Страница:
Чуть раньше в кабинете судьи Джейк попытался договориться с прокурором, но Бакли был непреклонен. Нет, сэр, жюри должно выслушать эксперта и узнать, как и отчего погибли жертвы.
– Давайте признаем, что смерть явилась результатом множественных ран, нанесенных пулями, выпущенными из винтовки «М-16», – предложил четкую формулировку Джейк.
– Нет, сэр. Я должен воспользоваться своим правом доказать это, – упрямо заявил Бакли.
Вот это он и доказывал сейчас, объятый своим «стремлением к избыточному уничтожению». На протяжении трех часов эксперт рассуждал о том, сколько пуль попало в Кобба, а сколько – в Уилларда, и какой вред причинила каждая пуля тому или иному органу, и каково было совокупное воздействие выстрелов на весь организм в целом. Взяв в руку яркий пластмассовый стержень, представлявший пулю, патологоанатом медленно продвигал ее по изображенным на картах тканям человеческого организма. Четырнадцать карт для Кобба, одиннадцать – для Уилларда. Бакли задавал вопросы, делал замечания, требовал уточнений.
– Ваша честь, защита полностью согласна с заключением о причине смерти, – каждые полчаса Джейк с отчаянием взывал к Нузу.
– Обвинение требует заслушать эксперта, – стоял на своем прокурор, и патологоанатом продолжал двигать пластиковую пулю дальше.
Джейк опускался в кресло, качал головой и смотрел на присяжных – на тех из них, кто еще не заснул.
Врач закончил показания к полудню, и утомленный, потерявший всякую способность соображать Нуз наградил присутствовавших за терпение двухчасовым перерывом на обед.
В Клэнтоне его знали под именем Хинки Майрик, шестнадцати лет. Он нервно расхаживал по вестибюлю, дожидаясь, когда Нуз объявит перерыв, и, как только полицейские раскрыли двери зала, он тут же рванул внутрь. Из опасения лишиться драгоценного места почти никто из публики не решился пойти пообедать. Только очень немногие, встав в полный рост и предупредив окружающих, что данное место занято на целый день, позволяли себе выйти. Большинство же предпочитали лично охранять собственные кресла и стоически переносили муки голода.
Хинки никак не мог пройти мимо такой возможности. Он давно уже научился распознавать, что в данную минуту человеку нужно. Поэтому в четверг, точно так же, как и за день до этого, по центральному проходу зала заседаний он покатил магазинную тележку с широким выбором сандвичей и даже горячими вторыми блюдами в пластиковых коробочках. Расхваливая свой товар, он направо и налево передавал пакеты и коробки, толкая тележку от передних рядов к задним. Хинки был безжалостным охотником за скальпами: кусок белого хлеба с двумя салатными листьями шел за пару долларов, хотя реальная его цена всего восемьдесят центов. Кусок цыпленка и несколько фасолин в пластиковой коробочке Хинки продавал за три доллара, получая с каждой проданной порции прибыль в размере доллара семидесяти пяти центов. Жестянка с прохладительным напитком – полтора доллара. Однако люди с радостью платили эти сумасшедшие деньги: ведь они сохраняли за собой свои места. Не дойдя и до четвертого ряда, Хинки уже распродал весь товар и теперь принимал заказы у тех, кто не успел перекусить. Сейчас героем момента был только он.
С нацарапанными на клочке бумаги заказами Хинки стремглав вылетел из здания, пересек лужайку, промчавшись через лагерь сторонников Карла Ли, и ворвался к Клоду. Не теряя ни секунды, он метнулся в кухню, сунул повару банкноту в двадцать долларов и бумажку с названиями блюд. Стоя рядом. Хинки нервно посматривал на часы. Повар двигался медленно. Пришлось дать ему вторую двадцатку.
Начавшийся процесс принес Клоду волну такого процветания, о которой он и мечтать никогда не мог. Завтрак и обед в его маленьком кафе превратились в событие для десятков голодных людей, вынужденных стоять на жаре в очереди, дожидаясь, пока освободится столик. В понедельник, после того как объявленный судьей перерыв на обед закончился, Клод обыскал весь город в надежде найти лишний складной стол и к нему комплект стульев. К ужину проходы между столиками в зале исчезли, официантки продвигались по залу как рыбки в аквариуме. Почти все посетители были чернокожими.
Единственной темой разговоров был процесс. В среду проклинали состав жюри. В четверг объектом ненависти стал прокурор.
– Я слышал, он собирается баллотироваться в губернаторы.
– Он демократ или республиканец?
– Демократ.
– Без поддержки черного населения ему не победить, во всяком случае, в нашем штате.
– Да, и похоже, что после этого суда сторонников у него не прибавится.
– Надеюсь, он одумается.
– Он больше смахивает на республиканца.
До начала процесса перерыв на ленч в Клэнтоне начинался без десяти двенадцать, когда молоденькие, загорелые, привлекательные, по-летнему одетые секретарши вставали из-за своих столов в банках, конторах, страховых компаниях и выходили на улицы. Во время этого перерыва они успевали обежать с поручениями всю площадь. Зайти на почту. Заглянуть в банк. Заскочить в магазин. Большинство из них покупали еду в китайском ресторанчике и съедали ее на скамейках в тени деревьев, окружавших здание суда. Они подолгу сплетничали, встретив подруг. В полдень зеленая лужайка привлекала к себе больше красавиц, чем конкурс «Мисс Миссисипи». Это стало неписаным правилом в городе: девушки уходили на обед первыми и могли не возвращаться в свои офисы до часу дня. Мужчины появлялись позже, в двенадцать, и восторженными взглядами следили за порхавшими тут и там юными существами.
Но с началом процесса все переменилось. Деревья и зонтики от солнца оказались на территории военной зоны. С одиннадцати до часу кафе были переполнены солдатами и приезжими – теми, кому не досталось места в зале суда. Китайский ресторанчик оккупирован какими-то чужаками. Девушки бегали с поручениями, а ленч съедали у себя за столами.
Банкиры и другие «белые воротнички» собирались в чайной. Процесс обсуждался главным образом с точки зрения широкой огласки, которую получило дело; говорили также и о том, в каком виде предстает город в глазах общественности. Особой темой был Клан. Ни у кого из посетителей не было знакомых, как-то связанных с Кланом, в Миссисипи все о нем давно забыли. Журналисты в него прямо-таки влюбились, и для внешнего мира Клэнтон, штат Миссисипи, превратился в столицу Ку-клукс-клана. Клан ненавидели за то, что он был здесь. Прессу – за то, что она притягивала его сюда.
В кафе в четверг на ленч предлагалось следующее меню: свинина, жаренная по-деревенски, салат из репы, печеный картофель, кукуруза со сметаной, жареные овощи. Делл разносила подносы с едой по помещению, которое как-то делили между собой местные жители, приезжие и национальные гвардейцы. Прежнее правило – не общаться с теми, кто носит бороды или говорит с чужим выговором, – соблюдалось еще строже, чем раньше, и для общительного, дружелюбного человека это было настоящим испытанием – не ответить на улыбку или обращение постороннего. Презрительное высокомерие пришло на смену былому радушию, с которым встречали первых гостей города, начавших приезжать вскоре после гибели Кобба и Уилларда. Слишком уж много журналистских ищеек изменило священным узам гостеприимства, с оскорбительной прямотой публикуя в своих листках несправедливые отзывы об округе и его жителях. Просто удивительно, как это им удавалось через сутки после прибытия превращаться в знатоков места, где никогда раньше они не были, в строгих судей людей, которых они ни разу до этого не видели.
Местные с пренебрежением наблюдали за тем, как писаки, подобно умалишенным, носятся по площади за шерифом, за прокурором, за адвокатом да за кем угодно, кто, по их мнению, может располагать хоть какой-то информацией. Они видели, как репортеры, сбиваясь в волчью стаю, ждут в нетерпении у задних дверей суда того момента, когда будут выводить обвиняемого. Как бы им хотелось наброситься на него! Однако Хейли вечно окружали полицейские, и сам он не обращал на прессу ровным счетом никакого внимания. Все их до смешного одинаковые вопросы он слышал уже не раз и успел выучить их наизусть. С негодованием жители смотрели, как телевизионщики провожали своими камерами каждого попадавшего в их поле зрения куклуксклановца или черного активиста, выискивая при этом самых экстремистски настроенных, с тем чтобы потом подать эти крайние настроения как норму жизни в городе.
И в их взглядах читалась ненависть.
– Что это за оранжевая дрянь размазана у нее по лицу? – спросил Тим Нанли, кивая на репортершу, сидящую за столиком у окна.
Набив рот едой, Джек Джоунз поднял голову.
– По-моему, они пользуются этой гадостью при съемках. Тогда на экране телевизора лицо ее будет выглядеть белым.
– Да оно и так белое.
– А на экране оно белым не будет, пока его не вымажешь оранжевым.
Нанли это не убедило.
– Чем же тогда должны пользоваться ниггеры? На этот вопрос никто не смог дать ответа.
– Ты видел ее во вчерашних новостях? – спросил его Джек Джоунз.
– Нет. Откуда она?
– Мемфис, четвертый канал. Вчера она брала интервью у матери Кобба и, конечно, давила на нее до тех пор, пока бедная женщина не расплакалась. Так что показали они только слезы. Это отвратительно. А позавчера она беседовала с каким-то куклуксклановцем из Огайо – тот рассуждал о том, что нам здесь, в Миссисипи, нужно делать. Хуже ее среди них нет.
– Успокойтесь, мистер Мерфи, – уже в сотый раз обращался к свидетелю прокурор.
Однако тот продолжал нервничать, пил воду. Он старался по большей части утвердительно кивать или отрицательно качать головой при соответствующих вопросах, но для протоколистки суда это было сущим мучением.
– Я не поняла, – то и дело говорила она, сидя спиной к свидетельскому креслу.
Тогда Мерфи начинал говорить, и становилось еще хуже. Глухие согласные, такие как "п" или "т", у него совсем не выходили: он начинал пыхтеть, шипеть, с губ летела слюна.
– Не понимаю, – беспомощно развела руками протоколистка.
Бакли вздохнул. Присяжные добросовестно боролись со смехом. Половина присутствовавших грызла ногти, чтобы не расхохотаться.
– Не могли бы вы повторить? – обратился к свидетелю Бакли с терпением, которому и сам изумился.
– П-п-п-п-прошу извини-т-т-т-ть.
На Мерфи было жалко смотреть.
В конце концов удалось установить, что он, сидя на ступенях боковой лестницы, расположенной напротив той, где были убиты Кобб и Уиллард, пил кока-колу. Внезапно он заметил, что из каморки под лестницей, футах в сорока от него, вышел какой-то чернокожий. В тот момент Мерфи еще ничего не подозревал. Через несколько секунд по лестнице начали спускаться те парни, и чернокожий, выпрыгнув вперед, открыл стрельбу и стал хохотать и что-то выкрикивать. Выпустив, наверное, всю обойму, он бросил винтовку и убежал. Да, это был тот самый человек, который сидит справа от него. Чернокожий, конечно.
Слушая Мерфи, Нуз, должно быть, протер дырки в стеклах своих очков. Когда Бакли наконец уселся, судья с отчаянием посмотрел на Джейка.
– Перекрестный допрос? – с болью в голосе спросил он.
С блокнотом в руке Джейк встал из кресла. Протоколистка смотрела на него с ужасом. Гарри Рекс шипел ему в спину, как змея. Эллен прикрыла глаза. Сложив руки на груди, в адвоката внимательными взглядами впились присяжные.
– Не делай этого, – прошептал ему Карл Ли.
– Нет, ваша честь, у нас нет вопросов.
– Благодарю вас, мистер Брайгенс. – Нуз с облегчением перевел дыхание.
Следующим свидетелем был Рэди – следователь из полицейского управления. Он поставил присяжных в известность о том, что в каморке под лестницей была найдена пустая банка из-под кока-колы с отпечатками пальцев, соответствующими отпечаткам Карла Ли Хейли.
– В банке ничего не оставалось? – драматическим голосом спросил Бакли.
– Она была абсолютно пуста.
Хороший вопрос, подумал Джейк. Значит, ему хотелось пить. Дожидаясь машины Кеннеди, Освальд успел съесть цыпленка. Нет, к этому свидетелю у него тоже нет вопросов.
– У нас остался последний свидетель, ваша честь, – торжественно объявил Бакли ровно в четыре часа дня. – Де Уэйн Луни.
Опираясь на костыль, Луни шел через зал, направляясь к свидетельскому креслу. Перед тем как сесть, он снял с пояса кобуру с револьвером и передал ее Пейту.
Бакли с гордостью следил за ним.
– Будьте добры сообщить суду ваше имя, сэр.
– Де Уэйн Луни.
– И ваш адрес?
– Клэнтон, штат Миссисипи, Беннингтон-стрит, тысяча четыреста шестьдесят восемь.
– Сколько вам лет?
– Тридцать девять.
– Где вы работаете?
– В управлении полиции округа Форд.
– В какой должности?
– Дежурного.
– Кем вы были до понедельника двадцатого мая?
– Заместителем шерифа.
– Вы были на дежурстве?
– Да. Я отвечал за доставку двух обвиняемых из камеры городской тюрьмы в суд и обратно.
– Кто были эти двое обвиняемых?
– Билли Рэй Кобб и Пит Уиллард.
– Во сколько вы вывели их из зала суда?
– Что-то около половины первого, по-моему.
– Кто был вместе с вами?
– Маршалл Празер. Вдвоем мы должны были обеспечить транспортировку обвиняемых. В зале суда были и другие полицейские, а двое-трое к тому же ждали нас на улице, у задней двери. Но вся ответственность лежала на нас с Маршаллом.
– Что было после того, как слушание закончилось?
– Мы тут же надели на Кобба и Уилларда наручники и вывели их из зала. Пару минут мы пробыли вон в той небольшой комнатке, – Луни кивнул на дверь в стене, – а потом Празер стал спускаться по лестнице.
– Далее?
– Мы направились за ним. Первым – Кобб, потом Уиллард, последним шел я. Празер уже был внизу, он ждал нас у дверей.
– Так, сэр. Дальше?
– Когда Кобб уже почти спустился, раздалась стрельба. Я в этот момент находился на площадке и в первое мгновение никого не увидел. Инстинктивно я шагнул вперед. Внизу, у каморки под лестницей, стоял мистер Хейли с винтовкой в руках. Пулями Кобба отбросило назад, на Уилларда, оба закричали, падая, и попытались заползти по ступеням на площадку, туда, где стоял я.
– Так, сэр. Опишите, что вы видели.
– Можно было слышать, как свистели летящие рикошетом от стен пули. Более громких выстрелов я, пожалуй, в жизни не слышал, мне казалось, что стрельба никогда не кончится. Парни бились и корчились на ступенях лестницы, кричали и стонали от боли и страха. Они были в наручниках, вы же знаете.
– Так, сэр. А что было с вами?
– Я уже говорил, по-моему, что вниз спуститься так и не смог. Думаю, что одна из срикошетировавших пуль попала мне в ногу. Я попытался подняться на пролет выше, а уж там нога отказалась мне повиноваться.
– И что же стало в конце концов с вашей ногой?
– Ее отрезали. – Луни произнес это настолько невозмутимо, что можно было подумать, ему каждый месяц ампутируют конечности. – Чуть ниже колена.
– Вы хорошо рассмотрели человека, державшего в руках оружие?
– Да, сэр.
– Можете ли вы опознать его в присутствии присяжных?
– Да, сэр. Это мистер Хейли, вот он сидит. Было бы абсолютно логично, если бы свидетельские показания Луни на этом закончились. Говорил он коротко, только суть, держался с достоинством и ни секунды не колебался при опознании. До последнего момента присяжные внимательно слушали каждое его слово. Однако Бакли вместе с Масгроувом извлекли откуда-то огромные, выполненные в цвете схемы здания суда и развесили их перед жюри. Луни пришлось, ковыляя, расхаживать возле схем, прослеживая путь жертв от выхода из зала до последних ступенек лестницы.
Джейк морщил лоб и тер переносицу. Нуз в который уже раз занялся очками. Присяжные начали ерзать.
– Перекрестный допрос, мистер Брайгенс? – спросил наконец Нуз.
– Всего несколько вопросов, – ответил ему Джейк в тот момент, когда Масгроув выносил мусор из зала.
– Мистер Луни, скажите, на кого смотрел Карл Ли, когда стрелял?
– На парней, насколько я мог судить.
– А на вас он смотрел?
– Ну, видите ли, мне не хотелось тратить время на то, чтобы установить с ним визуальный контакт. Я ведь двигался в противоположном от Хейли направлении.
– То есть в вас он не целился?
– О нет, сэр. Целился он только в парней. В них и попал.
– Что он делал во время стрельбы?
– Орал и хохотал как сумасшедший. Самая жуткая вещь, которую мне приходилось слышать, он был похож на настоящего психа или что-то в этом роде. И знаете, я навсегда запомню: выстрелы, свистящие пули, крики парней, и на этом фоне – его громкий безумный смех.
Ответ свидетеля был великолепен. Джейку с большим трудом удалось сдержать торжествующую улыбку. Вместе с Луни он отрабатывал эту сцену, наверное, сотни раз, и она получилась так, как задумывалось. Каждое произнесенное слово было исполнено силы и убедительности. Листая бумаги, Джейк бросал незаметные взгляды на присяжных. Все они уставились на Луни, постигая смысл его ответа. Джейк небрежно писал что-то на листке бумаги, нечто абсолютно незначительное – ему нужна была пауза, чтобы задать самые важные вопросы процесса.
– Значит, мистер Луни, Карл Ли Хейли ранил вас в ногу?
– Да, сэр.
– Вы считаете, что таково было его намерение?
– Нет, сэр. Просто несчастный случай.
– Хотите ли вы, чтобы он был наказан за этот несчастный случай?
– Нет, сэр. Я не испытываю никаких дурных чувств по отношению к мистеру Хейли. Он сделал то, что сделал бы я, будь я на его месте.
Бакли вздрогнул в своем кресле. Ручка выкатилась из его пальцев. Он горестно смотрел на своего главного свидетеля.
– Что вы хотите этим сказать?
– Я хочу сказать, что не виню его за то, что он сделал. Те двое изнасиловали его маленькую дочь. У меня у самого есть дочка. Если кто-то вздумает наброситься на нее, он и дня не проживет. Я пристрелю его как бешеную собаку, я сделаю то же, что и Карл Ли. Нам следовало бы наградить его.
– Хотите ли вы, чтобы присяжные осудили его? Подпрыгнув, Бакли заревел:
– Протестую! Протестую! Такие вопросы задавать нельзя!
– Нет! – выкрикнул Луни. – Я не хочу, чтобы его осуждали. Он – герой. Он...
– Прекратите свой ответ, мистер Луни, – завопил Нуз. – Не отвечайте далее!
– Протестую! Протестую! – Стоя на цыпочках, прокурор вытягивал шею.
– Он герой! Отпустите его! – рявкнул Луни.
– К порядку! К порядку! – воззвал Нуз, стуча молотком.
Бакли смолк. Луни тоже успокоился. Джейк спокойно сказал:
– Я снимаю свой вопрос.
– Прошу вас не обращать на этот вопрос внимания, – обратился к присяжным судья.
Улыбнувшись жюри, Луни заковылял к выходу.
– Можете вызвать следующего свидетеля. – Нуз снял очки.
Медленно поднявшись, Бакли драматическим голосом ответил:
– Ваша честь, больше свидетелей у обвинения нет.
– Хорошо. – Нуз повернулся к Джейку: – Вижу, мистер Брайгенс, вы хотите сделать какое-то заявление, если не два?
– Да, ваша честь.
– Отлично. Тогда пройдем в кабинет.
Отпустив присяжных с теми же инструкциями, что и накануне, судья объявил перерыв до девяти утра.
Глава 37
– Давайте признаем, что смерть явилась результатом множественных ран, нанесенных пулями, выпущенными из винтовки «М-16», – предложил четкую формулировку Джейк.
– Нет, сэр. Я должен воспользоваться своим правом доказать это, – упрямо заявил Бакли.
Вот это он и доказывал сейчас, объятый своим «стремлением к избыточному уничтожению». На протяжении трех часов эксперт рассуждал о том, сколько пуль попало в Кобба, а сколько – в Уилларда, и какой вред причинила каждая пуля тому или иному органу, и каково было совокупное воздействие выстрелов на весь организм в целом. Взяв в руку яркий пластмассовый стержень, представлявший пулю, патологоанатом медленно продвигал ее по изображенным на картах тканям человеческого организма. Четырнадцать карт для Кобба, одиннадцать – для Уилларда. Бакли задавал вопросы, делал замечания, требовал уточнений.
– Ваша честь, защита полностью согласна с заключением о причине смерти, – каждые полчаса Джейк с отчаянием взывал к Нузу.
– Обвинение требует заслушать эксперта, – стоял на своем прокурор, и патологоанатом продолжал двигать пластиковую пулю дальше.
Джейк опускался в кресло, качал головой и смотрел на присяжных – на тех из них, кто еще не заснул.
Врач закончил показания к полудню, и утомленный, потерявший всякую способность соображать Нуз наградил присутствовавших за терпение двухчасовым перерывом на обед.
* * *
В каждом небольшом южном городке можно встретить ребенка, помешанного на желании как можно быстрее разбогатеть. Он был как раз из таких. В пять лет он уже торговал на улице лимонадом, требуя двадцать пять центов за стопятидесятиграммовый стаканчик воды, подкрашенной сиропом. Он прекрасно знал, какая это на самом деле гадость, но он также знал и то, что взрослые восхищаются его предприимчивостью. Он был первым мальчишкой со своей улицы, приобретшим в рассрочку газонокосилку и стучавшимся в феврале в соседские двери, предлагая подготовить газон к лету. Первым из ребят он купил себе и велосипед, на котором развозил утреннюю и дневную почту. В августе он продавал пожилым леди поздравительные открытки к Рождеству. В ноябре он разносил по домам пирожки с фруктовой начинкой. По воскресеньям, в то время, пока его сверстники смотрели мультфильмы, он стоял на импровизированном рынке у здания суда и торговал жареными каштанами и кукурузой. В двенадцать лет он открыл счет в банке. У него был собственный банкир. Когда ему исполнилось пятнадцать, он заплатил наличными за новенький пикап – в тот самый день ему как раз выдали водительские права. К грузовичку он вскоре купил и прицеп и наполнил его всевозможным садовым инвентарем. Во время футбольных матчей он продавал спортивные майки. Он был ловким пронырой. Он готовился стать миллионером.В Клэнтоне его знали под именем Хинки Майрик, шестнадцати лет. Он нервно расхаживал по вестибюлю, дожидаясь, когда Нуз объявит перерыв, и, как только полицейские раскрыли двери зала, он тут же рванул внутрь. Из опасения лишиться драгоценного места почти никто из публики не решился пойти пообедать. Только очень немногие, встав в полный рост и предупредив окружающих, что данное место занято на целый день, позволяли себе выйти. Большинство же предпочитали лично охранять собственные кресла и стоически переносили муки голода.
Хинки никак не мог пройти мимо такой возможности. Он давно уже научился распознавать, что в данную минуту человеку нужно. Поэтому в четверг, точно так же, как и за день до этого, по центральному проходу зала заседаний он покатил магазинную тележку с широким выбором сандвичей и даже горячими вторыми блюдами в пластиковых коробочках. Расхваливая свой товар, он направо и налево передавал пакеты и коробки, толкая тележку от передних рядов к задним. Хинки был безжалостным охотником за скальпами: кусок белого хлеба с двумя салатными листьями шел за пару долларов, хотя реальная его цена всего восемьдесят центов. Кусок цыпленка и несколько фасолин в пластиковой коробочке Хинки продавал за три доллара, получая с каждой проданной порции прибыль в размере доллара семидесяти пяти центов. Жестянка с прохладительным напитком – полтора доллара. Однако люди с радостью платили эти сумасшедшие деньги: ведь они сохраняли за собой свои места. Не дойдя и до четвертого ряда, Хинки уже распродал весь товар и теперь принимал заказы у тех, кто не успел перекусить. Сейчас героем момента был только он.
С нацарапанными на клочке бумаги заказами Хинки стремглав вылетел из здания, пересек лужайку, промчавшись через лагерь сторонников Карла Ли, и ворвался к Клоду. Не теряя ни секунды, он метнулся в кухню, сунул повару банкноту в двадцать долларов и бумажку с названиями блюд. Стоя рядом. Хинки нервно посматривал на часы. Повар двигался медленно. Пришлось дать ему вторую двадцатку.
Начавшийся процесс принес Клоду волну такого процветания, о которой он и мечтать никогда не мог. Завтрак и обед в его маленьком кафе превратились в событие для десятков голодных людей, вынужденных стоять на жаре в очереди, дожидаясь, пока освободится столик. В понедельник, после того как объявленный судьей перерыв на обед закончился, Клод обыскал весь город в надежде найти лишний складной стол и к нему комплект стульев. К ужину проходы между столиками в зале исчезли, официантки продвигались по залу как рыбки в аквариуме. Почти все посетители были чернокожими.
Единственной темой разговоров был процесс. В среду проклинали состав жюри. В четверг объектом ненависти стал прокурор.
– Я слышал, он собирается баллотироваться в губернаторы.
– Он демократ или республиканец?
– Демократ.
– Без поддержки черного населения ему не победить, во всяком случае, в нашем штате.
– Да, и похоже, что после этого суда сторонников у него не прибавится.
– Надеюсь, он одумается.
– Он больше смахивает на республиканца.
До начала процесса перерыв на ленч в Клэнтоне начинался без десяти двенадцать, когда молоденькие, загорелые, привлекательные, по-летнему одетые секретарши вставали из-за своих столов в банках, конторах, страховых компаниях и выходили на улицы. Во время этого перерыва они успевали обежать с поручениями всю площадь. Зайти на почту. Заглянуть в банк. Заскочить в магазин. Большинство из них покупали еду в китайском ресторанчике и съедали ее на скамейках в тени деревьев, окружавших здание суда. Они подолгу сплетничали, встретив подруг. В полдень зеленая лужайка привлекала к себе больше красавиц, чем конкурс «Мисс Миссисипи». Это стало неписаным правилом в городе: девушки уходили на обед первыми и могли не возвращаться в свои офисы до часу дня. Мужчины появлялись позже, в двенадцать, и восторженными взглядами следили за порхавшими тут и там юными существами.
Но с началом процесса все переменилось. Деревья и зонтики от солнца оказались на территории военной зоны. С одиннадцати до часу кафе были переполнены солдатами и приезжими – теми, кому не досталось места в зале суда. Китайский ресторанчик оккупирован какими-то чужаками. Девушки бегали с поручениями, а ленч съедали у себя за столами.
Банкиры и другие «белые воротнички» собирались в чайной. Процесс обсуждался главным образом с точки зрения широкой огласки, которую получило дело; говорили также и о том, в каком виде предстает город в глазах общественности. Особой темой был Клан. Ни у кого из посетителей не было знакомых, как-то связанных с Кланом, в Миссисипи все о нем давно забыли. Журналисты в него прямо-таки влюбились, и для внешнего мира Клэнтон, штат Миссисипи, превратился в столицу Ку-клукс-клана. Клан ненавидели за то, что он был здесь. Прессу – за то, что она притягивала его сюда.
В кафе в четверг на ленч предлагалось следующее меню: свинина, жаренная по-деревенски, салат из репы, печеный картофель, кукуруза со сметаной, жареные овощи. Делл разносила подносы с едой по помещению, которое как-то делили между собой местные жители, приезжие и национальные гвардейцы. Прежнее правило – не общаться с теми, кто носит бороды или говорит с чужим выговором, – соблюдалось еще строже, чем раньше, и для общительного, дружелюбного человека это было настоящим испытанием – не ответить на улыбку или обращение постороннего. Презрительное высокомерие пришло на смену былому радушию, с которым встречали первых гостей города, начавших приезжать вскоре после гибели Кобба и Уилларда. Слишком уж много журналистских ищеек изменило священным узам гостеприимства, с оскорбительной прямотой публикуя в своих листках несправедливые отзывы об округе и его жителях. Просто удивительно, как это им удавалось через сутки после прибытия превращаться в знатоков места, где никогда раньше они не были, в строгих судей людей, которых они ни разу до этого не видели.
Местные с пренебрежением наблюдали за тем, как писаки, подобно умалишенным, носятся по площади за шерифом, за прокурором, за адвокатом да за кем угодно, кто, по их мнению, может располагать хоть какой-то информацией. Они видели, как репортеры, сбиваясь в волчью стаю, ждут в нетерпении у задних дверей суда того момента, когда будут выводить обвиняемого. Как бы им хотелось наброситься на него! Однако Хейли вечно окружали полицейские, и сам он не обращал на прессу ровным счетом никакого внимания. Все их до смешного одинаковые вопросы он слышал уже не раз и успел выучить их наизусть. С негодованием жители смотрели, как телевизионщики провожали своими камерами каждого попадавшего в их поле зрения куклуксклановца или черного активиста, выискивая при этом самых экстремистски настроенных, с тем чтобы потом подать эти крайние настроения как норму жизни в городе.
И в их взглядах читалась ненависть.
– Что это за оранжевая дрянь размазана у нее по лицу? – спросил Тим Нанли, кивая на репортершу, сидящую за столиком у окна.
Набив рот едой, Джек Джоунз поднял голову.
– По-моему, они пользуются этой гадостью при съемках. Тогда на экране телевизора лицо ее будет выглядеть белым.
– Да оно и так белое.
– А на экране оно белым не будет, пока его не вымажешь оранжевым.
Нанли это не убедило.
– Чем же тогда должны пользоваться ниггеры? На этот вопрос никто не смог дать ответа.
– Ты видел ее во вчерашних новостях? – спросил его Джек Джоунз.
– Нет. Откуда она?
– Мемфис, четвертый канал. Вчера она брала интервью у матери Кобба и, конечно, давила на нее до тех пор, пока бедная женщина не расплакалась. Так что показали они только слезы. Это отвратительно. А позавчера она беседовала с каким-то куклуксклановцем из Огайо – тот рассуждал о том, что нам здесь, в Миссисипи, нужно делать. Хуже ее среди них нет.
* * *
Свою речь против Карла Ли обвинение закончило во второй половине четверга. После обеда Бакли поставил к микрофону Мерфи. Выворачивающая душу процедура, в ходе которой зал вынужден был вслушиваться в почти бессвязную речь больного человека, длилась целый час.– Успокойтесь, мистер Мерфи, – уже в сотый раз обращался к свидетелю прокурор.
Однако тот продолжал нервничать, пил воду. Он старался по большей части утвердительно кивать или отрицательно качать головой при соответствующих вопросах, но для протоколистки суда это было сущим мучением.
– Я не поняла, – то и дело говорила она, сидя спиной к свидетельскому креслу.
Тогда Мерфи начинал говорить, и становилось еще хуже. Глухие согласные, такие как "п" или "т", у него совсем не выходили: он начинал пыхтеть, шипеть, с губ летела слюна.
– Не понимаю, – беспомощно развела руками протоколистка.
Бакли вздохнул. Присяжные добросовестно боролись со смехом. Половина присутствовавших грызла ногти, чтобы не расхохотаться.
– Не могли бы вы повторить? – обратился к свидетелю Бакли с терпением, которому и сам изумился.
– П-п-п-п-прошу извини-т-т-т-ть.
На Мерфи было жалко смотреть.
В конце концов удалось установить, что он, сидя на ступенях боковой лестницы, расположенной напротив той, где были убиты Кобб и Уиллард, пил кока-колу. Внезапно он заметил, что из каморки под лестницей, футах в сорока от него, вышел какой-то чернокожий. В тот момент Мерфи еще ничего не подозревал. Через несколько секунд по лестнице начали спускаться те парни, и чернокожий, выпрыгнув вперед, открыл стрельбу и стал хохотать и что-то выкрикивать. Выпустив, наверное, всю обойму, он бросил винтовку и убежал. Да, это был тот самый человек, который сидит справа от него. Чернокожий, конечно.
Слушая Мерфи, Нуз, должно быть, протер дырки в стеклах своих очков. Когда Бакли наконец уселся, судья с отчаянием посмотрел на Джейка.
– Перекрестный допрос? – с болью в голосе спросил он.
С блокнотом в руке Джейк встал из кресла. Протоколистка смотрела на него с ужасом. Гарри Рекс шипел ему в спину, как змея. Эллен прикрыла глаза. Сложив руки на груди, в адвоката внимательными взглядами впились присяжные.
– Не делай этого, – прошептал ему Карл Ли.
– Нет, ваша честь, у нас нет вопросов.
– Благодарю вас, мистер Брайгенс. – Нуз с облегчением перевел дыхание.
Следующим свидетелем был Рэди – следователь из полицейского управления. Он поставил присяжных в известность о том, что в каморке под лестницей была найдена пустая банка из-под кока-колы с отпечатками пальцев, соответствующими отпечаткам Карла Ли Хейли.
– В банке ничего не оставалось? – драматическим голосом спросил Бакли.
– Она была абсолютно пуста.
Хороший вопрос, подумал Джейк. Значит, ему хотелось пить. Дожидаясь машины Кеннеди, Освальд успел съесть цыпленка. Нет, к этому свидетелю у него тоже нет вопросов.
– У нас остался последний свидетель, ваша честь, – торжественно объявил Бакли ровно в четыре часа дня. – Де Уэйн Луни.
Опираясь на костыль, Луни шел через зал, направляясь к свидетельскому креслу. Перед тем как сесть, он снял с пояса кобуру с револьвером и передал ее Пейту.
Бакли с гордостью следил за ним.
– Будьте добры сообщить суду ваше имя, сэр.
– Де Уэйн Луни.
– И ваш адрес?
– Клэнтон, штат Миссисипи, Беннингтон-стрит, тысяча четыреста шестьдесят восемь.
– Сколько вам лет?
– Тридцать девять.
– Где вы работаете?
– В управлении полиции округа Форд.
– В какой должности?
– Дежурного.
– Кем вы были до понедельника двадцатого мая?
– Заместителем шерифа.
– Вы были на дежурстве?
– Да. Я отвечал за доставку двух обвиняемых из камеры городской тюрьмы в суд и обратно.
– Кто были эти двое обвиняемых?
– Билли Рэй Кобб и Пит Уиллард.
– Во сколько вы вывели их из зала суда?
– Что-то около половины первого, по-моему.
– Кто был вместе с вами?
– Маршалл Празер. Вдвоем мы должны были обеспечить транспортировку обвиняемых. В зале суда были и другие полицейские, а двое-трое к тому же ждали нас на улице, у задней двери. Но вся ответственность лежала на нас с Маршаллом.
– Что было после того, как слушание закончилось?
– Мы тут же надели на Кобба и Уилларда наручники и вывели их из зала. Пару минут мы пробыли вон в той небольшой комнатке, – Луни кивнул на дверь в стене, – а потом Празер стал спускаться по лестнице.
– Далее?
– Мы направились за ним. Первым – Кобб, потом Уиллард, последним шел я. Празер уже был внизу, он ждал нас у дверей.
– Так, сэр. Дальше?
– Когда Кобб уже почти спустился, раздалась стрельба. Я в этот момент находился на площадке и в первое мгновение никого не увидел. Инстинктивно я шагнул вперед. Внизу, у каморки под лестницей, стоял мистер Хейли с винтовкой в руках. Пулями Кобба отбросило назад, на Уилларда, оба закричали, падая, и попытались заползти по ступеням на площадку, туда, где стоял я.
– Так, сэр. Опишите, что вы видели.
– Можно было слышать, как свистели летящие рикошетом от стен пули. Более громких выстрелов я, пожалуй, в жизни не слышал, мне казалось, что стрельба никогда не кончится. Парни бились и корчились на ступенях лестницы, кричали и стонали от боли и страха. Они были в наручниках, вы же знаете.
– Так, сэр. А что было с вами?
– Я уже говорил, по-моему, что вниз спуститься так и не смог. Думаю, что одна из срикошетировавших пуль попала мне в ногу. Я попытался подняться на пролет выше, а уж там нога отказалась мне повиноваться.
– И что же стало в конце концов с вашей ногой?
– Ее отрезали. – Луни произнес это настолько невозмутимо, что можно было подумать, ему каждый месяц ампутируют конечности. – Чуть ниже колена.
– Вы хорошо рассмотрели человека, державшего в руках оружие?
– Да, сэр.
– Можете ли вы опознать его в присутствии присяжных?
– Да, сэр. Это мистер Хейли, вот он сидит. Было бы абсолютно логично, если бы свидетельские показания Луни на этом закончились. Говорил он коротко, только суть, держался с достоинством и ни секунды не колебался при опознании. До последнего момента присяжные внимательно слушали каждое его слово. Однако Бакли вместе с Масгроувом извлекли откуда-то огромные, выполненные в цвете схемы здания суда и развесили их перед жюри. Луни пришлось, ковыляя, расхаживать возле схем, прослеживая путь жертв от выхода из зала до последних ступенек лестницы.
Джейк морщил лоб и тер переносицу. Нуз в который уже раз занялся очками. Присяжные начали ерзать.
– Перекрестный допрос, мистер Брайгенс? – спросил наконец Нуз.
– Всего несколько вопросов, – ответил ему Джейк в тот момент, когда Масгроув выносил мусор из зала.
– Мистер Луни, скажите, на кого смотрел Карл Ли, когда стрелял?
– На парней, насколько я мог судить.
– А на вас он смотрел?
– Ну, видите ли, мне не хотелось тратить время на то, чтобы установить с ним визуальный контакт. Я ведь двигался в противоположном от Хейли направлении.
– То есть в вас он не целился?
– О нет, сэр. Целился он только в парней. В них и попал.
– Что он делал во время стрельбы?
– Орал и хохотал как сумасшедший. Самая жуткая вещь, которую мне приходилось слышать, он был похож на настоящего психа или что-то в этом роде. И знаете, я навсегда запомню: выстрелы, свистящие пули, крики парней, и на этом фоне – его громкий безумный смех.
Ответ свидетеля был великолепен. Джейку с большим трудом удалось сдержать торжествующую улыбку. Вместе с Луни он отрабатывал эту сцену, наверное, сотни раз, и она получилась так, как задумывалось. Каждое произнесенное слово было исполнено силы и убедительности. Листая бумаги, Джейк бросал незаметные взгляды на присяжных. Все они уставились на Луни, постигая смысл его ответа. Джейк небрежно писал что-то на листке бумаги, нечто абсолютно незначительное – ему нужна была пауза, чтобы задать самые важные вопросы процесса.
– Значит, мистер Луни, Карл Ли Хейли ранил вас в ногу?
– Да, сэр.
– Вы считаете, что таково было его намерение?
– Нет, сэр. Просто несчастный случай.
– Хотите ли вы, чтобы он был наказан за этот несчастный случай?
– Нет, сэр. Я не испытываю никаких дурных чувств по отношению к мистеру Хейли. Он сделал то, что сделал бы я, будь я на его месте.
Бакли вздрогнул в своем кресле. Ручка выкатилась из его пальцев. Он горестно смотрел на своего главного свидетеля.
– Что вы хотите этим сказать?
– Я хочу сказать, что не виню его за то, что он сделал. Те двое изнасиловали его маленькую дочь. У меня у самого есть дочка. Если кто-то вздумает наброситься на нее, он и дня не проживет. Я пристрелю его как бешеную собаку, я сделаю то же, что и Карл Ли. Нам следовало бы наградить его.
– Хотите ли вы, чтобы присяжные осудили его? Подпрыгнув, Бакли заревел:
– Протестую! Протестую! Такие вопросы задавать нельзя!
– Нет! – выкрикнул Луни. – Я не хочу, чтобы его осуждали. Он – герой. Он...
– Прекратите свой ответ, мистер Луни, – завопил Нуз. – Не отвечайте далее!
– Протестую! Протестую! – Стоя на цыпочках, прокурор вытягивал шею.
– Он герой! Отпустите его! – рявкнул Луни.
– К порядку! К порядку! – воззвал Нуз, стуча молотком.
Бакли смолк. Луни тоже успокоился. Джейк спокойно сказал:
– Я снимаю свой вопрос.
– Прошу вас не обращать на этот вопрос внимания, – обратился к присяжным судья.
Улыбнувшись жюри, Луни заковылял к выходу.
– Можете вызвать следующего свидетеля. – Нуз снял очки.
Медленно поднявшись, Бакли драматическим голосом ответил:
– Ваша честь, больше свидетелей у обвинения нет.
– Хорошо. – Нуз повернулся к Джейку: – Вижу, мистер Брайгенс, вы хотите сделать какое-то заявление, если не два?
– Да, ваша честь.
– Отлично. Тогда пройдем в кабинет.
Отпустив присяжных с теми же инструкциями, что и накануне, судья объявил перерыв до девяти утра.
Глава 37
Джейк проснулся в темноте с ощущением легкого похмелья и головной болью, вызванной отчасти усталостью и «Коорсом», отчасти далеким, но въедливым звоном, доносящимся от входной двери, – как если бы кнопка звонка была намертво вдавлена в стену чьим-то крепким большим пальцем. Подойдя в ночной рубашке к двери, Джейк распахнул ее и попытался сфокусировать взгляд на двух фигурах, стоявших на крыльце. Оззи и Несбит – сработало наконец в мозгу.
– Чем могу служить? – Он распахнул дверь шире, приглашая их войти.
– Они собираются убить тебя сегодня, – сказал Оззи.
Джейк сел на диван, принялся тереть виски.
– Может, им это и удастся.
– Джейк, я говорю серьезно. Они запланировали твое убийство.
– Кто?
– Клан.
– Микки-Маус?
– Да. Позвонил вчера, сказал, что-то готовится. Позвонил полчаса назад, сказал, что счастливчиком назначили тебя. Сегодня большой день. Сегодня они будут развлекаться. Утром в Лойдсвилле состоятся похороны Стампа Сиссона, а потом начнется – око за око, зуб за зуб.
– Почему меня? Почему бы им не прикончить Бакли, или Нуза, или еще кого-нибудь, кто больше заслуживает?
– Боюсь, у нас мало времени, чтобы рассуждать сейчас на эту тему.
– Какой способ они изобрели на этот раз?
– Он не сказал.
– А он знает?
– Деталей было мало. Он просто сообщил нам, что они попытаются сделать это сегодня в течение дня.
– Что же остается мне? Сдаваться?
– Во сколько ты уходишь в офис?
– А сколько сейчас?
– Почти пять.
– Мне нужно принять душ и одеться.
– Мы подождем.
В половине шестого утра все трое вошли в офис Джейка и закрыли входную дверь на замок. В восемь под балконом выстроился взвод солдат – они ждали. В окне второго этажа здания суда виднелись две головы – Гарри Рекса и Эллен. Солдаты окружили плотным кольцом Джейка и находившихся по его бокам Оззи и Несбита, вся группа направилась через Вашингтон-стрит к суду. Рыскающие повсюду, как гиены, репортеры явно что-то почуяли и устремились следом.
Наблюдатель, занявший свою позицию на чердаке заброшенной мельницы, имел возможность четко, хотя и в некотором удалении, видеть тыльную часть здания суда. Скорчившись в темноте, человек смотрел в оптический прицел через небольшое слуховое оконце, уверенный в том, что сам он остается для всего мира невидимым. Поддерживать эту уверенность помогали виски и трубочка прицела – в течение получаса, с половины восьмого до восьми, он успел приложиться к тому и к другому уже неоднократно. В восемь его глаз заметил возле дома этого защитника ниггеров какую-то суету.
В кабине пикапа, спрятанного под навесом полуразрушенного склада, находившегося вплотную к мельнице, его ждал приятель. Двигатель был включен, мужчина за рулем одну за другой курил «Лаки страйк» в ожидании хлопков выстрелов охотничьего ружья.
Когда темная масса людей, двигавшихся от офиса адвоката, ступила на проезжую часть Вашингтон-стрит, снайпер забеспокоился. Он едва видел качающуюся голову своей жертвы в окружавшем ее зеленом море солдат, на пятки которым наступала толпа репортеров. «Ну, давай же, – подсказывало и торопило его виски, – расшевели-ка их». Стараясь как можно тщательнее совместить перекрестие прицела с мишенью, человек нажал на спуск в тот самый момент, когда цель уже готова была перешагнуть порог задней двери здания суда.
Винтовочный выстрел прозвучал негромко, но четко. Половина окружавших Джейка солдат бросилась на землю, оставшиеся на ногах с силой толкнули его под навес над задней дверью. Один из охранников закричал от боли. Репортеры и телевизионщики распластались по земле, но камеры свои продолжали держать так, чтобы они фиксировали происходящее. Раненый схватился за шею, громко застонал. Последовал еще один выстрел, за ним – третий.
– Его ранили! – Несколько гвардейцев по-пластунски ползли к своему упавшему товарищу.
Джейк в это мгновение успел скрыться от пуль за стенами суда. В изнеможении он опустился на пол, закрыл лицо руками. Оззи стоял рядом и смотрел на то, что происходит во дворе.
– Чем могу служить? – Он распахнул дверь шире, приглашая их войти.
– Они собираются убить тебя сегодня, – сказал Оззи.
Джейк сел на диван, принялся тереть виски.
– Может, им это и удастся.
– Джейк, я говорю серьезно. Они запланировали твое убийство.
– Кто?
– Клан.
– Микки-Маус?
– Да. Позвонил вчера, сказал, что-то готовится. Позвонил полчаса назад, сказал, что счастливчиком назначили тебя. Сегодня большой день. Сегодня они будут развлекаться. Утром в Лойдсвилле состоятся похороны Стампа Сиссона, а потом начнется – око за око, зуб за зуб.
– Почему меня? Почему бы им не прикончить Бакли, или Нуза, или еще кого-нибудь, кто больше заслуживает?
– Боюсь, у нас мало времени, чтобы рассуждать сейчас на эту тему.
– Какой способ они изобрели на этот раз?
– Он не сказал.
– А он знает?
– Деталей было мало. Он просто сообщил нам, что они попытаются сделать это сегодня в течение дня.
– Что же остается мне? Сдаваться?
– Во сколько ты уходишь в офис?
– А сколько сейчас?
– Почти пять.
– Мне нужно принять душ и одеться.
– Мы подождем.
В половине шестого утра все трое вошли в офис Джейка и закрыли входную дверь на замок. В восемь под балконом выстроился взвод солдат – они ждали. В окне второго этажа здания суда виднелись две головы – Гарри Рекса и Эллен. Солдаты окружили плотным кольцом Джейка и находившихся по его бокам Оззи и Несбита, вся группа направилась через Вашингтон-стрит к суду. Рыскающие повсюду, как гиены, репортеры явно что-то почуяли и устремились следом.
* * *
В двух кварталах к северо-востоку от центра, у подножия самого высокого в Клэнтоне холма, у давно заброшенной колеи железной дороги, находилась старая мельница. Мимо нее проходила изрытая оспинами рытвин улица, которая после пересечения с Седар-стрит становилась более широкой и более приличной и, устремляясь далее вниз и соединяясь с Куинси-стрит, превращалась в восточную границу центральной площади города.Наблюдатель, занявший свою позицию на чердаке заброшенной мельницы, имел возможность четко, хотя и в некотором удалении, видеть тыльную часть здания суда. Скорчившись в темноте, человек смотрел в оптический прицел через небольшое слуховое оконце, уверенный в том, что сам он остается для всего мира невидимым. Поддерживать эту уверенность помогали виски и трубочка прицела – в течение получаса, с половины восьмого до восьми, он успел приложиться к тому и к другому уже неоднократно. В восемь его глаз заметил возле дома этого защитника ниггеров какую-то суету.
В кабине пикапа, спрятанного под навесом полуразрушенного склада, находившегося вплотную к мельнице, его ждал приятель. Двигатель был включен, мужчина за рулем одну за другой курил «Лаки страйк» в ожидании хлопков выстрелов охотничьего ружья.
Когда темная масса людей, двигавшихся от офиса адвоката, ступила на проезжую часть Вашингтон-стрит, снайпер забеспокоился. Он едва видел качающуюся голову своей жертвы в окружавшем ее зеленом море солдат, на пятки которым наступала толпа репортеров. «Ну, давай же, – подсказывало и торопило его виски, – расшевели-ка их». Стараясь как можно тщательнее совместить перекрестие прицела с мишенью, человек нажал на спуск в тот самый момент, когда цель уже готова была перешагнуть порог задней двери здания суда.
Винтовочный выстрел прозвучал негромко, но четко. Половина окружавших Джейка солдат бросилась на землю, оставшиеся на ногах с силой толкнули его под навес над задней дверью. Один из охранников закричал от боли. Репортеры и телевизионщики распластались по земле, но камеры свои продолжали держать так, чтобы они фиксировали происходящее. Раненый схватился за шею, громко застонал. Последовал еще один выстрел, за ним – третий.
– Его ранили! – Несколько гвардейцев по-пластунски ползли к своему упавшему товарищу.
Джейк в это мгновение успел скрыться от пуль за стенами суда. В изнеможении он опустился на пол, закрыл лицо руками. Оззи стоял рядом и смотрел на то, что происходит во дворе.