Страница:
Менты явно пасли загс с целью пресечения возможных конфликтных ситуаций, неизменно сопутствующих свадьбам.
«Естественно, — подумал Аверьянов. — В России ведь если свадьба прошла без драки, то брак впоследствии не будет признан законным даже в Верховном Суде».
О том, что он сам без двух минут жених, он почему-то даже не подумал.
— Добрый день! — поздоровался Коля со стражами порядка и, предъявив им свое служебное удостоверение, тут же сунул знатный отмазняк. — Как служба-то, стрельцы?
— Мы у тебя ничего не стреляли, ты сам дал, — спокойно ответил лейтенант.
— Кто ж спорит? — миролюбиво согласился Николай. — Все так. Все по закону.
— Никак иначе, — подквакнул сержант, пытаясь влезть в разговор.
— Мы здесь кино снимать сейчас будем. — Коля кивнул в сторону хронотопа. — Научно-фантастический блокбастер. Съемочная группа сейчас подтянется. Все документы в порядке, разрешение на съемку имеется, директор картины или исполнительный продюсер подвезет все бумаги.
— Хорошо.
— Так я пойду пока с женихом и невестой поговорю. И еще с водилой вон, «линкольна»…
— Он за машину шестьдесят баксов в час берет, — предупредил сержант.
— Да мне по барабану, — пожал плечами Коля, направляясь к лимузину.
Сержант, задумчиво проводив взглядом удаляющегося Аверьянова, вдруг заметил, что лейтенант аккуратно убирает всю отмазку в свой бумажник.
— А мне? — ошарашенно и обиженно полуоткрыл было рот сержант. — Делиться не будешь?
— Я не амеба, чтобы делиться, — ответил лейтенант. — Сейчас продюсер привезет разрешение на киносъемку — вот и проверяй. Как понял?
— Что понял?
— Ну, печати, подписи… Проверил, блин, придрался — получи на сахарок, — пояснил лейтенант, убирая бумажник. — У нас теперь не социализм тут, как в деревне у вас. В столице, запомни, каждый за себя.
«Линкольн» был нужен ему самому, чтобы собрать девочек на Тверской без лишних хлопот, а «линкольн» обеспечивал представительность.
Кроме того, требовалось свезти всех девиц в одно место, до кучи, сформировать в отряд для дальнейшей транспортировки в одиннадцатый век.
Викинги шли к побережью тремя отрядами общей численностью сто сорок душ. Значит, и встречающих их морячек должно было быть тоже где-то под полторы сотни. «Линкольн» вмещал сразу одиннадцать душ. Хоть не автобус, но пойдет — челночным методом — десятками.
Но параллельно с этой проблемой, кадровой, решавшейся приданным к оперативной группе «линкольном», была и вторая сторона — материальная: чем встречать и как встречать?
Эту задачу призваны были выполнить водители двух оставшихся автомобилей.
— Ребята, вам сразу не сказали, но я вас, думаю, не огорчу. После венчания и банкета здесь, в Москве, молодые рванут в деревню, под Углич, на берег Волги, на мыс Узкое Раздолье — может, слышали… хотя едва ли… — самозабвенно врал Аверьянов. — Там тоже будет поддавон тот еще — на несколько суток и человек на триста. Мне нужно все: шамовка, выпивка, посуда, на что сесть, на что лечь, что слушать, чем развлечься, куда уставших спать завалить. Исходите из расчета — в среднем триста баксов на человека. Вот девять пачек — девяносто тысяч. За два часа управитесь — каждому по пять тонн премия. Исчезнете с деньгами, достану в ноль секунд и крепко накажу. Все ясно? Вопросы есть?
— Ты об этом, о гулянии в деревне, только что узнал, что ли?
— А что?
— Производишь впечатление сумасшедшего.
— Нет, братцы, — объяснил Коля. — Бабы меня просто перед свадьбой со всех сторон затрахали. Ну, как вот животное есть такое — Тянитолкай. Его с двух сторон, и до гланд… Читал Чуковского? Так он вот, Тянитолкай, — я самый и есть…
— Баб перед свадьбой, дня за три, за неделю, вообще убивать надо, — кивнул водитель. — И тещу будущую, и свекровь.
— Причем одним ударом! — подхватил второй водила.
— Знать-то я и раньше знал про деревенскую гулянку. А вот деньги получил только что. Наличности столько собрать — проблема, согласитесь?
— Сто тысяч долларов? Еще бы! Где ж ты взял-то, если не секрет?
— У сына и у самого себя как бы занял…
— Квартиры заложил, понятно… — вздохнул один водила.
— В банк! — подтвердил другой.
— У вас все? — нетерпеливо поинтересовался Коля.
— Нет, не все. Куда скидывать-то, что заказал?
— Вот здесь прям разгружайте грузовики, на набережной. Ментура знает, я предупредил — киносъемка!
— Улыбнитесь, вас снимает скрытая камера?
— Ну, точно! — согласился Николай и, видя, что водил «закусило», успокоился.
Известно, чем нелепее, чем неопределеннее задача, подпертая неисчислимыми финансами, тем с большим жаром за нее берется русский человек!
Переглянувшись и кивнув друг другу, водители достали мобильники…
Теперь оставался водитель «линкольна». Его нужно было уломать слевачить, перевозя не совсем обычный для свадебного лимузина контингент.
Но это оказалось проще, чем два пальца об асфальт: вопрос упирался в деньги и только в деньги.
Водиле «линкольна» было все равно, кого и куда возить: хоть мертвых в загс, хоть живых на кладбище: плати вперед и салон не запачкай.
И все.
— Желаю вам долгой и счастливой жизни в мире, любви и согласии. Поздравляю вас от всей души с вступлением в брак, а также и с тем, что вы, сами того не подозревая, стали обладателями нашего главного приза — поездки на экзотические острова!
Жених склонился к невесте, делая вид, что целует ее в щеку:
— Сейчас предложит резинку от своих трусов купить за десять баксов…
— Для того чтобы воспользоваться нашим призом, вам не придется участвовать в каких-либо розыгрышах, лотереях, покупать у нас заваль и неликвид, нет! Вам достаточно выйти из этого здания и сесть в наш уникальный челнок «Викинг», только что пришедший с атлантического побережья США! Будьте любезны! — Аверьянов распахнул перед брачной процессией двери, ведущие на улицу.
Увидев хронотоп во всей его красе, процессия остановилась, ошеломленная.
Жених, принявший сегодня первую стопку едва проснувшись, еще перед тем, как ехать за невестой, — по поводу продевания левой ноги в трусы при вставании с постели и, разумеется, повторивший эту процедуру при продевании затем в трусы правой, — задумался.
Сейчас, к семи часам вечера, в нем плескалось уже не менее восьмидесяти стопок, которые он махал с шести утра при каждом удобном случае. Не удивительно, что он и далее готов был махать и махать.
— А что, махнем, Светка, а? Да на Канары, ну?
— Ты, Петька, с ума сошел! — ответила Светка. — Нам в церковь к восьми! Какие тут экзотические острова?!
— Сто раз уложимся! — заверил Николай, заметив, что один из гостей, одутловатый мужик, лет под шестьдесят, уже беседует с ментами, мельком оглядываясь на хронотоп.
— Вот видишь, он говорит, уложимся!
— Я тебя не понимаю.
Одутловатый мужик подошел к жениху и невесте и неожиданно разрешил ситуацию в нужном для Аверьянова направлении:
— Здесь все нормально. Товарищ из кино.
— О-о-о… — пошатнулся от нахлынувшего озарения жених Петя. — Ас-старожно, вас с-с-снимают скрытой кам-ми-р-рой!
— Не «осторожно», а «улыбнитесь», болван, — поправила его новоиспеченная супруга.
— Вперед! — пригласил всех Коля в распахнувшийся люк хронотопа.
Полинезийцы, известно, народ сытый и жизнерадостный — даже если и наскочат случайно, приплыв с соседнего острова, за час эту малину не сожрут. Дело было верное.
Конечно, Николай понимал, что свадебный коллектив, уже поставленный на первый взвод, успеет и за десять минуть начудить тут всласть — в будущем не огребешь последствий.
Однако Фату-Хиву довольно замкнутый мирок, сильно отдаленный от любой цивилизации.
Мало того, семнадцатый век — это не два с половиной миллиарда лет назад, тут одно сломанное деревце не разрастется в обширный букет последствий. Даже если эти слегка поддатые козлы сожрут всю траву на ближайшей поляне и заломают три десятка пальм, то уже через полгода, после сезона дождей, джунгли полностью скроют, поглотят плоды российских свадебно-запойных художеств.
Пес с ними, пусть гуляют!
— Дамы! Прошу на выход!
— Какая прелесть! — ахнули женщины, увидев океан, не менее синий, чем на рекламных проспектах, светло-зеленую чистейшую лагуну, взлетающий в небо над островом бывший вулкан, окутанный веселой темной зеленью лесов с боков и с шапкой-облаком на макушке. — Какая прелесть!
— У вас час времени! — подчеркнул Коля после высадки, даже не выходя из хронотопа. — Час, и ни минутой больше. Держаться кучно, никуда не расходиться! Через час я вернусь, и в ту же секунду — в церковь, под венец! Чтоб я вас здесь, бегая, не искал! Один час! Время пошло. Наслаждайтесь!
Николай задраил лик, и хронотоп, у всех на виду, растаял в ту же секунду.
Тихо шелестел теплый океан, дул легкий бриз, ласково светило солнышко… Обстановка была в высшей степени располагающая.
— До чего ж повезло вам, ребята, с этой скрытой камерой: свадебное путешествие, и еще до свадьбы!
— А после свадьбы они в Хургаду полетят на неделю — на всю жизнь запомнится!
— Да и этого, того, что здесь, на всю жизнь хватит вспоминать!
— Какая прелесть!
— Шикарно!
— Мужики, а у кого бутылка?
— Принять по случаю!
Хлопнув треть пластмассового одноразового стаканчика, одутловатый мужик сразу пошел шарить по кустам в поисках скрытой камеры. Он хотел убедиться лично, так как верил, конечно, ментам, но не так, чтоб уж совсем без оглядки.
— Сказка, просто сказка!
— А купальников-то нет!
— Да и черт с ним, я вот что решила, девочки! Попросим отвернуться.
— А-бал-деть!
— Никогда не думала!
— Что «никогда не думала»?
— Что Ритка — дура.
— Ритка — дура?!
— Конечно! Она ж решила не мотаться в загс и в церковь, а сразу в ресторан! Во дура-то!
— А то я смотрю: что ее нет?
— Такая дура! Какая прелесть!
Однако сделать он этого не успел; хронотоп, окутанный зеленой возврат-луковицей — атмосферным явлением не вполне понятной природы, всегда возникающим при прибытии хронотопа в настоящее время из других времен, — только начал прорисовываться в вечернем воздухе, осторожно вытесняя своим появлением публику, назначившую здесь, возле Пушкина, встречу, как перед лицом Николая, над пультом, нарисовался абрикосовый поросенок, анимированный интерфейс.
— Место нашел… — затараторил, докладывая, поросенок. — Изумительное… Открытое… Рядом: оттуда и место неудачной высадки видно. Вход в бухту — как на ладони. Когда викинги еще только подходили к бухте, их засекли, запеленговали… Место, кстати, красивое — обалдеть!.. С одной стороны — море, ну как на ладони, а с берега — горы вдали, и лес есть, рядом, но не очень близко, с полкилометра… Озеро прекрасное — полкилометра, тоже у леса, река — триста метров, у подножия холма протекает, рукой подать, — два естественных рубежа обороны, если что… Относительно сухопутных сил, конечно. А место высокое, на холмике, ветерок днем оводов-слепней сносит — и обзор отличный, и третий рубеж, если что… Дров — навалом, без счету, стволы — толще меня, без сучьев, в кучи сложены, но… но… — Поросенок запнулся.
— Что «но»?
— Место занято. Там у них стойбище. Что, впрочем, совершенно естественно.
— А местные — какие?
— Да ты ж их видел! Те же, наверное, которые Бьярни, Сигурда и Кальва перебили.
— Невысокие, смуглые… — задумался Николай.
— Варяги их скрилингами называют. Что это значит — трудно сказать. В норвежском и исландском языках есть слова «scraela» — «крик» и «scraelna» — «сморщить». «Сморщенный крикун» получается. А может, это слово означает у варягов просто «абориген», «местный». По-нашему-то эти скрилинги — индейцы, помесь с эскимосами. Но точно не скажу, я не антрополог. Да и вообще, кто они генетически — это дело десятое. Стойбище у них на этом месте. На лучшем месте.
— Ну и что ты?
— А я — к тебе, с рапортом. Ты ведь сказал, помнится, что хорошее место ты сам опустевшим сделал бы. Вот, можешь попробовать.
— И ты с этим явился? Только узнав и ничего, в сущности, не сделав? Ты что, ребенок?
— Я поросенок. Анимированный интерфейс. Я, конечно, мог бы раскраситься как коммандос — ну, черные полосы по роже… И с роторной пушкой в руках… Или с баяном, да? Только я голограмма, и морду мне выкрасить трудно — нет материального носителя для краски, а кроме того, у меня ни роторной пушки, ни баяна нет. На фига свинье баян?
— Свинье баян не нужен, — согласился Аверьянов. — Ладно, помчались, — кивнул он. — Сейчас сделаем.
— А что ты собираешься делать?
— Делать будешь ты. Я-то умею, а вот тебе нужно учиться. Я у тебя уроки теории работы в параллельных мирах беру, а тебя научу за это использованию передовых достижений науки и техники на практике — так нормально ведь?
Прекратив процесс медленного своего проявления возле памятника Пушкину, хронотоп на долю секунды как бы зафиксировался в своем разреженном состоянии.
Зеленоватая возврат-луковица, пробежав по спектру, превратилась в розовую, краснеющую старт-луковицу… Кто-то в толпе восторженно ахнул, и, словно дождавшись этого звука, хронотоп резко растаял в воздухе.
Кругом вигвамы, костры, между ними грубо сделанные огромные нарты, перевернутые днищами вверх пироги…
Всюду расхаживали мохнатые ездовые собаки, похожие на очень крупных лаек, невдалеке паслось стадо оленей — голов сто пятьдесят — двести. Трое охотников жарили на вертеле тушу какого-то животного, небольшого, но с длинным и толстым хвостом, загнутым и засунутым поварами в выпотрошенное брюхо через задний проход, глубоко, чтобы хвост не вывалился и не подгорел на углях костра.
Возле другого костра три женщины в шесть рук очищали чью-то мохнатую шкуру от мездры.
А вот старичок, «воспитатель», собрав вокруг себя кучу детей, демонстрирует им фокус.
Э-э-э, да это тот самый старик-парламентер, выходивший на торжественную встречу эскадры викингов, а затем бросившийся со скалы!
Показав детишкам свой совершенно беззубый рот, старичок закрывает его, что-то бормочет, отрыгивает и тут же, осторожно открыв рот вновь, достает из него на глазах у изумленных детишек совершенно целое глазное яблоко какого-то крупного животного… Радужная глаза желтая, с вертикальной черной прорезью зрачка… Детские нетерпеливые возгласы подбадривают фокусника.
Старичок снова икает…
Его восьмилетняя внучка, та самая, убитая наповал дурным выстрелом Бьярни, испуганно напряглась, с восторгом ожидая очевидного…
Старичок снова достает изо рта крупный змеиный глаз…
Дети визжат от восторга…
Метрах в ста от костров, у подножия Оленьего Холма, у ручейка, сидят трое мужиков, очевидно часовых, наблюдающих за озером. Неся караул, мужики попутно заняты важным делом: пьют из мехового бурдюка какую-то густую мутную жидкость.
Хлебнув по очереди, скрилинги прибегают к ничуть не приедающейся им от раза к разу шутке: один из них ставит босую грязную ногу во влажную прибрежную глину ручья и, вдавив, отдергивает. Двое остальных, указывая то на четкий отпечаток босой ноги, то на создателя его, весело и заразительно смеются…
Увлеченные этим удачным сочетанием дружеской попойки с интеллектуальной забавой, часовые не заметили, как вдали, на противоположном от них берегу озера, материализовался хронотоп.
— Честно говоря, я не очень представляю, с чего начать.
— Когда не знаешь, начинай сначала. Лети к ним, покажи им себя и спой им что-нибудь.
— Что спеть-то? Я знаю много песен. Терабайты в памяти.
— Спой что-нибудь забойное, известное.
— Да они ни одной нашей песни не знают и слов не поймут.
— Слова совершенно не важны. Важен ритм, мелодия и энергетика. Армейское спой им чего-нибудь… Во, блин! «Болванку» спой! Ты ее знаешь?
— Да кто же не знает «болванку»?! — удивился и доже немного обиделся поросенок. — Известнейшая песня. Классика!
— Валяй! — махнул рукой Николай.
Повернувшаяся на звук детвора была поражена и зачарована увиденным: прямо в пламени их довольно большого костра висел упитанный поросенок, желто-оранжевый, с нежно-розовым пятачком, висел, хлопая голубыми глазами и облизывая губы…
«Вот какой новый фокус придумал дедушка Рахтылькон!» — решили дети.
— По полю шли в атаку танки… — внезапно полились из поросенка несчитанные децибелы, а внутри него вспыхнул, засветился, замигал ярчайший предмет размером с гусиное яйцо.
Они рвались в последний бой.
А молодого лейтенанта
Несут с пробитой головой.
Дедушка Рахтылькон выронил из раскрывшегося от ужаса рта очередной змеиный глаз и заорал на все стойбище. Конечно, не понимая слов, он не мог сочувствовать молодому лейтенанту, которому пробили голову неизвестно за что и непонятно кто, но неподдельный трагизм, звучавший в песне, исполняемой поросенком от всего, так сказать, сердца, не мог оставить старика Рахтылькона безучастным. Он даже чуть не свалился от переживания с березовой чурки, служившей ему сиденьем.
«Этот фокус придумал не дедушка Рахтылькон, — поняли дети. — Этот фокус сам собой придумался!»
Повторив последние две строки в качестве припева, поросенок стремительно понесся к женщинам, обезжиривавшим шкуру. Пройдя привидением сквозь шкуру, не оставив на ней не только дыры, но и мало-мальски заметного следа, поросенок, зависнув прямо перед лицами обезумевших от суеверного страха женщин, поведал с прискорбием:
Машина пламенем объята,
Вот-вот рванет боекомплект.
А жить так хочется, ребята.
А силы выбраться уж нет!
Собаки, сначала было залившиеся на солиста лаем, лаем свирепым — до остервенения, до хрипа, до покраснения глаз, — вдруг сбились в плотную стаю и завыли с поросенком в унисон…
В стойбище началась паника. Скрилинги, засуетившись, стали сметать с земли вигвамы, бросать вещи на нарты — кучей, не разбирая, вповалку. Часовые, игравшие внизу, возле ручья, стремительно взлетев на вершину холма, в стойбище, сразу, почти без рекогносцировки, идентифицировали цель и, взяв ее на сопровождение слегка пьяноватыми взглядами, одновременно вскинули луки.
Три стрелы с каменными наконечниками, пущенные меткими часовыми — талант ведь, известно, не пропьешь, — просвистели сквозь поросенка.
Мгновение спустя его пронзили одно за другим семь копий, брошенных мужчинами, прикрывавшими сборы и отход.
— Оленей, оленей отводи! — крикнул пастухам старший охотник арьергардного прикрытия и метнул копье прямо в сердце поющему поросенку.
Копье, пронзив сердце, полетело дальше, слегка обугленное по поверхности, не причинив поросенку ни малейшего вреда, но ранив, слава богу лишь вскользь, вождя скрилингов — плечистого мужика лет сорока пяти, упакованного в светло-коричневый кожаный прикид с навешенными на него широкими полосами отпадной темно-коричневой кожаной же бахромы, украшенный шкурками белых полярных песцов вперемешку с хвостами черных белок самопальной, шароварной выделки.
Старший охотник, столь неудачно метнувший копье, бросился к вождю, чтобы выказать ему свое сожаление в совокупности с лояльностью и оказать, в случае необходимости, первую или последнюю медицинскую помощь.
Не упустил свой шанс и поросенок. Пользуясь возникшим замешательством, он подлетел к вождю и старшему охотнику на расстояние вытянутой руки и громогласно, во всеуслышание, сообщил:
В броню ударила болванка.
Погиб гвардейский экипаж.
Четыре трупа возле танка
Украсят траурный пейзаж!
Никто, конечно, не стал разбирать, как танкисты, не имевшие сил вылезти из машины, разлеглись трупами возле танка от удара болванки по броне, под которой их уже не было, — паника превратилась в неуправляемое бегство. Скрилинги-мужчины сами тащили, толкали нарты по траве — нечего было и думать заставить работать сбившихся в стаю, осатаневших собак.
Женщины метались между уходящими вниз, к подножию холма, нартами и брошенным стойбищем, подбирая забытое или оставленное впопыхах «на потом». Женщины знали по жизни, что «потом» никогда не случается.
В движущиеся нарты через головы охотников непрерывным потоком летела дрянь, барахло, которое, по здравом размышлении, давно полагалось бы выкинуть вовсе, а то и сжечь: клубок жил, служащих нитками, сильно подгнивший с одного бока, покривившаяся скалка, треснутый деревянный черпак, деревянные скребки с полувыщербленной кремневой кромкой, ворох трута, который какой-то умник обвязал крест-накрест сырыми рыбьими кишками, торба с фундуком позапрошлогоднего сбора и даже собачье корыто со стопками еще не обметанных по краям подошв для мокасин.
И полетят тут телеграммы
Родных и близких известить,
Что сын их больше не вернется,
И не приедет погостить!
Ударившись об груду жердей, кож и шкур, бывших еще полчаса назад то ли вигвамом, то ли пирогой, торба с орехами треснула, фундук посыпался, разлетаясь по барахлу, скатываясь щедрыми пригоршнями на землю.
Охотник, толкавший нарты, не вынес вида рассыпающихся и пропадающих для общества высококалорийных даров леса с немалым процентажем растительных белков. Он оставил толкаемый им борт нарт и, стремительно догнав женщину, столь неудачно кинувшую на нарты торбу с орехами, повернул ее назад, к нартам, и негодующе указал ей на результат ее неловкости. Видя, что женщина не вполне его поняла, охотник крикнул ей что-то в лицо — что-то короткое, возможно заговор или пожелание на будущее. Женщина тоже что-то ему пожелала в ответ. Не стремясь в обстановке острого дефицита времени углубляться в дискуссии, охотник молча сунул собеседнице кулаком в самое чмокало, слегка, для закрепления в ее памяти своей точки зрения, как более прогрессивной. Баба заголосила, студя кровь у присутствующих, — сначала на низких тонах, а затем, через цепь витиеватых коленец, перейдя на умертвляющий разум визг.
Собаки мгновенно затихли, услышав звук, напомнивший им рев бизонов на весенних случках.
И мать-старуха зарыдает,
Слезу смахнет старик-отец,
И молодая не узнает,
Каков танкиста был конец.
Стащив нарты с холма, охотники присоединились к пастухам, решившим запрячь в нарты оленей — по тридцать — сорок голов в каждые.
Собаки, вскипев каким-то странным, ревностным чувством, бросились на оленей, отгоняя их от «своих» нарт. Лай, визг получавших копытом в бок или по лбу собак, испуганное похрапывание оленей, клочья шерсти, кружащиеся над местом схватки, усугубляли апокалипсичность происходящего.
Затрещали ломаемые нарты…
Поросенок, влетев в самую гущу борьбы копыт и зубов, воспарил над ней и, сияя между оленьими рогами ярчайшим эллипсоидом Эйри, громогласно врубил эпилог:
И будет карточка пылиться
На полке среди старых книг:
В военной форме, при пилотке,
И ей он больше не жених!
Последнее вмешательство поросенка в череду событий сыграло успокаивающую, организующую роль. Олени, обезумев от источника нестерпимого жара, носившегося у них меж рогов, и оглушительного звука, хлеставшего их сверху по ушам, рванули к озеру и там, зайдя в ледяную воду по шею, выпучили огромные, по-детски наивно-испуганные глаза, продолжая нервно фыркать.
Собаки же, победившие в схватке за право тянуть лямку, с охотой дали себя запрячь, подтверждая тем самым старую мысль о том, что чем умнее животное, чем более организованна и тонка его психика, тем выше проявляет оно неодолимую, непонятную тягу к безропотной рабской доле.
Почти на каждые нарты, способные к движению, были водружены нарты, сломанные в оленьей-собачьей разборке, причем вместе с грузом… Погонщик крикнул, свистнул толстым, свитым из кожаных лент ремнем…
Кавалькада конвульсивно дернулась и медленно пошла, начав движение вдоль берега озера, а затем повернув в сторону леса — подальше от Оленьего Холма, подальше от океанского побережья.
Нас вынут из обломков люди,
Поднимут на руки каркас,
И залпы башенных орудий
В последний путь проводят нас.
«Естественно, — подумал Аверьянов. — В России ведь если свадьба прошла без драки, то брак впоследствии не будет признан законным даже в Верховном Суде».
О том, что он сам без двух минут жених, он почему-то даже не подумал.
— Добрый день! — поздоровался Коля со стражами порядка и, предъявив им свое служебное удостоверение, тут же сунул знатный отмазняк. — Как служба-то, стрельцы?
— Мы у тебя ничего не стреляли, ты сам дал, — спокойно ответил лейтенант.
— Кто ж спорит? — миролюбиво согласился Николай. — Все так. Все по закону.
— Никак иначе, — подквакнул сержант, пытаясь влезть в разговор.
— Мы здесь кино снимать сейчас будем. — Коля кивнул в сторону хронотопа. — Научно-фантастический блокбастер. Съемочная группа сейчас подтянется. Все документы в порядке, разрешение на съемку имеется, директор картины или исполнительный продюсер подвезет все бумаги.
— Хорошо.
— Так я пойду пока с женихом и невестой поговорю. И еще с водилой вон, «линкольна»…
— Он за машину шестьдесят баксов в час берет, — предупредил сержант.
— Да мне по барабану, — пожал плечами Коля, направляясь к лимузину.
Сержант, задумчиво проводив взглядом удаляющегося Аверьянова, вдруг заметил, что лейтенант аккуратно убирает всю отмазку в свой бумажник.
— А мне? — ошарашенно и обиженно полуоткрыл было рот сержант. — Делиться не будешь?
— Я не амеба, чтобы делиться, — ответил лейтенант. — Сейчас продюсер привезет разрешение на киносъемку — вот и проверяй. Как понял?
— Что понял?
— Ну, печати, подписи… Проверил, блин, придрался — получи на сахарок, — пояснил лейтенант, убирая бумажник. — У нас теперь не социализм тут, как в деревне у вас. В столице, запомни, каждый за себя.
* * *
С водителями «линкольна» и еще двух тачек помельче, привезших в загс гостей и родителей, Николай должен был договориться двояко.«Линкольн» был нужен ему самому, чтобы собрать девочек на Тверской без лишних хлопот, а «линкольн» обеспечивал представительность.
Кроме того, требовалось свезти всех девиц в одно место, до кучи, сформировать в отряд для дальнейшей транспортировки в одиннадцатый век.
Викинги шли к побережью тремя отрядами общей численностью сто сорок душ. Значит, и встречающих их морячек должно было быть тоже где-то под полторы сотни. «Линкольн» вмещал сразу одиннадцать душ. Хоть не автобус, но пойдет — челночным методом — десятками.
Но параллельно с этой проблемой, кадровой, решавшейся приданным к оперативной группе «линкольном», была и вторая сторона — материальная: чем встречать и как встречать?
Эту задачу призваны были выполнить водители двух оставшихся автомобилей.
— Ребята, вам сразу не сказали, но я вас, думаю, не огорчу. После венчания и банкета здесь, в Москве, молодые рванут в деревню, под Углич, на берег Волги, на мыс Узкое Раздолье — может, слышали… хотя едва ли… — самозабвенно врал Аверьянов. — Там тоже будет поддавон тот еще — на несколько суток и человек на триста. Мне нужно все: шамовка, выпивка, посуда, на что сесть, на что лечь, что слушать, чем развлечься, куда уставших спать завалить. Исходите из расчета — в среднем триста баксов на человека. Вот девять пачек — девяносто тысяч. За два часа управитесь — каждому по пять тонн премия. Исчезнете с деньгами, достану в ноль секунд и крепко накажу. Все ясно? Вопросы есть?
— Ты об этом, о гулянии в деревне, только что узнал, что ли?
— А что?
— Производишь впечатление сумасшедшего.
— Нет, братцы, — объяснил Коля. — Бабы меня просто перед свадьбой со всех сторон затрахали. Ну, как вот животное есть такое — Тянитолкай. Его с двух сторон, и до гланд… Читал Чуковского? Так он вот, Тянитолкай, — я самый и есть…
— Баб перед свадьбой, дня за три, за неделю, вообще убивать надо, — кивнул водитель. — И тещу будущую, и свекровь.
— Причем одним ударом! — подхватил второй водила.
— Знать-то я и раньше знал про деревенскую гулянку. А вот деньги получил только что. Наличности столько собрать — проблема, согласитесь?
— Сто тысяч долларов? Еще бы! Где ж ты взял-то, если не секрет?
— У сына и у самого себя как бы занял…
— Квартиры заложил, понятно… — вздохнул один водила.
— В банк! — подтвердил другой.
— У вас все? — нетерпеливо поинтересовался Коля.
— Нет, не все. Куда скидывать-то, что заказал?
— Вот здесь прям разгружайте грузовики, на набережной. Ментура знает, я предупредил — киносъемка!
— Улыбнитесь, вас снимает скрытая камера?
— Ну, точно! — согласился Николай и, видя, что водил «закусило», успокоился.
Известно, чем нелепее, чем неопределеннее задача, подпертая неисчислимыми финансами, тем с большим жаром за нее берется русский человек!
Переглянувшись и кивнув друг другу, водители достали мобильники…
Теперь оставался водитель «линкольна». Его нужно было уломать слевачить, перевозя не совсем обычный для свадебного лимузина контингент.
Но это оказалось проще, чем два пальца об асфальт: вопрос упирался в деньги и только в деньги.
Водиле «линкольна» было все равно, кого и куда возить: хоть мертвых в загс, хоть живых на кладбище: плати вперед и салон не запачкай.
И все.
* * *
Выходивших из регистрационного зала жениха с невестой и гостей-свидетелей-родственников Николай встретил в зале ожидания, выступив им навстречу с широко распахнутыми руками.— Желаю вам долгой и счастливой жизни в мире, любви и согласии. Поздравляю вас от всей души с вступлением в брак, а также и с тем, что вы, сами того не подозревая, стали обладателями нашего главного приза — поездки на экзотические острова!
Жених склонился к невесте, делая вид, что целует ее в щеку:
— Сейчас предложит резинку от своих трусов купить за десять баксов…
— Для того чтобы воспользоваться нашим призом, вам не придется участвовать в каких-либо розыгрышах, лотереях, покупать у нас заваль и неликвид, нет! Вам достаточно выйти из этого здания и сесть в наш уникальный челнок «Викинг», только что пришедший с атлантического побережья США! Будьте любезны! — Аверьянов распахнул перед брачной процессией двери, ведущие на улицу.
Увидев хронотоп во всей его красе, процессия остановилась, ошеломленная.
Жених, принявший сегодня первую стопку едва проснувшись, еще перед тем, как ехать за невестой, — по поводу продевания левой ноги в трусы при вставании с постели и, разумеется, повторивший эту процедуру при продевании затем в трусы правой, — задумался.
Сейчас, к семи часам вечера, в нем плескалось уже не менее восьмидесяти стопок, которые он махал с шести утра при каждом удобном случае. Не удивительно, что он и далее готов был махать и махать.
— А что, махнем, Светка, а? Да на Канары, ну?
— Ты, Петька, с ума сошел! — ответила Светка. — Нам в церковь к восьми! Какие тут экзотические острова?!
— Сто раз уложимся! — заверил Николай, заметив, что один из гостей, одутловатый мужик, лет под шестьдесят, уже беседует с ментами, мельком оглядываясь на хронотоп.
— Вот видишь, он говорит, уложимся!
— Я тебя не понимаю.
Одутловатый мужик подошел к жениху и невесте и неожиданно разрешил ситуацию в нужном для Аверьянова направлении:
— Здесь все нормально. Товарищ из кино.
— О-о-о… — пошатнулся от нахлынувшего озарения жених Петя. — Ас-старожно, вас с-с-снимают скрытой кам-ми-р-рой!
— Не «осторожно», а «улыбнитесь», болван, — поправила его новоиспеченная супруга.
— Вперед! — пригласил всех Коля в распахнувшийся люк хронотопа.
* * *
Фату-Хиву в Полинезийском архипелаге был необитаем еще в молодые годы прямого потомка викингов Тура Хейердала — в конце тридцатых годов двадцатого столетия. Ясно, что в семнадцатом веке он пустовал еще в большей степени.Полинезийцы, известно, народ сытый и жизнерадостный — даже если и наскочат случайно, приплыв с соседнего острова, за час эту малину не сожрут. Дело было верное.
Конечно, Николай понимал, что свадебный коллектив, уже поставленный на первый взвод, успеет и за десять минуть начудить тут всласть — в будущем не огребешь последствий.
Однако Фату-Хиву довольно замкнутый мирок, сильно отдаленный от любой цивилизации.
Мало того, семнадцатый век — это не два с половиной миллиарда лет назад, тут одно сломанное деревце не разрастется в обширный букет последствий. Даже если эти слегка поддатые козлы сожрут всю траву на ближайшей поляне и заломают три десятка пальм, то уже через полгода, после сезона дождей, джунгли полностью скроют, поглотят плоды российских свадебно-запойных художеств.
Пес с ними, пусть гуляют!
— Дамы! Прошу на выход!
— Какая прелесть! — ахнули женщины, увидев океан, не менее синий, чем на рекламных проспектах, светло-зеленую чистейшую лагуну, взлетающий в небо над островом бывший вулкан, окутанный веселой темной зеленью лесов с боков и с шапкой-облаком на макушке. — Какая прелесть!
— У вас час времени! — подчеркнул Коля после высадки, даже не выходя из хронотопа. — Час, и ни минутой больше. Держаться кучно, никуда не расходиться! Через час я вернусь, и в ту же секунду — в церковь, под венец! Чтоб я вас здесь, бегая, не искал! Один час! Время пошло. Наслаждайтесь!
Николай задраил лик, и хронотоп, у всех на виду, растаял в ту же секунду.
Тихо шелестел теплый океан, дул легкий бриз, ласково светило солнышко… Обстановка была в высшей степени располагающая.
— До чего ж повезло вам, ребята, с этой скрытой камерой: свадебное путешествие, и еще до свадьбы!
— А после свадьбы они в Хургаду полетят на неделю — на всю жизнь запомнится!
— Да и этого, того, что здесь, на всю жизнь хватит вспоминать!
— Какая прелесть!
— Шикарно!
— Мужики, а у кого бутылка?
— Принять по случаю!
Хлопнув треть пластмассового одноразового стаканчика, одутловатый мужик сразу пошел шарить по кустам в поисках скрытой камеры. Он хотел убедиться лично, так как верил, конечно, ментам, но не так, чтоб уж совсем без оглядки.
— Сказка, просто сказка!
— А купальников-то нет!
— Да и черт с ним, я вот что решила, девочки! Попросим отвернуться.
— А-бал-деть!
— Никогда не думала!
— Что «никогда не думала»?
— Что Ритка — дура.
— Ритка — дура?!
— Конечно! Она ж решила не мотаться в загс и в церковь, а сразу в ресторан! Во дура-то!
— А то я смотрю: что ее нет?
— Такая дура! Какая прелесть!
* * *
Времени было в обрез, и Николай принял решение действовать смело, если не сказать предельно нагло, сажая хронотоп в самом центре Москвы, на Пушкинской, сразу за одноименным памятником.Однако сделать он этого не успел; хронотоп, окутанный зеленой возврат-луковицей — атмосферным явлением не вполне понятной природы, всегда возникающим при прибытии хронотопа в настоящее время из других времен, — только начал прорисовываться в вечернем воздухе, осторожно вытесняя своим появлением публику, назначившую здесь, возле Пушкина, встречу, как перед лицом Николая, над пультом, нарисовался абрикосовый поросенок, анимированный интерфейс.
— Место нашел… — затараторил, докладывая, поросенок. — Изумительное… Открытое… Рядом: оттуда и место неудачной высадки видно. Вход в бухту — как на ладони. Когда викинги еще только подходили к бухте, их засекли, запеленговали… Место, кстати, красивое — обалдеть!.. С одной стороны — море, ну как на ладони, а с берега — горы вдали, и лес есть, рядом, но не очень близко, с полкилометра… Озеро прекрасное — полкилометра, тоже у леса, река — триста метров, у подножия холма протекает, рукой подать, — два естественных рубежа обороны, если что… Относительно сухопутных сил, конечно. А место высокое, на холмике, ветерок днем оводов-слепней сносит — и обзор отличный, и третий рубеж, если что… Дров — навалом, без счету, стволы — толще меня, без сучьев, в кучи сложены, но… но… — Поросенок запнулся.
— Что «но»?
— Место занято. Там у них стойбище. Что, впрочем, совершенно естественно.
— А местные — какие?
— Да ты ж их видел! Те же, наверное, которые Бьярни, Сигурда и Кальва перебили.
— Невысокие, смуглые… — задумался Николай.
— Варяги их скрилингами называют. Что это значит — трудно сказать. В норвежском и исландском языках есть слова «scraela» — «крик» и «scraelna» — «сморщить». «Сморщенный крикун» получается. А может, это слово означает у варягов просто «абориген», «местный». По-нашему-то эти скрилинги — индейцы, помесь с эскимосами. Но точно не скажу, я не антрополог. Да и вообще, кто они генетически — это дело десятое. Стойбище у них на этом месте. На лучшем месте.
— Ну и что ты?
— А я — к тебе, с рапортом. Ты ведь сказал, помнится, что хорошее место ты сам опустевшим сделал бы. Вот, можешь попробовать.
— И ты с этим явился? Только узнав и ничего, в сущности, не сделав? Ты что, ребенок?
— Я поросенок. Анимированный интерфейс. Я, конечно, мог бы раскраситься как коммандос — ну, черные полосы по роже… И с роторной пушкой в руках… Или с баяном, да? Только я голограмма, и морду мне выкрасить трудно — нет материального носителя для краски, а кроме того, у меня ни роторной пушки, ни баяна нет. На фига свинье баян?
— Свинье баян не нужен, — согласился Аверьянов. — Ладно, помчались, — кивнул он. — Сейчас сделаем.
— А что ты собираешься делать?
— Делать будешь ты. Я-то умею, а вот тебе нужно учиться. Я у тебя уроки теории работы в параллельных мирах беру, а тебя научу за это использованию передовых достижений науки и техники на практике — так нормально ведь?
Прекратив процесс медленного своего проявления возле памятника Пушкину, хронотоп на долю секунды как бы зафиксировался в своем разреженном состоянии.
Зеленоватая возврат-луковица, пробежав по спектру, превратилась в розовую, краснеющую старт-луковицу… Кто-то в толпе восторженно ахнул, и, словно дождавшись этого звука, хронотоп резко растаял в воздухе.
* * *
Жизнь в стойбище скрилингов на Оленьем Холме шла своим чередом.Кругом вигвамы, костры, между ними грубо сделанные огромные нарты, перевернутые днищами вверх пироги…
Всюду расхаживали мохнатые ездовые собаки, похожие на очень крупных лаек, невдалеке паслось стадо оленей — голов сто пятьдесят — двести. Трое охотников жарили на вертеле тушу какого-то животного, небольшого, но с длинным и толстым хвостом, загнутым и засунутым поварами в выпотрошенное брюхо через задний проход, глубоко, чтобы хвост не вывалился и не подгорел на углях костра.
Возле другого костра три женщины в шесть рук очищали чью-то мохнатую шкуру от мездры.
А вот старичок, «воспитатель», собрав вокруг себя кучу детей, демонстрирует им фокус.
Э-э-э, да это тот самый старик-парламентер, выходивший на торжественную встречу эскадры викингов, а затем бросившийся со скалы!
Показав детишкам свой совершенно беззубый рот, старичок закрывает его, что-то бормочет, отрыгивает и тут же, осторожно открыв рот вновь, достает из него на глазах у изумленных детишек совершенно целое глазное яблоко какого-то крупного животного… Радужная глаза желтая, с вертикальной черной прорезью зрачка… Детские нетерпеливые возгласы подбадривают фокусника.
Старичок снова икает…
Его восьмилетняя внучка, та самая, убитая наповал дурным выстрелом Бьярни, испуганно напряглась, с восторгом ожидая очевидного…
Старичок снова достает изо рта крупный змеиный глаз…
Дети визжат от восторга…
Метрах в ста от костров, у подножия Оленьего Холма, у ручейка, сидят трое мужиков, очевидно часовых, наблюдающих за озером. Неся караул, мужики попутно заняты важным делом: пьют из мехового бурдюка какую-то густую мутную жидкость.
Хлебнув по очереди, скрилинги прибегают к ничуть не приедающейся им от раза к разу шутке: один из них ставит босую грязную ногу во влажную прибрежную глину ручья и, вдавив, отдергивает. Двое остальных, указывая то на четкий отпечаток босой ноги, то на создателя его, весело и заразительно смеются…
Увлеченные этим удачным сочетанием дружеской попойки с интеллектуальной забавой, часовые не заметили, как вдали, на противоположном от них берегу озера, материализовался хронотоп.
* * *
— Вот и приехали, — сказал Аверьянов, выглядывая в мгновенно раскрутившийся ирисовой диафрагмой люк. — Давай, брат, действуй.— Честно говоря, я не очень представляю, с чего начать.
— Когда не знаешь, начинай сначала. Лети к ним, покажи им себя и спой им что-нибудь.
— Что спеть-то? Я знаю много песен. Терабайты в памяти.
— Спой что-нибудь забойное, известное.
— Да они ни одной нашей песни не знают и слов не поймут.
— Слова совершенно не важны. Важен ритм, мелодия и энергетика. Армейское спой им чего-нибудь… Во, блин! «Болванку» спой! Ты ее знаешь?
— Да кто же не знает «болванку»?! — удивился и доже немного обиделся поросенок. — Известнейшая песня. Классика!
— Валяй! — махнул рукой Николай.
* * *
Над костром, рядом с которым сидели старичок-«воспитатель» с детишками, раздался громкий колючий шорох с щелчками, похожий на треск вокзального репродуктора — в паузе, на холостом ходу.Повернувшаяся на звук детвора была поражена и зачарована увиденным: прямо в пламени их довольно большого костра висел упитанный поросенок, желто-оранжевый, с нежно-розовым пятачком, висел, хлопая голубыми глазами и облизывая губы…
«Вот какой новый фокус придумал дедушка Рахтылькон!» — решили дети.
— По полю шли в атаку танки… — внезапно полились из поросенка несчитанные децибелы, а внутри него вспыхнул, засветился, замигал ярчайший предмет размером с гусиное яйцо.
Они рвались в последний бой.
А молодого лейтенанта
Несут с пробитой головой.
Дедушка Рахтылькон выронил из раскрывшегося от ужаса рта очередной змеиный глаз и заорал на все стойбище. Конечно, не понимая слов, он не мог сочувствовать молодому лейтенанту, которому пробили голову неизвестно за что и непонятно кто, но неподдельный трагизм, звучавший в песне, исполняемой поросенком от всего, так сказать, сердца, не мог оставить старика Рахтылькона безучастным. Он даже чуть не свалился от переживания с березовой чурки, служившей ему сиденьем.
«Этот фокус придумал не дедушка Рахтылькон, — поняли дети. — Этот фокус сам собой придумался!»
Повторив последние две строки в качестве припева, поросенок стремительно понесся к женщинам, обезжиривавшим шкуру. Пройдя привидением сквозь шкуру, не оставив на ней не только дыры, но и мало-мальски заметного следа, поросенок, зависнув прямо перед лицами обезумевших от суеверного страха женщин, поведал с прискорбием:
Машина пламенем объята,
Вот-вот рванет боекомплект.
А жить так хочется, ребята.
А силы выбраться уж нет!
Собаки, сначала было залившиеся на солиста лаем, лаем свирепым — до остервенения, до хрипа, до покраснения глаз, — вдруг сбились в плотную стаю и завыли с поросенком в унисон…
В стойбище началась паника. Скрилинги, засуетившись, стали сметать с земли вигвамы, бросать вещи на нарты — кучей, не разбирая, вповалку. Часовые, игравшие внизу, возле ручья, стремительно взлетев на вершину холма, в стойбище, сразу, почти без рекогносцировки, идентифицировали цель и, взяв ее на сопровождение слегка пьяноватыми взглядами, одновременно вскинули луки.
Три стрелы с каменными наконечниками, пущенные меткими часовыми — талант ведь, известно, не пропьешь, — просвистели сквозь поросенка.
Мгновение спустя его пронзили одно за другим семь копий, брошенных мужчинами, прикрывавшими сборы и отход.
— Оленей, оленей отводи! — крикнул пастухам старший охотник арьергардного прикрытия и метнул копье прямо в сердце поющему поросенку.
Копье, пронзив сердце, полетело дальше, слегка обугленное по поверхности, не причинив поросенку ни малейшего вреда, но ранив, слава богу лишь вскользь, вождя скрилингов — плечистого мужика лет сорока пяти, упакованного в светло-коричневый кожаный прикид с навешенными на него широкими полосами отпадной темно-коричневой кожаной же бахромы, украшенный шкурками белых полярных песцов вперемешку с хвостами черных белок самопальной, шароварной выделки.
Старший охотник, столь неудачно метнувший копье, бросился к вождю, чтобы выказать ему свое сожаление в совокупности с лояльностью и оказать, в случае необходимости, первую или последнюю медицинскую помощь.
Не упустил свой шанс и поросенок. Пользуясь возникшим замешательством, он подлетел к вождю и старшему охотнику на расстояние вытянутой руки и громогласно, во всеуслышание, сообщил:
В броню ударила болванка.
Погиб гвардейский экипаж.
Четыре трупа возле танка
Украсят траурный пейзаж!
Никто, конечно, не стал разбирать, как танкисты, не имевшие сил вылезти из машины, разлеглись трупами возле танка от удара болванки по броне, под которой их уже не было, — паника превратилась в неуправляемое бегство. Скрилинги-мужчины сами тащили, толкали нарты по траве — нечего было и думать заставить работать сбившихся в стаю, осатаневших собак.
Женщины метались между уходящими вниз, к подножию холма, нартами и брошенным стойбищем, подбирая забытое или оставленное впопыхах «на потом». Женщины знали по жизни, что «потом» никогда не случается.
В движущиеся нарты через головы охотников непрерывным потоком летела дрянь, барахло, которое, по здравом размышлении, давно полагалось бы выкинуть вовсе, а то и сжечь: клубок жил, служащих нитками, сильно подгнивший с одного бока, покривившаяся скалка, треснутый деревянный черпак, деревянные скребки с полувыщербленной кремневой кромкой, ворох трута, который какой-то умник обвязал крест-накрест сырыми рыбьими кишками, торба с фундуком позапрошлогоднего сбора и даже собачье корыто со стопками еще не обметанных по краям подошв для мокасин.
И полетят тут телеграммы
Родных и близких известить,
Что сын их больше не вернется,
И не приедет погостить!
Ударившись об груду жердей, кож и шкур, бывших еще полчаса назад то ли вигвамом, то ли пирогой, торба с орехами треснула, фундук посыпался, разлетаясь по барахлу, скатываясь щедрыми пригоршнями на землю.
Охотник, толкавший нарты, не вынес вида рассыпающихся и пропадающих для общества высококалорийных даров леса с немалым процентажем растительных белков. Он оставил толкаемый им борт нарт и, стремительно догнав женщину, столь неудачно кинувшую на нарты торбу с орехами, повернул ее назад, к нартам, и негодующе указал ей на результат ее неловкости. Видя, что женщина не вполне его поняла, охотник крикнул ей что-то в лицо — что-то короткое, возможно заговор или пожелание на будущее. Женщина тоже что-то ему пожелала в ответ. Не стремясь в обстановке острого дефицита времени углубляться в дискуссии, охотник молча сунул собеседнице кулаком в самое чмокало, слегка, для закрепления в ее памяти своей точки зрения, как более прогрессивной. Баба заголосила, студя кровь у присутствующих, — сначала на низких тонах, а затем, через цепь витиеватых коленец, перейдя на умертвляющий разум визг.
Собаки мгновенно затихли, услышав звук, напомнивший им рев бизонов на весенних случках.
И мать-старуха зарыдает,
Слезу смахнет старик-отец,
И молодая не узнает,
Каков танкиста был конец.
Стащив нарты с холма, охотники присоединились к пастухам, решившим запрячь в нарты оленей — по тридцать — сорок голов в каждые.
Собаки, вскипев каким-то странным, ревностным чувством, бросились на оленей, отгоняя их от «своих» нарт. Лай, визг получавших копытом в бок или по лбу собак, испуганное похрапывание оленей, клочья шерсти, кружащиеся над местом схватки, усугубляли апокалипсичность происходящего.
Затрещали ломаемые нарты…
Поросенок, влетев в самую гущу борьбы копыт и зубов, воспарил над ней и, сияя между оленьими рогами ярчайшим эллипсоидом Эйри, громогласно врубил эпилог:
И будет карточка пылиться
На полке среди старых книг:
В военной форме, при пилотке,
И ей он больше не жених!
Последнее вмешательство поросенка в череду событий сыграло успокаивающую, организующую роль. Олени, обезумев от источника нестерпимого жара, носившегося у них меж рогов, и оглушительного звука, хлеставшего их сверху по ушам, рванули к озеру и там, зайдя в ледяную воду по шею, выпучили огромные, по-детски наивно-испуганные глаза, продолжая нервно фыркать.
Собаки же, победившие в схватке за право тянуть лямку, с охотой дали себя запрячь, подтверждая тем самым старую мысль о том, что чем умнее животное, чем более организованна и тонка его психика, тем выше проявляет оно неодолимую, непонятную тягу к безропотной рабской доле.
Почти на каждые нарты, способные к движению, были водружены нарты, сломанные в оленьей-собачьей разборке, причем вместе с грузом… Погонщик крикнул, свистнул толстым, свитым из кожаных лент ремнем…
Кавалькада конвульсивно дернулась и медленно пошла, начав движение вдоль берега озера, а затем повернув в сторону леса — подальше от Оленьего Холма, подальше от океанского побережья.
Нас вынут из обломков люди,
Поднимут на руки каркас,
И залпы башенных орудий
В последний путь проводят нас.