Страница:
— Зачем?
— Ну, услышала по ящику фразу в рекламе какой-то «спрашивайте в аптеках», да? Она и решила, что аптека — это такое место, куда ходят спрашивать…
— Отчасти это так и есть…
— А вопросов у нее накопилось масса, типа: «Почему у вас кошек много, а коров мало?», «Из-за чего сейчас воробьев не едят?» ну и так далее… Ей неудобно такой ерундой нас беспокоить, пошла в аптеку… «Спрашивайте в аптеках»… И вывалила там сто пудов вопросов, и про политику тоже, заметь. «Что это за Кремль?», «А зачем он вам, Кремль, нужен?» В тринадцатом веке-то Кремля, можно сказать, еще не было. Да и Москва дыра дырой была. Слава богу, там Ксения Митрофановна дежурила, домой нам позвонила. А то кто знает, чем бы кончилось. И кстати, слава богу, что ты не куришь… Она еще в ресторане, в первые минуты своего пребывания здесь, это чудо увидела и у меня по секрету спросила: что дает курение?
— А ты что?
— Ну, я ей вкратце изложил…
— В смысле?
— В прямом. «Деньгам трата, и во рту насрато». Упала. Как это понять? Болезни и смерть безвременную к себе дымом приманивать, да и деньги еще за это платить немалые! У них понятия «наркомания» не было. Видишь, в чем дело…
— Вот задачу-то ты задал.
— Да ты не понял, папа, самого главного! Чем больше она узнаёт о нашей жизни, технике, понятиях, тем больше она это все отметает, не приемлет. В общем, боюсь я, папа, совершенно серьезно, заклинит у нее башню. Наше время — в нем родиться надо. Оно не для всех. Я ведь сам, ты помнишь, в тридцать пятый век летал — хорошо ее понимаю, Олену-то… Сам ходил, смотреть-думать частенько просто боялся, ты не поверишь.
— Поверю, почему же. Не зря же перемещения в будущее сразу после твоего полета заблокировали.
— И ее тащить сюда не надо было. Извини, но это так. Я лично сам этот вопрос проломил, а вышло-то — и тебе, и себе на голову.
— Ну что ты, Алексей! Нельзя же так сразу: чуть-что — и лапы вверх! Да и обо мне подумай. Что ты так на меня смотришь? Сказать что хочешь? Скажи. Мы за тем сюда и прибыли.
— А я скажу, ты не думай…
— Вот и скажи!
— Говорю. Олена здесь уже сколько живет? Не день, не два и даже не неделю. Женились вы? Нет. Спите в разных комнатах. Зачем я ее сюда притащил-то, а? Чтобы проблемы заиметь? Ты же жить без нее не можешь, а она — без тебя. Так почему вы тогда живете через стенку?
Николай поднял руку, останавливая сына:
— Объясняю для тупых… Олена… В отношении нравственности, ну, сам понимаешь…
— Понимаю. Старообрядцы по сравнению с ней — просто панки растленные…
— Вот! — согласился Коля. — Я ездил в загс на другой же день, как она материализовалась у нас. О регистрации брака с ней и речи быть не может. Тут без вопросов.
— Это почему же?
— Да потому что она — никто. У нее нет документов. Нет паспорта. Нет миграционной карты. Нет вида на жительство. Она не гражданка России.
— А кто же она?
— А ты у них спроси. У наших бюрократов. Я тебе не говорил, но я до губернатора дошел. Он выслушал меня. Послушал и про Батыя. Поинтересовался моим здоровьем. Хотел сначала «скорую» вызвать, но потом ему справку из части дали, он задумался. Минуты на две. Затем до двери меня проводил. «Решим ваш вопрос в течение ближайших месяцев» — так он мне сказал. И — до свидания. Вот так вот. Понял?
— Ну и плевать на них. Вон, в церковь — взяли обвенчались. А там пока пускай решают. В администрациях-канцеляриях.
— В церкви, Алеша, не венчают без гражданской регистрации, то есть без штампов в паспортах.
— Почему?
— Потому что православная церковь, Алексей, в наше время просто одна из государственных структур. К Богу отношения не имеющая. Религия — да. Религия, идеология — это сила. Словом, пока ничего сделать нельзя. Вот так и живем поэтому.
— А можно взятку дать. И паспорт будет, и все будет, — разошелся Алешка. — Ты просто, папа, отстал от жизни.
— Не так все просто, Алексей. Есть еще одна немаловажная деталь. Ей только семнадцать с половиной, как я выяснил три дня назад. Мне раньше в голову это и прийти не могло. Они там старше своих лет, в тринадцатом веке-то, оказывается, выглядят. Там жизнь сурова. И коротка. Жениться на несовершеннолетней допустимо лишь с согласия родителей. У Олены родители погибли. Ее воспитывал дед, Афанасьич. Но он, естественно, опекуном не оформлен. Ну, значит, она сирота. Удочерить ее, может, и можно, с напрягом. А жениться — никак. Пока вот так!
— Это тоже вопрос денег, папа! Бабки есть — женись хоть на своей трехлетней бабушке. Сейчас любой первоклассник знает, сколько, кому и за что полагается башлять. У нас весной в школе прививки от гриппа делали, так второй «А» в полном составе от уколов откупился.
— Ты что-то на глазах подурел, Алешка. На тебя как-то супчик этот не повлиял?
— А что, ты тоже заметил?
— Да есть немного. Как-то так…
— Ага. Отравились, наверное. Кто знает, что это за звери? Вон, прям из ложки четыре штуки выпрыгнули и уплыли, а пятая на меня смотрит… Варить, конечно, надо было, да?
— Японцы все сырое едят.
— Ну, мы-то с тобой не японцы.
— Конечно. Значит, так. Решение первое. По Олене.
— Мне кажется, если дальше так пойдет, то ничем орошим это не кончится.
— Поэтому надо ее сбить с рельс.
— Что ты, пап, имеешь в виду?
— Шокировать ее надо. Я вот что думаю. Возьми-ка ты с ней, и с Катериной заодно, прокатись на экскурсию в Москву!
— Ты что? Там ей полностью башню заклинит.
— В этом и цель. Я сам за неделю, когда в Москве в командировке оказываюсь, так дойду от этой сумасшедшей толчеи, мелькания машин, общего сумасшествия, что сюда, домой, возвращаюсь как в монастырь — уж до того тихо, спокойно и хорошо!
— Я понял! Ты как бы прививку ей хочешь сделать. После Москвы здесь ей как дома, как в тринадцатом веке покажется.
— Ну, вроде того.
— Так лучше тебе и везти.
— Нет, как раз не надо. Я лучше здесь вас встречу.
— Как хранитель тишины и покоя?
— Ну да. Вот именно. А потом, мне еще кое-куда слетать надо, проверить кое-что. Можно, конечно, это организовать в ноль секунд с помощью хронотопа, но я чего-то не хочу — с одной стороны, палить свое биологическое время, а с другой — лучше мне исчезнуть на несколько дней, для надежности.
— А чего такое? Тебя зачем в часть вызвали-то, кстати?
— Туманная история. Хроноразведка меня зацепила.
— И чего они от тебя хотят?
— Чтобы я высадку викингов обеспечил… На территорию США. В девятом, десятом или в одиннадцатом веке.
— Зачем?
— Говорят, историю Америки кому-то понадобилось резко изменить.
— Кому?
— Откуда я знаю кому? Хроноразведке.
— Какая же тут «разведка»? Это, скорее, диверсия.
— Я тоже так думаю.
— В международном масштабе.
— Ну да.
— И что будет, если ты возьмешься?
— Будет с кем? Со мной? Со мной — все, что хочешь. Если это всерьез, то меня потом, как исполнителя, первым же и уберут.
— Кто — наши?
— «Наши», «ваши»… Какая разница? Если всерьез мировую историю под корнем пошатать, порыть, а потом сюда вернуться — кто будет здесь «наш»? А кто «ваш»? Вот ты бывал в будущем, тридцать пятом веке, там как к такому относятся, к влезанию в историю?
— Хуже, чем у нас — к милиции. Да и вообще все это запрещено наглухо.
— А почему?
— Ну, потому что… — Алексей задумался, затем усмехнулся: — Вот ты слетаешь к викингам, нарубишь там дров, тогда узнаешь. Я рассказать не могу. Знаю, но не могу: заблокировано.
— Это я понимаю, но ты хотя бы намекни. Я пойму.
— Да тут и понимать нечего. Знаешь, как у Тютчева: «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется». Обычные, самые невзрачные поступки иногда вызывают совершенно неожиданные, непредсказуемые последствия.
— Тогда непонятно. Я, лично я, Батыю Новгород взять помешал, а ничего страшного не случилось. Все как было, так и осталось. Никаких перемен! Почему?
— Потому что ты не вмешивался в историю.
— Как это так — «не вмешивался»? — обалдел Аверьянов-старший. — Да я собственными, вот этими, руками…
— Да, верно. Только дело-то в том, что так именно и должно было быть. Обыкновенная временная петля. Не только прошлое оказывает влияние на будущее. Но и будущее влияет на прошлое. Мир един, и время тоже. Все существует всегда и везде, как бы одновременно и в одной-единственной точке. Скажу попроще: не только прошлое определяет будущее, но и будущее тоже сильно влияет на свое же прошлое. В тринадцатом веке Русь не могла ничего противопоставить Батыю, но, выплеснув волю к победе вперед, в свое будущее, она получила из него спасение — тебя. Прошлое взмолилось, будущее снизошло. Временная петля. Это, конечно, кажется чудом. Но чудо не волшебство, ведь каждому воздастся по вере его — основной закон духовного строения мира. Ведь это известно всем и очень давно. Одним словом, будущее отбрасывает в прошлое свои тени. Про это Кемпбелл уж сколько лет назад стишок написал:
T'is the sunset of life gives a mystical lore,
And coming events cast their shadows before…
— На тебя явно суп плохо подействовал. Не верится, что тебе четырнадцать.
— А мне уже почти шестнадцать, папа.
— Да, так порой кажется. А иногда кажется, что тебе все тридцать уже.
— На самом деле мне двадцать три. Я же в будущем десять лет провел, пока сюда вырваться смог. Доказал им необходимость. Они меня омолодили, конечно, как могли, чтоб я от поколения своего не оторвался… Им удалось, но не вполне…
— Слушай, а ведь ты пьяный, Алешка…
— Суп… Это суп… Первобытный бульон… — прошептал Алексей, теряя сознание.
«Что делать?» В голове у Николая мельтешили какие-то дикие мысли. Он подхватил отключившегося сына и поволок к хронотопу. Мельком кинув взгляд на праокеанский простор, он обомлел от увиденного…
Вся поверхность воды — от берега до горизонта — кишела русалками. Воды, можно сказать, видно не было: сплошное месиво русалочьих тел.
Бабы, самые разные бабы и девушки, девочки, на любой вкус и размер, составляли волнующуюся поверхность, вздымаясь волнами, накатывая сотнями и тысячами тел на девственный кварцевый песок — желтый, с могучими языками песка то темно-красного, то белоснежного, кораллового…
Море, безбрежный океан женских тел и рыбьих хвостов, вызывало сильнейшее головокружение и бурный приступ неудержимой похоти: броситься в эти волны и отключиться, закружиться в них, — бабы, бабы, бабы.
Настоящие голые бабы!!!
Краем сознания он вдруг схватил ситуацию, как бы сумев взглянуть на нее со стороны: сделав широкий полукруг, он уже тащил Алешку к воде, к этим желанным волнам, тащил волоком, спиной, — к приветливо шипящему океану женских обтекаемых форм, загибов, впадин и изгибов, девичьих завихрений, девчачьих нежностей.
Он волок сына к кромке, к шелесту, прохладе и ласке волн, двигаясь спиной вперед, не глядя в надвигающееся на них счастье, то резко оглядываясь через плечо, то быстро сгибаясь, кидая взгляд назад между своих ног. Взгляд между ног радовал больше, чем вид через плечо: между ног все смотрелось вверх тормашками, и в этом случае безбрежная волнующаяся бездна баб казалась небом… Небосвод баб! Радуга девок! Во как — тучкуются и кучкуются!
Поняв, что сходит с ума, Николай, сделав неимоверное усилие над собой, выпустил из рук куртку сына и выхватил из кармана штрих-кодер. В мертвом экранчике дисплея отразилось его собственное сумасшедшее лицо, причем, что странно, отразилось, как в зеркале, в цвете, испугав красными, кровавыми зрачками глаз — как получалось порой лет десять назад на снимках с фотовспышкой.
Help! Надо найти клавишу «Help»! Но «хэлпа» не было, была кнопка «ЧП», а рядом с ней тумблер «нешт. ситуац.».
Нажав кнопку и щелкнув тумблером, Николай чисто физически ощутил, как по мозгам его ударила тяжелая, но точно сконцентрированная в самой болевой точке, остронаправленная мысль: «Русалка на шпагат не сядет!!!»
Немедленно отпустило, на все тело мягким теплым душем пролилась глубокая апатия, стало абсолютно наплевать — на все и на всех.
Проваливаясь то ли в забытье, то ли в сон, Николай равнодушно ткнулся лицом в горячий влажный песок и позволил себе улететь в успокаивающую дружественную безмятежность безвременья…
Жара спала, наступил прохладный вечер — не более плюс тридцати. Значит, он провалялся в полной отключке не меньше пяти часов.
Где сын? Алешка где? Голос сверху сказал: «барбосы»… Значит, их пока не разлучили. «Барбосы» — это множественное число: барбос-отец и барбос-сын…
Николай с трудом приоткрыл один глаз и увидел Алешку на фоне закатного неба. Алешка, приподнявшись на одной руке, сидел, смотрел куда-то вверх и радостно улыбался. Сделав усилие, Николай быстро откатился с того места, на котором лежал, и взглянул вверх — туда, куда смотрел Алешка.
Взглянул и обалдел: в воздухе, метрах в двух над землей, висел четырехмесячный поросенок, толстый, желтовато-оранжевый, как спелый абрикос, с нежно-розовым пятачком и голубыми наивными глазами.
— Смотри, папа! — Алешка радостно кивнул. — Анимированный интерфейс, видел их в будущем.
— Н-да… — Николай не знал, что сказать. — По-моему, это поросенок…
— Конечно, я поросенок, — согласилось видение. — Когда ты нажмешь на штрих-кодере «ЧП» или «нешт. ситуац.» — не таблицу же со справками вешать тебе перед носом? Гораздо лучше нечто как бы живое — анимированный персонаж. Вот я это самое и есть — справочник, переводчик, советник и подсказчик. Мной управляет самообучающаяся программа искусственного интеллекта. Она находится в штрих-кодере. А я — всего лишь как бы голограмма, чтоб тебе было понятнее, а точнее — ничто, одна видимость.
— Голограмма все же опирается, так сказать, на нечто материальное, — заметил Алексей, — на полупрозрачную пластинку, светоотражающие слои…
— У меня и этого нет, — ответил поросенок. — Я просто мираж. Если ты попытаешься меня схватить, то твоя рука пройдет сквозь меня. Понятно?
— Не совсем. Я вижу тебя висящим в воздухе. Ты — совокупность светящихся разноцветных точек, которые все вместе дают твое изображение. Я держу в руках штрих-кодер, но вижу тебя висящим передо мной. Значит, световые лучи все-таки исходят из тебя, а не из штрих-кодера. Так ведь?
— Верно. Лучи исходят из меня. Но это отраженные лучи, вышедшие из штрих-кодера. Я как бы состою из тысяч маленьких зеркал, каждое из которых в отдельности не видно глазом. Зеркал, конечно, нет как таковых, есть сильные неоднородности коэффициента преломления. Эти неоднородности тоже создают излучение, идущее из штрих-кодера, — первичное поле. А уж на этих неоднородностях рассеиваются, отражаются другие волны, «рисующие» — drawing waves. «Рисующие» волны рассеиваются во все стороны, по всем направлениям — в том числе и назад, в сторону штрих-кодера. Все организовано на трех китах: нелинейная оптика, дифракция и рефракция. Еще проще, по аналогии с известным тебе кино — первичное поле создает как бы «экран», но не плоский, объемный, висящий в воздухе, a drawing waves, в свою очередь, рисуют на нем меня — таким, таким или вот таким! — Два раза перевернувшись в воздухе, поросенок внезапно раздулся до размеров теленка и, хохотнув, вернулся к естественному первоначальному размеру.
— Непонятно, чем ты говоришь, если ты просто видение, — ехидно заметил Алешка. — Ведь звук — это сжатие-разрежение воздуха. С тобой что, еще и звуковая колонка летает? Ведь звук тоже исходит из тебя. А свет сам по себе не рождает звук.
— Ошибаетесь, молодой человек! — возразил поросенок. — Простейший пример тому — молния и гром. Молния сильно подогревает воздух, воздух от нагрева и ужаса расширяется, и результат этого происшествия — гром — бьет по ушам, слышен на всю округу. Точно так же устроен и мой речевой аппарат. Видишь вон, внутри меня пульсирует звездочка? Это пересекаются в точке сто двадцать восемь лучей. Каждый луч в отдельности невидим, так как слаб, а вместе, концентрируясь, в фокусе, в пределах так называемого эллипсоида Эйри, они разогревают воздух — то сильнее, то слабее. Возникает звуковой сигнал. Если угодно получить поэтическое сравнение, то моя речь — это слабый, но зато управляемый гром!
— Вижу! — Алексей потянулся к поросенку, внутри которого пульсировал небольшой, размером с наперсток, огонек.
— Руку! — взвизгнул испуганно поросенок, отлетая.
Сердце его, одновременно с визгом, сверкнуло невыносимым для глаза голубым огнем электросварки, раздувшись до размера куриного яйца.
— Там же даже в красной части спектра около тысячи градусов. А на визге я сердцем жгу насквозь легированную сталь, броню лобовую танкам режу!
— Ага! — отдернул руку Алексей.
— Ха-ха! — саркастически хохотнул поросенок. — Руку тянуть мне в душу, к моему поросячьему сердцу? С ума сошел.
Аверьянов-старший, молча наблюдавший за развитием событий, не торопясь встал на ноги и потянулся. Он ожидал чего-то подобного. Было ясно с самого начала, что штрих-кодер снабжен какой-то инструкцией довольно продвинутого образца, так как никаких обычных томов с техническим описанием и инструкциями по эксплуатации к прибору не прилагалось.
— Мои основные функции, — продолжал поросенок, — хронавигация, просмотр вариантов исхода запутанных ситуаций, проверка статистически сложных гипотез, принятие решения в кратчайшее время в критической ситуации, а также перевод на любой язык и с любого языка, умение вживаться в чужой образ, матерщина на всех языках народов мира, включая мертвые, и это далеко не полный перечень моих возможностей! Искусственный интеллект.
— А что здесь с нами только что произошло?
— А ничего особенного. Вы нахлебались первобытного супчика, слишком древнего, а это вам не суточные щи! Два миллиарда шестьсот миллионов триста тридцать одна тысяча пятьсот семьдесят два года! Бульон тот еще! Первобытный бульон! Вот что вы съели! Понятно, зарождение жизни! У юных существ, при попадании в пищеварительный тракт, бульон вызывает необычайный взлет мышления, напрягая при этом все функции мозга, все знания, включая генетические… Рождает буйную фантазию. Так он действует на мальчишек и на угасших стариков.
— Исключительно на лиц мужского пола? — удивился Николай.
— Конечно, нет. На мальчиков, на стариков, а также на незрелых девушек и старух. А зрелого муда… мужика, сожравшего хотя бы полмиски, бульон делает сексуальным маньяком, смещая все силы, фокусируя их на одном — на бурном, буйном размножении!
— Ага! — хором сказали Аверьяновы.
— А переместись вы еще поглубже, на пару сотен миллионов лет… — Поросенок замолчал, то закрывая, то вновь открывая свои голубые голографические глаза…
— И чего? — с интересом спросил Алексей. — На пару сотен миллионов лет… А там что?
— А то, мальчик мой! Бывает, птица, ну, чаечка, допустим, летит высоко над водой, так мальчики-тунцы, такие рыбки метра по полтора, выпрыгивают, взмывают в воздух, метров на восемь, на десять — р-р-раз!!! На почве сексуальных мотивов, заметь, — извратуха какая: птицеложество у рыб! Гребаный фобос! Форменный деймос! Хвать ее, чаечку белую, и с нею вниз — назад, в воду! Ну, тут такое, на волнах, с ней делают — куда пух, куда перья!.. Один раз, помню, над болотцем, недалеко отсюда кстати, сто двадцать юных карасей поймали старую ворону… О-о-о… — Поросенок закатил глаза, предавшись воспоминанию.
— Еще пару сотен миллионов лет назад, — заинтересовавшись, уточнил Николай. — И там вообще, говоришь?
— Ага, — подтвердил поросенок. — Да и сейчас, впрочем, тоже…
— Что «тоже»?
— Редкая птица долетит до середины Днепра… — уверенно кивнул поросенок.
Все замолчали на секунду, задумавшись каждый о своем…
— Да что ж ты врешь-то! — вдруг встрепенулся Алексей. — Какие рыбы?! Какие птицы?! Вон, глянь, — один планктон — хвостатые ошметки, инфузории!
— Ага! — обрадовался поросенок и подмигнул Николаю. — Сынок-то твой соображает, а? Не то что некоторые… Которые остальные…
— Ну ты, интерфейс анимированный! — покачал головой Аверьянов-старший. — Мало того что врешь, как нанятый, так и хамишь еще вдобавок.
— А что поделать-то? Искусственный интеллект наружу рвется. Конечно, вру. Любой интеллект врет. Это основное его свойство. И потом, вы забыли, видно, где я создан. Как может хроноразведчик не врать? Не подначивать? А что касается хамства относительно вашей некоторой недотепистости, капитан, так то не хамство, а чистая правда, сказанная для разнообразия на фоне сплошного интеллектуального вранья. Спросить что хотели, юноша? — Поросенок повернулся к Алешке со скоростью, внушившей уважение.
— Да. Меня интересует одно странное обстоятельство… Вот мы здесь с отцом уже, наверное, за последнюю неделю, в сумме, ведро похлебки съели, а в нашем времени это никак не сказалось. Почему?
— С чего ты взял, что не сказалось? — удивился поросенок. — Сказалось, обязательно сказалось! Просто океан уж очень большой, и два с половиной миллиарда лет — срок немалый. Ваше воздействие размазалось, так сказать, равномерно… Все растворилось в шумах. Иное дело, если бы воздействие было значительное. Вон деревце за тобой, видишь? Их сейчас на всей Земле не больше ста тысяч штук. Ноль, считай, — ну, если в масштабах всей земной цивилизации. Попробуй-ка сломать его, сжечь — сразу увидишь последствия в своем времени.
— Страшновато пробовать.
— Нет, — возразил поросенок. — На то и дан штрих-кодер параллельных миров. Нажми на нем «Проверка» и делай что хочешь. А потом, если что-то не то, отменить можно. А если понравится — утвердить, записать.
— Ага. Занятно! — кивнул Николай и, нажав на штрих-кодере «Проверка», подошел к деревцу и, вырвав его из песка с корнем, швырнул в прибой.
— Пап, ты с ума сошел! Песком мне — прямо в морду!
— Извини!
— Чего «извини»? Глаз засорил!
— Вот и последствия вам для современного мира! — съязвил поросенок.
— Слушай, ты не мелькай тут над головой, раздражаешь. Села бы ты лучше, говорящая инструкция, на песок, — предложил Коля.
— Штрих-кодер опусти, — ответил поросенок. — Лучи, создающие мой милый любому сердцу образ, идут от него. А ты штрих-кодер держишь вверх, как тебе удобно, а хочешь, чтоб я внизу был. Так не получится — лучи не изгибаются, рефракции здесь почти нет: воздух прогрет равномерно и чист.
— Понятно, — кивнул Николай, приземлив поросенка.
Совершив посадку, голограмма сразу стала разминать ноги, подпрыгивая и крутясь на месте.
— Здорово! — восхитился Николай.
— А то! — не скрывая гордости, согласился поросенок. — Уж делать так делать. В разведке главное — правдоподобие в мелочах.
— Согласен!
— И что, это все? — спросил Алешка, вынув наконец все песчинки из глаз. — Все последствия?
— Отнюдь! — покачал головой поросенок. — Выбери-ка там из меню «Предварительный просмотр», — обратился он к Николаю. — Тебе самые серьезные изменения штрих-кодер выдаст прямо в мозг, наводя соответственные биотоки. Будешь словно сон наяву видеть.
— Ага! — Николай выбрал строчку на дисплее и нажал «Ввод».
— И что? — поинтересовался поросенок. — Работает?
— Да. — Глаза у Николая стали ничего не выражающие, видение охватило его.
— Ты рассказывай, что там?
— Я вижу наш штаб, в полку. В нем незнакомые мне люди. Пять человек. Двое гражданских, а остальные — майор, капитан… и подполковник. Развернули какую-то аппаратуру на столе. Перед ними — небольшой толстостенный металлический контейнер… Он обгорел… Непонятно, что происходит… Сейчас, погоди-ка, они разговаривают… — Николай прислушался к чему-то, слышному лишь ему одному. — А-а-а, понял! На подлете к части разбился вертолет из округа… Эти мужики, пятеро, прибыли из Управления безопасности полетов… «Черный ящик» вскрыли, смотрят параметрику…
— С какой скоростью они летели? По какому курсу?
— Никуда не летели! Просто висели на месте, пока всю горючку не сожгли… Сожгли и рухнули вертикально вниз. Видал? Дела-а-а…
— Запись разговоров в кабине пилотов сохранилась?
— Да. Поставить? Ставлю. Тишина!
Из воспроизводящего блока донеслась речь, постоянно забиваемая шипением и шорохами шумов…
— «От рогов, от козла отбивается…» «Висит, как пересохшие кальсоны… ширинка настежь, штрипки по ветру…» «Ты будешь брюхо щупать мне, а мы висеть?» «Уй, блин!..» «Чего?!» «Горючее!!! Абзац! Звездец, нам братцы!..»
— Бред. Они невменяемы. Никакой жизненной ситуацией этот разговор не объяснить. Нужна дополнительная наркологическая экспертиза. Как, кстати, этот Астахов, что на лестнице висел?
— Умер, товарищ подполковник. Еще утром. Не приходя в сознание.
— Все ясно… Звони в морг. Пусть ищут наркоту.
— Были. Но лучше б их не было. Вертолет у нас в пяти минутах от части… Не долетел, разбился…
Штрих-кодер резко пискнул, привлекая к себе внимание.
— Здесь, на дисплее, возник вопрос «Сохранить?», — обратился Коля к поросенку. — Нажимаю «нет». Верно?
— Конечно, нет, — подтвердил поросенок.
— А теперь «Сохранить в качестве параллельного мира, присвоив отдельный штрих-код?» Тоже нет! Трупаки нам и в параллельных мирах не нужны…
— Ну, услышала по ящику фразу в рекламе какой-то «спрашивайте в аптеках», да? Она и решила, что аптека — это такое место, куда ходят спрашивать…
— Отчасти это так и есть…
— А вопросов у нее накопилось масса, типа: «Почему у вас кошек много, а коров мало?», «Из-за чего сейчас воробьев не едят?» ну и так далее… Ей неудобно такой ерундой нас беспокоить, пошла в аптеку… «Спрашивайте в аптеках»… И вывалила там сто пудов вопросов, и про политику тоже, заметь. «Что это за Кремль?», «А зачем он вам, Кремль, нужен?» В тринадцатом веке-то Кремля, можно сказать, еще не было. Да и Москва дыра дырой была. Слава богу, там Ксения Митрофановна дежурила, домой нам позвонила. А то кто знает, чем бы кончилось. И кстати, слава богу, что ты не куришь… Она еще в ресторане, в первые минуты своего пребывания здесь, это чудо увидела и у меня по секрету спросила: что дает курение?
— А ты что?
— Ну, я ей вкратце изложил…
— В смысле?
— В прямом. «Деньгам трата, и во рту насрато». Упала. Как это понять? Болезни и смерть безвременную к себе дымом приманивать, да и деньги еще за это платить немалые! У них понятия «наркомания» не было. Видишь, в чем дело…
— Вот задачу-то ты задал.
— Да ты не понял, папа, самого главного! Чем больше она узнаёт о нашей жизни, технике, понятиях, тем больше она это все отметает, не приемлет. В общем, боюсь я, папа, совершенно серьезно, заклинит у нее башню. Наше время — в нем родиться надо. Оно не для всех. Я ведь сам, ты помнишь, в тридцать пятый век летал — хорошо ее понимаю, Олену-то… Сам ходил, смотреть-думать частенько просто боялся, ты не поверишь.
— Поверю, почему же. Не зря же перемещения в будущее сразу после твоего полета заблокировали.
— И ее тащить сюда не надо было. Извини, но это так. Я лично сам этот вопрос проломил, а вышло-то — и тебе, и себе на голову.
— Ну что ты, Алексей! Нельзя же так сразу: чуть-что — и лапы вверх! Да и обо мне подумай. Что ты так на меня смотришь? Сказать что хочешь? Скажи. Мы за тем сюда и прибыли.
— А я скажу, ты не думай…
— Вот и скажи!
— Говорю. Олена здесь уже сколько живет? Не день, не два и даже не неделю. Женились вы? Нет. Спите в разных комнатах. Зачем я ее сюда притащил-то, а? Чтобы проблемы заиметь? Ты же жить без нее не можешь, а она — без тебя. Так почему вы тогда живете через стенку?
Николай поднял руку, останавливая сына:
— Объясняю для тупых… Олена… В отношении нравственности, ну, сам понимаешь…
— Понимаю. Старообрядцы по сравнению с ней — просто панки растленные…
— Вот! — согласился Коля. — Я ездил в загс на другой же день, как она материализовалась у нас. О регистрации брака с ней и речи быть не может. Тут без вопросов.
— Это почему же?
— Да потому что она — никто. У нее нет документов. Нет паспорта. Нет миграционной карты. Нет вида на жительство. Она не гражданка России.
— А кто же она?
— А ты у них спроси. У наших бюрократов. Я тебе не говорил, но я до губернатора дошел. Он выслушал меня. Послушал и про Батыя. Поинтересовался моим здоровьем. Хотел сначала «скорую» вызвать, но потом ему справку из части дали, он задумался. Минуты на две. Затем до двери меня проводил. «Решим ваш вопрос в течение ближайших месяцев» — так он мне сказал. И — до свидания. Вот так вот. Понял?
— Ну и плевать на них. Вон, в церковь — взяли обвенчались. А там пока пускай решают. В администрациях-канцеляриях.
— В церкви, Алеша, не венчают без гражданской регистрации, то есть без штампов в паспортах.
— Почему?
— Потому что православная церковь, Алексей, в наше время просто одна из государственных структур. К Богу отношения не имеющая. Религия — да. Религия, идеология — это сила. Словом, пока ничего сделать нельзя. Вот так и живем поэтому.
— А можно взятку дать. И паспорт будет, и все будет, — разошелся Алешка. — Ты просто, папа, отстал от жизни.
— Не так все просто, Алексей. Есть еще одна немаловажная деталь. Ей только семнадцать с половиной, как я выяснил три дня назад. Мне раньше в голову это и прийти не могло. Они там старше своих лет, в тринадцатом веке-то, оказывается, выглядят. Там жизнь сурова. И коротка. Жениться на несовершеннолетней допустимо лишь с согласия родителей. У Олены родители погибли. Ее воспитывал дед, Афанасьич. Но он, естественно, опекуном не оформлен. Ну, значит, она сирота. Удочерить ее, может, и можно, с напрягом. А жениться — никак. Пока вот так!
— Это тоже вопрос денег, папа! Бабки есть — женись хоть на своей трехлетней бабушке. Сейчас любой первоклассник знает, сколько, кому и за что полагается башлять. У нас весной в школе прививки от гриппа делали, так второй «А» в полном составе от уколов откупился.
— Ты что-то на глазах подурел, Алешка. На тебя как-то супчик этот не повлиял?
— А что, ты тоже заметил?
— Да есть немного. Как-то так…
— Ага. Отравились, наверное. Кто знает, что это за звери? Вон, прям из ложки четыре штуки выпрыгнули и уплыли, а пятая на меня смотрит… Варить, конечно, надо было, да?
— Японцы все сырое едят.
— Ну, мы-то с тобой не японцы.
— Конечно. Значит, так. Решение первое. По Олене.
— Мне кажется, если дальше так пойдет, то ничем орошим это не кончится.
— Поэтому надо ее сбить с рельс.
— Что ты, пап, имеешь в виду?
— Шокировать ее надо. Я вот что думаю. Возьми-ка ты с ней, и с Катериной заодно, прокатись на экскурсию в Москву!
— Ты что? Там ей полностью башню заклинит.
— В этом и цель. Я сам за неделю, когда в Москве в командировке оказываюсь, так дойду от этой сумасшедшей толчеи, мелькания машин, общего сумасшествия, что сюда, домой, возвращаюсь как в монастырь — уж до того тихо, спокойно и хорошо!
— Я понял! Ты как бы прививку ей хочешь сделать. После Москвы здесь ей как дома, как в тринадцатом веке покажется.
— Ну, вроде того.
— Так лучше тебе и везти.
— Нет, как раз не надо. Я лучше здесь вас встречу.
— Как хранитель тишины и покоя?
— Ну да. Вот именно. А потом, мне еще кое-куда слетать надо, проверить кое-что. Можно, конечно, это организовать в ноль секунд с помощью хронотопа, но я чего-то не хочу — с одной стороны, палить свое биологическое время, а с другой — лучше мне исчезнуть на несколько дней, для надежности.
— А чего такое? Тебя зачем в часть вызвали-то, кстати?
— Туманная история. Хроноразведка меня зацепила.
— И чего они от тебя хотят?
— Чтобы я высадку викингов обеспечил… На территорию США. В девятом, десятом или в одиннадцатом веке.
— Зачем?
— Говорят, историю Америки кому-то понадобилось резко изменить.
— Кому?
— Откуда я знаю кому? Хроноразведке.
— Какая же тут «разведка»? Это, скорее, диверсия.
— Я тоже так думаю.
— В международном масштабе.
— Ну да.
— И что будет, если ты возьмешься?
— Будет с кем? Со мной? Со мной — все, что хочешь. Если это всерьез, то меня потом, как исполнителя, первым же и уберут.
— Кто — наши?
— «Наши», «ваши»… Какая разница? Если всерьез мировую историю под корнем пошатать, порыть, а потом сюда вернуться — кто будет здесь «наш»? А кто «ваш»? Вот ты бывал в будущем, тридцать пятом веке, там как к такому относятся, к влезанию в историю?
— Хуже, чем у нас — к милиции. Да и вообще все это запрещено наглухо.
— А почему?
— Ну, потому что… — Алексей задумался, затем усмехнулся: — Вот ты слетаешь к викингам, нарубишь там дров, тогда узнаешь. Я рассказать не могу. Знаю, но не могу: заблокировано.
— Это я понимаю, но ты хотя бы намекни. Я пойму.
— Да тут и понимать нечего. Знаешь, как у Тютчева: «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется». Обычные, самые невзрачные поступки иногда вызывают совершенно неожиданные, непредсказуемые последствия.
— Тогда непонятно. Я, лично я, Батыю Новгород взять помешал, а ничего страшного не случилось. Все как было, так и осталось. Никаких перемен! Почему?
— Потому что ты не вмешивался в историю.
— Как это так — «не вмешивался»? — обалдел Аверьянов-старший. — Да я собственными, вот этими, руками…
— Да, верно. Только дело-то в том, что так именно и должно было быть. Обыкновенная временная петля. Не только прошлое оказывает влияние на будущее. Но и будущее влияет на прошлое. Мир един, и время тоже. Все существует всегда и везде, как бы одновременно и в одной-единственной точке. Скажу попроще: не только прошлое определяет будущее, но и будущее тоже сильно влияет на свое же прошлое. В тринадцатом веке Русь не могла ничего противопоставить Батыю, но, выплеснув волю к победе вперед, в свое будущее, она получила из него спасение — тебя. Прошлое взмолилось, будущее снизошло. Временная петля. Это, конечно, кажется чудом. Но чудо не волшебство, ведь каждому воздастся по вере его — основной закон духовного строения мира. Ведь это известно всем и очень давно. Одним словом, будущее отбрасывает в прошлое свои тени. Про это Кемпбелл уж сколько лет назад стишок написал:
T'is the sunset of life gives a mystical lore,
And coming events cast their shadows before…
— На тебя явно суп плохо подействовал. Не верится, что тебе четырнадцать.
— А мне уже почти шестнадцать, папа.
— Да, так порой кажется. А иногда кажется, что тебе все тридцать уже.
— На самом деле мне двадцать три. Я же в будущем десять лет провел, пока сюда вырваться смог. Доказал им необходимость. Они меня омолодили, конечно, как могли, чтоб я от поколения своего не оторвался… Им удалось, но не вполне…
— Слушай, а ведь ты пьяный, Алешка…
— Суп… Это суп… Первобытный бульон… — прошептал Алексей, теряя сознание.
«Что делать?» В голове у Николая мельтешили какие-то дикие мысли. Он подхватил отключившегося сына и поволок к хронотопу. Мельком кинув взгляд на праокеанский простор, он обомлел от увиденного…
Вся поверхность воды — от берега до горизонта — кишела русалками. Воды, можно сказать, видно не было: сплошное месиво русалочьих тел.
Бабы, самые разные бабы и девушки, девочки, на любой вкус и размер, составляли волнующуюся поверхность, вздымаясь волнами, накатывая сотнями и тысячами тел на девственный кварцевый песок — желтый, с могучими языками песка то темно-красного, то белоснежного, кораллового…
Море, безбрежный океан женских тел и рыбьих хвостов, вызывало сильнейшее головокружение и бурный приступ неудержимой похоти: броситься в эти волны и отключиться, закружиться в них, — бабы, бабы, бабы.
Настоящие голые бабы!!!
Краем сознания он вдруг схватил ситуацию, как бы сумев взглянуть на нее со стороны: сделав широкий полукруг, он уже тащил Алешку к воде, к этим желанным волнам, тащил волоком, спиной, — к приветливо шипящему океану женских обтекаемых форм, загибов, впадин и изгибов, девичьих завихрений, девчачьих нежностей.
Он волок сына к кромке, к шелесту, прохладе и ласке волн, двигаясь спиной вперед, не глядя в надвигающееся на них счастье, то резко оглядываясь через плечо, то быстро сгибаясь, кидая взгляд назад между своих ног. Взгляд между ног радовал больше, чем вид через плечо: между ног все смотрелось вверх тормашками, и в этом случае безбрежная волнующаяся бездна баб казалась небом… Небосвод баб! Радуга девок! Во как — тучкуются и кучкуются!
Поняв, что сходит с ума, Николай, сделав неимоверное усилие над собой, выпустил из рук куртку сына и выхватил из кармана штрих-кодер. В мертвом экранчике дисплея отразилось его собственное сумасшедшее лицо, причем, что странно, отразилось, как в зеркале, в цвете, испугав красными, кровавыми зрачками глаз — как получалось порой лет десять назад на снимках с фотовспышкой.
Help! Надо найти клавишу «Help»! Но «хэлпа» не было, была кнопка «ЧП», а рядом с ней тумблер «нешт. ситуац.».
Нажав кнопку и щелкнув тумблером, Николай чисто физически ощутил, как по мозгам его ударила тяжелая, но точно сконцентрированная в самой болевой точке, остронаправленная мысль: «Русалка на шпагат не сядет!!!»
Немедленно отпустило, на все тело мягким теплым душем пролилась глубокая апатия, стало абсолютно наплевать — на все и на всех.
Проваливаясь то ли в забытье, то ли в сон, Николай равнодушно ткнулся лицом в горячий влажный песок и позволил себе улететь в успокаивающую дружественную безмятежность безвременья…
* * *
— Ну что, сдохли, барбосы? — услышал Николай сквозь пелену возвращающегося сознания.Жара спала, наступил прохладный вечер — не более плюс тридцати. Значит, он провалялся в полной отключке не меньше пяти часов.
Где сын? Алешка где? Голос сверху сказал: «барбосы»… Значит, их пока не разлучили. «Барбосы» — это множественное число: барбос-отец и барбос-сын…
Николай с трудом приоткрыл один глаз и увидел Алешку на фоне закатного неба. Алешка, приподнявшись на одной руке, сидел, смотрел куда-то вверх и радостно улыбался. Сделав усилие, Николай быстро откатился с того места, на котором лежал, и взглянул вверх — туда, куда смотрел Алешка.
Взглянул и обалдел: в воздухе, метрах в двух над землей, висел четырехмесячный поросенок, толстый, желтовато-оранжевый, как спелый абрикос, с нежно-розовым пятачком и голубыми наивными глазами.
— Смотри, папа! — Алешка радостно кивнул. — Анимированный интерфейс, видел их в будущем.
— Н-да… — Николай не знал, что сказать. — По-моему, это поросенок…
— Конечно, я поросенок, — согласилось видение. — Когда ты нажмешь на штрих-кодере «ЧП» или «нешт. ситуац.» — не таблицу же со справками вешать тебе перед носом? Гораздо лучше нечто как бы живое — анимированный персонаж. Вот я это самое и есть — справочник, переводчик, советник и подсказчик. Мной управляет самообучающаяся программа искусственного интеллекта. Она находится в штрих-кодере. А я — всего лишь как бы голограмма, чтоб тебе было понятнее, а точнее — ничто, одна видимость.
— Голограмма все же опирается, так сказать, на нечто материальное, — заметил Алексей, — на полупрозрачную пластинку, светоотражающие слои…
— У меня и этого нет, — ответил поросенок. — Я просто мираж. Если ты попытаешься меня схватить, то твоя рука пройдет сквозь меня. Понятно?
— Не совсем. Я вижу тебя висящим в воздухе. Ты — совокупность светящихся разноцветных точек, которые все вместе дают твое изображение. Я держу в руках штрих-кодер, но вижу тебя висящим передо мной. Значит, световые лучи все-таки исходят из тебя, а не из штрих-кодера. Так ведь?
— Верно. Лучи исходят из меня. Но это отраженные лучи, вышедшие из штрих-кодера. Я как бы состою из тысяч маленьких зеркал, каждое из которых в отдельности не видно глазом. Зеркал, конечно, нет как таковых, есть сильные неоднородности коэффициента преломления. Эти неоднородности тоже создают излучение, идущее из штрих-кодера, — первичное поле. А уж на этих неоднородностях рассеиваются, отражаются другие волны, «рисующие» — drawing waves. «Рисующие» волны рассеиваются во все стороны, по всем направлениям — в том числе и назад, в сторону штрих-кодера. Все организовано на трех китах: нелинейная оптика, дифракция и рефракция. Еще проще, по аналогии с известным тебе кино — первичное поле создает как бы «экран», но не плоский, объемный, висящий в воздухе, a drawing waves, в свою очередь, рисуют на нем меня — таким, таким или вот таким! — Два раза перевернувшись в воздухе, поросенок внезапно раздулся до размеров теленка и, хохотнув, вернулся к естественному первоначальному размеру.
— Непонятно, чем ты говоришь, если ты просто видение, — ехидно заметил Алешка. — Ведь звук — это сжатие-разрежение воздуха. С тобой что, еще и звуковая колонка летает? Ведь звук тоже исходит из тебя. А свет сам по себе не рождает звук.
— Ошибаетесь, молодой человек! — возразил поросенок. — Простейший пример тому — молния и гром. Молния сильно подогревает воздух, воздух от нагрева и ужаса расширяется, и результат этого происшествия — гром — бьет по ушам, слышен на всю округу. Точно так же устроен и мой речевой аппарат. Видишь вон, внутри меня пульсирует звездочка? Это пересекаются в точке сто двадцать восемь лучей. Каждый луч в отдельности невидим, так как слаб, а вместе, концентрируясь, в фокусе, в пределах так называемого эллипсоида Эйри, они разогревают воздух — то сильнее, то слабее. Возникает звуковой сигнал. Если угодно получить поэтическое сравнение, то моя речь — это слабый, но зато управляемый гром!
— Вижу! — Алексей потянулся к поросенку, внутри которого пульсировал небольшой, размером с наперсток, огонек.
— Руку! — взвизгнул испуганно поросенок, отлетая.
Сердце его, одновременно с визгом, сверкнуло невыносимым для глаза голубым огнем электросварки, раздувшись до размера куриного яйца.
— Там же даже в красной части спектра около тысячи градусов. А на визге я сердцем жгу насквозь легированную сталь, броню лобовую танкам режу!
— Ага! — отдернул руку Алексей.
— Ха-ха! — саркастически хохотнул поросенок. — Руку тянуть мне в душу, к моему поросячьему сердцу? С ума сошел.
Аверьянов-старший, молча наблюдавший за развитием событий, не торопясь встал на ноги и потянулся. Он ожидал чего-то подобного. Было ясно с самого начала, что штрих-кодер снабжен какой-то инструкцией довольно продвинутого образца, так как никаких обычных томов с техническим описанием и инструкциями по эксплуатации к прибору не прилагалось.
— Мои основные функции, — продолжал поросенок, — хронавигация, просмотр вариантов исхода запутанных ситуаций, проверка статистически сложных гипотез, принятие решения в кратчайшее время в критической ситуации, а также перевод на любой язык и с любого языка, умение вживаться в чужой образ, матерщина на всех языках народов мира, включая мертвые, и это далеко не полный перечень моих возможностей! Искусственный интеллект.
— А что здесь с нами только что произошло?
— А ничего особенного. Вы нахлебались первобытного супчика, слишком древнего, а это вам не суточные щи! Два миллиарда шестьсот миллионов триста тридцать одна тысяча пятьсот семьдесят два года! Бульон тот еще! Первобытный бульон! Вот что вы съели! Понятно, зарождение жизни! У юных существ, при попадании в пищеварительный тракт, бульон вызывает необычайный взлет мышления, напрягая при этом все функции мозга, все знания, включая генетические… Рождает буйную фантазию. Так он действует на мальчишек и на угасших стариков.
— Исключительно на лиц мужского пола? — удивился Николай.
— Конечно, нет. На мальчиков, на стариков, а также на незрелых девушек и старух. А зрелого муда… мужика, сожравшего хотя бы полмиски, бульон делает сексуальным маньяком, смещая все силы, фокусируя их на одном — на бурном, буйном размножении!
— Ага! — хором сказали Аверьяновы.
— А переместись вы еще поглубже, на пару сотен миллионов лет… — Поросенок замолчал, то закрывая, то вновь открывая свои голубые голографические глаза…
— И чего? — с интересом спросил Алексей. — На пару сотен миллионов лет… А там что?
— А то, мальчик мой! Бывает, птица, ну, чаечка, допустим, летит высоко над водой, так мальчики-тунцы, такие рыбки метра по полтора, выпрыгивают, взмывают в воздух, метров на восемь, на десять — р-р-раз!!! На почве сексуальных мотивов, заметь, — извратуха какая: птицеложество у рыб! Гребаный фобос! Форменный деймос! Хвать ее, чаечку белую, и с нею вниз — назад, в воду! Ну, тут такое, на волнах, с ней делают — куда пух, куда перья!.. Один раз, помню, над болотцем, недалеко отсюда кстати, сто двадцать юных карасей поймали старую ворону… О-о-о… — Поросенок закатил глаза, предавшись воспоминанию.
— Еще пару сотен миллионов лет назад, — заинтересовавшись, уточнил Николай. — И там вообще, говоришь?
— Ага, — подтвердил поросенок. — Да и сейчас, впрочем, тоже…
— Что «тоже»?
— Редкая птица долетит до середины Днепра… — уверенно кивнул поросенок.
Все замолчали на секунду, задумавшись каждый о своем…
— Да что ж ты врешь-то! — вдруг встрепенулся Алексей. — Какие рыбы?! Какие птицы?! Вон, глянь, — один планктон — хвостатые ошметки, инфузории!
— Ага! — обрадовался поросенок и подмигнул Николаю. — Сынок-то твой соображает, а? Не то что некоторые… Которые остальные…
— Ну ты, интерфейс анимированный! — покачал головой Аверьянов-старший. — Мало того что врешь, как нанятый, так и хамишь еще вдобавок.
— А что поделать-то? Искусственный интеллект наружу рвется. Конечно, вру. Любой интеллект врет. Это основное его свойство. И потом, вы забыли, видно, где я создан. Как может хроноразведчик не врать? Не подначивать? А что касается хамства относительно вашей некоторой недотепистости, капитан, так то не хамство, а чистая правда, сказанная для разнообразия на фоне сплошного интеллектуального вранья. Спросить что хотели, юноша? — Поросенок повернулся к Алешке со скоростью, внушившей уважение.
— Да. Меня интересует одно странное обстоятельство… Вот мы здесь с отцом уже, наверное, за последнюю неделю, в сумме, ведро похлебки съели, а в нашем времени это никак не сказалось. Почему?
— С чего ты взял, что не сказалось? — удивился поросенок. — Сказалось, обязательно сказалось! Просто океан уж очень большой, и два с половиной миллиарда лет — срок немалый. Ваше воздействие размазалось, так сказать, равномерно… Все растворилось в шумах. Иное дело, если бы воздействие было значительное. Вон деревце за тобой, видишь? Их сейчас на всей Земле не больше ста тысяч штук. Ноль, считай, — ну, если в масштабах всей земной цивилизации. Попробуй-ка сломать его, сжечь — сразу увидишь последствия в своем времени.
— Страшновато пробовать.
— Нет, — возразил поросенок. — На то и дан штрих-кодер параллельных миров. Нажми на нем «Проверка» и делай что хочешь. А потом, если что-то не то, отменить можно. А если понравится — утвердить, записать.
— Ага. Занятно! — кивнул Николай и, нажав на штрих-кодере «Проверка», подошел к деревцу и, вырвав его из песка с корнем, швырнул в прибой.
— Пап, ты с ума сошел! Песком мне — прямо в морду!
— Извини!
— Чего «извини»? Глаз засорил!
— Вот и последствия вам для современного мира! — съязвил поросенок.
— Слушай, ты не мелькай тут над головой, раздражаешь. Села бы ты лучше, говорящая инструкция, на песок, — предложил Коля.
— Штрих-кодер опусти, — ответил поросенок. — Лучи, создающие мой милый любому сердцу образ, идут от него. А ты штрих-кодер держишь вверх, как тебе удобно, а хочешь, чтоб я внизу был. Так не получится — лучи не изгибаются, рефракции здесь почти нет: воздух прогрет равномерно и чист.
— Понятно, — кивнул Николай, приземлив поросенка.
Совершив посадку, голограмма сразу стала разминать ноги, подпрыгивая и крутясь на месте.
— Здорово! — восхитился Николай.
— А то! — не скрывая гордости, согласился поросенок. — Уж делать так делать. В разведке главное — правдоподобие в мелочах.
— Согласен!
— И что, это все? — спросил Алешка, вынув наконец все песчинки из глаз. — Все последствия?
— Отнюдь! — покачал головой поросенок. — Выбери-ка там из меню «Предварительный просмотр», — обратился он к Николаю. — Тебе самые серьезные изменения штрих-кодер выдаст прямо в мозг, наводя соответственные биотоки. Будешь словно сон наяву видеть.
— Ага! — Николай выбрал строчку на дисплее и нажал «Ввод».
— И что? — поинтересовался поросенок. — Работает?
— Да. — Глаза у Николая стали ничего не выражающие, видение охватило его.
— Ты рассказывай, что там?
— Я вижу наш штаб, в полку. В нем незнакомые мне люди. Пять человек. Двое гражданских, а остальные — майор, капитан… и подполковник. Развернули какую-то аппаратуру на столе. Перед ними — небольшой толстостенный металлический контейнер… Он обгорел… Непонятно, что происходит… Сейчас, погоди-ка, они разговаривают… — Николай прислушался к чему-то, слышному лишь ему одному. — А-а-а, понял! На подлете к части разбился вертолет из округа… Эти мужики, пятеро, прибыли из Управления безопасности полетов… «Черный ящик» вскрыли, смотрят параметрику…
* * *
— Да у них просто горючее кончилось, и они упали.— С какой скоростью они летели? По какому курсу?
— Никуда не летели! Просто висели на месте, пока всю горючку не сожгли… Сожгли и рухнули вертикально вниз. Видал? Дела-а-а…
— Запись разговоров в кабине пилотов сохранилась?
— Да. Поставить? Ставлю. Тишина!
Из воспроизводящего блока донеслась речь, постоянно забиваемая шипением и шорохами шумов…
— «От рогов, от козла отбивается…» «Висит, как пересохшие кальсоны… ширинка настежь, штрипки по ветру…» «Ты будешь брюхо щупать мне, а мы висеть?» «Уй, блин!..» «Чего?!» «Горючее!!! Абзац! Звездец, нам братцы!..»
— Бред. Они невменяемы. Никакой жизненной ситуацией этот разговор не объяснить. Нужна дополнительная наркологическая экспертиза. Как, кстати, этот Астахов, что на лестнице висел?
— Умер, товарищ подполковник. Еще утром. Не приходя в сознание.
— Все ясно… Звони в морг. Пусть ищут наркоту.
* * *
— Ну что, — спросил поросенок очнувшегося от видения Николая, — были последствия?— Были. Но лучше б их не было. Вертолет у нас в пяти минутах от части… Не долетел, разбился…
Штрих-кодер резко пискнул, привлекая к себе внимание.
— Здесь, на дисплее, возник вопрос «Сохранить?», — обратился Коля к поросенку. — Нажимаю «нет». Верно?
— Конечно, нет, — подтвердил поросенок.
— А теперь «Сохранить в качестве параллельного мира, присвоив отдельный штрих-код?» Тоже нет! Трупаки нам и в параллельных мирах не нужны…