Страница:
— Чего? — спросил Алексей, вдруг сильно заинтересовавшись.
— У вас, ни у кого из вас… нет счастья! — ответила Олена и разрыдалась.
— В Америке ты еще не была… — сухо сказал Алексей и, захлопнув заднюю дверь, не оборачиваясь, пошел, уселся на свое место — водителя. — Тебя бы в Штаты бы…
Олену трясло от рыданий.
— Скажите сразу, что с нами будет?
— Ничего плохого с вами не будет. Слетаем на пару дней, киносъемка там… скрытой камерой как бы, тьфу! Поработаем, все получат премиальные. Хорошие деньги, уверяю вас. И лично в руки — вам, а не «дяде», я договорился. Будете довольны, обещаю.
— Мужики-то хоть культурные, интеллигентные?
— Нет. Врать не буду. Такие артисты — ой-ой-ой…
— Известные?
— Нет. Неизвестные. Никому не известные, кроме меня. Но в отношении всего остального вполне ничего, солидные — у некоторых морда даже в зеркале не поместится… Уши на рамку придутся. Шкафы, одним словом. Серьезные. Хорошие ребята. Вам понравятся.
По женской толпе прошел облегченный шорох:
— Не импотенты, значит…
— И не голубые! Ведь пидоры, они либо заслуженные, либо народные, либо депутаты…
— Верно, девочки, педераст, он всегда в люди выбьется.
— А эти — все неизвестные… Значит, нормальные мужики.
— Вы нас в пансионат везете?
— Нет. Отдыхать будете в комфортных шатрах.
— Вы нас за город, в качестве культурной программы, на закрытие какой-то конференции сняли, так ведь?
— Нет, не так. Никакого закрытия. Скорее открытие.
— А куда?
— На море. На побережье.
— Вот это да!
— А поточнее — куда?
— В Америку.
Какая-то девица присвистнула, воцарилась тишина.
— У нас же паспортов почти ни у кого нет… Мы ж с Украины большинство, часть из Молдавии…
— А загранпаспорта с собой вообще ни у кого нет…
Это был острый момент, и Аверьянов задумался. Сказать, что он их всех вывезет в Америку десятого века без всяких паспортов, означало признаться в привычке действовать нелегальными методами, если не сказать, что в торговле живым товаром… Что это за вывоз без паспортов? Подпольная торговля живым товаром? Разумеется, первая же мысль, которая их посетит, — как им потом возвращаться оттуда, куда он их без паспорта доставит? Как? При первой же попытке выезда назад встанет вопрос о нелегальном въезде. То есть такая поездочка — это заведомо дорога в один конец. Такой сюжет всем известен: выжмут как губку, используют на все сто и в бетон через год-другой закатают. Нет-нет! Признаться, что он увозит за кордон без всяких документов, — все равно что признаться в том, что он намерен их продать в рабство либо, использовав, убить.
Конечно, можно наплести, что он про документы не подумал как-то, что он этого обстоятельства не учел… «Садитесь, девочки, пока что вот посидите на лавочках, а я подумаю и чего-нибудь решу». Сказать такое означало бы косвенно подтвердить, расписаться всеми копытами и рогами в том, что все делалось как обычно, в режиме «не починим, так сломаем». А такое признание — потеря авторитета, сразу и навечно.
Времени на решение — секунда.
«Аверьянов, секунда пошла!» — скомандовал он сам себе, сжимая кулак до хруста.
— А паспорта-то вам зачем, в «Америку» ехать? — удивился Николай вслух. — «Америка» — это же на Оленьем Холме! Бывший цековский заказник. Неужели не слышали? А Барвиха, Соколиная гора, Горки-7 — знаете? Слышали! Ну, хорошо. Бочаров Ручей тоже, наверное, знаете? Под Сочи. Недалеко от «Красной поляны». Крыша еще там четырехскатная… Ну, а «Америку», ну, не вспомнили? Олений Холм? Ну?
— Ну… — нерешительно повторила одна из девиц.
— Баранки гну! В общем, я сейчас на сорок минут отлучусь за автобусом как бы… А вы все стойте здесь: не драться, не митинговать, и прохожих не задевайте… Любуйтесь Пушкиным, дышите воздухом…
«Забавно устроена психика, — подумал Николай ища взглядом, где припарковался “линкольн”. — Я не сказал им самого главного — где находится эта самая “Америка”… Но выплеснул корыто не идущих к делу фактов уверенным тоном. И сошло! Пипл схавал, как теперь говорят. Вот так нас всех и дурят — как котят».
— В Коломенское, к загсу! — скомандовал он, захлопывая дверцу белоснежного «линкольна».
Девочки явно были в отгуле, не на работе: если проезжающая тачка притормаживала, ей тут же одна из девиц давала отмашку: «Сыпь дальше!»
— Это не митинг! — сказал Очуркин, пожимая плечами. — Плакатов нет, протестов нет, никто за жизнь не булькает.
— А может, это голодовка? — предположил Свистаков.
— А Пушкин-то при чем?
— Ну как «при чем»? Сто лет стоит: не жрет, но вдохновляет!
— Давай в ФСБ, дежурному по городу, позвоним?
— Зачем?
— Я не знаю. Ну вроде мы не спим с тобой, а? Да и время быстрее пойдет, минут на сорок ругани будет: чего звонишь, от дела отрываешь, то да се…
— Да ведь действительно звонить-то нечего! Пушкин с шалашовками — сочетание хорошее. Ведь он — чугун, делай что хочешь. Они тоже на все согласны, никакого протеста — ни от него, ни от них! Все хорошо.
— Да не совсем: Пушкин дело портит.
— Согласен. Чем-то он раздражает.
— Известно чем! Вон, пиво «Бочкарев» — зеленые грибочки, «Макдоналдс» — желто-красный, а он чего здесь, черный, встал?
— А он стоит и думает: куда двинуть? По пиву? По бигмаку?
— На кладбище ему, вот куда двинуть! Памятник? На кладбище! Черный? На кладбище!
— А он стоит!
Водители двух автомобилей свадебного кортежа выполнили задание Аверьянова на все сто.
Возле люка хронотопа высились горы оборудования — вплоть до походного бара, дизайн-бассейна с фиброфонтаном, всепогодного караоке-ревербера, цветовизговального компакт-комплекса, инфратусовочной широкополосной жиротрясины с режимом повальной турбонаддувки и девичьей истерики.
Штатовский, японский и южнокорейский бензогенераторы форсированной тяги, укомплектованные УПСами горячего резервирования, были готовы поддерживать веселье сутками напролет.
Были и складные сооружения: ресторанный зал, закусочная, тусовочная, флиртовочная, качельная, гамачная, дансинг-бухальная, завиральный бизнес-салон, рэповая, стэповая, попсовая, дозаправочная, дамская комната с мужским входом без выхода и отсек окончательной нарезки для мужчин — с тремя унитазами и одним надувным корытом.
Что же касается пирамид из ящиков и коробок с закуской и выпивкой, то тут и говорить не о чем: получив полный список-реестр на шести листах мелким шрифтом, Николай почувствовал только одно: чувство гордости за обыкновенных людей, обходящихся в быту водкой и чипсами, но одновременно с этим имеющими врожденный талант к утонченно-расточительному гурманству.
— Пойдет? — спросили водилы.
— Годится! — кивнул Аверьянов и с удовольствием рассчитался. — Спасибо, братцы, молодцы! Теперь бы это все загрузить вон в люк только…
— Ага! — кивнули водилы и, распахнув двери своих лимузинов, скомандовали грузчикам, одетым в одинаковую униформу — оранжевые комбезы с надписью «Ухнем!» на спине.
— Подальше грузите и покомпактнее, туда к стенке, вплотную и до потолка, — скомандовал грузчикам Аверьянов и, повернувшись к водителям, дал разъяснение в отношении дальнейшего: — Как они погрузят все, я исчезну на пять минут, а потом все по плану пойдет — жених-невеста, гости, церковь, ресторан…
— Дела-а! — сказал водила «линкольна». — Вот мы его сейчас ждать будем, да? А на Пушкинской его вот точно так же двести девок ждут — поняли?
— Каких девок?
— Обычных проституток.
— Он их на свадьбу, что ли, собрал?
— Наверное, — пожал плечами водила «линкольна». — А на что же еще? А вот сейчас ментуру спросим. — Он указал на подходивших к ним сержанта с лейтенантом. — Скажите-ка, вот как, по-вашему, вот мы стоим, размышляем, решить не можем — где проститутки могут быть нужны в массовом количестве? Сотнями?
— На телевидении, конечно, — ответил лейтенант с ходу.
— Вот голова! — восхитилось шоферье. — Сто пудов Интел инсайда!
— А что случилось? — поинтересовался сержант.
— Да вот, друг, ну, тот, что только что растаял в яйце-то металлическом. Он на Пушкинской стадо такое — две сотни девок собрал!
— Так это ж киносъемка! — пояснил лейтенант.
— Что, правда, что ли?
— Правда или нет — это не наше дело. Наше дело, чтоб тишина была.
— И чтоб в кармане шуршало, — добавил сержант.
— Молчи побольше, мой совет, — сухо посоветовал сержанту лейтенант.
— Да я молчу! — настороженно открестился водитель «линкольна», приняв замечание на свой счет. — Если клиент платит, мне абсолютно все равно, что он, кто он и зачем. Это ваше дело — дознание, этапирование… Я не вмешиваюсь! По мне — хоть коммунизм, хоть пофигизм, хоть телевидение тут строй, — мне наплевать, строй на здоровье — салон мне не пачкай, вот и все. И я не против, я всегда за. А скажешь: «нет», я буду — против. Такой же человек, как все! И совершенно я тут ни при чем!
Сразу за памятником Пушкину возникла огромная, светящаяся зеленым возврат-луковица, внутри которой начало возникать металлическое, играющее всеми цветами радуги яйцо, размером с железнодорожный вагон.
— Вот теперь звони в ФСБ, дежурному. Нашим не звони. Наши не оценят. Все! Теперь — пора! Вот она, тема для беседы с контрразведкой!.. Настал час!
Проявляясь и материализуясь, яйцо нежно распихивало людей, находившихся на месте его возникновения.
— Представься, не забудь!
— Дежурный? Младший лейтенант Очуркин, площадь Пушкина…
Свистаков грубо дернул Очуркина за рукав, привлекая внимание к себе.
— Ну что?.. Простите, это я не вам, товарищ дежурный…
— Меня, меня назвать забыл!.. — указал на себя Свистаков.
— Извините, это напарник меня отвлек. Говорит, что я его назвать забыл… Да трезвый я, конечно! Очуркин… Младший лейтенант.
— И старший лейтенант Свистаков!
— И Свистаков, да, это верно… Вот, рядом со мной стоит. Почему я, младший, звоню, а не он, старший по званию, звонит? Потому что он наблюдает, а я докладываю… Он наблюдательнее, а я объясняю доходчивее — все говорят. Так что для пользы дела. Суть? Согласен говорить суть только по делу! Есть! Это правильно. По делу: здесь, у Пушкина, путаны собрались, еще час назад, даже больше. А теперь еще и яйцо появилось. Тут же, у Пушкина!.. Нет, вы не ослышались. Путаны собрались у Пушкина, но просто так, без митинга и без плакатов. Стояли без протестов, ничего не делали. И тут мы глядим, со Свистаковым, оба, — у Пушкина яйцо растет, людей расталкивает! В зеленой луковице. О, путаны все к яйцу бросились! Это прямо сейчас происходит. Как по команде. Садятся. Нет, Пушкин стоит, не шелохнется. Ну, памятник, что ему? Все, сели! Яйцо закрылось, красным луком заросло… Растаяло, товарищ дежурный! Нету, все! Ни путан, ни яйца. Пушкин? Пушкин остался. Что делает? Ну, думает, как будто. Или стихи сочиняет. Я не знаю. Понял, придет машина. Понял! Для маскировки «психоперевозка» на борту написано. Дождусь, конечно. Очуркин, младший лейтенант. И старший лейтенант Свистаков. Он тоже дождется. Понял! Ждем. Хорошо. Да нас сразу видно! Напротив Пушкина мы, оба в форме. Да не в хорошей форме, а в милицейской! В обычной форме… У меня форма хорошая. Потому что новая, а у Свистакова майонезом залита, еще весной. Так и не отошло до сих пор до конца. Хорошо, буду говорить непрерывно с вами, пока не приедут. Какую песню знаю? Много знаю. А на ум только «Нас не догонят» лезет. Знаете, старая песня «Тату»? Да мы стоим, стоим на месте, не волнуйтесь! «Небо уронит ночь на ладони! Нас не догонят, нас не догонят!» Есть заткнуться!
Воздух был настолько прозрачен и чист, что у всех прибывших возникла вдруг одна и та же мысль о том, что воздух в этих краях просто отсутствует.
Они стояли на самой вершине холма — двести девиц и Коля Аверьянов.
Спокойный ветер с моря гладил девушек по головам и шевелил рукава блузок, подолы юбок, воротники, словно пытаясь на ощупь понять, из чего же она у них сшита, эта одежда.
— Да! Вот это да…
— О, Господи!
— Хорошо-то как…
— И даже сказать нечего.
— Сто лет на море не была, девочки.
— А я вообще не была на море никогда. Первый раз его вижу, — сказала белокурая девушка, уже не первой юности, лет двадцати пяти.
Коля повернулся к ней, но, увидев в глазах ее слезы, промолчал.
Первый раз за последние дни он вдруг почувствовал, что ввязался в историю, масштабов и сложности которой он даже отдаленно себе не представлял. Его приключения в Батыевых временах показались каким-то далеким и глуповатым кинофильмом детства, не имеющим никакого отношения ни к жизни, ни к реальной борьбе в параллельных мирах.
А борьба эта есть, война идет. Она сложна и беспощадна к мельчайшим ошибкам.
И в этой войне мускулатура, точность глаз, умение держать удар, владение рукопашным боем, как и дополнительный патрон, предусмотрительно загнанный в патронник, играют далеко не основную роль — ну вот, например, как грибной дождь, прошедший перед началом армейских учений в масштабе фронта.
Он мало, очень мало узнал у Коптина. Учиться нужно было годы. Мельком он кинул взгляд на штрих-кодер и похолодел: своими художествами в прошлом, здесь, на Оленьем Холме, засылкой свадебной группы на Фату-Хиву он уже наплодил без малого два миллиона параллельных миров. Миры были очень близки к основному — интегральный датчик отклонения сидел практически «на полке», на нуле, но эти 1 976 532 параллельных мира различались в деталях. И пусть детали эти были малозаметны, но все же из этих 1 976 532 миров не было и двух абсолютно одинаковых, строго идентичных.
Самое же страшное было в том, что сейчас, в данный момент, когда они все стояли и не предпринимали ровным счетом ничего, штрих-кодер стремительно накручивал свой счетчик, и новые параллельные миры обильно рождались, сыпались градом.
Краем глаза он скользнул по девушкам. Нет, движения, поступков нет.
Они просто стояли и думали — каждая о своем.
Конечно, это можно объяснить.
Визит в прошлое может изменить будущее, если раздавишь тут, в прошлом, бабочку или жука. Конечно…
Но можно изменить будущее, раздавив здесь, в прошлом, какого-то червя в себе самом, — ведь верно?!
И мир останется таким же, как и был: все цело, ты ни на что не наступил, не уничтожил ничего, не исказил в нем.
Но все-таки мир изменится. Потому что мир легко изменить, параллельные миры рождаются бесшумно, непрерывно.
Ведь мы и без всякой телепортации часто уходим в прошлое. Уходим мысленно в дебри минувших дней и давно происшедших событий, не в силах изменить их, подправить тем самым настоящее. Все знают — это невозможно.
Но это возможно. Возможно в обычной, в реальной жизни. Более того, это происходит всегда и со всеми.
Крути не крути, а прошлое меняет нас — при каждом возвращении к нему.
Как вспомнишь — вздрогнешь. Прошлое — страшная штука. Оно влияет на нас, меняя нашу настоящую, в данный момент идущую жизнь, изменяя действительность порой беспощадно, до ужаса. Вспомните, о чем писал, предупреждал всех Геннадий Шпаликов:
По несчастью или к счастью,
Истина проста:
Никогда не возвращайся
В прежние места.
Даже если пепелище
Выглядит вполне,
Не найти того, что ищешь,
Ни тебе, ни мне.
Путешествие в обратно
Я бы запретил,
И прошу тебя, как брата,
Душу не мути.
Шпаликов предупреждал. Потом повесился.
Прошлое, даже при мысленном путешествии в него, ломает в нас что-то, наступая на бабочек внутри нас, уничтожая тем самым отряды и семейства, виды и подвиды скотов, стервятников и динозавров, в дальнейшем выросших бы из этих червячков и бабочек.
А что-то прошлое и рождает в нас, снова и снова, благодаря чему внезапно вырастают в душе и в сознании леса идей, отчаяний, сомнений, угрызений, надежд и находок.
«Вот попался-то! — Мысленно Николай едва не застонал, вспомнив спокойный и глубокий взгляд Коптина. — Как он меня поймал! Взял теплого, ну как ребенка. И вот сюда. И в печку — головой. А тут такие гуси-лебеди вышли! А кто виноват? Не пил бы из копытца — не стал бы козлом! Сам виноват. Стремнина операции засосала, а это означает — конец. Теперь выплывать и расхлебывать».
Они стояли — двести девиц и Аверьянов. Молча смотрели в океан, думая каждый о своем.
Штрих-кодер бешено отсчитывал штрих-коды новых, рождаемых ежесекундно сотен параллельных миров. Интегральный датчик отклонений уже отлип от «полки», мир значительно менялся — неясно, в какую сторону, но менялся ощутимо.
Ведь все стоящие вокруг него — это, как ни крути, будущие матери. И изменения, происходящие сейчас в их душах, дадут знать о себе в идущих следом поколениях — в тех малышах, которые придут в наш мир попозже. Мир тесен, люди живут в нем по очереди и часто в параллельных, непересекающихся мирах. Единственный Мир, единый для всех, но в котором ни у кого ни с кем нет ни одной общей точки.
С Атлантики дул ветер.
Штрих-коды рождаемых миров мелькали, меняя друг друга так быстро, что слились в полосу, то светлевшую, то темневшую от бешеного темпа раздвоения миров.
— А здорово, девчонки, правда?
— Теперь и подохнуть не жаль.
— А морем совсем не пахнет, — с какой-то непонятной грустью сказала одна.
— Да, это так, — согласился Аверьянов. — Ты была только на Черном море…
— В детстве, — согласилась девушка. — В семь лет. Перед школой. «… Там, где, боже мой, была мама молодая и отец живой…»
— Там пахнут йодистые водоросли, выброшенные на берег, — объяснил Николай, чувствуя, что он говорит, только чтоб не молчать и не думать. — И ты решила, что так пахнет море. Само море. А здесь никаких водорослей нет. Это не Черное море. Это — Атлантический океан. А океаны не пахнут.
— Олений Холм, говоришь? — задумчиво проговорила стоящая рядом девушка из первой отобранной им пары, Варя-Варюха.
— Так называют его местные, — кивнул Николай.
— А кто здесь местные?
— Скрилинги.
Варя помолчала, а потом спросила:
— Где мы?
— В десятом веке. Двадцать девятое августа 985 года. Северо-восточное побережье Америки. В наше время это — США, недалеко от Кенсингтона, штат Миннесота…
— Я чувствовала, что тут что-то не так, — покачала головой Варя. Она была абсолютно серьезна. — Еще на Тверской почувствовала, как тебя увидела: этот мужик заведет, завезет! Я чувствовала, что ты завезешь. Но не знала, как далеко…
— А я далеко завез?
— Дальше некуда.
— Наверное, так надо, Варя.
— Я только и слышу всю жизнь, что «так надо». Только никогда не говорят, кому надо и зачем.
— Я тоже не знаю. Ты не поверишь, но и я тоже понял только, что не знаю зачем и не знаю, как далеко…
— Заехали мы очень далеко.
— Ага.
— И главное, нет уже пути назад.
— Есть, — возразил Коля, указывая на хронотоп. — Я всех могу отвезти назад.
— Нет, назад дороги нет. Ты никого не отвезешь. Не понимаешь? «Назад» — это теперь только вперед.
— «Назад» — это только вперед, — согласился Аверьянов.
Он взял штрих-кодер, слил, слепил, склеил всю эту бездну сотворенных им параллельных миров в один единый основной существующий мир, отключил режим страхующего удвоения и, решив дальше действовать на свой страх и риск, в лоб, не раздваиваясь, нажал на штрих-кодере кнопку «Проверка»…
Только что он закончил двухчасовую инструкцию Вари, Маши и Людмилы — трех девушек, показавшихся ему наиболее толерантными и сообразительными.
Устроить пресс-конференцию для всех прибывших на Олений Холм означало бы утонуть сразу и навеки в шутках, вопросах, требованиях, возмущениях и предложениях.
Он начал с вопросов к себе, задавая их вслух в присутствии девушек.
Какова его цель? Что сам-то он делает и зачем?
Говоря абстрактно, он может сбросить карты в любой момент и вернуть все и вся на исходные рубежи. Сделать это несложно. Для этого достаточно вернуться на берег первобытного океана, где они нахлебались с Алешкой бульончика, и сломать там деревце. Потом нажать на штрих-кодере клавишу, выбирая менюшку «Принять изменения».
Тогда из его жизни будет вычеркнута вся эта история. Не будет утреннего звонка из части, он не поедет в полк, не встретится с Коптиным. А вместо этого они поедут купаться и загорать — он с Оленой и Алешка с Катей. А девушки сами собой окажутся на Тверской, «линкольн» им уже не грозит. И тишина. Все будет, как было изначально.
Стоп-стоп-стоп! Постойте, девушки. Накладка!
Ведь если все останется как было, на исходных, то он не встретит Коптина.
Откуда же возьмется в этом случае штрих-кодер в его руках? Штрих-кодер с менюшкой «Принять изменения»? Штрих-кодер, с помощью которого он уничтожит появление его самого, штрих-кодера?
Вот он опять, все тот же парадокс: следствие, убивающее свою же причину, ребенок, уничтожающий своих родителей задолго до своего собственного рождения!
Но такое может быть, ведь Коптин об этом говорил несколько раз…
Здесь Николай объявил девицам перерыв и задумался.
«Ну конечно — вспомнил! Я знаю сейчас, что нужно сломать там-то и тогда-то такое-то деревце. Полечу сейчас и сломаю его. И ничего страшного не произойдет: в тот же момент штрих-кодер растает в моих руках, словно его и не было, а я забуду о его существовании и обо всем остальном. А все девицы рассредоточатся мигом по своим местам — “эх, вдоль по Питерской, да Тверской-Ямской”…
Я просто стану после этого жить в мире, в котором жизнь будет спокойна — ни этой круговерти, ни приключений, ни перспектив, от которых просто раскалывается голова. Ведь на берег праокеана, где деревце, я попал безо всякого штрих-кодера: Алексей позвал поговорить об Олене. Ага!
Мы все перейдем в бывший мир. Тихий мир, возможно, главный, а может быть, и параллельный данному. Штрих-код — такой-то. И — тишина. И снова отпуск в безмятежность. Безмятег.
Но этот вариант уже мною рассматривался. Я уже отказался от безмятежного мира. Нужно быть последовательным. А это значит идти до конца — раз Коптину удалось втянуть меня в аферу. Втянулся или втянут — значит, играй.
Конечно, интереснее продолжать операцию, осуществлять осмысленное движение, стремиться к цели, а не просто так болтаться по мирам.
Цель есть, она ясна. Обеспечить высадку викингов, но не только, “высадка” — чисто военный термин. Обеспечить их вживание, обеспечить шанс обосноваться, закрепиться на североамериканском континенте. С прицелом на ассимиляцию. Такая задача. Такая игра, если хотите. Закрепить викингов не на простом, а на демографическом плацдарме. Места там много, хватит всем: и викингам, и скрилингам, и индейцам сиу, чероки, черноногим и так далее. Плодитесь, размножайтесь, осваивайте, развивайтесь.
Это новая задача. Не наступательная, не оборонительная, а миротворческая. Такого еще не было. Но тем и интереснее. Задача крайне важная и очень сложная с организационной точки зрения. Принести на крыльях сюда другую жизнь, лучшую.
Испанцы припрутся к шапочному разбору. Это и есть война культур.
Что ни говори, викинги нам ближе всех, — они же наши предки? Так как же не порадеть им мне, их прямому потомку?»
Объяснив самому себе свою роль и стремления, Аверьянов снова взялся за девиц.
Конечно, объяснить им все было сложно, пришлось их покатать на хронотопе и в юрский период, и в мир их собственного детства. Увидеть саму себя, идущую с букетом в первый класс, — конечно, это убеждает. Папа, мама, одноклассники, Клавдия Петровна — учительница…
В итоге договорились о том, что трое суток после высадки с варягами пробудут все. Кто сможет и захочет пробыть месяц — крупная премия.
А дальше выбор. Или назад, к памятнику Пушкину, — спустя пять минут после старта, либо домой — по месту прописки. Желающие могут остаться, слетав в командировку и забрав сюда, в десятый век, близких. У многих девушек были уже дети и практически у всех были живы родители.
Возможны и другие варианты. Запрет один: для обитателей прошлого в будущее хода нет. Викингов нельзя переносить в двадцать первый век. Хватит проблем с Оленой. Опекать полтора-два десятка викингов в современной Москве не взялась бы и рота хроноразведчиков.
Таким образом, этот вопрос — вопрос окончательного выбора, вопрос «туда или сюда?» — решается однажды. Раз и навсегда.
— У вас, ни у кого из вас… нет счастья! — ответила Олена и разрыдалась.
— В Америке ты еще не была… — сухо сказал Алексей и, захлопнув заднюю дверь, не оборачиваясь, пошел, уселся на свое место — водителя. — Тебя бы в Штаты бы…
Олену трясло от рыданий.
* * *
— Так, девушки, вас здесь ровно двести душ, — обратился Николай к толпе девиц, собранной им возле памятника А. С. Пушкину за двадцать три ездки вдоль главной улицы страны. — Давайте все ко мне поближе, кричать не хочу. Вставайте полукругом, как на экскурсии. А я вот буду как бы экскурсовод. — Коля сплюнул себе под ноги: — Вот привязалось же это «как бы»!— Скажите сразу, что с нами будет?
— Ничего плохого с вами не будет. Слетаем на пару дней, киносъемка там… скрытой камерой как бы, тьфу! Поработаем, все получат премиальные. Хорошие деньги, уверяю вас. И лично в руки — вам, а не «дяде», я договорился. Будете довольны, обещаю.
— Мужики-то хоть культурные, интеллигентные?
— Нет. Врать не буду. Такие артисты — ой-ой-ой…
— Известные?
— Нет. Неизвестные. Никому не известные, кроме меня. Но в отношении всего остального вполне ничего, солидные — у некоторых морда даже в зеркале не поместится… Уши на рамку придутся. Шкафы, одним словом. Серьезные. Хорошие ребята. Вам понравятся.
По женской толпе прошел облегченный шорох:
— Не импотенты, значит…
— И не голубые! Ведь пидоры, они либо заслуженные, либо народные, либо депутаты…
— Верно, девочки, педераст, он всегда в люди выбьется.
— А эти — все неизвестные… Значит, нормальные мужики.
— Вы нас в пансионат везете?
— Нет. Отдыхать будете в комфортных шатрах.
— Вы нас за город, в качестве культурной программы, на закрытие какой-то конференции сняли, так ведь?
— Нет, не так. Никакого закрытия. Скорее открытие.
— А куда?
— На море. На побережье.
— Вот это да!
— А поточнее — куда?
— В Америку.
Какая-то девица присвистнула, воцарилась тишина.
— У нас же паспортов почти ни у кого нет… Мы ж с Украины большинство, часть из Молдавии…
— А загранпаспорта с собой вообще ни у кого нет…
Это был острый момент, и Аверьянов задумался. Сказать, что он их всех вывезет в Америку десятого века без всяких паспортов, означало признаться в привычке действовать нелегальными методами, если не сказать, что в торговле живым товаром… Что это за вывоз без паспортов? Подпольная торговля живым товаром? Разумеется, первая же мысль, которая их посетит, — как им потом возвращаться оттуда, куда он их без паспорта доставит? Как? При первой же попытке выезда назад встанет вопрос о нелегальном въезде. То есть такая поездочка — это заведомо дорога в один конец. Такой сюжет всем известен: выжмут как губку, используют на все сто и в бетон через год-другой закатают. Нет-нет! Признаться, что он увозит за кордон без всяких документов, — все равно что признаться в том, что он намерен их продать в рабство либо, использовав, убить.
Конечно, можно наплести, что он про документы не подумал как-то, что он этого обстоятельства не учел… «Садитесь, девочки, пока что вот посидите на лавочках, а я подумаю и чего-нибудь решу». Сказать такое означало бы косвенно подтвердить, расписаться всеми копытами и рогами в том, что все делалось как обычно, в режиме «не починим, так сломаем». А такое признание — потеря авторитета, сразу и навечно.
Времени на решение — секунда.
«Аверьянов, секунда пошла!» — скомандовал он сам себе, сжимая кулак до хруста.
— А паспорта-то вам зачем, в «Америку» ехать? — удивился Николай вслух. — «Америка» — это же на Оленьем Холме! Бывший цековский заказник. Неужели не слышали? А Барвиха, Соколиная гора, Горки-7 — знаете? Слышали! Ну, хорошо. Бочаров Ручей тоже, наверное, знаете? Под Сочи. Недалеко от «Красной поляны». Крыша еще там четырехскатная… Ну, а «Америку», ну, не вспомнили? Олений Холм? Ну?
— Ну… — нерешительно повторила одна из девиц.
— Баранки гну! В общем, я сейчас на сорок минут отлучусь за автобусом как бы… А вы все стойте здесь: не драться, не митинговать, и прохожих не задевайте… Любуйтесь Пушкиным, дышите воздухом…
«Забавно устроена психика, — подумал Николай ища взглядом, где припарковался “линкольн”. — Я не сказал им самого главного — где находится эта самая “Америка”… Но выплеснул корыто не идущих к делу фактов уверенным тоном. И сошло! Пипл схавал, как теперь говорят. Вот так нас всех и дурят — как котят».
— В Коломенское, к загсу! — скомандовал он, захлопывая дверцу белоснежного «линкольна».
* * *
Младший лейтенант Очуркин и старший лейтенант Свистаков молча смотрели на небывалое скопление проституток, сбившихся в стаю возле памятника Пушкину.Девочки явно были в отгуле, не на работе: если проезжающая тачка притормаживала, ей тут же одна из девиц давала отмашку: «Сыпь дальше!»
— Это не митинг! — сказал Очуркин, пожимая плечами. — Плакатов нет, протестов нет, никто за жизнь не булькает.
— А может, это голодовка? — предположил Свистаков.
— А Пушкин-то при чем?
— Ну как «при чем»? Сто лет стоит: не жрет, но вдохновляет!
— Давай в ФСБ, дежурному по городу, позвоним?
— Зачем?
— Я не знаю. Ну вроде мы не спим с тобой, а? Да и время быстрее пойдет, минут на сорок ругани будет: чего звонишь, от дела отрываешь, то да се…
— Да ведь действительно звонить-то нечего! Пушкин с шалашовками — сочетание хорошее. Ведь он — чугун, делай что хочешь. Они тоже на все согласны, никакого протеста — ни от него, ни от них! Все хорошо.
— Да не совсем: Пушкин дело портит.
— Согласен. Чем-то он раздражает.
— Известно чем! Вон, пиво «Бочкарев» — зеленые грибочки, «Макдоналдс» — желто-красный, а он чего здесь, черный, встал?
— А он стоит и думает: куда двинуть? По пиву? По бигмаку?
— На кладбище ему, вот куда двинуть! Памятник? На кладбище! Черный? На кладбище!
— А он стоит!
* * *
Хронотоп, целый и невредимый, находился там, где его оставил Николай: у Коломенского загса.Водители двух автомобилей свадебного кортежа выполнили задание Аверьянова на все сто.
Возле люка хронотопа высились горы оборудования — вплоть до походного бара, дизайн-бассейна с фиброфонтаном, всепогодного караоке-ревербера, цветовизговального компакт-комплекса, инфратусовочной широкополосной жиротрясины с режимом повальной турбонаддувки и девичьей истерики.
Штатовский, японский и южнокорейский бензогенераторы форсированной тяги, укомплектованные УПСами горячего резервирования, были готовы поддерживать веселье сутками напролет.
Были и складные сооружения: ресторанный зал, закусочная, тусовочная, флиртовочная, качельная, гамачная, дансинг-бухальная, завиральный бизнес-салон, рэповая, стэповая, попсовая, дозаправочная, дамская комната с мужским входом без выхода и отсек окончательной нарезки для мужчин — с тремя унитазами и одним надувным корытом.
Что же касается пирамид из ящиков и коробок с закуской и выпивкой, то тут и говорить не о чем: получив полный список-реестр на шести листах мелким шрифтом, Николай почувствовал только одно: чувство гордости за обыкновенных людей, обходящихся в быту водкой и чипсами, но одновременно с этим имеющими врожденный талант к утонченно-расточительному гурманству.
— Пойдет? — спросили водилы.
— Годится! — кивнул Аверьянов и с удовольствием рассчитался. — Спасибо, братцы, молодцы! Теперь бы это все загрузить вон в люк только…
— Ага! — кивнули водилы и, распахнув двери своих лимузинов, скомандовали грузчикам, одетым в одинаковую униформу — оранжевые комбезы с надписью «Ухнем!» на спине.
— Подальше грузите и покомпактнее, туда к стенке, вплотную и до потолка, — скомандовал грузчикам Аверьянов и, повернувшись к водителям, дал разъяснение в отношении дальнейшего: — Как они погрузят все, я исчезну на пять минут, а потом все по плану пойдет — жених-невеста, гости, церковь, ресторан…
* * *
Загруженный и задраенный хронотоп окутался розовой старт-луковицей и растаял на глазах.— Дела-а! — сказал водила «линкольна». — Вот мы его сейчас ждать будем, да? А на Пушкинской его вот точно так же двести девок ждут — поняли?
— Каких девок?
— Обычных проституток.
— Он их на свадьбу, что ли, собрал?
— Наверное, — пожал плечами водила «линкольна». — А на что же еще? А вот сейчас ментуру спросим. — Он указал на подходивших к ним сержанта с лейтенантом. — Скажите-ка, вот как, по-вашему, вот мы стоим, размышляем, решить не можем — где проститутки могут быть нужны в массовом количестве? Сотнями?
— На телевидении, конечно, — ответил лейтенант с ходу.
— Вот голова! — восхитилось шоферье. — Сто пудов Интел инсайда!
— А что случилось? — поинтересовался сержант.
— Да вот, друг, ну, тот, что только что растаял в яйце-то металлическом. Он на Пушкинской стадо такое — две сотни девок собрал!
— Так это ж киносъемка! — пояснил лейтенант.
— Что, правда, что ли?
— Правда или нет — это не наше дело. Наше дело, чтоб тишина была.
— И чтоб в кармане шуршало, — добавил сержант.
— Молчи побольше, мой совет, — сухо посоветовал сержанту лейтенант.
— Да я молчу! — настороженно открестился водитель «линкольна», приняв замечание на свой счет. — Если клиент платит, мне абсолютно все равно, что он, кто он и зачем. Это ваше дело — дознание, этапирование… Я не вмешиваюсь! По мне — хоть коммунизм, хоть пофигизм, хоть телевидение тут строй, — мне наплевать, строй на здоровье — салон мне не пачкай, вот и все. И я не против, я всегда за. А скажешь: «нет», я буду — против. Такой же человек, как все! И совершенно я тут ни при чем!
* * *
— Ты смотри, что творится! — Младший лейтенант Очуркин толкнул под локоть старшего лейтенанта Свистакова.Сразу за памятником Пушкину возникла огромная, светящаяся зеленым возврат-луковица, внутри которой начало возникать металлическое, играющее всеми цветами радуги яйцо, размером с железнодорожный вагон.
— Вот теперь звони в ФСБ, дежурному. Нашим не звони. Наши не оценят. Все! Теперь — пора! Вот она, тема для беседы с контрразведкой!.. Настал час!
Проявляясь и материализуясь, яйцо нежно распихивало людей, находившихся на месте его возникновения.
— Представься, не забудь!
— Дежурный? Младший лейтенант Очуркин, площадь Пушкина…
Свистаков грубо дернул Очуркина за рукав, привлекая внимание к себе.
— Ну что?.. Простите, это я не вам, товарищ дежурный…
— Меня, меня назвать забыл!.. — указал на себя Свистаков.
— Извините, это напарник меня отвлек. Говорит, что я его назвать забыл… Да трезвый я, конечно! Очуркин… Младший лейтенант.
— И старший лейтенант Свистаков!
— И Свистаков, да, это верно… Вот, рядом со мной стоит. Почему я, младший, звоню, а не он, старший по званию, звонит? Потому что он наблюдает, а я докладываю… Он наблюдательнее, а я объясняю доходчивее — все говорят. Так что для пользы дела. Суть? Согласен говорить суть только по делу! Есть! Это правильно. По делу: здесь, у Пушкина, путаны собрались, еще час назад, даже больше. А теперь еще и яйцо появилось. Тут же, у Пушкина!.. Нет, вы не ослышались. Путаны собрались у Пушкина, но просто так, без митинга и без плакатов. Стояли без протестов, ничего не делали. И тут мы глядим, со Свистаковым, оба, — у Пушкина яйцо растет, людей расталкивает! В зеленой луковице. О, путаны все к яйцу бросились! Это прямо сейчас происходит. Как по команде. Садятся. Нет, Пушкин стоит, не шелохнется. Ну, памятник, что ему? Все, сели! Яйцо закрылось, красным луком заросло… Растаяло, товарищ дежурный! Нету, все! Ни путан, ни яйца. Пушкин? Пушкин остался. Что делает? Ну, думает, как будто. Или стихи сочиняет. Я не знаю. Понял, придет машина. Понял! Для маскировки «психоперевозка» на борту написано. Дождусь, конечно. Очуркин, младший лейтенант. И старший лейтенант Свистаков. Он тоже дождется. Понял! Ждем. Хорошо. Да нас сразу видно! Напротив Пушкина мы, оба в форме. Да не в хорошей форме, а в милицейской! В обычной форме… У меня форма хорошая. Потому что новая, а у Свистакова майонезом залита, еще весной. Так и не отошло до сих пор до конца. Хорошо, буду говорить непрерывно с вами, пока не приедут. Какую песню знаю? Много знаю. А на ум только «Нас не догонят» лезет. Знаете, старая песня «Тату»? Да мы стоим, стоим на месте, не волнуйтесь! «Небо уронит ночь на ладони! Нас не догонят, нас не догонят!» Есть заткнуться!
* * *
Олений Холм встретил приветливо: утро, яркое солнце, спокойная темно-синяя Атлантика, хоть и без белых барашков, но все-таки покрытая плавными невысокими пригорками зыби, остатками далеких штормов.Воздух был настолько прозрачен и чист, что у всех прибывших возникла вдруг одна и та же мысль о том, что воздух в этих краях просто отсутствует.
Они стояли на самой вершине холма — двести девиц и Коля Аверьянов.
Спокойный ветер с моря гладил девушек по головам и шевелил рукава блузок, подолы юбок, воротники, словно пытаясь на ощупь понять, из чего же она у них сшита, эта одежда.
— Да! Вот это да…
— О, Господи!
— Хорошо-то как…
— И даже сказать нечего.
— Сто лет на море не была, девочки.
— А я вообще не была на море никогда. Первый раз его вижу, — сказала белокурая девушка, уже не первой юности, лет двадцати пяти.
Коля повернулся к ней, но, увидев в глазах ее слезы, промолчал.
Первый раз за последние дни он вдруг почувствовал, что ввязался в историю, масштабов и сложности которой он даже отдаленно себе не представлял. Его приключения в Батыевых временах показались каким-то далеким и глуповатым кинофильмом детства, не имеющим никакого отношения ни к жизни, ни к реальной борьбе в параллельных мирах.
А борьба эта есть, война идет. Она сложна и беспощадна к мельчайшим ошибкам.
И в этой войне мускулатура, точность глаз, умение держать удар, владение рукопашным боем, как и дополнительный патрон, предусмотрительно загнанный в патронник, играют далеко не основную роль — ну вот, например, как грибной дождь, прошедший перед началом армейских учений в масштабе фронта.
Он мало, очень мало узнал у Коптина. Учиться нужно было годы. Мельком он кинул взгляд на штрих-кодер и похолодел: своими художествами в прошлом, здесь, на Оленьем Холме, засылкой свадебной группы на Фату-Хиву он уже наплодил без малого два миллиона параллельных миров. Миры были очень близки к основному — интегральный датчик отклонения сидел практически «на полке», на нуле, но эти 1 976 532 параллельных мира различались в деталях. И пусть детали эти были малозаметны, но все же из этих 1 976 532 миров не было и двух абсолютно одинаковых, строго идентичных.
Самое же страшное было в том, что сейчас, в данный момент, когда они все стояли и не предпринимали ровным счетом ничего, штрих-кодер стремительно накручивал свой счетчик, и новые параллельные миры обильно рождались, сыпались градом.
Краем глаза он скользнул по девушкам. Нет, движения, поступков нет.
Они просто стояли и думали — каждая о своем.
Конечно, это можно объяснить.
Визит в прошлое может изменить будущее, если раздавишь тут, в прошлом, бабочку или жука. Конечно…
Но можно изменить будущее, раздавив здесь, в прошлом, какого-то червя в себе самом, — ведь верно?!
И мир останется таким же, как и был: все цело, ты ни на что не наступил, не уничтожил ничего, не исказил в нем.
Но все-таки мир изменится. Потому что мир легко изменить, параллельные миры рождаются бесшумно, непрерывно.
Ведь мы и без всякой телепортации часто уходим в прошлое. Уходим мысленно в дебри минувших дней и давно происшедших событий, не в силах изменить их, подправить тем самым настоящее. Все знают — это невозможно.
Но это возможно. Возможно в обычной, в реальной жизни. Более того, это происходит всегда и со всеми.
Крути не крути, а прошлое меняет нас — при каждом возвращении к нему.
Как вспомнишь — вздрогнешь. Прошлое — страшная штука. Оно влияет на нас, меняя нашу настоящую, в данный момент идущую жизнь, изменяя действительность порой беспощадно, до ужаса. Вспомните, о чем писал, предупреждал всех Геннадий Шпаликов:
По несчастью или к счастью,
Истина проста:
Никогда не возвращайся
В прежние места.
Даже если пепелище
Выглядит вполне,
Не найти того, что ищешь,
Ни тебе, ни мне.
Путешествие в обратно
Я бы запретил,
И прошу тебя, как брата,
Душу не мути.
Шпаликов предупреждал. Потом повесился.
Прошлое, даже при мысленном путешествии в него, ломает в нас что-то, наступая на бабочек внутри нас, уничтожая тем самым отряды и семейства, виды и подвиды скотов, стервятников и динозавров, в дальнейшем выросших бы из этих червячков и бабочек.
А что-то прошлое и рождает в нас, снова и снова, благодаря чему внезапно вырастают в душе и в сознании леса идей, отчаяний, сомнений, угрызений, надежд и находок.
«Вот попался-то! — Мысленно Николай едва не застонал, вспомнив спокойный и глубокий взгляд Коптина. — Как он меня поймал! Взял теплого, ну как ребенка. И вот сюда. И в печку — головой. А тут такие гуси-лебеди вышли! А кто виноват? Не пил бы из копытца — не стал бы козлом! Сам виноват. Стремнина операции засосала, а это означает — конец. Теперь выплывать и расхлебывать».
Они стояли — двести девиц и Аверьянов. Молча смотрели в океан, думая каждый о своем.
Штрих-кодер бешено отсчитывал штрих-коды новых, рождаемых ежесекундно сотен параллельных миров. Интегральный датчик отклонений уже отлип от «полки», мир значительно менялся — неясно, в какую сторону, но менялся ощутимо.
Ведь все стоящие вокруг него — это, как ни крути, будущие матери. И изменения, происходящие сейчас в их душах, дадут знать о себе в идущих следом поколениях — в тех малышах, которые придут в наш мир попозже. Мир тесен, люди живут в нем по очереди и часто в параллельных, непересекающихся мирах. Единственный Мир, единый для всех, но в котором ни у кого ни с кем нет ни одной общей точки.
С Атлантики дул ветер.
Штрих-коды рождаемых миров мелькали, меняя друг друга так быстро, что слились в полосу, то светлевшую, то темневшую от бешеного темпа раздвоения миров.
— А здорово, девчонки, правда?
— Теперь и подохнуть не жаль.
— А морем совсем не пахнет, — с какой-то непонятной грустью сказала одна.
— Да, это так, — согласился Аверьянов. — Ты была только на Черном море…
— В детстве, — согласилась девушка. — В семь лет. Перед школой. «… Там, где, боже мой, была мама молодая и отец живой…»
— Там пахнут йодистые водоросли, выброшенные на берег, — объяснил Николай, чувствуя, что он говорит, только чтоб не молчать и не думать. — И ты решила, что так пахнет море. Само море. А здесь никаких водорослей нет. Это не Черное море. Это — Атлантический океан. А океаны не пахнут.
— Олений Холм, говоришь? — задумчиво проговорила стоящая рядом девушка из первой отобранной им пары, Варя-Варюха.
— Так называют его местные, — кивнул Николай.
— А кто здесь местные?
— Скрилинги.
Варя помолчала, а потом спросила:
— Где мы?
— В десятом веке. Двадцать девятое августа 985 года. Северо-восточное побережье Америки. В наше время это — США, недалеко от Кенсингтона, штат Миннесота…
— Я чувствовала, что тут что-то не так, — покачала головой Варя. Она была абсолютно серьезна. — Еще на Тверской почувствовала, как тебя увидела: этот мужик заведет, завезет! Я чувствовала, что ты завезешь. Но не знала, как далеко…
— А я далеко завез?
— Дальше некуда.
— Наверное, так надо, Варя.
— Я только и слышу всю жизнь, что «так надо». Только никогда не говорят, кому надо и зачем.
— Я тоже не знаю. Ты не поверишь, но и я тоже понял только, что не знаю зачем и не знаю, как далеко…
— Заехали мы очень далеко.
— Ага.
— И главное, нет уже пути назад.
— Есть, — возразил Коля, указывая на хронотоп. — Я всех могу отвезти назад.
— Нет, назад дороги нет. Ты никого не отвезешь. Не понимаешь? «Назад» — это теперь только вперед.
— «Назад» — это только вперед, — согласился Аверьянов.
Он взял штрих-кодер, слил, слепил, склеил всю эту бездну сотворенных им параллельных миров в один единый основной существующий мир, отключил режим страхующего удвоения и, решив дальше действовать на свой страх и риск, в лоб, не раздваиваясь, нажал на штрих-кодере кнопку «Проверка»…
* * *
Он положил руки на штурвал хронопилота и решил посидеть так минут пять—десять в полном одиночестве и тишине. Нужно было немного прийти в себя.Только что он закончил двухчасовую инструкцию Вари, Маши и Людмилы — трех девушек, показавшихся ему наиболее толерантными и сообразительными.
Устроить пресс-конференцию для всех прибывших на Олений Холм означало бы утонуть сразу и навеки в шутках, вопросах, требованиях, возмущениях и предложениях.
Он начал с вопросов к себе, задавая их вслух в присутствии девушек.
Какова его цель? Что сам-то он делает и зачем?
Говоря абстрактно, он может сбросить карты в любой момент и вернуть все и вся на исходные рубежи. Сделать это несложно. Для этого достаточно вернуться на берег первобытного океана, где они нахлебались с Алешкой бульончика, и сломать там деревце. Потом нажать на штрих-кодере клавишу, выбирая менюшку «Принять изменения».
Тогда из его жизни будет вычеркнута вся эта история. Не будет утреннего звонка из части, он не поедет в полк, не встретится с Коптиным. А вместо этого они поедут купаться и загорать — он с Оленой и Алешка с Катей. А девушки сами собой окажутся на Тверской, «линкольн» им уже не грозит. И тишина. Все будет, как было изначально.
Стоп-стоп-стоп! Постойте, девушки. Накладка!
Ведь если все останется как было, на исходных, то он не встретит Коптина.
Откуда же возьмется в этом случае штрих-кодер в его руках? Штрих-кодер с менюшкой «Принять изменения»? Штрих-кодер, с помощью которого он уничтожит появление его самого, штрих-кодера?
Вот он опять, все тот же парадокс: следствие, убивающее свою же причину, ребенок, уничтожающий своих родителей задолго до своего собственного рождения!
Но такое может быть, ведь Коптин об этом говорил несколько раз…
Здесь Николай объявил девицам перерыв и задумался.
«Ну конечно — вспомнил! Я знаю сейчас, что нужно сломать там-то и тогда-то такое-то деревце. Полечу сейчас и сломаю его. И ничего страшного не произойдет: в тот же момент штрих-кодер растает в моих руках, словно его и не было, а я забуду о его существовании и обо всем остальном. А все девицы рассредоточатся мигом по своим местам — “эх, вдоль по Питерской, да Тверской-Ямской”…
Я просто стану после этого жить в мире, в котором жизнь будет спокойна — ни этой круговерти, ни приключений, ни перспектив, от которых просто раскалывается голова. Ведь на берег праокеана, где деревце, я попал безо всякого штрих-кодера: Алексей позвал поговорить об Олене. Ага!
Мы все перейдем в бывший мир. Тихий мир, возможно, главный, а может быть, и параллельный данному. Штрих-код — такой-то. И — тишина. И снова отпуск в безмятежность. Безмятег.
Но этот вариант уже мною рассматривался. Я уже отказался от безмятежного мира. Нужно быть последовательным. А это значит идти до конца — раз Коптину удалось втянуть меня в аферу. Втянулся или втянут — значит, играй.
Конечно, интереснее продолжать операцию, осуществлять осмысленное движение, стремиться к цели, а не просто так болтаться по мирам.
Цель есть, она ясна. Обеспечить высадку викингов, но не только, “высадка” — чисто военный термин. Обеспечить их вживание, обеспечить шанс обосноваться, закрепиться на североамериканском континенте. С прицелом на ассимиляцию. Такая задача. Такая игра, если хотите. Закрепить викингов не на простом, а на демографическом плацдарме. Места там много, хватит всем: и викингам, и скрилингам, и индейцам сиу, чероки, черноногим и так далее. Плодитесь, размножайтесь, осваивайте, развивайтесь.
Это новая задача. Не наступательная, не оборонительная, а миротворческая. Такого еще не было. Но тем и интереснее. Задача крайне важная и очень сложная с организационной точки зрения. Принести на крыльях сюда другую жизнь, лучшую.
Испанцы припрутся к шапочному разбору. Это и есть война культур.
Что ни говори, викинги нам ближе всех, — они же наши предки? Так как же не порадеть им мне, их прямому потомку?»
Объяснив самому себе свою роль и стремления, Аверьянов снова взялся за девиц.
Конечно, объяснить им все было сложно, пришлось их покатать на хронотопе и в юрский период, и в мир их собственного детства. Увидеть саму себя, идущую с букетом в первый класс, — конечно, это убеждает. Папа, мама, одноклассники, Клавдия Петровна — учительница…
В итоге договорились о том, что трое суток после высадки с варягами пробудут все. Кто сможет и захочет пробыть месяц — крупная премия.
А дальше выбор. Или назад, к памятнику Пушкину, — спустя пять минут после старта, либо домой — по месту прописки. Желающие могут остаться, слетав в командировку и забрав сюда, в десятый век, близких. У многих девушек были уже дети и практически у всех были живы родители.
Возможны и другие варианты. Запрет один: для обитателей прошлого в будущее хода нет. Викингов нельзя переносить в двадцать первый век. Хватит проблем с Оленой. Опекать полтора-два десятка викингов в современной Москве не взялась бы и рота хроноразведчиков.
Таким образом, этот вопрос — вопрос окончательного выбора, вопрос «туда или сюда?» — решается однажды. Раз и навсегда.