Страница:
Он стоял на коленях, обратившись лицом к морю. Ни присесть, ни прилечь на бок он не мог: полярный волк, перед тем как его отогнала охрана, успел доказать Сигурду, что он способен не только рычать…
Втащив дедушку на самую вершину, к ногам Валечки, Ахсину-х с трудом разогнулась, ища кого-то глазами. Дедушка все так же лежал с полуоткрытым ртом, из которого торчал огромный змеиный глаз — видно, никто не решился вынуть его изо рта покойника.
Отдышавшись и убедившись, что Аверьянова нет, девочка посмотрела с мольбой на Ивону Стефановну:
— Боги желтых камешков со дна Оленьего Ручья, светящиеся под солнцем в день летнего праздника Ау, вернули мне дедушку…
Было понятно, что девочке пришлось побеспокоить не одну тысячу богов, пока наконец нашлись такие, хоть и не бог весть насколько раскрученные, которым тем не менее была небезразлична участь Ахсину-х и ее дедушки Рахтылькона, которые оказались компетентны в решении вопроса о жизни и смерти дедушки и, мало того, имели при этом право принять окончательное решение самостоятельно, без проволочек, экспертиз, согласований.
Подтверждая ее слова, Рахтылькон с трудом приоткрыл один глаз.
— Будь проклят тот день, когда я решил ступить ногой на утлый челн, подаренный мне из подлости братом… — донесся с берега голос Сигурда.
— Поздравляю, — кивнула Ивона Стефановна.
— Боги желтых камешков со дна Оленьего Ручья, светящиеся под солнцем в день летнего праздника Ау, велели сказать, что дедушку нужно немного лечить…
— Сто граммов, — совершенно четко, несмотря на глаз во рту, сказал вдруг дедушка Рахтылькон.
— Провались в бездну убожество фьордов, среди которых суждено мне было увидеть свет! Прочь от меня вы, все трое: Урд, Верданди и Скульд — Прошлое, Настоящее и Будущее! Не было Прошлого, нет Настоящего, так пусть не будет и Будущего!
Услышав журчание спиртного, струящегося в пластиковый стакан, дедушка Рахтылькон вынул глаз изо рта: поправляться с глазом во рту дедушка еще не успел научиться.
Извлеченный изо рта глаз тут же исчез, словно растворился в его ловких пальцах фокусника, а дедушка Рахтылькон с благодарностью принял стопарь, после чего самостоятельно сел и, широко открыв ожившие глаза, стал осматривать пейзаж, словно гость из далеких звездных миров, впервые посетивший Землю и пришедший в восторг от ее красоты и радушия.
— Видар, бог несчастья, избравший меня….
Ивона-Валечка, предоставив Ахсину-х и ее воскресшему дедушке самостоятельно решать свои проблемы с помощью небольшой корзинки, содержащей остатки ночного пиршества, спустилась с холма вниз и подошла к Сигурду.
Обращенный лицом к морю, Сигурд не замечал ничего.
— Будь проклято утро, в которое я увидел свет, и вся моя жизнь, которую я не просил. Лучше было бы вовсе не жить, чем жить и терять, жить и терять…
Сдвинув Рожка себе под мышку, Ивона Стефановна вынула из сумки штрих-кодер и, поиграв с кнопками, взглянула на дисплей. То, что она там увидела, видимо, совпало с ее предположениями, так как она едва заметно кивнула.
— Лучше сдохнуть, чем жить этой жизнью! — крикнул Сигурд облакам над Атлантикой, картинно раскинув руки.
Ивона Стефановна, Валечка Дроздова, положила штрих-кодер обратно в свою сумочку и затем, достав из нее небольшой дамский браунинг, выстрелила Сигурду в затылок.
— Как же вы так могли поступить с Оленой, ребята?
— Мы же вам все уже объяснили, Николай Николаевич, — ответила Катя.
Алексей промолчал.
— У нас не было другого выхода, понимаете?
— Нет, Катя. Не понимаю. Другой выход есть всегда. И надо было найти его.
— Ну, вот вы вернулись, вы его, наверное, и найдете. — В голосе Кати прозвучала легкая тень подковырки.
— Найду, — кивнул Аверьянов-старший. — Найду. Дайте-ка мне бумажку со штрих-кодом этого места, где она лежит в анабиозе.
— Я потерял эту бумажку, папа. — На Алексея было страшно смотреть. — На пиратском судне, когда золото грузили. Искать в тот момент времени не было. Но можно снова вернуться на хронотопе в прошлое…
— Нельзя, — ответил Николай. — Сегодня мир сильно съедет куда-то. Коптин его сдвинет буквально с минуты на минуту. Ты даже во вчера нормально не сможешь въехать. Через пять—десять минут у нас у всех будет другое вчера.
— А ты можешь связаться прямо сейчас с Коптиным?
— Нет. Уже нет.
— Ну… — Алексей стоял, глядя куда-то в сторону. — Найдем. Когда подумаем немного, то найдем.
— Найдем… — подтвердил Николай, чувствуя, что в голосе его звучит скорее горечь, чем уверенность.
— Ты бы прилег, папа, — вполголоса заметил Алексей. — Ты уже больше двух суток на ногах.
— Хорошо, — согласился Коля. — Утро вечера мудренее.
Войдя в опустевшую комнату Олены, он рухнул на ее кровать и тут же провалился в глубокий сон.
Во сне он видел Олений Холм, издалека, с моря. Холм без людей, без света, в его исходной первозданности. Солнце, садясь, уже почти скрылось за размыто-сглаженной зубчаткой вершин дальних гор на западе; звезды на синем небе прямо над головой уже сбивались в ночные сгустки.
У самой воды, у подножия холма, можно было с трудом различить светлую фигурку. Различить, кто это, на таком расстоянии было невозможно — слишком далеко. Но Аверьянов не сомневался ни на йоту в том, что это Олена. Ошибиться тут было нельзя, потому что в ушах звучал ее чудный голос, унаследованный ею от далекой варяжской Рогнеды.
Голос возникал сразу в мозгу, будто транслируемый лингвистическими маяками.
Пену морскую не взять на ладони,
Льется, танцует, кружась на ветру.
Ты приласкай меня, древнее море,
Я растворюсь, я растаю к утру.
Но вечерами я, капелька-крошка,
Буду являться на дальнем краю.
Просто скользи по закатной дорожке —
Я у последнего блика стою.
Царства глубинного добрые силы
Выполнят сразу любой мой каприз.
Все, что прошу я, и все, что просила,
Мне преподносит мой утренний бриз.
А на закате я, капелька-крошка,
Выйду из пены на дальнем краю.
Просто скользи по закатной дорожке —
Я у последнего блика стою.
Пена волшебная давних историй —
Влажный свой след мне доверил прибой.
Старое море, мудрое море,
Волны и сказки идут чередой.
И вечерами я, капелька-крошка,
Жду, появившись на дальнем краю.
Ты заскользи по закатной дорожке —
Я у последнего блика стою[3].
Подъехав к терему метров на двадцать, чтобы высокий тын не загораживал вид, они остановили лошадей и спешились. Вокруг царила полная, какая-то неземная тишина: всю предыдущую ночь падал снег, и глубочайшие пушистые сугробы гасили звуки.
Огромные ели окружавшего терем леса стояли неподвижно, как нарисованные, — полное безветрие.
Начинало смеркаться: пурпурное солнце уже коснулось лесных макушек.
«Ну все, — подумал зеленый лейтенант Коптин. — Теперь можно ехать».
В ту же минуту он услышал скорее стон, нежели скрип: возле ворот отворилась калитка, чуть-чуть…
В проеме калитки стояла она, княжна в голубых песцах.
Княжна глядела прямо на него, словно все знала, все понимала.
Но что могла она понимать, если даже он, как только увидел ее, сразу потерял способность соображать!
Конечно! Ведь чем, кроме полного помутнения рассудка, можно объяснить, что она, княжеская дочь, осмелилась сделать шаг за пределы двора? Это же шестнадцатый век! Шестнадцатый! Грозный, Иван Васильевич, жив еще… Жив, ребята…
Да и откуда ей было знать, что к ней пожалуют гости? Только сердце женское могло ей это нашептать, только сны, грезы девичьи…
Коптин рассмеялся от накатившего на него ни с того ни с сего ощущения счастья и тут же услышал в ответ радостный девичий смех.
Инструкции и запреты хроноразведки, регламентирующие его поведение в других временах и мирах, все время стоявшие у него в мозгу в один ряд с уставами, вдруг вспыхнули и, рассыпая искры, как бенгальские огни, стали распыляться в прах.
Сзади раздался тихий свист.
Сергей оглянулся и обалдел: недалеко от него, буквально в десяти шагах, стоял представительный мужчина лет шестидесяти, абсолютно седой.
Мужчина стоял почти по пояс в снегу в невысоком ельнике, скрывавшем его и от Горбунова, и от княжны.
Взгляды их встретились, и Серега Коптин внезапно похолодел, осознав, что этот седой мужчина тоже он — Коптин Сергей Ильич, — клон, второй экземпляр, не отличающийся ничем, кроме возраста и опыта.
Сергей Ильич слегка кивнул, словно подтверждая догадку Сергея.
— Не уходи, — сказал Коптин-старший еле слышно, почти не шевеля губами. — С ней оставайся.
— А?.. — вопросительно выдохнул Серега, слегка поведя головой в сторону ждущего его за ельником Горбунова.
— Туда не надо, — тихо ответил Сергей Ильич. — Останься с ней.
«Во, мерещится-то! — подумал Серега. — Глюк? — Он закрыл глаза, но тут же снова открыл. — Нет, реальность».
Он оглянулся в сторону терема, чтобы дать глазам и душе хоть чуть-чуть отдохнуть, но, как только его взгляд коснулся княжны, все остальное сразу превратилось в порошок, бесследно исчезнувший на фоне темно-синего вечернего неба.
Небо!
Но тут пропало и небо.
Пропал и сам он: одновременно с княжной они бросились друг к другу, влекомые неясно какой, но совершенно неодолимой силой.
Майор Горбунов, стоявший возле лошадей, с легкой грустью наблюдал эту на редкость щемящую сцену.
«До чего же они… Они просто созданы друг для друга!» — мелькнуло в сознании майора.
Поцелуй был долгим и жарким.
Внезапно Сергея что-то кольнуло. Оторвавшись от княжны, он кинул вопросительный взгляд в сторону ельника.
С того места, где они встретились с княжной, Коптин-старший был виден.
«Невозвращенец… Да это же измена?» — спросил он мысленно, не издавая ни звука, а лишь тяжело дыша после жаркого поцелуя.
Коптин-старший в ответ промолчал, даже не шелохнулся, но взгляд его оставался твердым и ясным.
Сергей перевел взгляд на ожидающего его с лошадьми Горбунова.
— Езжайте, Юрий Алексеевич! — крикнул Сергей. — Я с вами не поеду.
— Не слышу? — взволнованно крикнул в ответ майор Горбунов.
— Здесь остаюсь, — прижав к себе княжну, пояснил Сергей и, чтобы не тянуть время, вынул одной рукой из кармана штрих-кодер и нажал «Сохранить».
За доли секунды, в момент отработки штрих-кодером команды, Сергей почувствовал, что угадал, что, слава богу, правильно сделал, что поверил: его боковое зрение успело зафиксировать исчезновение Коптина-старшего, последовавшее сразу после нажатия кнопки «Сохранить».
Его воплощенное в жизнь, сохраненное и закрепленное штрих-кодером решение остаться здесь навсегда делало невозможным появление Коптина-старшего в качестве гостя из далекого будущего: там, в этом далеком будущем, Сергея Коптина теперь уж никогда не будет.
Как бы ни сложилась его судьба с Ладой Мелентьевной, он проживет отныне в этой эпохе все дни, отпущенные ему судьбой, здесь же состарится, здесь и умрет.
Да, он здесь остался. Перебежчик. Невозвращенец.
Таким не мстят, но таких и не спасают.
Его судьба теперь в руках у Бога.
Ну вот и надейся на Бога. А сам не плошай.
Сильно размахнувшись, Сергей кинул штрих-кодер в глубокий нетронутый сугроб, туда, где еще три секунды назад стоял его старший темпоральный клон, Сергей Ильич Коптин.
Конец. Нет и не будет возврата! Он обнял за плечи княжну и махнул Горбунову рукой: «Прощай!»
Проводив взглядом скрывшихся в тереме Сережу Коптина с княжной, Горбунов повернулся к терему спиной, потрепал по холке коня бросившего его друга, сел и не спеша тронулся назад, к хронотопу, — по той же дороге, по которой они полчаса назад приехали сюда вдвоем.
Конь Коптина тоже пошел с ними, слегка отставая, покачивая головой в такт своим мыслям. Над дорогой бесшумно кружили белые хлопья.
В душе Горбунова не было ни малейшего зла на Сергея.
Останавливать его, устраивать задержание, захват, применять оружие он был не вправе. Он должен был воспринять поступок напарника просто как происшествие и, вернувшись назад, в настоящее, подробно доложить о случившемся.
Зла не было, а вот досада была.
Ведь молодых себе в команду в хроноразведке подбирают, бывает, годами, и уж тем более напарников. Горбунов, найдя Коптина, сильно рассчитывал на него. В нем, в молодом, было нечто, как говорится… Чувствовалось!
Горбунов ощущал, что с уходом Коптина он потерял что-то заметное и плохо заменимое. Многое интересное проплывет теперь мимо него, Горбунова, о многом он уже никогда не узнает.
И верно, откуда ему узнать теперь, что сложись ситуация совершенно иначе: «Я буду помнить тебя всю жизнь», — и он, Юрий Алексеевич Горбунов, остался бы без ноги?
Загадка, которую не разгадать, — теперь ее нет, и она не появится.
Теперь он при ногах, но без загадки.
Конечно, того, что обе ноги у него целы из-за ухода Сергея, он не ценил, не подозревая даже, что могло бы выйти иначе, но вот то, что с уходом Коптина он остался без множества загадок, — это Горбунов интуитивно чувствовал.
Да, без загадок тоже очень трудно жить — почти как без ног.
Хотя, конечно, людям свойственно создавать загадки и проблемы на ровном месте, из ничего, романтизировать простые ситуации: вы вспомните, как часто взгляды некоторых окружающих казались вам многообещающими, а скрип кладбищенских сосен на ветру — унылым и зловещим?
В истории с ногой тоже, конечно, не было ничего особенного. Все объяснялось тем, что княжна в песцах, Лада Мелентьевна, обладала даром целительства, унаследованным ею от предков. Этот дар передался и дальше: в каждом втором-третьем поколении потомков Сергея и Лады Коптиных появлялся мальчик, наделенный необычным, выдающимся даром целительства, и сведения об этом осели в сухих строчках исторических документов.
Возможно, врачи от Бога в роду Коптиных рождались и чаще, еще более вероятно, что среди таковых были и представительницы женского пола. Но чисто поверхностный архивный поиск указывал на Константина Васильевича Коптина, «чудного врачевателя», а заодно и воеводу Галича с Даниловым в 1624 году, Якова Сергеевича Коптина, пожалованного тремя поместьями Петром Первым за «честную службу и лекарское искусство», Ивана Федоровича Коптинова, предводителя мезенского дворянства в 1767 году, не гнушавшегося лечить даже крепостных, Коптилова Романа Мироновича, активного участника польской кампании, одного из первых кавалеров ордена Владимира, награжденного в 1831 году «за геройство в бою и многотрудные врачевания», Коптина Вячеслава Анатольевича, ассистента известного физиолога И. П. Павлова в 1912 году, и, наконец, на Валерия Андреевича Коптина, зам. начальника отделения гнойной хирургии Кологривской горбольницы № 35, спасшего в 1959 году школьнику девятого класса Горбунову Ю. А. ногу. Тот, играя в футбол на сельской строительной площадке, пропорол ступню сразу в трех местах; начало заражения в сельской больнице прозевали. Не попади он затем по воле случая в руки Коптина, гангрены и ампутации было бы не избежать.
Но это было в мире, бывшем изначально основным и ставшим теперь основным для всех снова.
В параллельном мире — штрих-код 1-09-221-34(519)-18-43-97, — который Коптин создал, не решившись остаться с княжной, смалодушничав, Лада Мелентьевна, пообещав помнить Сергея всю жизнь, сдержала свое слово и помнила его все отпущенные ей в этом мире полгода.
Через четыре месяца после расставания с Сергеем она постриглась в женский монастырь на границе с Литвой, недалеко от Смоленска, уехав подальше от родных мест, напоминавших ей о возможном, но не сбывшемся. Монастырь через два месяца подвергся разбойному пограничному набегу, и жизнь Лады на девятнадцатом году была оборвана литовской саблей.
Понятно, что Валерию Андреевичу Коптину, зам. начальника отделения гнойной хирургии Кологривской горбольницы № 35, не суждено было появиться на свет, а дежуривший в его отсутствие в нашем мире врач первой категории Александр Наумович Гольдин не смог справиться с флегмоной, и школьник Горбунов лишился ноги.
Всего этого Горбунов уже никогда не узнает, ведь если не стало загадки, то и разгадке родиться не суждено.
Подъехав к точке спешивания, Горбунов отпустил лошадей, которые самоходом пошли домой, к деревеньке, что лежала в версте отсюда, — там лошади были полтора часа назад арендованы Горбуновым и Коптиным до вечера за цену, превышающую втрое их стоимость.
Подходя к хронотопу, Горбунов вдруг увидел зайца. Заяц был молодой, родившийся этим летом и посему мало еще соображающий в жизни российской средневековой глубинки.
Заяц сидел на твердом, уплотненном ветрами насте и, не обращая ни малейшего внимания на приближающегося Горбунова, шмыгал носом, словно что-то вынюхивая в свежем морозном воздухе.
Проходя мимо наглого юного зайца на расстоянии метра, Горбунов остановился, слегка повернулся и, неожиданно для самого себя, совершенно беспочвенно дал зайцу по жопе ногой, да так, что тот, пролетев метров пятнадцать, сделал в полете пять сальто-мортале, а потом, приземлившись на четыре лапы и задницу, сломя голову понесся в лес с такой скоростью, будто там, в лесу, бесплатно раздавали министерские портфели.
Горбунов, испугавшийся происшедшего еще больше зайца, выхватил штрих-кодер… Последствия поступка, слава богу, оказались совершенно пустяковые: самое значительное из них состояло в том, что через 417 лет, в 2001 году, в сентябре, какой-то там капитан Аверьянов Н. Н. получит внеочередное звание подполковника, перескочив майора.
Всего-то! Горбунов нажал «Сохранить»: наглого зайца, из-за которого у него в душе чуть-чуть все не оборвалось, видеть больше не хотелось. Да хрен с ним, пусть там какой-то Аверьянов станет подполковником, минуя майора! Насрать.
Задраившись и запустив программу предстартовой подготовки, Горбунов, конечно, все же задумался, как может случиться такое? Тут, при Иване Грозном, дашь зайцу по жопе ногой, а кто-то там через четыреста с гаком лет станет не по порядку майором, а сразу вдруг подполковником.
Ведь это странно, согласитесь. А если ты сам майор, то еще и обидно до ужаса. Конечно, Горбунов не знал, не мог знать, что эта история еще всплывет в его жизни, и сын этого самого капитана-майора-подполковника, Алексей Аверьянов, быстро объяснит ему, в чем тут дело. Но это еще будет. А будущее знать, в общем-то, запрещено.
Горбунов вздохнул, пожал плечами и стартовал в направлении дома…
«Ты зайцу здесь ногой по жопе, а он там — сразу подполковник», — крутилось неотступно в голове.
Ватная тишина вновь накрыла Берендеево — огромные вековые ели и узорчатый княжеский терем с небольшими окошками, едва заметно залитыми изнутри теплым оранжевым светом лучин и светильника в княжеской горнице.
Сверху, с небес, опускалась новая зимняя ночь.
Падал пушистый снег.
Ни души. Только в густом ельнике, среди заснеженных веток, не видимый ни с дороги, ни со двора терема, в метре над снегом висел небольшой поросенок цвета спелого абрикоса: Сергей забыл выключить штрих-кодер.
Снег шел сквозь поросенка, хлопья не встречали никакого сопротивления.
Будучи чистой видимостью, интерфейсом структуры искусственного интеллекта штрих-кодера, поросенок, конечно, не испытывал ни холода, ни печали.
Он был лишь зримым образом, искусно отражавшим чужие, не видимые посторонним глазом состояния.
Мир пришел к своему давнему исходнику, выкинув из своей истории все, что было однозначно связано с Коптиным, с тем, сбежавшим в юности от любви.
Исчезли все его дела, операции, в которых участвовал он, учения, отпуска, награды, дальние командировки, исчезли нескончаемые маневры перед лицом бесконечных кадровых перестановок и бестолковки идущих по кругу реформ. Исчезли все напряженные дни и то неудачное утро, испортившее Аверьянову отпуск и наградившее его настоящим штрих-кодером, но очень расплывчатой целью.
Все вернулось на круги своя: Олена безмятежно спала через стенку от Коли и Алексея, пираты беспрепятственно подходили к Фату-Хиву: никакие неприятности не ожидали их там.
Не состоялась удачная высадка викингов в бухте Оленьего Холма, и девочки с Тверской остались на исходных при своих, Ахсину-х не стала матерью-создательницей мощного племени скриварягов, а Аверьянка снова, по-прежнему называется Америкой в честь мореплавателя-исследователя Америго Веспуччи, который, видимо, первым из европейцев понял, что открытая Колумбом земля является Новым Светом, новым континентом.
В России хэдбол исчез, как будто его и не было; исполнительные ветви опять, как и прежде, стали совершенно безнаказанно вытворять все, что им вздумается; американские же историки не знают Болванки, древнего кровожадного бога аборигенов Ньюфаундленда и мыса Код.
И хоть Торхадд Мельдун, сын Вулкана, успешно вернулся до своiх пiд Киiв — что он неизменно делал во всех параллельных мирах, — башням-«близнецам» в Нью-Йорке уже не суждено было устоять, и 11 сентября 2001 года мир содрогнулся от изуверской беспредельщины, оказавшейся гораздо тупее и безжалостнее глуповатого, немного дурашливого Зла параллельного мира, выстроенного при посильном участии капитана Аверьянова.
Все исчезло! Рухнуло, очистило за собой ячейки оперативной памяти, заархивировавшись лишь в небольших и невзрачных кристаллах в качестве параллельного мира, с присвоенным ему отдельным штрих-кодом.
Пропал тщательно созданный мир, исчез, будто и не существовал на свете!
Что ж? Такова жизнь!
Ведь тьме, пришедшей со Средиземного моря, реально по уху, какой тут мир калошей накрывать.
В небе замигали колючки звезд, начавших обмен очередными сплетнями.
Божий мир, щурясь звездами-сплетницами, натянул на себя с головой одеяло тьмы и погрузился в тихо похрустывающее от ночного мороза забытье.
Все вокруг терема оцепенело до утра во временном ночном безвременье.
Поросенок, скрытый еловыми лапами, был неподвижен, если не считать, что один раз, как показалось, из его голографически голубого глаза выкатилась и упала на снег, не оставляя следа, прозрачная голографическая слеза.
Поросенок висел меж еловых ветвей не издавая ни звука, хотя его говорящее сердце ярко светилось, пульсируя.
Втащив дедушку на самую вершину, к ногам Валечки, Ахсину-х с трудом разогнулась, ища кого-то глазами. Дедушка все так же лежал с полуоткрытым ртом, из которого торчал огромный змеиный глаз — видно, никто не решился вынуть его изо рта покойника.
Отдышавшись и убедившись, что Аверьянова нет, девочка посмотрела с мольбой на Ивону Стефановну:
— Боги желтых камешков со дна Оленьего Ручья, светящиеся под солнцем в день летнего праздника Ау, вернули мне дедушку…
Было понятно, что девочке пришлось побеспокоить не одну тысячу богов, пока наконец нашлись такие, хоть и не бог весть насколько раскрученные, которым тем не менее была небезразлична участь Ахсину-х и ее дедушки Рахтылькона, которые оказались компетентны в решении вопроса о жизни и смерти дедушки и, мало того, имели при этом право принять окончательное решение самостоятельно, без проволочек, экспертиз, согласований.
Подтверждая ее слова, Рахтылькон с трудом приоткрыл один глаз.
— Будь проклят тот день, когда я решил ступить ногой на утлый челн, подаренный мне из подлости братом… — донесся с берега голос Сигурда.
— Поздравляю, — кивнула Ивона Стефановна.
— Боги желтых камешков со дна Оленьего Ручья, светящиеся под солнцем в день летнего праздника Ау, велели сказать, что дедушку нужно немного лечить…
— Сто граммов, — совершенно четко, несмотря на глаз во рту, сказал вдруг дедушка Рахтылькон.
— Провались в бездну убожество фьордов, среди которых суждено мне было увидеть свет! Прочь от меня вы, все трое: Урд, Верданди и Скульд — Прошлое, Настоящее и Будущее! Не было Прошлого, нет Настоящего, так пусть не будет и Будущего!
Услышав журчание спиртного, струящегося в пластиковый стакан, дедушка Рахтылькон вынул глаз изо рта: поправляться с глазом во рту дедушка еще не успел научиться.
Извлеченный изо рта глаз тут же исчез, словно растворился в его ловких пальцах фокусника, а дедушка Рахтылькон с благодарностью принял стопарь, после чего самостоятельно сел и, широко открыв ожившие глаза, стал осматривать пейзаж, словно гость из далеких звездных миров, впервые посетивший Землю и пришедший в восторг от ее красоты и радушия.
— Видар, бог несчастья, избравший меня….
Ивона-Валечка, предоставив Ахсину-х и ее воскресшему дедушке самостоятельно решать свои проблемы с помощью небольшой корзинки, содержащей остатки ночного пиршества, спустилась с холма вниз и подошла к Сигурду.
Обращенный лицом к морю, Сигурд не замечал ничего.
— Будь проклято утро, в которое я увидел свет, и вся моя жизнь, которую я не просил. Лучше было бы вовсе не жить, чем жить и терять, жить и терять…
Сдвинув Рожка себе под мышку, Ивона Стефановна вынула из сумки штрих-кодер и, поиграв с кнопками, взглянула на дисплей. То, что она там увидела, видимо, совпало с ее предположениями, так как она едва заметно кивнула.
— Лучше сдохнуть, чем жить этой жизнью! — крикнул Сигурд облакам над Атлантикой, картинно раскинув руки.
Ивона Стефановна, Валечка Дроздова, положила штрих-кодер обратно в свою сумочку и затем, достав из нее небольшой дамский браунинг, выстрелила Сигурду в затылок.
* * *
Аверьянов встал из-за стола и вновь посмотрел в лицо сыну:— Как же вы так могли поступить с Оленой, ребята?
— Мы же вам все уже объяснили, Николай Николаевич, — ответила Катя.
Алексей промолчал.
— У нас не было другого выхода, понимаете?
— Нет, Катя. Не понимаю. Другой выход есть всегда. И надо было найти его.
— Ну, вот вы вернулись, вы его, наверное, и найдете. — В голосе Кати прозвучала легкая тень подковырки.
— Найду, — кивнул Аверьянов-старший. — Найду. Дайте-ка мне бумажку со штрих-кодом этого места, где она лежит в анабиозе.
— Я потерял эту бумажку, папа. — На Алексея было страшно смотреть. — На пиратском судне, когда золото грузили. Искать в тот момент времени не было. Но можно снова вернуться на хронотопе в прошлое…
— Нельзя, — ответил Николай. — Сегодня мир сильно съедет куда-то. Коптин его сдвинет буквально с минуты на минуту. Ты даже во вчера нормально не сможешь въехать. Через пять—десять минут у нас у всех будет другое вчера.
— А ты можешь связаться прямо сейчас с Коптиным?
— Нет. Уже нет.
— Ну… — Алексей стоял, глядя куда-то в сторону. — Найдем. Когда подумаем немного, то найдем.
— Найдем… — подтвердил Николай, чувствуя, что в голосе его звучит скорее горечь, чем уверенность.
— Ты бы прилег, папа, — вполголоса заметил Алексей. — Ты уже больше двух суток на ногах.
— Хорошо, — согласился Коля. — Утро вечера мудренее.
Войдя в опустевшую комнату Олены, он рухнул на ее кровать и тут же провалился в глубокий сон.
Во сне он видел Олений Холм, издалека, с моря. Холм без людей, без света, в его исходной первозданности. Солнце, садясь, уже почти скрылось за размыто-сглаженной зубчаткой вершин дальних гор на западе; звезды на синем небе прямо над головой уже сбивались в ночные сгустки.
У самой воды, у подножия холма, можно было с трудом различить светлую фигурку. Различить, кто это, на таком расстоянии было невозможно — слишком далеко. Но Аверьянов не сомневался ни на йоту в том, что это Олена. Ошибиться тут было нельзя, потому что в ушах звучал ее чудный голос, унаследованный ею от далекой варяжской Рогнеды.
Голос возникал сразу в мозгу, будто транслируемый лингвистическими маяками.
Пену морскую не взять на ладони,
Льется, танцует, кружась на ветру.
Ты приласкай меня, древнее море,
Я растворюсь, я растаю к утру.
Но вечерами я, капелька-крошка,
Буду являться на дальнем краю.
Просто скользи по закатной дорожке —
Я у последнего блика стою.
Царства глубинного добрые силы
Выполнят сразу любой мой каприз.
Все, что прошу я, и все, что просила,
Мне преподносит мой утренний бриз.
А на закате я, капелька-крошка,
Выйду из пены на дальнем краю.
Просто скользи по закатной дорожке —
Я у последнего блика стою.
Пена волшебная давних историй —
Влажный свой след мне доверил прибой.
Старое море, мудрое море,
Волны и сказки идут чередой.
И вечерами я, капелька-крошка,
Жду, появившись на дальнем краю.
Ты заскользи по закатной дорожке —
Я у последнего блика стою[3].
* * *
Не найти в Берендееве княжеский терем мог только слепой: терем высился на фоне вековых заснеженных елок, как дорогая деревянная игрушка, совершенно нереальная благодаря изумительной проработанности мельчайших деталей, продуманности, мастерству исполнения.Подъехав к терему метров на двадцать, чтобы высокий тын не загораживал вид, они остановили лошадей и спешились. Вокруг царила полная, какая-то неземная тишина: всю предыдущую ночь падал снег, и глубочайшие пушистые сугробы гасили звуки.
Огромные ели окружавшего терем леса стояли неподвижно, как нарисованные, — полное безветрие.
Начинало смеркаться: пурпурное солнце уже коснулось лесных макушек.
«Ну все, — подумал зеленый лейтенант Коптин. — Теперь можно ехать».
В ту же минуту он услышал скорее стон, нежели скрип: возле ворот отворилась калитка, чуть-чуть…
В проеме калитки стояла она, княжна в голубых песцах.
Княжна глядела прямо на него, словно все знала, все понимала.
Но что могла она понимать, если даже он, как только увидел ее, сразу потерял способность соображать!
Конечно! Ведь чем, кроме полного помутнения рассудка, можно объяснить, что она, княжеская дочь, осмелилась сделать шаг за пределы двора? Это же шестнадцатый век! Шестнадцатый! Грозный, Иван Васильевич, жив еще… Жив, ребята…
Да и откуда ей было знать, что к ней пожалуют гости? Только сердце женское могло ей это нашептать, только сны, грезы девичьи…
Коптин рассмеялся от накатившего на него ни с того ни с сего ощущения счастья и тут же услышал в ответ радостный девичий смех.
Инструкции и запреты хроноразведки, регламентирующие его поведение в других временах и мирах, все время стоявшие у него в мозгу в один ряд с уставами, вдруг вспыхнули и, рассыпая искры, как бенгальские огни, стали распыляться в прах.
Сзади раздался тихий свист.
Сергей оглянулся и обалдел: недалеко от него, буквально в десяти шагах, стоял представительный мужчина лет шестидесяти, абсолютно седой.
Мужчина стоял почти по пояс в снегу в невысоком ельнике, скрывавшем его и от Горбунова, и от княжны.
Взгляды их встретились, и Серега Коптин внезапно похолодел, осознав, что этот седой мужчина тоже он — Коптин Сергей Ильич, — клон, второй экземпляр, не отличающийся ничем, кроме возраста и опыта.
Сергей Ильич слегка кивнул, словно подтверждая догадку Сергея.
— Не уходи, — сказал Коптин-старший еле слышно, почти не шевеля губами. — С ней оставайся.
— А?.. — вопросительно выдохнул Серега, слегка поведя головой в сторону ждущего его за ельником Горбунова.
— Туда не надо, — тихо ответил Сергей Ильич. — Останься с ней.
«Во, мерещится-то! — подумал Серега. — Глюк? — Он закрыл глаза, но тут же снова открыл. — Нет, реальность».
Он оглянулся в сторону терема, чтобы дать глазам и душе хоть чуть-чуть отдохнуть, но, как только его взгляд коснулся княжны, все остальное сразу превратилось в порошок, бесследно исчезнувший на фоне темно-синего вечернего неба.
Небо!
Но тут пропало и небо.
Пропал и сам он: одновременно с княжной они бросились друг к другу, влекомые неясно какой, но совершенно неодолимой силой.
Майор Горбунов, стоявший возле лошадей, с легкой грустью наблюдал эту на редкость щемящую сцену.
«До чего же они… Они просто созданы друг для друга!» — мелькнуло в сознании майора.
Поцелуй был долгим и жарким.
Внезапно Сергея что-то кольнуло. Оторвавшись от княжны, он кинул вопросительный взгляд в сторону ельника.
С того места, где они встретились с княжной, Коптин-старший был виден.
«Невозвращенец… Да это же измена?» — спросил он мысленно, не издавая ни звука, а лишь тяжело дыша после жаркого поцелуя.
Коптин-старший в ответ промолчал, даже не шелохнулся, но взгляд его оставался твердым и ясным.
Сергей перевел взгляд на ожидающего его с лошадьми Горбунова.
— Езжайте, Юрий Алексеевич! — крикнул Сергей. — Я с вами не поеду.
— Не слышу? — взволнованно крикнул в ответ майор Горбунов.
— Здесь остаюсь, — прижав к себе княжну, пояснил Сергей и, чтобы не тянуть время, вынул одной рукой из кармана штрих-кодер и нажал «Сохранить».
За доли секунды, в момент отработки штрих-кодером команды, Сергей почувствовал, что угадал, что, слава богу, правильно сделал, что поверил: его боковое зрение успело зафиксировать исчезновение Коптина-старшего, последовавшее сразу после нажатия кнопки «Сохранить».
Его воплощенное в жизнь, сохраненное и закрепленное штрих-кодером решение остаться здесь навсегда делало невозможным появление Коптина-старшего в качестве гостя из далекого будущего: там, в этом далеком будущем, Сергея Коптина теперь уж никогда не будет.
Как бы ни сложилась его судьба с Ладой Мелентьевной, он проживет отныне в этой эпохе все дни, отпущенные ему судьбой, здесь же состарится, здесь и умрет.
Да, он здесь остался. Перебежчик. Невозвращенец.
Таким не мстят, но таких и не спасают.
Его судьба теперь в руках у Бога.
Ну вот и надейся на Бога. А сам не плошай.
Сильно размахнувшись, Сергей кинул штрих-кодер в глубокий нетронутый сугроб, туда, где еще три секунды назад стоял его старший темпоральный клон, Сергей Ильич Коптин.
Конец. Нет и не будет возврата! Он обнял за плечи княжну и махнул Горбунову рукой: «Прощай!»
* * *
Через десять минут ни одной живой души возле терема не было.Проводив взглядом скрывшихся в тереме Сережу Коптина с княжной, Горбунов повернулся к терему спиной, потрепал по холке коня бросившего его друга, сел и не спеша тронулся назад, к хронотопу, — по той же дороге, по которой они полчаса назад приехали сюда вдвоем.
Конь Коптина тоже пошел с ними, слегка отставая, покачивая головой в такт своим мыслям. Над дорогой бесшумно кружили белые хлопья.
В душе Горбунова не было ни малейшего зла на Сергея.
Останавливать его, устраивать задержание, захват, применять оружие он был не вправе. Он должен был воспринять поступок напарника просто как происшествие и, вернувшись назад, в настоящее, подробно доложить о случившемся.
Зла не было, а вот досада была.
Ведь молодых себе в команду в хроноразведке подбирают, бывает, годами, и уж тем более напарников. Горбунов, найдя Коптина, сильно рассчитывал на него. В нем, в молодом, было нечто, как говорится… Чувствовалось!
Горбунов ощущал, что с уходом Коптина он потерял что-то заметное и плохо заменимое. Многое интересное проплывет теперь мимо него, Горбунова, о многом он уже никогда не узнает.
И верно, откуда ему узнать теперь, что сложись ситуация совершенно иначе: «Я буду помнить тебя всю жизнь», — и он, Юрий Алексеевич Горбунов, остался бы без ноги?
Загадка, которую не разгадать, — теперь ее нет, и она не появится.
Теперь он при ногах, но без загадки.
Конечно, того, что обе ноги у него целы из-за ухода Сергея, он не ценил, не подозревая даже, что могло бы выйти иначе, но вот то, что с уходом Коптина он остался без множества загадок, — это Горбунов интуитивно чувствовал.
Да, без загадок тоже очень трудно жить — почти как без ног.
Хотя, конечно, людям свойственно создавать загадки и проблемы на ровном месте, из ничего, романтизировать простые ситуации: вы вспомните, как часто взгляды некоторых окружающих казались вам многообещающими, а скрип кладбищенских сосен на ветру — унылым и зловещим?
В истории с ногой тоже, конечно, не было ничего особенного. Все объяснялось тем, что княжна в песцах, Лада Мелентьевна, обладала даром целительства, унаследованным ею от предков. Этот дар передался и дальше: в каждом втором-третьем поколении потомков Сергея и Лады Коптиных появлялся мальчик, наделенный необычным, выдающимся даром целительства, и сведения об этом осели в сухих строчках исторических документов.
Возможно, врачи от Бога в роду Коптиных рождались и чаще, еще более вероятно, что среди таковых были и представительницы женского пола. Но чисто поверхностный архивный поиск указывал на Константина Васильевича Коптина, «чудного врачевателя», а заодно и воеводу Галича с Даниловым в 1624 году, Якова Сергеевича Коптина, пожалованного тремя поместьями Петром Первым за «честную службу и лекарское искусство», Ивана Федоровича Коптинова, предводителя мезенского дворянства в 1767 году, не гнушавшегося лечить даже крепостных, Коптилова Романа Мироновича, активного участника польской кампании, одного из первых кавалеров ордена Владимира, награжденного в 1831 году «за геройство в бою и многотрудные врачевания», Коптина Вячеслава Анатольевича, ассистента известного физиолога И. П. Павлова в 1912 году, и, наконец, на Валерия Андреевича Коптина, зам. начальника отделения гнойной хирургии Кологривской горбольницы № 35, спасшего в 1959 году школьнику девятого класса Горбунову Ю. А. ногу. Тот, играя в футбол на сельской строительной площадке, пропорол ступню сразу в трех местах; начало заражения в сельской больнице прозевали. Не попади он затем по воле случая в руки Коптина, гангрены и ампутации было бы не избежать.
Но это было в мире, бывшем изначально основным и ставшим теперь основным для всех снова.
В параллельном мире — штрих-код 1-09-221-34(519)-18-43-97, — который Коптин создал, не решившись остаться с княжной, смалодушничав, Лада Мелентьевна, пообещав помнить Сергея всю жизнь, сдержала свое слово и помнила его все отпущенные ей в этом мире полгода.
Через четыре месяца после расставания с Сергеем она постриглась в женский монастырь на границе с Литвой, недалеко от Смоленска, уехав подальше от родных мест, напоминавших ей о возможном, но не сбывшемся. Монастырь через два месяца подвергся разбойному пограничному набегу, и жизнь Лады на девятнадцатом году была оборвана литовской саблей.
Понятно, что Валерию Андреевичу Коптину, зам. начальника отделения гнойной хирургии Кологривской горбольницы № 35, не суждено было появиться на свет, а дежуривший в его отсутствие в нашем мире врач первой категории Александр Наумович Гольдин не смог справиться с флегмоной, и школьник Горбунов лишился ноги.
Всего этого Горбунов уже никогда не узнает, ведь если не стало загадки, то и разгадке родиться не суждено.
Подъехав к точке спешивания, Горбунов отпустил лошадей, которые самоходом пошли домой, к деревеньке, что лежала в версте отсюда, — там лошади были полтора часа назад арендованы Горбуновым и Коптиным до вечера за цену, превышающую втрое их стоимость.
Подходя к хронотопу, Горбунов вдруг увидел зайца. Заяц был молодой, родившийся этим летом и посему мало еще соображающий в жизни российской средневековой глубинки.
Заяц сидел на твердом, уплотненном ветрами насте и, не обращая ни малейшего внимания на приближающегося Горбунова, шмыгал носом, словно что-то вынюхивая в свежем морозном воздухе.
Проходя мимо наглого юного зайца на расстоянии метра, Горбунов остановился, слегка повернулся и, неожиданно для самого себя, совершенно беспочвенно дал зайцу по жопе ногой, да так, что тот, пролетев метров пятнадцать, сделал в полете пять сальто-мортале, а потом, приземлившись на четыре лапы и задницу, сломя голову понесся в лес с такой скоростью, будто там, в лесу, бесплатно раздавали министерские портфели.
Горбунов, испугавшийся происшедшего еще больше зайца, выхватил штрих-кодер… Последствия поступка, слава богу, оказались совершенно пустяковые: самое значительное из них состояло в том, что через 417 лет, в 2001 году, в сентябре, какой-то там капитан Аверьянов Н. Н. получит внеочередное звание подполковника, перескочив майора.
Всего-то! Горбунов нажал «Сохранить»: наглого зайца, из-за которого у него в душе чуть-чуть все не оборвалось, видеть больше не хотелось. Да хрен с ним, пусть там какой-то Аверьянов станет подполковником, минуя майора! Насрать.
Задраившись и запустив программу предстартовой подготовки, Горбунов, конечно, все же задумался, как может случиться такое? Тут, при Иване Грозном, дашь зайцу по жопе ногой, а кто-то там через четыреста с гаком лет станет не по порядку майором, а сразу вдруг подполковником.
Ведь это странно, согласитесь. А если ты сам майор, то еще и обидно до ужаса. Конечно, Горбунов не знал, не мог знать, что эта история еще всплывет в его жизни, и сын этого самого капитана-майора-подполковника, Алексей Аверьянов, быстро объяснит ему, в чем тут дело. Но это еще будет. А будущее знать, в общем-то, запрещено.
Горбунов вздохнул, пожал плечами и стартовал в направлении дома…
«Ты зайцу здесь ногой по жопе, а он там — сразу подполковник», — крутилось неотступно в голове.
* * *
Быстро смеркалось.Ватная тишина вновь накрыла Берендеево — огромные вековые ели и узорчатый княжеский терем с небольшими окошками, едва заметно залитыми изнутри теплым оранжевым светом лучин и светильника в княжеской горнице.
Сверху, с небес, опускалась новая зимняя ночь.
Падал пушистый снег.
Ни души. Только в густом ельнике, среди заснеженных веток, не видимый ни с дороги, ни со двора терема, в метре над снегом висел небольшой поросенок цвета спелого абрикоса: Сергей забыл выключить штрих-кодер.
Снег шел сквозь поросенка, хлопья не встречали никакого сопротивления.
Будучи чистой видимостью, интерфейсом структуры искусственного интеллекта штрих-кодера, поросенок, конечно, не испытывал ни холода, ни печали.
Он был лишь зримым образом, искусно отражавшим чужие, не видимые посторонним глазом состояния.
Мир пришел к своему давнему исходнику, выкинув из своей истории все, что было однозначно связано с Коптиным, с тем, сбежавшим в юности от любви.
Исчезли все его дела, операции, в которых участвовал он, учения, отпуска, награды, дальние командировки, исчезли нескончаемые маневры перед лицом бесконечных кадровых перестановок и бестолковки идущих по кругу реформ. Исчезли все напряженные дни и то неудачное утро, испортившее Аверьянову отпуск и наградившее его настоящим штрих-кодером, но очень расплывчатой целью.
Все вернулось на круги своя: Олена безмятежно спала через стенку от Коли и Алексея, пираты беспрепятственно подходили к Фату-Хиву: никакие неприятности не ожидали их там.
Не состоялась удачная высадка викингов в бухте Оленьего Холма, и девочки с Тверской остались на исходных при своих, Ахсину-х не стала матерью-создательницей мощного племени скриварягов, а Аверьянка снова, по-прежнему называется Америкой в честь мореплавателя-исследователя Америго Веспуччи, который, видимо, первым из европейцев понял, что открытая Колумбом земля является Новым Светом, новым континентом.
В России хэдбол исчез, как будто его и не было; исполнительные ветви опять, как и прежде, стали совершенно безнаказанно вытворять все, что им вздумается; американские же историки не знают Болванки, древнего кровожадного бога аборигенов Ньюфаундленда и мыса Код.
И хоть Торхадд Мельдун, сын Вулкана, успешно вернулся до своiх пiд Киiв — что он неизменно делал во всех параллельных мирах, — башням-«близнецам» в Нью-Йорке уже не суждено было устоять, и 11 сентября 2001 года мир содрогнулся от изуверской беспредельщины, оказавшейся гораздо тупее и безжалостнее глуповатого, немного дурашливого Зла параллельного мира, выстроенного при посильном участии капитана Аверьянова.
Все исчезло! Рухнуло, очистило за собой ячейки оперативной памяти, заархивировавшись лишь в небольших и невзрачных кристаллах в качестве параллельного мира, с присвоенным ему отдельным штрих-кодом.
Пропал тщательно созданный мир, исчез, будто и не существовал на свете!
Что ж? Такова жизнь!
Ведь тьме, пришедшей со Средиземного моря, реально по уху, какой тут мир калошей накрывать.
* * *
Снег перестал сыпать, прояснилось.В небе замигали колючки звезд, начавших обмен очередными сплетнями.
Божий мир, щурясь звездами-сплетницами, натянул на себя с головой одеяло тьмы и погрузился в тихо похрустывающее от ночного мороза забытье.
Все вокруг терема оцепенело до утра во временном ночном безвременье.
Поросенок, скрытый еловыми лапами, был неподвижен, если не считать, что один раз, как показалось, из его голографически голубого глаза выкатилась и упала на снег, не оставляя следа, прозрачная голографическая слеза.
Поросенок висел меж еловых ветвей не издавая ни звука, хотя его говорящее сердце ярко светилось, пульсируя.