Страница:
— А как же Вечный Город? — спросила Миранда.
— Возможно, он будет создан в далеком будущем; а вы как думаете?
— Кем? — спросил Пуг.
Накор пожал плечами.
— Не знаю, и в данный момент меня это не волнует. Быть может, ты сам, когда тебе стукнет тысяча лет, создашь его и отправишь назад, к началу времен, чтобы вам с Маркосом было откуда наблюдать рождение вселенной.
— Новорожденная вселенная и тысячелетние маги, — проворчал Доминик, начиная терять терпение.
Накор тронул его за руку.
— А почему бы и нет? Мы знаем, что путешествие сквозь время возможно. Кто знает, что такое время?
Все поглядели друг на друга, и каждый начал предлагать свой ответ, но скоро все замолчали.
— Время есть время, — сказал Доминик. — Оно отмечает ход событий.
— Нет, — сказал Накор. — Это люди отмечают ход событий. Времени на это плевать; оно просто есть. Но что оно есть? — Он радостно улыбнулся и сам же ответил:
— Время — это то, что не дает всему произойти одновременно.
Брови Пуга поползли вверх.
— Так в шаре все случалось одновременно?
— А потом вселенная изменилась! — с восторгом завопил Накор.
— Почему? — спросила Миранда.
Накор пожал плечами.
— Кто знает? Просто так было. Пуг, ты мне говорил, что, когда вы в последний раз нашли Маркоса, он начал сливаться с Саригом. Был ли он еще Маркосом или уже Саригом?
— На какое-то время и тем, и другим, но все еще главным образом Маркосом.
— Жаль, что я не могу спросить его: «Когда вы сливались, было у тебя ощущение, что ты перестаешь быть Маркосом?» — На мгновение Накор загрустил, но потом к нему вернулась улыбка. — Я думаю, можно смело утверждать, что чем больше ты становишься одним целым с богом, тем меньше остаешься собой.
— Кажется, я понимаю, — сказал Доминик.
— Что? — спросила Миранда.
— К чему этот чокнутый клонит. — Старый аббат постучал себя пальцем по голове. — Разум. Квинтэссенция божества, «все», которое он называет «материей». Если перед рождением вселенной происходило все одновременно, тогда все было всем. Никакого разделения.
— Да! — крикнул Накор, восхищенный догадливостью аббата.
— И вот, по причинам, которых мы никогда не узнаем, началось разделение целого. Это «рождение» вселенной стало для нее средством… — Глаза аббата расширились. — Это была вселенная, пытающаяся осознать себя!
Глаза Томаса сузились.
— Не улавливаю. Люди могут осознавать себя, как и другие разумные существа или боги, но вселенная… Она просто есть, и все.
— Нет, — сказал Накор. — Почему люди? Почему другие разумные существа?
— Я не знаю, — сказал Пуг.
Накор стал серьезен.
— Потому что обрести смертность для вселенной, для той материи, о которой я говорю, это средство постичь себя, осознать себя. Жизнь в любом проявлении
— эксперимент, проведенный вселенной, и каждый из нас возвращает ей знание о ней самой, когда умирает. Маркос сделал попытку стать одним целым с богом и узнал, что, утрачивая смертности, утрачиваешь и способность сознавать себя. Низшие боги меньше себя понимают, чем смертные, а высшие, готов держать пари, вообще не знают себя.
Доминик кивнул.
— Слеза Богов позволяет нашему ордену говорить с высшими богами. Это очень непросто. Мы редко пробуем это делать, а когда пробуем, чаще всего общение заканчивается ничем. — Старый аббат вздохнул. — Слеза — ценный дар, поскольку позволяет нам творить чудеса, которые убеждают верующих в том, что Ишап еще существует, и мы должны служить ему и готовить его возвращение, но даже природа того бога, которому мы поклоняемся, находится далеко за пределами нашего понимания.
Накор рассмеялся.
— Ну что ж, теперь, если эта вселенная была рождена в тот день, когда Маркос, Пуг и Томас все это видели, что это о ней говорит?
— Я не знаю, — признался Пуг.
— Она — ребенок, — сказал Накор.
Пуг засмеялся и долго не мог успокоиться.
— Вселенной несколько миллиардов лет, по моим подсчетам.
Накор пожал плечами.
— Для нее это может быть то же, что для нас пара лет, и что тогда?
— К чему вообще весь этот разговор? — сказала Миранда.
— Да, — сказал Томас. — Все это замечательно, но у нас еще уйма проблем, которые надо решить.
— Это верно, — кивнул Накор, — но чем больше мы узнаем о том, с чем мы столкнулись, тем больше у нас шансов их решить.
— Согласен, но с чего начать?
— Я спрашивал уже — почему мы думаем? Возможно, у меня есть кое-какая идея. — Накор сделал паузу и продолжал:
— Предположим на мгновение, что все во вселенной, все, что в ней было, есть и когда-либо будет, связано между собой.
— То есть мы сообща пользуемся чем-то одним? — спросил Доминик.
— Нет, не только; мы все одно целое. — Накор посмотрел на Миранду и Пуга.
— Вы называете это магией. Я — фокусами. — Он повернулся к Доминику. — Ты называешь это молитвой. Но все это — одно и то же, а именно…
— Ну? — поторопил Пуг.
— Вот тут я испытываю затруднение. Я не знаю, что это. Я называю это материей. — Накор вздохнул. — Это некая единая сущность, из которой состоит все.
— Можно назвать это духом, — предложил Доминик.
— Можно назвать это прачечной, — сухо сказала Миранда.
Накор засмеялся.
— Как бы там ни было, мы — часть этого, и это — часть нас.
Пуг помолчал немного.
— Так и с ума сойти недолго. Я чувствую, что я почти на грани понимания чего-то, но не могу ухватить.
— И какое это имеет отношение к тому, чтобы восстановить порядок?
— Любое. Никакого. Я не знаю, — покорно сказал Накор. — Просто это то, о чем я думаю.
— Многое из того, о чем ты говорил, похоже на то, что я когда-то знал, будучи Ашен-Шугаром, — заметил Томас.
— Надо думать, — кивнул Накор. — Вселенная — это живое существо непостижимой сложности и размеров. Если нет другого слова, назовите это богом. Возможно, Создатель. Я не знаю.
— Маркос называл его Прародителем, — сказал Томас.
— Отлично! — воскликнул Накор. — Бог-Прародитель, Единый над всеми, как ишапианцы называют Ишапа.
— Но ты же говоришь не об Ишапе, — сказал Доминик.
— Нет. Он, конечно, важный бог, но не Прародитель. Я вообще не думаю, что у этого Прародителя есть имя. Он просто есть. — Накор вздохнул. — Вы можете вообразить себе существо с миллиардами звезд в голове? У нас есть кровь и желчь, а у него — миры, кометы и разумные существа… Да все! — Накор был явно взволнован придуманным им самим образом, и Пуг, поглядев на Миранду, заметил, что она улыбается, потому что ее, как и его, позабавила восторженность этого странного человека. — Прародитель, если вам угодно, знает все, является всем, но он — ребенок. Как дети учатся?
Пуг, который когда-то растил детей, сказал:
— Они наблюдают, их поправляют родители, они подражают…
— Но, — перебил Накор, — если вы — Бог, и у вас нет ни Бога-Мамы ни Бога-Папы, как вам учиться?
Миранду развеселила такая постановка вопроса.
— Понятия не имею, — засмеялась она.
— Вы экспериментируете, — сказал Доминик.
— Да, — кивнул Накор, и его улыбка стала еще шире. — Вы пробуете. Вы создаете, например, людей и отпускаете их на волю, посмотреть, что из этого выйдет.
— Так мы что — космический театр кукол? — сказала Миранда.
— Нет, — ответил Накор. — Бог не смотрит, как мы пляшем на космической сцене, потому что бог — тоже марионетка.
— Ничего не понимаю, — признался Пуг.
— Вернемся к вопросу, почему мы думаем, — объяснил Накор. — Если бог — все, то есть разум, дух, мысль, действие, грязь, ветер, — он посмотрел на Миранду, — прачечная, все, что есть и что может быть, тогда каждая вещь, которой он является, должна иметь цель. Для чего служит жизнь? — задал он риторический вопрос. — Для развития мысли. А что такое мысль? Средство для осознания? Некий отрезок между физическим и духовным. А время? Отличный способ разделить вещи. И наконец, для чего служат люди, эльфы, драконы и все существа, которые мыслят?
— Для того, чтобы дух мог осознать себя? — предположил Доминик.
— Правильно! — воскликнул Накор. Казалось, он сейчас пустится в пляс. — Каждый раз, когда кто-нибудь из нас попадает в зал Лимс-Крагмы, мы делимся своим жизненным опытом с богом. Потом мы возвращаемся назад, и все повторяется снова и снова.
Миранду не убедили его рассуждения.
— Вы что же, хотите сказать, что мы живем во вселенной, где зло — такое же порождение бога, как и добро?
— Да, — сказал Накор. — Потому что бог не воспринимает это как добро или зло. Бог как раз пытается узнать, что есть добро и что есть зло. Для него это просто некие особенности поведения живых существ.
— Похоже, он тугодум, — сухо вставил Пуг.
— Нет, он просто очень большой! — возразил Накор. — Он получает уроки миллиард раз на дню, в миллиарде миров!
— Однажды мы с Пугом спросили Маркоса, что будет с нашей необъятной и сложной вселенной, если на одной маленькой планете выпустить валхеру. Он сказал нам, что после Войн Хаоса природа вселенной изменилась и что возрождение валхеру в Мидкемии изменит сложившийся порядок вещей.
— Я так не считаю, — сказал Накор. — О, то есть это, несомненно, было бы большим несчастьем для всей Мидкемии, но в конечном счете вселенная сама приведет себя в порядок. Бог учится. Конечно, миллиарды людей могут умереть, прежде чем случится то, что восстановит сложившийся порядок.
Миранда сказала:
— Все это звучит совершенно бессмысленно!
— С вашей точки зрения, наверное, так и есть, — сказал Накор. — Но мне приятно думать, что смысл в том, что мм учим бога поступать правильно — мы поправляем ребенка. Мы говорим ему, что за хорошее стоит бороться, что доброта лучше, чем ненависть, что созидание лучше, чем разрушение, и еще многое в этом роде.
— Как бы там ни было, — сказал Пуг, — для жителей Королевства это сейчас вопрос далеко не первостепенной важности.
— Накор прав, — сказал вдруг Кэлис. Все посмотрели на него. — Он только что помог мне понять, что должно быть сделано и почему я здесь.
— Почему же? — спросила Миранда.
Кэлис улыбнулся:
— Я должен открыть Камень Жизни.
— Спасибо, — сказал он и отбросил пустую бутылку.
Принц Патрик, Оуэн Грейлок и Манфред фон Даркмур сидели с Эриком за столом. В комнате собралось немало нобилей. Одни были одеты щегольски, другие, наоборот, были испачканы грязью и кровью, как Эрик.
Патрик сказал:
— Вы славно потрудились, учитывая скорость, с которой пал Крондор.
— Благодарю вас, ваше высочество, — сказал Эрик.
— Жаль только, что у нас не было побольше времени на подготовку, — вставил Грейлок.
— Времени никогда не бывает достаточно, — заметал Патрик. — Будем надеяться, что мы сделали все, чтобы остановить их здесь, в Даркмуре.
Вошел гонец и, отдав честь, вручил Грейлоку письмо. Оуэн развернул его и сказал:
— Плохие новости. Южных резервов у нас больше нет.
— Нет? — переспросил Патрик, в расстройстве ударив кулаком по столу. — Предполагалось, что они дождутся, пока вражеская армия пройдет, и ударят на нее с тыла. Что произошло?
Оуэн протянул свиток принцу, а для остальных пояснил:
— Кеш. Они переместили свою армию чуть южнее Дергана. Южное крыло врага и так было зажато слишком сильно, а когда на них навалились с фланга кешийцы, а с фронта — пигмеи, Королева повернула на север, наткнулась на наши укрепления и захватила их.
— И Кеш ввязался в войну? — спросил старый нобиль, которого Эрик не знал.
— Этого следовало ожидать, — сказал Патрик. — Если мы переживем эту войну, Кеш еще доставит нам немало хлопот.
— А как же лорд Сутерланд? — спросил нобиль. У него был очень усталый вид.
— Герцог Южных Болот мертв. Грегори, как и граф Лэндрета, погиб в бою. Господа, если это донесение верно, нам больше нечего надеяться на помощь с юга, — сказал Грейлок.
Один из щегольски одетых нобилей предложил:
— Может быть, нам стоит отступить к Малакз Кросс, ваше высочество?
Принц бросил на него уничтожающий взгляд и оставил эти слова без комментариев. Посмотрев на Эрика, он сказал:
— Господа, сквайры покажут вам ваши апартаменты. Там вас ждет чистая одежда и ванная. Через час буду рад видеть вас у себя на обеде. — Он встал. Вслед за ним поднялись остальные. — Продолжим обсуждение на рассвете. Утро вечера мудренее. — С этими словами он вышел из комнаты.
Манфред нагнал Эрика и Оуэна у двери.
— Ну, господа, похоже, сложилась неловкая ситуация.
Эрик кивнул.
— Я это понял еще на мосту.
— Осмелюсь напомнить вашей милости, что мы — люди принца, — сказал Оуэн.
Манфред только рукой махнул.
— Скажите это моей матери. — Он грустно улыбнулся. — Но лучше не говорить.
— Мы не можем заниматься делами и одновременно бегать от твоей мамаши, Манфред, — заметил Эрик.
— Эрик прав, — сказал Оуэн.
Манфред вздохнул.
— Ну-что ж. Оуэн, я велел нашему мечмастеру освободить для вас ваши прежние апартаменты; я подумал, что там вам будет удобнее. По правде говоря, здесь слишком много народу.
Оуэн улыбнулся.
— Готов поспорить. Перси от этого не в восторге.
— Ваш бывший помощник вообще ни от чего не бывает в восторге. Он родился с вытянутым лицом. — Повернувшись к Эрику, Манфред сказал:
— Твоя комната рядом с моей. Чем ближе ты будешь ко мне, тем меньше вероятность, что мать подошлет к тебе убийц.
Эрик с сомнением покачал головой.
— Герцог Джеймс хотел ее урезонить.
— Никто не в состоянии урезонить мою мать, — ответил Манфред. — Подозреваю, что еще до наступления ночи ты сам в этом убедишься. Теперь давай я тебя провожу. — Повернувшись к Грейлоку, Манфред сказал:
— Увидимся за ужином, Оуэн.
— Милорд, — поклонился Оуэн, и они втроем вышли из комнаты. Оуэн пошел в одну сторону, а Манфред повел Эрика в другую.
— Замок довольно большой, — сказал Манфред. — Здесь легко заблудиться. В случае чего спрашивай слуг, они покажут дорогу.
— Не знаю, надолго ли я здесь задержусь, — сказал Эрик. — Неизвестно, что мне поручат. Я заменял Кэлиса при отступлении, но теперь этот путь уже пройден.
— Наверняка что-нибудь в том же духе, — сказал сводный брат Эрика. — Похоже, ты неплохо справился. — Он окинул взглядом старинные своды замка. — Надеюсь, и я покажу себя не хуже, когда придет мое время.
— Покажешь, — сказал Эрик.
Они завернули за угол, и Эрик чуть не споткнулся. По коридору двигалась пышная процессия — пожилая женщина в парадном облачении, сопровождаемая двумя гвардейцами и несколькими фрейлинами. Увидев Манфреда, она остановилась, а когда она узнала Эрика, глаза ее чуть не вылезли из орбит.
— Ты! — прошипела она. — Ублюдок! Подлый убийца! — Она повернулась к ближайшему гвардейцу:
— Убить его!
Гвардеец ошеломленно переводил взгляд с Матильды, матери барона, на Манфреда, который жестом велел ему отойти. Наконец он кивнул барону и отступил на шаг.
— Матушка, — сказал Манфред, — все уже позади. Эрик помилован королем. Все, что было раньше, должно быть забыто.
— Никогда! — воскликнула старуха с ненавистью, которая поразила Эрика. Он, конечно, понимал, что она не любит его еще с тех пор, как Фрейда требовала от барона признать Эрика своим сыном, но не представлял себе, что это значит на самом деле. Никто из тех, с кем ему довелось сражаться, не смотрел на него с такой чистой, неприкрытой яростью, которой горели глаза Матильды фон Даркмур.
— Матушка! — снова сказал Манфред. — Довольно! Я приказываю вам остановиться!
Матильда устремила пристальный взгляд на сына, и Эрик вдруг понял, что ее ненависть распространяется не только на него одного. Она шагнула вперед, и на мгновение Эрик испугался, что она ударит сына. Скрипучим шепотом Матильда произнесла:
— Ты приказываешь мне? — Она смерила его взглядом. — Если бы ты был мужчиной, как твой брат, ты убил бы этого ублюдка. Если бы ты был хотя бы вполовину таким, как твой отец, ты бы женился и уже имел сына, а все претензии этого ублюдка ничего бы не значили. Ты хочешь, чтобы он тебя убил? Ты хочешь валяться в грязи, в то время как этот убийца будет отбирать у тебя титул? Ты…
— Мать! — взревел Манфред. — Хватит! — Он повернулся к гвардейцам:
— Проводите баронессу в ее апартаменты. — Матери он сказал:
— Если вы способны держать себя в руках, ждем вас к обеду, но если вы не в состоянии сохранять достоинство перед принцем Патриком, окажите нам любезность и отобедайте у себя. А теперь ступайте!
Манфред повернулся и пошел прочь. Эрик. пошел за ним, то и дело оглядываясь. Матильда не сводила с него глаз, и Эрик чувствовал, что каждую секунду она желает ему смерти.
Внимание Эрика было настолько приковано к ней, что он едва не сшиб с ног Манфреда после того, как завернул за угол.
— Прости за эту сцену, Эрик, — сказал ему Манфред.
— Такого я не мог даже представить. Я, конечно, понимаю, что…
— Понимаешь мать? Тогда ты первый, кому» это удалось. — Манфред показал вперед:
— Твоя комната там, в конце коридора. — Когда они с Эриком вошли, он пояснил:
— Я выбрал ее по двум причинам. — Он указал на окно. — Во-первых, вот запасной выход. А во-вторых, это одна из немногих комнат в замке, в которую не ведет потайной ход.
— Потайной ход?
— Их тут навалом, — сказал Манфред. — Этот замок много раз увеличивали с тех пор, как первый барон построил первую башню. На случай осады здесь были предусмотрены секретные выходы, а помещения, которые пристроили позже, снабжались потайными ходами, чтобы среди ночи господин мог навестить свою любимую служаночку. Некоторые из них довольно полезны, потому что слуги не путаются под ногами, но по большей части это заброшенные старые подземелья, годные лишь для того, чтобы шпионить за соседями или подсылать к ним убийц.
Эрик уселся на кресло в углу.
— Спасибо.
— На здоровье, — ответил Манфред. — Позволь предложить тебе принять ванну и переодеться. Я велю слугам немедленно принести горячей воды. Одежда в шкафу должна тебе подойти. — Он усмехнулся. — Она принадлежала отцу.
Эрик сказал:
— Тебе что, доставляет удовольствие злить свою мать?
Лицо Манфреда стало почти жестоким.
— Больше, чем ты можешь себе представить.
Эрик вздохнул.
— Я думал о том, что ты сказал мне о Стефане, когда приходил ко мне в тюрьму. Боюсь, я никогда не представлял себе, как это было тебе тяжело.
Манфред засмеялся.
— И никогда не представишь.
— Не обидишься, если я спрошу кое о чем?
— О чем?
— За что она ненавидит тебя? Я знаю, почему она меня ненавидит, но на тебя она смотрела точно так же.
— Об этом, братец, я тебе когда-нибудь расскажу, — сказал Манфред. — А может, не расскажу. Пока что давай просто считать, что она никогда не одобряла моего образа жизни. Пока я не был наследником титула, это было источником лишь мелких конфликтов. Но с тех пор, как Стефана… не стало, трения между нами значительно усилились.
— Извини, что спросил.
— Да ничего. Я понимаю твое любопытство. — Манфред повернулся к дверям. — И когда-нибудь я его удовлетворю. Не потому, что ты имеешь право знать, а потому что это доставит моей матери большое огорчение.
С улыбкой, которую Эрик мог охарактеризовать не иначе, как злобная, Манфред вышел из комнаты. Эрик сидел в ожидании слуг и едва не заснул, пока они постучали. Он сонно поднялся и открыл дверь. Шестеро слуг внесли ведра с горячей водой и большую медную лохань.
Эрик позволил двум слугам снять с себя сапоги, пока остальные наполняли лохань. Горячая вода притупила боль и немного сняла усталость. Эрик полежал немного, но, когда один из слуг надумал его помыть, резко сел прямо.
— Что-то не так, милорд?
— Я не лорд. Зовите меня «капитан», а вымыться я могу и сам, — сказал Эрик, забирая у него мочалку и мыло. — Вы свободны.
— Мы приготовим одежду, прежде чем уходить?
— Ах да, это было бы чудесно, — сказал Эрик, уже полностью проснувшись. Слуги ушли. Остался только тот, с кем он разговаривал, чтобы достать из шкафа одежду.
— Достать вам и сапоги, капитан?
— Нет, я надену свои.
— Тогда я попробую их отчистить, пока вы моетесь, сэр, — сказал слуга и вышел за дверь с сапогами, прежде чем Эрик успел возразить. Эрик пожал плечами и начал мыться всерьез. Он редко мог позволить себе такую роскошь, как горячая ванна, и к тому времени, когда вода остыла, чувствовал себя так, будто заново родился. Эрик подумал, что, когда закончится ужин, если только принц не созовет всех на очередное совещание, он вернется к себе и уснет как убитый.
Потом ему не понравилось это выражение, и Эрик решил, что будет спать чутко даже с запертой дверью. Он понятия не имел, сколько прошло времени, но не хотел опоздать на обед с принцем Крондорским. Эрик вытерся насухо и осмотрел одежду, которую приготовил слуга. Это оказались пара панталон лимонного цвета, светло-голубая рубашка и изящный плащ очень светлого серого цвета, почти белый. Эрик не стал надевать плащ и решил ограничиться панталонами и рубашкой. Когда он заканчивал одеваться, слуга открыл дверь:
— Ваши сапоги, капитан.
Эрик был поражен. За считанные минуты слуга умудрился соскоблить с них всю кровь и грязь и вернуть коже первоначальный блеск.
— Спасибо, — сказал Эрик, забирая сапоги.
— Я уберу ванну, пока вы обедаете? — спросил слуга.
— Да, — ответил Эрик, обуваясь. Слуга ушел, а Эрик провел рукой по подбородку. Он пожалел, что не попросил бритву, но потом решил, что лучше явиться заросшим, чем заставлять ждать принца Крондорского.
Выйдя в коридор, Эрик повернул за угол и увидел у дверей комнаты, где проводилось совещание, двух гвардейцев. Он спросил у них, как пройти в обеденный зал, и один из гвардейцев, отдав ему честь, сказал:
— Я отведу вас, капитан.
Эрик кивнул, и они пошли через лабиринт коридоров, в ту часть замка, которая, как предположил Эрик, осталась еще от первой крепости или была пристроена почти в то же время, поскольку обеденный зал оказался на удивление маленьким. Там стоял квадратный стол на двенадцать персон, и больше места практически не оставалось. Если бы все присутствующие решили вдруг одновременно встать и пройтись по залу, началась бы всеобщая свалка. Эрик кивнул нескольким нобилям, которых знал еще по Крондору. Другие, делая вид, что поглощены беседой, подчеркнуто не замечали его присутствия. Оуэн, который был уже здесь, помахал рукой, подзывая Эрика.
Эрик обошел стол и увидел, что рядом с Грейлоком три места пустуют.
— Садись сюда, — сказал Оуэн, указывая на кресло слева от себя. Похлопав рукой по креслу справа, он добавил:
— Здесь сядет принц.
Только сейчас Эрик заметил, что все нобили за столом смотрят на него, и смутился. Герцоги и графы, бароны и сквайры — все были усажены на гораздо менее почетные места. Он понимал, что человек, сидящий рядом с принцем, становится объектом дворцовых интриг, и вдруг пожалел, что не занял место напротив, в дальнем конце стола.
Через несколько минут дверь открылась, и Эрик увидел принца Патрика. Все встали и почтительно склонили головы.
Вслед за принцем вошел барон Манфред в сопровождении своей матери.
Принц подошел к своему месту в центре стола, а Манфред встал по правую руку от него. Матильда направилась к своему креслу, но, увидев Эрика, остановилась:
— Я не буду сидеть за одним столом с убийцей моего сына!
— Тогда, сударыня, вы будете обедать в одиночестве, — сказал Манфред и кивком приказал гвардейцам проводить его мать к ней в апартаменты. Она повернулась и молча вышла из зала.
Нобили, стоя, тихо переговаривались, пока принц многозначительно не откашлялся.
— Не начать ли нам? — спросил он.
Манфред поклонился, и принц сел. Все остальные последовали его примеру.
Еда была выше всяких похвал, а вино лучше любого, которое Эрику доводилось пробовать. Усталость отчасти притупила его внимание, и Эрику приходилось ловить каждое слово, сказанное за столом, поскольку речь зашла о предстоящем сражении.
Кто-то заметил, что северный фланг держится прочно, поэтому есть смысл часть войск перекинуть в Даркмур. Принц выслушал это предложение и сказал:
— Это было бы неразумно. Нельзя быть уверенным, что враг не вернется туда на следующий день.
За столом начали высказываться предположения относительно надвигающейся угрозы, и через некоторое время принц Патрик сказал:
— Капитан фон Даркмур, вы чаще, чем любой из присутствующих, встречались с врагом. Чего нам ожидать?
Все взгляды обратились на Эрика. Он посмотрел на Грейлока, и тот чуть заметно кивнул. Эрик прокашлялся и сказал:
— Вероятно, от полутора сотен тысяч до ста семидесяти пяти тысяч солдат сосредоточится под стенами города и вдоль всего хребта Кошмара.
— Когда? — спросил богато одетый вельможа.
— В любое время, — ответил Эрик. — Хоть завтра.
Вельможа побледнел:
— Возможно, ваше высочество, нам стоит призвать Восточную армию. Они как раз встали лагерем в холмах на востоке.
— Восточная армия будет вызвана, когда я решу, — сказал принц и поглядел на Эрика. — С кем нам предстоит биться?
Эрик знал, что принц читал каждое донесение, присланное Кэли-сом из Новиндуса, — и во время правления Аруты, его деда, и во время правления Николаса, его дяди, и в последний раз. Эрик не раз говорил с принцем об этом и понимал, что этот вопрос задан для присутствующих здесь нобилей, которые не бывали в сражении.
— Возможно, он будет создан в далеком будущем; а вы как думаете?
— Кем? — спросил Пуг.
Накор пожал плечами.
— Не знаю, и в данный момент меня это не волнует. Быть может, ты сам, когда тебе стукнет тысяча лет, создашь его и отправишь назад, к началу времен, чтобы вам с Маркосом было откуда наблюдать рождение вселенной.
— Новорожденная вселенная и тысячелетние маги, — проворчал Доминик, начиная терять терпение.
Накор тронул его за руку.
— А почему бы и нет? Мы знаем, что путешествие сквозь время возможно. Кто знает, что такое время?
Все поглядели друг на друга, и каждый начал предлагать свой ответ, но скоро все замолчали.
— Время есть время, — сказал Доминик. — Оно отмечает ход событий.
— Нет, — сказал Накор. — Это люди отмечают ход событий. Времени на это плевать; оно просто есть. Но что оно есть? — Он радостно улыбнулся и сам же ответил:
— Время — это то, что не дает всему произойти одновременно.
Брови Пуга поползли вверх.
— Так в шаре все случалось одновременно?
— А потом вселенная изменилась! — с восторгом завопил Накор.
— Почему? — спросила Миранда.
Накор пожал плечами.
— Кто знает? Просто так было. Пуг, ты мне говорил, что, когда вы в последний раз нашли Маркоса, он начал сливаться с Саригом. Был ли он еще Маркосом или уже Саригом?
— На какое-то время и тем, и другим, но все еще главным образом Маркосом.
— Жаль, что я не могу спросить его: «Когда вы сливались, было у тебя ощущение, что ты перестаешь быть Маркосом?» — На мгновение Накор загрустил, но потом к нему вернулась улыбка. — Я думаю, можно смело утверждать, что чем больше ты становишься одним целым с богом, тем меньше остаешься собой.
— Кажется, я понимаю, — сказал Доминик.
— Что? — спросила Миранда.
— К чему этот чокнутый клонит. — Старый аббат постучал себя пальцем по голове. — Разум. Квинтэссенция божества, «все», которое он называет «материей». Если перед рождением вселенной происходило все одновременно, тогда все было всем. Никакого разделения.
— Да! — крикнул Накор, восхищенный догадливостью аббата.
— И вот, по причинам, которых мы никогда не узнаем, началось разделение целого. Это «рождение» вселенной стало для нее средством… — Глаза аббата расширились. — Это была вселенная, пытающаяся осознать себя!
Глаза Томаса сузились.
— Не улавливаю. Люди могут осознавать себя, как и другие разумные существа или боги, но вселенная… Она просто есть, и все.
— Нет, — сказал Накор. — Почему люди? Почему другие разумные существа?
— Я не знаю, — сказал Пуг.
Накор стал серьезен.
— Потому что обрести смертность для вселенной, для той материи, о которой я говорю, это средство постичь себя, осознать себя. Жизнь в любом проявлении
— эксперимент, проведенный вселенной, и каждый из нас возвращает ей знание о ней самой, когда умирает. Маркос сделал попытку стать одним целым с богом и узнал, что, утрачивая смертности, утрачиваешь и способность сознавать себя. Низшие боги меньше себя понимают, чем смертные, а высшие, готов держать пари, вообще не знают себя.
Доминик кивнул.
— Слеза Богов позволяет нашему ордену говорить с высшими богами. Это очень непросто. Мы редко пробуем это делать, а когда пробуем, чаще всего общение заканчивается ничем. — Старый аббат вздохнул. — Слеза — ценный дар, поскольку позволяет нам творить чудеса, которые убеждают верующих в том, что Ишап еще существует, и мы должны служить ему и готовить его возвращение, но даже природа того бога, которому мы поклоняемся, находится далеко за пределами нашего понимания.
Накор рассмеялся.
— Ну что ж, теперь, если эта вселенная была рождена в тот день, когда Маркос, Пуг и Томас все это видели, что это о ней говорит?
— Я не знаю, — признался Пуг.
— Она — ребенок, — сказал Накор.
Пуг засмеялся и долго не мог успокоиться.
— Вселенной несколько миллиардов лет, по моим подсчетам.
Накор пожал плечами.
— Для нее это может быть то же, что для нас пара лет, и что тогда?
— К чему вообще весь этот разговор? — сказала Миранда.
— Да, — сказал Томас. — Все это замечательно, но у нас еще уйма проблем, которые надо решить.
— Это верно, — кивнул Накор, — но чем больше мы узнаем о том, с чем мы столкнулись, тем больше у нас шансов их решить.
— Согласен, но с чего начать?
— Я спрашивал уже — почему мы думаем? Возможно, у меня есть кое-какая идея. — Накор сделал паузу и продолжал:
— Предположим на мгновение, что все во вселенной, все, что в ней было, есть и когда-либо будет, связано между собой.
— То есть мы сообща пользуемся чем-то одним? — спросил Доминик.
— Нет, не только; мы все одно целое. — Накор посмотрел на Миранду и Пуга.
— Вы называете это магией. Я — фокусами. — Он повернулся к Доминику. — Ты называешь это молитвой. Но все это — одно и то же, а именно…
— Ну? — поторопил Пуг.
— Вот тут я испытываю затруднение. Я не знаю, что это. Я называю это материей. — Накор вздохнул. — Это некая единая сущность, из которой состоит все.
— Можно назвать это духом, — предложил Доминик.
— Можно назвать это прачечной, — сухо сказала Миранда.
Накор засмеялся.
— Как бы там ни было, мы — часть этого, и это — часть нас.
Пуг помолчал немного.
— Так и с ума сойти недолго. Я чувствую, что я почти на грани понимания чего-то, но не могу ухватить.
— И какое это имеет отношение к тому, чтобы восстановить порядок?
— Любое. Никакого. Я не знаю, — покорно сказал Накор. — Просто это то, о чем я думаю.
— Многое из того, о чем ты говорил, похоже на то, что я когда-то знал, будучи Ашен-Шугаром, — заметил Томас.
— Надо думать, — кивнул Накор. — Вселенная — это живое существо непостижимой сложности и размеров. Если нет другого слова, назовите это богом. Возможно, Создатель. Я не знаю.
— Маркос называл его Прародителем, — сказал Томас.
— Отлично! — воскликнул Накор. — Бог-Прародитель, Единый над всеми, как ишапианцы называют Ишапа.
— Но ты же говоришь не об Ишапе, — сказал Доминик.
— Нет. Он, конечно, важный бог, но не Прародитель. Я вообще не думаю, что у этого Прародителя есть имя. Он просто есть. — Накор вздохнул. — Вы можете вообразить себе существо с миллиардами звезд в голове? У нас есть кровь и желчь, а у него — миры, кометы и разумные существа… Да все! — Накор был явно взволнован придуманным им самим образом, и Пуг, поглядев на Миранду, заметил, что она улыбается, потому что ее, как и его, позабавила восторженность этого странного человека. — Прародитель, если вам угодно, знает все, является всем, но он — ребенок. Как дети учатся?
Пуг, который когда-то растил детей, сказал:
— Они наблюдают, их поправляют родители, они подражают…
— Но, — перебил Накор, — если вы — Бог, и у вас нет ни Бога-Мамы ни Бога-Папы, как вам учиться?
Миранду развеселила такая постановка вопроса.
— Понятия не имею, — засмеялась она.
— Вы экспериментируете, — сказал Доминик.
— Да, — кивнул Накор, и его улыбка стала еще шире. — Вы пробуете. Вы создаете, например, людей и отпускаете их на волю, посмотреть, что из этого выйдет.
— Так мы что — космический театр кукол? — сказала Миранда.
— Нет, — ответил Накор. — Бог не смотрит, как мы пляшем на космической сцене, потому что бог — тоже марионетка.
— Ничего не понимаю, — признался Пуг.
— Вернемся к вопросу, почему мы думаем, — объяснил Накор. — Если бог — все, то есть разум, дух, мысль, действие, грязь, ветер, — он посмотрел на Миранду, — прачечная, все, что есть и что может быть, тогда каждая вещь, которой он является, должна иметь цель. Для чего служит жизнь? — задал он риторический вопрос. — Для развития мысли. А что такое мысль? Средство для осознания? Некий отрезок между физическим и духовным. А время? Отличный способ разделить вещи. И наконец, для чего служат люди, эльфы, драконы и все существа, которые мыслят?
— Для того, чтобы дух мог осознать себя? — предположил Доминик.
— Правильно! — воскликнул Накор. Казалось, он сейчас пустится в пляс. — Каждый раз, когда кто-нибудь из нас попадает в зал Лимс-Крагмы, мы делимся своим жизненным опытом с богом. Потом мы возвращаемся назад, и все повторяется снова и снова.
Миранду не убедили его рассуждения.
— Вы что же, хотите сказать, что мы живем во вселенной, где зло — такое же порождение бога, как и добро?
— Да, — сказал Накор. — Потому что бог не воспринимает это как добро или зло. Бог как раз пытается узнать, что есть добро и что есть зло. Для него это просто некие особенности поведения живых существ.
— Похоже, он тугодум, — сухо вставил Пуг.
— Нет, он просто очень большой! — возразил Накор. — Он получает уроки миллиард раз на дню, в миллиарде миров!
— Однажды мы с Пугом спросили Маркоса, что будет с нашей необъятной и сложной вселенной, если на одной маленькой планете выпустить валхеру. Он сказал нам, что после Войн Хаоса природа вселенной изменилась и что возрождение валхеру в Мидкемии изменит сложившийся порядок вещей.
— Я так не считаю, — сказал Накор. — О, то есть это, несомненно, было бы большим несчастьем для всей Мидкемии, но в конечном счете вселенная сама приведет себя в порядок. Бог учится. Конечно, миллиарды людей могут умереть, прежде чем случится то, что восстановит сложившийся порядок.
Миранда сказала:
— Все это звучит совершенно бессмысленно!
— С вашей точки зрения, наверное, так и есть, — сказал Накор. — Но мне приятно думать, что смысл в том, что мм учим бога поступать правильно — мы поправляем ребенка. Мы говорим ему, что за хорошее стоит бороться, что доброта лучше, чем ненависть, что созидание лучше, чем разрушение, и еще многое в этом роде.
— Как бы там ни было, — сказал Пуг, — для жителей Королевства это сейчас вопрос далеко не первостепенной важности.
— Накор прав, — сказал вдруг Кэлис. Все посмотрели на него. — Он только что помог мне понять, что должно быть сделано и почему я здесь.
— Почему же? — спросила Миранда.
Кэлис улыбнулся:
— Я должен открыть Камень Жизни.
***
Эрик осушил кубок. Охлажденное белое вино было обычно для этой части герцогства.— Спасибо, — сказал он и отбросил пустую бутылку.
Принц Патрик, Оуэн Грейлок и Манфред фон Даркмур сидели с Эриком за столом. В комнате собралось немало нобилей. Одни были одеты щегольски, другие, наоборот, были испачканы грязью и кровью, как Эрик.
Патрик сказал:
— Вы славно потрудились, учитывая скорость, с которой пал Крондор.
— Благодарю вас, ваше высочество, — сказал Эрик.
— Жаль только, что у нас не было побольше времени на подготовку, — вставил Грейлок.
— Времени никогда не бывает достаточно, — заметал Патрик. — Будем надеяться, что мы сделали все, чтобы остановить их здесь, в Даркмуре.
Вошел гонец и, отдав честь, вручил Грейлоку письмо. Оуэн развернул его и сказал:
— Плохие новости. Южных резервов у нас больше нет.
— Нет? — переспросил Патрик, в расстройстве ударив кулаком по столу. — Предполагалось, что они дождутся, пока вражеская армия пройдет, и ударят на нее с тыла. Что произошло?
Оуэн протянул свиток принцу, а для остальных пояснил:
— Кеш. Они переместили свою армию чуть южнее Дергана. Южное крыло врага и так было зажато слишком сильно, а когда на них навалились с фланга кешийцы, а с фронта — пигмеи, Королева повернула на север, наткнулась на наши укрепления и захватила их.
— И Кеш ввязался в войну? — спросил старый нобиль, которого Эрик не знал.
— Этого следовало ожидать, — сказал Патрик. — Если мы переживем эту войну, Кеш еще доставит нам немало хлопот.
— А как же лорд Сутерланд? — спросил нобиль. У него был очень усталый вид.
— Герцог Южных Болот мертв. Грегори, как и граф Лэндрета, погиб в бою. Господа, если это донесение верно, нам больше нечего надеяться на помощь с юга, — сказал Грейлок.
Один из щегольски одетых нобилей предложил:
— Может быть, нам стоит отступить к Малакз Кросс, ваше высочество?
Принц бросил на него уничтожающий взгляд и оставил эти слова без комментариев. Посмотрев на Эрика, он сказал:
— Господа, сквайры покажут вам ваши апартаменты. Там вас ждет чистая одежда и ванная. Через час буду рад видеть вас у себя на обеде. — Он встал. Вслед за ним поднялись остальные. — Продолжим обсуждение на рассвете. Утро вечера мудренее. — С этими словами он вышел из комнаты.
Манфред нагнал Эрика и Оуэна у двери.
— Ну, господа, похоже, сложилась неловкая ситуация.
Эрик кивнул.
— Я это понял еще на мосту.
— Осмелюсь напомнить вашей милости, что мы — люди принца, — сказал Оуэн.
Манфред только рукой махнул.
— Скажите это моей матери. — Он грустно улыбнулся. — Но лучше не говорить.
— Мы не можем заниматься делами и одновременно бегать от твоей мамаши, Манфред, — заметил Эрик.
— Эрик прав, — сказал Оуэн.
Манфред вздохнул.
— Ну-что ж. Оуэн, я велел нашему мечмастеру освободить для вас ваши прежние апартаменты; я подумал, что там вам будет удобнее. По правде говоря, здесь слишком много народу.
Оуэн улыбнулся.
— Готов поспорить. Перси от этого не в восторге.
— Ваш бывший помощник вообще ни от чего не бывает в восторге. Он родился с вытянутым лицом. — Повернувшись к Эрику, Манфред сказал:
— Твоя комната рядом с моей. Чем ближе ты будешь ко мне, тем меньше вероятность, что мать подошлет к тебе убийц.
Эрик с сомнением покачал головой.
— Герцог Джеймс хотел ее урезонить.
— Никто не в состоянии урезонить мою мать, — ответил Манфред. — Подозреваю, что еще до наступления ночи ты сам в этом убедишься. Теперь давай я тебя провожу. — Повернувшись к Грейлоку, Манфред сказал:
— Увидимся за ужином, Оуэн.
— Милорд, — поклонился Оуэн, и они втроем вышли из комнаты. Оуэн пошел в одну сторону, а Манфред повел Эрика в другую.
— Замок довольно большой, — сказал Манфред. — Здесь легко заблудиться. В случае чего спрашивай слуг, они покажут дорогу.
— Не знаю, надолго ли я здесь задержусь, — сказал Эрик. — Неизвестно, что мне поручат. Я заменял Кэлиса при отступлении, но теперь этот путь уже пройден.
— Наверняка что-нибудь в том же духе, — сказал сводный брат Эрика. — Похоже, ты неплохо справился. — Он окинул взглядом старинные своды замка. — Надеюсь, и я покажу себя не хуже, когда придет мое время.
— Покажешь, — сказал Эрик.
Они завернули за угол, и Эрик чуть не споткнулся. По коридору двигалась пышная процессия — пожилая женщина в парадном облачении, сопровождаемая двумя гвардейцами и несколькими фрейлинами. Увидев Манфреда, она остановилась, а когда она узнала Эрика, глаза ее чуть не вылезли из орбит.
— Ты! — прошипела она. — Ублюдок! Подлый убийца! — Она повернулась к ближайшему гвардейцу:
— Убить его!
Гвардеец ошеломленно переводил взгляд с Матильды, матери барона, на Манфреда, который жестом велел ему отойти. Наконец он кивнул барону и отступил на шаг.
— Матушка, — сказал Манфред, — все уже позади. Эрик помилован королем. Все, что было раньше, должно быть забыто.
— Никогда! — воскликнула старуха с ненавистью, которая поразила Эрика. Он, конечно, понимал, что она не любит его еще с тех пор, как Фрейда требовала от барона признать Эрика своим сыном, но не представлял себе, что это значит на самом деле. Никто из тех, с кем ему довелось сражаться, не смотрел на него с такой чистой, неприкрытой яростью, которой горели глаза Матильды фон Даркмур.
— Матушка! — снова сказал Манфред. — Довольно! Я приказываю вам остановиться!
Матильда устремила пристальный взгляд на сына, и Эрик вдруг понял, что ее ненависть распространяется не только на него одного. Она шагнула вперед, и на мгновение Эрик испугался, что она ударит сына. Скрипучим шепотом Матильда произнесла:
— Ты приказываешь мне? — Она смерила его взглядом. — Если бы ты был мужчиной, как твой брат, ты убил бы этого ублюдка. Если бы ты был хотя бы вполовину таким, как твой отец, ты бы женился и уже имел сына, а все претензии этого ублюдка ничего бы не значили. Ты хочешь, чтобы он тебя убил? Ты хочешь валяться в грязи, в то время как этот убийца будет отбирать у тебя титул? Ты…
— Мать! — взревел Манфред. — Хватит! — Он повернулся к гвардейцам:
— Проводите баронессу в ее апартаменты. — Матери он сказал:
— Если вы способны держать себя в руках, ждем вас к обеду, но если вы не в состоянии сохранять достоинство перед принцем Патриком, окажите нам любезность и отобедайте у себя. А теперь ступайте!
Манфред повернулся и пошел прочь. Эрик. пошел за ним, то и дело оглядываясь. Матильда не сводила с него глаз, и Эрик чувствовал, что каждую секунду она желает ему смерти.
Внимание Эрика было настолько приковано к ней, что он едва не сшиб с ног Манфреда после того, как завернул за угол.
— Прости за эту сцену, Эрик, — сказал ему Манфред.
— Такого я не мог даже представить. Я, конечно, понимаю, что…
— Понимаешь мать? Тогда ты первый, кому» это удалось. — Манфред показал вперед:
— Твоя комната там, в конце коридора. — Когда они с Эриком вошли, он пояснил:
— Я выбрал ее по двум причинам. — Он указал на окно. — Во-первых, вот запасной выход. А во-вторых, это одна из немногих комнат в замке, в которую не ведет потайной ход.
— Потайной ход?
— Их тут навалом, — сказал Манфред. — Этот замок много раз увеличивали с тех пор, как первый барон построил первую башню. На случай осады здесь были предусмотрены секретные выходы, а помещения, которые пристроили позже, снабжались потайными ходами, чтобы среди ночи господин мог навестить свою любимую служаночку. Некоторые из них довольно полезны, потому что слуги не путаются под ногами, но по большей части это заброшенные старые подземелья, годные лишь для того, чтобы шпионить за соседями или подсылать к ним убийц.
Эрик уселся на кресло в углу.
— Спасибо.
— На здоровье, — ответил Манфред. — Позволь предложить тебе принять ванну и переодеться. Я велю слугам немедленно принести горячей воды. Одежда в шкафу должна тебе подойти. — Он усмехнулся. — Она принадлежала отцу.
Эрик сказал:
— Тебе что, доставляет удовольствие злить свою мать?
Лицо Манфреда стало почти жестоким.
— Больше, чем ты можешь себе представить.
Эрик вздохнул.
— Я думал о том, что ты сказал мне о Стефане, когда приходил ко мне в тюрьму. Боюсь, я никогда не представлял себе, как это было тебе тяжело.
Манфред засмеялся.
— И никогда не представишь.
— Не обидишься, если я спрошу кое о чем?
— О чем?
— За что она ненавидит тебя? Я знаю, почему она меня ненавидит, но на тебя она смотрела точно так же.
— Об этом, братец, я тебе когда-нибудь расскажу, — сказал Манфред. — А может, не расскажу. Пока что давай просто считать, что она никогда не одобряла моего образа жизни. Пока я не был наследником титула, это было источником лишь мелких конфликтов. Но с тех пор, как Стефана… не стало, трения между нами значительно усилились.
— Извини, что спросил.
— Да ничего. Я понимаю твое любопытство. — Манфред повернулся к дверям. — И когда-нибудь я его удовлетворю. Не потому, что ты имеешь право знать, а потому что это доставит моей матери большое огорчение.
С улыбкой, которую Эрик мог охарактеризовать не иначе, как злобная, Манфред вышел из комнаты. Эрик сидел в ожидании слуг и едва не заснул, пока они постучали. Он сонно поднялся и открыл дверь. Шестеро слуг внесли ведра с горячей водой и большую медную лохань.
Эрик позволил двум слугам снять с себя сапоги, пока остальные наполняли лохань. Горячая вода притупила боль и немного сняла усталость. Эрик полежал немного, но, когда один из слуг надумал его помыть, резко сел прямо.
— Что-то не так, милорд?
— Я не лорд. Зовите меня «капитан», а вымыться я могу и сам, — сказал Эрик, забирая у него мочалку и мыло. — Вы свободны.
— Мы приготовим одежду, прежде чем уходить?
— Ах да, это было бы чудесно, — сказал Эрик, уже полностью проснувшись. Слуги ушли. Остался только тот, с кем он разговаривал, чтобы достать из шкафа одежду.
— Достать вам и сапоги, капитан?
— Нет, я надену свои.
— Тогда я попробую их отчистить, пока вы моетесь, сэр, — сказал слуга и вышел за дверь с сапогами, прежде чем Эрик успел возразить. Эрик пожал плечами и начал мыться всерьез. Он редко мог позволить себе такую роскошь, как горячая ванна, и к тому времени, когда вода остыла, чувствовал себя так, будто заново родился. Эрик подумал, что, когда закончится ужин, если только принц не созовет всех на очередное совещание, он вернется к себе и уснет как убитый.
Потом ему не понравилось это выражение, и Эрик решил, что будет спать чутко даже с запертой дверью. Он понятия не имел, сколько прошло времени, но не хотел опоздать на обед с принцем Крондорским. Эрик вытерся насухо и осмотрел одежду, которую приготовил слуга. Это оказались пара панталон лимонного цвета, светло-голубая рубашка и изящный плащ очень светлого серого цвета, почти белый. Эрик не стал надевать плащ и решил ограничиться панталонами и рубашкой. Когда он заканчивал одеваться, слуга открыл дверь:
— Ваши сапоги, капитан.
Эрик был поражен. За считанные минуты слуга умудрился соскоблить с них всю кровь и грязь и вернуть коже первоначальный блеск.
— Спасибо, — сказал Эрик, забирая сапоги.
— Я уберу ванну, пока вы обедаете? — спросил слуга.
— Да, — ответил Эрик, обуваясь. Слуга ушел, а Эрик провел рукой по подбородку. Он пожалел, что не попросил бритву, но потом решил, что лучше явиться заросшим, чем заставлять ждать принца Крондорского.
Выйдя в коридор, Эрик повернул за угол и увидел у дверей комнаты, где проводилось совещание, двух гвардейцев. Он спросил у них, как пройти в обеденный зал, и один из гвардейцев, отдав ему честь, сказал:
— Я отведу вас, капитан.
Эрик кивнул, и они пошли через лабиринт коридоров, в ту часть замка, которая, как предположил Эрик, осталась еще от первой крепости или была пристроена почти в то же время, поскольку обеденный зал оказался на удивление маленьким. Там стоял квадратный стол на двенадцать персон, и больше места практически не оставалось. Если бы все присутствующие решили вдруг одновременно встать и пройтись по залу, началась бы всеобщая свалка. Эрик кивнул нескольким нобилям, которых знал еще по Крондору. Другие, делая вид, что поглощены беседой, подчеркнуто не замечали его присутствия. Оуэн, который был уже здесь, помахал рукой, подзывая Эрика.
Эрик обошел стол и увидел, что рядом с Грейлоком три места пустуют.
— Садись сюда, — сказал Оуэн, указывая на кресло слева от себя. Похлопав рукой по креслу справа, он добавил:
— Здесь сядет принц.
Только сейчас Эрик заметил, что все нобили за столом смотрят на него, и смутился. Герцоги и графы, бароны и сквайры — все были усажены на гораздо менее почетные места. Он понимал, что человек, сидящий рядом с принцем, становится объектом дворцовых интриг, и вдруг пожалел, что не занял место напротив, в дальнем конце стола.
Через несколько минут дверь открылась, и Эрик увидел принца Патрика. Все встали и почтительно склонили головы.
Вслед за принцем вошел барон Манфред в сопровождении своей матери.
Принц подошел к своему месту в центре стола, а Манфред встал по правую руку от него. Матильда направилась к своему креслу, но, увидев Эрика, остановилась:
— Я не буду сидеть за одним столом с убийцей моего сына!
— Тогда, сударыня, вы будете обедать в одиночестве, — сказал Манфред и кивком приказал гвардейцам проводить его мать к ней в апартаменты. Она повернулась и молча вышла из зала.
Нобили, стоя, тихо переговаривались, пока принц многозначительно не откашлялся.
— Не начать ли нам? — спросил он.
Манфред поклонился, и принц сел. Все остальные последовали его примеру.
Еда была выше всяких похвал, а вино лучше любого, которое Эрику доводилось пробовать. Усталость отчасти притупила его внимание, и Эрику приходилось ловить каждое слово, сказанное за столом, поскольку речь зашла о предстоящем сражении.
Кто-то заметил, что северный фланг держится прочно, поэтому есть смысл часть войск перекинуть в Даркмур. Принц выслушал это предложение и сказал:
— Это было бы неразумно. Нельзя быть уверенным, что враг не вернется туда на следующий день.
За столом начали высказываться предположения относительно надвигающейся угрозы, и через некоторое время принц Патрик сказал:
— Капитан фон Даркмур, вы чаще, чем любой из присутствующих, встречались с врагом. Чего нам ожидать?
Все взгляды обратились на Эрика. Он посмотрел на Грейлока, и тот чуть заметно кивнул. Эрик прокашлялся и сказал:
— Вероятно, от полутора сотен тысяч до ста семидесяти пяти тысяч солдат сосредоточится под стенами города и вдоль всего хребта Кошмара.
— Когда? — спросил богато одетый вельможа.
— В любое время, — ответил Эрик. — Хоть завтра.
Вельможа побледнел:
— Возможно, ваше высочество, нам стоит призвать Восточную армию. Они как раз встали лагерем в холмах на востоке.
— Восточная армия будет вызвана, когда я решу, — сказал принц и поглядел на Эрика. — С кем нам предстоит биться?
Эрик знал, что принц читал каждое донесение, присланное Кэли-сом из Новиндуса, — и во время правления Аруты, его деда, и во время правления Николаса, его дяди, и в последний раз. Эрик не раз говорил с принцем об этом и понимал, что этот вопрос задан для присутствующих здесь нобилей, которые не бывали в сражении.