Страница:
— С радостью! — подтвердил тост Коля, но лишь пригубил, пояснив: — За начальство по полной нельзя, оно наглеет. Я вообще стараюсь от начальства, от богов, быть подальше. Не мозолю глаза им. Даже забыл, кого там как зовут и кто по какому ведомству. Но ты-то пей, конечно, за Бальдра, к тебе это не относится! — успокоил он Кальва. — Ты ведь в другом департаменте…
— Да, мой покровитель Тюр, однорукий бог победы…
— Однорукий бог победы… — повторил Коля. — Да, что-то в этом есть…
— Богов вообще понять очень сложно, — согласился Кальв. — Вот, например, Видар — бог несчастья, всегда ходит с огромным кожаным башмаком… Почему?
— Почему? — удивился Аверьянов.
— Не знаю, — пожал плечами Кальв. — Он такой вот, вот и все… Да, кстати, твоего повелителя, Бальдра, — бога добра и счастья, убил Хед — слепой бог…
— Это как раз понятно. Бога добра и счастья может убить только слепой. Или безумный…
— Так, Коль, так…
— Это недавно случилось — Бальдра убили?
— Да нет, давно. Потому-то и нет добра, нет счастья…
— Ничего не понимаю! А как же он меня сюда послал, если он убит?
— Смерть — не повод для бездействия. Они же боги. Не люди. Нам их не понять. Он сам-то что говорил по этому поводу, когда тебя сюда посылал?
— А я его и не видел в тот день! — открестился Аверьянов, ничуть не лукавя. — Мне, скажем так, другие, третьи лица это задание в качестве хомута повесили на шею. Обеспечить вам высадку… Ну, то есть поддержать вас, встретить достойно… Впрочем, я об этом не жалею. Занятные вы ребята, с вами не соскучишься.
— О-о-о! — приосанился Кальв. — За нас!
— За вас с радостью! — поднял Коля свою стопку.
Опрокинув стакан «смирновки» и закусив сразу пригоршней маринованных корнишонов, Кальв с гордостью погладил себе густую рыжую бороду, вытирая заодно и руку, мокрую от маринада.
— Ты увидишь, что будет завтра, когда дружины наточат мечи и рассыплются десятками по равнине, от побережья до дальних синих гор…
— Ой-ой-ой, вот этого не надо! — Коля даже взял Кальва за предплечье, чтобы привлечь внимание. — Ни Тору, ни Одину эти дела по душе не придутся. Точно, поверь! Если нужно ребят привести в тонус и заодно выпустить пар, есть способ получше. Футбол. Знаешь?
— Нет.
— Замечательная игра. Смотри: две команды, две дружины. По десять человек. И у тех и у других есть ворота, которые они охраняют. Мы охраняем свои ворота от вас, а вы свои — от нас. Это понятно?
— Чего же проще? — пожал плечами Кальв.
— Второй момент. Мы хотим не только защитить свои ворота, но и забить в чужие, да? Поэтому и вы, и мы берем в свои дружины, принимаем одиннадцатого человека, вратаря, который стережет наши ворота… Твой вратарь охраняет твои ворота, мой вратарь — мои. А остальные десять дружинников иногда нападают на чужие ворота, а иногда обороняют свои — в зависимости от ситуации, от действий противника.
— А чем они воют друг с другом? — вмешался в разговор, заинтересовавшись, один из телохранителей Кальва и тут же осекся, получив гневный взгляд ярла.
— Чем воюют-то, Коль? — спокойно повторил вопрос Кальв, словно реплики дружинника и не было.
— Им на всех судья в начале игры дает один-единственный мяч…
— Один?! — переспросил Кальв.
— Один.
— На всех?
— На всех. На двадцать человек!
— Значит, за него нужно бороться?!
— Точно!
Наступила пауза. Каждый услышавший первый раз об этой божественной игре размышлял, представляя себе ее ход. Фантазия сделала свое дело, и одобрительные реплики посыпались со всех сторон. Аверьянова слушали многие, сидевшие неподалеку.
— Вот игра-то! Всем играм игра!
— Чего?!
— Не слышал, что ли: две дружины по десять воинов, им дают один меч — чтоб прорваться к воротам противника и забить вратаря.
— Да я и без меча вратаря убью, я знаю способ…
— Нет, без меча нельзя, не по правилам!
— Вы не поняли! — поднял руку Николай, пытаясь остановить восторги и прения. — Не меч, а мяч!
Но его не слушали.
— Ты понял, да? Тот встал в воротах. Ты — на него! Он — от тебя! А ворота-то не бросишь! Тебя их сторожить поставили! Только ты приладился ему, стражнику ворот, вделать — ну хоть бы руку-то отрубить, для разогрева, чтоб разговор завязался, — а тут сзади у тебя вдруг меч — хвать! Дерг! Вырвали из рук! И с ним к твоим воротам побежали!
— Да! Игра! В футбол играют настоящие мужчины?! Да, Коль?
Что-либо объяснить этой уже порядком окосевшей публике было безнадежно.
— Трус не играет в футбол! — согласился Аверьянов и решил все разъяснения отложить на более подходящее время.
Забравшись на борт, Бард поставил на палубу-днище корзину, после чего свесился по пояс, протягивая девушкам руки:
— Хватайтесь, девочки. Учителя вам своего покажу.
— А чего он здесь делает?
— Дичает, — ответил Бард, вытягивая сразу и Капочку, и Кумочку. — Он нелюдим. Но ему никто и не нужен. Он один стоит сотни.
Действительно, Торхадд Мельдун сидел именно там, где и предполагал Бард. Глаза его были прикрыты, сон сморил шкипера, привыкшего дремать в любых условиях.
Бард осторожно поставил корзину с провизией между широко раскинутых, полусогнутых ног старика.
— Торхадд! — сказал Бард, положив руки на плечи Капочки и Кумочки. — Мы открыли такую землю! Ты не поверишь! Ты ахнешь, когда рассветет! Ну, просто тут Винланд такой — закачаешься! Тут горы! Леса! Да какие! Дремучие! Реки! Чистейшие! Дичи — немерено! — Обнимая девиц, Бард привлек их к себе.
— И откуда ты все это знаешь? — удивилась Капочка. — Ты ж час назад сюда приплыл?!
— Воображение, девочка, — ответил Бард, сочно целуя ее в щеку. — Фантазия поэта! И тебя тоже! — Бард чмокнул Кумочку. — Чтобы мне, бедному певцу, от Капочки одной не окриветь… Вставай, Торхадд! Выпьем! Как там у вас, у валькирий? Выпьем за варяга, парня разбитного… Торхадд Мельдун! Сын Вулкана!
— А ты знаешь… — Сбросив с плеча руку Барда, Капочка нагнулась к сидящему старику и осторожно приложила руку к его шее, щупая артерию, а затем решительно приподняла старику веко и тут же отпустила. — Умер твой дедушка.
Особо сильный накат приподнял и накренил бак ладьи, и тут же, словно подтверждая слова Капочки, старый шкипер завалился набок, неестественно вывернув руку.
— Торхадд! — Бард схватил старика за запястье и тут же отпустил — ледяное. Он даже успел уже остыть. — Пойдемте, девочки. Сейчас мы его похороним по-царски!
— Корзинку возьми.
— Нет-нет, пусть остается!
Спрыгнув на гальку, Бард оглядел посадку на гальку ахтерштевня. Еще полчаса назад ему одному было бы не под силу отправить корабль в плавание. Но их уже было трое, и прилив как раз подогнал дополнительную «помощь», подняв уровень воды вдоль побережья на локоть с небольшим.
Помогло, конечно, и то, что ладья Сигурда была единственным не зачаленным как следует кораблем.
— А ну, навалимся, девочки!
— А вот не идет… Взяли! — скомандовала Капочка.
— А вот, дубинушка, ухнем! — подхватила Кумочка.
Очень длинная волна, внезапно прикатившая со стороны тьмы, пришедшей, как уже говорилось, со Средиземного моря, вдруг захлестнула всех троих выше колен и, убегая назад, властно поволокла на себе ладью…
— У нас так хоронят только вождей и конунгов, — пояснил Бард. — Тело вместе с его добром кладут на корабль, а потом сжигают или хоронят. Тогда корабль вместе с покойным отправится прямо в Асгард, обитель богов. Сжечь, закопать Сигурд не даст… — Бард опасливо оглянулся в сторону пирующих на Оленьем Холме. — Пускай плывет. В Асгард!
Годинович был жизнелюб и, конечно, знал, чем можно занять рот этой почтенной дамы, чтобы прервать на время ее пространные рассуждения о каком-то неизвестном ему вожде всех времен и народов. Однако, будучи прагматиком, он с отчетливостью осознавал, что, получив после блаженных минут тишины свежую порцию политических тезисов, Ивона Стефановна вновь начнет сначала изрыгать, а затем защищать на новом уровне вдохновения, воодушевленно, со спермой у рта, и он, Хросскель Годинович, может не выдержать, не перенести, а, сложив весла судьбы, отлететь навсегда душою и телом в Валгаллу.
Поэтому, отпросившись в сторонку пописать, Годинович бесхитростно смылся на другой край Оленьего Холма.
Иное дело — ярл Сигурд. Он относился к распространенному типу мужчин, любящих слушать о ладных хозяйствах и крепких хозяевах.
Как лучше построить мощное укрепление? Как организовать приказом сверху жизнь поселения у подножия жилья Повелителя? Как часто следует сечь недовольных? Надо ли выкалывать строптивым сразу оба глаза или лучше по одному, назначая испытательный срок и только затем, выразив сожаление о постигшей при испытании неудаче, лишать упрямца и второго глаза? Как подпереть, чем укрепить вертикаль власти? Из какого камня лучше сложить очаг? Чем утоптать своенравное население и вассалов, придав им четкую слоистость? В какое время года лучше рубить головы — ранней весной, при бескормице, или поздней осенью, когда урожай собран, а основной ход на нерест всех лососевых завершился? Чем гнев Владыки полезен кэрлам? Как из чувства личной ответственности свободных простолюдинов извлечь заметную прибыль для себя и для края? До каких пределов полезна трэлам вера в богов?
Сигурду и в голову бы не взбрело прервать чем бы то ни было поток словоизлияний Ивоны Стефановны Прибамбацкой! Дрожь наслаждения охватывала тело Сигурда после каждой ее тирады о Хозяине и его Хозяйстве. Конечно, подсознательно Сигурд отождествлял себя с ним, с бессмертным другом и вождем всего сущего. С Хозяином.
Поэтому он не заметил, как за спиной ушел его единственный корабль.
Вместе с оружием, утварью, скарбом.
Все, что имел он, — уплыло.
Внимание всех привлекли неожиданно появившиеся на Оленьем Холме две фигуры: девочка лет восьми и старик — ее, видно, дедушка — лет семидесяти с гаком.
Оба были одеты в кожаные накидки, украшенные кисточками разноцветной шерсти.
На шее девочки висели восемь ниток глиняных бус: в каждый глиняный шарик была вставлена крошечная голубая искорка бирюзы, обкатанная прибоем.
На голове у дедушки было шестнадцать перьев, пять из которых давно было пора заменить по причине ветхости и облезлости. Однако каждое перо было слегка подкрашено и явно с некоторым смыслом хитро местами пощипано — что-то это значит, поняли все.
Старик держал на согнутых руках небольшую оленью шкуру, на которой стоял довольно увесистый туесок — литров на пять.
Тишина, начавшая распространяться волной от пришедших, наконец охватила весь холм.
Дождавшись тишины, посланцы местного племени, кивнув друг другу, громко и слаженно запели приветственный гимн, явно вызвавший накладки у лингвистических маяков-переводчиков, затруднившихся в масштабе реального времени разобраться подыскать точные синонимы в староваряжском и русском. Однако общий смысл приветствия был вполне ясен:
Счастье в охоте вместе сидевшим!
Пусть Аварук нам поможет кундать!
Мы открываем Лагосы пришедшим,
Бога вам в Душу, Отца — в вашу Мать!
Спев, старик даже прослезился от нахлынувшего на него чувства. Перенеся туесок на оленьей шкуре на правую руку, старик высвободил левую и смахнул с глаз непрошеные слезы…
— Да вы садитесь! Что вы встали-то?! — засуетились вокруг гостей-парламентеров девицы. — В ногах правды нет!
— В жопе нет ее тоже, — пошутил старец, садясь на предложенный пластиковый табурет и протягивая девицам туесок вместе со шкурой.
Девочка испуганно-восторженно оглянулась на дедушку и звонко засмеялась — как колокольчик.
— А ты вот сюда садись, рядом с дедушкой. Что это вы принесли?
Одна из девушек заглянула в туесок и, увидав в нем «лакомство», именно то, которым положено встречать знатных, богатых, ни в чем не нуждающихся гостей, — сырые оленьи мозги, плавающие в свежей оленьей крови, даже отшатнулась от неожиданности:
— Ну и гадость! Я-то думала — ягоды… Аня, чуть в сторону подайся… Ага!
Широкий взмах — и мозги вместе с кровью полетели в темноту… Через секунду вслед за ними полетел и туесок.
— Оленья шерсть… Не дубленая… Лезет клочьями…
Кусок оленьей шерсти полетел вдогонку мозгам и крови.
Одновременно с этим перед посланцами, онемевшими от такого обращения с их Дарами, выросла груда самых разнообразных угощений.
— Что ж ты такая худенькая-то?
— Дедушка, поди, не кормит?
— Девочки, да они ж пещерные. Они, кроме елочных корней и лягушачьих хвостов, ничего не видали-то из еды. С чего тут разнесет? С такой-то диеты?
— Тетя правду говорит? Деточка, тебя как зовут?
— Ахсину-х.
— Небось ты и сладкого никогда в жизни не пробовала? На вот, попробуй для начала…
Одна из девиц сунула Ахсину-х в руки безе. Ахсину-х испуганно отдернула руки от этого странного двойного «гриба».
— А ты, дедушка, на-ка прими для разгона… Сто пятьдесят, с поправкой-то на возраст. Под осетринку-то… С лимончиком.
— Кость? — спросила Ахсину-х, когда запеченный взбитый белок безе хрустнул у нее на зубах.
— Вроде того, — уклончиво ответили ей, чтобы не вдаваться в подробности.
Дедушка Рахтылькон принял «смирновки», закусил осетринкой горячего копчения, а затем и лимоном. Глаза старца округлились, густые седые брови поползли вверх, сошлись на середине лба и сложились там мохнатой двускатной крышей-домиком над нижележащей частью лица.
Проглотив, практически не жуя, закуску, дедушка Рахтылькон склонил набок голову, словно прислушался к какому-то далекому, едва слышному звуку и, как бы убедившись, что звук этот чист тоном и приятен для слуха, протянул вперед руку с пустым стопарем, отлитым из мутного полупрозрачного пластика.
Ему налили еще сто пятьдесят.
Слегка кивнув — не столько наливающей Ане, сколько налитому стопарю, — дед принял, после чего стал отправлять в рот один за другим кружки нарезанного лимона.
Внимательный наблюдатель мог бы заметить, что каждый очередной кружок с быстротой, почти неуловимой для взгляда, ложился ему на язык, затем мгновенно, с коротким шлепком, плющился о твердое нёбо, после чего засасывался пищеводом дедушки Рахтылькона — с той же неотвратимой безжалостностью, с какой ворота ада засасывают, будем надеяться, души умерших макроэкономистов.
Кружки кончились, дед махнул свободной рукой у себя перед носом, словно отгоняя кого-то, после чего снова вытянул вперед руку с пустым стопарем.
Ему снова налили сто пятьдесят, подставили корзинку с различными сырами.
— А закусить сырком неплохо тоже…
Рахтылькон кивнул и, опрокинув «смирновки», зашевелил в воздухе пальцами, словно обжег их. Выдохнув, он вытащил из корзины благоухающий кусок рокфора и откусил от него знатный кус, как от яблока, мало обращая внимание на голубую плесень, покрывающую и пронизывающую этот сорт сыра, и уж тем более на фольгу обертки.
Через минуту, деликатно отплюнув фольгу в сторону — метров на десять, — дедушки Рахтылькон вновь протянул руку, демонстрируя обществу опустевший стопарь.
— Ну все, последнюю, дед… хватит — нет?
Старик интенсивно замотал головой, отметая на корню предложение налить неполную.
Ему опять налили сто пятьдесят.
Он выпил, попробовал грызть беззубыми деснами пармезан, но, потерпев неудачу, переключился на мягкий вариант крем-сыра «Президент» со специями, который оказалось чрезвычайно удобно вычерпывать из пластикового корыта двумя плотно сложенными пальцами…
Ахсину-х тем временем, покончив уже с третьим безе, старательно облизывала крем с ладоней и запястий обеих рук. Однако эту процедуру ей пришлось прервать: с разных сторон ей уже протягивали не менее интересные, чем безе, вещи: ассорти из фисташкового, бананового и земляничного мороженого, извлеченное из столитрового термоса-холодильника, бокал пепси, бокал «Саян», подносик с зефиром, открытую коробку с шоколадным ассорти от Коркунова, огромный кусок шоколадного торта «Трюфель» и маленькую сувенирную игрушку, представляющую собой зеленого веселого жирафа с малиновым орангутаном на спине.
Жираф, а также ложки для мороженого и торта оказались совершенно несъедобными, все остальное же немедленно пошло в дело.
Все были так поглощены завораживающей картиной виртуозного поедания мороженого одним языком, без помощи рук, что забыли на минуту о дедушке Рахтыльконе, снова протягивающем опустевший стопарь.
— Пить… — сказал дедушка, привлекая к себе внимание.
Кто-то, не желая отрываться от забавного зрелища вылизывания креманки с мастерством, перед которым меркли образы великого Чарли Чаплина, протянул деду банку пива: «Вот, попей, старче», указав попутно на две открытые, но еще не начатые коробки с баночным пивом: «Если одной не хватит».
Осторожно осмотрев и обнюхав банку, дедушка Рахтылькон догадался, что главный секрет этого чуда таится в кольце…
Он осторожно взялся за кольцо и понял, что угадал: кольцо тут же зашипело змеей, обливаясь от злобы белоснежной пенистой слюной…
— А-а-а-а! — заорал Рахтылькон.
Отбросив в ужасе этот страшный, «хранящий змею», гладкий «обрубок палки», старик тут же придал своему лицу выражение полной непричастности к происшедшему, прекрасно осознавая в душе, что за такие проделки старых беззубых койотов жестоко наказывают — в таком вот приличном пещерном обществе, в которое им с внучкой довелось попасть.
— Да что ты испугался-то? — услышал он насмешливый голос сбоку. — Вот так открываешь и пьешь!
— А-ла-ла! — восхищенно зачмокал старик, припадая губами к светлой пене «девятки» — «Балтики крепкой». — А-ла-ла!
Удивленных возгласов была удостоена и Ахсину-х, сумевшая, не проронив ни слова, за двадцать минут съесть абсолютно все съедобное, что предлагалось, и на глазах у окружающих превратиться в девочку-паука: тонкие ручки и ножки, прикрепленные к огромному телу-животу, увенчанному головой с перепачканным шоколадом и кремом лицом и с остекленевшими от обжорства глазами.
«Как бы ей сейчас не лопнуть, — мелькнуло в голове у Аверьянова. — Немедленно надо это прекратить. Немедленно. Только как?!»
— Ой! — крикнул внезапно кто-то, и у Николая все оборвалось внутри.
Он кинул стремительно взгляд туда, куда указывала кричащая Аня.
Там, куда указывала Аня, уже падал, словно подрезанный сзади, седой посланец скрилингов.
Дедушка Рахтылькон хотел, вероятно, показать заморским гостям свой коронный фокус со змеиным глазом, но, как только он начал выпускать змеиное глазное яблоко изо рта, ему, видно, резко поплохело от нахлынувшего артистического вдохновения в совокупности с непомерной ношей «девятой» «Балтики», принятой на грудь. Он закачался.
Аверьянов увидел, как дедушка Рахтылькон был еще в полете, падая навзничь вместе с пластиковым табуретом.
Упал. Конечности конвульсивно задергались. Еще пять секунд, и руки его, скрючившись, сошлись на груди, а ноги, неестественно вытянувшись прямыми палками, внезапно напряглись, а затем ослабли и безвольно замерли.
— Отстегнулся старче, — заметил кто-то.
— Опростал ошейник.
— Да он, гляди, шестьсот водки слопал и пива еще… литра три. Вон, шесть банок пустых валяются.
— А что ж с девчонкой-то?
Толпа расступилась и пропустила Ахсину-х к покойному.
Девочка, не сводя взгляда с дедушки, приложила шоколадно-кремовые пальцы к щекам, еще в большей степени испачканным шоколадом и кремом.
— Как глупо вышло… — вздохнула одна из девиц.
— Так думать надо, кого угощаете, — заметил кто-то из викингов. — Это ж дикие люди! Отсталые. Темные…
— А давайте мы его сейчас поднимем…
— Ничего не надо! — скомандовал Аверьянов. — Подождем, посмотрим, что девочка сделает…
Она отыскала выброшенный кусок оленьего меха, на котором они с дедушкой принесли Подарок пришедшим из-за моря гостям, и накрыла им лицо дедушки.
Она отыскала и пустой туесок, весь перепачканный оленьей кровью, и привязала его на груди к бахроме — украшению праздничной накидки дедушки: чтобы в темноте не потерялся.
От помощи Ахсину-х отказалась.
Дедушка был очень худой, и тащить его было легко.
На плече у Ахсину-х виднелась большая сумка с конфетами, насильно врученная ей «для других», на шее на тонкой цепочке висел зеленый жирафик с малиновым орангутаном на спине.
Девочка довольно быстро двигалась спиной вперед, согнувшись, вцепившись в плечи праздничной накидки дедушки.
Чтобы не думать, не плакать, не чувствовать ничего, Ахсину-х громко пела, глядя вниз, в скользящие под ногами сгустки ночного мха:
Бог земли, верни моего дедушку!
Бог Солнца, верни мне дедушку!
Когда она дотащила труп до черного силуэта леса и скрылась в нем, она успела обратиться с этой же просьбой и ко всем остальным богам: богу Луны, богу воды, богу огня, богу лесов, богу гор, богу надежд, богу удач, богу перемен к лучшему и даже к богу деревьев мессур.
Ее провожали сотни глаз, слезящихся от ночного ветра, дующего не с моря, а, как известно, с берега.
Но он успел сделать только шесть шагов, как подбежавшая к нему сзади Варя дернула его за рукав.
— Николай Николаевич! Там драка, на том конце, уже началась! — сообщила Варя.
— Кто с кем?
— Свои со своими. Ну, спьяну.
— А девки-то куда твои смотрят?
— Не углядели! Зато разняли быстро.
— Понятно. Давай-ка, Варя, вот что… Возьми с собою двух-трех девиц, и дуйте к хронотопу. Под ним стоит канистра-термос, двадцатилитровая. В ней «супец», так сказать. Всем варягам выдайте по сто, скажете — «напиток богов». Эликсир молодости и любви. Я хотел в Москве виагры ящик взять, но виагра, мне сказали, с алкоголем не того… А то, что в канистре, вещь проверенная, натуральный продукт. В нем, правда, такие вот плавают… Ну, как в кефире — бифидобактерии… только покрупнее, с ноготь мой, а то и с детский палец длиной… В темноте разливай-подавай.
— Ага… — Про Варю нельзя было сказать, что она обрадовалась этому заданию.
— Не нравится?
— Не нравится! — подтвердила его догадку Варя. — Многие девушки приняли вашу «съемку скрытой камерой» всерьез. Вон, Катя даже собирается сюда родителей и брата из Николаева выписывать, если Халльвард ее не будет против…
Хотя Аверьянов и не понял, что Варя имела в виду и какая связь между выпиской сюда Катиных родственников с Украины и доисторическим супом из праокеа-на, но подпаивать сексуальным стимулятором пьяных было и ему не по душе. Обстановка требовала. А так — ни за что бы.
— Мне тоже не по душе, согласен. Но дело есть дело. И во-вторых, это ваша работа, в конце-то концов… Ты, в общем, лей мужикам одним. А девки разбегутся, если что не свяжется. — Заметив, что Варя все еще не может решиться, Коля нажал: — Давай, Варя, давай! Родина смотрит на нас.
— Родина смотрит, — вздохнул кто-то за спиной. — Но едва ли видит…
Знакомый голос… Но чей?!
Голос явно имел реальный источник, а не просто порождался биотоками, индуцируемыми полями лингвистических маяков.
Аверьянов стремительно повернулся.
За спиной стоял одетый в теплый фирменный спортивный костюм седой мужчина. Аверьянов цыкнул зубом: достали все ж таки…
— А это кто? — спросила Варя.
— Это Коптин, — сообщил Аверьянов. — Начальник Управления разведтелепортации. По мою душу, видимо…
Коптин молча кивнул, подтверждая, и, повернувшись к Варе, сказал:
— Вы поступайте по своему усмотрению, Варя. Бульоном напоить недолго, да ведь как раз из-за женщин самые жестокие дела и делаются… Впрочем, если что случится плохое, не дай бог, тут есть кому вам помочь. А мы с Николаем Николаевичем покинем вас до завтра.
— Простите, ребята, — поклонился Николай викингам, с которыми пировал. — Служба!
Ассортимент, количество, качество содержимого корзины удовлетворили его.
На одной такой корзине можно было бы продержаться не менее месяца.
Однако в этом не было никакой необходимости, — даже в отсутствие дара богов он дотянул бы до родного фьорда!
Не говоря уж о золотых эйрирах, обнаруженных им в щелях палубы-днища, внутри сарая, возле постели Сигурда, — достаточно только слегка ослабить шпангоутные стяжки палубы — и золото можно будет достать! На это золото в землях Тральвир, по пути, можно купить два амбара провизии… Но он едва ли станет заходить туда. Золото ему пригодится и дома.
— Да, мой покровитель Тюр, однорукий бог победы…
— Однорукий бог победы… — повторил Коля. — Да, что-то в этом есть…
— Богов вообще понять очень сложно, — согласился Кальв. — Вот, например, Видар — бог несчастья, всегда ходит с огромным кожаным башмаком… Почему?
— Почему? — удивился Аверьянов.
— Не знаю, — пожал плечами Кальв. — Он такой вот, вот и все… Да, кстати, твоего повелителя, Бальдра, — бога добра и счастья, убил Хед — слепой бог…
— Это как раз понятно. Бога добра и счастья может убить только слепой. Или безумный…
— Так, Коль, так…
— Это недавно случилось — Бальдра убили?
— Да нет, давно. Потому-то и нет добра, нет счастья…
— Ничего не понимаю! А как же он меня сюда послал, если он убит?
— Смерть — не повод для бездействия. Они же боги. Не люди. Нам их не понять. Он сам-то что говорил по этому поводу, когда тебя сюда посылал?
— А я его и не видел в тот день! — открестился Аверьянов, ничуть не лукавя. — Мне, скажем так, другие, третьи лица это задание в качестве хомута повесили на шею. Обеспечить вам высадку… Ну, то есть поддержать вас, встретить достойно… Впрочем, я об этом не жалею. Занятные вы ребята, с вами не соскучишься.
— О-о-о! — приосанился Кальв. — За нас!
— За вас с радостью! — поднял Коля свою стопку.
Опрокинув стакан «смирновки» и закусив сразу пригоршней маринованных корнишонов, Кальв с гордостью погладил себе густую рыжую бороду, вытирая заодно и руку, мокрую от маринада.
— Ты увидишь, что будет завтра, когда дружины наточат мечи и рассыплются десятками по равнине, от побережья до дальних синих гор…
— Ой-ой-ой, вот этого не надо! — Коля даже взял Кальва за предплечье, чтобы привлечь внимание. — Ни Тору, ни Одину эти дела по душе не придутся. Точно, поверь! Если нужно ребят привести в тонус и заодно выпустить пар, есть способ получше. Футбол. Знаешь?
— Нет.
— Замечательная игра. Смотри: две команды, две дружины. По десять человек. И у тех и у других есть ворота, которые они охраняют. Мы охраняем свои ворота от вас, а вы свои — от нас. Это понятно?
— Чего же проще? — пожал плечами Кальв.
— Второй момент. Мы хотим не только защитить свои ворота, но и забить в чужие, да? Поэтому и вы, и мы берем в свои дружины, принимаем одиннадцатого человека, вратаря, который стережет наши ворота… Твой вратарь охраняет твои ворота, мой вратарь — мои. А остальные десять дружинников иногда нападают на чужие ворота, а иногда обороняют свои — в зависимости от ситуации, от действий противника.
— А чем они воют друг с другом? — вмешался в разговор, заинтересовавшись, один из телохранителей Кальва и тут же осекся, получив гневный взгляд ярла.
— Чем воюют-то, Коль? — спокойно повторил вопрос Кальв, словно реплики дружинника и не было.
— Им на всех судья в начале игры дает один-единственный мяч…
— Один?! — переспросил Кальв.
— Один.
— На всех?
— На всех. На двадцать человек!
— Значит, за него нужно бороться?!
— Точно!
Наступила пауза. Каждый услышавший первый раз об этой божественной игре размышлял, представляя себе ее ход. Фантазия сделала свое дело, и одобрительные реплики посыпались со всех сторон. Аверьянова слушали многие, сидевшие неподалеку.
— Вот игра-то! Всем играм игра!
— Чего?!
— Не слышал, что ли: две дружины по десять воинов, им дают один меч — чтоб прорваться к воротам противника и забить вратаря.
— Да я и без меча вратаря убью, я знаю способ…
— Нет, без меча нельзя, не по правилам!
— Вы не поняли! — поднял руку Николай, пытаясь остановить восторги и прения. — Не меч, а мяч!
Но его не слушали.
— Ты понял, да? Тот встал в воротах. Ты — на него! Он — от тебя! А ворота-то не бросишь! Тебя их сторожить поставили! Только ты приладился ему, стражнику ворот, вделать — ну хоть бы руку-то отрубить, для разогрева, чтоб разговор завязался, — а тут сзади у тебя вдруг меч — хвать! Дерг! Вырвали из рук! И с ним к твоим воротам побежали!
— Да! Игра! В футбол играют настоящие мужчины?! Да, Коль?
Что-либо объяснить этой уже порядком окосевшей публике было безнадежно.
— Трус не играет в футбол! — согласился Аверьянов и решил все разъяснения отложить на более подходящее время.
* * *
Нагрузив огромную корзину провизией и выпивкой, Бард не без помощи двух девиц, Капочки и Кумочки, забрался на борт своей ладьи. Он был уверен, что Торхадд Мельдун, сын Вулкана, все так же сидит, прислонившись к сараю и глядя задумчиво в небо над осенней Атлантикой.Забравшись на борт, Бард поставил на палубу-днище корзину, после чего свесился по пояс, протягивая девушкам руки:
— Хватайтесь, девочки. Учителя вам своего покажу.
— А чего он здесь делает?
— Дичает, — ответил Бард, вытягивая сразу и Капочку, и Кумочку. — Он нелюдим. Но ему никто и не нужен. Он один стоит сотни.
Действительно, Торхадд Мельдун сидел именно там, где и предполагал Бард. Глаза его были прикрыты, сон сморил шкипера, привыкшего дремать в любых условиях.
Бард осторожно поставил корзину с провизией между широко раскинутых, полусогнутых ног старика.
— Торхадд! — сказал Бард, положив руки на плечи Капочки и Кумочки. — Мы открыли такую землю! Ты не поверишь! Ты ахнешь, когда рассветет! Ну, просто тут Винланд такой — закачаешься! Тут горы! Леса! Да какие! Дремучие! Реки! Чистейшие! Дичи — немерено! — Обнимая девиц, Бард привлек их к себе.
— И откуда ты все это знаешь? — удивилась Капочка. — Ты ж час назад сюда приплыл?!
— Воображение, девочка, — ответил Бард, сочно целуя ее в щеку. — Фантазия поэта! И тебя тоже! — Бард чмокнул Кумочку. — Чтобы мне, бедному певцу, от Капочки одной не окриветь… Вставай, Торхадд! Выпьем! Как там у вас, у валькирий? Выпьем за варяга, парня разбитного… Торхадд Мельдун! Сын Вулкана!
— А ты знаешь… — Сбросив с плеча руку Барда, Капочка нагнулась к сидящему старику и осторожно приложила руку к его шее, щупая артерию, а затем решительно приподняла старику веко и тут же отпустила. — Умер твой дедушка.
Особо сильный накат приподнял и накренил бак ладьи, и тут же, словно подтверждая слова Капочки, старый шкипер завалился набок, неестественно вывернув руку.
— Торхадд! — Бард схватил старика за запястье и тут же отпустил — ледяное. Он даже успел уже остыть. — Пойдемте, девочки. Сейчас мы его похороним по-царски!
— Корзинку возьми.
— Нет-нет, пусть остается!
Спрыгнув на гальку, Бард оглядел посадку на гальку ахтерштевня. Еще полчаса назад ему одному было бы не под силу отправить корабль в плавание. Но их уже было трое, и прилив как раз подогнал дополнительную «помощь», подняв уровень воды вдоль побережья на локоть с небольшим.
Помогло, конечно, и то, что ладья Сигурда была единственным не зачаленным как следует кораблем.
— А ну, навалимся, девочки!
— А вот не идет… Взяли! — скомандовала Капочка.
— А вот, дубинушка, ухнем! — подхватила Кумочка.
Очень длинная волна, внезапно прикатившая со стороны тьмы, пришедшей, как уже говорилось, со Средиземного моря, вдруг захлестнула всех троих выше колен и, убегая назад, властно поволокла на себе ладью…
— У нас так хоронят только вождей и конунгов, — пояснил Бард. — Тело вместе с его добром кладут на корабль, а потом сжигают или хоронят. Тогда корабль вместе с покойным отправится прямо в Асгард, обитель богов. Сжечь, закопать Сигурд не даст… — Бард опасливо оглянулся в сторону пирующих на Оленьем Холме. — Пускай плывет. В Асгард!
* * *
Сигурд не заметил исчезновения корабля: его крепко взяла в оборот Ивона Стефановна Прибамбацкая, сманив к своему костру сразу после того, как Хросскель Годинович слинял, не вынеся даже не столько различия в их политических взглядах, сколько саму манеру Прибамбацкой заменять простую и приятную жизнь дебатами на политические темы.Годинович был жизнелюб и, конечно, знал, чем можно занять рот этой почтенной дамы, чтобы прервать на время ее пространные рассуждения о каком-то неизвестном ему вожде всех времен и народов. Однако, будучи прагматиком, он с отчетливостью осознавал, что, получив после блаженных минут тишины свежую порцию политических тезисов, Ивона Стефановна вновь начнет сначала изрыгать, а затем защищать на новом уровне вдохновения, воодушевленно, со спермой у рта, и он, Хросскель Годинович, может не выдержать, не перенести, а, сложив весла судьбы, отлететь навсегда душою и телом в Валгаллу.
Поэтому, отпросившись в сторонку пописать, Годинович бесхитростно смылся на другой край Оленьего Холма.
Иное дело — ярл Сигурд. Он относился к распространенному типу мужчин, любящих слушать о ладных хозяйствах и крепких хозяевах.
Как лучше построить мощное укрепление? Как организовать приказом сверху жизнь поселения у подножия жилья Повелителя? Как часто следует сечь недовольных? Надо ли выкалывать строптивым сразу оба глаза или лучше по одному, назначая испытательный срок и только затем, выразив сожаление о постигшей при испытании неудаче, лишать упрямца и второго глаза? Как подпереть, чем укрепить вертикаль власти? Из какого камня лучше сложить очаг? Чем утоптать своенравное население и вассалов, придав им четкую слоистость? В какое время года лучше рубить головы — ранней весной, при бескормице, или поздней осенью, когда урожай собран, а основной ход на нерест всех лососевых завершился? Чем гнев Владыки полезен кэрлам? Как из чувства личной ответственности свободных простолюдинов извлечь заметную прибыль для себя и для края? До каких пределов полезна трэлам вера в богов?
Сигурду и в голову бы не взбрело прервать чем бы то ни было поток словоизлияний Ивоны Стефановны Прибамбацкой! Дрожь наслаждения охватывала тело Сигурда после каждой ее тирады о Хозяине и его Хозяйстве. Конечно, подсознательно Сигурд отождествлял себя с ним, с бессмертным другом и вождем всего сущего. С Хозяином.
Поэтому он не заметил, как за спиной ушел его единственный корабль.
Вместе с оружием, утварью, скарбом.
Все, что имел он, — уплыло.
* * *
Потерю ладьи не заметили и остальные.Внимание всех привлекли неожиданно появившиеся на Оленьем Холме две фигуры: девочка лет восьми и старик — ее, видно, дедушка — лет семидесяти с гаком.
Оба были одеты в кожаные накидки, украшенные кисточками разноцветной шерсти.
На шее девочки висели восемь ниток глиняных бус: в каждый глиняный шарик была вставлена крошечная голубая искорка бирюзы, обкатанная прибоем.
На голове у дедушки было шестнадцать перьев, пять из которых давно было пора заменить по причине ветхости и облезлости. Однако каждое перо было слегка подкрашено и явно с некоторым смыслом хитро местами пощипано — что-то это значит, поняли все.
Старик держал на согнутых руках небольшую оленью шкуру, на которой стоял довольно увесистый туесок — литров на пять.
Тишина, начавшая распространяться волной от пришедших, наконец охватила весь холм.
Дождавшись тишины, посланцы местного племени, кивнув друг другу, громко и слаженно запели приветственный гимн, явно вызвавший накладки у лингвистических маяков-переводчиков, затруднившихся в масштабе реального времени разобраться подыскать точные синонимы в староваряжском и русском. Однако общий смысл приветствия был вполне ясен:
Счастье в охоте вместе сидевшим!
Пусть Аварук нам поможет кундать!
Мы открываем Лагосы пришедшим,
Бога вам в Душу, Отца — в вашу Мать!
Спев, старик даже прослезился от нахлынувшего на него чувства. Перенеся туесок на оленьей шкуре на правую руку, старик высвободил левую и смахнул с глаз непрошеные слезы…
— Да вы садитесь! Что вы встали-то?! — засуетились вокруг гостей-парламентеров девицы. — В ногах правды нет!
— В жопе нет ее тоже, — пошутил старец, садясь на предложенный пластиковый табурет и протягивая девицам туесок вместе со шкурой.
Девочка испуганно-восторженно оглянулась на дедушку и звонко засмеялась — как колокольчик.
— А ты вот сюда садись, рядом с дедушкой. Что это вы принесли?
Одна из девушек заглянула в туесок и, увидав в нем «лакомство», именно то, которым положено встречать знатных, богатых, ни в чем не нуждающихся гостей, — сырые оленьи мозги, плавающие в свежей оленьей крови, даже отшатнулась от неожиданности:
— Ну и гадость! Я-то думала — ягоды… Аня, чуть в сторону подайся… Ага!
Широкий взмах — и мозги вместе с кровью полетели в темноту… Через секунду вслед за ними полетел и туесок.
— Оленья шерсть… Не дубленая… Лезет клочьями…
Кусок оленьей шерсти полетел вдогонку мозгам и крови.
Одновременно с этим перед посланцами, онемевшими от такого обращения с их Дарами, выросла груда самых разнообразных угощений.
— Что ж ты такая худенькая-то?
— Дедушка, поди, не кормит?
— Девочки, да они ж пещерные. Они, кроме елочных корней и лягушачьих хвостов, ничего не видали-то из еды. С чего тут разнесет? С такой-то диеты?
— Тетя правду говорит? Деточка, тебя как зовут?
— Ахсину-х.
— Небось ты и сладкого никогда в жизни не пробовала? На вот, попробуй для начала…
Одна из девиц сунула Ахсину-х в руки безе. Ахсину-х испуганно отдернула руки от этого странного двойного «гриба».
— А ты, дедушка, на-ка прими для разгона… Сто пятьдесят, с поправкой-то на возраст. Под осетринку-то… С лимончиком.
— Кость? — спросила Ахсину-х, когда запеченный взбитый белок безе хрустнул у нее на зубах.
— Вроде того, — уклончиво ответили ей, чтобы не вдаваться в подробности.
Дедушка Рахтылькон принял «смирновки», закусил осетринкой горячего копчения, а затем и лимоном. Глаза старца округлились, густые седые брови поползли вверх, сошлись на середине лба и сложились там мохнатой двускатной крышей-домиком над нижележащей частью лица.
Проглотив, практически не жуя, закуску, дедушка Рахтылькон склонил набок голову, словно прислушался к какому-то далекому, едва слышному звуку и, как бы убедившись, что звук этот чист тоном и приятен для слуха, протянул вперед руку с пустым стопарем, отлитым из мутного полупрозрачного пластика.
Ему налили еще сто пятьдесят.
Слегка кивнув — не столько наливающей Ане, сколько налитому стопарю, — дед принял, после чего стал отправлять в рот один за другим кружки нарезанного лимона.
Внимательный наблюдатель мог бы заметить, что каждый очередной кружок с быстротой, почти неуловимой для взгляда, ложился ему на язык, затем мгновенно, с коротким шлепком, плющился о твердое нёбо, после чего засасывался пищеводом дедушки Рахтылькона — с той же неотвратимой безжалостностью, с какой ворота ада засасывают, будем надеяться, души умерших макроэкономистов.
Кружки кончились, дед махнул свободной рукой у себя перед носом, словно отгоняя кого-то, после чего снова вытянул вперед руку с пустым стопарем.
Ему снова налили сто пятьдесят, подставили корзинку с различными сырами.
— А закусить сырком неплохо тоже…
Рахтылькон кивнул и, опрокинув «смирновки», зашевелил в воздухе пальцами, словно обжег их. Выдохнув, он вытащил из корзины благоухающий кусок рокфора и откусил от него знатный кус, как от яблока, мало обращая внимание на голубую плесень, покрывающую и пронизывающую этот сорт сыра, и уж тем более на фольгу обертки.
Через минуту, деликатно отплюнув фольгу в сторону — метров на десять, — дедушки Рахтылькон вновь протянул руку, демонстрируя обществу опустевший стопарь.
— Ну все, последнюю, дед… хватит — нет?
Старик интенсивно замотал головой, отметая на корню предложение налить неполную.
Ему опять налили сто пятьдесят.
Он выпил, попробовал грызть беззубыми деснами пармезан, но, потерпев неудачу, переключился на мягкий вариант крем-сыра «Президент» со специями, который оказалось чрезвычайно удобно вычерпывать из пластикового корыта двумя плотно сложенными пальцами…
Ахсину-х тем временем, покончив уже с третьим безе, старательно облизывала крем с ладоней и запястий обеих рук. Однако эту процедуру ей пришлось прервать: с разных сторон ей уже протягивали не менее интересные, чем безе, вещи: ассорти из фисташкового, бананового и земляничного мороженого, извлеченное из столитрового термоса-холодильника, бокал пепси, бокал «Саян», подносик с зефиром, открытую коробку с шоколадным ассорти от Коркунова, огромный кусок шоколадного торта «Трюфель» и маленькую сувенирную игрушку, представляющую собой зеленого веселого жирафа с малиновым орангутаном на спине.
Жираф, а также ложки для мороженого и торта оказались совершенно несъедобными, все остальное же немедленно пошло в дело.
Все были так поглощены завораживающей картиной виртуозного поедания мороженого одним языком, без помощи рук, что забыли на минуту о дедушке Рахтыльконе, снова протягивающем опустевший стопарь.
— Пить… — сказал дедушка, привлекая к себе внимание.
Кто-то, не желая отрываться от забавного зрелища вылизывания креманки с мастерством, перед которым меркли образы великого Чарли Чаплина, протянул деду банку пива: «Вот, попей, старче», указав попутно на две открытые, но еще не начатые коробки с баночным пивом: «Если одной не хватит».
Осторожно осмотрев и обнюхав банку, дедушка Рахтылькон догадался, что главный секрет этого чуда таится в кольце…
Он осторожно взялся за кольцо и понял, что угадал: кольцо тут же зашипело змеей, обливаясь от злобы белоснежной пенистой слюной…
— А-а-а-а! — заорал Рахтылькон.
Отбросив в ужасе этот страшный, «хранящий змею», гладкий «обрубок палки», старик тут же придал своему лицу выражение полной непричастности к происшедшему, прекрасно осознавая в душе, что за такие проделки старых беззубых койотов жестоко наказывают — в таком вот приличном пещерном обществе, в которое им с внучкой довелось попасть.
— Да что ты испугался-то? — услышал он насмешливый голос сбоку. — Вот так открываешь и пьешь!
— А-ла-ла! — восхищенно зачмокал старик, припадая губами к светлой пене «девятки» — «Балтики крепкой». — А-ла-ла!
Удивленных возгласов была удостоена и Ахсину-х, сумевшая, не проронив ни слова, за двадцать минут съесть абсолютно все съедобное, что предлагалось, и на глазах у окружающих превратиться в девочку-паука: тонкие ручки и ножки, прикрепленные к огромному телу-животу, увенчанному головой с перепачканным шоколадом и кремом лицом и с остекленевшими от обжорства глазами.
«Как бы ей сейчас не лопнуть, — мелькнуло в голове у Аверьянова. — Немедленно надо это прекратить. Немедленно. Только как?!»
— Ой! — крикнул внезапно кто-то, и у Николая все оборвалось внутри.
Он кинул стремительно взгляд туда, куда указывала кричащая Аня.
Там, куда указывала Аня, уже падал, словно подрезанный сзади, седой посланец скрилингов.
Дедушка Рахтылькон хотел, вероятно, показать заморским гостям свой коронный фокус со змеиным глазом, но, как только он начал выпускать змеиное глазное яблоко изо рта, ему, видно, резко поплохело от нахлынувшего артистического вдохновения в совокупности с непомерной ношей «девятой» «Балтики», принятой на грудь. Он закачался.
Аверьянов увидел, как дедушка Рахтылькон был еще в полете, падая навзничь вместе с пластиковым табуретом.
Упал. Конечности конвульсивно задергались. Еще пять секунд, и руки его, скрючившись, сошлись на груди, а ноги, неестественно вытянувшись прямыми палками, внезапно напряглись, а затем ослабли и безвольно замерли.
— Отстегнулся старче, — заметил кто-то.
— Опростал ошейник.
— Да он, гляди, шестьсот водки слопал и пива еще… литра три. Вон, шесть банок пустых валяются.
— А что ж с девчонкой-то?
Толпа расступилась и пропустила Ахсину-х к покойному.
Девочка, не сводя взгляда с дедушки, приложила шоколадно-кремовые пальцы к щекам, еще в большей степени испачканным шоколадом и кремом.
— Как глупо вышло… — вздохнула одна из девиц.
— Так думать надо, кого угощаете, — заметил кто-то из викингов. — Это ж дикие люди! Отсталые. Темные…
— А давайте мы его сейчас поднимем…
— Ничего не надо! — скомандовал Аверьянов. — Подождем, посмотрим, что девочка сделает…
* * *
Через пять минут Ахсину-х тащила дедушку Рахтылькона к своим, к лесу, по темной стороне Оленьего Холма, освещенного только заревом идущего на другой стороне праздника.Она отыскала выброшенный кусок оленьего меха, на котором они с дедушкой принесли Подарок пришедшим из-за моря гостям, и накрыла им лицо дедушки.
Она отыскала и пустой туесок, весь перепачканный оленьей кровью, и привязала его на груди к бахроме — украшению праздничной накидки дедушки: чтобы в темноте не потерялся.
От помощи Ахсину-х отказалась.
Дедушка был очень худой, и тащить его было легко.
На плече у Ахсину-х виднелась большая сумка с конфетами, насильно врученная ей «для других», на шее на тонкой цепочке висел зеленый жирафик с малиновым орангутаном на спине.
Девочка довольно быстро двигалась спиной вперед, согнувшись, вцепившись в плечи праздничной накидки дедушки.
Чтобы не думать, не плакать, не чувствовать ничего, Ахсину-х громко пела, глядя вниз, в скользящие под ногами сгустки ночного мха:
Бог земли, верни моего дедушку!
Бог Солнца, верни мне дедушку!
Когда она дотащила труп до черного силуэта леса и скрылась в нем, она успела обратиться с этой же просьбой и ко всем остальным богам: богу Луны, богу воды, богу огня, богу лесов, богу гор, богу надежд, богу удач, богу перемен к лучшему и даже к богу деревьев мессур.
Ее провожали сотни глаз, слезящихся от ночного ветра, дующего не с моря, а, как известно, с берега.
* * *
«Ужас», — подумал Николай и, не ожидая ничего хорошего, решил догнать девочку, помочь ей дотащить старика к своим.Но он успел сделать только шесть шагов, как подбежавшая к нему сзади Варя дернула его за рукав.
— Николай Николаевич! Там драка, на том конце, уже началась! — сообщила Варя.
— Кто с кем?
— Свои со своими. Ну, спьяну.
— А девки-то куда твои смотрят?
— Не углядели! Зато разняли быстро.
— Понятно. Давай-ка, Варя, вот что… Возьми с собою двух-трех девиц, и дуйте к хронотопу. Под ним стоит канистра-термос, двадцатилитровая. В ней «супец», так сказать. Всем варягам выдайте по сто, скажете — «напиток богов». Эликсир молодости и любви. Я хотел в Москве виагры ящик взять, но виагра, мне сказали, с алкоголем не того… А то, что в канистре, вещь проверенная, натуральный продукт. В нем, правда, такие вот плавают… Ну, как в кефире — бифидобактерии… только покрупнее, с ноготь мой, а то и с детский палец длиной… В темноте разливай-подавай.
— Ага… — Про Варю нельзя было сказать, что она обрадовалась этому заданию.
— Не нравится?
— Не нравится! — подтвердила его догадку Варя. — Многие девушки приняли вашу «съемку скрытой камерой» всерьез. Вон, Катя даже собирается сюда родителей и брата из Николаева выписывать, если Халльвард ее не будет против…
Хотя Аверьянов и не понял, что Варя имела в виду и какая связь между выпиской сюда Катиных родственников с Украины и доисторическим супом из праокеа-на, но подпаивать сексуальным стимулятором пьяных было и ему не по душе. Обстановка требовала. А так — ни за что бы.
— Мне тоже не по душе, согласен. Но дело есть дело. И во-вторых, это ваша работа, в конце-то концов… Ты, в общем, лей мужикам одним. А девки разбегутся, если что не свяжется. — Заметив, что Варя все еще не может решиться, Коля нажал: — Давай, Варя, давай! Родина смотрит на нас.
— Родина смотрит, — вздохнул кто-то за спиной. — Но едва ли видит…
Знакомый голос… Но чей?!
Голос явно имел реальный источник, а не просто порождался биотоками, индуцируемыми полями лингвистических маяков.
Аверьянов стремительно повернулся.
За спиной стоял одетый в теплый фирменный спортивный костюм седой мужчина. Аверьянов цыкнул зубом: достали все ж таки…
— А это кто? — спросила Варя.
— Это Коптин, — сообщил Аверьянов. — Начальник Управления разведтелепортации. По мою душу, видимо…
Коптин молча кивнул, подтверждая, и, повернувшись к Варе, сказал:
— Вы поступайте по своему усмотрению, Варя. Бульоном напоить недолго, да ведь как раз из-за женщин самые жестокие дела и делаются… Впрочем, если что случится плохое, не дай бог, тут есть кому вам помочь. А мы с Николаем Николаевичем покинем вас до завтра.
— Простите, ребята, — поклонился Николай викингам, с которыми пировал. — Служба!
* * *
Торхадд Мельдун, сын Вулкана, убедившись в том, что Олений Холм остался далеко за кормой, а погони нет и не предвидится, закрепил руль, слегка переставил парус, перевязал ослабевшие с левого борта ванты и только потом уж сел изучать содержимое корзины с провизией, оставленной ему Бардом.Ассортимент, количество, качество содержимого корзины удовлетворили его.
На одной такой корзине можно было бы продержаться не менее месяца.
Однако в этом не было никакой необходимости, — даже в отсутствие дара богов он дотянул бы до родного фьорда!
Не говоря уж о золотых эйрирах, обнаруженных им в щелях палубы-днища, внутри сарая, возле постели Сигурда, — достаточно только слегка ослабить шпангоутные стяжки палубы — и золото можно будет достать! На это золото в землях Тральвир, по пути, можно купить два амбара провизии… Но он едва ли станет заходить туда. Золото ему пригодится и дома.