Ильин Андрей. Боец невидимого фронта

   Вам придется воевать в одиночку. Умирать в одиночку. И побеждать в одиночку.
   Скоро у вас будут выпускные экзамены. Максимально приближенные к реальным боевым условиям. Вы будете выброшены «за линию фронта», для выполнения специального задания. Кто его завалит — пойдет дослуживать в части, кто справится — может считать себя свободным.
   Свободным до будущей войны...
   «Скоро» наступило на следующий день. Курсантов по одному вызывали в канцелярию, где ставили экзаменационную задачу.
   — Вам надлежит, разработав легенду прикрытия и обеспечившись документами, прибыть в город Серов, где легализоваться и устроиться на режимный завод П/Я 2716 с целью сбора сведений о характере выпускаемых изделий и подготовки диверсионных актов.
   Вопросы есть?
   — Никак нет!
   — Тогда — кру-гом! И шагом марш в каптерку.
   Каптеркой заведовал преклонных лет старшина.
   — Что там у тебя?
   Курсант протянул выданную ему накладную.
   — Та-ак... Давай раздевайся.
   — Как раздеваться?
   — Совсем раздевайся. Догола!
   Курсант стянул с себя рубаху, штаны и белье. И остался стоять в чем его родила мама.
   — Так, что там у тебя?.. Ага...
   Старшина ушел куда-то за стеллажи и вернулся с цветными плавками, махровым полотенцем, красными резиновыми тапочками и маской для подводного плавания.
   — На, получи и распишись.
   — И это все?
   Старшина еще раз посмотрел в накладную.
   — Все. Все, что положено.
   — Куда же я с этим?
   — А это меня не касается. Следующий.
   На выходе курсанта ждал инструктор. Он протянул ему меховые унты и штаны, набросил на плечи шинель и сопроводил в машину.
   — На аэродром.
   Машина выехала на бетонку, где стоял «МИГ-спарка».
   — Пассажир! — крикнул сопровождающий. Пилот махнул куда-то назад.
   Курсанта подняли на крыло, посадили в заднюю кабину, натянули на голову шлем.
   — Седьмой просит взлет.
   — Седьмому взлет разрешаю.
   Взвыли турбины, «МИГ», клюнув носом, тронулся с места и, набирая скорость, побежал по взлетной полосе.
   — Как ты там?
   — Нормально.
   Через полтора часа Седьмой запросил посадку.
   — Посадку разрешаю.
   К замершему в конце полосы «МИГу» подкатил медицинский, с военными номерами, «уазик».
   — Где пассажир?
   Курсанта выдернули из кабины и повели к машине.
   — Поехали.
   На окнах были шторки, и видно ничего не было. Но был слышен шум какого-то города.
   — Стой. Мы прибыли. Выходи.
   Курсант дернулся к двери.
   — Эй, погоди, а шинель!
   С него сняли шинель, штаны, унты.
   — Теперь иди.
   Дверца открылась, и его толкнули вперед. В глаза ударило яркое, слепящее солнце, шипели накатывающие на берег морские волны, скрипела под ногами галька, неясно шумела людская толпа. Впереди был пляж с навесами, лежаками, киосками с пепси и сотнями полуголых, дочерна загоревших людей.
   — Граждане, ну не заплывайте за буйки, утопнете же! — предупреждал скучный мегафонный голос со спасательной вышки.
   — Боря, Боренька, осторожно, вода холодная, — истошно кричала какая-то женщина.
   И все кричали, говорили, смеялись... Это был юг.
   Был курорт. И он — в плавках, шлепках, с полотенцем и маской для подводного плавания. И крутись как хочешь.
   Курсант шарахнулся назад, к машине. Дверца была открыта.
   — Что, место не нравится? — участливо спросили его. — Тогда проехали дальше. Там дальше нудистский пляж. Хочешь?
   Курсант быстро-быстро замотал головой.
   — Можно что-нибудь из одежды?
   — Если только унты.
   Дверца захлопнулась.
   Мимо пробежали две симпатичные девушки в открытых купальниках и, оглянувшись на стоящего столбом парня с маской, захихикали.
   Нет, стоять так нельзя. Надо идти... ну хотя бы купаться. Он добежал до моря и с удовольствием бухнулся в воду. Там, где два часа назад был он, лето еще только начиналось.
   Ай спасибо командирам, удружили! Купался он долго, потому что присматривался к пляжу. К одежде отдыхающих. Одежда нужна была до зареза. Не ходить же по городу в плавках и маске.
   Вон тот парень... Кажется, он его роста и комплекции. Парень лежал на топчане на животе и дремал, разомлев на солнышке. Когда к нему подкрался такой же, как он, с маской на лице, молодой человек, на него никто не обратил внимания. Молодой человек сел на гальку, и гримасничая сквозь стекло и подмигивая окружающим, пощекотал своему приятелю пятку. Тот дернулся, но не проснулся. Молодой человек тихо засмеялся и поднес палец к губам и потянулся за одеждой спящего.
   Он предлагал всем, вместе с ним, от души повеселиться. Молодой человек собрал одежду, поднял туфли и, крадучись, на носках, отчаянно гримасничая и делая вид, что еле сдерживает смех, пошел прочь.
   Его видели все, но его никто не остановил. Ему подмигивали, ему улыбались и показывали большой палец, потому что были уверены, что он так шутит.
   А он не шутил. Он — воровал.
   Одежда была впору. В кармане нашелся кошелек с мелочью.
   Он быстро ушел с пляжа. Ушел уже в одежде. В ближайших авиакассах он встал в очередь.
   — Не толкайтесь! — попросил он.
   — А никто и не толкается, — удивились стоящие сзади.
   — Да не толкайтесь же! — возмутился он еще раз. И навалился на стоящего впереди мужчину, одновременно засунув ему в боковой карман брюк пальцы. Кошелек был кожаный и был толстый. Такой легко не вытянуть.
   Он с силой наступил мужчине на ногу.
   — Да вы что! — взвился тот.
   Теперь у него можно было незаметно не то что кошелек вытащить, штаны снять.
   — Извините! Это меня толкают. Ну что вы все толкаетесь! Замучили совсем! Я лучше завтра приду.
   Уронил кошелек в пакет и пошел вон из очереди.
   — Озверели совсем, толкаются и толкаются!.. Теперь деньги были, но нужен был еще паспорт.
   Он долго ходил по городу, подыскивая подходящие лица.
   Вот этот, в очках... Правда, нос... Нет, не подходит. Или вон тот...
   Это только кажется, что все люди разные, на самом деле у каждого человека есть «двойники» с похожим овалом щек, абрисом лба, разрезом глаз... Остальное нетрудно дорисовать деталями. Особенно ему. С его усредненным, невыразительным, какие и выбирали в учебку, лицом.
   Мужчина был с усами и бородой. И даже хорошо, что с усами и бородой, их нетрудно налепить, а потом отрастить.
   Мужчина подходил.
   Он довел его до гостиницы, до самого номера. Выждал несколько минут и постучал.
   Дверь открылась.
   — Я помощник заместителя директора по вопросам расселения. Это вы снимаете двести семнадцатый номер? — с напором спросил он.
   — Да. А что такое?
   — Дело в том, что двести семнадцатый номер забронирован на дирижера симфонического оркестра, и я не понимаю, как вы могли здесь оказаться.
   — Я здесь три дня живу. Я приехал на конференцию. Я платил!
   — Странно, очень странно. Дирижер с мировым именем ждет в вестибюле, а в его номере... Решительно ничего не понимаю! Дайте, пожалуйста, ваш паспорт.
   — Зачем?
   — Чтобы убедиться, что вы оформлены по закону. И извиниться, если это вина администрации гостиницы. А если нет...
   Мужчина побежал за паспортом.
   — Спасибо. Я думаю, мы во всем разберемся. А вас я прошу пока оставаться в номере до выяснения всех обстоятельств.
   — А меня не выгонят?
   — Будем надеяться, что нет.
   На фотографии в паспорта мужчина был с бородой и усами.
   Хотя в принципе на отдыхе мог быть и без бороды. А теперь, собираясь домой, начал отращивать щетину.
   Да, пожалуй, так.
   Ну что, гражданин, как нас там — Хорьков Степан Петрович, не хватит ли нам отдыхать? Не пора ли нам отсюда сматываться?
   Ближайшим рейсом, отдав тройную цену за билет, гражданин Хорьков отбыл в... Да не все ли равно, куда. Потому что никуда конкретно. Потому что в первый попавшийся город, где снял квартиру и жил около месяца, отращивая на лице бороду и усы.
   Вот теперь — похож. Теперь совершенно похож, надо только не забывать выдвигать чуть вперед челюсть и морщить лоб.
   Ну да, это он не забудет. Забывать его отучили раз и навсегда. В учебке отучили.
   Через несколько недель гражданин Хорьков объявился в городе Серове с собственноручно нарисованной трудовой книжкой и грамотами «Победителю городских соревнований токарей-расточников».
   — Хочу устроиться на ваш завод. Токарем.
   — К сожалению, у нас вакансий нет.
   Это было плохо, но было небезнадежно. Он проследил всех работниц отдела кадров, выбрал самую молодую, с которой познакомился вечером в толкучке возле автобусной остановки, столкнув ее в лужу.
   — Ой, простите, пожалуйста.
   — Что мне с вашего простите!
   — Ну хотите, я тоже в лужу шлепнусь. Или новое платье вам куплю.
   И тут же купил.
   И, увидев девушку в новом платье, сделал ей предложение.
   Парень он был обходительный и был холостой. Правда, был безработный. А семью желательно было кормить.
   Отчего невеста, подарив кому надо конфеты, кому надо коньяк, устроила жениха в подготовительный цех токарем-револьверщиком.
   Очень скоро, заведя широкие, за столиками ближайших пивнушек, знакомства, он узнал, какую продукцию выпускает П/Я, в каких количествах и куда отправляет.
   Но этого было недостаточно. Недостаточно для сдачи экзамена.
   Поэтому пришлось, используя связи невесты, переводиться в бригаду дежурных электриков, что обеспечивало большую свободу передвижения по территории завода. Однажды, напоив до бесчувствия напарника, он налепил на трубопроводы, на силовые кабели, емкости с ГСМ и где только возможно... пластилин. Который в принципе мог быть пластидом.
   С междугородной телефонной станции он позвонил по контактному телефону.
   — Передайте Семену Ивановичу, что я все сделал.
   — Хорошо, передам. А вы перезвоните завтра.
   Утром в местное управление внутренних дел позвонил неизвестный и сообщил, что на номерном заводе заложена бомба. Высланные на место происшествия саперы взрывоопасных предметов не обнаружили. Но нашли пластилин. Много пластилина. Какие-то шутники не поленились извести дюжину пачек пластилина ради получения незапланированного выходного. Ну не идиоты? Пластилин соскребли. Скандал замяли. Через несколько дней один из электриков дежурной бригады подал заявление об уходе и, уволившись, убыл в неизвестном для отдела кадров и своей невесты направлении.
   Думал — домой. Но оказалось, не домой.
   К сожалению, не домой...

* * *

   — На прошлом допросе вы утверждали, что последние два года проживали в городе Зареченске по адресу: улица Октября, сто семнадцать. Так?
   — Да.
   — В городе Зареченске нет улицы Октября.
   — Как нет, если...
   — Уже пять лет нет. Улица Октября решением местной администрации переименована в Мещанскую. Вы разве этого не знали?
   — Знал, конечно! Это я по привычке...
   — И нет дома сто семнадцать. Его снесли.
   — Ах, ну да! Вы меня просто не поняли, я раньше в нем жил, а перед сносом переехал по другому адресу.
   — По какому?
   — Мещанская, двадцать пять. Я снимал там комнату у одной старушки.
   — Как ее звали?
   — Не помню.
   Следователь перелистнул бумаги.
   — Ой, простите, — извинился он. — Я, как всегда, все перепутал. Дом сто семнадцать не сносили. Это из другого дела. И улицу Октябрьскую не переименовывали...
   — Хорошо, я скажу все. Я никогда не жил в Зареченске и не жил в Брянске. Я жил в Таджикистане, в городе Ош. Мои родители были геологами. Когда началась война, нам пришлось бежать. На одном из перевалов караван, в котором мы находились, обстреляли боевики, родители погибли, документы сгорели. Там же я нашел чужой паспорт и пользовался им.
   — А почему вы об этом не сказали раньше?
   — Я боялся!
   — Чего?
   — Того, что меня вышлют обратно в Таджикистан...
   Теперь пусть ищут. Теперь им искать долго. Потому что придется искать в чужом государстве, копаясь в неостывшем пепле войны. Искать то, чего никогда не было.

* * *

   Домой его не отпустили.
   — Но вы же говорили! Вы же обещали, что потом будет дембель.
   — Неужели вам не интересно, что будет дальше?
   — Нет, не интересно.
   — Ведь вы — профессионал. Теперь уже профессионал.
   — Все равно!
   — Хорошо, мы вас не торопим, подумайте несколько дней.
   Думать несколько дней ему было не надо, но для себя все уже решил.
   Но снова пришел капитан. Тот, который приходил раньше.
   — Тут такое дело... — сказал он, пряча глаза. — Хочу извиниться. За то, что втравил тебя в это дело. И хочу сказать, что теперь отступать поздно.
   — Я все сделал. Пусть они отпустят меня домой.
   — Неужели ты думаешь, что после всего этого тебя оставят в покое? Вас всех оставят в покое?
   — Они обещали.
   Капитан бросил на стол пачку фотографий.
   — Посмотри.
   На фотографиях был изувеченный до неузнаваемости труп. Издалека. Справа. Слева. Сверху. Крупным планом... Крупным планом изувеченный до неузнаваемости труп был узнаваем. Это был знакомый ему курсант. Сосед «по парте».
   — Он тоже думал, что его отпустят. Но... Он попал в дорожно-транспортное происшествие. Случайно. Когда переходил улицу в неположенном месте...
   Может быть, действительно случайно. А может быть...
   Капитан собрал фотографии.
   — Это не жестокость, это... жестокая необходимость. Ваше обучение слишком дорого обходится государству, чтобы ждать будущей войны. Вы штучный товар. Государственный товар.
   Думай. И... соглашайся. Потому что уже соглашался... Лучше — сюда, чем туда! — показал капитан глазами вверх. — Лучше с ними, чем против них.
   Лучше с нами...
   Он согласился.
   — Мир несправедлив. В этом мире правят бал негодяи. Негодяи с деньгами. Вы согласны?
   — Согласен.
   — Им подчинена власть. Вместо того чтобы защищать слабых, власть обслуживает сильных. Власть такая же, как они.
   Вы возразите, скажете — есть милиция, прокуратура...
   Но милиция, прокуратура, суды, служба безопасности не в состоянии противостоять натиску негодяев, потому что куплены ими. Негодяи неуязвимы для закона, они стоят над законом, они сами — закон. Закон силы...
   И так уже почти неделю. Почти неделю с ним говорят обо всем и одновременно ни о чем. Говорят по восемнадцать и больше часов в сутки, оставляя на сон четыре. Он не высыпается, но он вынужден слушать.
   — Бороться с беззаконием, соблюдая закон, невозможно. Бороться с беззаконием можно только за рамками закона.
   Вы согласны со мной?
   — Согласен...
   Обычная «кухонная» беседа, если забыть, что к вискам, к пальцам, подмышкам, груди прилеплены лейкопластырем датчики. А чуть в стороне за столом сидит неприметный господин в белом халате с раскрытым ноутбуком.
   — Так вы согласны, что законными методами бороться с беззаконием нельзя?
   — Согласен.
   — Вы согласны, что в стране создалось положение, мириться с которым невозможно?
   — Да.
   — Вы пробовали наркотики?
   — Что?
   — Вы когда-нибудь пробовали наркотики?!
   — Нет.
   — Как вы думаете, должен нести ответственность человек, изнасиловавший и убивший ребенка, если суд признал его невменяемым?
   — Наверное, должен.
   — Должен или нет?
   — Должен.
   — Вы читали Бакунина?.. Вы разделяете взгляды Льва Толстого, призывавшего не отвечать на зло насилием?..
   Первого собеседника сменяет другой.
   — Миром правят спецслужбы. Так было всегда. Так было со времен фараонов. Истинная политика та, о которой никто не знает...
   Вы состояли в политических, криминальных или иных группировках?..
   Если сравнивать государство с человеческим организмом, то армия — это мышцы. Спецслужбы — мозг. От них зависит движение мышц...
   Вы подглядывали в детстве за голыми женщинами?..
   Нарушали закон?.. Особые формирования были всегда. В том числе в России. Вы слышали об охранном отделении? О знаменитой охранке? Ну конечно, о ней все слышали. Но почти никто о царском сыске. Подчиненном лично государю императору...
   Вы занимались онанизмом?..
   Вам когда-нибудь хотелось убить человека?..
   И так с утра до вечера. До поздней ночи...
   — Вы показали хорошие результаты. Очень хорошие результаты. Вы разделяете наши взгляды. Но если вы разделяете наши взгляды, то вам придется принять наши правила...
   Это как раз понятно: вход — рубль, выход — жизнь.
   — Вы согласны?
   — Да...
   — В том числе с применением к вам, во внесудебном порядке, исключительной меры наказания в случае разглашения секретной информации или иного служебного преступления?
   — Да.
   — Тогда распишитесь здесь...
   — Вы осознаете серьезность принимаемого вами решения?
   — Да.
   — Вы согласны сменить свои фамилию, имя, биографию?
   — Да.
   — Распишитесь...
   — Вы готовы отказаться от своего прошлого?
   — Да.
   — Распишитесь...
   Он расписывался. Считая, что этого будет довольно. Но этого было мало. Что такое роспись — завитушка на листе бумаги. Завитушки в таких делах не в счет. В счет — кровь.
   — Вам надлежит разработать легенду прикрытия, обеспечивающую ваш переход на нелегальное положение. А это-то зачем?
   — В том числе мероприятия по дезинформации людей, знавших вас лично, включая ваших родителей, ваших братьев и сестер, близких родственников, соседей, друзей, учителей...
   Разом дрогнули, заметались клювы самописцев, ломая ровный ход линий. Мужчина в белом халате встревоженно поднял глаза от экрана ноутбука.
   — Мы должны быть застрахованы от случайностей... Вы должны быть застрахованы. Как это сделать — думать вам.
   Он придумал. Он придумал посадить себя в тюрьму. На длительный срок. Для чего инсценировал суд, вызвав на него своих родственников.
   — А если они подадут прошение о помиловании? — возразил инструктор.
   — Его можно отклонить.
   — Попросят свидание?
   — Его можно не дать.
   — Пошлют письмо?
   — На него можно не отвечать.
   — Не слишком ли много сложностей? И риска? Не проще ли вам умереть?
   — Мне?
   — Да, вам. Например, погибнуть во время боевых действий в одной из горячих точек. Или в результате несчастного случая. Тогда ваши родственники не будут вас искать, потому что будут знать, где вы находитесь. Не будут стыдиться того, что вы сидите в тюрьме. И получат денежную компенсацию.
   Мне кажется, для них так будет лучше. И для нас лучше.

* * *

   — Вы согласны?
   — Я? Да...

* * *

   — Должен вас огорчить, — с печалью в голосе сказал следователь. — Мы проверили отпечатки ваших пальцев по картотекам. Так, на всякий случай. Сегодня получили ответ. Неожиданный ответ. Не догадываетесь какой?
   Допрашиваемый молчал.
   — Ваши пальчики нашлись в картотеке!
   Выдержал многозначительную паузу.
   — Ваши пальчики проходили по делу о хищении документов в гостинице одного из курортных городов на юге России. Вам не повезло, потерпевший оказался известным человеком, и местная милиция была вынуждена возбудить уголовное дело.
   Зачем вам понадобился чужой паспорт? Тем более что тот, похищенный паспорт — не этот паспорт, — показал следователь. — Впрочем, этот тоже не ваш. А где ваш?
   — Я же говорил — сгорел в машине во время обстрела колонны...
   — Да? Впрочем, это уже не имеет никакого значения. Я вас спрашиваю просто так, из любопытства. Потому что моя работа закончена.
   Как так?..
   — Вы переходите в ведение Федеральной службы безопасности.
   — Почему?
   — Потому что ваши пальчики проходили не только по делу о хищении документов у гражданина Хорькова, но и по факту хулиганских действий, совершенных на одном из режимных заводов. Подробностей я не знаю, потому что это дело не наше. Но, честно говоря, я рад, что вас у меня забирают. Хоть высплюсь.
   Дверь открылась. В кабинет вошел крепкого телосложения мужчина в штатском.
   — Я за вами, — просто сказал он.

* * *

   Он погиб на действительной службе. Погиб по собственной глупости.
   Он предлагал героическую смерть — например, при отражении атаки отряда чеченских боевиков, пытавшихся прорваться через позиции федеральных войск.
   Но его сценарий забраковали. Он вначале не понял, почему. Он потом понял, почему...
   Подходящее тело подбирали в городских моргах. Он сам подбирал, среди бесхозных — невостребованных и неопознанных тел.
   Рост.
   Комплекция.
   Волосы.
   Овал лица...
   Нет, этот не подходит. Надо смотреть следующий.
   Рост.
   Комплекция...
   Он растаскивал и ворочал твердые, окоченевшие тела, вглядывался в мертвые лица.
   Вот этот... Возраст подходит. Лицо... Нет, лоб более широкий; И губы... Нет...
   Тянул труп за ноги вниз, чтобы выдернуть из-под него другой.
   Нет, тоже не то... А впрочем... Если цинк не вскрывать, а показывать лицо через окошко... Надо только Подрезать и передвинуть чуть вниз брови. Набить чем-нибудь нос. Притянуть к голове уши. Тогда, пожалуй, будет похож. На него похож...
   Трупу подрезали и подтянули брови, набили тряпками нос, подшили к голове уши и, одев в форму, запаяли в цинковый, с оконцем против лица, гроб.
   — Отлично, — похвалил его инструктор. — Похож на тебя, как брат-близнец. Теперь бери его и вези домой. К себе домой.
   — Я?!
   — Ты. Именно ты!
   Чтобы понял, чтобы осознал, чтобы проявил себя...
   Ему предложили роль лейтенанта, сопровождавшего труп погибшего солдата на родину. Перекроили, как тому бесхозному трупу, лицо — изменили с помощью контактных линз цвет глаз, расширили специальными пластиковыми вкладками нос, нарастили брови, посадили посреди щеки большое родимое пятно, налепили фальшивые усы, наложили парик, нацепили очки.
   Ему дали привыкнуть к его роли — заставили сдавать груз в грузобагаж, получать груз, проталкивать его на пересадках, ругаться матом с грузчиками.
   Он все более привыкал к своему новому облику, к чужой мимике, к заученным жестам, к измененному голосу. Он перестал быть собой. Им настоящим стал тот, лежащий в цинке покойник.
   В его городе его встречали представители военкомата.
   Гроб с телом затолкали в крытую машину и повезли по знакомым улицам.
   — Сюда, — хотелось сказать ему, потому что он знал дорогу лучше водителя. Но сдерживался. Хватал себя за язык.
   — А здесь куда? Черт ногу сломит с этими дорогами.
   — Сейчас, я прохожих спрошу, — предлагал лейтенант.
   Родственники встретили гроб у крыльца подъезда.
   Его родственники.
   Мать.
   Отец.
   Брат...
   Он не мог вылезти из машины, он хотел остаться в кабине, хотел спрятаться, провалиться сквозь землю...
   Но он догадывался, он знал, что где-то рядом притаились наблюдатели, что его поведение, каждый жест, каждый взгляд будет доложен начальству.
   Он собрался, он вспомнил чужие, заученные жесты, походку, мимику, голос. Вылез из машины, как должен был вылезать лейтенант. Крикнул:
   — Давай выгружай.
   Пошел к толпе родственников, надевая на лицо притворно-сочувствующее выражение.
   — Здравствуйте.
   — Здравствуйте.
   Мать.
   Отец.
   Брат...
   Забытые, близкие, дорогие, заплаканные лица.
   — Как это случилось? — спросил отец.
   — Несчастный случай, — скучно сказал лейтенант. И увидел пристроившегося к родственникам человека с видеокамерой. Который снимал похороны. Который снимал его!
   — Пошли, лейтенант, выпьем, — предложил отец. Они поднялись в квартиру, прошли в кухню.
   — Слушай, не темни, я сам служил, — сказал отец. — Как он погиб?
   — Он в гараже, под машиной, уснул, а она тронулась. Так его всмятку...
   — Поэтому в цинке?
   — Да. Чтоб родственников не травмировать.
   Отец залпом выпил стакан водки. Заиграл желваками.
   Хотелось хлопнуть его по плечу, сказать, что это лажа, дурной розыгрыш и...
   Нет, не сказать, не хлопнуть. Поздно. Отец внимательно взглянул ему в лицо. И не увидел его лица. Увидел лицо лейтенанта.
   — Ей не говори, — попросил он.
   — Не скажу...
   Он посидел на кухне. Прошел по квартире. По хорошо знакомой квартире. По своей квартире.
   Он ходил по своей квартире и одновременно лежал в гробу.
   Над которым плакала его мать. Мать плакала беспрерывно, глядя в мутное окошко. Она считала, что ее сын там, что он убит...
   Он видел мать, видел гроб и продолжал оставаться лейтенантом. И видел мать и гроб так, как должен был видеть лейтенант — отстраненно. И удивлялся тому, что способен на такое, что не сбивается с роли...
   Потом все поехали на кладбище. И он поехал. Потому что должен был поехать. Здесь ему было труднее, чем раньше. Здесь нужно было играть не просто лейтенанта, здесь нужно было играть подвыпившего лейтенанта. Нужно было слегка скучать, показывать фальшивую скорбь, обращать внимание на симпатичных девушек.
   Нужно было играть... как Качалов! Лучше Качалова! Потому что Качалова можно было узнать в любом гриме, а его не должны узнать!
   Гроб подтащили к раскрытой могиле. Мать бросилась на него сверху, обхватила руками, закричала.
   Смотреть на это было невозможно. Но было нужно.
   Кому-то было нужно.
   — Скажите слово, — толкнул кто-то лейтенанта в бок.
   Кто-то неуловимо знакомый.
   — Что?
   — Вам нужно сказать прощальное слово. Вам. Надо!
   И, отрезая пути к отступлению, громко сказал:
   — Тут лейтенант хочет сказать...