Страница:
Торхадд хорошо понимал язык древних рун, а так как он еще находился в зоне покрытия лингвистических маяков, то мог без труда читать и надписи на этикетках — образование, в отличие от золота, универсальная ценность в мирах, населенных разумными существами.
Он придвинул поближе все то, что надлежало хранить в сухом и прохладном месте. Такие продукты следовало съесть в первую очередь. Сухое место на борту он мог гарантированно обеспечить только до выхода на траверс мыса Синий Сварт.
Все, что следовало «хранить при температуре не выше…», Торхадд отложил на потом. Это подождет: в Северной Атлантике всегда не выше…
А вот какой-то напиток. «Мартини Бьянко»… добавить льда?
Торхадд отложил «Мартини Бьянко», подумав, что после Синего Сварта скорее всего, а уж после Черного Сварта — точно, в океане появятся величественные огромные айсберги — плавающие ледяные горы, — вот тут-то он и добавит льда в это самое «Мартини Бьянко»…
«Горiлка. Зроблене й розлито на Киiвському лiкерогорiлчаному заводi», — прочел старый шкипер очередную надпись и улыбнулся. Он знал, что это такое.
«С нее и начнем!» — решил он, откупоривая.
За будущее пить, как известно, нельзя.
Торхадд выпил за прошлое, за удачное прошлое, позволившее ему выскользнуть из этого странного пиршества, которое, как и всякие разгульные пиры, кончится, скорее всего, большой кровью или великой дружбой. А он, к своим пятидесяти веснам, был уже сыт и тем и другим.
Он шел домой. Сначала к родному фьорду. Потом предстоит еще долгий и очень опасный путь — ведь с деньгами! — на юг.
Но он дойдет. Он дойдет, потому что там его ждут три «Г»: Галочка — внучка, Гертруда — дочка, Гаврила — зять.
Возможно, ждет и четвертое — Ганнушка, вдова.
Но об этом лучше не думать, чтобы не сглазить.
«Лучше думать о ждущей меня там горилке и сале» — решил Торхадд, закусывая салом горилку.
Конечно, его мечты могли некоторым показаться странными: ведь разницы между той горилкой и тем салом и этой горилкой с этим салом не было никакой.
Но разница на самом-то деле была, и Торхадд прекрасно ощущал пропасть между тем и этим. Пропасть глубочайшую, широкую — иной раз от слез или крови даже не видно той стороны.
В чем она состоит, эта разница-пропасть, знал не только Торхадд, многие знают; знает любой, кому доводилось бывать на чужбине и там, вдали, погибнуть и воскреснуть.
— Вот ваш прибор.
— Не мой. Вам Горбунов его дал. Мой у меня.
— Хорошая затея, — похвалил Аверьянов. — Я с ним немного поразвлекался на досуге — отпуск ведь все-таки.
— Да уж, развлечение…
— Нет?
— Работа, какое ж развлечение? Получены ценные результаты.
— Никаких результатов я пока не вижу.
— Сейчас увидите. Посмотрим, как развивался бы континент, если бы высадка викингов была удачной.
— Ну, это имеет чисто академический интерес.
— Вы ошибаетесь, Николай Николаевич. Такая информация — большой козырь в международных отношениях. При разговоре президентов с глазу на глаз, например. Мы знаем точный штрих-код точки входа в ситуацию — вот он, у вас на штрих-кодере: вчера, вечер, Олений Холм. А сейчас посмотрим, к чему привело ваше вмешательство. Почти уверен, что результаты окажутся пригодными для деликатного дипломатичного шантажа. Прошу! — Коптин открыл дверь своего стилизованного под малолитражку хронотопа. — Извините, что далеко идти пришлось, но основной Устав категорически запрещает парковать два хронотопа ближе чем в километре друг от друга.
Выполняя его команду, хронотоп раскрылся как бутон цветка: двери, крыша, капот развернулись и легли веером, образуя смотровую площадку с сиденьем, приборной доской и штурвалом в центре, между «лепестков».
Они стояли на невысоком утесе над рекой.
Пасмурно. Река мелкая, вся в перекатах. На длинной «расческе», прямо под ними, крутились севшие на мель три небольших челнока-струга, груженные экспедиционным имуществом.
Вокруг челноков толкли воду в реке человек тридцать варягов и скрилингов, пытаясь с помощью шестов, используемых в качестве рычагов, сместить застрявшие челны в сторону стремнины, весело прорывавшейся сквозь «расческу».
— Прямо как Ермак на Чусовой… — заметил явное сходство ситуаций Аверьянов.
— Поглядите, Николай Николаевич. — Коптин показал на приборную панель. — Еще только 1135 год, а они уже вовсю рвутся на Дикий Запад, к нынешней Калифорнии и штату Вашингтон, пойдут и далее на север, к Аляске, где в восемнадцатом веке их встретит свой же, так сказать, Беринг Иван Иванович, он же Беринг Витус Иоансен, капитан-командор российского флота, начальник двух камчатских экспедиций, датчанин по происхождению… Ну, понятно, викинг Берингу глаз не выклюет…
— Да, точь-в-точь покорение Сибири. Только хана Кучума не хватает…
— Местный хан Кучум по имени Громкий Чмок, вождь племени Харчи-у, поджидает их после следующего перевала.
Наконец струги удалось, один за другим, завести на край стремнины и пустить в самостоятельное плавание.
Экипажи довольно потешно бежали вслед за набирающим скорость челном, взметая брызги, закидывая на челн шесты, заскакивая, запрыгивая, ныряя брюхом вперед на убегающие из-под носа струги.
Челны, приняв людей и заметно осев под их тяжестью, степенно заскользили по воде и, грузно покачавшись на шиверке, выскочили на длинный плес, суливший отрядам небольшую передышку.
В тот же миг речку осветил луч прорвавшегося сквозь низкие облака солнца, и узкая долина реки огласилась песней:
На Запад, сквозь пороги,
Идем от речки к речки,
Штабные ж, словно боги,
В тепле сидят у печки.
Под ель на хвою лягу,
Комар гнусавит в ухе.
Хреново жить варягу,
Варягу без варюхи!
Хреново жить варягу,
Варягу без варюхи!
Шамовка — каша с луком,
Столетние припасы!
А в штабе — этим сукам —
Коньяк и ананасы!
В кусты пустую флягу!
Бурлит овсянка в брюхе!
Хреново жить варягу,
Варягу без варюхи!
Хреново жить варягу,
Варягу без варюхи!
Лишь мыслями о бабе
Приказано жить ротам!
А девок гадам в штабе —
Привозят по субботам!
Прислали б хоть корягу!
Впендюрим и старухе!
Хреново жить варягу,
Варягу без варюхи!
Хреново жить варягу,
Варягу без варюхи!
— Интересно, откуда ж это в 1135 году у них коньяк и ананасы? — заметил Николай.
— Это косвенно свидетельствует о том, что они, видимо, уже освоили Флориду, — пожал в ответ плечами Коптин. — А может, и весь Карибский бассейн. Да и то, замечу, в сочетании «коньяк-ананасы» прослеживается ваша рука, капитан Аверьянов, наследие Оленьего Холма, так сказать… Обратили внимание, что имя «Варвара», «Варя», стало нарицательным — варюха? Варяг и варюха…
— И ведь уже появились «штабные»! В двенадцатом веке!
— Тут тоже я вижу некие отголоски вашего влияния… Впрочем, паразитизм, захребетничество, зарождается сразу, одновременно с жизнью…
— Хотите сказать, что даже на уровне кишечных палочек есть просто палочки, а есть и штабные кишечные палочки?
— Именно это я и хочу сказать, точно… — Подумав, Коптин вздохнул и, кладя ладони на штурвал, объявил: — Ладно. Мы посмотрим теперь, что с Колумбом там…
Десятки ладей скриварягов преграждали вход кораблям в горловину бухты.
Было понятно, что переговоры уже состоялись и кончились они печально для испанцев.
На прибрежные скалы были стянуты значительные силы скриварягов. Некоторые удобные для возможного десанта бухточки были плотно усеяны по берегам соединениями скриварягов, одетых в легкие кольчуги и панцири, причем наряду с мужчинами оружие в руки взяли и женщины.
Женщины были вооружены в основном мощными, в рост человека, луками либо удобными, снабженными прикладами арбалетами.
На самой береговой кромке возле входа в гавань стояла огромная, в десять-пятнадцать человеческих ростов, рогатка, вывезенная на боевую позицию, как осадная башня, небольшим табуном тягловых бизонов.
С резиной у скриварягов был, видимо, некоторый напряг, по этой причине движителем циклопического метательного устройства были сами «рога» рогатки, хлысты, составленные из тонких стволов молодых деревьев, связанных в утончающиеся пучки множеством отдельных обвязок из крепких жил.
К гибким концам рогатки были прикреплены канаты в руку толщиной, сплетенные из сыромятной кожи. Там, где канаты сходились, располагался хитроумный, также сплетенный из кожи, чехольный захват, немного напоминающий по форме двухметровый, но очень узкий лапоть. Что было в нем, в этом «лапте», Аверьянов рассмотреть не успел.
Прозвучала резкая, длинная, витиеватая команда — и рогатка, натянутая тридцатью кряжистыми бизонами, заскрипела от напряжения, изгибаясь до предела…
Прозвучала вторая команда, распорола воздух, и меч «начальника взвода пусковых бизонов» «командира орудия» перерубил натянутый трос, идущий от чехольного захвата к упряжке бизонов.
Рогатка выстрелила, издав громкий, резкий, неприятно шипящий звук.
Непонятный предмет, бешено завывая и вращаясь, как сорвавшийся с оси авиационный пропеллер, пронесся над заливом и оглушительно хряпнул, врубившись в нос каравеллы «Пинта».
Это был огромный, в полтора человеческих роста, томагавк.
Попав чуть выше грудей деревянной русалки, поддерживавшей бушприт «Пинты», томагавк расколол деревянную девушку пополам — начиная с ее малопривлекательной, пучеглазой и испитой деревянной ряхи и кончая гипертрофированным рыбьим хвостом. Левая девичья грудь с левой частью живота, хвоста, фейса отлетела в одну сторону, правая — в другую.
Бушприт обреченно хрупнул и, удерживаемый только такелажем, повис на полшестого…
Рогатка вновь выстрелила, на сей раз с коротким жужжанием.
Второй томагавк пошел чуть выше борта «Пинты» и, задев рукоятью за канатную бухту на палубе, изменил плоскость вращения на горизонтальную.
Пронесясь городошной битой над палубой, томагавк снес половину команды за борт, надрубив попутно основание фок-мачты.
— А теперь на знакомое место! — объявил Коптин.
Открытый континент был назван в честь штурмана, главного советника-мудреца конунгов и старшего картографа экспедиции Кол'я Аверьяни, исландца по происхождению, получившего титул Первого и Почетного Гражданина США — Соединенных Штатов Аверьянки.
Все это и множество других полезных сведений Коптин и Аверьянов почерпнули из прочувствованной речи гида, водившего их не меньше полутора часов по холму и даже заставившего пройти на километр в сторону от него: на могилу конунга Сигурда, геройски отдавшего при высадке свою жизнь, погибшего за мирное закрепление викингов на плацдарме, за образовавшуюся впоследствии новую общность, получившую имя скриварягов.
Стоя над могилой Сигурда, Коптин и Аверьянов озадаченно переглянулись. Но обсуждать проблему не было смысла: история — одно, действительность — другое.
В заключение гид подвел их к стоящей несколько в стороне от холма огромной каменной бабе со свирепым, немилосердным лицом. Каменные изваяния острова Пасхи казались игрушками по сравнению с этим исполином, а жестокие рожи богов ацтеков и майя — просто рождественскими детскими личиками.
— Культовое сооружение местных народов, пребывавших во мраке до высадки светловолосых голубоглазых переселенцев, принесших на континент свет истинной веры, культуры, общечеловеческих ценностей, — пояснил экскурсовод. — Датируется концом первого тысячелетия.
— Ему поклонялись? — спросил один из экскурсантов, конспектировавший речь экскурсовода.
— Нет. Его пытались умилостивить, задобрить. Ему приносили в жертву оленей, умерщвляя бедных животных тут вот, на алтаре… Новейшие исследования скребков с идола, проведенные с помощью ЯМР-томографии и туннельного микроскопа, показали, что губы идолу мазали свежей оленьей кровью, а головным мозгом животного, еще теплым, натирали до блеска клыки… Интересно, что это единственное олицетворение зла в пантеоне богов доисторических скрилингов…
— А как он называется? — Записывающий экскурсант ткнул в сторону идола ручкой.
— Письменных источников об этих временах не осталось, к сожалению. Но устное творчество, легенды местных пастухов донесли до нас имя этого бога. Скрилинги звали его Болванка.
— Болван, вы хотели сказать? — спросил конспектирующий экскурсант. — Каменный болван, истукан?
— Нет. Это имя. Имя собственное. «Болванка».
— Не понимаю, — пожал плечами экскурсант и не стал записывать.
— А я понимаю. — Коптин нагнулся к уху Аверьянова: — «В броню ударила болванка… Погиб гвардейский экипаж… Четыре трупа-а-а… возле танка-а-а…»
— Вы и это… в курсе? — усмехнулся Аверьянов.
— Хроноразведка, — вздохнул Коптин, разводя руками.
Аверьянов кивнул: не понять мог только дурак — они сидели на небольшом островке посреди большой морской гавани у основания исполинской статуи — огромной женской фигуры с факелом в правой руке. Перед ними, на той стороне залива, расстилалась панорама города, состоящего из леса небоскребов.
Тем не менее Коптин молчал, ожидая ответа.
— Похоже на Париж, — наконец сказал Аверьянов, слегка разозлившись. — Но что-то Эйфелевой башни я не вижу.
— Зато вы видите, вон, прямо по курсу, две башни Всемирного торгового центра.
— Да, — согласился Коля, — на Нью-Йорк этот город тоже похож. И где же мы? — спросил он с интересом, продолжая слегка издеваться над Коптиным. — Вы скажете — в Лондоне, угадал?
— Сейчас не время для шуток, Николай Николаевич, — заметил Коптин. — Сегодня одиннадцатое сентября 2001 года, полдевятого утра. Время местное. Вам это ни о чем не говорит?
— Мне это говорит только о том, что неплохо было бы позавтракать.
— Вот, пожалуйста. — Коптин достал из-под сиденья два пакета и один протянул Аверьянову: — Сухой паек. У вас на Оленьем Холме прихватил, кстати.
— Я даже не заметил когда и как, — хмыкнул Коля.
— Ну, все же я постарше вас… — ответил Коптин. — Учился много. В том числе и воровать…
— Отличником, наверное, были? — невинно поинтересовался Николай, доставая бутерброд с ветчиной и бутылку пепси.
— По-всякому было… Ну, к делу. Начнем с информации. Все страны, обладающие телепортаторами, а таких стран всего только две пока — США и Россия, — охотятся за одним-единственным товаром — штрих-кодами критических точек мировой истории. Если в такую точку нажать, то можно многое натворить. Как Архимед сказал, помните? Дайте мне точку опоры, и я переверну мир.
— Я не был знаком с Архимедом.
— Ну, еще, бог даст, познакомитесь. Зато вы нашли одну критическую точку — точку высадки. И прощупали ее. Да, она не супермощная, первого рода, так сказать, но она — критическая. Штрих-коды найденных критических точек представляют собой государственную тайну — и в США, и у нас. Причем высшую гостайну — эта информация, можно сказать, новейший тип оружия.
— Не понимаю, как это можно скрыть. У историков такие точки просто на ладони лежат. В решающий момент какой-нибудь крупной битвы сбить с толку — и привет. Победят не те, а эти. А дальше покатилось…
— А как вы узнаете штрих-код этой самой крупной битвы?
— А зачем его знать, точный адрес? Я сел в хронотоп и отскочил на сто лет в прошлое. Это — грубая пристрелка. Потом — немножко вперед, немножко назад, еще пару раз туда-сюда, вот и попал.
— Попал куда?
— Да в эту точку, которую засекретили ваши остолопы!
— Это вам только кажется, Николай Николаевич. А на деле в ту же точку не попадешь, увы. Только случайно, может быть. С вероятностью одна миллионная или еще даже меньше.
— Ничего не понимаю!
— Сейчас объясню. Представьте себе, что отсюда, из точки «А», вы едете вперед по времени. Просто живете. И хронотопы ни при чем. Мы все, живущие, едем вперед по времени — хотим мы того или нет. Каждый из нас что-то делает, к чему-то стремится, как-то обходит возникающие трудности, верно?
— Верно.
— И вы тоже, как все. Через месяц вы попадете в некоторую новую точку — «В», например, назовем ее…
— Ну, допустим.
— А теперь вопрос. Если вся эта история повторится, в какую точку вы попадете через месяц?
— Ну, в ту же точку, конечно, — в «В».
— Никогда! За месяц вы что-то где-то сделаете иначе — живя вторично, не совсем так кому-нибудь ответите, чихнете чуть пораньше, проспите, встанете минутой позже… и так далее. Да, вам, может, и покажется, что вы опять попали в ту же точку «В». Но это не она, а точка, находящаяся рядом с «В». Другая точка — «С». Понимаете?
— Нет, — честно признался Николай.
— Попроще. Представьте себе, что вы на роликовых коньках скатываетесь из «А» по асфальтовому склону ровно десять минут. Приехали в «В». Поднялись назад, на подъемнике, и снова скатились. Из той же точки «А» и точно те же десять минут.
— Начинаю понимать. Тут ролик чуть пошел криво, для глаза незаметно, тут я немного отклонился не так…
— И попал в точку «С», которая, впрочем, расположена от точки «В» всего лишь в двадцати пяти сантиметрах. Это совершенный пустяк, если учесть, что по склону вы проехали аж два километра!
— Согласен.
— Но представьте, что вы катились не десять минут, а десять лет…
— От точки «В» точку «С» даже видно не будет!
— Разумеется! За десять лет пути разойдутся. В двух случаях, стартуя из одной точки, из «А», и ничего не делая, ну, или делая одинаковые, как вам кажется, действия, вы окажетесь в совершенно разных будущих временах!
— Никогда не приходило в голову!
— Потому что за вас про это думал ваш штрих-кодер и блоки автоматизированной хрононавигации. Они не давали свободно катиться, а все время подруливали слегка, чтобы попасть точно в «В». Если это понятно, то пара слов о прошлом. В наш настоящий пространственно-временной пункт, в точку «А» текущей действительности, можно попасть из бесконечного множества точек прошлого, того, например, что было ровно десять лет назад. При движении из одной точки прошлого — «D» — вас десять лет слегка сносило вправо, и вы попали сюда, в точку «А». Но может быть, вы были десять лет назад в точке «С» и вас отклоняло влево. Вы тоже попали сюда, в «А». Вывод. Перед нами много вариантов будущего — это понятно практически всем. А вот более неординарный вывод: у нас множество вариантов прошлого. Поэтому об этом и не подозревают историки — когда они изучают историю, они, как правило, сами не знают, что изучают. А изучают они мелкие обломки различных прутиков бесконечно мохнатого веника, говоря образно. Конечно, если речь идет о том, что было всего лишь месяц назад, то все это бесконечное множество точек месячного прошлого лежит компактно, друг с другом рядом… Однако если речь идет о столетнем прошлом… Поняли?
— Почти. — Аверьянов был потрясен. Все было ясно, но в голове пока не укладывалось.
— Я сам, лично, бывал сто раз, наверное, в 1584 году на Руси, в год смерти Ивана Грозного, и каждый раз там все было по-разному… Причем в восьми процентах случаев об Иване Васильевиче Грозном в 1584 на Руси и слыхом-то не слыхали! Не было такого царя! Не было, вот и все!
— Но как это может быть? Если сохранились документы, летописи, воспоминания современников?
— Ага. А Одиссей, царь Итаки, реально существовал, как, по-вашему? Документы-то есть. И про троянского коня красивая история известна всем. Сколько десятилетий спорили: «Слово о полку Игореве» — подлинный документ или мистификация пушкинских времен? — Коптин насмешливо-вопросительно взглянул на Аверьянова.
— Надо осмыслить. Вы меня огорошили, надо признаться.
— А вы, Николай, сами еще столкнетесь с этим не раз, если будете рассказывать о своих похождениях в тринадцатом веке, о Батые. Историки и знатоки вам все лацканы на пиджаке исплюют: «Вранье!», «Русские-народные сказки!», «Там все не так было!» До драки будет доходить. Я сам, когда помоложе был, раз десять дрался в пивных со спецами, с историками. Да без толку! — Коптин с отчаянием махнул рукой. — Им же не докажешь, что существуют разные истории и существуют, реально, на самом деле, неисчислимые множества тринадцатых веков, среди которых был и добрый Батый, и одноглазый, и высокий, и лысый, и… Было не меньше трех историй Руси, в которых Батый и Иван Калита — действительно — одно и то же лицо! Довольно много Батыев были евреями… И очень много было тринадцатых веков на Руси, в которых не было вообще Батыя. И Александра Невского не было. Зато были помидоры, которыми торговали потомки вот этих викингов, что сейчас отсыпаются на Оленьем Холме. Были и псы-рыцари с ручными пистолет-пулеметами… В одном из прошлых параллельных миров недалеко от Пскова сел, терпя крушение, звездолет с системы Сириуса…
— Обалдеть.
— Есть пословица такая: «Россия — страна с непредсказуемым прошлым»… Ее все воспринимают как шутку с политической окраской. А это чистая правда, причем относящаяся не только к России, но и к любой другой стране — в той же степени.
— А значит, штрих-коды…
— Штрих-коды крупнейших событий нашего основного мира, общеизвестной мировой истории, намертво засекретили. И вы, например, уже не сможете попасть назад в милую вашему сердцу Берестиху — без знания точного штрих-кода этой точки хронотоп занесет вас куда угодно, но практически наверняка не туда. Вы попадете в другой тринадцатый век, в другую жизнь, в другие обстоятельства…
— Понятно.
— Ничего вам еще не понятно. Моя беда, моя личная беда состоит в том, что в юности я совершил страшную ошибку, в результате которой искорежил всю свою жизнь и искалечил напарника, сделав его в тридцать лет инвалидом. Эту ошибку я совершил, находясь в точке, впоследствии признанной критической. Ее штрих-код стал «мертвым», засекреченным. Я всю жизнь думал, как вернуться в ту точку и исправить ошибку.
— Надо найти архив, где они хранятся, секретные штрих-коды.
— Я нашел. Они хранятся на сорок седьмом этаже северной башни Всемирного торгового центра. Вон в той, видите?
— В Штатах? — обалдел Аверьянов. — В Нью-Йорке?
— Ну да, — кивнул Коптин, открывая шипящее пепси. — Если хочешь что-нибудь хорошо спрятать, положи на самое видное место…
— Это понятно. Но в Америке!
— Да, так. А вы вспомните, все наши государственные тайны от кого в первую очередь берегутся, скрываются? От собственного населения! Не так ли?
— Ну, предположим, что так.
— Ага! Поэтому это только в первый момент может странным показаться: Нью-Йорк, Америка… А подумать если, так ничего естественнее и быть не может!
— Ага. — Коля замолчал, будучи слегка ошеломленным. — Но если вам известно, что секретный архив на сорок седьмом этаже северной башни, так за чем же дело стало?
— Оно стало за тем, что архив прикрыт специальным защитным полем, генерируемым с геостационарного спутника, с тройным резервированием. Это поле нельзя взломать, распилить, разорвать, сжечь. Оно может быть снято только тремя лицами, имеющими допуск. Я не вхожу в число этих лиц.
— Но, значит, его можно все-таки снять!
— Конечно. На каждый замок существует отмычка. Отмычку сможет создать, например, ЦРУ. Вколотив десятка два миллиарда и задействовав сотню-другую специалистов, они снимут поле, если узнают, где и что там хранится. За ними стоят возможности мощного государства. А я один? Или вдвоем с вами? Нет, жизнь — не голливудский фильм. Отмычки нам не сделать.
— Значит, можно дождаться, добиться или подстроить, когда поле будет снято… И вот тогда, в этот момент…
— Верно говорите, вот это — путь. И этот момент, как мне удалось узнать, наступит сегодня, в десять тридцать, меньше чем через полтора часа. Автоматика снимет поле. Эту информацию я украл в Центре космической связи, у нас, в Медвежьих Озерах. Они снимут поле и перенесут его куда-то в Вашингтон. Они, конечно, в Медвежьих Озерах, не знают, что накрывали этим полем и почему сегодня меняют охраняемую точку. Их дело накрывать, и только.
— А какова причина переноса? Вы-то знаете?
— Знаю. Мне удалось три недели назад скопировать в нашем ГРУ газету из будущего. Завтрашнюю газету, понимаете, Николай Николаевич?
Он придвинул поближе все то, что надлежало хранить в сухом и прохладном месте. Такие продукты следовало съесть в первую очередь. Сухое место на борту он мог гарантированно обеспечить только до выхода на траверс мыса Синий Сварт.
Все, что следовало «хранить при температуре не выше…», Торхадд отложил на потом. Это подождет: в Северной Атлантике всегда не выше…
А вот какой-то напиток. «Мартини Бьянко»… добавить льда?
Торхадд отложил «Мартини Бьянко», подумав, что после Синего Сварта скорее всего, а уж после Черного Сварта — точно, в океане появятся величественные огромные айсберги — плавающие ледяные горы, — вот тут-то он и добавит льда в это самое «Мартини Бьянко»…
«Горiлка. Зроблене й розлито на Киiвському лiкерогорiлчаному заводi», — прочел старый шкипер очередную надпись и улыбнулся. Он знал, что это такое.
«С нее и начнем!» — решил он, откупоривая.
За будущее пить, как известно, нельзя.
Торхадд выпил за прошлое, за удачное прошлое, позволившее ему выскользнуть из этого странного пиршества, которое, как и всякие разгульные пиры, кончится, скорее всего, большой кровью или великой дружбой. А он, к своим пятидесяти веснам, был уже сыт и тем и другим.
Он шел домой. Сначала к родному фьорду. Потом предстоит еще долгий и очень опасный путь — ведь с деньгами! — на юг.
Но он дойдет. Он дойдет, потому что там его ждут три «Г»: Галочка — внучка, Гертруда — дочка, Гаврила — зять.
Возможно, ждет и четвертое — Ганнушка, вдова.
Но об этом лучше не думать, чтобы не сглазить.
«Лучше думать о ждущей меня там горилке и сале» — решил Торхадд, закусывая салом горилку.
Конечно, его мечты могли некоторым показаться странными: ведь разницы между той горилкой и тем салом и этой горилкой с этим салом не было никакой.
Но разница на самом-то деле была, и Торхадд прекрасно ощущал пропасть между тем и этим. Пропасть глубочайшую, широкую — иной раз от слез или крови даже не видно той стороны.
В чем она состоит, эта разница-пропасть, знал не только Торхадд, многие знают; знает любой, кому доводилось бывать на чужбине и там, вдали, погибнуть и воскреснуть.
* * *
Спустившись с Оленьего Холма, Аверьянов и Коптин некоторое время молча шли вдоль прибоя. Наконец молчание стало невыносимым, и Аверьянов, достав штрих-кодер, протянул его Коптину:— Вот ваш прибор.
— Не мой. Вам Горбунов его дал. Мой у меня.
— Хорошая затея, — похвалил Аверьянов. — Я с ним немного поразвлекался на досуге — отпуск ведь все-таки.
— Да уж, развлечение…
— Нет?
— Работа, какое ж развлечение? Получены ценные результаты.
— Никаких результатов я пока не вижу.
— Сейчас увидите. Посмотрим, как развивался бы континент, если бы высадка викингов была удачной.
— Ну, это имеет чисто академический интерес.
— Вы ошибаетесь, Николай Николаевич. Такая информация — большой козырь в международных отношениях. При разговоре президентов с глазу на глаз, например. Мы знаем точный штрих-код точки входа в ситуацию — вот он, у вас на штрих-кодере: вчера, вечер, Олений Холм. А сейчас посмотрим, к чему привело ваше вмешательство. Почти уверен, что результаты окажутся пригодными для деликатного дипломатичного шантажа. Прошу! — Коптин открыл дверь своего стилизованного под малолитражку хронотопа. — Извините, что далеко идти пришлось, но основной Устав категорически запрещает парковать два хронотопа ближе чем в километре друг от друга.
* * *
— Ну вот, пожалуйста! — сказал Коптин пятью минутами личного биологического времени позже, останавливая скольжение хронотопа в двенадцатом веке и заходя на посадку.Выполняя его команду, хронотоп раскрылся как бутон цветка: двери, крыша, капот развернулись и легли веером, образуя смотровую площадку с сиденьем, приборной доской и штурвалом в центре, между «лепестков».
Они стояли на невысоком утесе над рекой.
Пасмурно. Река мелкая, вся в перекатах. На длинной «расческе», прямо под ними, крутились севшие на мель три небольших челнока-струга, груженные экспедиционным имуществом.
Вокруг челноков толкли воду в реке человек тридцать варягов и скрилингов, пытаясь с помощью шестов, используемых в качестве рычагов, сместить застрявшие челны в сторону стремнины, весело прорывавшейся сквозь «расческу».
— Прямо как Ермак на Чусовой… — заметил явное сходство ситуаций Аверьянов.
— Поглядите, Николай Николаевич. — Коптин показал на приборную панель. — Еще только 1135 год, а они уже вовсю рвутся на Дикий Запад, к нынешней Калифорнии и штату Вашингтон, пойдут и далее на север, к Аляске, где в восемнадцатом веке их встретит свой же, так сказать, Беринг Иван Иванович, он же Беринг Витус Иоансен, капитан-командор российского флота, начальник двух камчатских экспедиций, датчанин по происхождению… Ну, понятно, викинг Берингу глаз не выклюет…
— Да, точь-в-точь покорение Сибири. Только хана Кучума не хватает…
— Местный хан Кучум по имени Громкий Чмок, вождь племени Харчи-у, поджидает их после следующего перевала.
Наконец струги удалось, один за другим, завести на край стремнины и пустить в самостоятельное плавание.
Экипажи довольно потешно бежали вслед за набирающим скорость челном, взметая брызги, закидывая на челн шесты, заскакивая, запрыгивая, ныряя брюхом вперед на убегающие из-под носа струги.
Челны, приняв людей и заметно осев под их тяжестью, степенно заскользили по воде и, грузно покачавшись на шиверке, выскочили на длинный плес, суливший отрядам небольшую передышку.
В тот же миг речку осветил луч прорвавшегося сквозь низкие облака солнца, и узкая долина реки огласилась песней:
На Запад, сквозь пороги,
Идем от речки к речки,
Штабные ж, словно боги,
В тепле сидят у печки.
Под ель на хвою лягу,
Комар гнусавит в ухе.
Хреново жить варягу,
Варягу без варюхи!
Хреново жить варягу,
Варягу без варюхи!
Шамовка — каша с луком,
Столетние припасы!
А в штабе — этим сукам —
Коньяк и ананасы!
В кусты пустую флягу!
Бурлит овсянка в брюхе!
Хреново жить варягу,
Варягу без варюхи!
Хреново жить варягу,
Варягу без варюхи!
Лишь мыслями о бабе
Приказано жить ротам!
А девок гадам в штабе —
Привозят по субботам!
Прислали б хоть корягу!
Впендюрим и старухе!
Хреново жить варягу,
Варягу без варюхи!
Хреново жить варягу,
Варягу без варюхи!
— Интересно, откуда ж это в 1135 году у них коньяк и ананасы? — заметил Николай.
— Это косвенно свидетельствует о том, что они, видимо, уже освоили Флориду, — пожал в ответ плечами Коптин. — А может, и весь Карибский бассейн. Да и то, замечу, в сочетании «коньяк-ананасы» прослеживается ваша рука, капитан Аверьянов, наследие Оленьего Холма, так сказать… Обратили внимание, что имя «Варвара», «Варя», стало нарицательным — варюха? Варяг и варюха…
— И ведь уже появились «штабные»! В двенадцатом веке!
— Тут тоже я вижу некие отголоски вашего влияния… Впрочем, паразитизм, захребетничество, зарождается сразу, одновременно с жизнью…
— Хотите сказать, что даже на уровне кишечных палочек есть просто палочки, а есть и штабные кишечные палочки?
— Именно это я и хочу сказать, точно… — Подумав, Коптин вздохнул и, кладя ладони на штурвал, объявил: — Ладно. Мы посмотрим теперь, что с Колумбом там…
* * *
«Санта-Мария» и две каравеллы, «Нинья» и «Пинта», флотилия Колумба, — стояли метрах в сорока от входа в бухту.Десятки ладей скриварягов преграждали вход кораблям в горловину бухты.
Было понятно, что переговоры уже состоялись и кончились они печально для испанцев.
На прибрежные скалы были стянуты значительные силы скриварягов. Некоторые удобные для возможного десанта бухточки были плотно усеяны по берегам соединениями скриварягов, одетых в легкие кольчуги и панцири, причем наряду с мужчинами оружие в руки взяли и женщины.
Женщины были вооружены в основном мощными, в рост человека, луками либо удобными, снабженными прикладами арбалетами.
На самой береговой кромке возле входа в гавань стояла огромная, в десять-пятнадцать человеческих ростов, рогатка, вывезенная на боевую позицию, как осадная башня, небольшим табуном тягловых бизонов.
С резиной у скриварягов был, видимо, некоторый напряг, по этой причине движителем циклопического метательного устройства были сами «рога» рогатки, хлысты, составленные из тонких стволов молодых деревьев, связанных в утончающиеся пучки множеством отдельных обвязок из крепких жил.
К гибким концам рогатки были прикреплены канаты в руку толщиной, сплетенные из сыромятной кожи. Там, где канаты сходились, располагался хитроумный, также сплетенный из кожи, чехольный захват, немного напоминающий по форме двухметровый, но очень узкий лапоть. Что было в нем, в этом «лапте», Аверьянов рассмотреть не успел.
Прозвучала резкая, длинная, витиеватая команда — и рогатка, натянутая тридцатью кряжистыми бизонами, заскрипела от напряжения, изгибаясь до предела…
Прозвучала вторая команда, распорола воздух, и меч «начальника взвода пусковых бизонов» «командира орудия» перерубил натянутый трос, идущий от чехольного захвата к упряжке бизонов.
Рогатка выстрелила, издав громкий, резкий, неприятно шипящий звук.
Непонятный предмет, бешено завывая и вращаясь, как сорвавшийся с оси авиационный пропеллер, пронесся над заливом и оглушительно хряпнул, врубившись в нос каравеллы «Пинта».
Это был огромный, в полтора человеческих роста, томагавк.
Попав чуть выше грудей деревянной русалки, поддерживавшей бушприт «Пинты», томагавк расколол деревянную девушку пополам — начиная с ее малопривлекательной, пучеглазой и испитой деревянной ряхи и кончая гипертрофированным рыбьим хвостом. Левая девичья грудь с левой частью живота, хвоста, фейса отлетела в одну сторону, правая — в другую.
Бушприт обреченно хрупнул и, удерживаемый только такелажем, повис на полшестого…
Рогатка вновь выстрелила, на сей раз с коротким жужжанием.
Второй томагавк пошел чуть выше борта «Пинты» и, задев рукоятью за канатную бухту на палубе, изменил плоскость вращения на горизонтальную.
Пронесясь городошной битой над палубой, томагавк снес половину команды за борт, надрубив попутно основание фок-мачты.
— А теперь на знакомое место! — объявил Коптин.
* * *
Олений Холм в 1956 году представлял собой всего лишь рельеф, поддерживающий огромный, известный на весь мир мемориальный комплекс, посвященный открытию Северной Аверьянки в 985 году экспедицией викингов под предводительством трех великих конунгов — Кальва, Бьярни и Сигурда.Открытый континент был назван в честь штурмана, главного советника-мудреца конунгов и старшего картографа экспедиции Кол'я Аверьяни, исландца по происхождению, получившего титул Первого и Почетного Гражданина США — Соединенных Штатов Аверьянки.
Все это и множество других полезных сведений Коптин и Аверьянов почерпнули из прочувствованной речи гида, водившего их не меньше полутора часов по холму и даже заставившего пройти на километр в сторону от него: на могилу конунга Сигурда, геройски отдавшего при высадке свою жизнь, погибшего за мирное закрепление викингов на плацдарме, за образовавшуюся впоследствии новую общность, получившую имя скриварягов.
Стоя над могилой Сигурда, Коптин и Аверьянов озадаченно переглянулись. Но обсуждать проблему не было смысла: история — одно, действительность — другое.
В заключение гид подвел их к стоящей несколько в стороне от холма огромной каменной бабе со свирепым, немилосердным лицом. Каменные изваяния острова Пасхи казались игрушками по сравнению с этим исполином, а жестокие рожи богов ацтеков и майя — просто рождественскими детскими личиками.
— Культовое сооружение местных народов, пребывавших во мраке до высадки светловолосых голубоглазых переселенцев, принесших на континент свет истинной веры, культуры, общечеловеческих ценностей, — пояснил экскурсовод. — Датируется концом первого тысячелетия.
— Ему поклонялись? — спросил один из экскурсантов, конспектировавший речь экскурсовода.
— Нет. Его пытались умилостивить, задобрить. Ему приносили в жертву оленей, умерщвляя бедных животных тут вот, на алтаре… Новейшие исследования скребков с идола, проведенные с помощью ЯМР-томографии и туннельного микроскопа, показали, что губы идолу мазали свежей оленьей кровью, а головным мозгом животного, еще теплым, натирали до блеска клыки… Интересно, что это единственное олицетворение зла в пантеоне богов доисторических скрилингов…
— А как он называется? — Записывающий экскурсант ткнул в сторону идола ручкой.
— Письменных источников об этих временах не осталось, к сожалению. Но устное творчество, легенды местных пастухов донесли до нас имя этого бога. Скрилинги звали его Болванка.
— Болван, вы хотели сказать? — спросил конспектирующий экскурсант. — Каменный болван, истукан?
— Нет. Это имя. Имя собственное. «Болванка».
— Не понимаю, — пожал плечами экскурсант и не стал записывать.
— А я понимаю. — Коптин нагнулся к уху Аверьянова: — «В броню ударила болванка… Погиб гвардейский экипаж… Четыре трупа-а-а… возле танка-а-а…»
— Вы и это… в курсе? — усмехнулся Аверьянов.
— Хроноразведка, — вздохнул Коптин, разводя руками.
* * *
— Пожалуй, настало время объяснить вам, что происходит, — сообщил Коптин, совершив посадку и раскрывая хронотоп посреди океана, как показалось Коле в первый момент. — Приехали, Николай Николаевич. И у нас с вами есть еще свободные пятнадцать минут. Вы догадываетесь, где мы с вами находимся?Аверьянов кивнул: не понять мог только дурак — они сидели на небольшом островке посреди большой морской гавани у основания исполинской статуи — огромной женской фигуры с факелом в правой руке. Перед ними, на той стороне залива, расстилалась панорама города, состоящего из леса небоскребов.
Тем не менее Коптин молчал, ожидая ответа.
— Похоже на Париж, — наконец сказал Аверьянов, слегка разозлившись. — Но что-то Эйфелевой башни я не вижу.
— Зато вы видите, вон, прямо по курсу, две башни Всемирного торгового центра.
— Да, — согласился Коля, — на Нью-Йорк этот город тоже похож. И где же мы? — спросил он с интересом, продолжая слегка издеваться над Коптиным. — Вы скажете — в Лондоне, угадал?
— Сейчас не время для шуток, Николай Николаевич, — заметил Коптин. — Сегодня одиннадцатое сентября 2001 года, полдевятого утра. Время местное. Вам это ни о чем не говорит?
— Мне это говорит только о том, что неплохо было бы позавтракать.
— Вот, пожалуйста. — Коптин достал из-под сиденья два пакета и один протянул Аверьянову: — Сухой паек. У вас на Оленьем Холме прихватил, кстати.
— Я даже не заметил когда и как, — хмыкнул Коля.
— Ну, все же я постарше вас… — ответил Коптин. — Учился много. В том числе и воровать…
— Отличником, наверное, были? — невинно поинтересовался Николай, доставая бутерброд с ветчиной и бутылку пепси.
— По-всякому было… Ну, к делу. Начнем с информации. Все страны, обладающие телепортаторами, а таких стран всего только две пока — США и Россия, — охотятся за одним-единственным товаром — штрих-кодами критических точек мировой истории. Если в такую точку нажать, то можно многое натворить. Как Архимед сказал, помните? Дайте мне точку опоры, и я переверну мир.
— Я не был знаком с Архимедом.
— Ну, еще, бог даст, познакомитесь. Зато вы нашли одну критическую точку — точку высадки. И прощупали ее. Да, она не супермощная, первого рода, так сказать, но она — критическая. Штрих-коды найденных критических точек представляют собой государственную тайну — и в США, и у нас. Причем высшую гостайну — эта информация, можно сказать, новейший тип оружия.
— Не понимаю, как это можно скрыть. У историков такие точки просто на ладони лежат. В решающий момент какой-нибудь крупной битвы сбить с толку — и привет. Победят не те, а эти. А дальше покатилось…
— А как вы узнаете штрих-код этой самой крупной битвы?
— А зачем его знать, точный адрес? Я сел в хронотоп и отскочил на сто лет в прошлое. Это — грубая пристрелка. Потом — немножко вперед, немножко назад, еще пару раз туда-сюда, вот и попал.
— Попал куда?
— Да в эту точку, которую засекретили ваши остолопы!
— Это вам только кажется, Николай Николаевич. А на деле в ту же точку не попадешь, увы. Только случайно, может быть. С вероятностью одна миллионная или еще даже меньше.
— Ничего не понимаю!
— Сейчас объясню. Представьте себе, что отсюда, из точки «А», вы едете вперед по времени. Просто живете. И хронотопы ни при чем. Мы все, живущие, едем вперед по времени — хотим мы того или нет. Каждый из нас что-то делает, к чему-то стремится, как-то обходит возникающие трудности, верно?
— Верно.
— И вы тоже, как все. Через месяц вы попадете в некоторую новую точку — «В», например, назовем ее…
— Ну, допустим.
— А теперь вопрос. Если вся эта история повторится, в какую точку вы попадете через месяц?
— Ну, в ту же точку, конечно, — в «В».
— Никогда! За месяц вы что-то где-то сделаете иначе — живя вторично, не совсем так кому-нибудь ответите, чихнете чуть пораньше, проспите, встанете минутой позже… и так далее. Да, вам, может, и покажется, что вы опять попали в ту же точку «В». Но это не она, а точка, находящаяся рядом с «В». Другая точка — «С». Понимаете?
— Нет, — честно признался Николай.
— Попроще. Представьте себе, что вы на роликовых коньках скатываетесь из «А» по асфальтовому склону ровно десять минут. Приехали в «В». Поднялись назад, на подъемнике, и снова скатились. Из той же точки «А» и точно те же десять минут.
— Начинаю понимать. Тут ролик чуть пошел криво, для глаза незаметно, тут я немного отклонился не так…
— И попал в точку «С», которая, впрочем, расположена от точки «В» всего лишь в двадцати пяти сантиметрах. Это совершенный пустяк, если учесть, что по склону вы проехали аж два километра!
— Согласен.
— Но представьте, что вы катились не десять минут, а десять лет…
— От точки «В» точку «С» даже видно не будет!
— Разумеется! За десять лет пути разойдутся. В двух случаях, стартуя из одной точки, из «А», и ничего не делая, ну, или делая одинаковые, как вам кажется, действия, вы окажетесь в совершенно разных будущих временах!
— Никогда не приходило в голову!
— Потому что за вас про это думал ваш штрих-кодер и блоки автоматизированной хрононавигации. Они не давали свободно катиться, а все время подруливали слегка, чтобы попасть точно в «В». Если это понятно, то пара слов о прошлом. В наш настоящий пространственно-временной пункт, в точку «А» текущей действительности, можно попасть из бесконечного множества точек прошлого, того, например, что было ровно десять лет назад. При движении из одной точки прошлого — «D» — вас десять лет слегка сносило вправо, и вы попали сюда, в точку «А». Но может быть, вы были десять лет назад в точке «С» и вас отклоняло влево. Вы тоже попали сюда, в «А». Вывод. Перед нами много вариантов будущего — это понятно практически всем. А вот более неординарный вывод: у нас множество вариантов прошлого. Поэтому об этом и не подозревают историки — когда они изучают историю, они, как правило, сами не знают, что изучают. А изучают они мелкие обломки различных прутиков бесконечно мохнатого веника, говоря образно. Конечно, если речь идет о том, что было всего лишь месяц назад, то все это бесконечное множество точек месячного прошлого лежит компактно, друг с другом рядом… Однако если речь идет о столетнем прошлом… Поняли?
— Почти. — Аверьянов был потрясен. Все было ясно, но в голове пока не укладывалось.
— Я сам, лично, бывал сто раз, наверное, в 1584 году на Руси, в год смерти Ивана Грозного, и каждый раз там все было по-разному… Причем в восьми процентах случаев об Иване Васильевиче Грозном в 1584 на Руси и слыхом-то не слыхали! Не было такого царя! Не было, вот и все!
— Но как это может быть? Если сохранились документы, летописи, воспоминания современников?
— Ага. А Одиссей, царь Итаки, реально существовал, как, по-вашему? Документы-то есть. И про троянского коня красивая история известна всем. Сколько десятилетий спорили: «Слово о полку Игореве» — подлинный документ или мистификация пушкинских времен? — Коптин насмешливо-вопросительно взглянул на Аверьянова.
— Надо осмыслить. Вы меня огорошили, надо признаться.
— А вы, Николай, сами еще столкнетесь с этим не раз, если будете рассказывать о своих похождениях в тринадцатом веке, о Батые. Историки и знатоки вам все лацканы на пиджаке исплюют: «Вранье!», «Русские-народные сказки!», «Там все не так было!» До драки будет доходить. Я сам, когда помоложе был, раз десять дрался в пивных со спецами, с историками. Да без толку! — Коптин с отчаянием махнул рукой. — Им же не докажешь, что существуют разные истории и существуют, реально, на самом деле, неисчислимые множества тринадцатых веков, среди которых был и добрый Батый, и одноглазый, и высокий, и лысый, и… Было не меньше трех историй Руси, в которых Батый и Иван Калита — действительно — одно и то же лицо! Довольно много Батыев были евреями… И очень много было тринадцатых веков на Руси, в которых не было вообще Батыя. И Александра Невского не было. Зато были помидоры, которыми торговали потомки вот этих викингов, что сейчас отсыпаются на Оленьем Холме. Были и псы-рыцари с ручными пистолет-пулеметами… В одном из прошлых параллельных миров недалеко от Пскова сел, терпя крушение, звездолет с системы Сириуса…
— Обалдеть.
— Есть пословица такая: «Россия — страна с непредсказуемым прошлым»… Ее все воспринимают как шутку с политической окраской. А это чистая правда, причем относящаяся не только к России, но и к любой другой стране — в той же степени.
— А значит, штрих-коды…
— Штрих-коды крупнейших событий нашего основного мира, общеизвестной мировой истории, намертво засекретили. И вы, например, уже не сможете попасть назад в милую вашему сердцу Берестиху — без знания точного штрих-кода этой точки хронотоп занесет вас куда угодно, но практически наверняка не туда. Вы попадете в другой тринадцатый век, в другую жизнь, в другие обстоятельства…
— Понятно.
— Ничего вам еще не понятно. Моя беда, моя личная беда состоит в том, что в юности я совершил страшную ошибку, в результате которой искорежил всю свою жизнь и искалечил напарника, сделав его в тридцать лет инвалидом. Эту ошибку я совершил, находясь в точке, впоследствии признанной критической. Ее штрих-код стал «мертвым», засекреченным. Я всю жизнь думал, как вернуться в ту точку и исправить ошибку.
— Надо найти архив, где они хранятся, секретные штрих-коды.
— Я нашел. Они хранятся на сорок седьмом этаже северной башни Всемирного торгового центра. Вон в той, видите?
— В Штатах? — обалдел Аверьянов. — В Нью-Йорке?
— Ну да, — кивнул Коптин, открывая шипящее пепси. — Если хочешь что-нибудь хорошо спрятать, положи на самое видное место…
— Это понятно. Но в Америке!
— Да, так. А вы вспомните, все наши государственные тайны от кого в первую очередь берегутся, скрываются? От собственного населения! Не так ли?
— Ну, предположим, что так.
— Ага! Поэтому это только в первый момент может странным показаться: Нью-Йорк, Америка… А подумать если, так ничего естественнее и быть не может!
— Ага. — Коля замолчал, будучи слегка ошеломленным. — Но если вам известно, что секретный архив на сорок седьмом этаже северной башни, так за чем же дело стало?
— Оно стало за тем, что архив прикрыт специальным защитным полем, генерируемым с геостационарного спутника, с тройным резервированием. Это поле нельзя взломать, распилить, разорвать, сжечь. Оно может быть снято только тремя лицами, имеющими допуск. Я не вхожу в число этих лиц.
— Но, значит, его можно все-таки снять!
— Конечно. На каждый замок существует отмычка. Отмычку сможет создать, например, ЦРУ. Вколотив десятка два миллиарда и задействовав сотню-другую специалистов, они снимут поле, если узнают, где и что там хранится. За ними стоят возможности мощного государства. А я один? Или вдвоем с вами? Нет, жизнь — не голливудский фильм. Отмычки нам не сделать.
— Значит, можно дождаться, добиться или подстроить, когда поле будет снято… И вот тогда, в этот момент…
— Верно говорите, вот это — путь. И этот момент, как мне удалось узнать, наступит сегодня, в десять тридцать, меньше чем через полтора часа. Автоматика снимет поле. Эту информацию я украл в Центре космической связи, у нас, в Медвежьих Озерах. Они снимут поле и перенесут его куда-то в Вашингтон. Они, конечно, в Медвежьих Озерах, не знают, что накрывали этим полем и почему сегодня меняют охраняемую точку. Их дело накрывать, и только.
— А какова причина переноса? Вы-то знаете?
— Знаю. Мне удалось три недели назад скопировать в нашем ГРУ газету из будущего. Завтрашнюю газету, понимаете, Николай Николаевич?