Страница:
При всем том мы не собирались упразднять одним махом в Дамаске и Бейруте основы нашей власти. Пойди мы на это, англичане заняли бы наше место, ссылаясь на веления стратегии. Я, во всяком случае, полагал, что не имею права аннулировать мандат. Помимо того, что в этом деле, как и во всем, я был в ответе перед моей страной, на Франции лежала определенная международная ответственность как на держательнице мандата, и мы могли сложить ее с себя лишь по соглашению с теми, кто нам предоставил мандат, соглашению, при настоящих обязательствах реально не осуществимому. В противном случае это означало бы просто отречение от своих прав. Вот почему мы передавали правительствам Дамаска и Бейрута те функции, от которых мы могли отказаться, учитывая состояние войны, вместе с тем заявив о своей решимости восстановить путем выборов нормальные основы власти, как только Роммель будет отброшен; мы обязались при первой возможности осуществить международные акты, которыми юридически будет оформлен режим независимости, - я не желал в данный момент отказываться от высших прав Франции в Сирии и Ливане, как бы ни торопились нетерпеливые профессиональные политики. Мы были уверены, что сумеем осуществить без особых потрясений необходимые преобразования, если только Англия не испортит нам игры.
Но это произошло. Наккаш подвергся наскокам со стороны Спирса, который открыто возбуждал его противников и дошел до того, что прямо угрожал президенту лишь на том основании, что тот или иной его министр не нравится англичанам, или потому, что президент лично не содействовал проведению немедленных выборов в Ливане. С другой стороны, под давлением англичан, которые добивались ни больше ни меньше, как прекращения всяких обменных операций с внешним миром, Катру согласился ввести их во франко-сирийско-ливанское агентство по торговле зерном. Они воспользовались этим обстоятельством, чтобы препятствовать деятельности агентства и вызвать оппозицию со стороны правящих кругов Дамаска. Пренебрегая нашими преимущественными правами, они взяли на себя постройку железной дороги из Хайфы в Триполи и стали ее владельцами. Так как в Триполи, у самого выхода нефтепровода, принадлежавшего "Ирак петролиум компани", у французских властей имелся нефтеочистительный завод, что позволяло снабжать Левант бензином за счет той части нефти, которая принадлежала французам, англичане под всяческими предлогами стали добиваться закрытия нашего предприятия, чтобы и мы сами и Левант находились в этом отношении в полнейшей от них зависимости. И, наконец, ссылаясь на финансовое соглашение, которое я заключил с ними 19 марта 1941, в силу которого их казначейство выдавало нам в форме аванса часть наших фондов, они пожелали контролировать их использование в Сирии и Ливане и даже бюджеты Дамаска и Бейрута. Во всех областях ежедневно, повсеместно происходили и все учащались случаи вмешательства наших союзников, и для этой цели использовалась целая армия агентов в форме.
Я решил протестовать против этого удушения, а если уж нам было суждено потерпеть неудачу, пусть все узнают об этих правонарушениях. Проверив факты на месте, я начал кампанию, направив 14 августа Черчиллю официальный протест.
"С самого начала пребывания во французских подмандатных государствах Леванта, - писал я ему, - я с сожалением убедился, что соглашения, заключенные между английским правительством и Французским национальным комитетом относительно Сирии и Ливана, здесь нарушаются... Постоянное вмешательство представителей английского правительства несовместимо ни с отказом Англии от политических интересов в Сирии и Ливане, ни с должным уважением к позиции Франции, ни с мандатным режимом. Кроме того, это вмешательство и вызываемая им реакция побуждают население всего Арабского Востока думать, что серьезные расхождения нарушают здесь доброе согласие между Англией и Сражающейся Францией, являющимися между тем союзниками... Я вынужден просить вас возобновить действие заключенных нами соглашений..."
Премьер-министр получил мое послание во время своего пребывания в Москве, он ответил мне 23 августа из Каира, через который он направлялся в Лондон. "Мы ни в коей мере не стремимся подорвать на Ближнем Востоке позиции Франции... Мы полностью признаем, что инициатива в области политической должна принадлежать французским властям... Мы вполне допускаем, что в настоящее время мандат не может быть отменен по техническим соображениям...". Но, отдав должное заключенным соглашениям, Черчилль по своему обыкновению сослался на них только для того, чтобы противопоставить им односторонние притязания, которыми кичилась Великобритания: "Сирия и Ливан представляют собою часть основного театра военных действий, и, следовательно, чуть ли не каждое событие в этой зоне прямо или косвенно затрагивает наши военные интересы... Мы озабочены также и тем, чтобы эффективно осуществлялось получившее нашу гарантию заявление генерала Катру, в котором провозглашалась независимость этих государств... В своей речи 9 сентября 1941 в Палате общин я уточнил, что "Свободная Франция" не может пользоваться в Сирии теми же правами, какими там пользовался режим Виши..." Черчилль заключал свое послание намеренно банальными примирительными фразами: "Я признаю необходимым самое тесное сотрудничество между нашими представителями в Леванте... Наша высшая цель поражение врага..."
Я заранее знал, что со стороны англичан непременно последует этот замаскированный отказ изменить свою политику. Я решил поэтому снять с нее покров двусмысленности, которым они пытались прикрыться. Кроме того, думая о будущем, я счел разумным занять позицию, исключающую всяческие компромиссы. Я телеграфировал Черчиллю: "Не могу согласиться с вашей концепцией, из которой следует, что политическое вмешательство английских представителей в Леванте якобы совместимо с обязательством, принятым английским правительством относительно уважения прав Франции и ее мандата... Больше того, известное франко-английское соперничество, порожденное присутствием двух сил и непрестанным вмешательством английских представителей, губительно для военных усилий Объединенных Наций... Настоятельно прошу вас пересмотреть этот неотложный и крайне важный вопрос".
Говоря таким языком, я ставил ставку не столько на сегодняшний день, дававший мне слишком мало шансов и возможностей для успешного ведения спора, сколько на будущее, когда Франция, быть может, сумеет продолжить спор, если только те, что говорят от ее имени, проявят твердость и отвергнут капитуляцию.
Тем более, что такие же нарушения наших прав совершались в то же самое время на Мадагаскаре, а завтра они могли произойти в Северной Африке и даже в самом Париже. Мы могли противостоять нарушениям наших прав в будущем, лишь дав отпор тем, что совершаются теперь. Пусть нас обирают, но зачем же позволять это делать втихомолку? Поэтому я счел необходимым поставить в известность Америку и Россию. Если даже их правительства, будучи формально оповещены, ничего не предпримут для того, чтобы привести англичан к раскаянию, тяжба по крайней мере получит международный резонанс.
16 августа мне нанес визит генеральный консул Соединенных Штатов, милейший Гвинн, явившийся узнать новости. Он был явно обеспокоен. Я и не подумал его успокаивать. 24 августа я пригласил его и вручил ему ноту для передачи его правительству. В документе излагалась суть дела, и говорилось о последствиях, к которым все это может привести. На следующий день Гвинн явился снова. Он сообщил мне текст телеграммы, адресованной Корделлом Хэллом Джону Вайнанту, американскому послу в Лондоне, где ему поручалось со всей определенностью поставить этот вопрос перед англичанами. Этого-то я как раз и хотел. Государственный секретарь писал своему послу: "Мы целиком отдаем отчет в серьезности положения... Английский представитель в Бейруте (Спирс), по-видимому, толкует свою миссию более расширительно, чем это обычно положено иностранному дипломатическому представителю. Потрудитесь снова рассмотреть этот вопрос с Иденом... Наше правительство не может оставаться равнодушным к спору, который затрагивает общие военные усилия".
С другой стороны, Корделл Хэлл поручал Гвинну "поблагодарить генерала де Голля за столь полную информацию". Но так как в конце послания он не мог не подбавить немножко яду, то предлагал своему послу сказать генералу де Голлю с полной откровенностью, что "Соединенные Штаты в качестве нации, участвующей в совместно ведущейся войне, придают серьезное значение тому, чтобы заверения, данные Сирии и Ливану, неукоснительно соблюдались".
Тем временем Дежан в Лондоне изложил Богомолову существо наших расхождений и известил об этом нашу делегацию в Москве. Советский посол 11 сентября явился к нему и сообщил, что "его правительство согласно по возможности помочь нам".
Я тем меньше был склонен церемониться, что теперь мне стали полностью известны решения англичан и американцев относительно Северной Африки. Не следует думать, что союзники делились со мной своими планами. Наоборот, те, кто занимался приготовлениями, хранил гробовое молчание. Но если этот заговор молчания казался нам оскорбительным, то, сверх того, он был еще и бесполезен. Ибо отовсюду - из Америки, из Англии и Франции - в изобилии прибывали вести. Молва шла уже по всему миру, между тем как на Востоке все наглядно говорило о том, что дело идет о кампании в Африке. Проезжая через Каир, Черчилль назначил главнокомандующим генерала Александера и поставил Монтгомери во главе 8-й армии. Многочисленные подкрепления, в частности бронетанковые части, продолжали прибывать из Англии. Терред, командующий военно-воздушными силами, получил большое число самолетов. Все это указывало на самые обширные планы, не имевшие своей целью Европу.
27 августа я мог сообщить нашей делегации в Лондоне: "Соединенные Штаты решили высадить войска во Французской Северной Африке... Операция будет осуществлена во взаимодействии с начинающимся наступлением англичан в Египте... Американцы обеспечили себе поддержку на месте, используя добрые чувства наших сторонников, внушив им, будто они, англоамериканские силы, действуют в согласии с нами... Маршал Петен, несомненно, отдаст приказ выступить в Африке против союзников... Немцы сумеют найти предлог, чтобы вмешаться...". Я добавлял: "Американцы сначала думали, что они смогут в этом году открыть второй фронт во Франции. Вот почему, нуждаясь в нас, они вступили на путь, определенный их меморандумом от 9 июля. Теперь их план изменился".
Отныне все стало ясно. Стратегические замыслы союзников окончательно определились. Что касается их политической линии, то она базировалась на священном эгоизме. Вот почему я был меньше чем когда-либо склонен придавать значение идеологическим формулам, которыми они пытались прикрыться. Можно ли было принимать всерьез подчеркнутую щепетильность Вашингтона, который заявлял, что, держа на дистанции генерала де Голля, он поступал так якобы затем, чтобы предоставить французам свободу предстоящего выбора их правительства? Ведь этот же Вашингтон в то же самое время поддерживал официальные отношения с диктатурой Виши и готов был договориться с любым, кто откроет американским войскам ворота в Северную Африку! Можно ли было верить в искренность заявлений Лондона, который, желая оправдать свое вмешательство в дела подмандатной Франции территории Леванта, твердил о правах арабов на независимость, когда англичане посадили в Индии за решетку Ганди и Неру, сурово карали в Ираке сторонников Рашида Али и диктовали Фуруку, королю Египта, состав его правительства? Да что там! Сегодня, как и вчера, надо было исходить только из интересов Франции.
Между тем Кэйзи решил, что пришла пора проявить себя. Как бы ни были благи его намерения, он начал действовать таким образом, что нечего было надеяться на благополучный исход.
9 августа он предложил мне "откровенную дискуссию", чтобы установить более удовлетворительные отношения в интересах обеих стран, "ибо, - писал он, - у меня сложилось впечатление, что отношения в Сирии и Ливане достигли критической точки". К несчастью, английский министр счел необходимым добавить: "Приглашаю Вас встретиться со мной в Каире. Если эта встреча не состоится, я буду вынужден доложить премьер-министру о существующем положении, как оно представляется мне". Выражения, к которым он прибег в своем послании, вынудили меня ответить, что я готов обсудить с ним важные вопросы, но только в Бейруте, поскольку во время двух визитов, которые я имел удовольствие нанести ему в Каире, мы не смогли прийти к соглашению.
Тут снова в дело вмешался Черчилль. 31 августа он телеграфировал мне из Лондона, что он, как и я, считает положение серьезным... что он чувствует необходимость обсудить его со мной как можно скорее; что он просит меня ускорить возвращение в Лондон и сообщить ему, какого числа меня ожидать. Я мог только "поблагодарить английского премьер-министра за сделанное мне приглашение", сообщить ему, что "я, конечно, предприму эту поездку при первой же возможности, но что обстановка не позволяет мне сейчас покинуть Левант", повторить ему, что "готов хоть сегодня начать переговоры с Кэйзи в Бейруте". Наконец, 7 сентября, когда напряжение достигло предела, я вручил Кэйзи через посла Эллё, который прибыл ко мне из Тегерана, меморандум, уточняющий наши претензии.
Продолжая спор, я старался навести порядок внутри страны. Надо было добиться, чтобы два местных правительства неуклонно выполняли свои функции, в частности в области финансов и снабжения, где дела шли из рук вон плохо. С другой стороны, надо было осведомить их о нашей позиции относительно выборов. Альфред Наккаш и шейх Тадж-эд-дин побывали у меня, один 2 сентября, а второй 4 сентября. Я принял их с большой помпой. И тот и другой осыпали меня изъявлениями доброй воли. Оба они почувствовали себя гораздо увереннее на своих местах, видя устойчивость французских властей, и, отбросив прежние колебания, готовы были принять меры, могущие уравновесить баланс, упорядочить работу зернового агентства, ограничить спекуляцию. В согласии с ними и с генералом Катру я поддерживал решение, принятое Французским национальным комитетом, провести новые выборы только будущим летом. Но тогда уж выборы обязательно должны состояться, если только стратегическое положение не слишком осложнится.
Во время моего пребывания в Бейруте я вступил в контакт с целым рядом лиц, следуя восточному обычаю, по которому судить и решать, не собрав предварительно мнений и не оказав знаков внимания, и неловко и непристойно.
В резиденцию "Сосны", где я остановился, являлось множество посетителей; все заверяли меня в своем желании иметь в стране правительство, способное выполнять свои обязанности, но каждый при этом выказывал себя апостолом того или иного вида партикуляризма, который, с тех пор как забрезжила заря истории, как раз и мешал государству выполнять свою миссию. Все беседы подтвердили мое убеждение, что Сирия и Ливан, получив независимость, ничего не потеряют от присутствия Франции, а, напротив, выиграют.
Преимущества, которые давало присутствие Франции обеим этим странам, были бесспорны, да к тому же и не оспаривались. О чем бы ни шла речь: о коммунальном обслуживании, о строительных работах, об образовании, о медицинской службе, о содействии французов в качестве советников в административном аппарате, в органах народного просвещения, правосудия, службы порядка, общественных работ, о связях профессиональных, интеллектуальных, родственных между выходцами из Франции и сирийцами и ливанцами, - эти тысячи нитей отвечали интересам и чувствам обеих сторон. Во всех канцеляриях, на стройках, в школах, больницах, которые я посетил, все думали и говорили, что необходимо поддерживать эти связи, на каких бы основах ни установились будущие политические отношения между Парижем, Дамаском и Бейрутом.
Само собой разумеется, я старался также дать достаточно сильный толчок военной организации. Большинство чисто французских частей находились тогда в Египте. Мы оставили в Леванте лишь несколько подразделений. Эта крайняя скудость наличного состава французских войск доказывала, впрочем, что авторитет Франции строится отнюдь не на основе силы. Таким образом, на "специальные", то есть на сирийские и ливанские, войска возлагалась задача непосредственно обеспечить безопасность этих двух государств. А ведь им в любую минуту могла грозить опасность. И в самом деле, в конце лета 1942 вермахт двигался к предгорьям Кавказа, в то время как итало-немецкие армии угрожали дельте Нила. Если враг одержит победу на одном из этих театров войны, путь в Малую Азию будет ему открыт. Поэтому-то мы делали все, чтобы усилить численно и качественно туземные войска на Ближнем Востоке.
Так были заложены основы будущих армий: Сирия выставила 9 пехотных батальонов, 1 кавалерийский полк, 3 группы частично моторизованных эскадронов; Ливан - 3 батальона конных егерей; а две артиллерийские группы и один танковый батальон, саперные и транспортные части, а также части войск связи были общими для обеих стран. Из военного училища в Хомсе ежегодно выходило значительное количество выпускников. Правда, командный состав специальных войск пополнялся за счет определенного числа французских офицеров. Но кадры росли и за счет дельных офицеров сирийцев, таких, как полковники Шехаб и Науфал. Боевая техника, отбитая у Денца, позволила нам дать этим войскам оружие и достойно их снарядить, а артиллерийский парк в Бейруте, обладавший прекрасным оснащением, обеспечивал технический ремонт.
Я имел честь проинспектировать французские, сирийские, ливанские части, стоявшие на страже Ближнего Востока, причем сухопутными войсками командовал генерал Эмбло, морскими силами - капитан 2-го ранга Кольб-Бернар, а военно-воздушными - подполковник Жанс. Эти двадцать пять тысяч человек, безусловно преданных боевому долгу, охраняли оба государства от возможного нападения врага и совместно с местной жандармерией вполне могли поддерживать порядок в стране, где на протяжении тысячелетия существовали бок о бок непримиримые элементы, в стране, занимавшей территорию, равную одной трети Франции, и границы которой протянулись на две с половиной тысячи километров, стране, имевшей соседями Ирак, Трансиорданию, Палестину, находившиеся в состоянии постоянного брожения. Тот факт, что Левант под французским мандатом оставался в этот период войны вполне спокоен и охранялся вполне надежными войсками, явно благоприятствовал стратегическим замыслам союзников, сражавшихся в Египте, Ливии, Эфиопии, избавляя их армии от забот относительно обеспечения тыла, укрепляя турок в их решительности не открывать прохода немцам, предотвращая враждебные акты со стороны арабских народов, потрясенных событиями этого времени.
Хотя моя поездка была связана со многими делами, ряд вопросов все еще оставался неразрешенным. Мне удалось изменить атмосферу и добиться сдвигов, что позволило нам выиграть время. Но как достичь большего, не давая подкреплений ни людьми, ни деньгами? Политика только тогда чего-то стоит, когда она располагает достаточными средствами. А на Востоке больше чем где-либо решает в конце концов соотношение сил, а не аргументы.
Это положение подтвердил мне одни видный гость из Америки. Это был Уэнделл Уикли{19}. Республиканская партия выставила его кандидатуру против Рузвельта на президентских выборах 1940. Теперь президент, желая подчеркнуть, что война принесла священное единство, поручил своему недавнему сопернику получить информацию во всех концах земли от тех, кто непосредственно вел игру. Уэнделл Уикли, отправляясь к Сталину и Чан Кайши, пожелал проездом побывать и на Ближнем Востоке. Он приехал 10 сентября и пробыл у нас двадцать четыре часа в качестве моего гостя.
По его просьбе я обрисовал ему условия, с которыми Франции приходится сталкиваться в Леванте. Но Уэнделл Уилки, хотя и прибыл сюда впервые, был, по-видимому, уже достаточно хорошо осведомлен обо всем. Вернувшись в Вашингтон, он заявил с той внешней убежденностью, которая присуща американскому общественному мнению, что трения в Бейруте являются лишь эпизодом соперничества между двумя колониальными империями, в равной мере отвратительными. По поводу моей особы в книге, выпущенной им по приезде в Америку, он не удержался от обывательского остроумия, выдававшего недоброжелательство. Так как в Бейруте мы с ним беседовали в канцелярии верховного комиссара, обставленной мебелью в стиле империи, я, по его словам, подражал манерам Наполеона. Так как на мне была белая полотняная одежда - летняя форма, установленная для французских колониальных офицеров, - он увидел в этом игру в величие а 1а Людовик XIV. Так как один из моих сотрудников сказал что-то о "миссии генерала де Голля", Уилки намекнул, что я, мол, считаю себя Жанной д'Арк. И в этом отношении конкурент Рузвельта тоже оказался его соперником.
Однако в тот самый момент, когда я беседовал с представителем президента, новое событие, касающееся Франции, появилось на экране дня. На рассвете 10 сентября англичане возобновили свои действия на Мадагаскаре. Убедившись, что после пяти месяцев переговоров они не могут добиться от генерал-губернатора Аннэ никакой серьезной гарантии, убедившись, что Виши в любую минуту способно уступить остров японцам и что правительство Лаваля дало приказ не мешать им в этом случае, наши союзники решили сами занять остров.
И на этот раз они собрались действовать без помощи сил "Свободной Франции". Но все же, в отличие от того, что произошло во время атак Диего-Суареса, мы в данном случае были предупреждены своевременно. 7 сентября Иден, выражая Плевену и Дежану недовольство своего правительства моей позицией на Ближнем Востоке, дал понять, что некое событие на Мадагаскаре потребует договоренности. 9 сентября, пригласив к себе двух наших национальных комиссаров, он дал им знать, что "английские войска должны будут на следующий день высадиться в Манжунге, что его правительство имело твердое намерение признать власть Французского национального комитета над Мадагаскаром, как только окончатся военные действия, и что ему было бы желательно вступить со мной как можно скорее в переговоры относительно соглашения по этому вопросу". 10 сентября Лондон объявил, что английские вооруженные силы высадились в Манжунге и "что на острове будет учреждена дружественная администрация, желающая полностью сотрудничать с Объединенными Нациями и содействовать освобождению Франции". 11 сентября Стрэнг заявил Морису Дежану: "По мысли английского правительства, Французский национальный комитет и должен быть "дружественной администрацией", упомянутой в коммюнике. Только от вас зависит претворение этого плана в жизнь. Что касается нас, то мы убеждены, что сумеем прийти к согласию".
Я решил возвратиться в Лондон. Я не сомневался, что найду там неприятную атмосферу. Я не сомневался также, что для меня с известной точки зрения было бы выгоднее находиться на суверенной французской территории, когда в Северной Африке начнет развиваться американская операция. Не было сомнений и в том, что мадагаскарский вопрос будет урегулирован медленно, не сразу и не безболезненно. Но ставка была такова, что я не мог колебаться. Итак, я направил Идену послание доброй воли, заявив, что "я ознакомился с донесением Плевена и Дежана и что, получив любезное приглашение его и премьер-министра, я намерен вернуться в самом скором времени". Он тотчас же ответил мне: "Буду рад обсудить с вами наши отношения на Ближнем Востоке и принципы будущей гражданской администрации Мадагаскара соответственно с тем, что намечалось в моей беседе от 9 сентября с Плевеном и Дежаном".
По пути в Англию я решил задержаться дней на десять в Свободной Французской Африке. Надо было там, как и на Востоке, укрепить сплоченность Сражающейся Франции накануне событий, которые могли внести расстройство в наши ряды; я предполагал также уточнить задачу наших военных сил в предстоявшем крупном деле. Впервые я смог перелететь из Сирии в Конг, не прибегая к услугам английской авиации. Дело в том, что полковник Мармье и его помощник полковник Ваше сумели восстановить несколько французских авиалиний: между Алеппо и Дейр-эз-Зором, Дамаском и Бейрутом, между Дамаском и Браззавилем, а также между Форт-Лами, Банги, Браззавилем, Пуэнт-Нуаром и Дуалой, для чего они использовали несколько гражданских самолетов, возвращенных Франции в Леванте, и главным образом 8 "Локхидов", которые удалось заполучить в Соединенных Штатах, взамен чего мы разрешили американцам пользоваться базой в Пуэнт-Нуаре. Эти линии обслуживались силами "Эр-Франс", чей персонал длительное время томился в бездействии в Аргентине и Бразилии и наконец недавно присоединился к Сражающейся Франции. Вылетев из Дамаска 13 сентября и проделав без посадки путь в три тысячи километров, я прибыл в Форт-Лами, чем была доказана возможность поддерживать связь между Тавром{20} и Атлантикой, базируясь исключительно на свободные французские территории.
Но это произошло. Наккаш подвергся наскокам со стороны Спирса, который открыто возбуждал его противников и дошел до того, что прямо угрожал президенту лишь на том основании, что тот или иной его министр не нравится англичанам, или потому, что президент лично не содействовал проведению немедленных выборов в Ливане. С другой стороны, под давлением англичан, которые добивались ни больше ни меньше, как прекращения всяких обменных операций с внешним миром, Катру согласился ввести их во франко-сирийско-ливанское агентство по торговле зерном. Они воспользовались этим обстоятельством, чтобы препятствовать деятельности агентства и вызвать оппозицию со стороны правящих кругов Дамаска. Пренебрегая нашими преимущественными правами, они взяли на себя постройку железной дороги из Хайфы в Триполи и стали ее владельцами. Так как в Триполи, у самого выхода нефтепровода, принадлежавшего "Ирак петролиум компани", у французских властей имелся нефтеочистительный завод, что позволяло снабжать Левант бензином за счет той части нефти, которая принадлежала французам, англичане под всяческими предлогами стали добиваться закрытия нашего предприятия, чтобы и мы сами и Левант находились в этом отношении в полнейшей от них зависимости. И, наконец, ссылаясь на финансовое соглашение, которое я заключил с ними 19 марта 1941, в силу которого их казначейство выдавало нам в форме аванса часть наших фондов, они пожелали контролировать их использование в Сирии и Ливане и даже бюджеты Дамаска и Бейрута. Во всех областях ежедневно, повсеместно происходили и все учащались случаи вмешательства наших союзников, и для этой цели использовалась целая армия агентов в форме.
Я решил протестовать против этого удушения, а если уж нам было суждено потерпеть неудачу, пусть все узнают об этих правонарушениях. Проверив факты на месте, я начал кампанию, направив 14 августа Черчиллю официальный протест.
"С самого начала пребывания во французских подмандатных государствах Леванта, - писал я ему, - я с сожалением убедился, что соглашения, заключенные между английским правительством и Французским национальным комитетом относительно Сирии и Ливана, здесь нарушаются... Постоянное вмешательство представителей английского правительства несовместимо ни с отказом Англии от политических интересов в Сирии и Ливане, ни с должным уважением к позиции Франции, ни с мандатным режимом. Кроме того, это вмешательство и вызываемая им реакция побуждают население всего Арабского Востока думать, что серьезные расхождения нарушают здесь доброе согласие между Англией и Сражающейся Францией, являющимися между тем союзниками... Я вынужден просить вас возобновить действие заключенных нами соглашений..."
Премьер-министр получил мое послание во время своего пребывания в Москве, он ответил мне 23 августа из Каира, через который он направлялся в Лондон. "Мы ни в коей мере не стремимся подорвать на Ближнем Востоке позиции Франции... Мы полностью признаем, что инициатива в области политической должна принадлежать французским властям... Мы вполне допускаем, что в настоящее время мандат не может быть отменен по техническим соображениям...". Но, отдав должное заключенным соглашениям, Черчилль по своему обыкновению сослался на них только для того, чтобы противопоставить им односторонние притязания, которыми кичилась Великобритания: "Сирия и Ливан представляют собою часть основного театра военных действий, и, следовательно, чуть ли не каждое событие в этой зоне прямо или косвенно затрагивает наши военные интересы... Мы озабочены также и тем, чтобы эффективно осуществлялось получившее нашу гарантию заявление генерала Катру, в котором провозглашалась независимость этих государств... В своей речи 9 сентября 1941 в Палате общин я уточнил, что "Свободная Франция" не может пользоваться в Сирии теми же правами, какими там пользовался режим Виши..." Черчилль заключал свое послание намеренно банальными примирительными фразами: "Я признаю необходимым самое тесное сотрудничество между нашими представителями в Леванте... Наша высшая цель поражение врага..."
Я заранее знал, что со стороны англичан непременно последует этот замаскированный отказ изменить свою политику. Я решил поэтому снять с нее покров двусмысленности, которым они пытались прикрыться. Кроме того, думая о будущем, я счел разумным занять позицию, исключающую всяческие компромиссы. Я телеграфировал Черчиллю: "Не могу согласиться с вашей концепцией, из которой следует, что политическое вмешательство английских представителей в Леванте якобы совместимо с обязательством, принятым английским правительством относительно уважения прав Франции и ее мандата... Больше того, известное франко-английское соперничество, порожденное присутствием двух сил и непрестанным вмешательством английских представителей, губительно для военных усилий Объединенных Наций... Настоятельно прошу вас пересмотреть этот неотложный и крайне важный вопрос".
Говоря таким языком, я ставил ставку не столько на сегодняшний день, дававший мне слишком мало шансов и возможностей для успешного ведения спора, сколько на будущее, когда Франция, быть может, сумеет продолжить спор, если только те, что говорят от ее имени, проявят твердость и отвергнут капитуляцию.
Тем более, что такие же нарушения наших прав совершались в то же самое время на Мадагаскаре, а завтра они могли произойти в Северной Африке и даже в самом Париже. Мы могли противостоять нарушениям наших прав в будущем, лишь дав отпор тем, что совершаются теперь. Пусть нас обирают, но зачем же позволять это делать втихомолку? Поэтому я счел необходимым поставить в известность Америку и Россию. Если даже их правительства, будучи формально оповещены, ничего не предпримут для того, чтобы привести англичан к раскаянию, тяжба по крайней мере получит международный резонанс.
16 августа мне нанес визит генеральный консул Соединенных Штатов, милейший Гвинн, явившийся узнать новости. Он был явно обеспокоен. Я и не подумал его успокаивать. 24 августа я пригласил его и вручил ему ноту для передачи его правительству. В документе излагалась суть дела, и говорилось о последствиях, к которым все это может привести. На следующий день Гвинн явился снова. Он сообщил мне текст телеграммы, адресованной Корделлом Хэллом Джону Вайнанту, американскому послу в Лондоне, где ему поручалось со всей определенностью поставить этот вопрос перед англичанами. Этого-то я как раз и хотел. Государственный секретарь писал своему послу: "Мы целиком отдаем отчет в серьезности положения... Английский представитель в Бейруте (Спирс), по-видимому, толкует свою миссию более расширительно, чем это обычно положено иностранному дипломатическому представителю. Потрудитесь снова рассмотреть этот вопрос с Иденом... Наше правительство не может оставаться равнодушным к спору, который затрагивает общие военные усилия".
С другой стороны, Корделл Хэлл поручал Гвинну "поблагодарить генерала де Голля за столь полную информацию". Но так как в конце послания он не мог не подбавить немножко яду, то предлагал своему послу сказать генералу де Голлю с полной откровенностью, что "Соединенные Штаты в качестве нации, участвующей в совместно ведущейся войне, придают серьезное значение тому, чтобы заверения, данные Сирии и Ливану, неукоснительно соблюдались".
Тем временем Дежан в Лондоне изложил Богомолову существо наших расхождений и известил об этом нашу делегацию в Москве. Советский посол 11 сентября явился к нему и сообщил, что "его правительство согласно по возможности помочь нам".
Я тем меньше был склонен церемониться, что теперь мне стали полностью известны решения англичан и американцев относительно Северной Африки. Не следует думать, что союзники делились со мной своими планами. Наоборот, те, кто занимался приготовлениями, хранил гробовое молчание. Но если этот заговор молчания казался нам оскорбительным, то, сверх того, он был еще и бесполезен. Ибо отовсюду - из Америки, из Англии и Франции - в изобилии прибывали вести. Молва шла уже по всему миру, между тем как на Востоке все наглядно говорило о том, что дело идет о кампании в Африке. Проезжая через Каир, Черчилль назначил главнокомандующим генерала Александера и поставил Монтгомери во главе 8-й армии. Многочисленные подкрепления, в частности бронетанковые части, продолжали прибывать из Англии. Терред, командующий военно-воздушными силами, получил большое число самолетов. Все это указывало на самые обширные планы, не имевшие своей целью Европу.
27 августа я мог сообщить нашей делегации в Лондоне: "Соединенные Штаты решили высадить войска во Французской Северной Африке... Операция будет осуществлена во взаимодействии с начинающимся наступлением англичан в Египте... Американцы обеспечили себе поддержку на месте, используя добрые чувства наших сторонников, внушив им, будто они, англоамериканские силы, действуют в согласии с нами... Маршал Петен, несомненно, отдаст приказ выступить в Африке против союзников... Немцы сумеют найти предлог, чтобы вмешаться...". Я добавлял: "Американцы сначала думали, что они смогут в этом году открыть второй фронт во Франции. Вот почему, нуждаясь в нас, они вступили на путь, определенный их меморандумом от 9 июля. Теперь их план изменился".
Отныне все стало ясно. Стратегические замыслы союзников окончательно определились. Что касается их политической линии, то она базировалась на священном эгоизме. Вот почему я был меньше чем когда-либо склонен придавать значение идеологическим формулам, которыми они пытались прикрыться. Можно ли было принимать всерьез подчеркнутую щепетильность Вашингтона, который заявлял, что, держа на дистанции генерала де Голля, он поступал так якобы затем, чтобы предоставить французам свободу предстоящего выбора их правительства? Ведь этот же Вашингтон в то же самое время поддерживал официальные отношения с диктатурой Виши и готов был договориться с любым, кто откроет американским войскам ворота в Северную Африку! Можно ли было верить в искренность заявлений Лондона, который, желая оправдать свое вмешательство в дела подмандатной Франции территории Леванта, твердил о правах арабов на независимость, когда англичане посадили в Индии за решетку Ганди и Неру, сурово карали в Ираке сторонников Рашида Али и диктовали Фуруку, королю Египта, состав его правительства? Да что там! Сегодня, как и вчера, надо было исходить только из интересов Франции.
Между тем Кэйзи решил, что пришла пора проявить себя. Как бы ни были благи его намерения, он начал действовать таким образом, что нечего было надеяться на благополучный исход.
9 августа он предложил мне "откровенную дискуссию", чтобы установить более удовлетворительные отношения в интересах обеих стран, "ибо, - писал он, - у меня сложилось впечатление, что отношения в Сирии и Ливане достигли критической точки". К несчастью, английский министр счел необходимым добавить: "Приглашаю Вас встретиться со мной в Каире. Если эта встреча не состоится, я буду вынужден доложить премьер-министру о существующем положении, как оно представляется мне". Выражения, к которым он прибег в своем послании, вынудили меня ответить, что я готов обсудить с ним важные вопросы, но только в Бейруте, поскольку во время двух визитов, которые я имел удовольствие нанести ему в Каире, мы не смогли прийти к соглашению.
Тут снова в дело вмешался Черчилль. 31 августа он телеграфировал мне из Лондона, что он, как и я, считает положение серьезным... что он чувствует необходимость обсудить его со мной как можно скорее; что он просит меня ускорить возвращение в Лондон и сообщить ему, какого числа меня ожидать. Я мог только "поблагодарить английского премьер-министра за сделанное мне приглашение", сообщить ему, что "я, конечно, предприму эту поездку при первой же возможности, но что обстановка не позволяет мне сейчас покинуть Левант", повторить ему, что "готов хоть сегодня начать переговоры с Кэйзи в Бейруте". Наконец, 7 сентября, когда напряжение достигло предела, я вручил Кэйзи через посла Эллё, который прибыл ко мне из Тегерана, меморандум, уточняющий наши претензии.
Продолжая спор, я старался навести порядок внутри страны. Надо было добиться, чтобы два местных правительства неуклонно выполняли свои функции, в частности в области финансов и снабжения, где дела шли из рук вон плохо. С другой стороны, надо было осведомить их о нашей позиции относительно выборов. Альфред Наккаш и шейх Тадж-эд-дин побывали у меня, один 2 сентября, а второй 4 сентября. Я принял их с большой помпой. И тот и другой осыпали меня изъявлениями доброй воли. Оба они почувствовали себя гораздо увереннее на своих местах, видя устойчивость французских властей, и, отбросив прежние колебания, готовы были принять меры, могущие уравновесить баланс, упорядочить работу зернового агентства, ограничить спекуляцию. В согласии с ними и с генералом Катру я поддерживал решение, принятое Французским национальным комитетом, провести новые выборы только будущим летом. Но тогда уж выборы обязательно должны состояться, если только стратегическое положение не слишком осложнится.
Во время моего пребывания в Бейруте я вступил в контакт с целым рядом лиц, следуя восточному обычаю, по которому судить и решать, не собрав предварительно мнений и не оказав знаков внимания, и неловко и непристойно.
В резиденцию "Сосны", где я остановился, являлось множество посетителей; все заверяли меня в своем желании иметь в стране правительство, способное выполнять свои обязанности, но каждый при этом выказывал себя апостолом того или иного вида партикуляризма, который, с тех пор как забрезжила заря истории, как раз и мешал государству выполнять свою миссию. Все беседы подтвердили мое убеждение, что Сирия и Ливан, получив независимость, ничего не потеряют от присутствия Франции, а, напротив, выиграют.
Преимущества, которые давало присутствие Франции обеим этим странам, были бесспорны, да к тому же и не оспаривались. О чем бы ни шла речь: о коммунальном обслуживании, о строительных работах, об образовании, о медицинской службе, о содействии французов в качестве советников в административном аппарате, в органах народного просвещения, правосудия, службы порядка, общественных работ, о связях профессиональных, интеллектуальных, родственных между выходцами из Франции и сирийцами и ливанцами, - эти тысячи нитей отвечали интересам и чувствам обеих сторон. Во всех канцеляриях, на стройках, в школах, больницах, которые я посетил, все думали и говорили, что необходимо поддерживать эти связи, на каких бы основах ни установились будущие политические отношения между Парижем, Дамаском и Бейрутом.
Само собой разумеется, я старался также дать достаточно сильный толчок военной организации. Большинство чисто французских частей находились тогда в Египте. Мы оставили в Леванте лишь несколько подразделений. Эта крайняя скудость наличного состава французских войск доказывала, впрочем, что авторитет Франции строится отнюдь не на основе силы. Таким образом, на "специальные", то есть на сирийские и ливанские, войска возлагалась задача непосредственно обеспечить безопасность этих двух государств. А ведь им в любую минуту могла грозить опасность. И в самом деле, в конце лета 1942 вермахт двигался к предгорьям Кавказа, в то время как итало-немецкие армии угрожали дельте Нила. Если враг одержит победу на одном из этих театров войны, путь в Малую Азию будет ему открыт. Поэтому-то мы делали все, чтобы усилить численно и качественно туземные войска на Ближнем Востоке.
Так были заложены основы будущих армий: Сирия выставила 9 пехотных батальонов, 1 кавалерийский полк, 3 группы частично моторизованных эскадронов; Ливан - 3 батальона конных егерей; а две артиллерийские группы и один танковый батальон, саперные и транспортные части, а также части войск связи были общими для обеих стран. Из военного училища в Хомсе ежегодно выходило значительное количество выпускников. Правда, командный состав специальных войск пополнялся за счет определенного числа французских офицеров. Но кадры росли и за счет дельных офицеров сирийцев, таких, как полковники Шехаб и Науфал. Боевая техника, отбитая у Денца, позволила нам дать этим войскам оружие и достойно их снарядить, а артиллерийский парк в Бейруте, обладавший прекрасным оснащением, обеспечивал технический ремонт.
Я имел честь проинспектировать французские, сирийские, ливанские части, стоявшие на страже Ближнего Востока, причем сухопутными войсками командовал генерал Эмбло, морскими силами - капитан 2-го ранга Кольб-Бернар, а военно-воздушными - подполковник Жанс. Эти двадцать пять тысяч человек, безусловно преданных боевому долгу, охраняли оба государства от возможного нападения врага и совместно с местной жандармерией вполне могли поддерживать порядок в стране, где на протяжении тысячелетия существовали бок о бок непримиримые элементы, в стране, занимавшей территорию, равную одной трети Франции, и границы которой протянулись на две с половиной тысячи километров, стране, имевшей соседями Ирак, Трансиорданию, Палестину, находившиеся в состоянии постоянного брожения. Тот факт, что Левант под французским мандатом оставался в этот период войны вполне спокоен и охранялся вполне надежными войсками, явно благоприятствовал стратегическим замыслам союзников, сражавшихся в Египте, Ливии, Эфиопии, избавляя их армии от забот относительно обеспечения тыла, укрепляя турок в их решительности не открывать прохода немцам, предотвращая враждебные акты со стороны арабских народов, потрясенных событиями этого времени.
Хотя моя поездка была связана со многими делами, ряд вопросов все еще оставался неразрешенным. Мне удалось изменить атмосферу и добиться сдвигов, что позволило нам выиграть время. Но как достичь большего, не давая подкреплений ни людьми, ни деньгами? Политика только тогда чего-то стоит, когда она располагает достаточными средствами. А на Востоке больше чем где-либо решает в конце концов соотношение сил, а не аргументы.
Это положение подтвердил мне одни видный гость из Америки. Это был Уэнделл Уикли{19}. Республиканская партия выставила его кандидатуру против Рузвельта на президентских выборах 1940. Теперь президент, желая подчеркнуть, что война принесла священное единство, поручил своему недавнему сопернику получить информацию во всех концах земли от тех, кто непосредственно вел игру. Уэнделл Уикли, отправляясь к Сталину и Чан Кайши, пожелал проездом побывать и на Ближнем Востоке. Он приехал 10 сентября и пробыл у нас двадцать четыре часа в качестве моего гостя.
По его просьбе я обрисовал ему условия, с которыми Франции приходится сталкиваться в Леванте. Но Уэнделл Уилки, хотя и прибыл сюда впервые, был, по-видимому, уже достаточно хорошо осведомлен обо всем. Вернувшись в Вашингтон, он заявил с той внешней убежденностью, которая присуща американскому общественному мнению, что трения в Бейруте являются лишь эпизодом соперничества между двумя колониальными империями, в равной мере отвратительными. По поводу моей особы в книге, выпущенной им по приезде в Америку, он не удержался от обывательского остроумия, выдававшего недоброжелательство. Так как в Бейруте мы с ним беседовали в канцелярии верховного комиссара, обставленной мебелью в стиле империи, я, по его словам, подражал манерам Наполеона. Так как на мне была белая полотняная одежда - летняя форма, установленная для французских колониальных офицеров, - он увидел в этом игру в величие а 1а Людовик XIV. Так как один из моих сотрудников сказал что-то о "миссии генерала де Голля", Уилки намекнул, что я, мол, считаю себя Жанной д'Арк. И в этом отношении конкурент Рузвельта тоже оказался его соперником.
Однако в тот самый момент, когда я беседовал с представителем президента, новое событие, касающееся Франции, появилось на экране дня. На рассвете 10 сентября англичане возобновили свои действия на Мадагаскаре. Убедившись, что после пяти месяцев переговоров они не могут добиться от генерал-губернатора Аннэ никакой серьезной гарантии, убедившись, что Виши в любую минуту способно уступить остров японцам и что правительство Лаваля дало приказ не мешать им в этом случае, наши союзники решили сами занять остров.
И на этот раз они собрались действовать без помощи сил "Свободной Франции". Но все же, в отличие от того, что произошло во время атак Диего-Суареса, мы в данном случае были предупреждены своевременно. 7 сентября Иден, выражая Плевену и Дежану недовольство своего правительства моей позицией на Ближнем Востоке, дал понять, что некое событие на Мадагаскаре потребует договоренности. 9 сентября, пригласив к себе двух наших национальных комиссаров, он дал им знать, что "английские войска должны будут на следующий день высадиться в Манжунге, что его правительство имело твердое намерение признать власть Французского национального комитета над Мадагаскаром, как только окончатся военные действия, и что ему было бы желательно вступить со мной как можно скорее в переговоры относительно соглашения по этому вопросу". 10 сентября Лондон объявил, что английские вооруженные силы высадились в Манжунге и "что на острове будет учреждена дружественная администрация, желающая полностью сотрудничать с Объединенными Нациями и содействовать освобождению Франции". 11 сентября Стрэнг заявил Морису Дежану: "По мысли английского правительства, Французский национальный комитет и должен быть "дружественной администрацией", упомянутой в коммюнике. Только от вас зависит претворение этого плана в жизнь. Что касается нас, то мы убеждены, что сумеем прийти к согласию".
Я решил возвратиться в Лондон. Я не сомневался, что найду там неприятную атмосферу. Я не сомневался также, что для меня с известной точки зрения было бы выгоднее находиться на суверенной французской территории, когда в Северной Африке начнет развиваться американская операция. Не было сомнений и в том, что мадагаскарский вопрос будет урегулирован медленно, не сразу и не безболезненно. Но ставка была такова, что я не мог колебаться. Итак, я направил Идену послание доброй воли, заявив, что "я ознакомился с донесением Плевена и Дежана и что, получив любезное приглашение его и премьер-министра, я намерен вернуться в самом скором времени". Он тотчас же ответил мне: "Буду рад обсудить с вами наши отношения на Ближнем Востоке и принципы будущей гражданской администрации Мадагаскара соответственно с тем, что намечалось в моей беседе от 9 сентября с Плевеном и Дежаном".
По пути в Англию я решил задержаться дней на десять в Свободной Французской Африке. Надо было там, как и на Востоке, укрепить сплоченность Сражающейся Франции накануне событий, которые могли внести расстройство в наши ряды; я предполагал также уточнить задачу наших военных сил в предстоявшем крупном деле. Впервые я смог перелететь из Сирии в Конг, не прибегая к услугам английской авиации. Дело в том, что полковник Мармье и его помощник полковник Ваше сумели восстановить несколько французских авиалиний: между Алеппо и Дейр-эз-Зором, Дамаском и Бейрутом, между Дамаском и Браззавилем, а также между Форт-Лами, Банги, Браззавилем, Пуэнт-Нуаром и Дуалой, для чего они использовали несколько гражданских самолетов, возвращенных Франции в Леванте, и главным образом 8 "Локхидов", которые удалось заполучить в Соединенных Штатах, взамен чего мы разрешили американцам пользоваться базой в Пуэнт-Нуаре. Эти линии обслуживались силами "Эр-Франс", чей персонал длительное время томился в бездействии в Аргентине и Бразилии и наконец недавно присоединился к Сражающейся Франции. Вылетев из Дамаска 13 сентября и проделав без посадки путь в три тысячи километров, я прибыл в Форт-Лами, чем была доказана возможность поддерживать связь между Тавром{20} и Атлантикой, базируясь исключительно на свободные французские территории.