Страница:
— Пушкинские горы — это под Питером?
— Нет, это на Волге. Она одна гора, единственная. А Пушкинской она называется потому, что именно про нее было написано: «В той горе, во мгле печальной, гроб качается хрустальный…» Ну и так далее… Словом, папа если спросит, скажешь ему: «В том гробу твоя невеста». Вот ее штрих-код — горы, где будет она отдыхать. — Коптин протянул Алексею визитку реабилитационной пещеры «Пушкинская гора», дописав на ней пространственно-временной штрих-код мира, в котором планировалась госпитализация. — Все понял?
— Нет, не понял: как это Пушкин про эту гору написал?
— А его тоже вытаскивали в наше время. Кстати, известнейшее стихотворение «Я помню чудное мгновенье…» Пушкин у Высоцкого украл. Тот его Марине Влади написал, на салфетке, в ресторане… Но только написал, а прочесть не успел. А Пушкин воспользовался, так сказать…
Совместными усилиями Коптин с ребятами перенесли Олену из «опеля» в коптинский хронотоп.
— Поглубже, подальше от дверей…
— Скажите, — поинтересовалась Катя, — а вы ее сами в гроб уложите?
— Сам, конечно, — кивнул Коптин. — В гроб положить, чего уж проще?
— Она, если проснется, станет сопротивляться — лучше прикрикнуть на нее: «А ну-ка, в гроб!» — посоветовала Катя. — Она послушная.
— Ну… Это вообще-то совсем не гроб, а анабиозационный контейнер, дорогая и сложная штука… Внешне похож просто. Специально так сделали, чтобы случайно забредшего охотника или грибника как ветром бы сдувало… Какой это гроб, что вы…
— Сергей Ильич, — Алексей тронул Коптина за локоть, — вы, если помните, обещали меня держать в курсе событий, происходящих с отцом…
— Было, — согласился Коптин и протянул Алексею свой штрих-кодер: — Держи. Ознакомься, пока я девушку отвезу. Только в дерьмо его не кидай, ладно?
— Я вас не понял, — удивился Алексей, беря штрих-кодер.
— Да это я так, пошутил глупо, — хмыкнул Коптин и, повернув ключ зажигания старт-луковицы, захлопнул дверь.
Стекла окон малолитражки тут же потеряли прозрачность, слились с корпусом в единое целое, стремительно вознеслась в небо старт-луковица и тут же исчезла, растаяв вместе с хронотопом.
Женщины, выгуливавшие собак в маленьком скверике метрах в ста от места события, не замедлили прокомментировать старт:
— Опять кого-то взорвали, видала, Полина Сергеевна?
— Как взорвали? А взрыва не было!
— Новые мины наши изобрели, зять говорил, — с глушителем. Ничего не слышно! Всех нас взорвут, а мы и не проснемся!
— Ну, слава богу! Стали наконец об людях думать!
— Все! — скомандовал он, открывая люк. — Вот вам церковь. Прибыли за четверть часа до начала обряда, как и положено, автомобили подъедут к концу венчания и отвезут в ресторан тех, кого и должны были отвезти. В общем, вот — Бог, а вот и порог! Спасибо вам и — до свидания!
— Как это вы ухитрились на сутки позже все организовать? — подозрительно поинтересовалась свежеиспеченная теща. — Не люблю, когда меня дурят…
— Никто вас не дурит. И никаких суток не было. Это все вам приснилось — ну, остров там, пираты…
— А вы обещали нам скомпенсировать моральный ущерб… — начала было свекровь. — Или это мне тоже приснилось?
— Нет, это было. Согласен! Я обещал. Но счет вы не представили? Нет. Значит, и оплачивать нечего. Сейчас мы уже все находимся в своем законном времени, а наше время — это не время для претензий, как вы знаете. — Подумав, Коля добавил ехидно: — Наше время — это время больших перемен…
— А мне-то что, больше всех надо? — пожала плечами Софья Соломоновна. — Я думала, вы что-нибудь молодым от своего имени презентуете…
— Да я ж их в Полинезию свозил! — удивился Аверьянов. — Разве это мало, сударыня? С кондачка-то?
— Так это же нам приснилось? — хмыкнула Софья Соломоновна. — И вообще, кто вы такой?
В планы Аверьянова не входило долгое прощание в совокупности с подробными комментариями происшедшего. В поисках выхода он оглянулся, ища, на что переключить женское внимание… И Провидение тут же устремилось ему на помощь.
— Люди… Люди… Эй, кто-нибудь! — послышалось со стороны церкви.
Священник, лет семидесяти пяти, стоя на крыльце храма, призывал то ли людей на помощь, то ли Бога — в свидетели.
— Что случилось, батюшка? — В ту же секунду Аверьянов оказался рядом со священником.
— Святотатство невиданное! Над усопшим глумление — страшный грех! Смертный грех!..
— Ничего не понял, говори яснее, батюшка.
— Да ваши вон, пьяные, прорвались! Я говорю им, еще дневных не вынесли, не подготовлено…
Действительно, в храме стояло два гроба. В гробах лежали уже отпетые покойники — в одном почивший старик, в другом — отдавшая Богу душу старушка.
— Не успели их вынести, ваши же разбойники пьяные и не позволили… — чуть не плакал священник, семеня за Аверьяновым. — Драку чуть в храме не затеяли…
Сломив сопротивление батюшки и махнув по полстакана «Перцовой», полумуж-полужених хороводил теперь с друзьями вокруг гробов, распевая старинную песню: «Дедушка рядышком с бабушкой…»
Заметив вошедшего Аверьянова, компания стушевалась и немного затихла, прекратив кощунствовать — с целью перевести дух…
Жених подмигнул Николаю, склонился к телу старичка и, опираясь руками в боковинки гроба, сказал покойнику прямо в лицо:
— Улыбнитесь, вас снимает скрытая камера! Ребята, да он же глухой, покойник-то! Эх, глухой!.. А бабушка? Улыбнитесь, бабушка, вас снимает скрытая камера! Стесняется… А эта стесняется… А так бы — с радостью… «Дедушка рядышком с бабушкой…» — снова завел он свою шарманку.
— Господи! — взялся за голову батюшка. — Прости им, бо не ведают, что творят!
— Иди к нам, святой отец, сейчас поправишься!
«И вот ради этого надо “подломить” Штаты? — мелькнуло в голове у Аверьянова. — Чтобы вот это восторжествовало на всех континентах?!»
Торжественная часть венчания явно кончилась, уступив место праздничному концерту.
Батюшка тоже, видно, успел причаститься вместе со всеми, так как вдруг затянул «Перекаты» Городницкого.
— А где-то бабы живут на свете… — доносился из церкви его сочный, помолодевший бас.
— Друзья сидят за вод-ко-ю… — подхватили дискантом хоры.
— Владеет камень, владеет ветер…
— Моей дырявой лод-ко-ю!
В дверях женщины допрашивали свежеиспеченную жену:
— А все-таки, Светочка, ты нам скажи — надругались они над тобой?
— Надругались или так себе, от скуки снасильничали? Формально, без души?
— Ох, счастливая, Светка, ты: и досыта, и без греха…
— Да не успели они, не успели… — стонала Светка.
— Ну, успеют еще, вся жизнь у вас впереди, — заметила одна из женщин, уже в возрасте.
Мысленно сплюнув, Аверьянов спустился с церковного крыльца, не обращая внимания на нищих, являвшихся на сто процентов выходцами с Кавказа и Ближнего Востока. Да, эти пришельцы выжили славян уже не только из-за прилавков магазинов и колхозных рынков, но и отсюда — с церковных папертей.
Ближневосточные и кавказские нищие были молоды, полны сил.
Одеты они были в ослепительно белые одежды, не стояли на коленях, как наши, а сидели на корточках, прислоняясь спиной кто к поручням лестницы, кто к церковной стене, непрерывно куря дорогие сигареты и мелко сплевывая на паперть прямо перед собой, между своих же согнутых колен, при этом никогда не попадая себе на белоснежные брюки. Точно так же они не попадали и в собственные кепки, тюбетейки, тюрбаны, чалмы, выставленные вперед, видно, только для подаяния, а вовсе не для сбора собственных плевков.
— Подай, неверный, верному!
— Ради Аллаха, на финики старому шейху!
— Сколько можешь, помоги! Ремонт нефтяных вышек в Кювете, добрый человек!
— Сыну на операцию дай!.. Не на что сыну в Тель-Авиве школьный автобус взорвать… Операция — ой дорогая! А денег совсем у него нет!
А я еще с этими викингами не разобрался, а к тому времени, когда разберусь, так хрен еще знает, к чему это все приведет. Прямой связи нет, все может и шиворот-навыворот вывернуться».
Он вынул штрих-кодер. На нем стоял, естественно, режим «Проверка». Совершая прыжки в прошлое, совершая в нем поступки, он непрерывно менял теперь существующий мир. Но поступки эти можно было теперь либо принять, либо, подумав, от них отказаться.
Вот, например, этот вставной, боковой, вспомогательный «номер», экскурсия на Фату-Хиву. Она была нужна лишь для того, чтобы завладеть на пару часов роскошным автомобилем, а значит, быстрее и эффективнее собрать на Тверской девочек — группу встречи для викингов. Но вышло, похоже, себе дороже. И вот теперь возникает вопрос: эта экскурсия на Фату-Хиву, «зачистка» пиратского барка, — во что все это обошлось?
Он нажал на штрих-кодере «Предварительный просмотр»… Так как времени на обстоятельное изучение не было, Коля выбрал в выпавшей на экран менюшке надпись «Главное изменение» и кликнул по ней.
Тут же на мониторчике штрих-кодера появился другой монитор — телевизионный.
«… Безусловно, увеличение на пять лет возраста выхода на пенсию женщин и аналогичное увеличение, на десять лет, выхода на пенсию мужчин приведет к мгновенным благотворным сдвигам в динамике ускоренного движения восходящих финансовых потоков вдоль властной вертикали, к зримым позитивным сдвигам в области структурного оздоровления инвестиционной атмосферы, к более эффективной борьбе за национальную общеобъединяющую идею в противовес идеям регионального сепаратизма, локально нередко ведущим к возникновению пятен анклавности, контролируемых лишь региональными политическими эндемиками. Любому понятно, что все высвободившиеся в результате реформы средства будут в конечном итоге нацелены на развитие социальной сферы страны, направлены на совершенствование силовых министерств, получены рядом российских компаний, лягут на банковские счета простых россиян — рядовых российских граждан, владеющих этими компаниями…»
«Вот черт! — подумал Николай. — Двенадцать человек акулы съели в Полинезии триста пятьдесят лет назад, а тут мужикам вон пенсию сразу на чирик накручивают, а бабам — на пятерик».
Впрочем, тут-то как раз некая цепочка просматривалась. Видно, кто-то из потомков пиратов пришиб — когда-то и где-то — предка этого нового министра-реформатора.
В варианте, который раскрутил Аверьянов на Фату-Хиву, акулы, к сожалению, сожрали, по всей видимости, среди прочих и этого пирата… Предки министра-реформатора уцелели и, беспрепятственно репродуцируясь, произвели эту божью тварь на наши головы, на радость миллионам.
Что делать?!
«Ладно, — подумал Аверьянов. — Отказаться — значит начать все сначала, зачеркнуть все дела, все усилия. Нельзя! Бьем до конца, а потом вернемся к вопросу о пенсионном возрасте — отдельно, так сказать!»
Зажмурив глаза, Николай нажал «Сохранить».
Все!
Олений Холм и девушки на нем перестали быть возможной исторической версией. Они стали историей.
«Так могло бы быть» превратилось в «так было».
Николай осторожно огляделся. Все, слава богу, осталось без видимых изменений: небо — голубым, листва — зеленой, народ — пьяным, а православный крест на церкви — золотым.
«Ништяк, — подумал Коля. — Все остальное — исправимо… Господи! — вдруг вспомнил он. — Я прохлаждаюсь тут, а меня, может, давно уже ищут. А я, дурак, вдобавок работал тут со штрих-кодером… Запеленгуют если — мне конец! Смываться надо побыстрее! Выпрыгнуть из координат, из времени!»
Голова шла кругом, а сконцентрироваться на чем-то одном все никак не удавалось.
Как это было непохоже на обычную спецоперацию!
Там задача всегда локальна и цель ее можно просто и понятно выразить обычным человеческим языком. «Перекрыть перевал», например. «Подавить все огневые точки на высоте 965». «Держаться, пока вас не заменят, а тем временем каждые пятнадцать минут докладывать обстановку». «Блокировать перегон “1137-й километр”». «При приближении сцепки из двух тепловозов взорвать мост и отходить на исходные».
Все просто. Кристально. Понятно. Вопросов не порождает.
А главное вот что: там, в горячих точках, за него думали другие. В том смысле думали за него, что самые важные, узловые решения принимал не он, а они — командир полка, штаб. Он думал только за себя и за свой взвод. Тут же, в хроноразведке, приходилось думать за них за всех самому, причем находясь в должности Верховного и в должности рядового, необученного, совершенно зеленого одновременно.
«… А ведь еще и этот сундук пиратский! Безделушки надо сдать и бортовой запас хронотопа вернуть к норме. Впрочем, это может и подождать».
Влетев в кресло хронопилота, он задраил люки хронотопа и включил предстартовую автоматику. «И так уж много сил на ерунде потерял».
— Сергей Ильич! — встрял Алексей. — Надо бы в Полинезию на двадцать минут сгонять.
— Это зачем?
— Деньги забрать у пиратов. Пираты надули отца-то… Основное они ему недодали!
— С чего ты взял?
— Они ему сундук с драгоценностями принесли, в хронотоп загрузили, верно? Только ювелирка, одна сплошная ювелирка, и ни одной монеты — так?
— Наверное, так. И что же?
— Да вы подумайте, — вмешалась в разговор Катя. — Вот они ограбили, допустим, какое-нибудь торговое судно, разве они только бусы-серьги-кольца забирали? Наверняка нет. Да и бижутерия есть далеко не на каждом судне. Но деньги-то есть всегда! На любом! Их основная добыча была, пиратская, — деньги, монеты! Золото. Серебро. Монеты наверняка они хранили отдельно, в другом сундуке….
— Чего бы ради?
— Да это же совсем для них разные вещи! — пояснила Катя. — Монеты — дублоны там или пиастры — всегда можно использовать, расплатиться ими — ликвидный товар. А браслет или ожерелье жемчужное, — их еще сначала продать надо…
— И можно вляпаться на этом… — перебил Алексей.
— Деньги пиратам важнее. Их принимают в любом порту. Сундука у них было два, я уверена, — добавила Катя.
— Лопаты, вы заметили, — добавил Алексей, — некоторые испачканы в земле, а некоторые — зеленой болотной грязью.
— Да и следа на палубе два — видно, что два тяжелых и царапающих предмета протащили… — заметила Катя.
— Поэтому они отцу всучили побрякушки — золото, алмазы-изумруды — для отвода глаз. А основное, главное для них — денежки — они как раз и поприжали! — закончил Алексей.
— Наверное, вы правы, — согласился Коптин. — Но нет у меня ни времени, ни сил на поножовщину и стрельбу. Честное слово!
— Никакой поножовщины! — успокоил Коптина Алексей. — Все пираты умерли дней через десять после этого приключения с отцом. Умерли от гриппа. Их наши девочки, из нашего времени, своим насморком заразили!
— Это для нас насморк, грипп — пустяки, — подхватила Катя, — потому что у нас иммунитет есть против современных штаммов. Вирус же страшно быстро мутирует. А у них, в семнадцатом веке, от наших «продвинутых» вирусов иммунной защиты нет! Вспомните, что поросенок сказал: умерли все от простуды! Все, я подчеркиваю! Как могут все от простуды умереть? Только вместе если, дружно, скопом. Эпидемия на борту!
— Да и анимационный интерфейс уж больно быстро все их судьбы просмотрел, меньше чем за секунду. Видно, объем был у него для просмотра маленький — жизни ведь всем на неделю осталось. Косвенно, но указывает. Все умерли от гриппа.
— Одноногий — от старости или от пули в лоб должен был погибнуть, — напомнил Коптин.
— Да. Но здесь тоже все просто. Так как с барком Одноногий, оставшись один-одинешенек, справиться не мог физически, а умер он не от жажды и не погиб в шторме, то остается только одна версия — пуля в лоб. И он получил ее, наверное, минут через пять после того, как отец уехал. А остальные пираты неделю спустя скукожились от гриппа!
— Согласен. Убедил.
— Поехали!
Все оказалось именно так, как и предполагалось: корабль-призрак, полный мертвецов.
Сундук с золотом нашли сразу. Крышка была сбита топором — видно, самые живучие гриппозники, собираясь покинуть барк смерти на шлюпе, надеялись увезти с собой хотя бы часть золотого запаса.
Единственное, чего не учли ребята и Коптин, — это удушливый запах разложения на невыносимой жаре десятков трупов.
Золото приходилось таскать в мешочках одной рукой, другой прижимая к лицу Катины надушенные носовые платки: в хронотопе у Коптина противогазов не оказалось. Сергей Ильич давно уже избегал путешествий в прошлом по смрадным местам, предпочитая бывать на природе, на худой же конец, в богатых и чистых аристократических домах или королевских дворцах, пропитанных благовониями.
— Вот тебе и двадцать минут… — вздохнул Коптин, когда погрузка золота в хронотоп была завершена. — Почти два часа мы тут с вами угробили.
Катя хотела ему что-то возразить, сказать что-то типа того, что Париж стоит мессы, но реплика застряла у нее в горле: позади и немного сбоку от Сергея Ильича стоял Одноногий с попугаем на левом плече и со старинным пистолетом в правой руке…
Он, видно, лежал на баке, среди канатных бухт и обрывков парусов сбитой Колей Аверьяновым фок-мачты и тихо, никого не тревожа, умирал либо, наоборот, выздоравливал. Но вдруг очнулся, услыхав разговор, и, накопив сил, встал.
Ствол пистолета качавшегося, нетвердо стоящего на ногах Одноногого медленно нацелился в Алешку, пересыпавшего последний мешочек в багажник хронолета.
Перехватив Катин взгляд, Коптин резко обернулся, и в тот же миг «марголин» в его руках громко хлопнул…
Медленно опустив руку с пистолетом, Одноногий начал оседать; на лбу его появилось красное пятнышко — как у индийской красавицы.
Брашпиль с испуганным клекотом сорвался с плеча Одноногого и стремительно понесся прочь.
Алексей оглянулся и, поняв все, потерял на время дар речи.
Ему в голову вдруг пришли совершенно непонятно откуда взявшиеся в этот момент мысли. Сначала Коптин втянул, вовлек отца в свою операцию, затем сделал его, Алексея, своим сторонником, после чего увез Олену и куда-то там положил, взял в заложницы, если угодно. А теперь он еще и спас его, Алексея, от смерти. Это факты. А приводят эти факты к одному простому итогу: Коптин, говоря фигурально, сжал всю их семью в кулак.
Алексей сунул руку в карман и похолодел. Визитки, на которой был записан штрих-код время-местонахождения Олены, в кармане не было. Таская золото, приходилось то прятать Катин надушенный платок в карман, то доставать. Наверное, выронил. Искать нет времени. Надо попросить у Коптина продублировать. Опять зависимое положение. Чуть-чуть, но все же…
Коптин молча убрал «марголин» в наплечную кобуру, под пиджак. Ему тоже было не по себе. Он давно уже вышел из ковбойского статуса. В голову ему пришла вдруг горькая мысль о том, что прилетели они сюда вроде как подобрать бессмысленно пропадающее, а вышло, что, убив последнего живого, старика, осиротив попугая, они выгребли пиратскую добычу до последней монетки, присвоили награбленное. Глянув на штрих-кодер, он сказал:
— Самое значительное последствие наших художеств: в 2009 году сборная России по футболу займет на чемпионате мира двадцать седьмое место, а не двадцать четвертое… Годится!
Он нажал кнопку, подтверждая изменения, происшедшие в основном мире.
— Смотрите, вот дурак же этот попугай! — заметила Катя. — В открытый океан понесся. А Фату-Хиву-то от нас на юге!
— Придет в себя, вернется, — хмыкнул Коптин.
Брашпиль не стал возвращаться на Фату-Хиву. Он, очумевший от пережитого за последние дни, жал и жал куда-то на запад, как заведенный. Конечно, какаду не приспособлены к дальним перелетам, но тайные силы, скрывающиеся в любом живом организме, не знают границ и пределов.
Брашпиль вспоминал потом, что сделал крупную передышку на каком-то большом острове с двумя вулканами по краям.
Потом все стерлось. Пролет над северной Австралией не запомнился, выпал из попугайских мозгов.
В отличие от Колумба Вест-Индия мало интересовала Брашпиля, и он не стал сходить с трассы. Над Персидским заливом он встретил уток, прилетевших сюда зимовать с Мещерских болот. Утки были несколько озадачены, увидев одинокого какаду, летящего напористо, быстро и зло — как с турбонаддувом.
Глаза какаду сияли безумным светом.
— Крятин, крятин… — закрякали они. — Лету конец, а он на север двинул…
Смысл реплики дошел до сознания Брашпиля только три недели спустя, когда ночи стали уже нестерпимо холодными. Раз десять он ночевал на печных трубах, сидя сбоку и прижимаясь к струе горячего дыма — всюду сушили грибы, — но однажды, едва не свалившись спросонья в трубу, он решил завязать с этой затеей.
В лесу, попытавшись нахохлиться среди еловых лап, он чуть было не дал дуба минут через двадцать, после чего, заухав от холода, как филин, рванул в ближайшую деревню, в курятник.
Конечно, петухи сначала возмутились, не разобравшись в темноте и сослепу в деталях. Но, разглядев-таки эту черную, как трубочист, птицу, пахнущую дымом, свежими яблоками и отрыжкой от вареной репы из свиных корыт, сочли разборку с гостем бессмысленной, унижающей их процедурой.
Возмущенно, но еле слышно подквохивая, петухи безропотно подвинулись на насесте, когда этот отморозок, этот копченый ворон с мощным кривым клювом профессионального киллера распихал грудью кур и, усевшись между двумя самыми горячими пеструшками, сказал в ответ на их изумленно-восторженное кудахтанье: «Р-раритету не западло!», после чего сразу уснул.
В Южной Саксонии при ночевке в стогу ему пришлось подраться с лисицей, пришедшей искать в сене гнезда полевых мышей, но налетевшей на остекленевшего от холода Брашпиля, а к западу от Гамбурга его чуть не прихватили ортодоксальные католики, чтобы поджарить на костре в качестве «вести дьявола».
Только чудом католикам не удалось его поймать, в силу чего пришлось им удовлетвориться пытками дочери владельца местной крупорушки — потенциальной ведьмы, — доставив тем самым много удовольствия самим себе, этой самой дочери, а возможно, заодно, и Вездесущему — как знать?
В глухой и ненастный осенний день Брашпиль в конце-то концов рухнул, упал плашмя на подернутую инеем траву, раскидав в стороны крылья…
Он лежал возле таверны, принадлежавшей брату Одноногого, на самой окраине Дартмута, недалеко от реки Дарт.
Он знал, что Энжела тут, рядом, в таверне, — и все!
Теперь можно дать себе сдохнуть. Конец!
Краем глаза он вдруг увидел подкрадывающуюся к нему ворону и, не успев уйти в небытие, расхохотался: жизненных сил у него не было вовсе, но дух его был сильнее, чем в юности, чем в яйце!
Даже на смертном одре… Ворона ведь — не птица. Не противник. Таких ворон — пучок, через колено…
Он звонко щелкнул клювом и расхохотался вороне в глаза. Он не боялся смерти.
Вороне же, напротив, крайне не понравился этот беспросветно черный и провонявший гарью какаду с красным ирокезом на голове (кровь лисицы!), его манера нагло, по-мужлански вульгарно смеяться в лицо, притворясь обессиленным.
Как и большинство дам, ворона искренне считала все болезни, включая инсульт, инфаркт, плоскостопие и шизофрению, заразными; перспектива получить вместе с завтраком маниакально-депрессивный психоз, так и струившийся от этого попугая, ей не катила. Подумав, она запрыгала в сторону и, встав на крыло, отвалила от греха подальше на свою ветку дуба, что растет на крутом берегу реки Дарт.
Брашпиль ехидно клекотнул ей вослед и отключился — на сей раз наглухо.
Сознание снова забрезжило в нем, лишь когда сквозь туман возвращающейся действительности он услышал знакомый божественный голос: Энжела склонилась к нему, тревожно блестя влажным глазом.
— Не покидай нас, любимый, — дрожащим голосом, подавляя рыдание, курлыкала Энжела. — Ты нужен мне, что стану делать я без тебя в этом пустом и ненужном мне больше мире? Не уходи! Я умру от тоски, если ты выберешь вдруг для себя другой, параллельный мир!..
— Нет, это на Волге. Она одна гора, единственная. А Пушкинской она называется потому, что именно про нее было написано: «В той горе, во мгле печальной, гроб качается хрустальный…» Ну и так далее… Словом, папа если спросит, скажешь ему: «В том гробу твоя невеста». Вот ее штрих-код — горы, где будет она отдыхать. — Коптин протянул Алексею визитку реабилитационной пещеры «Пушкинская гора», дописав на ней пространственно-временной штрих-код мира, в котором планировалась госпитализация. — Все понял?
— Нет, не понял: как это Пушкин про эту гору написал?
— А его тоже вытаскивали в наше время. Кстати, известнейшее стихотворение «Я помню чудное мгновенье…» Пушкин у Высоцкого украл. Тот его Марине Влади написал, на салфетке, в ресторане… Но только написал, а прочесть не успел. А Пушкин воспользовался, так сказать…
Совместными усилиями Коптин с ребятами перенесли Олену из «опеля» в коптинский хронотоп.
— Поглубже, подальше от дверей…
— Скажите, — поинтересовалась Катя, — а вы ее сами в гроб уложите?
— Сам, конечно, — кивнул Коптин. — В гроб положить, чего уж проще?
— Она, если проснется, станет сопротивляться — лучше прикрикнуть на нее: «А ну-ка, в гроб!» — посоветовала Катя. — Она послушная.
— Ну… Это вообще-то совсем не гроб, а анабиозационный контейнер, дорогая и сложная штука… Внешне похож просто. Специально так сделали, чтобы случайно забредшего охотника или грибника как ветром бы сдувало… Какой это гроб, что вы…
— Сергей Ильич, — Алексей тронул Коптина за локоть, — вы, если помните, обещали меня держать в курсе событий, происходящих с отцом…
— Было, — согласился Коптин и протянул Алексею свой штрих-кодер: — Держи. Ознакомься, пока я девушку отвезу. Только в дерьмо его не кидай, ладно?
— Я вас не понял, — удивился Алексей, беря штрих-кодер.
— Да это я так, пошутил глупо, — хмыкнул Коптин и, повернув ключ зажигания старт-луковицы, захлопнул дверь.
Стекла окон малолитражки тут же потеряли прозрачность, слились с корпусом в единое целое, стремительно вознеслась в небо старт-луковица и тут же исчезла, растаяв вместе с хронотопом.
Женщины, выгуливавшие собак в маленьком скверике метрах в ста от места события, не замедлили прокомментировать старт:
— Опять кого-то взорвали, видала, Полина Сергеевна?
— Как взорвали? А взрыва не было!
— Новые мины наши изобрели, зять говорил, — с глушителем. Ничего не слышно! Всех нас взорвут, а мы и не проснемся!
— Ну, слава богу! Стали наконец об людях думать!
* * *
К церкви, в которой должно было состояться венчание молодых, Николай подогнал хронотоп точно — секунда в секунду.— Все! — скомандовал он, открывая люк. — Вот вам церковь. Прибыли за четверть часа до начала обряда, как и положено, автомобили подъедут к концу венчания и отвезут в ресторан тех, кого и должны были отвезти. В общем, вот — Бог, а вот и порог! Спасибо вам и — до свидания!
— Как это вы ухитрились на сутки позже все организовать? — подозрительно поинтересовалась свежеиспеченная теща. — Не люблю, когда меня дурят…
— Никто вас не дурит. И никаких суток не было. Это все вам приснилось — ну, остров там, пираты…
— А вы обещали нам скомпенсировать моральный ущерб… — начала было свекровь. — Или это мне тоже приснилось?
— Нет, это было. Согласен! Я обещал. Но счет вы не представили? Нет. Значит, и оплачивать нечего. Сейчас мы уже все находимся в своем законном времени, а наше время — это не время для претензий, как вы знаете. — Подумав, Коля добавил ехидно: — Наше время — это время больших перемен…
— А мне-то что, больше всех надо? — пожала плечами Софья Соломоновна. — Я думала, вы что-нибудь молодым от своего имени презентуете…
— Да я ж их в Полинезию свозил! — удивился Аверьянов. — Разве это мало, сударыня? С кондачка-то?
— Так это же нам приснилось? — хмыкнула Софья Соломоновна. — И вообще, кто вы такой?
В планы Аверьянова не входило долгое прощание в совокупности с подробными комментариями происшедшего. В поисках выхода он оглянулся, ища, на что переключить женское внимание… И Провидение тут же устремилось ему на помощь.
— Люди… Люди… Эй, кто-нибудь! — послышалось со стороны церкви.
Священник, лет семидесяти пяти, стоя на крыльце храма, призывал то ли людей на помощь, то ли Бога — в свидетели.
— Что случилось, батюшка? — В ту же секунду Аверьянов оказался рядом со священником.
— Святотатство невиданное! Над усопшим глумление — страшный грех! Смертный грех!..
— Ничего не понял, говори яснее, батюшка.
— Да ваши вон, пьяные, прорвались! Я говорю им, еще дневных не вынесли, не подготовлено…
Действительно, в храме стояло два гроба. В гробах лежали уже отпетые покойники — в одном почивший старик, в другом — отдавшая Богу душу старушка.
— Не успели их вынести, ваши же разбойники пьяные и не позволили… — чуть не плакал священник, семеня за Аверьяновым. — Драку чуть в храме не затеяли…
Сломив сопротивление батюшки и махнув по полстакана «Перцовой», полумуж-полужених хороводил теперь с друзьями вокруг гробов, распевая старинную песню: «Дедушка рядышком с бабушкой…»
Заметив вошедшего Аверьянова, компания стушевалась и немного затихла, прекратив кощунствовать — с целью перевести дух…
Жених подмигнул Николаю, склонился к телу старичка и, опираясь руками в боковинки гроба, сказал покойнику прямо в лицо:
— Улыбнитесь, вас снимает скрытая камера! Ребята, да он же глухой, покойник-то! Эх, глухой!.. А бабушка? Улыбнитесь, бабушка, вас снимает скрытая камера! Стесняется… А эта стесняется… А так бы — с радостью… «Дедушка рядышком с бабушкой…» — снова завел он свою шарманку.
— Господи! — взялся за голову батюшка. — Прости им, бо не ведают, что творят!
— Иди к нам, святой отец, сейчас поправишься!
«И вот ради этого надо “подломить” Штаты? — мелькнуло в голове у Аверьянова. — Чтобы вот это восторжествовало на всех континентах?!»
* * *
Когда подъехали «линкольн» и две остальные машины свадебного кортежа, вызванные Аверьяновым по сотке, чтобы везти всю компанию в ресторан, дым возле церкви уже висел коромыслом.Торжественная часть венчания явно кончилась, уступив место праздничному концерту.
Батюшка тоже, видно, успел причаститься вместе со всеми, так как вдруг затянул «Перекаты» Городницкого.
— А где-то бабы живут на свете… — доносился из церкви его сочный, помолодевший бас.
— Друзья сидят за вод-ко-ю… — подхватили дискантом хоры.
— Владеет камень, владеет ветер…
— Моей дырявой лод-ко-ю!
В дверях женщины допрашивали свежеиспеченную жену:
— А все-таки, Светочка, ты нам скажи — надругались они над тобой?
— Надругались или так себе, от скуки снасильничали? Формально, без души?
— Ох, счастливая, Светка, ты: и досыта, и без греха…
— Да не успели они, не успели… — стонала Светка.
— Ну, успеют еще, вся жизнь у вас впереди, — заметила одна из женщин, уже в возрасте.
Мысленно сплюнув, Аверьянов спустился с церковного крыльца, не обращая внимания на нищих, являвшихся на сто процентов выходцами с Кавказа и Ближнего Востока. Да, эти пришельцы выжили славян уже не только из-за прилавков магазинов и колхозных рынков, но и отсюда — с церковных папертей.
Ближневосточные и кавказские нищие были молоды, полны сил.
Одеты они были в ослепительно белые одежды, не стояли на коленях, как наши, а сидели на корточках, прислоняясь спиной кто к поручням лестницы, кто к церковной стене, непрерывно куря дорогие сигареты и мелко сплевывая на паперть прямо перед собой, между своих же согнутых колен, при этом никогда не попадая себе на белоснежные брюки. Точно так же они не попадали и в собственные кепки, тюбетейки, тюрбаны, чалмы, выставленные вперед, видно, только для подаяния, а вовсе не для сбора собственных плевков.
— Подай, неверный, верному!
— Ради Аллаха, на финики старому шейху!
— Сколько можешь, помоги! Ремонт нефтяных вышек в Кювете, добрый человек!
— Сыну на операцию дай!.. Не на что сыну в Тель-Авиве школьный автобус взорвать… Операция — ой дорогая! А денег совсем у него нет!
* * *
«А ведь похоже, что у нас в прошлом тоже кто-то работает… — пришло вдруг на ум Аверьянову. — Иначе чем объяснить все это, весь наш российский дурдом? Сидит у нас где-то в петровских временах, допустим, какой-нибудь Джеймс Бонд и гадит там, гадит, гадит…А я еще с этими викингами не разобрался, а к тому времени, когда разберусь, так хрен еще знает, к чему это все приведет. Прямой связи нет, все может и шиворот-навыворот вывернуться».
Он вынул штрих-кодер. На нем стоял, естественно, режим «Проверка». Совершая прыжки в прошлое, совершая в нем поступки, он непрерывно менял теперь существующий мир. Но поступки эти можно было теперь либо принять, либо, подумав, от них отказаться.
Вот, например, этот вставной, боковой, вспомогательный «номер», экскурсия на Фату-Хиву. Она была нужна лишь для того, чтобы завладеть на пару часов роскошным автомобилем, а значит, быстрее и эффективнее собрать на Тверской девочек — группу встречи для викингов. Но вышло, похоже, себе дороже. И вот теперь возникает вопрос: эта экскурсия на Фату-Хиву, «зачистка» пиратского барка, — во что все это обошлось?
Он нажал на штрих-кодере «Предварительный просмотр»… Так как времени на обстоятельное изучение не было, Коля выбрал в выпавшей на экран менюшке надпись «Главное изменение» и кликнул по ней.
Тут же на мониторчике штрих-кодера появился другой монитор — телевизионный.
«… Безусловно, увеличение на пять лет возраста выхода на пенсию женщин и аналогичное увеличение, на десять лет, выхода на пенсию мужчин приведет к мгновенным благотворным сдвигам в динамике ускоренного движения восходящих финансовых потоков вдоль властной вертикали, к зримым позитивным сдвигам в области структурного оздоровления инвестиционной атмосферы, к более эффективной борьбе за национальную общеобъединяющую идею в противовес идеям регионального сепаратизма, локально нередко ведущим к возникновению пятен анклавности, контролируемых лишь региональными политическими эндемиками. Любому понятно, что все высвободившиеся в результате реформы средства будут в конечном итоге нацелены на развитие социальной сферы страны, направлены на совершенствование силовых министерств, получены рядом российских компаний, лягут на банковские счета простых россиян — рядовых российских граждан, владеющих этими компаниями…»
«Вот черт! — подумал Николай. — Двенадцать человек акулы съели в Полинезии триста пятьдесят лет назад, а тут мужикам вон пенсию сразу на чирик накручивают, а бабам — на пятерик».
Впрочем, тут-то как раз некая цепочка просматривалась. Видно, кто-то из потомков пиратов пришиб — когда-то и где-то — предка этого нового министра-реформатора.
В варианте, который раскрутил Аверьянов на Фату-Хиву, акулы, к сожалению, сожрали, по всей видимости, среди прочих и этого пирата… Предки министра-реформатора уцелели и, беспрепятственно репродуцируясь, произвели эту божью тварь на наши головы, на радость миллионам.
Что делать?!
«Ладно, — подумал Аверьянов. — Отказаться — значит начать все сначала, зачеркнуть все дела, все усилия. Нельзя! Бьем до конца, а потом вернемся к вопросу о пенсионном возрасте — отдельно, так сказать!»
Зажмурив глаза, Николай нажал «Сохранить».
Все!
Олений Холм и девушки на нем перестали быть возможной исторической версией. Они стали историей.
«Так могло бы быть» превратилось в «так было».
Николай осторожно огляделся. Все, слава богу, осталось без видимых изменений: небо — голубым, листва — зеленой, народ — пьяным, а православный крест на церкви — золотым.
«Ништяк, — подумал Коля. — Все остальное — исправимо… Господи! — вдруг вспомнил он. — Я прохлаждаюсь тут, а меня, может, давно уже ищут. А я, дурак, вдобавок работал тут со штрих-кодером… Запеленгуют если — мне конец! Смываться надо побыстрее! Выпрыгнуть из координат, из времени!»
Голова шла кругом, а сконцентрироваться на чем-то одном все никак не удавалось.
Как это было непохоже на обычную спецоперацию!
Там задача всегда локальна и цель ее можно просто и понятно выразить обычным человеческим языком. «Перекрыть перевал», например. «Подавить все огневые точки на высоте 965». «Держаться, пока вас не заменят, а тем временем каждые пятнадцать минут докладывать обстановку». «Блокировать перегон “1137-й километр”». «При приближении сцепки из двух тепловозов взорвать мост и отходить на исходные».
Все просто. Кристально. Понятно. Вопросов не порождает.
А главное вот что: там, в горячих точках, за него думали другие. В том смысле думали за него, что самые важные, узловые решения принимал не он, а они — командир полка, штаб. Он думал только за себя и за свой взвод. Тут же, в хроноразведке, приходилось думать за них за всех самому, причем находясь в должности Верховного и в должности рядового, необученного, совершенно зеленого одновременно.
«… А ведь еще и этот сундук пиратский! Безделушки надо сдать и бортовой запас хронотопа вернуть к норме. Впрочем, это может и подождать».
Влетев в кресло хронопилота, он задраил люки хронотопа и включил предстартовую автоматику. «И так уж много сил на ерунде потерял».
* * *
— Ну, все в порядке с вашей девушкой! — сообщил Коптин, выходя из хронотопа в Верхнедоуменнобожском переулке, недалеко от общественного туалета… — Отвез, сдал, положил, расписку получил… Лечится. Все хорошо. Точнее, неплохо…— Сергей Ильич! — встрял Алексей. — Надо бы в Полинезию на двадцать минут сгонять.
— Это зачем?
— Деньги забрать у пиратов. Пираты надули отца-то… Основное они ему недодали!
— С чего ты взял?
— Они ему сундук с драгоценностями принесли, в хронотоп загрузили, верно? Только ювелирка, одна сплошная ювелирка, и ни одной монеты — так?
— Наверное, так. И что же?
— Да вы подумайте, — вмешалась в разговор Катя. — Вот они ограбили, допустим, какое-нибудь торговое судно, разве они только бусы-серьги-кольца забирали? Наверняка нет. Да и бижутерия есть далеко не на каждом судне. Но деньги-то есть всегда! На любом! Их основная добыча была, пиратская, — деньги, монеты! Золото. Серебро. Монеты наверняка они хранили отдельно, в другом сундуке….
— Чего бы ради?
— Да это же совсем для них разные вещи! — пояснила Катя. — Монеты — дублоны там или пиастры — всегда можно использовать, расплатиться ими — ликвидный товар. А браслет или ожерелье жемчужное, — их еще сначала продать надо…
— И можно вляпаться на этом… — перебил Алексей.
— Деньги пиратам важнее. Их принимают в любом порту. Сундука у них было два, я уверена, — добавила Катя.
— Лопаты, вы заметили, — добавил Алексей, — некоторые испачканы в земле, а некоторые — зеленой болотной грязью.
— Да и следа на палубе два — видно, что два тяжелых и царапающих предмета протащили… — заметила Катя.
— Поэтому они отцу всучили побрякушки — золото, алмазы-изумруды — для отвода глаз. А основное, главное для них — денежки — они как раз и поприжали! — закончил Алексей.
— Наверное, вы правы, — согласился Коптин. — Но нет у меня ни времени, ни сил на поножовщину и стрельбу. Честное слово!
— Никакой поножовщины! — успокоил Коптина Алексей. — Все пираты умерли дней через десять после этого приключения с отцом. Умерли от гриппа. Их наши девочки, из нашего времени, своим насморком заразили!
— Это для нас насморк, грипп — пустяки, — подхватила Катя, — потому что у нас иммунитет есть против современных штаммов. Вирус же страшно быстро мутирует. А у них, в семнадцатом веке, от наших «продвинутых» вирусов иммунной защиты нет! Вспомните, что поросенок сказал: умерли все от простуды! Все, я подчеркиваю! Как могут все от простуды умереть? Только вместе если, дружно, скопом. Эпидемия на борту!
— Да и анимационный интерфейс уж больно быстро все их судьбы просмотрел, меньше чем за секунду. Видно, объем был у него для просмотра маленький — жизни ведь всем на неделю осталось. Косвенно, но указывает. Все умерли от гриппа.
— Одноногий — от старости или от пули в лоб должен был погибнуть, — напомнил Коптин.
— Да. Но здесь тоже все просто. Так как с барком Одноногий, оставшись один-одинешенек, справиться не мог физически, а умер он не от жажды и не погиб в шторме, то остается только одна версия — пуля в лоб. И он получил ее, наверное, минут через пять после того, как отец уехал. А остальные пираты неделю спустя скукожились от гриппа!
— Согласен. Убедил.
— Поехали!
Все оказалось именно так, как и предполагалось: корабль-призрак, полный мертвецов.
Сундук с золотом нашли сразу. Крышка была сбита топором — видно, самые живучие гриппозники, собираясь покинуть барк смерти на шлюпе, надеялись увезти с собой хотя бы часть золотого запаса.
Единственное, чего не учли ребята и Коптин, — это удушливый запах разложения на невыносимой жаре десятков трупов.
Золото приходилось таскать в мешочках одной рукой, другой прижимая к лицу Катины надушенные носовые платки: в хронотопе у Коптина противогазов не оказалось. Сергей Ильич давно уже избегал путешествий в прошлом по смрадным местам, предпочитая бывать на природе, на худой же конец, в богатых и чистых аристократических домах или королевских дворцах, пропитанных благовониями.
— Вот тебе и двадцать минут… — вздохнул Коптин, когда погрузка золота в хронотоп была завершена. — Почти два часа мы тут с вами угробили.
Катя хотела ему что-то возразить, сказать что-то типа того, что Париж стоит мессы, но реплика застряла у нее в горле: позади и немного сбоку от Сергея Ильича стоял Одноногий с попугаем на левом плече и со старинным пистолетом в правой руке…
Он, видно, лежал на баке, среди канатных бухт и обрывков парусов сбитой Колей Аверьяновым фок-мачты и тихо, никого не тревожа, умирал либо, наоборот, выздоравливал. Но вдруг очнулся, услыхав разговор, и, накопив сил, встал.
Ствол пистолета качавшегося, нетвердо стоящего на ногах Одноногого медленно нацелился в Алешку, пересыпавшего последний мешочек в багажник хронолета.
Перехватив Катин взгляд, Коптин резко обернулся, и в тот же миг «марголин» в его руках громко хлопнул…
Медленно опустив руку с пистолетом, Одноногий начал оседать; на лбу его появилось красное пятнышко — как у индийской красавицы.
Брашпиль с испуганным клекотом сорвался с плеча Одноногого и стремительно понесся прочь.
Алексей оглянулся и, поняв все, потерял на время дар речи.
Ему в голову вдруг пришли совершенно непонятно откуда взявшиеся в этот момент мысли. Сначала Коптин втянул, вовлек отца в свою операцию, затем сделал его, Алексея, своим сторонником, после чего увез Олену и куда-то там положил, взял в заложницы, если угодно. А теперь он еще и спас его, Алексея, от смерти. Это факты. А приводят эти факты к одному простому итогу: Коптин, говоря фигурально, сжал всю их семью в кулак.
Алексей сунул руку в карман и похолодел. Визитки, на которой был записан штрих-код время-местонахождения Олены, в кармане не было. Таская золото, приходилось то прятать Катин надушенный платок в карман, то доставать. Наверное, выронил. Искать нет времени. Надо попросить у Коптина продублировать. Опять зависимое положение. Чуть-чуть, но все же…
Коптин молча убрал «марголин» в наплечную кобуру, под пиджак. Ему тоже было не по себе. Он давно уже вышел из ковбойского статуса. В голову ему пришла вдруг горькая мысль о том, что прилетели они сюда вроде как подобрать бессмысленно пропадающее, а вышло, что, убив последнего живого, старика, осиротив попугая, они выгребли пиратскую добычу до последней монетки, присвоили награбленное. Глянув на штрих-кодер, он сказал:
— Самое значительное последствие наших художеств: в 2009 году сборная России по футболу займет на чемпионате мира двадцать седьмое место, а не двадцать четвертое… Годится!
Он нажал кнопку, подтверждая изменения, происшедшие в основном мире.
— Смотрите, вот дурак же этот попугай! — заметила Катя. — В открытый океан понесся. А Фату-Хиву-то от нас на юге!
— Придет в себя, вернется, — хмыкнул Коптин.
* * *
Но он не угадал.Брашпиль не стал возвращаться на Фату-Хиву. Он, очумевший от пережитого за последние дни, жал и жал куда-то на запад, как заведенный. Конечно, какаду не приспособлены к дальним перелетам, но тайные силы, скрывающиеся в любом живом организме, не знают границ и пределов.
Брашпиль вспоминал потом, что сделал крупную передышку на каком-то большом острове с двумя вулканами по краям.
Потом все стерлось. Пролет над северной Австралией не запомнился, выпал из попугайских мозгов.
В отличие от Колумба Вест-Индия мало интересовала Брашпиля, и он не стал сходить с трассы. Над Персидским заливом он встретил уток, прилетевших сюда зимовать с Мещерских болот. Утки были несколько озадачены, увидев одинокого какаду, летящего напористо, быстро и зло — как с турбонаддувом.
Глаза какаду сияли безумным светом.
— Крятин, крятин… — закрякали они. — Лету конец, а он на север двинул…
Смысл реплики дошел до сознания Брашпиля только три недели спустя, когда ночи стали уже нестерпимо холодными. Раз десять он ночевал на печных трубах, сидя сбоку и прижимаясь к струе горячего дыма — всюду сушили грибы, — но однажды, едва не свалившись спросонья в трубу, он решил завязать с этой затеей.
В лесу, попытавшись нахохлиться среди еловых лап, он чуть было не дал дуба минут через двадцать, после чего, заухав от холода, как филин, рванул в ближайшую деревню, в курятник.
Конечно, петухи сначала возмутились, не разобравшись в темноте и сослепу в деталях. Но, разглядев-таки эту черную, как трубочист, птицу, пахнущую дымом, свежими яблоками и отрыжкой от вареной репы из свиных корыт, сочли разборку с гостем бессмысленной, унижающей их процедурой.
Возмущенно, но еле слышно подквохивая, петухи безропотно подвинулись на насесте, когда этот отморозок, этот копченый ворон с мощным кривым клювом профессионального киллера распихал грудью кур и, усевшись между двумя самыми горячими пеструшками, сказал в ответ на их изумленно-восторженное кудахтанье: «Р-раритету не западло!», после чего сразу уснул.
В Южной Саксонии при ночевке в стогу ему пришлось подраться с лисицей, пришедшей искать в сене гнезда полевых мышей, но налетевшей на остекленевшего от холода Брашпиля, а к западу от Гамбурга его чуть не прихватили ортодоксальные католики, чтобы поджарить на костре в качестве «вести дьявола».
Только чудом католикам не удалось его поймать, в силу чего пришлось им удовлетвориться пытками дочери владельца местной крупорушки — потенциальной ведьмы, — доставив тем самым много удовольствия самим себе, этой самой дочери, а возможно, заодно, и Вездесущему — как знать?
В глухой и ненастный осенний день Брашпиль в конце-то концов рухнул, упал плашмя на подернутую инеем траву, раскидав в стороны крылья…
Он лежал возле таверны, принадлежавшей брату Одноногого, на самой окраине Дартмута, недалеко от реки Дарт.
Он знал, что Энжела тут, рядом, в таверне, — и все!
Теперь можно дать себе сдохнуть. Конец!
Краем глаза он вдруг увидел подкрадывающуюся к нему ворону и, не успев уйти в небытие, расхохотался: жизненных сил у него не было вовсе, но дух его был сильнее, чем в юности, чем в яйце!
Даже на смертном одре… Ворона ведь — не птица. Не противник. Таких ворон — пучок, через колено…
Он звонко щелкнул клювом и расхохотался вороне в глаза. Он не боялся смерти.
Вороне же, напротив, крайне не понравился этот беспросветно черный и провонявший гарью какаду с красным ирокезом на голове (кровь лисицы!), его манера нагло, по-мужлански вульгарно смеяться в лицо, притворясь обессиленным.
Как и большинство дам, ворона искренне считала все болезни, включая инсульт, инфаркт, плоскостопие и шизофрению, заразными; перспектива получить вместе с завтраком маниакально-депрессивный психоз, так и струившийся от этого попугая, ей не катила. Подумав, она запрыгала в сторону и, встав на крыло, отвалила от греха подальше на свою ветку дуба, что растет на крутом берегу реки Дарт.
Брашпиль ехидно клекотнул ей вослед и отключился — на сей раз наглухо.
Сознание снова забрезжило в нем, лишь когда сквозь туман возвращающейся действительности он услышал знакомый божественный голос: Энжела склонилась к нему, тревожно блестя влажным глазом.
— Не покидай нас, любимый, — дрожащим голосом, подавляя рыдание, курлыкала Энжела. — Ты нужен мне, что стану делать я без тебя в этом пустом и ненужном мне больше мире? Не уходи! Я умру от тоски, если ты выберешь вдруг для себя другой, параллельный мир!..