квасом и луком существование, или та, в достатке и с крепкими семьями (и нравственностью в них), жизнь, о которой пока что дано только мечтать, наблюдая ее у других народов и государств?" Нет, это не капризы игривого воображения, но мировоззрение ослепленного ненавистью сочинителя Ананьева. Если присмотреться да поразмыслить, то не трудно понять: Ананьев и подобные ему переводят идеи А. Н. Яковлева на язык беллетристики - не более того.
Но вернемся к лукавому блюстителю непорочной чистоты большевистской идеологии в литературе. Во всей этой истории есть одна, быть может, самая трудно объяснимая сторона, вызывающая недоуменный вопрос: почему, по какой причине в самой образованной стране мира было безропотно воспринято беспрецедентное публичное унижение чести и достоинства лучших представителей русской культуры? (Ниже мы вернемся к этой проблеме.) Яковлев изрекал. "Распустились", "комплекс неполноценности" поразил литераторов: "Один тоскует по храмам и крестам, другой заливается плачем по лошадям, третий голосит по петухам". Эх, разобрало их! - подумает любитель "красных вымыслов". " опять же, продолжает на страницах "Литературной газеты" Яковлев - у одних "нет понимания элементарного", у других "давно набившие оскомину рассуждения" и "юродство" по поводу "мужицких истоков" и, представьте себе, даже "реакционных умонастроений"; а третьим, то бишь "новоявленным богоносцам", "полезно всегда помнить (...) тоскливые всхлипы отдельных ревнителей" и т. д. Восемнадцать лет спустя он Продолжал шельмовать русских писателей: "Возня в литературных подъездах", "разногласия творческие, методологические, содержательные опускаются до групповщины, доносительства, готовности изничтожить оппонента, приклеить ярлык, оболгать. Все это действительно гнусно". Досталось и "интеллигентствующим холопам", погрязшим в "мерзопакостной охоте за инакомыслием". Писателям же он приписал "мерзопакостные формы", "комплекс неполноценности", а сверх того крепнущее "людоедство" и "признаки политической возни"...3).
И на этот раз литературные полуклассики, а точнее те, чьи имена были на слуху, снесли плевки члена Политбюро ЦК КПСС. Отчего бы это? Ведь была полная возможность встать на защиту если не родной изящной словесности, то хотя бы человеческого достоинства. Нет, молчали. (Между прочим, в майском номере за 1990 год "Нашего современника" автор этих строк опубликовал аналитическую статью, в которой изобличил ложь и русофобию А. Н Яковлева. В заключении отмечалось: "Если т. Яковлев начнет воплощать свои замыслы на практике, то Россию ожидают трагические потрясения")4.
* * *
В начале девяностых на фоне всеобщего кризиса замаячил новый тип творческого интеллигента.- так называемый "демократически мыслящий писатель". Его главные особенности - русофобия и фанаберия. Цепкое обывательское мышление позволило подобным литераторам быстро приспособиться к новым условиям и постичь природу власти, которую не пугают ни моральная распущенность, ни бездарность, ни вопиющее невежество, если их прикрывает верноподданническая маска. Снедаемые страстью разрушать, крушить и уценять все что ни есть в чужой для них стране ("эта страна"), они растащили на куски даже собственную вотчину - Союз писателей, пытаясь воздвигнуть на его руинах сообщество единоверцев.
21 марта 1993 года за несколько месяцев до кровавых октябрьских событий в Москве прошла встреча "демократически мыслящей" интеллигенции с Ельциным, где была оказана единодушная поддержка карательным мерам. "Возьмите с собой свое мужество, - напутствовал президента Григорий Бакланов, - в стране воцаряется фашизм". ", как бы раскрывая суть баклановских стенаний, остряк-пародист Иванов восклицал: "Да, нам придется загнать коммунистов и вообще противников демократии на стадион в Лужниках. Но что поделаешь: с Советами пора кончать! Да, придется, и пострелять кое-кого". Под одобрительный шум присутствующих, в унисон воинственно настроенной интеллигентствующей публике прозвучало проклятие-эпитафия, принадлежащая перу поэтической дивы Екатерины Шевелевой:
Над кладбищем кружится воронье,
Над холмиком моим без обелиска,
Будь проклято рождение мое
В стране, где поощряется жулье.
Будь прокляты партийные вожди,
Спешившие захватывать бразды
Правления над судьбами планеты.
Будь проклята слепая беготня
По пресловутым коридорам власти,
Бессовестно лишавшая меня
Простого человеческого счастья.
Будь проклято самодовольство лжи
С ее рекламой показных артеков!
Будь проклят унизительный режим,
Нас разделивший на иуд и зэков!
В начале августа 1993 года в газете московских "апрелевцев" "Литературные новости" было напечатано письмо 38 литераторов, которое было послано Ельцину и "обратило на себя внимание". Спустя примерно месяц авторы письма были приглашены к Ельцину на застолье, явились Разгон, Приставкин, Юрий Давыдов, Рима Казакова, Рождественский, Афиногенов, Нуйкин, Оскоцкий, Ал. Иванов, Я. Костюковский, А. Дементьев и другие. Кто разбирается в "литкадрах", тому ясно, кто, какие люди пришли (для коих слово "русский" как красная тряпка для быка). Заметим, что это было незадолго до 3-4 октября, и выступления приглашенных весьма красноречивы в свете последовавших вскоре кровавых событий. Вот эти выступления в передаче "Литгазеты" (22 сентября 1993 г.).
Л. Разгон: "Нельзя сделать яичницу, не разбив яйца. Мы все время сидим в глубоко эшелонированной обороне".
А Нуйкин напомнил, что в офицерском уставе за промедление в бою полагаются большие наказания Это был прямой и оправданный упрек, и президент принял его.
Ю Черниченко напомнил, что весной мы агитировали перед референдумом, обещая людям осенние перевыборы парламента "Прошла осень, мы теперь не можем сказать, что выборы состоятся. Уверены ли мы, что сможем подготовить их зимой?" В конце его речи раздался вопрос президента - это и был пик встречи:
- А если я скажу, что в ноябре будут выборы? " подождал с усмешкой:
- Вы что же, думаете, обращение подписали просто так? Оно не осталось втуне"
М. Чудакова: "Надеюсь, что я выражаю умонастроение немалой части гуманитарной интеллигенции, которая поддерживала вас Борис Николаевич, на референдуме, но сегодня испытывает беспокойство. Мы ждем от вас в первую очередь решительности. Ради русской демократии сейчас надо проявить волю. К свободе надо дойти усилием. Противостояние легитимности само по себе не исчерпается - нужен прорыв! Сила не противоречит демократии - ей противоречит только насилие. Оно претит нам, и мы не допустим его - в любом случае. И еще одно. Не нужно бояться социального взрыва, которым постоянно пугают с разных сторон. Если бы этот взрыв, ведущий к гражданской войне, был реален, он давно бы уже случился! Присмотримся лучше к тому важнейшему факту, что его нет, что люди проявляют трезвость, выдержку, историческое чутье. К взрыву может привести только нерешительность - тогда на короткое время может прийти к власти третья сила, мы ее не потерпим. А решительные действия люди как раз поймут и поддержат... Действуйте, Борис Николаевич!" Так это было.
Между тем по видеоканалу "Добрый вечер, Москва!" (28 октября 1989 г.) фантомы приплясывают:
Хорошо, что нет царя. Хорошо, что нет России. Хорошо, что Бога нет...
Стремительно нарастает кризис в духовной и культурной сферах. Один из основоположников советского кино Александр Зархи так характеризует современное кино: "Создатели фильмов разбежались в разные завлекательные зарубежно-кооперативные стороны, а уж тут каждый печется о себе, только о себе, и намертво заглох интерес друг к Другу, а главное, к общему делу. На "Мосфильме" воцарилась мертвечина губительной разобщенности, эгоистичной незаинтересованности в реанимации задыхающегося искусства кино". Вследствие этого кинозалы опустели. Пути оздоровления, или, точнее, оживления интереса к кино, начали искать в пропаганде низменных страстей, в сексе, потворствуя эпидемии безнравственности, щеголяя бездуховностью и аморальностью, унижением человеческого достоинства. "Что приносят зрителям фильмы хоть и снятые с добрыми намерениями, но эффектно демонстрирующие варианты насилия и издевательства над человеком? - восклицает Зархи. - Дурман беспредельного антигуманизма может стать не менее опасен, чем наркомания... Благотворная, наконец-то явленная свобода творчества унижается до удали вседозволенности, до предательства нравственности и любви... Подчас и серьезная, наболевшая тема пропитывается соусом порнографических забав, используя то, что давно заплесневело в западной кинематографии... А еще во многих фильмах - только бы не отстать от действительности, от улицы, от навыков молодежи - обильно смачно льется сквернословие... Это плевок на богатейшую выразительность и гибкость русского языка, на нашу культуру". Вывод кинорежиссера весьма неутешительный: "...грустно наблюдать, как, обретя с перестройкой свободу творчества, кинематографисты продают духовный мир зрителей, занимаясь кадроблудием. И в такой неблагополучный час!" Несомненно, драматизм окружающей обстановки как бы отторгнут от действия шустрых служителей кино.
Нищета духа, сексомания, скажем так, знаменующие собой распад человека, овладели умами не только режиссеров, но и критиков. Присутствие в кино секса является, по их мнению, свидетельством изящества и вкуса. Говоря о телевизионном фильме "Жизнь Клима Самгина", Л. Аннинский сокрушался: "У меня такое впечатление, что у Титова нет вкуса к эротике". "Теоретик" кино В. Дмитриев более категоричен и требователен к залихватскому торжеству плоти. "Нас (?) может ждать успех, если... отбросив трусость (!) и лицемерие, мы предложим зрителям высокий (?) эротизм, - вещает он. - Кино должно давать уроки... по одухотворению секса..." (Обратим внимание, как во всех этих высказываниях невинно путаются понятия "эротика" и "секс"!). Постепенно формируется "тонкий вкус", "высокий профессионализм" в трактовке подобных сцен. "...Чтобы владеть таким способом рассказа, - делится своим опытом актриса А. Плоткина, - нужно очень свободно ощущать себя по отношению к этой теме и знать ее... Но как для "наследников сталинской культуры", а если без шуток, то - русской православной, можно резко что-то открыть? Высветлить то, что всю жизнь считалось постыдным?.. Для эрот-актрисы необходим большой сексуальный опыт, без которого невозможна, по-моему, правдоподобная работа перед камерой..." Еще бы! Некто Т. Друбич глубокомысленно заключает: "Эротика, по-моему, очень детское и очень возвышенное чувство... Я думаю, что любая актриса может сняться в эротическом кино, если есть чувство вкуса, такта, а главное - талант..." Был бы спрос - "таланты" такого сорта найдутся. " точно - журнал "Смена" радостно оповещает юных читателей: героиня фильма "Маленькая Вера" - в исполнении молодой актрисы Наталии Негоды - "...отдается крупным планом со всем присущим ее характеру темпераментом и сексуальным опытом...". "Высокий" секс, пошлость, мат - разве это не удар по "наследникам сталинской культуры"? В сценарии по повести В. Кунина "Интердевочка" богатый набор похабщины. "Курочка в гнезде, а яйцо...", "пусть он... всех ленинградских потаскух перетрахает", "засранец", "затрахали, замучили, как Пол Пот Кампучию", "мне твои поздравления как зайцу триппер" и т. д.
В плачевном состоянии оказалась музыкальная культура, которую насилует рок. Растет тревога и за судьбу театра: катастрофически снижается профессиональный уровень театральных трупп. И не случайно. Отвергнув идеи большого искусства, унаследованного от XIX века, с его эстетическими и нравственными ценностями, нынешний театр встал на путь пропаганды физиологического натурализма и уступает только кинематографу. По части же духовной - он в глухом загоне. Главная причина скрыта глубоко - она в дефиците самого человека, отмечают искусствоведы, в распаде его цельности, в дегуманизации жизни... Это было начало разрушительного процесса.
* * *
И в этот период член Политбюро ЦК КПСС А. Н. Яковлев торжественно заявляет: наступило "счастливое, неповторимо счастливое время"1. Это торжество человека, предвкушающего свой триумф, победу, приближению которой отдано им много энергии и времени: подготовлены надежные люди в государственном и партийном аппарате, ждет сигнала к действию поднаторевшая в зарубежных вояжах и спеццентрах радикальная интеллигенция. Теперь можно и покуражиться. 14 марта 1990 года он безбоязненно бросает в лицо отягощенному безмыслием Верховному Совету СССР: "Мы взялись за ломку тысячелетней российской парадигмы несвободы". Об истинном облике этой "самой гнусной личности в истории России" (А. Зиновьев) мир узнает позже, но уже к концу 80-х начинает проявляться ее суть. В 1989 году в американском издательстве "Либерти" вышли две книги: "Русская идея и 2000-й год" Александра Янова и "Большой провал" Збигнева Бжезинского. Первый - в прошлом активный советский журналист, а ныне один из ярых русофобов в Америке; второй - последовательный антикоммунист, проживающий в одной стране с А. Яновым. Оба не скрывают своих антирусских убеждений, хотя есть разница в форме высказывания. Если Янов скор на расправу (о русских он иначе не мыслит как о фашистах), то Бжезинский скорее сдержан, в некотором смысле академичен. "Моя книга - о последнем кризисе коммунизма, - вещает он. - В ней дается описание и анализ прогрессирующего разложения и все нарастающей агонии как его системы, так и самого учения (...) останется в памяти людей прежде всего как самое необычное политическое и интеллектуальное заблуждение XX века". Подобные прорицания не новость - вот уже более века их оракулы выдают желаемое за действительное.
Нас интересует другое: оба русофоба обращаются к одному и тому же лицу, связывая с ним различные этапы развития нашего общества. Этот деятель - А. Н. Яковлев. Янов так рисует его образ конца 60-х - начала 70-х годов: "Яковлев уже с 1968 г. пытался превратить русофильство в объект политической борьбы наверху... Это он стоял за статьей в "Коммунисте". И заседание Секретариата ЦК, обсуждавшее аскапады "Молодой гвардии", тоже было делом его рук". В другом месте: "Яковлев развернул огромную, поистине устрашающую панораму проникновения русофильства во все области литературы и общественных наук... Никто не осмелился полемизировать с Яковлевым". В книге Збигнева Бжезинского - Яковлев конца 80-х таков: "...по сообщению "Правды" от " августа 1988 года, Александр Яковлев - член Политбюро, ответственный за чистоту марксистско-ленинского учения, - заявил, что в наше время "господствующей должна стать идеология хозяина", присовокупив, что "основной вопрос теории и практики хозяйственной деятельности сегодня соединение интересов. Есть интерес - человек горы свернет, нет его останется равнодушным".
Но для понимания природы явления следует оглянуться назад, восстановить в памяти страницы прошлого, поразмыслить над некоторыми речениями идеологов-теоретиков, в частности над статьей того, же Яковлева "Против антиисторизма", посвященной литературе и опубликованной в "Литературной газете" за 1972 год. Именно 1972 год, когда был нанесен официальный удар по русской культуре, явился годом генеральной репетиции перед внедрением в сознание советского общества идеологии нового мышления, т. е. отказе от духовных, культурных, национальных и государственных ценностей в пользу космополитической доктрины. Это была первая официальная, исходящая с кремлевских "сиятельных вершин", попытка превратить русофильство в объект политической борьбы в высших эшелонах власти Советского Союза.
Восславив успехи развитого социализма, в недрах которого "могла сложиться новая историческая общность - советский народ", автор статьи "Против антиисторизма" обрушился на писателей по случаю их низкого классового самосознания, а именно: "отсутствие четких классовых ориентиров", "упускает главный - классовый - критерий и в результате неизбежно попадает под власть схоластики", "забвение социально-классовых критериев", "классовые корни... консервативной идеологии" и т. д. и т. п. Это в наши дни, в изменившейся ситуации, можно спокойно и по-разному относиться к подобным лицемерным утверждениям, а в 1972 году обвинение в игнорировании "классового подхода", к тому же предъявленное партийным функционером высокого ранга, звучало как приговор: издательства выбрасывали из своих планов рукописи, журналы отказывались печатать, по месту службы учинялись унизительные проработки - всего не перескажешь. (Впрочем, более впечатляюще мог бы рассказать большой искусник по этой части, а в ту пору один из подельников Яковлева, то бишь "прорабов перестройки" в сфере культуры - цековский деятель Альберт Беляев. Переложив старую колотушку из одной руки в другую, он со знанием дела гвоздил по головам тех же русских интеллигентов, что и в начале семидесятых... Благо была у него "крепкая рука в высокой инстанции": в начале семидесятых Беляев тоже беспощадно предавал анафеме еретиков, то бишь отступников от "классового подхода".) Яковлев решил приструнить тех, кто своей нерасторопностью, угловатостью, а то и строптивостью выламывался из этой "исторической общности" и, таким образом, грубо разрушал радостную перспективу всей парадной картины. А поскольку не укладывались в нее прежде всего культуры русского, украинского и белорусского народов, то на них и обрушил он свой гнев.
Разумеется, самое большое недовольство вызвали у него русские писатели. Им-то и досталось, больше всех. За то, что "лелеют миф" о "мужицких истоках", т. е. возрождении русского крестьянства, за то, что "вздыхают по патриархальному укладу", что никак не могут расстаться с философским наследием ("с реакционными деятелями, как В. Розанов и К. Леонтьев"); за то, что одобряют взгляды таких защитников самодержавия, как Карамзин-историк и т. д. При этом огонь критики направлен на русское крестьянство и тех, кто смел о нем свое суждение иметь. В статье то выражается гнев в связи с решительным неприятием юродствования по поводу "мужицких истоков", то ведется "спор со сторонниками социальной патриархальщины", то клеймится "справный мужик" вкупе с "тоскливыми всхлипами", которые "выражают интерес к крестьянству", то заявляется, что "современный колхозник" с прошлой своей жизнью "без какого-либо сожаления расстался".
В чем тут дело? Автор стремился теоретически обосновать (ссылаясь на труды В. ". Ленина, из контекста которых он выхватывал необходимые ему цитаты) идею рабской сущности патриархального русского крестьянства. Поэтому-то с такой решительностью расправляется (именно - расправляется) с теми писателями, которые не могли согласиться с подобной "теорией".
Особую неприязнь вызывает у Яковлева славянофильство. Обвиняя славянофильство и "неопочвенничество" в консерватизме, он стремился поставить последнюю точку в вопросе исчезновения национального сознания, которое отныне должно именоваться "националистическим поветрием": "Одним из таких поветрий являются рассуждения о внеклассовом "национальном духе", "национальном характере". Это, считает он, не только объективистский подход к прошлому, но и "игнорирование или непонимание того решающего факта, что в нашей стране возникла новая историческая общность людей - советский народ".
Это не случайная оговорка - обвинение славянофилов и "неопочвенников" начала 70-х годов в игнорировании "исторической общности советских людей советский народ", Яковлеву уже в то время было известно, что именно русские становятся объектом беспрецедентного эксперимента по выведению новой человеческой общности, в которой национальное начало должно быть выхолощено и заменено принципиально иной категорией самосознания.
Как замечено, парадоксально, но это действительно так, - параллельно с духовным уничтожением русской нации набирал силу иной процесс подпитывание русофобии. "Создавался фантом "русской угрозы", истекающий кровью, погибающий русский народ якобы и представляет собою самую страшную опасность для всего остального мира, он и является душителем других народов. Действительно, нельзя сделать большего подарка палачу, чем объявить агрессором его жертву"2. Теперь об этом знают если не все, то многие, а в пору (1972 г.) "теоретического" лицемерия Яковлева это было ведомо немногим. Наивность и доверчивость русских никак не предполагала возможности столь грозной опасности, надвигающейся на них с "кремлевских сиятельных вершин".
Опасность подобных "теорий" не столько в их русофобской направленности, сколько в стремлении их авторов придать им некий идеологический принцип, которым якобы необходимо руководствоваться в практической деятельности. А это, как известно, неиссякаемый резервуар для спекулятивных воззрений - будь то в политике, науке либо художественном творчестве. По этим ложным вешкам, как правило, ориентируются те, кто заинтересован в извращении истины. Вот один из примеров. Если у Яковлева славянофильство носит "дворянский, помещичий характер", то у Анатолия Ананьева (роман "Скрижали и колокола", 1989) - это уже трупный яд, убивающий все живое в прошлом и настоящем. "Явление славянофильства... возникло у нас вследствие общего истощения" и упадка духа, - твердил один из твердолобых графоманов нашего времени. - Кроме того, огромную, если не первостепенную роль в этом сыграло полное отмежевание наше от Запада... В этих условиях неминуемо и должно было родиться славянофильство, выдвинувшее целью своей возрождение нации, в сущности, лишь прочнее заковало эту нацию, то есть русский народ, в порочный круг и выполнило тем самым (ретивее, может быть, чем даже православие) реакционнейшую по отношению к своему народу функцию. Оно, это славянофильство, лишь увеличило разрыв между европейскими народами и Россией... Тут-то и возникает вопрос: насколько движение это имеет корни в народе и какова конечная (и скрытая!) цель его? Оно - как сосуд с ядом: за внешней привлекательностью и красивой оболочкой таятся страдания и смерть".
Но ведь разговор, по сути, идет не о славянофилах - речь идет о России. Славянофильство лишь повод для очередного оплевывания русского народа: "Тот народ, которому есть чем гордиться и достижения которого очевидны всем, не думает и не ищет некоего в себе предмета для гордости, а тот, которому нечем гордиться и который в упадке, - ищет и выдумывает, чтобы как-то утешить себя". Так рассуждает герой романа, за плечами которого маячит фигура сочинителя, нашептывающего ему свои убеждения. "...Мы громогласно заявляем, - юродствует он, - что народ потерял нравственность, развратился, и это не слова, нет, нет, отнюдь не слова, а отсюда и вывод, что прекрасная сама по себе идея самоочищения, не подкрепленная политически и социально, может привести только к еще большему "освинячиванию"... к скотству и самоуничтожению..." ,
Вслед за Гроссманом ("Все течет") Ананьев твердит о рабской сущности русских, их исторической подозрительности и духовной пассивности, а сверх того (опять же русских, но уже наших современников!) объявляет, "что народ потерял нравственность, развратился", что ему присуща "национальная амбициозность", что мы переживаем общее истощение духа и т. д. и т. п. Правду сказать, подобные пассажи редко встретишь даже на нынешнем бойком публицистическом рынке. "...На протяжении более полутора столетий мы только и делаем, чтобы возбудить в русских людях (я имею в виду, разумеется, славянофильство) ненависть (!) ко всему европейскому, а теперь уже и заокеанскому: и к политике, и к экономике, и особенно к культуре, которая, мы уже не можем представить себе, не опустошала бы и не развращала людей. Хотя, к слову сказать (а в дальнейшем попытаемся поговорить и основательнее), не с тайной ли завистью, не с мучительной ли болью смотрим мы на обилие товаров и яств на загнивающем "ападе, смотрим и удивляемся уровнем (!) их нравственности, вытекающей из уровня и стабильности жизни?" Ах, эти русские, - суетится литературный пигмей, - они "всегда полны подозрительности, непонимания и глухоты". И еще: "...давайте посмотрим на дело с предельной реалистичностью и скажем себе, что для нас важнее национальная ли (и довольно сомнительная) амбициозность и аскетическое, с куском хлеба, квасом и луком существование, или та, в достатке и с крепкими семьями (и нравственностью в них), жизнь, о которой пока что дано только мечтать, наблюдая ее у других народов и государств?" Нет, это не капризы игривого воображения, но мировоззрение ослепленного ненавистью сочинителя Ананьева. Если присмотреться да поразмыслить, то не трудно понять: Ананьев и подобные ему переводят идеи А. Н. Яковлева на язык беллетристики - не более того.
Но вернемся к лукавому блюстителю непорочной чистоты большевистской идеологии в литературе. Во всей этой истории есть одна, быть может, самая трудно объяснимая сторона, вызывающая недоуменный вопрос: почему, по какой причине в самой образованной стране мира было безропотно воспринято беспрецедентное публичное унижение чести и достоинства лучших представителей русской культуры? (Ниже мы вернемся к этой проблеме.) Яковлев изрекал. "Распустились", "комплекс неполноценности" поразил литераторов: "Один тоскует по храмам и крестам, другой заливается плачем по лошадям, третий голосит по петухам". Эх, разобрало их! - подумает любитель "красных вымыслов". " опять же, продолжает на страницах "Литературной газеты" Яковлев - у одних "нет понимания элементарного", у других "давно набившие оскомину рассуждения" и "юродство" по поводу "мужицких истоков" и, представьте себе, даже "реакционных умонастроений"; а третьим, то бишь "новоявленным богоносцам", "полезно всегда помнить (...) тоскливые всхлипы отдельных ревнителей" и т. д. Восемнадцать лет спустя он Продолжал шельмовать русских писателей: "Возня в литературных подъездах", "разногласия творческие, методологические, содержательные опускаются до групповщины, доносительства, готовности изничтожить оппонента, приклеить ярлык, оболгать. Все это действительно гнусно". Досталось и "интеллигентствующим холопам", погрязшим в "мерзопакостной охоте за инакомыслием". Писателям же он приписал "мерзопакостные формы", "комплекс неполноценности", а сверх того крепнущее "людоедство" и "признаки политической возни"...3).
И на этот раз литературные полуклассики, а точнее те, чьи имена были на слуху, снесли плевки члена Политбюро ЦК КПСС. Отчего бы это? Ведь была полная возможность встать на защиту если не родной изящной словесности, то хотя бы человеческого достоинства. Нет, молчали. (Между прочим, в майском номере за 1990 год "Нашего современника" автор этих строк опубликовал аналитическую статью, в которой изобличил ложь и русофобию А. Н Яковлева. В заключении отмечалось: "Если т. Яковлев начнет воплощать свои замыслы на практике, то Россию ожидают трагические потрясения")4.
* * *
В начале девяностых на фоне всеобщего кризиса замаячил новый тип творческого интеллигента.- так называемый "демократически мыслящий писатель". Его главные особенности - русофобия и фанаберия. Цепкое обывательское мышление позволило подобным литераторам быстро приспособиться к новым условиям и постичь природу власти, которую не пугают ни моральная распущенность, ни бездарность, ни вопиющее невежество, если их прикрывает верноподданническая маска. Снедаемые страстью разрушать, крушить и уценять все что ни есть в чужой для них стране ("эта страна"), они растащили на куски даже собственную вотчину - Союз писателей, пытаясь воздвигнуть на его руинах сообщество единоверцев.
21 марта 1993 года за несколько месяцев до кровавых октябрьских событий в Москве прошла встреча "демократически мыслящей" интеллигенции с Ельциным, где была оказана единодушная поддержка карательным мерам. "Возьмите с собой свое мужество, - напутствовал президента Григорий Бакланов, - в стране воцаряется фашизм". ", как бы раскрывая суть баклановских стенаний, остряк-пародист Иванов восклицал: "Да, нам придется загнать коммунистов и вообще противников демократии на стадион в Лужниках. Но что поделаешь: с Советами пора кончать! Да, придется, и пострелять кое-кого". Под одобрительный шум присутствующих, в унисон воинственно настроенной интеллигентствующей публике прозвучало проклятие-эпитафия, принадлежащая перу поэтической дивы Екатерины Шевелевой:
Над кладбищем кружится воронье,
Над холмиком моим без обелиска,
Будь проклято рождение мое
В стране, где поощряется жулье.
Будь прокляты партийные вожди,
Спешившие захватывать бразды
Правления над судьбами планеты.
Будь проклята слепая беготня
По пресловутым коридорам власти,
Бессовестно лишавшая меня
Простого человеческого счастья.
Будь проклято самодовольство лжи
С ее рекламой показных артеков!
Будь проклят унизительный режим,
Нас разделивший на иуд и зэков!
В начале августа 1993 года в газете московских "апрелевцев" "Литературные новости" было напечатано письмо 38 литераторов, которое было послано Ельцину и "обратило на себя внимание". Спустя примерно месяц авторы письма были приглашены к Ельцину на застолье, явились Разгон, Приставкин, Юрий Давыдов, Рима Казакова, Рождественский, Афиногенов, Нуйкин, Оскоцкий, Ал. Иванов, Я. Костюковский, А. Дементьев и другие. Кто разбирается в "литкадрах", тому ясно, кто, какие люди пришли (для коих слово "русский" как красная тряпка для быка). Заметим, что это было незадолго до 3-4 октября, и выступления приглашенных весьма красноречивы в свете последовавших вскоре кровавых событий. Вот эти выступления в передаче "Литгазеты" (22 сентября 1993 г.).
Л. Разгон: "Нельзя сделать яичницу, не разбив яйца. Мы все время сидим в глубоко эшелонированной обороне".
А Нуйкин напомнил, что в офицерском уставе за промедление в бою полагаются большие наказания Это был прямой и оправданный упрек, и президент принял его.
Ю Черниченко напомнил, что весной мы агитировали перед референдумом, обещая людям осенние перевыборы парламента "Прошла осень, мы теперь не можем сказать, что выборы состоятся. Уверены ли мы, что сможем подготовить их зимой?" В конце его речи раздался вопрос президента - это и был пик встречи:
- А если я скажу, что в ноябре будут выборы? " подождал с усмешкой:
- Вы что же, думаете, обращение подписали просто так? Оно не осталось втуне"
М. Чудакова: "Надеюсь, что я выражаю умонастроение немалой части гуманитарной интеллигенции, которая поддерживала вас Борис Николаевич, на референдуме, но сегодня испытывает беспокойство. Мы ждем от вас в первую очередь решительности. Ради русской демократии сейчас надо проявить волю. К свободе надо дойти усилием. Противостояние легитимности само по себе не исчерпается - нужен прорыв! Сила не противоречит демократии - ей противоречит только насилие. Оно претит нам, и мы не допустим его - в любом случае. И еще одно. Не нужно бояться социального взрыва, которым постоянно пугают с разных сторон. Если бы этот взрыв, ведущий к гражданской войне, был реален, он давно бы уже случился! Присмотримся лучше к тому важнейшему факту, что его нет, что люди проявляют трезвость, выдержку, историческое чутье. К взрыву может привести только нерешительность - тогда на короткое время может прийти к власти третья сила, мы ее не потерпим. А решительные действия люди как раз поймут и поддержат... Действуйте, Борис Николаевич!" Так это было.