Горулев Николай. Прощайте, любимые

   — Пока мы загораем, — говорил он, — бои за город уже начались.
   — Без нас? — с ноткой обиды спросил Иван.
   — Без нас, — ответил Устин Адамович. — Там кадровые артиллеристы, стрелки, гранатометчики. Один подвижной отряд Сумской дивизии дерется за Белыничами, на Друти, другой — на Бобруйском шоссе. И самое главное, ребята, что они бьют фашиста. Сожжено несколько танков, и, между прочим, бутылками с горючей жидкостью.
   По поводу этих бутылок студенты любили позлословить. Редкие из них верили в возможность поджечь бронированную махину. Вот пушка с бронебойным снарядом — это другое дело. А жидкость... Нет. Не надеялись на силу этого оружия ребята, но раз военкомат выдал — держали бутылки при себе.
   Ожидали приказа занять оборонительные рубежи. Уже вели дебаты, куда направят студентов — на Минское шоссе или на Бобруйское. Но тут пришел Валентин, скомандовал построиться, оставить гранаты и бутылки с горючим в институте и выходить.
   Шли по Ленинской в сторону Днепра, поравнялись с Домом офицеров и прямо через площадь направились на вал.
   — Теперь уж действительно будем загорать, — бросил Иван.
   — Не ворчи. — Эдик считал, что приказы отдаются не зря, что тот, кто их отдает, заранее думает, насколько они необходимы.
   На центральной аллее вала их ждал Устин Адамович у груды лопат и ломов. Валентин остановил отряд. Устин Адамович подошел к ребятам, снял военную фуражку, вытер вспотевшую лысину и улыбнулся:
   — Вижу, лица у вас кислые. Опять, дескать, за лопаты. Ничего, хлопцы, не поделаешь, это приказ городского штаба. Посмотрите отсюда в сторону Луполова. Мост через Днепр и вся заречная сторона — как на ладони. Обстановка может сложиться так, что придется держать и здесь оборону...
   Подошел пожилой капитан из приписников. Обмундирование его было уже не таким новеньким, как на противотанковом рву, небритое лицо осунулось, глаза воспалились от бессонницы.
   — А я вас помню, — сказал капитан устало и деловито. — Вы умеете работать. Но здесь будет трудно. Стрелковые ячейки и ходы сообщения придется иногда долбить ломами. Необходимо спилить часть деревьев — закрывают сектора обстрела.
   — Да вы что? — не сдержался Сергей. — Как можно рубить деревья лучшего парка в городе?
   Капитан равнодушно посмотрел в сторону Сергея, потом отошел и кивнул Устину Адамовичу: — Это по вашей части.
   — Рядовой Петрович! — громко сказал Устин Адамович, чтобы слышал весь отряд. — Этот единственный старый городской парк дорог каждому из нас. Но Родина дороже.
   — При чем тут Родина? — заметил Сергей, но Устин Адамович побагровел и скомандовал:
   — Рядовой Петрович, два шага вперед! Сергей вышел из строя.
   — Вот потому, — гневно сказал Устин Адамович, — что мы не можем понять простой истины: борьба за каждый клочок советской земли с врагом — это и есть борьба за Родину, — вот потому мы и терпели пока что неудачи. Мы будем стоять в окопах этого парка до последнего, если потребуется. Понятно?
   — Понятно... — сказал Сергей. Он уже пожалел, что вылез со своим замечанием, и правильно отчитал его при всех Устин Адамович. — Можно стать в строй? — спросил он, виновато улыбнувшись.
   — Разойдись! — вместо ответа приказал Устин Адамович. — Взять ломы и лопаты и следовать за капитаном.
   В сумерках Устин Адамович обходил стрелковые ячейки, выкопанные студентами. Возле Сергея он остановился и закурил.
   — Ты видишь вон ту поломанную скамью? — спросил Устин Адамович.
   — Вижу, конечно.
   — Здесь мне жена призналась, что ждет первенца... — Устин Адамович помолчал, взял в руки горсть земли, растер ее между пальцами. — После ее гибели я часто приходил сюда, на эту скамейку, чтобы снова побыть наедине со своей любимой.
   Вечером прибежал связной из штаба — рослый парнишка в черных брюках и светлой рубашке с отложным воротничком, из-под которого четко вырисовывался красный пионерский галстук.
   Связной передал Устину Адамовичу небольшой конверт и убежал. Устин Адамович надорвал конверт, прочитал и передал Валентину.
   — Кончай работу! — скомандовал Валентин. — Становись!
   В институте забрали все оставшееся и в ночной темноте двинулись по Быховской улице в сторону шелковой фабрики. Город, казалось, был наводнен вражескими сигнальщиками. Стоило только загудеть самолетам, как в разных концах вспыхнули ракеты.
   Самолеты повесили над городом фонари и сбросили первые бомбы. Вспыхнули пожары.
   — Железнодорожные пакгаузы горят, — сказал уверенно Эдик.
   — А это на Дубровенке. Правда? — усомнился Сергей.
   Они шли с тяжелым чувством, подгоняемые зловещим заревом. Сергею почему-то припомнился ночной учебный поход, который провела года два тому назад военная кафедра института. Шли в противогазах. И без того темная ночь казалась чернее сажи. Некоторые устали и, пользуясь темнотой, снимали противогазы, а Валентин бегал вдоль колонны и кричал:
   — Товарищи, поход должен быть приближен к боевой обстановке, товарищи, никаких послаблений и скидок, иначе снижу годовую оценку...
   Но угрозы Валентина никого не трогали. Кто-то кого-то ущипнул, кто-то кого-то обнял, поднялся смех и неразбериха. Валентин остановил колонну и повел ее в обратный путь, уже не обращая внимания на то, что происходило у него за спиной. А нынче колонна шла как онемевшая от взрывов, которые гремели в городе, от частых хлопков зениток, от неизвестности, ожидавшей студентов впереди.
   Колонну часто останавливали, и Валентин или Устин Адамович сообщали установленный на нынешнюю ночь пароль. И снова двигались по шоссе. Сергей заметил одно орудие, потом другое, потом третье. Наверное, против танков. Сергей пожалел, что не выбрал минуты забежать к Вере. Это было, в сущности, по пути, но после замечания Устина Адамовича на валу не хотелось отпрашиваться. Сергей видел, что Вера тяготилась своим положением. Больной отец постоянно нуждался в помощи. Вера металась, как птица в клетке, чтобы найти выход из создавшегося положения, чтобы наравне со всеми принять участие в общей борьбе. И если признаться откровенно, они очень тревожились друг о друге. Каждый выход Сергея с отрядом Вера переживала болезненно. Сергей видел, сколько усилий стоит ей напускное спокойствие, от которого наливаются слезами глаза и нервно подрагивают губы. Тревожился и Сергей. Вот сейчас они уходили из города, в котором рвались бомбы, и, кто знает, где в этот час Вера, не случилось ли с ней что-нибудь страшное. Первое время в часы воздушных тревог отца вывозили в специальной коляске в небольшой садик, где Сергей с Верой вырыли укрытие, но, видя, с каким трудом достается это близким, отец отказался от выездов. Когда во время тревоги Вера бросалась к нему, он слабо мычал и глаза его выражали решимость и безразличие...
   Тихо занимали отведенный отряду участок обороны. Сергей слышал, как кто-то сказал Устину Адамовичу:
   — Мы сняли отсюда пулеметную роту на более опасное направление. На КП батальона пришлете своего связного...
   Сергей, Эдик, Иван и Федор заняли стрелковые ячейки, соединенные довольно глубоким ходом сообщения. — Поработали тут на совесть, — услышал Сергей замечание Валентина.
   И все? Отряд растворился в темноте, как будто его и не было. Кругом стояла тишина, иногда нарушаемая шипением ракеты, которая взлетала над дальней опушкой леса и освещала шоссе, оставшееся с правой стороны, поле, спускавшееся в лощину, и густой ольшаник с левой стороны.
   Сергей опустился на дно ячейки. Нагретая за день, земля дышала теплом. Сергей провел рукой по стенкам — с тихим журчанием посыпался песок. Он обнял винтовку, вынул из карманов бутылки с зажигательной смесью, снял противогазную сумку, прислонился к песчаной стене и закрыл глаза...
 
   Все было как наяву. Сергей сидел с Верой в бомбоубежище института, смотрел на чуть тлеющую под потолком слабую электрическую лампочку и удивлялся тишине, царящей вокруг.
   Странно, что они сидят здесь, когда над городом нет никаких самолетов.
   — Пойдем отсюда, — зовет Веру Сергей.
   — Куда? — удивленно смотрит на него Вера. — Там нас убьют.
   — Чепуха, — шепчет Сергей. — Это все враки. Никаких самолетов нет. Пойдем ко мне домой. Я скажу родителям, что ты моя жена.
   — Они и так знают... — говорит Вера.
   — Я должен им сказать, и они поймут, потому что я не могу без тебя.
   Они поднимаются и идут к двери. Их провожают удивленными и испуганными взглядами.
   Сергей толкает дверь. Она неслышно открывается прямо в вестибюль. А в вестибюле, высоком и светлом, верхом на лошади сидит Милявский. Он в военной форме, и лошадь под ним взмыленная, беспокойная. Она то и дело становится на дыбы. Но Милявский натягивает поводья и успокаивает ее.
   — Вы что, с ума сошли, в институт на лошади? — кричит Сергей и вскидывает винтовку.
   — Не надо, Сережа, не убивай его, видишь, он в армию уезжает.
   Они выходят на Ленинскую и идут по совершенно пустынному городу. Онемевшие от испуга дома смотрят на них черными глазницами. «А вдруг ни отца, ни матери не застанем», — думает Сергей, но поворачивать назад не хочется — там, наверное, еще скачет на своем Коне Милявский.
   Они открывают дверь в квартиру Сергея и... что такое? Навстречу им поднимается отец Веры и говорит:
   — Ну, наконец-то. А я все приготовил к вашей свадьбе. Вон и стол накрыт. Живите, будьте счастливы. — Отец обнимает Сергея и хлопает его по плечу.
   Сергей удивленно смотрит на него — откуда у больного такая сила.
   Сергей чувствует, что кто-то трясет его за плечо, и просыпается. Вокруг светло.
 
   — Ну и ну! — говорит Федор. — Наполеон, чистый Наполеон. Уверен в исходе сражения и храпит.
   — Что там?. — кивнув в сторону поля, спрашивает Сергей.
   — Пока тихо. А я, брат, глаз не сомкнул. Боюсь, что ли?
   — А я заснул незаметно, — признался Сергей.
   В это время вдалеке послышался нарастающий гул моторов.
   — Вот гады, опять на город идут, — сказал Федор. — Давай раскурим одну на двоих. Может, полегчает... — Он вынул папироску, прикурил и жадно затянулся.
   Самолеты вынырнули из-за дальней опушки и наполнили все поле оглушающим ревом. Потом Сергей почувствовал, как вздрогнула земля, словно ее ударили чем-то тяжелым, и вслед за этим раздался взрыв. Один, второй, третий... Песок посыпался со стен окопа. Сергей до боли втискивал плечи в эту осыпающуюся стену, словно хотел слиться с нею.
   Стоял сплошной грохот. Сергей не слышал, о чем кричал ему Федор, только видел, как тот отполз в сторону и упал на дно окопа вниз лицом, а Сергей не помнил, сколько продолжалась бомбежка, — ему казалось — целую вечность, и, когда самолеты улетели и над полем появились белые столбы разрывов — била артиллерия, — он даже приподнялся из окопа, с любопытством следя, как вырастают эти столбы то тут, то там. Казалось, сама земля выбрасывала вверх камни, осколки и белый дым, словно на ней проснулись дремавшие до сих пор небольшие вулканы.
   По ходу сообщения бежал Валентин!
   — Приготовиться! Сейчас пойдут в атаку! Приготовиться! Сейчас пойдут в атаку!
   Сергею показалось, что Валентин очень испуган и повторяет эти три слова команды только для того, чтобы успокоить себя. Он пробежал по ходу сообщения туда и обратно и где-то застрял в окопе.
   Наконец артиллерия утихла. Сергей почувствовал, что начинает привыкать к этому сплошному реву и грохоту. Не успели отгреметь снаряды, как на дальней опушке заревели моторы и на поле появились танки. Все ополченцы, как по команде, вскочили на ноги и прижались к брустверам окопов. Постреливая из пушек, танки направились к шоссе, где через противотанковый ров был наведен мост. Надрывно ревели моторы. Шла сила, которая завоевала почти всю Европу, а за 15 дней войны продвинулась на нашу территорию более чем на 500 километров. «Вот они какие... — подумал Сергей и замер. — А нам надо остановить их...» В это время сзади ударили орудия. Первый же снаряд подбил одну из машин. Она завертелась на месте, как заведенный волчок, а потом наклонилась и задымила. Сверху открылся люк, и выскочил танкист. Сергей вскинул на бруствер винтовку, прицелился и выстрелил. Как раз в тот момент, когда танкист спрыгнул на землю. Немец упал. Потом отполз немного и замер. Сергей не знал, чья пуля настигла танкиста, потому что одновременно раздалось несколько выстрелов. Стрелял кто-то из студентов и там, в правой стороне, куда рвались фашистские танки.
   Потом задымил еще один и еще. Танки, рвавшиеся к шоссе, вдруг повернули левее, но тут перед ними был глубокий ров, и они начали его обходить, подставив артиллеристам боковую броню. Теперь ударили ближе — Сергей догадался, что стреляли противотанковые. Танки вспыхивали один за другим. На поле перед позициями их уже стояло больше десятка. Кто-то в студенческих траншеях не выдержал и закричал «ура». Возглас этот поначалу был каким-то неожиданным и неестественным. В нем были и страх отчаяния, и вздох облегчения, и радость, непомерная радость, с которой ничто не могло сравниться. Этот крик подхватили все студенты. И, словно услышав их, уходя от метких бронебойщиков, танки повернули к позициям студентов.
   Студенты притихли. Но они уже знали, что танки с черно-белыми крестами можно остановить, и пусть они не очень-то пугают, стреляя из пушек в белый свет, как в копейку. «Привыкли к легкой жизни», — злорадно подумал Сергей, но в это время за его спиной раздался взрыв. Сергей упал на дно окопа, а когда поднялся, увидел — часть танков подвернула в густой ольшаник, а один, обойдя противотанковый ров, шел прямо на их траншею.
   — Связки гранат! — раздался громкий голос Валентина. — Подготовить связки гранат!
   А танк приближался, лязгая гусеницами, стреляя из пушки, видно, по позициям артиллеристов, но стоило кому-нибудь из ополченцев подняться над бруствером, как танк бил пулеметными очередями. Кто-то, кажется из первокурсников, побоялся подпустить его поближе и вскочил, чтобы метнуть связку гранат. Прогремела очередь, и, не выпустив из рук связки, парень рухнул в свою стрелковую ячейку. А через мгновение в ней прогремел оглушительный взрыв...
   Сергей уже слышал, как подрагивали стенки его окопа. После трагической неудачи первокурсника никто не мог решиться на единоборство с танком. И когда казалось, что он навалится всей своей тяжестью на Сергея он метнул, не поднимаясь, на звук гусениц одну за другой две бутылки с жидкостью и упал на дно окопа.
   — Горит, горит! — раздался над траншеей чей-то истошный крик.
   Сергей приподнялся и увидел, как пламя от башни растекалось все ниже и ниже. Он стоял совсем рядом, ошалело вращая орудийной башней. Сергей для верности бросил под гусеницу связку. А потом выскакивали танкисты, и студенты открыли такую пальбу, словно перед ними было не три мишени, а по меньшей мере батальон. Стреляли от сознания побежденного страха. От боли первой утраты товарища, от неутоленного желания мстить.
   Наконец наступила тишина. Удивительная, мертвая, до звона в ушах. Обе стороны ждали дальнейшего развития событий. Поскольку наши молчали, гитлеровцы решили, что дело сделано и остается закрепить достигнутый успех. Так, по крайней мере, подумал Сергей, когда увидел на шоссе командирскую машину, а за нею грузовики, в которых, как на параде, сидели автоматчики.
   Сергей услышал позади какое-то движение. Кто-то бежал к нему по ходу сообщения. Сергей обернулся и обомлел от радости — пригибаясь, по траншее бежала Вера. Была она в солдатской гимнастерке, белой косынке с красным крестом, с тяжелой сумкой на боку. Сергей руками загородил ей проход, и Вера буквально упала ему на грудь.
   — Ты?!
   — Я.
   — Какими судьбами?
   — Потом. Раненые есть?
   — Не знаю. Один убит... На кусочки... А может, и без кусочков.
   — Я побежала дальше.
   — Давай...
   Машины ехали по шоссе как ни в чем не бывало. Наши молчали. И вдруг, как-то разом со всех сторон, заговорили пулеметы, даже два ручных дегтяревских со студенческих позиций. Ударили осколочными орудия. Командирская машина сразу задымила, автоматчиков с грузовиков как ветром сдуло. Они стали растекаться по полю, оставляя убитых и раненых, отстреливаясь на ходу. Но автоматный огонь был беспорядочный, а наши били с яростной точностью.
   Сколько прошло времени с момента бомбардировки переднего края, никто не знал. Только когда снова наступило затишье, Сергей, увидел, что солнце перевалило на другую половину дня. И, несмотря на это, оно палило нещадно, как может палить в начале июля. Сергей обессилено опустился на дно окопа и прислонился к его песчаной стене. Только на этот раз песок не казался ему таким сухим — рубашка под пиджаком прилипла к телу, мокрая от пота, который струился по шее, бежал за воротник. Сергей закрыл глаза и глубоко вздохнул. Первый бой в его жизни казался каким-то кошмарным сном. Все было неестественно, как во сне, причудливо и невероятно. И эти танки, и машины, и суетящиеся по полю фигуры мышиного цвета — все это казалось вымышленным, ненастоящим, пришедшим из страшной сказки. Но вот упал сраженный пулей, и взорвался на собственных гранатах первокурсник. Звонко кричал Валентин (и откуда у него взялся такой пронзительный голос!), и, наконец, появилась Вера, живая, настоящая. При воспоминании о Вере он открыл глаза, хотел приподняться и пойти по ходу сообщения, но не мог пошевелиться. Усталостью, словно свинцом, были налиты руки и ноги, ныло от ударов приклада плечо, и стенки окопа плыли перед глазами...
   И вдруг на этой стене, чудом удерживаясь под тонкими струйками сыпучего песка, повисла маленькая серая юркая ящерица. Сергей недолюбливал ящериц и в лесу, бывая за ягодами или грибами, смотрел на них с отвращением. Сейчас это маленькое юркое животное было ему симпатично, потому что пришло из другого, наверное, спокойного мира природы, которому наплевать на все наши человеческие дела.
   Вот ящерица остановилась на стене, повернула головку и посмотрела на Сергея быстрыми испуганными глазками.
   — А я думал, ты ничего не боишься... — устало проговорил Сергей.
   Услышав голос Сергея, ящерица прыгнула выше, почти на бруствер, оглянулась еще раз и исчезла.
   — Пропадешь там, глупая... — сказал вслед ящерице Сергей и вдруг увидел, как из хода сообщения появилось лицо Эдика — все в грязных подтеках, потом лицо Ивана и Федора. Они смотрели на Сергея, прислонившегося к стенке окопа, и улыбались.
   — Вы бы умылись, перед тем как идти в гости, — пошутил Сергей.
   Ребята без слов бросились к нему, стали его обнимать, щипать, потом все четверо, как в детстве, навалились друг на друга, словно желая убедиться в том, что они живы, что они снова вместе, что первое и самое страшное — уже позади. Потом они сидели на дне окопа и передавали друг другу один, оставшийся у Эдика, окурок, чтобы хоть раз затянуться табачным дымом...
   — Как же это ты? — спросил Федор Сергея. — Набрался терпения, выждал момент, а потом раз... и поджег.
   — Я лежал ни жив ни мертв, — признался Эдик. — А потом слышу, кто-то как заорет от радости...
   — Это я со страху поджег, — устало сказал Сергей. — Подумал, задавит ведь, а я беззащитный. — Одним словом, герой, — заключил Эдик.
   — Ты ему стихи посвяти, — съязвил Иван.
   — Идите вы все знаете куда?... — спокойно, но твердо сказал Сергей.
   Хлопцы улыбнулись.
   — Не обижайся. Молодец, конечно, что там говорить. Но я думаю, что это цветочки, а ягодки будут впереди. Я как рассуждаю? — продолжал Иван. — Они, по старой привычке, хотели взять на испуг, а тут осечка.
   Шумно дыша, по ходу сообщения вбежала Вера и, подхватив сумку с красным крестом на руки, плюхнулась на дно окопа.
   — Мушкетерчики, любимые, какие вы все молодцы! — воскликнула она, и глаза ее заблестели.
   — А чего ж тебе реветь хочется? — спросил Иван. — Валентина убило... шальной пулей...
   Сергей почему-то вспомнил его необыкновенно звонкий голос (и откуда только взялся такой у него!) и не поверил, что больше его не услышит.
   В окоп протиснулся Устин Адамович, снял фуражку, вытер вспотевшую лысину.
   — Ну, чего притихли? Ничего не поделаешь — война... — Он повертел фуражку в руках, смахнул пыль с околыша. — Ты не обижайся на меня, Петрович, за тот разговор на валу, а сегодня ты молодец...
   — Не надо, Устин Адамович.
   — Надо, Сергей, надо. Чем они брали до сих пор? Мифом о своей непобедимости. Чуть ли не без боя захватывали одну страну за другой. И на нас этот миф действовал, чего греха таить. — Иначе они на границе уже захлебнулись бы. А тут им снарядом в морду да по бокам, а ты поллитровку на башню. Горят, оказывается, их танки, горят. Вот что важно. После тебя и другой не побоится. Так что для отряда нашего это здорово.
   Все смотрели на Сергея, а он как-то виновато улыбнулся и попросил:
   — Только не делайте из меня героя. Пожалуйста. Из-за дальней опушки снова послышался рев моторов.
   Сразу трудно было угадать — танковых или авиационных. Но Устин Адамович скомандовал:
   — По местам!
   — Я с тобою, — сказала Вера и взяла Сергея за рукав. Сергей приподнялся над бруствером и увидел — из-за леса появились самолеты, было их не больше, чем первый раз. Откуда-то слева застучали зенитки. Самолеты набрали высоту и, выстроившись в цепочку по одному, начали пикировать на передний край. И снова рев моторов и грохот взрывов, треск пушек и пулеметов заставили Сергея упасть на дно окопа. Но в этот раз они были вдвоем, и Сергей слышал рядом прерывистое дыхание Веры. Каждый раз, когда земля вздрагивала от взрыва и сверху осыпались комья земли, Вера повторяла, как молитву:
   — Сволочи, сволочи, сволочи...
   Вдруг по спине ударило чем-то теплым и тяжелым, и Сергей почувствовал, что задыхается от земли и песка, которых почему-то стало так много, что под их тяжестью Сергей не мог пошевелиться. Он хотел позвать Веру, но перед глазами поплыл розовый, а потом багровый туман...
   И кажется Сергею, будто темным предгрозовым утром идет он в школу по железнодорожным путям. С грохотом проносятся товарные и пассажирские поезда, а станция большая, путей много, и пока их перейдешь, опоздаешь в школу. А гроза уже близко, совсем рядом гремят раскаты грома. Сергей знает, что недалеко от школы — угольный склад и паровозы направляются туда на заправку. Сергей вскакивает на подножку и едет. Громыхает на стыках паровоз, все ближе и ближе место, где он обычно соскакивает. Он прыгает и чувствует, как паровоз тянет его за собой. По шпалам, по песку насыпи. Он не может сообразить, как это вдруг паровоз подцепил его, и хочет крикнуть, позвать на помощь, а голос пропал. Песок скрипит под зубами...
   — Сереженька, очнись... Сережа, очнись... — услышал он знакомый Верин голос и открыл глаза.
   Вера, вся в земле и песке, без косынки, с распущенными волосами, совала под нос ему какую-то бутылочку, от которой до слез кололо в носу.
   — Ты жив, Сереженька, жив?
   — Кажется... — с трудом проговорил Сергей и инстинктивно пошевелил пальцами рук и ног. — Жив.
   — Вера! Вера! — слышался из траншеи истошный крик.
   — Ну, слава богу, — торопливо проговорила Вера. — Я побежала. Раненых — тьма... — Вера, полусогнувшись, исчезла по ходу сообщения, а издали все звали ее, Сергей попытался встать, но почувствовал острую боль в левом плече. Набухла влажная рубашка. Сергей захотел поправить ее. Он расстегнул ворот и просунул под рубашку правую руку.
   Это был не пот, а кровь.
   — Вот сволочи... — повторил любимое слово Веры Сергей. — Ранили-таки...
   — Мушкетеры! — вдруг услышал он голос Федора. — Давайте ко мне. Раскурим одну на троих.
   Сергей решил, что если он пришел в себя от какой-то бутылочки, то рана не так серьезна и навестить ребят надо обязательно. Он привстал и снова поплыл в розовом, а потом багровом тумане.
   — Сергей! — как будто слышал он голос Ивана, но откликнуться уже не было сил...
 
   Очнулся он оттого, что услышал басовитый голос отца и взволнованный, слегка дрожащий голос Веры.
   — Я не знаю, — говорила Вера, — как там было под Бородино в двенадцатом году, но что началось после бомбежки на Буйничском поле — настоящий кромешный ад. Они опять пустили на нас танки. И опять артиллеристы были молодцами. Я уж думала — подавят нас всех. Нет, снова подожгли десятка полтора, а остальные отступили.
   — Все-таки отступили? — радостно переспросил отец.
   — Отступили... — повторила Вера. — А потом началось нечто невероятное. Они, наверное, решили, что осталось еще немного и наши войска будут сломлены. Помните, как в «Чапаеве» капелевцы шли в психическую атаку? Они ее повторили точь-в-точь. В колоннах с развернутыми знаменами двинулись по Бобруйскому шоссе. Наши их подпустили поближе да как ударили из пулеметов и винтовок... Не вышла у них психическая.
   — Тяжело вам, — вздохнул отец.
   — Мы бы пропали, если бы не туляки.
   — Если б им в помощь танки да самолеты, — мечтательно сказал отец и позвал: — Даша! Мы тут основательно проголодались.
   — Я тоже... — сказал Сергей.
   — Сережа! — Вера подскочила к его кровати. — Очнулся?
   — Голова кружится...
   — Крови ты много потерял. И как это я второпях не заметила? Откопала тебя, а ты живой. И потом не сказал ничего.
   — А я сам не знал, — слабо улыбнулся Сергей и тревожно спросил: — Почему мы дома?
   — Госпиталь переполнен. Я считала, что у родителей будет не хуже.
   — Правильно... — пробасил отец, присаживаясь у постели. — Даша! Сережа хочет тебя видеть... — позвал он мать.
   Сергей в знак благодарности положил свою руку на широкую, покрытую узловатыми венами руку отца. Мать почти вбежала в комнату и сразу запричитала: