Горулев Николай. Прощайте, любимые

   — Ты не спишь? — спрашивала шепотом Вера, прислушиваясь к ровному дыханию Сергея.
   — Нет.
   — Тебе не кажется, что отец что-то знает?
   — Не понимаю.
   — Ну, что он имеет какое-то поручение?
   — Я уверен, — прошептал Сергей. — Ты заметила, каким тоном он говорит? Приказывает. Это, по-моему, произошло в день гибели Владимирова. Мы пришли, а его дома не было. Мать тогда говорила, что за ним приезжали.
   — Это хорошо, — вздохнула Вера, — что отец у нас такой... только опасно.
   — Как тебе не стыдно. — Сергей поцеловал ее в плечо. — Мы ведь должны уже привыкнуть к этому. Вот мы сегодня шли с тобой из больницы. Мне даже хотелось, чтобы кто-нибудь из этих мотоциклистов зацепил меня. Я бы плюнул ему в рожу.
   — Дурачок ты мой. Совсем дурачок. Отец правильно говорил — улыбайся им, а про себя думай что угодно.
   — Ты уж слишком. Никогда в жизни не был подхалимом.
   — А ты понарошке.
   — И понарошке не был.
   — Ладно, спи, мушкетер, — прошептала Вера, и Сергей услышал в ее голосе улыбку, — надо начинать биографию совсем другую. Понял?
   — Понял... — прошептал Сергей и задышал ровно и спокойно...
   Направляясь в контору службы пути, Сергей вышел на перрон и неожиданно увидел своего однокашника в форменном железнодорожном кителе, который довольно бойко разговаривал с каким-то офицером по-немецки. «Вот те раз», — подумал Сергей и хотел было пройти мимо, но однокашник попрощался с офицером и окликнул Сергея:
   — Что, своих не узнаешь? Сергей сделал удивленное лицо:
   — Ольгерд?
   — Я самый...
   Сергей знал, что в школе Ольгерда называли просто Горохом, но сейчас посчитал неуместным вспоминать об этом.
   — Ну как ты? — задал дежурный вопрос Ольгерд.
   — Ничего, — уклончиво ответил Сергей. — А ты как?
   — Я? — Ольгерд улыбнулся. — Живу, как горох у дороги, кто захочет, тот и щиплет.
   — Не скажи, — возразил Сергей, — видел я, как тебя легко ущипнуть.
   Ольгерд опять улыбнулся:
   — Да, пока что я пришелся ко двору. Железнодорожное начальство хочет наладить работу узла, а кадров нет. Практикант Московского института инженеров железнодорожного транспорта кое-что да значит.
   — А ты разве был здесь, когда все началось?
   — Здесь. А ты закончил педагогический? — Так же, как ты железнодорожный.
   — Слушай, пойдем куда-нибудь поговорим, а то на перроне, как перед расставанием, спешишь.
   Они шли через многочисленные пути, стрелки, по замасленным шпалам. Станция будто вымерла. Правда, где-то в тупике шипела паром одинокая «овечка», с трудом вытягивая хвост нагруженных лесом платформ.
   Вошли в широко открытые высокие ворота паровозного депо. На ремонтных канавах стояло три холодных паровоза. Никто не ремонтировал их. Было пусто и в механической мастерской.
   — Вот видишь, — сказал Ольгерд, — как мы их встретили, а им железная дорога, как хлеб, нужна.
   — Ты считаешь, что мы их плохо встретили? — спросил Сергей, стараясь говорить спокойно, хотя в душе у него закипала ненависть к этому довольному собой Гороху.
   — Могли бы лучше, — загадочно сказал Ольгерд, и Сергей не понял, что именно хотел он сказать этими словами. — Этот паровоз, — он поднялся по металлическим ступенькам, — безнадежно больной. Иди сюда, — он помог Сергею, потом осмотрел будку, приборы и вздохнул. — Хотелось быть просто машинистом. Знаешь, как это здорово? Паровоз набрал пара. Я берусь за реверс, вот видишь эту ручку, поворачиваю ее влево. Паровоз идет все быстрее и быстрее, а за ним, как игрушечные, постукивают вагоны. Ты выглядываешь в окно, и встречный ветер бьет тебе в лицо то запахом леса, то поля, то прохладной реки...
   Сергей, стоявший у противоположного окна, слушал Ольгерда и чувствовал, что каждую минуту может сорваться и наговорить ему мерзостей. Ольгерд, очевидно, уловил во взгляде Сергея нечто такое, что заставило его замолчать.
   — Ты не думай, — сказал он после некоторой паузы, — что я захлебываюсь от радостей новой жизни. Просто вспомнилась давняя детская мечта, которая, к сожалению, не сбылась.
   — Ты сейчас можешь управлять паровозом? — полюбопытствовал Сергей.
   — Конечно, — скупо улыбнулся Ольгерд. — Но теперь я ничего не хочу.
   — Так уж и ничего? — подозрительно посмотрел Сергей.
   Ольгерд выглянул в окно и, убедившись, что в депо пусто, шепотом произнес:
   — Одного хочу — поскорее уничтожить этих гадов. Неожиданный поворот в разговоре поставил Сергея в тупик. Что это? Провокация или чистосердечное признание? Сергей молчал, глядя исподлобья на Ольгерда. А тот ждал, как поведет себя Сергей, и волновался. То снимал форменную фуражку и причесывал белокурые красивые волосы, то ощупывал пуговицы кителя, хотя все они были на месте.
   — А где ты так здорово научился немецкому? — равнодушно спросил Сергей, словно перед этим Ольгерд не признался ему в самом сокровенном.
   — Был у нас в институте кружок. Читали немецкую литературу в подлиннике, тренировали разговорную речь.
   — Готовились? — ехидно улыбнулся Сергей.
   — Готовились, — признался Ольгерд и усмехнулся: — Куда же ты направлял стопы, педагог?
   — Пойду в путевые рабочие, — ответил Сергей. — Может, заработаю на кусок хлеба.
   — Слушай, Сережка, — тепло, по-приятельски сказал Ольгерд. — Конечно, путевой рабочий тоже очень нужный человек. А если бы ты решился пойти повыше. Дело в том, что по заданию генерала — начальника отделения дороги, я сейчас подбираю людей в технический отдел. Как у тебя с черчением?
   — Не очень, — солгал Сергей. Он никак не мог отделаться от чувства неприязни к Гороху, которое родилось на перроне.
   — Жаль, — искренне произнес Ольгерд. — Там мы с тобой были бы в курсе всех дел на дороге.
   — А я не любопытен, — отрезал Сергей.
   — Напрасно, — заметил Ольгерд. — Жалею, что разговора у нас не получилось. Не поверил ты мне, и правильно. Как поверить человеку, которого знал только в школе, а теперь встретил в компании фашистского офицера. Ну что ж иди в путевые рабочие. Нам они тоже сгодятся. В конторе можешь сослаться на мою рекомендацию...
   Молча спустились они с паровоза, молча вышли из депо.
   — Пока, — холодно попрощался Сергей.
   — До свидания. — Ольгерд крепко пожал ему руку. — Контора в старом здании. Ну, ни пуха тебе ни пера.
   — К черту... — пробормотал Сергей и направился к одноэтажному кирпичному зданию за пакгаузом.
   Сейчас он пытался разобраться в том, что произошло, вспомнить еще раз все, о чем говорил Горох, проверить, насколько правильно вел он себя при встрече с этим человеком. Он встретил Ольгерда с офицером. Ну и что ж? Он, очевидно, пользуется у немцев доверием и может советоваться по служебным делам со своим начальством. Такие беседы только укрепляют взаимоотношения и сближают людей. Если Ольгерд действительно наш, то это просто здорово. Во-первых, без пяти минут выпускник московского института и дело свое, конечно, знает, во-вторых, почти свободно владеет немецким, в-третьих, живой энергичный парень. Каким был живчиком, таким и остался. Одно слово — горошек.
   Тут Сергей прерывал свои мысли о достоинствах Ольгерда. А что, если, думал он, Ольгерд провокатор из тех, которые умеют это делать мастерски. Он собирает вокруг себя нужных людей и сам активно участвует в деле, а в один прекрасный момент всех выдает врагу? Нет, от этого Гороха лучше держаться подальше...
   А в это время у дома Сергея остановился грузовик. Из кабины степенно вышел Григорий Саввич, постучал из палисадника в окошко, и Александр Степанович, услышав этот стук, заторопился в сени. Вера не слышала разговора, но когда Александр Степанович вернулся, поняла, что он принес какую-то весть для нее, хотя говорил совсем о другом:
   — Как думаешь, устроится Сережа?
   Вера ответила утвердительно и смотрела в глаза Александру Степановичу, ждала.
   — Знаешь, Верочка, — заговорил наконец о главном Александр Степанович. — Ты будешь работать в моей, заготовительной конторе и иногда выезжать в район,
   — Зачем? — спросила Вера.
   — Для виду сменять тряпки на продукты, а на самом деле для связи с Березняком.
   — Это что еще за Березняк?
   — Подпольная кличка одного товарища. Ты ему расскажешь все, что тебе сообщат, перед отъездом или в дороге и привезешь его указания. А пока собирайся. Вот у меня кое-что из поношенной одежды нашлось. Сделаешь узелок, получишь у меня временное удостоверение, и в путь.
   — Удостоверение настоящее?
   — Не беспокойся, подписано самим начальником, скреплено печатью.
   К обеду сборы были закончены,
   — Садись, поешь на дорогу...
   — Без Сережи?
   — Вот что, милая моя, — нахмурился Александр Степанович. — Так переживать за своего близкого, как ты переживаешь, никакого здоровья не хватит. Приготовься к разлукам, всегда опасным, которых будет много на твоем пути. А Сережа — он тоже не на посиделках. Такая уж наша судьба... Кстати, вот и он, — услышав стук двери в сенях, сказал Александр Степанович.
   — Ты куда собралась? — кивнул на узелок Сергей.
   Вера оживилась. Налила в тарелки и, когда все сели за стол, сказала:
   — Обо мне потом. Что у тебя?
   — Представьте, особых трудностей не встретил. Удивились, конечно, что студент просится в путевые рабочие, но зачислили. Людей, видно, мало пока, вот и хватают первого попавшегося.
   После обеда Александр Степанович давал Вере последние наставления:
   — Слушайся Григория Саввича. В поездках он для тебя самый большой авторитет. Он вывезет из города группу пленных, перевязочный материал, который я ему передал из ваших ящиков, помните, которые вы сложили в погреб, и укажет дорогу в отряд, в партизанский отряд Березняка.
   — Отец, пошли нас обоих, — попросил Сергей. — И безвозвратно. Отряд — это то, что нам надо.
   — А я должен один? — спросил Александр Степанович. — Отряд не может без нас, мы без отряда. Будешь находиться там, где приказано.
   — Кем?
   — Мною...
   Наступило молчание, которое прервал Александр Степанович:
   — Вот и все. Знаешь, где живет Григорий Саввич?
   — Я провожу, — сказал Сергей.
   Александр Степанович поцеловал Веру в щеку.
   Сергей вел Веру под руку и весело шутил, словно ничего не случилось, словно так же, как и до войны, шли они вдвоем по извилистым улочкам Дубровенки.
   — Ай да папка, — шептал на ухо Вере Сергей. — Я ведь чувствовал, что он знает что-то такое, чего не знаем мы.
   — А ты волновался на своей службе?
   — Не очень. Захожу в контору. Сидит какой-то сердитый тип с усиками. Я спрашиваю насчет работы, а он молчит, словно глухой, и смотрит на меня в упор. Я молчу, и он молчит.
   — Ты чей? — спрашивает наконец. Отвечаю.
   — Значит, учительский сынок?
   — Значит.
   Сердитый тип подумал немного и вздохнул:
   — Чудны дела твои, господи. Один учительский сынок у самого генерала, начальника отделения, в доверенных ходит, а другой в чернорабочие метит... Ладно. Приходи завтра с утра. Пока комплектуем бригаду.
   — Сумеешь? — спросила Вера.
   — Да я ж вырос на этих путях. Каждый день в школу туда и обратно обязательно на маневровом паровозе подъезжал, наблюдал эту нехитрую, но тяжелую работу путейцев...
   Незаметно дошли до Машиного дома. Низенькие воротца во двор были открыты, Григорий Саввич и шофер кончали загружать машину. На солому, которая торчала из кузова, взваливали длинные детали машин — то ли сеялок, то ли жнеек.
   — Пришла? — торопливо бросил Григорий Саввич. — Садись в кабину. Пора.
   Вера молча повернулась к Сергею, обняла его и крепко поцеловала в губы. У Сергея что-то екнуло в груди, но он не подал виду, открыл пошире воротца, шофер, Вера и Григорий Саввич втроем сели в широкую кабину, и машина тронулась. Сергеи стоял и смотрел вслед, пока машина не повернула на Ульяновскую и дальше на Шкловский шлях.
   — Сережа, — вдруг услышал он знакомый голос. На крыльце стояла Светлана Ильинична. — Помоги-ка мне закрыть ворота. А потом, может, зайдешь? Правда, молодых моих еще нету. Глядишь, и время быстрее пролетит. А то пока дождусь их, вся душа наизнанку.
   — Зря, — успокоил ее Сергей. — Работа не бей лежачего.
   — Ты мне сказки не рассказывай, — вздохнула Светлана Ильинична. — Будто я ничего не знаю. Да я вот этими руками, — она оглянулась по сторонам, — уже больше десятка командиров из госпиталя одела и отправила в лес... — и, словно между прочим, добавила: — Вашего Ивана мать недавно из больницы забрала.
   Сергей заулыбался.
   — Вот видишь, — продолжала Светлана. Ильинична, — знаю, чем тебя ободрить. А то проводил свою голубку и нос повесил. Ступай...
   — Спасибо!
   Сергей весело зашагал по переулку...
   Когда открыл дверь, Иван, бледный и осунувшийся, стоял посреди комнаты, держась за спинку стула,
   — Сережка! — радостно выдохнул он.
   Сергей бросился к другу, тихонько обнял его за плечи И повел к дивану.
   — Вот учусь ходить, — смущенно улыбнулся Иван. — Сегодня уже полчаса провел на ногах без отдыха. Ты извини, брат, я немного прилягу...
   Сергей поправил подушку, что лежала на спинке дивана, и присел рядом. Некоторое время смотрел на лицо друга, прорезанное первыми морщинками.
   — Не нравлюсь я тебе? — спросил Иван.
   — А ты не девушка... — улыбнулся Сергей. — Смотрю потому, что давно не видел.
   — Если б не вы... — дрогнувшим голосом сказал Иван и замолчал, словно ему не хватило дыхания.
   — Ладно, — снова улыбнулся Сергей и положил свою руку на исхудавшие пальцы Ивана. — Это закон союза...
   — Ну, рассказывай, — попросил Иван. — А то мать сообщает все какие-то слухи.
   — Например? — поинтересовался Сергей.
   — Что недавно нашли на улице двух убитых офицеров, а на Ленинской кто-то нарисовал карикатуру на Гитлера и подписал ругательные слова.
   — Я и этого не знаю, — признался Сергей. Лицо Ивана покрылось розовыми пятнами, — Спрятался за Верину юбку и притих? Сергей не выдержал:
   — Если б ты был здоров, смазал бы я тебе по физиономии.
   Наступило неловкое молчание. Сергей с нарастающим раздражением вспоминал резкие повороты в характере Ивана, его нетерпимость к малейшим человеческим слабостям. Сергей хотел было подняться и уйти, но посмотрел на еще более побледневшее строгое лицо друга и остался. Начал ходить по комнате из угла в угол.
   — Ты, наверное, — зло заговорил Сергей, — хотел, чтобы я тебе доложил о том, что я лично создал в городе многотысячное подполье, еще более могучую партизанскую армию и что не сегодня-завтра мы снова освободим Могилев, освободим тысячи наших людей, томящихся за колючей проволокой в лагере военнопленных... Ты, наверное, хотел...
   — Сережа, прости меня, — тихо сказал Иван. — Я не хотел тебя обидеть. Просто наше бессилие становится невыносимым.
   — Терпение, Иван, терпение...
   — Толстовское непротивление злу?
   — Нет, совсем другое терпение. В том смысле, что не сразу Москва строилась. По камешку, по кирпичику.
   — Смотри ты, какой осторожный строитель, — усмехнулся Иван. — Ты ведь еще и места для этого не выбрал.
   — Выбрал, — уверенно ответил Сергей, — Пошел на железную дорогу путевым рабочим, — Легко приняли?
   — Легче, чем я думал. Люди им нужны позарез. Мне даже предлагали более квалифицированную работу в самом отделении дороги.
   — Ври больше.
   — Честное слово. И знаешь кто? Помнишь, был в десятом «б» Горох с четвертого кирпичного переулка. С громким таким именем Ольгерд, Приехал в июне из московского института на практику.
   — Предатель?
   — Кто его знает, — неопределенно сказал Сергей. — Шел со мной в открытую, предлагал сотрудничество.
   — Хитрая штука сейчас узнать человека, — задумчиво произнес Иван.
   — Я тоже сообразил и ушел от прямого разговора. Он так здорово чесал по-немецки с офицером на перроне...
   — Надо присмотреться к нему. Может, как раз хороший хлопец. Вот скоро поднимусь и махну вслед за тобой.
   — И еще... — Сергей присел на диван и сказал шепотом:— Вера будет связной между нами и партизанским отрядом какого-то Березняка. Сегодня уехала с Григорием Саввичем.
   — Еще раз прости... — глухо сказал Иван и взял Сергея за руку.
   На выезде из города машину остановили два полицая и один немец. Григорий Саввич предъявил удостоверение и путевой лист.
   — Что везете? — спросил полицай.
   — Ты что, милый, не видишь — детали в МТС тяну. А то придет весна и пахать нечем будет.
   Солдат вопросительно смотрел в рот Григорию Саввичу.
   — Хлеб, хлеб, — повторил ему Григорий Саввич, — пахать надо землю... хлеб.
   — О, брот... я, я... — понимающе кивнул немец. Полицай бросил взгляд на Веру.
   — Это со мной, — сказал Григорий Саввич. Полицай обошел машину, потом встал на заднее колесо, заглянул в кузов.
   — Жадный ты, дядька, — сказал он. — Ишь как укутал соломой это паршивое железо.
   — А оно, как человек, заботу любит. Ты его досмотришь как следует, оно тебя и отблагодарит. Вот, бывало, до войны ездил я по районам с ремонтной бригадой...
   — Ладно. Хватит, — махнул рукой полицай, — будешь еще тут довоенные сказки рассказывать.
   Григорий Саввич сел в кабину, кивнул шоферу и вздохнул облегченно.
   Вера не понимала беспокойства Григория Саввича. Документы были в порядке, груз не ахти какой...
   Григорий Саввич повернулся к Вере и заговорил в самое ухо:
   — Вот теперь слушай меня внимательно. В кузове машины под соломой шесть пленных и оружие. Завезу я тебя за Жуково, а там в лесу тебя встретят и проводят с людьми в отряд... Расскажешь командиру, что наладили связь с хлебозаводом, надеемся и на железную дорогу. Приемника и пишущей машинки пока не отыскали. Одним словом, с этим пока туго. А людей будем подбрасывать. И медикаменты разные тоже. Поняла?
   — Поняла, — улыбнулась Вера. — А почему вы так долго беседовали с полицейским, если у вас в кузове такой груз?
   — А потому, милая, чтобы глаза отвести. Если человек торопится, он, значит, того... хочет избавится от лишнего взгляда, а если он уверен, что у него все в порядке, ему спешить некуда, он может и поговорить.
   Долго петляли по проселочной дороге, оставив в стороне какие-то деревни, и наконец въехали в густой сосновый бор.
   — Тормози, — распорядился Григорий Саввич. Остановились. Узкая лесная дорога поворачивала куда-то вправо и вверх. Григорий Саввич, Вера и шофер вылезли из кабины. Вера медленно пошла вперед по этой дороге, давно не езженной, поросшей муравой. Кроны деревьев сплелись над ней и образовали густую тенистую аллею, пахнущую живицей. У машины раздавались голоса, но Вера думала о своем — нелегко будет пробираться в такую даль для связи. Она услышала за собой торопливые шаги и не успела оглянуться, как сзади чьи-то крепкие ладони закрыли ей глаза.
   — Угадать? — воскликнула Вера.
   — Да, — односложно ответил притворный басовитый голос.
   Вера растерялась. Никого из знакомых в этой поездке встретить не предполагала.
   — Честное слово, не узнаю.
   Ладони соскользнули с ее глаз, Вера стремительно обернулась и увидела перед собою Федора, такого же черноглазого и чернобрового, с прежней улыбкой, только, может, похудевшего и какого-то усталого. Нет, не прежним был Федя. В глазах его, всегда живых и беспокойных, светилась какая-то тоска.
   — Федя! — Вера бросилась ему на шею. — Боже мой, откуда ты свалился?
   — С кузова, — улыбнулся Федор. — Я твой голос узнал еще на дворе Григория Саввича... и Сережин тоже... Ну, как ты, как он?
   — Я — вот видишь, а Сергей ничего, поправился после ранения, но в душе у него черт знает что... иногда боюсь, как бы не сорвался...
   Подошел вихрастый улыбающийся Зайчик.
   — На Федора девушки, как мухи на мед. Ну, давайте познакомимся — старший лейтенант Зайчик,
   Вера глянула на пустые петлицы.
   — Это в лагере разжаловали...
   В стороне приводили себя в порядок еще четыре человека. По следам повязок видно было, что люди бежали из госпиталя.
   Шофер полез под машину и достал из брезентового мешка ручной пулемет.
   — Эй, команда, держи! Подошел Григорий Саввич.
   — Нашлись знакомые? — спросил он Веру и взял ее за руку. — Пройдем немного вперед, а хлопцы погуляют... Хочу тебе сказать, что такие поездки не всегда представляются. Придется тебе самой идти сюда с людьми или одной. Дорогу запомнила?
   — Приблизительно.
   — Из города мы повернули левее Шкловского шляха, потом мимо Жукова, потом слева остается Заречье и начинается вот эта лесная дорога... А наша МТС еще километра четыре отсюда. Проводник проведет сегодня на базу, а завтра до полудня ты выйдешь на проселочную, дойдешь до МТС и я захвачу тебя обратно. Еще раз проедешь и запомнишь. А сейчас стоять нам тут не с руки. Отведи хлопцев поглубже в лес по этой дорожке. С минуты на минуту, — Григорий Саввич посмотрел на часы, — должен появиться проводник.
   В это время из зарослей на дорогу шагнул невысокий пожилой человек с широкой, но коротко подстриженной бородкой в кирзовых сапогах и стеганке военного покроя, На плече у него была березовая палка, на которой болталась пустая холщовая торбочка.
   — Вот он и я, — улыбнулся старик, обнажив ровный ряд желтоватых крепких зубов. — Добрый день, Саввич. Ты нам сегодня одну невесту привез?
   Саввич поздоровался со стариком за руку,
   — Женихи возле машины. Вот знакомься. Твоя напарница из города. Верой кличут.
   Старик окинул быстрыми глазами Веру, кивнул и пошел к машине:
   — Ну, покажи мне женихов... — Он подходил к каждому, пожимал руку, бросал оценивающий взгляд. — Ну, за сегодняшних спасибо. Орлы, настоящие орлы. Небось, все командиры?
   Григорий Саввич попрощался. Машина выехала из леса, повернула вправо и скрылась на пыльном проселке. Старик сказал:
   — Слушать мою команду. Идем цепочкой. Я, значит, впереди, за мной вот эта девчина, а потом уже вы. Далеко не растягиваться, чтобы, значит, не искать друг друга. Вот такая моя речь. Кто что хочет спросить?
   Все молчали, с любопытством рассматривая подвижного приветливого дядьку, а он погладил бороду и заключил:
   — Может, кто хочет знать, как меня кличут, Так в церковной книге поп, чтоб ему ни дна ни покрышки, записал Фелицианом, а в деревне зовут Фелей. Ну, шагом арш... — старик довольно резво зашагал по лесной дороге, потом свернул на едва различимую тропу.
   — Ты примечай, красавица, — поворачивался старик к Вере. — Вот эта кривая береза одна такая в наших краях. Будто кто нарочно ее согнул, а там вон на опушке будет приметная семейка молодых елочек, а когда выйдем на полянку, с левой стороны будет такой дуб — загляденье. Ему, может, сто, а может, и все двести годков.
   — А вам сколько? — не удержалась Вера.
   — Сватов к тебе не пришлю, — улыбнулся старик. — Нет, правда...
   — Семьдесят пять стукнуло, с гаком.
   — Не может быть, — отозвался шедший вслед за Верой Федор. — Моему батьке шестьдесят, так он выглядит намного старше.
   — А кто твой батька?
   — Председатель колхоза... был.
   — Видишь ли, — сказал старик, — он правил людьми, а я лесом. Разница. Сосенка или, скажем, березка какие мне неприятности учинят? Наоборот, Березка соком напоит, сосна в тени укроет, пошумят меж собой про житье-бытье, а мне радость одна. От радостей ни морщин, ни седого волоса. А человек, он, брат, и глазом, и словом, и ножом, и пулей может тебя...
   — Психология... — проворчал Федор.
   — Чего? — не понял старик.
   — Говорит — чистая правда, — перевела непонятное слово Вера.
   Федор улыбнулся. Вера оглянулась, спросила! — А как ты попал в эту машину? С того света?
   — Из лагеря военнопленных,
   — А в лагерь?
   — О, это длинная история. Ты лучше о себе скажи.
   — Моя история тоже не короткая. Пока вы ездили под Чаусы, моих стариков и сестренку разбомбило. Поженились с Сережкой, и живу у него. Мать его недавно похоронили.
   Некоторое время шли молча.
   — Большую цену заплатят они нам за все, ой, большую... — сказал Федор.
   — А пока ты прячешься от них, а не они от тебя... — заметил старик.
   — Вот именно — пока, — зло продолжал Федор. Он хотел еще что-то сказать и замолчал. Так всю дорогу до базы он не проронил ни слова. Вера тоже молчала. Один Фелициан что-то ворчал про себя, но ни Вера, ни Федор не могли разобрать что именно.
   По едва заметным кладочкам перешли большое болото, а за ним снова открылся сухой боровой лес с солнечными земляничными полянами. На одной из них пришельцев остановил вооруженный наряд.
   — Стой, кто такие? — спросил, очевидно, старший, а партизан помоложе воскликнул:
   — Вы что, дядьку Фелю не узнали?
   — Не узнал. Проходите...
   Вокруг поляны были вырыты добротные землянки. Дверь одной из них открылась, и Вера с Федором сразу узнали вышедшего из землянки Устина Адамовича. Был он в серой клетчатой кепке, стеганке, перетянутой широким офицерским ремнем, на котором держалась кобура револьвера. В добротных сапогах и брюках Устин Адамович выглядел молодцевато.
   — А, Фелициан, добро пожаловать. Мы уж беспокоиться начали... — Он пожал руку старику, а увидев Веру и Федора, остановился на мгновение и удивленно произнес: — То, что придет Вера, я знал, а что будет и Федор... ну, обрадовал, спасибо. Веди, Фелициан, хлопцев к начальнику штаба, пускай оформляются...
   Вера осталась.
   — Устала? — посмотрел ей в глаза Устин Адамович.
   — Вы и есть Березняк? — спросила в свою очередь Вера.
   — Нет. Он погиб в одном из первых боев. Но название отряда Березняка так и осталось... Пойдем-ка сперва на кухню, а потом говорить будем.