Горулев Николай. Прощайте, любимые

   — Ладно, идите. А если тебе, Ледник, доведется с братом встретиться, — скажи, видел в сорок первом под Могилевом Одинцова с Гродненской табачной фабрики...
   Поздним вечером пробирались ребята вдоль Чаусского тракта. По их расчетам до Могилева оставалось километров семь.
   Издали светило зарево пожаров над городом, а на дороге было пустынно и тихо. Иногда в темноте догорали остовы разбитых машин или вздымались трупы лошадей, лежавших в дорожной пыли. Казалось, ничто не предвещало беды.
   Вышли на поле. Впереди темнел небольшой, но довольно рослый лес. Молча приближались к нему ребята. И вдруг услышали громкий окрик:
   — Хальт!
   Поначалу они опешили от неожиданности и, правду говоря, даже не поняли, что их окликнули по-немецки.
   — Ложись! — шепнул Иван, догадавшись, что они напоролись на засаду или сторожевой пост.
   — Хальт! — закричал еще громче тот в лесу, и ребятам показалось, что в голосе его был страх.
   — Перебежками вправо. Там снова начинается лес. Пошли! — Иван бросился первым.
   Прозвучали автоматные очереди. Трассирующие пули прошили воздух над полем красными нитями. Вскочил и побежал Эдик, потом Федор. С опушки леса началась беспорядочная пальба. Ребята бросились в высокую не-скошенную рожь и почувствовали себя в безопасности. Иван, а за ним Эдик бежали уже в полный рост. Колосья хлестали по лицу, стебли цеплялись за ноги, дышать становилось все труднее.
   Эдик первым в изнеможении упал во ржи. Не слыша тяжелого дыхания друга, остановился Иван. Подошел и лег рядом. Земля пахла теплой соломой.
   — А где же Федор? — Иван вскочил на ноги, позвал негромко: — Федя!
   Ответа не было. Встал и Эдик.
   — Как же мы сразу не заметили... Федя! — позвал он. Далеко в стороне постреливали вспугнутые гитлеровцы, освещая поле ракетами.
   — Назад! По нашим следам, назад! — скомандовал Иван. Но найти собственные следы в ночном поле было невозможно.
   Ребята плутали, все время негромко окликая друга, боясь, что их услышат и снова откроют огонь.
   — Хлопцы... Я здесь! Хлопцы! — наконец услышали они слабый голос Федора,
   — Ты чего?
   Федор лежал во ржи, свернувшись клубком.
   — Я, кажется, ранен... — сказал он. — Ногу режет, как ножом. Вот тут, ниже колена...
   Иван быстро снял с себя пиджак, верхнюю рубашку, сорвал с тела майку.
   — Эдик, давай и ты что-нибудь, — сказал он, — а то будет, как с Сергеем...
   Они подняли набрякшую кровью штанину и долго на ощупь перевязывали.
   — Идти сможешь? — спросил Иван.
   — Попробую... — Федор оперся на руку Эдика, встал и застонал.
   — Иван, возьми его винтовку, — попросил Эдик. — А ты обними меня за шею... Да берись покрепче.
   Попеременно несли они раненого Федора, пока не выбились из сил. Стало светать. Совсем недалеко послышались автоматные очереди, потом застрочили пулеметы и ударила пушка раз, второй, третий...
   — Ребята, простите, что так получилось... — вдруг сказал Федор. — А теперь я для вас обуза.
   — Дурень ты, — спокойно сказал Иван.
   — Кому я нужен в Могилеве? — спросил не то себя, не то ребят Федор. — Оставьте меня где-нибудь.
   — Не оставим же в лесу. — Эдик достал полпачки махорки, кусок бумаги, неумело свернул цигарку. — Вот, Платонов дал на прощание. Раскурим одну на троих и подумаем, как быть.
   — Давай сделаем носилки... — предложил Иван.
   — И с ними прорываться на Луполово?
   — Почему прорываться?
   — А ты что, не слышишь, что город уже в кольце, что мы отрезаны от своих.
   Наступило молчание.
   — Я пойду в разведку, — сказал Эдик.
   — Осторожно, — предупредил Иван. — Смотри, мы будем ждать.
   Докурил цигарку Федор.
   — Слушай, — тихо сказал он, — если Могилев в кольце, то чем вы с Эдиком поможете?
   — Там Устин Адамович с ребятами подумают, что мы струсили, — твердо сказал Иван. — Чем сумеем, тем поможем.
   — Ну, смотри. Вернулся Эдик.
   — Мы возле Гребенева. Тут хаты стоят недалеко от леса. Я ведь сюда по грибы ездил и как-то сразу не узнал.
   — Пошли, ребята, — скомандовал Иван и взял на спину Федора. — Постучимся в первую хату. Люди свои...
   Они долго стучали в окошко маленькой, покосившейся от времени хаты. Никто не откликался. Эдик прилип носом к стеклу, приложил ладонь, чтобы не отсвечивало, и заключил:
   — В хате никого нет.
   В это время откуда-то с огородов появилась девушка. В большом платке, телогрейке, в новых мальчуковых ботинках.
   — А мы сидим в яме на огородах, — виновато улыбнулась она. — И ничего не слышим. — Она посмотрелана ребят и тихо ойкнула: — Да вы раненые...
   — Нет, — сказал Эдик, — только один, — он кивнул в сторону Федора.
   — Да что же мы стоим, заходите скорей в хату, — заторопилась девушка. — А мы сидим в яме и ничего не слышим. Такой бой был, такой бой, а теперь перекинулся на Луполово. Да вы располагайтесь. А товарища Осмоловского положите вот сюда. Я ему перевязку сделаю.
   Ребята опешили. Здесь, в этой покосившейся хатенке, в которую привел их случай, они никак не ожидали найти знакомых.
   — Откуда вы меня знаете? — спросил Федор, пока девушка нарезала куски чистого холста.
   — А кто же вас не знает в институте? — улыбнулась она. — Вы ж секретарь комитета... — Девушка сняла платок, телогрейку и сразу переменилась — невысокая, худенькая, она ловко орудовала ножницами, снимая порванные окровавленные майки с ноги Федора.
   — Так вы наша студентка? — искренне удивился Эдик.
   — Свойство поэтов всему удивляться... Так, кажется, говорил на лекциях Устин Адамович.
   — Как же вас зовут? — спросил Иван.
   — Нина. А что? — спросила девушка.
   — Дело в том, что Федора мы не сможем взять с собой в Могилев.
   — Хлопцы, не ходите туда... — подняла умоляющие глаза Нина.
   — Нельзя, — твердо сказал Иван.
   — Пропадете там, честное слово, пропадете, — почти заплакала Нина. — Говорят, бои идут на улицах города. Ну зачем умирать раньше времени?
   — А кто знает это время? — сказал Эдик, — Там наши друзья.
   — Они правы... Нина, — тихо сказал Федор, — Сейчас там каждый боец на учете.
   — Будем говорить в открытую. — Иван встал и прошелся по неровному полу. — Мы хотели оставить у вас Федора.
   — Пожалуйста, — зарделась Нина. — Мама не будет против.
   — Но сюда могут прийти фашисты.
   — Об этом не беспокойтесь. Спрячу все — и комсомольский билет и оружие.
   — Спасибо вам. Ну, мы пойдем, Эдик.
   — Прощайте, хлопцы... — дрогнувшим голосом сказал Федор. Глаза его стали грустными и влажными.
   — Мы придем за тобой. Обязательно... — пообещал Эдик. Он подошел к кровати, на которой лежал Федор, пожал ему руку и вдруг сказал: — Союз.
   Иван положил свою руку на руки Федора и Эдика!
   — Союз.
   Нина стояла в стороне, смотрела на это странное расставание и плакала. Где ей было понять, что так клялись в дружбе ребята с Ульяновской улицы.
 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая
ОНИ НЕ ПРОЙДУТ

   По кустарникам и оврагам Нина проводила друзей до опушки леса. Где-то впереди, то вспыхивая, то угасая, гремел бой, а здесь, на опушке, было покойно и солнечно. Только свежие воронки от взрывов да стрелковые ячейки, осыпавшиеся под гусеницами танков, напоминали о том, что покой этот обманчивый и тревожный.
   Остановились у толстой суковатой сосны, рассеченной снарядом. Янтарные прозрачные капельки смолы проступили по краям глубокой розовеющей раны.
   Видя, что ребята твердо решили пробираться в Могилев, Нина не отговаривала, а только вздыхала:
   — Ничего вы вдвоем не сделаете... только погибнете зря...
   Иван протянул девушке руку:
   — До свидания.
   — Будет ли оно? — опять вздохнула Нина.
   — Будет, обязательно будет, вот увидите... — Иван говорил так убежденно, что Эдик поднял на него свои густые кустистые брови.
   — Ладно, — сказала Нина. — А за Федора не беспокойтесь. Все будет в порядке.
   Они стояли на опушке и смотрели вслед уходящей девушке. Тоненькая, хрупкая, в больших мальчуковых ботинках, она казалась подростком. Раза два, появившись на гребне оврага, Нина прощально помахала ребятам рукою, а потом исчезла.
   — Днем не пробьемся, — задумчиво сказала Эдик, и, словно в подтверждение его слов, совсем рядом ударили орудия. Земля под ногами вздрогнула.
   — По городу, — тихо сказал Иван. — Идем. Поищем укрытие.
   В каких-нибудь десяти шагах от опушки они обнаружили полуразвалившийся блиндаж. Вход засыпало землей, а сбоку бревна были разворочены прямым попаданием снаряда.
   Эдик протиснулся между бревнами и упал на песчаное дно.
   — Осторожно, — предупредил он Ивана. — Здесь глубоко.
   С помощью Эдика Иван спустился в блиндаж. Они сели и осмотрелись. Вокруг валялись стреляные гильзы, обрывки бумаги и одежды, а в самом углу топорщилась видавшая виды шинель, из-под которой торчал солдатский сапог.
   — Кто тут? — громко спросил Иван и щелкнул затвором винтовки.
   Никто не ответил. Ребята прислушались. Из угла доносилось частое прерывистое дыхание.
   Иван пополз в угол и отвернул шинель. Поджав под себя перевязанную ремнем ногу, на песке лежал молодой парень в форме младшего лейтенанта Красной Армии.
   Иван тронул парня за плечо. Тот открыл глаза, с трудом повернулся, и в руке его сверкнул пистолет.
   — Вы кто? — хрипло спросил младший лейтенант. — Свои мы, — успокоил его Иван.
   — Кто — свои?
   — Ополченцы из Могилева.
   Младший лейтенант опустил пистолет и закрыл глаза. — Бежите?
   — Нет. Возвращаемся в город.
   — Правильно, — тихо сказал младший лейтенант. Ребята вновь услышали его прерывистое дыхание.
   — Идемте с нами, — предложил Иван.
   Младший лейтенант открыл глаза и слабо улыбнулся.
   — Рад бы в рай... — проговорил он и кивнул на потемневшую от крови скомканную штанину, перевязанную ремнем. — Я ведь без ноги, ребята...
   — Как без ноги? — удивился Эдик.
   — Отбило миной во время ночного боя. Я вот и заполз сюда...
   В блиндаже наступило тягостное молчание.
   — Мы вам поможем, — горячо заговорил Иван. — Тут недалеко деревушка. Там у нас одна знакомая...
   — Спасибо... — прохрипел младший лейтенант. — Спасибо, ребята. Поздно...
   — Мы вас занесем, честное слово, — не успокаивался Иван. — Вдвоем с другом...
   — Не надо... Мне уже немного осталось... Лучше я вам помогу... Только слушайте внимательно... Пробираться надо возле аэродрома на Луполове. Там у них кухни и разные тыловые части. А за мост каждую ночь бои... — Младший лейтенант снова замолчал и дышал часто и прерывисто.
   — Вы отдохните, — попросил Эдик. — До ночи еще далеко.
   — Я не доживу до ночи... — сказал младший лейтенант просто, как говорят о повседневных обыденных вещах. — Вы должны знать, что передний край проходит по западным окраинам города... Со стороны Бобруйского шоссе — вдоль поселка шелковой фабрики, со стороны Минского — у деревни Пашково, со стороны Шклова — у детской коммуны и товарной станции...
   — А на Луполове? — спросила Иван, — На Луполове есть наши? — Нет... — вздохнул младший лейтенант.
   И снова в блиндаже наступило тягостное молчание. Раненый закрыл глаза и как будто задремал.
   — Мама! — неожиданно позвал младший лейтенант. — Открой, пожалуйста, окно. Душно...
   — Бредит, — прошептал Иван. — Давай положим его повыше... — Они осторожно приподняли белокурую голову младшего лейтенанта и подложили вчетверо сложенную шинель.
   — Пулемет с правого фланга!... Бей их, ребята... бей... — заметался младший лейтенант и снова затих. Только грудь его вздымалась часто-часто. Почерневшие губы полуоткрылись, обнажив ослепительно белый ряд зубов.
   Эдик сидел, прислонившись к плечу Ивана, и молчал. Все его мысли были там, за Днепром, где их ждали студенты, где ждала Maрия. Что с ними сейчас, в эту минуту? Эдик не мог себе представить, что противотанковые рвы, па которых работали десятки тысяч людей, сегодня уже никого не защищают, что гитлеровцы на товарной станции, а там мама, брат Митя, Светлана Ильинична, Григорий Саввич, Сергей и Вера. Нет, надо во что бы то ни стало туда, к друзьям, к любимым, и будь что будет... Зато рядом со всеми, вместе со всеми... Он почувствовал, как Иван легонько толкнул его.
   — Умер, — прошептал Иван.
   И только теперь Эдик услышал гнетущую тишину в блиндаже. Она была особой, не такой, как раньше, напряженной до звона в ушах. Младший лейтенант лежал неподвижно, полуоткрыв рот, запрокинув голову.
   — Умер, — повторил Иван, подошел к младшему лейтенанту, взял из его руки пистолет, положил в карман, легонько вытянул шинель из-под головы и накрыл ею покойного.
   — Уйдем отсюда, — сказал Эдик. — Страшно? — спросил Иван.
   — Нет, просто не хочется...
   В это время снова начала бить артиллерия. Методично, точно соблюдая интервалы. Так вколачивают в землю сваи тяжеленной металлической бабой.
   — Лучшего места не найдешь, — тоскливо сказал Иван. — Скоро начнет смеркаться.
   Долго сидели молча. Потом Эдик достал из кармана
   измятую папироску, закурил. Иван покосился на него. Эдик затянулся раз, второй, протянул окурок Ивану.
   — Слушай, Ваня, — прошептал Эдик. — Значит, мы напрасно копали эти проклятые противотанковые рвы?
   — Ничего не напрасно, — ответил Иван. — Ты же сам видел под Буйничами, что не напрасно. Правда, это не спасение от бед, но все-таки...
   — Что ты успокаиваешь и меня и себя... — шептал Эдик. — Не рвами и не реками их надо останавливать. Пушками, танками и таким огнем, чтобы от него железо горело.
   — Уже не веришь, что под Могилевом их остановят? — тоже шепотом спросил Иван.
   — Не верю, — задумчиво ответил Эдик.
   — Все вы, поэты, люди настроения... — с раздражением прошептал Иван. — Ты посмотри, сколько времени держимся. А они вынуждены топтаться на месте, бросать под Могилев все новые силы. Ты понимаешь, что это значит?
   — Допустим.
   — Не понимаешь. Иначе не махнул бы рукой на родной город.
   — Не городи чепухи, — обиделся Эдик. — При чем тут родной город? Я думал, я был уверен, что на Днепре все решится. К этому готовились, на это рассчитывали. Я думал...
   — И думай, — перебил его Иван. — Еще неизвестно, как повернутся события. Может, к окруженному Могилеву уже спешит помощь.
   — Может... — неопределенно произнес Эдик и замолчал.
   В сумерках, ребята покинули блиндаж и вышли в редкий сосонник, слабо освещаемый заревом далекого пожара. Над Луполовом взлетали ракеты и трассирующие пули. В багрянце неба, нервозных вспышках прожекторов, гуле машин и тягачей было что-то зловещее.
   Осторожно минуя дороги и улицы, ребята направились в сторону аэродрома, где, по словам младшего лейтенанта, можно было проскользнуть к Днепру. Где перебежками, а где ползком Иван с Эдиком пересекли Луполово и чуть не напоролись на группу гитлеровцев, расположившихся на травянистом поле аэродрома. Ребята замерли, слившись с землей. Гитлеровцы разговаривали негромко, иногда раздавался заливчатый смех.
   — О чем они? — шепнул в ухо Эдику Иван.
   — А черт их знает... — так же тихо ответил Эдик. — Стыдно. Семь лет учили немецкий — и ни в зуб.
   — Не скажи, — съязвил Иван. — А парцицип цвай, а имперфект? Геноссе Стасевич, гее ан ди тафель...
   — Тише... — Эдик схватил Ивана за рукав. — Слышишь?
   С востока нарастал могучий гул моторов. По ровному сильному звуку ребята сразу отличили — шли советские самолеты.
   — Ну, что? — горячо зашептал Иван. — Я тебе говорил, что еще ничего неизвестно, что к Могилеву подойдет помощь.
   — Давайте, давайте, родные... — звал их тихонько Эдик, и самолеты, словно услышав его, загудели над Луполовом.
   По небу зашарили прожекторы, и ударили зенитки. Самолеты не меняли курса. Прямо над аэродромом один из них повесил яркий большой «фонарь». Ребята услышали истошные крики и команды. К улицам и дорогам, ведущим за город, рванулись машины и повозки. Рев моторов, стрельба зениток — все слилось в сплошной гул.
   Солдат, на которых напоролись Иван с Эдиком, как ветром сдуло с аэродрома. В это время со стороны деревянного моста через Днепр послышалась яростная стрельба.
   Иван молча вскочил с земли и рванулся вперед. Эдик едва поспевал за ним.
   — На мост? — крикнул на бегу Ивану.
   — Сумасшедший! К Днепру, пока тут заваруха!
   Но «заваруха» быстро кончилась. Самолеты сбрасывали не бомбы, а груз. Уже на берегу Иван, удивленный, остановился и плюнул от злости:
   — Кому сбрасывают, фашистам?
   — Думаю, что Луполово еще наше.
   — Думаю... а рация зачем?
   От моста стрельба перекинулась на Луполово. Очевидно, паши хотели отбить у врага предназначенный для них груз.
   — Может, повернем? — спросил Эдик.
   — Нет, мы им не подмога. Быстрее на ту сторону!
   Ребята вошли в холодную с темно-багровым отсветом воду. Течение сразу подхватило обоих и понесло в сторону моста. Плыть было трудно — мешали винтовки, но Иван оказался ловчее — он был уже на середине, а Эдик все никак не мог приноровиться грести одной рукой. А тут еще эта одежда. Она отяжелела и тянула вниз.
   Иван раза два повернулся и, как показалось Эдику, призывно махнул винтовкой. Эдик не ответил — он и так старался изо всех сил. А бой с Луполова снова перекинулся к мосту. «Не удалось нашим пробиться к грузу, — подумал Эдик. — А там, наверное, боеприпасы».
   Когда Иван подплывал к левому берегу, оттуда послышалось несколько выстрелов.
   — Свои! Не стреляйте! Свои! — закричал Иван, размахивая над головой винтовкой. Он шел по мелководью, все время оборачиваясь в ожидании Эдика...
 
   Узнав, что друзья не вернулись из Чаус, а гитлеровцы уже подошли к Луполову, Сергей решил немедленно вернуться в свой истребительный батальон. Вера поменяла повязку на затянувшейся ране и залепила ее пластырем. Мать собирала в узелки и обшивала клеенкой книги, которые собиралась зарыть на огороде, и впавшими тоскливыми глазами смотрела па сына и невестку.
   Сели перед дорогой. Потом мать поцеловала Веру, Сергея и молча кивнула на прощанье. Александр Степанович проводил молодых во двор, хотел что-то сказать, а потом махнул рукой и слабо улыбнулся.
   Передний край проходил в каком-нибудь километре от дома, за нефтебазой. Деревянные дома железнодорожников горели и днем и ночью. Дым пожаров стлался по Ульяновской огромными сизо-серыми змеями. Станция замерла — ни одного паровозного гудка, ни рожка стрелочника. На путях методично рвались мины, и то вспыхивала, то угасала ружейно-автоматная стрельба у нефтебазы.
   За неделю, которую Сергей пролежал дома, город преобразился — с чердаков уцелевших кирпичных зданий смотрели на улицу пулеметные стволы. Во дворах стояли машины и повозки, а на небольшой площадке за виадуком — батарея зениток. — Эти тоже скоро уйдут на передовую, — кивнула Вера на зенитки. — На валу они бьют прямой наводкой.
   — Мост еще наш? — спросил Сергей.
   — И наш и не наш... Пойдут в атаку они — наши заставляют откатиться. Попробуют наши прорваться на Луполово — они отбивают атаки и теснят к валу...
   Еще с театральной площади Сергей увидел на башне старой ратуши у Дома офицеров — красное знамя. Оно чудом держалось на самой верхотуре и переливалось на солнце кроваво-красным отблеском.
   — Что за праздник?
   — Это им назло, — озорно сверкнула глазами Вера. — С самого утра они начинают бить по этой башне из пушек. Ну и черт с ними. Расход боеприпасов...
   Сергей улыбнулся. Вера все еще не могла понять, как не понимал долгое время и Сергей, что они готовились к этой войне основательно и боеприпасов им хватит надолго, может быть, даже на несколько лет, потому что все заводы Европы работали на них...
   Советская площадь лежала в развалинах. Большое кирпичное здание областной типографии зияло пустыми окнами, был сожжен и разрушен Дом пионеров, примыкавший к парку.
   Появлению Веры и Сергея ребята не придали особого значения — как будто те и не отлучались на целых семь дней. Лишь какой-то студент, кажется, с истфака, обтрепавшийся за эти дни и сменивший брюки на красные шаровары от лыжного костюма, обнял Сергея и кивнул на плечо:
   — Болит?
   — Терпеть можно... — Сергей улыбнулся, глянув на необычный костюм студента. — Ты что, специально для фрицев вырядился?
   — Они, как быки, ненавидят красное... — Студент сказал это без тени усмешки, с каким-то упрямым ожесточением, потом достал из кармана шаровар пачку сигарет. — Идем, я тебе передам свою стрелковую ячейку... в полный рост... и патронов дам... перехожу на счетверенный «максим».
   Но занять стрелковую ячейку Сергею не пришлось. Устин Адамович, которому доложил он о своем возвращении в строй, устало улыбнулся, взял Веру и Сергея под руки и отвел в сторону. Сели на поваленное дерево.
   Сергей заметил, как изменился за эти дни Устин Адамович. Отросла небольшая рыжая бородка — бриться, конечно, было некогда, да и негде, лихорадочно горели ввалившиеся глаза, обрамленные сетью морщинок.
   Устин Адамович расстегнул планшет. Там, где должна была находиться карта, лежали папиросы «Казбек».
   — Вот, пионеры принесли из какого-то магазина.
   Курили молча, изредка бросая взгляды друг на друга. Вера отмахивалась от табачного дыма, теребила застежку санитарной сумки. Пахло гарью и свежеспиленным деревом. Стояла непривычная тишина.
   — У них что, выходной? — кивнул в сторону Луполова Сергей.
   — Обед, — ответил Устин Адамович, снял фуражку и положил рядом с собой на дерево. — Как только обед — нам передышка... — Устин Адамович вытер лысину платочком не первой свежести. — Вот что, ребята. Вы тут выросли, знаете каждую улочку, да и пригороды, наверное, знакомы вам.
   — Конечно, — сказала за себя и за Сергея Вера.
   — На высотах деревни Гаи держит оборону со своим батальоном милиции капитан Владимиров. У городского штаба третий день с ним нет никакой связи. То ли его посыльные не добираются до города, то ли посыльные штаба...
   Сергею хотелось спросить, что же будет дальше — кольцо окружения сжимается все туже и туже, но вместо этого он сказал:
   — Мы найдем капитана Владимирова.
   — Ну, ни пуха ни пера... — Устин Адамович обнял Веру, Сергея. — Передайте, что отступать некуда...
   С Луполова начался артиллерийский обстрел. Снаряды рвались на площади, на валу, у ратуши. Вера оставила санитарную сумку на перевязочном пункте, оборудованном в кирпичном подвальчике летнего кафе. Самого кафе уже не существовало — остались только кирпичные стены подвала.
   Вера достала из сумки пистолет, сунула его в карман стеганки и, не пригибаясь, побежала по ходам сообщений вниз к Дубровенке, где ее ожидал Сергей.
   Словно сговорившись, гитлеровцы вели огонь не только со стороны Луполова, но и со стороны шелковой фабрики и нефтебазы. Горели и рушились дома, на улицах лежали неубранные трупы, куда-то спешили вооруженные люди в цивильной и военной форме, ревели грузовики, таща на прицепе артиллерийские орудия. Тяжело раненный, город еще жил, еще не сдавался.
   Сергей и Вера вышли к мостику через Дубровенку, тому самому, с которым были связаны воспоминания о довоенных счастливых днях, кажущихся сегодня такими далекими и безвозвратными. Сергей взял Веру за руку, и они стали подниматься вверх по Виленской, спотыкаясь о булыжник развороченной мостовой. И вдруг совсем рядом Сергей услышал автоматную очередь. Он потянул Веру за руку и прижался с ней к стене дома. Осмотрелся. Никого. Только попытался шагнуть на тротуар, как снова раздалась очередь и у ног прозвенели, ударившись о булыжник, пули. Вера рванула Сергея за руку и потянула за угол дома. Стреляли по ним. Но кто?
   Скрываясь за домами, они поднялись по Виленской выше и снова услышали стрельбу из автомата. Кто-то бил из чердачного окошка двухэтажного кирпичного особняка. Сергей вскинул винтовку, но Вера удержала его:
   — Только обнаружишь себя. Подойдем поближе.
   Они перебежали улицу и дворами, чтобы тому, с чердака, не было видно, стали пробираться к дому. Во дворе было безлюдно. Врезавшись в гору, стоял добротный погреб. Из-под земли возвышалась серая бетонированная стена с обитой жестью дверью. Окна дома были крест-накрест заклеены полосками газетной бумаги и уцелели. Со двора в подъезд вела покосившаяся от старости дверь. И только Сергей взялся за ручку, чтобы открыть ее, как услышал позади знакомый голос:
   — Петрович, вы куда?
   Сергей обернулся и увидел Милявского в потертом темно-сером костюме, лакированных туфлях, изрезанных трещинами, в неизменном пенсне. Он стоял, распахнув дверь бетонированного погреба, и с нескрываемым удивлением смотрел на Сергея и Веру.
   — Это вы, Вера? Я вас сразу и не узнал в этом наряде.
   С чердака снова прозвучала автоматная очередь.
   — Слышите? Там диверсант, — сказал Сергей и снова взялся за ручку двери.
   Милявский с неожиданной ловкостью подбежал и заслонил собою вход в подъезд.
   — Вы с ума сошли! Зачем вам, такому юнцу, лезть под пули? У вас впереди вся жизнь.
   — Ростислав Иванович, — с трудом сдерживая себя, заговорил Сергей. — Отойдите. Там враг. Он убивает наших людей по-воровски, из-за угла.
   — Его уберут без вас... есть на это регулярные войска... наконец НКВД... а вы... зачем вы встреваете в это страшное дело...
   — Это наш долг, — твердо сказала Вера, оправившись от смущения, вызванного неожиданным появлением Милявского. — И мы его выполним. Не мешайте.
   — Дети!... Разве вы в силах бороться с этой машиной? Бросьте оружие и идите домой. Вы никому не нужны, и вас никто не тронет, можете быть уверены.