Страница:
В 1995-1997 годах было осуществлено более 4 тыс. слияний и поглощений в американском финансовом секторе; среди них особое внимание экспертов привлекло формирование в апреле 1998 года крупнейшей в мире финансовой корпорации "Ситигруп", ставшее результатом слияния второго по величине американского банка "Ситибэнк" и финансового монстра "Трэвелерс Груп". Стоимость сделки превысила 76 млрд. долл. [409] В телекоммуникацион
[404] - См. Kadlec D. Making a Money Machine // Time. 1998. April 20. Р. 36-39.
[405] - См. The Economist. 1998. February 26. P. 70.
[406] - См. The Economist. 1999. January 9. P. 22.
[407] - См. Alsop R.J. (Ed.) The Wall Street Journal Almanac 1999. P. 147.
[408] - См. Seaman В., Sfodghill R., II. Here Comes the Road Test // Time. 1998. May 18. P. 36-39.
[409] - CM. Kadlec D. Making a Money Machine. P. 37.
ной сфере в 1997 году родился гигант, образованный в результате 42-миллиардной сделки между MCI и "УорлдКом" [410]. В 1996 году пять крупнейших авиаперевозчиков всех континентов -- "Люфт-ганза", "SAS", "Юнайтед Эйрлайнз", "Эйр Кэнэда" и "Тай Эйруэйз" (позднее к ним присоединился бразильский "Вариг") образовали "Стар Эллаинс", ставший крупнейшим авиаконсорциумом в мире; между тем уже через полтора года союз между "Бритиш Эйруэйз" и "Америкэн Эйрлайнз", вскоре дополненный присоединившимися к нему компаниями многих стран Британского содружества, занял лидирующее положение в отрасли[411]. Весьма характерно при этом, что на протяжении последних лет более 70 процентов слияний и поглощений, выходящих за пределы определенной отрасли, завершаются откровенной неудачей через год-два[412], тогда как в результате формирования мощных моноотраслевых компаний их конкурентоспособность лишь возрастает. На протяжении последних десяти лет более 90 процентов всех слияний и поглощений осуществляется либо в пределах одной отрасли, либо в рамках крайне близких по своему профилю отраслей промышленности или сферы услуг[413]. В этой связи следует также отметить, что консолидация крупных компаний все чаще происходит теперь не только в пределах одной отрасли, но и в рамках относительно равных по степени хозяйственного развития стран: так, в течение первой половины 1999 года европейские компании потратили на приобретение 94 американских фирм почти 73 млрд. долл., не осуществив при этом ни одной покупки крупных корпораций в Азии или других развивающихся странах. Разумеется, нет необходимости даже упоминать о том, в какой степени растут котировки акций компаний, выступающих сторонами в подобных масштабных сделках; повышение их цен после объединения иногда превосходит ажиотажные ожидания, возникающие у инвесторов на этапе его подготовки.
В-третьих, важнейшим источником роста инвестиционной активности стал выход на рынок компаний, действующих в сфере информационных технологий. В 1995 году в этом секторе было совершено 2913 сделок совокупной стоимостью в 134 млрд. долл. (в 1994 году -- 1861 сделка на 90,5 млрд. долл.) [414]. Выше мы говорили о том, сколь быстро повышаются на протяжении последних лет цены акций небольших компаний и фирм, производящих про
[410] - См.: Greenwald J. Dial M for Merger// Time. 1997. October 27. Р. 62-63.
[411] - См.: Grose Т.К. But Will It Fly? // Time. 1997. February 10. P. 26-27.
[412] - См.: The Economist. 1997. January 4. P. 70.
[413] - См.: ThurowL. Creating Wealth. P. 11-12.
[414] - См.: Sassen S. Globalization and Its Discontents. N.Y., 1998. P. 187-188.
граммное обеспечение, а также продукцию фармацевтики и биотехнологии. При этом рост котировок их ценных бумаг в значительной мере обусловлен нарастающей консолидацией. Большинство новых высокотехнологичных компаний, достигающих рыночного успеха, рассматриваются потенциальными инвесторами в качестве объектов поглощения более крупными фирмами, что поддерживает высокие цены на их акции. Так, в 1995 году, когда IBM решила приобрести продукт Notes, разработанный фирмой "Лотус", и избрала средством достижения этой цели покупку самой данной компании[415], рыночная цена последней в течение нескольких месяцев достигла 3,5 млрд. долл., хотя балансовая оценка фондов корпорации не превышала на тот момент 230 млн. долл. [416] В 1993 году "Майкрософт" допустила одну из грубейших стратегических ошибок, отказавшись от покупки за 268 млн. долл. [417] компании "America-on-Line (AOL)", рыночная стоимость которой спустя пять лет приблизилась к 27 млрд. долл. [418] Не менее серьезным просчетом стала продажа IBM в середине 80-х годов своей 20-процентной доли в корпорации "Интел": в сегодняшних условиях, если бы компания продолжала владеть этими ценными бумагами, рыночная стоимость IBM превосходила бы текущий показатель почти на одну треть[419]. Похожий случай представляет собой компания "Нетскейп", основанная в начале 1994 года и обладавшая к началу 1996-го фондами в 17 млн. долл., но при этом контролировавшая 85 процентов американского рынка интернетовских браузеров[420]: ее рыночная оценка к этому времени превышала 3 млрд. долл. [421] Более свежие примеры относятся к историям роста цен на акции операторов в области интернетовской торговли: в каждом из подобных случаев мы наблюдаем повышение котировок в первую очередь на основании информации о готовящихся поглощениях. Аналогичные тенденции прослеживаются и в других высокотехнологичных отраслях.
Мы остановились столь подробно на характеристиках современного фондового рынка в силу двух причин. С одной стороны, в
нынешних условиях тенденции его развития в западных странах весьма существенно определяют инвестиционный климат в глобальном масштабе, фактически задавая основные направления движения денежных потоков. С другой стороны, именно параметры фондового рынка наилучшим образом свидетельствуют о прогрессе современной информационной экономики, который фактически не может быть оценен никак иначе, поскольку вещественные характеристики производимых благ являются крайне условными, а традиционные макроэкономические показатели, как мы неоднократно уже отмечали, далеко не в полной мере отражают формирующуюся реальность. В пользу именно такого подхода к данной проблеме говорит, на наш взгляд, и исключительно большое влияние инвестиционного климата и предпочтений инвесторов на начало и ход кризиса, который мы назвали вторым системным кризисом индустриализма. Переходя к следующим разделам нашей книги и подытоживая приведенный здесь краткий исторический очерк, остановимся более подробно на основных его характеристиках.
[415] - Подробнее о борьбе вокруг "Лотуса" см.: Gay M.K. The New Information Revolution. A Reference Handbook. Santa Barbara (Ca.)-0xford, 1996. P. 13.
[416] - См.: Edvinsson L., Malone M.S. Intellectual Capital. P. 2, 34, 2-3.
[417] - См.: Lowe J. Bill Gates Speaks. Insight from the World's Greatest Entrepreneur. N.Y., 1998. P. 119.
[418] - См.: Greerwald J. Heroes of a Wild and Crazy Stock Ride //Time. 1998. August 3. P. 44-45.
[419] - См.: ThurowL. Creating Wealth. P. 54.
[420] - Подробнее об истории создания "Нетскейп" см.: ClelandA.S., Bruno A. V. The Market Value Process. Bridging Customer and Shareholder Value. San Francisco, 1996. P. 162-163.
[421] - См.: Monison I. The Second Curve. Managing the Velocity of Change. L., 1996. P. 62.
Второй системный кризис индустриализма
К концу 90-х годов экономический бум в постиндустриальных странах серьезно изменил мировую хозяйственную конъюнктуру. С одной стороны, западный мир достиг небывалой независимости как от поставок сырья, так и от импорта традиционной индустриальной продукции, доминируя в производстве информационных ресурсов и наращивая потребление не товаров массового спроса, на которые ориентировалась экономика индустриальных стран, а услуг и информации. С другой стороны, это радикально изменило соотношение цен на информационные и неинформационные продукты: закрепившись в роли явного монополиста, западные страны оказались свободными от необходимости искусственно продвигать свои технологии на новые рынки, и их цены стали более реалистичными; в то же время ничем не ограниченная конкуренция на рынке массовых потребительских товаров до предела обострилась за счет расширения круга производителей; как следствие, цены на них начали снижаться.
Западные страны перешли на самоподдерживающийся тип развития, когда творческий потенциал их граждан занял место важнейшего инвестиционного ресурса, а внутренние импульсы к максимальной самореализации во многом заменили экономические мотивы деятельности. Напротив, индустриальный мир, лишенный таких возможностей, был вынужден все более активно наращивать инвестиции в поддержание своей конкурентоспособности.
Логичным шагом на этом пути было перенесение относительно примитивных производственных операций в менее развитые страны ради экономии на рабочей силе; однако это само по себе свидетельствовало как о том, что подобному движению рано или поздно придет конец, так и о том, что традиционные центры индустриализма оказываются не в состоянии на равных конкурировать с постиндустриальными державами.
Важно отметить, что в новых индустриальных странах фактически не производилось собственных новых технологий. Последнее усиливало их зависимость от западных государств и, что еще более существенно, требовало непрекращающихся внешних инвестиций, так как внутренний потенциал накопления был фактически исчерпан, а беспрецедентно большая часть национального дохода использовалась для инвестиционных целей. Стимулируя искусственное недопотребление ради развития экономики, новые индустриальные страны тем самым резко сужали масштабы своего внутреннего рынка, а нараставший выпуск товаров народного потребления все более однозначно ориентировался на внешний спрос. Таким образом, индустриальный мир обрекал себя на полную зависимость от Запада по меньшей мере в двух отношениях: достаточно было резкого сокращения спроса со стороны зарубежных потребителей или значительного снижения импорта капиталов в развивающиеся страны, чтобы их хозяйственная система оказалась парализованной. Ирония судьбы заключалась в том, что летом 1997 года не какая-то одна из этих тенденций, а обе сформировались фактически одновременно, разрушив надежды индустриальных стран на дальнейшую возможность следовать по пути "догоняющего" развития и положив начало не столько последнему экономическому кризису XX века, сколько первому хозяйственному потрясению нового столетия, характеризующемуся целым рядом признаков, существенно отличающих его от тех спадов и депрессий, которые испытывал западный мир на протяжении последних десятилетий.
Современный кризис по многим параметрам выходит за рамки всех предшествовавших, и мы отметим сейчас лишь наиболее существенные из них.
Во-первых, в отличие от кризисов 1929-1932, 1973-1975, 1979-1981 года и биржевой паники 1987 года, новый кризис не стал следствием крупных финансовых потрясений на рынках основных западных стран. Его очаги оказались расположенными на отдаленной периферии постиндустриального мира или даже за его пределами, и, продолжая нарастать, он не затрагивает существенным образом экономику Запада.
Во-вторых, впервые мировой по своим масштабам хозяйственный кризис оказался весьма четко регионализованным. Начавшись с финансовой катастрофы в ряде новых индустриальных государств и обнаружив вскоре комплексный характер, он поразил большинство развивающихся стран, страны Восточной Европы и Японию. Несмотря на то, что аналитики неоднократно -- сначала в октябре 1997-го, после азиатских катаклизмов, затем в сентябре 1998 года, после российского дефолта, и, наконец, в январе 1999-го, после потрясений в Латинской Америке, -- предсказывали распространение кризиса на постиндустриальный мир, этого не только не произошло, но и, напротив, влияние каждого нового негативного события на фондовые рынки США и стран ЕС становилось все более слабым. В развитых странах не произошло замедления темпов роста; более того, в США в 1998 году были достигнуты их рекордные за последние несколько лет значения.
В-третьих, отмеченными выше тремя волнами кризиса оказались поражены все три региона, которые большинством специалистов по мировой экономике рассматривались в качестве "полюсов роста", расположенных за пределами постиндустриального мира и способных серьезно трансформировать структуру мирового хозяйства в XXI веке. Считалось, что они могут составить конкуренцию США и Европейскому Союзу как в качестве центров индустриального производства, так и в качестве гигантских рынков сбыта товаров и приложения инвестиций. В результате идеология "догоняющего" развития, игравшая роль одной из важнейших хозяйственных доктрин 60-х -- 80-х годов, сегодня если и не похоронена полностью, то подвергнута радикальному сомнению, и констатация ее окончательного заката является теперь лишь делом времени.
В-четвертых, кризис начался в условиях, которые вряд ли можно назвать слишком неблагоприятными для развивающихся стран. Несмотря на укрепившуюся монополию Запада в области высоких технологий, азиатские и латиноамериканские страны создали мощный производственный потенциал, который при избытке рабочей силы и сложившемся к 1997-1998 годам предельно низком уровне цен на энергоносители и основные сырьевые товары мог, теоретически, долго еще сохранять свое существование и даже развиваться. При этом на протяжении всего предшествующего кризису периода, вплоть до середины 1997 года, международные инвесторы направляли в эти страны весьма значительные средства, поддерживавшие как крупные промышленные проекты, так и ликвидность фондовых рынков.
В-пятых, сам ход кризиса продемонстрировал ограниченные возможности международных финансовых институтов, традиционно считающихся важным инструментом регулирования мировой экономики, эффективно противостоять негативным тенденциям. Прогнозы Международного валютного фонда середины 90-х (в частности, о том, что 1997 год станет первым годом синхронизированного экономического роста со времен первой мировой войны) оказались совершенно ошибочными. Масштабные стабилизационные действия, предпринятые развитыми странами и международными финансовыми институтами, достигли гораздо более локальных и скромных результатов, чем меры, примененные для разрешения долгового кризиса развивающихся стран в начале 80-х годов.
Перечень подобных отличий можно существенно расширить, однако из уже перечисленных с очевидностью следует, что, с одной стороны, современный кризис имеет принципиально новую природу и, с другой стороны, лежащие в его основании процессы имеют настолько объективный и масштабный характер, что традиционные меры, дававшие, как правило, положительные результаты, сегодня уже не могут их обеспечить. На наш взгляд, главной, определяющей особенностью нынешнего кризиса является то, что он представляет собой кризис индустриального хозяйства в постиндустриальную эпоху. В современных условиях усиливается замыкание постиндустриального мира внутри самого себя на фоне резкого роста зависимости от него индустриальных государств. Кризис, начавшийся в 1997 году, со всей определенностью показывает, что развитые страны сегодня гораздо легче могут обойтись без "третьего мира", нежели "третий мир" без них; можно, пусть и весьма упрощенно, говорить, что мы наблюдаем некий "реванш" постиндустриального мира за атаку, предпринятую на него экспортерами энергоносителей и сырья в 70-е годы; между тем этот "реванш" носит гораздо более комплексный характер, осуществляется без прямого умысла западных стран и приведет, как мы полагаем, к фундаментальному изменению баланса сил и новой хозяйственной и политической конфигурации мира, вступающего в XXI век.
Кризис 1997 года начался в Азии, где к этому времени возникла ситуация, характеризовавшаяся по меньшей мере тремя крайне опасными тенденциями.
Прежде всего, налицо были признаки как внутреннего, так и внешнего перепроизводства. Узость национальных рынков не могла бы в случае изменения мировой конъюнктуры компенсировать возможные потери. Ввиду того, что в новых индустриальных странах "эпоха индустриализации" началась в условиях крайне низкого уровня жизни (в Малайзии ВНП на душу населения в начале 50-х годов составлял не более 300 долл. [422], в разрушенной войной
[422] - См.: Mahalhir bin Mohammad. The Way Forward. L., 1998. P. 19.
Корее -- около 100 долл. [423], в Китае, двинувшемся по пути преобразований в 1978 году, -- 280 долл., а во Вьетнаме показатель в 220 долл. на человека был достигнут лишь к середине 80-х[424]), акцент там делался на использование дешевой рабочей силы и импорт технологий. Внутреннее потребление ограничивалось ради увеличения нормы сбережений, достигавшей по итогам 1996 года 48 процентов в Сингапуре, 40,5 процента в Китае, 38,7 процента в Индонезии и 35,1 процента в Южной Корее[425], в то время как в США соответствующий показатель в 90-е годы не поднимался выше 17 процентов, в Великобритании -- 19, а во Франции и Германии -- 21 процента[426]. Экономический рост, ежегодно достигавший в Сингапуре 8,5 процента в период между 1966 и 1990 годами, был обеспечен увеличением пропорции инвестиций в валовом национальном продукте с 11 до 40 процентов, повышением доли занятых в общей численности населения с 27 до 51 процента и удлинением рабочего дня почти в полтора раза[427]; в Южной Корее, Китае, на Тайване и во всех иных новых индустриальных странах темпы роста стали снижаться по мере того, как исчерпывались возможности использования все новых и новых работников, рекрутируемых из среды бывших крестьян. В то же время возможности дальнейшей экспансии на внешних рынках оставались ограниченными в первую очередь не по причине создания западными странами непреодолимых торговых барьеров, а в силу естественного насыщения спроса.
Вторая тенденция заключалась в нарастании потребностей внешнего кредитования. Несмотря на высокие темпы развития стран Азии, стало понятно, насколько далеки они от мирового уровня. Как ни высоки были нормы накопления, достигнутые в странах ЮВА, их хозяйственные успехи в значительной, если не в определяющей степени обусловлены капиталовложениями извне. К 1992 году прямые иностранные инвестиции в регион составляли 130 млрд. долл. и имели на протяжении предшествующих десяти лет тенденцию к росту примерно на 10 процентов в год, что даже в тот период превышало темпы роста производства в этих странах[428]. Позднее ситуация стала еще более драматической: несмотря
[423] - См.: Yergin D., Stanislas J. The Commanding Heights. The Battle Between Government and the Marketplace That Is Remaking the Modem World. N.Y., 1998. P. 169.
[424] - См.: Murray G. Vietnam: Dawn of a New Market. N.Y., 1997. P. 2.
[425] - См.: Hampden-Tumer Ch., Trompenaars F. Mastering the Infinite Game. P. 113.
[426] - См.: McRae H. The World in 2020. P. 76.
[427] - См.: Krugman P. The Myth of Asia's Miracle // Foreign Affairs. 1994. No 6. P. 70.
[428] - См.: RohwerJ. Asia Rising. How History's Biggest Middle Class Will Change the World. L" 1996. P. 211.
на снижение темпов экономического роста в регионе, приток инвестиций становился все более активным, и прямые капиталовложения иностранных компаний в данные страны за один только 1996 год составили 93 млрд. долл., увеличившись за пять предшествующих лет более чем втрое[429]. В середине 90-х годов на каждого жителя Малайзии приходилось более 1100 долл. прямых иностранных инвестиций (в России накануне кризиса этот показатель был ниже в 18 раз); соответствующие цифры для Южной Кореи и Тайваня, не говоря уже о Гонконге и Сингапуре, гораздо масштабнее. Если валовой национальный продукт Китая в период с 1979 по 1995 год вырос почти в пять раз, то одним из важнейших способствующих этому факторов стало повышение иностранных капиталовложений в 4 тысячи (!) раз -- с 51 млн. до 200 млрд. долл.; однако нужда в инвестициях сегодня велика как никогда: согласно прогнозам Мирового банка, лишь с 1995 по 2004 год азиатским странам необходимы 1,5 триллиона долл. только для совершенствования транспорта, энергетических систем и производственной инфраструктуры[430]. Между тем "третий мир", как было показано выше, в середине 90-х годов перестал быть привлекательным для инвесторов как вследствие ухудшения конъюнктуры на мировом рынке для производимых здесь товаров, так и в результате быстрого подъема более прогнозируемых и устойчивых фондовых рынков постиндустриальных стран.
Третья тенденция связана с достижением предела снижения цен на товары, производимые в странах Юго-Восточной Азии, которое обеспечивалось зачастую скрытыми и явными дотациями со стороны государства или коммерческих банков, принадлежавших отдельным промышленным группам; это поставило под сомнение главный элемент стратегии "азиатских драконов" -- экспортную ориентацию их производства. Тем не менее значение экспорта для новых индустриальных государств было и остается исключительно большим; достаточно вспомнить, например, что в начале 70-х, когда в Южной Корее эксплуатировалось всего 165 тыс. легковых автомобилей, был введен в строй завод мощностью в 300 тыс. автомашин в год[431], и таких примеров можно было бы привести сколь угодно много. В отличие от развитых стран, где доля продукции, поставляемой на экспорт, составляет не более 7-8 процентов, в Китае она достигает 21,2 процента, в Индонезии -- 21,9, на Филиппинах -- 24,4, в Южной Корее -- 26,8, в Таиланде -- 30,2, на Тайване -- 42,5, в Малайзии -- 78,8 и фан
[429] - См.: The Economist. 1998. February 7. Р. 142.
[430] - См.: French P., Crabbe M. One Billion Shoppers. Accessing Asia's Consuming Passions and Fast-Moving Markets -- After the Meltdown. L., 1998. P. 158.
[431] - См.: Yergin D., Stanislaw J. The Commanding Heights. P. 170.
тастического уровня в 117,3 и 132,9 процента соответственно в Гонконге и Сингапуре[432]. Возведенный в абсолют, принцип экспортной ориентированности развивающихся экономик привел к тому, что в 80-е годы экономический рост Южной Кореи и Тайваня на 42 и 74 процента соответственно был обусловлен закупками промышленной продукции этих стран со стороны одних только США[433]; для Бразилии американский импорт обеспечивал более половины, а для Мексики -- почти 85 процентов положительного сальдо торгового баланса[434].
В результате в повестку дня были включены новые чрезвычайные заимствования, обесценение внутреннего и внешнего долга и расширение экспорта, способствовать чему могло только снижение курса национальных валют, стабильность которого в большинстве азиатских стран долгое время оставалась одним из важнейших достижений. Волна финансового кризиса началась с девальвации тайского бата в августе 1997 года. В течение месяца последовало обесценение национальных валют в Южной Корее, Индонезии, Малайзии, Филиппинах и других странах региона. Резко пошли вниз цены на недвижимость. Возникла опасность разорения многих банков, активно кредитовавших строительный бизнес. В одном только Бангкоке с конца 1995 года оставались невостребованными жилые и офисные помещения общей стоимостью в 20 млрд. долл. [435] Однако гораздо более опасным стало то, что граждане, стремившиеся снять свои вклады в банках и инвестиционных фондах, накопленные вследствие врожденной азиатской склонности к сбережениям, не могли этого сделать, так как средства были вложены в разнообразные проекты в промышленности и строительстве. Государственные валютные резервы оказались близки к нулю. В течение считанных месяцев от благополучия азиатских стран не осталось и следа. Казавшаяся вполне здоровой южнокорейская экономика, занимавшая одиннадцатое место в мире, находится сегодня в кризисе: внешний государственный долг составляет 22 процента ВНП[436], падение курса национальной валюты превысило 30 процентов только за третий квартал 1997 года[437], валютные запасы исчерпаны[438], а объем кредита, который был выделен стране
[432] - См. Goldstein M. The Asian Financial Crisis: Causes, Cures, and Systemic Implications. Wash., 1998. P. 27.
[433] - См. Thurow L. Head to Head. P. 62.
[434] - См. Reich R.B. Tales of a New America. P. 56.
[435] - См. Gough L. Asia Meltdown. The End of the Miracle? Oxford, 1998. P. 111.
[436] - См. Gibney F. Stumbling Giants // Time. 1997. November 24. P. 55.
[437] - См. Financial Times. 1997. November 21. P. 1.
[438] - См. Schuman M., Cho N. Korea Moves to Tackle Economic Woes // The Wall Street Journal Europe. 1997. November 20. P. 28.
в конце 1997 года, превосходит международную финансовую помощь, предоставленную ранее Мексике, которую мало кто способен отнести к числу развитых стран[439]. Еще более катастрофическими стали последствия в Малайзии и Индонезии: в первом случае имеют место фактически полная изоляция страны от внешнего мира и отмена конвертируемости ринггита, во втором -- инфляция, превысившая 1000 процентов в годовом исчислении, а также резкое снижение уровня жизни привели к гражданским волнениям, свергшим в мае 1998 года режим президента Сухарто. Фондовые рынки всех стран Юго-Восточной Азии оказались фактически уничтоженными.
Кризис 1997 года, начавшийся на периферии постиндустриального мира, по сей день не оказал существенного влияния на глобальную финансовую стабильность. Несмотря на то, что летом 1997 года, после первых признаков дезорганизации на мировых рынках, в США и Европе появился ряд публикаций, авторы которых указывали на реальную возможность финансового кризиса в развитых странах[440], они не были приняты во внимание инвесторами, так как подобные предсказания появлялись и появляются с завидной регулярностью, в то время как котировки на протяжении семи последних лет продолжают свой повышательный тренд. 16 июля 1997 года индекс Доу-Джонса впервые закрылся на уровне, превысившем 8000 пунктов, и достиг 6 августа своего рекордного для 1997 года значения в 8259,31 пункта. В октябре, когда азиатский кризис стал неоспоримой реальностью, индекс претерпел некоторую коррекцию, закрываясь на уровне около тех же 8000 пунктов. Крах котировок в Гонконге стал первым примером того, что паника среди азиатских инвесторов перекинулась на Уолл-Стрит и европейские биржи. Однако значимость потрясений октября 1997 года, которые многие аналитики поспешили сравнить с событиями, имевшими место за десять лет до этого[441], отнюдь не оказалась столь велика. Снизившись за неделю, с 21 по 27 октября, с 8060 до 7161 пункта, то есть несколько более чем на 11 процентов, основной американский фондовый индекс вернулся к прежним позициям исключительно быстро: менее чем через полтора месяца, 5 декабря, он закрылся на уровне в 8149 пунктов и завершил год на отметке 7908 пунктов, что было почти на 23 процента выше уровня закрытия 1996 года. В Европе также не было зафиксировано никаких катастрофических последствий ази
[404] - См. Kadlec D. Making a Money Machine // Time. 1998. April 20. Р. 36-39.
[405] - См. The Economist. 1998. February 26. P. 70.
[406] - См. The Economist. 1999. January 9. P. 22.
[407] - См. Alsop R.J. (Ed.) The Wall Street Journal Almanac 1999. P. 147.
[408] - См. Seaman В., Sfodghill R., II. Here Comes the Road Test // Time. 1998. May 18. P. 36-39.
[409] - CM. Kadlec D. Making a Money Machine. P. 37.
ной сфере в 1997 году родился гигант, образованный в результате 42-миллиардной сделки между MCI и "УорлдКом" [410]. В 1996 году пять крупнейших авиаперевозчиков всех континентов -- "Люфт-ганза", "SAS", "Юнайтед Эйрлайнз", "Эйр Кэнэда" и "Тай Эйруэйз" (позднее к ним присоединился бразильский "Вариг") образовали "Стар Эллаинс", ставший крупнейшим авиаконсорциумом в мире; между тем уже через полтора года союз между "Бритиш Эйруэйз" и "Америкэн Эйрлайнз", вскоре дополненный присоединившимися к нему компаниями многих стран Британского содружества, занял лидирующее положение в отрасли[411]. Весьма характерно при этом, что на протяжении последних лет более 70 процентов слияний и поглощений, выходящих за пределы определенной отрасли, завершаются откровенной неудачей через год-два[412], тогда как в результате формирования мощных моноотраслевых компаний их конкурентоспособность лишь возрастает. На протяжении последних десяти лет более 90 процентов всех слияний и поглощений осуществляется либо в пределах одной отрасли, либо в рамках крайне близких по своему профилю отраслей промышленности или сферы услуг[413]. В этой связи следует также отметить, что консолидация крупных компаний все чаще происходит теперь не только в пределах одной отрасли, но и в рамках относительно равных по степени хозяйственного развития стран: так, в течение первой половины 1999 года европейские компании потратили на приобретение 94 американских фирм почти 73 млрд. долл., не осуществив при этом ни одной покупки крупных корпораций в Азии или других развивающихся странах. Разумеется, нет необходимости даже упоминать о том, в какой степени растут котировки акций компаний, выступающих сторонами в подобных масштабных сделках; повышение их цен после объединения иногда превосходит ажиотажные ожидания, возникающие у инвесторов на этапе его подготовки.
В-третьих, важнейшим источником роста инвестиционной активности стал выход на рынок компаний, действующих в сфере информационных технологий. В 1995 году в этом секторе было совершено 2913 сделок совокупной стоимостью в 134 млрд. долл. (в 1994 году -- 1861 сделка на 90,5 млрд. долл.) [414]. Выше мы говорили о том, сколь быстро повышаются на протяжении последних лет цены акций небольших компаний и фирм, производящих про
[410] - См.: Greenwald J. Dial M for Merger// Time. 1997. October 27. Р. 62-63.
[411] - См.: Grose Т.К. But Will It Fly? // Time. 1997. February 10. P. 26-27.
[412] - См.: The Economist. 1997. January 4. P. 70.
[413] - См.: ThurowL. Creating Wealth. P. 11-12.
[414] - См.: Sassen S. Globalization and Its Discontents. N.Y., 1998. P. 187-188.
граммное обеспечение, а также продукцию фармацевтики и биотехнологии. При этом рост котировок их ценных бумаг в значительной мере обусловлен нарастающей консолидацией. Большинство новых высокотехнологичных компаний, достигающих рыночного успеха, рассматриваются потенциальными инвесторами в качестве объектов поглощения более крупными фирмами, что поддерживает высокие цены на их акции. Так, в 1995 году, когда IBM решила приобрести продукт Notes, разработанный фирмой "Лотус", и избрала средством достижения этой цели покупку самой данной компании[415], рыночная цена последней в течение нескольких месяцев достигла 3,5 млрд. долл., хотя балансовая оценка фондов корпорации не превышала на тот момент 230 млн. долл. [416] В 1993 году "Майкрософт" допустила одну из грубейших стратегических ошибок, отказавшись от покупки за 268 млн. долл. [417] компании "America-on-Line (AOL)", рыночная стоимость которой спустя пять лет приблизилась к 27 млрд. долл. [418] Не менее серьезным просчетом стала продажа IBM в середине 80-х годов своей 20-процентной доли в корпорации "Интел": в сегодняшних условиях, если бы компания продолжала владеть этими ценными бумагами, рыночная стоимость IBM превосходила бы текущий показатель почти на одну треть[419]. Похожий случай представляет собой компания "Нетскейп", основанная в начале 1994 года и обладавшая к началу 1996-го фондами в 17 млн. долл., но при этом контролировавшая 85 процентов американского рынка интернетовских браузеров[420]: ее рыночная оценка к этому времени превышала 3 млрд. долл. [421] Более свежие примеры относятся к историям роста цен на акции операторов в области интернетовской торговли: в каждом из подобных случаев мы наблюдаем повышение котировок в первую очередь на основании информации о готовящихся поглощениях. Аналогичные тенденции прослеживаются и в других высокотехнологичных отраслях.
Мы остановились столь подробно на характеристиках современного фондового рынка в силу двух причин. С одной стороны, в
нынешних условиях тенденции его развития в западных странах весьма существенно определяют инвестиционный климат в глобальном масштабе, фактически задавая основные направления движения денежных потоков. С другой стороны, именно параметры фондового рынка наилучшим образом свидетельствуют о прогрессе современной информационной экономики, который фактически не может быть оценен никак иначе, поскольку вещественные характеристики производимых благ являются крайне условными, а традиционные макроэкономические показатели, как мы неоднократно уже отмечали, далеко не в полной мере отражают формирующуюся реальность. В пользу именно такого подхода к данной проблеме говорит, на наш взгляд, и исключительно большое влияние инвестиционного климата и предпочтений инвесторов на начало и ход кризиса, который мы назвали вторым системным кризисом индустриализма. Переходя к следующим разделам нашей книги и подытоживая приведенный здесь краткий исторический очерк, остановимся более подробно на основных его характеристиках.
[415] - Подробнее о борьбе вокруг "Лотуса" см.: Gay M.K. The New Information Revolution. A Reference Handbook. Santa Barbara (Ca.)-0xford, 1996. P. 13.
[416] - См.: Edvinsson L., Malone M.S. Intellectual Capital. P. 2, 34, 2-3.
[417] - См.: Lowe J. Bill Gates Speaks. Insight from the World's Greatest Entrepreneur. N.Y., 1998. P. 119.
[418] - См.: Greerwald J. Heroes of a Wild and Crazy Stock Ride //Time. 1998. August 3. P. 44-45.
[419] - См.: ThurowL. Creating Wealth. P. 54.
[420] - Подробнее об истории создания "Нетскейп" см.: ClelandA.S., Bruno A. V. The Market Value Process. Bridging Customer and Shareholder Value. San Francisco, 1996. P. 162-163.
[421] - См.: Monison I. The Second Curve. Managing the Velocity of Change. L., 1996. P. 62.
Второй системный кризис индустриализма
К концу 90-х годов экономический бум в постиндустриальных странах серьезно изменил мировую хозяйственную конъюнктуру. С одной стороны, западный мир достиг небывалой независимости как от поставок сырья, так и от импорта традиционной индустриальной продукции, доминируя в производстве информационных ресурсов и наращивая потребление не товаров массового спроса, на которые ориентировалась экономика индустриальных стран, а услуг и информации. С другой стороны, это радикально изменило соотношение цен на информационные и неинформационные продукты: закрепившись в роли явного монополиста, западные страны оказались свободными от необходимости искусственно продвигать свои технологии на новые рынки, и их цены стали более реалистичными; в то же время ничем не ограниченная конкуренция на рынке массовых потребительских товаров до предела обострилась за счет расширения круга производителей; как следствие, цены на них начали снижаться.
Западные страны перешли на самоподдерживающийся тип развития, когда творческий потенциал их граждан занял место важнейшего инвестиционного ресурса, а внутренние импульсы к максимальной самореализации во многом заменили экономические мотивы деятельности. Напротив, индустриальный мир, лишенный таких возможностей, был вынужден все более активно наращивать инвестиции в поддержание своей конкурентоспособности.
Логичным шагом на этом пути было перенесение относительно примитивных производственных операций в менее развитые страны ради экономии на рабочей силе; однако это само по себе свидетельствовало как о том, что подобному движению рано или поздно придет конец, так и о том, что традиционные центры индустриализма оказываются не в состоянии на равных конкурировать с постиндустриальными державами.
Важно отметить, что в новых индустриальных странах фактически не производилось собственных новых технологий. Последнее усиливало их зависимость от западных государств и, что еще более существенно, требовало непрекращающихся внешних инвестиций, так как внутренний потенциал накопления был фактически исчерпан, а беспрецедентно большая часть национального дохода использовалась для инвестиционных целей. Стимулируя искусственное недопотребление ради развития экономики, новые индустриальные страны тем самым резко сужали масштабы своего внутреннего рынка, а нараставший выпуск товаров народного потребления все более однозначно ориентировался на внешний спрос. Таким образом, индустриальный мир обрекал себя на полную зависимость от Запада по меньшей мере в двух отношениях: достаточно было резкого сокращения спроса со стороны зарубежных потребителей или значительного снижения импорта капиталов в развивающиеся страны, чтобы их хозяйственная система оказалась парализованной. Ирония судьбы заключалась в том, что летом 1997 года не какая-то одна из этих тенденций, а обе сформировались фактически одновременно, разрушив надежды индустриальных стран на дальнейшую возможность следовать по пути "догоняющего" развития и положив начало не столько последнему экономическому кризису XX века, сколько первому хозяйственному потрясению нового столетия, характеризующемуся целым рядом признаков, существенно отличающих его от тех спадов и депрессий, которые испытывал западный мир на протяжении последних десятилетий.
Современный кризис по многим параметрам выходит за рамки всех предшествовавших, и мы отметим сейчас лишь наиболее существенные из них.
Во-первых, в отличие от кризисов 1929-1932, 1973-1975, 1979-1981 года и биржевой паники 1987 года, новый кризис не стал следствием крупных финансовых потрясений на рынках основных западных стран. Его очаги оказались расположенными на отдаленной периферии постиндустриального мира или даже за его пределами, и, продолжая нарастать, он не затрагивает существенным образом экономику Запада.
Во-вторых, впервые мировой по своим масштабам хозяйственный кризис оказался весьма четко регионализованным. Начавшись с финансовой катастрофы в ряде новых индустриальных государств и обнаружив вскоре комплексный характер, он поразил большинство развивающихся стран, страны Восточной Европы и Японию. Несмотря на то, что аналитики неоднократно -- сначала в октябре 1997-го, после азиатских катаклизмов, затем в сентябре 1998 года, после российского дефолта, и, наконец, в январе 1999-го, после потрясений в Латинской Америке, -- предсказывали распространение кризиса на постиндустриальный мир, этого не только не произошло, но и, напротив, влияние каждого нового негативного события на фондовые рынки США и стран ЕС становилось все более слабым. В развитых странах не произошло замедления темпов роста; более того, в США в 1998 году были достигнуты их рекордные за последние несколько лет значения.
В-третьих, отмеченными выше тремя волнами кризиса оказались поражены все три региона, которые большинством специалистов по мировой экономике рассматривались в качестве "полюсов роста", расположенных за пределами постиндустриального мира и способных серьезно трансформировать структуру мирового хозяйства в XXI веке. Считалось, что они могут составить конкуренцию США и Европейскому Союзу как в качестве центров индустриального производства, так и в качестве гигантских рынков сбыта товаров и приложения инвестиций. В результате идеология "догоняющего" развития, игравшая роль одной из важнейших хозяйственных доктрин 60-х -- 80-х годов, сегодня если и не похоронена полностью, то подвергнута радикальному сомнению, и констатация ее окончательного заката является теперь лишь делом времени.
В-четвертых, кризис начался в условиях, которые вряд ли можно назвать слишком неблагоприятными для развивающихся стран. Несмотря на укрепившуюся монополию Запада в области высоких технологий, азиатские и латиноамериканские страны создали мощный производственный потенциал, который при избытке рабочей силы и сложившемся к 1997-1998 годам предельно низком уровне цен на энергоносители и основные сырьевые товары мог, теоретически, долго еще сохранять свое существование и даже развиваться. При этом на протяжении всего предшествующего кризису периода, вплоть до середины 1997 года, международные инвесторы направляли в эти страны весьма значительные средства, поддерживавшие как крупные промышленные проекты, так и ликвидность фондовых рынков.
В-пятых, сам ход кризиса продемонстрировал ограниченные возможности международных финансовых институтов, традиционно считающихся важным инструментом регулирования мировой экономики, эффективно противостоять негативным тенденциям. Прогнозы Международного валютного фонда середины 90-х (в частности, о том, что 1997 год станет первым годом синхронизированного экономического роста со времен первой мировой войны) оказались совершенно ошибочными. Масштабные стабилизационные действия, предпринятые развитыми странами и международными финансовыми институтами, достигли гораздо более локальных и скромных результатов, чем меры, примененные для разрешения долгового кризиса развивающихся стран в начале 80-х годов.
Перечень подобных отличий можно существенно расширить, однако из уже перечисленных с очевидностью следует, что, с одной стороны, современный кризис имеет принципиально новую природу и, с другой стороны, лежащие в его основании процессы имеют настолько объективный и масштабный характер, что традиционные меры, дававшие, как правило, положительные результаты, сегодня уже не могут их обеспечить. На наш взгляд, главной, определяющей особенностью нынешнего кризиса является то, что он представляет собой кризис индустриального хозяйства в постиндустриальную эпоху. В современных условиях усиливается замыкание постиндустриального мира внутри самого себя на фоне резкого роста зависимости от него индустриальных государств. Кризис, начавшийся в 1997 году, со всей определенностью показывает, что развитые страны сегодня гораздо легче могут обойтись без "третьего мира", нежели "третий мир" без них; можно, пусть и весьма упрощенно, говорить, что мы наблюдаем некий "реванш" постиндустриального мира за атаку, предпринятую на него экспортерами энергоносителей и сырья в 70-е годы; между тем этот "реванш" носит гораздо более комплексный характер, осуществляется без прямого умысла западных стран и приведет, как мы полагаем, к фундаментальному изменению баланса сил и новой хозяйственной и политической конфигурации мира, вступающего в XXI век.
Кризис 1997 года начался в Азии, где к этому времени возникла ситуация, характеризовавшаяся по меньшей мере тремя крайне опасными тенденциями.
Прежде всего, налицо были признаки как внутреннего, так и внешнего перепроизводства. Узость национальных рынков не могла бы в случае изменения мировой конъюнктуры компенсировать возможные потери. Ввиду того, что в новых индустриальных странах "эпоха индустриализации" началась в условиях крайне низкого уровня жизни (в Малайзии ВНП на душу населения в начале 50-х годов составлял не более 300 долл. [422], в разрушенной войной
[422] - См.: Mahalhir bin Mohammad. The Way Forward. L., 1998. P. 19.
Корее -- около 100 долл. [423], в Китае, двинувшемся по пути преобразований в 1978 году, -- 280 долл., а во Вьетнаме показатель в 220 долл. на человека был достигнут лишь к середине 80-х[424]), акцент там делался на использование дешевой рабочей силы и импорт технологий. Внутреннее потребление ограничивалось ради увеличения нормы сбережений, достигавшей по итогам 1996 года 48 процентов в Сингапуре, 40,5 процента в Китае, 38,7 процента в Индонезии и 35,1 процента в Южной Корее[425], в то время как в США соответствующий показатель в 90-е годы не поднимался выше 17 процентов, в Великобритании -- 19, а во Франции и Германии -- 21 процента[426]. Экономический рост, ежегодно достигавший в Сингапуре 8,5 процента в период между 1966 и 1990 годами, был обеспечен увеличением пропорции инвестиций в валовом национальном продукте с 11 до 40 процентов, повышением доли занятых в общей численности населения с 27 до 51 процента и удлинением рабочего дня почти в полтора раза[427]; в Южной Корее, Китае, на Тайване и во всех иных новых индустриальных странах темпы роста стали снижаться по мере того, как исчерпывались возможности использования все новых и новых работников, рекрутируемых из среды бывших крестьян. В то же время возможности дальнейшей экспансии на внешних рынках оставались ограниченными в первую очередь не по причине создания западными странами непреодолимых торговых барьеров, а в силу естественного насыщения спроса.
Вторая тенденция заключалась в нарастании потребностей внешнего кредитования. Несмотря на высокие темпы развития стран Азии, стало понятно, насколько далеки они от мирового уровня. Как ни высоки были нормы накопления, достигнутые в странах ЮВА, их хозяйственные успехи в значительной, если не в определяющей степени обусловлены капиталовложениями извне. К 1992 году прямые иностранные инвестиции в регион составляли 130 млрд. долл. и имели на протяжении предшествующих десяти лет тенденцию к росту примерно на 10 процентов в год, что даже в тот период превышало темпы роста производства в этих странах[428]. Позднее ситуация стала еще более драматической: несмотря
[423] - См.: Yergin D., Stanislas J. The Commanding Heights. The Battle Between Government and the Marketplace That Is Remaking the Modem World. N.Y., 1998. P. 169.
[424] - См.: Murray G. Vietnam: Dawn of a New Market. N.Y., 1997. P. 2.
[425] - См.: Hampden-Tumer Ch., Trompenaars F. Mastering the Infinite Game. P. 113.
[426] - См.: McRae H. The World in 2020. P. 76.
[427] - См.: Krugman P. The Myth of Asia's Miracle // Foreign Affairs. 1994. No 6. P. 70.
[428] - См.: RohwerJ. Asia Rising. How History's Biggest Middle Class Will Change the World. L" 1996. P. 211.
на снижение темпов экономического роста в регионе, приток инвестиций становился все более активным, и прямые капиталовложения иностранных компаний в данные страны за один только 1996 год составили 93 млрд. долл., увеличившись за пять предшествующих лет более чем втрое[429]. В середине 90-х годов на каждого жителя Малайзии приходилось более 1100 долл. прямых иностранных инвестиций (в России накануне кризиса этот показатель был ниже в 18 раз); соответствующие цифры для Южной Кореи и Тайваня, не говоря уже о Гонконге и Сингапуре, гораздо масштабнее. Если валовой национальный продукт Китая в период с 1979 по 1995 год вырос почти в пять раз, то одним из важнейших способствующих этому факторов стало повышение иностранных капиталовложений в 4 тысячи (!) раз -- с 51 млн. до 200 млрд. долл.; однако нужда в инвестициях сегодня велика как никогда: согласно прогнозам Мирового банка, лишь с 1995 по 2004 год азиатским странам необходимы 1,5 триллиона долл. только для совершенствования транспорта, энергетических систем и производственной инфраструктуры[430]. Между тем "третий мир", как было показано выше, в середине 90-х годов перестал быть привлекательным для инвесторов как вследствие ухудшения конъюнктуры на мировом рынке для производимых здесь товаров, так и в результате быстрого подъема более прогнозируемых и устойчивых фондовых рынков постиндустриальных стран.
Третья тенденция связана с достижением предела снижения цен на товары, производимые в странах Юго-Восточной Азии, которое обеспечивалось зачастую скрытыми и явными дотациями со стороны государства или коммерческих банков, принадлежавших отдельным промышленным группам; это поставило под сомнение главный элемент стратегии "азиатских драконов" -- экспортную ориентацию их производства. Тем не менее значение экспорта для новых индустриальных государств было и остается исключительно большим; достаточно вспомнить, например, что в начале 70-х, когда в Южной Корее эксплуатировалось всего 165 тыс. легковых автомобилей, был введен в строй завод мощностью в 300 тыс. автомашин в год[431], и таких примеров можно было бы привести сколь угодно много. В отличие от развитых стран, где доля продукции, поставляемой на экспорт, составляет не более 7-8 процентов, в Китае она достигает 21,2 процента, в Индонезии -- 21,9, на Филиппинах -- 24,4, в Южной Корее -- 26,8, в Таиланде -- 30,2, на Тайване -- 42,5, в Малайзии -- 78,8 и фан
[429] - См.: The Economist. 1998. February 7. Р. 142.
[430] - См.: French P., Crabbe M. One Billion Shoppers. Accessing Asia's Consuming Passions and Fast-Moving Markets -- After the Meltdown. L., 1998. P. 158.
[431] - См.: Yergin D., Stanislaw J. The Commanding Heights. P. 170.
тастического уровня в 117,3 и 132,9 процента соответственно в Гонконге и Сингапуре[432]. Возведенный в абсолют, принцип экспортной ориентированности развивающихся экономик привел к тому, что в 80-е годы экономический рост Южной Кореи и Тайваня на 42 и 74 процента соответственно был обусловлен закупками промышленной продукции этих стран со стороны одних только США[433]; для Бразилии американский импорт обеспечивал более половины, а для Мексики -- почти 85 процентов положительного сальдо торгового баланса[434].
В результате в повестку дня были включены новые чрезвычайные заимствования, обесценение внутреннего и внешнего долга и расширение экспорта, способствовать чему могло только снижение курса национальных валют, стабильность которого в большинстве азиатских стран долгое время оставалась одним из важнейших достижений. Волна финансового кризиса началась с девальвации тайского бата в августе 1997 года. В течение месяца последовало обесценение национальных валют в Южной Корее, Индонезии, Малайзии, Филиппинах и других странах региона. Резко пошли вниз цены на недвижимость. Возникла опасность разорения многих банков, активно кредитовавших строительный бизнес. В одном только Бангкоке с конца 1995 года оставались невостребованными жилые и офисные помещения общей стоимостью в 20 млрд. долл. [435] Однако гораздо более опасным стало то, что граждане, стремившиеся снять свои вклады в банках и инвестиционных фондах, накопленные вследствие врожденной азиатской склонности к сбережениям, не могли этого сделать, так как средства были вложены в разнообразные проекты в промышленности и строительстве. Государственные валютные резервы оказались близки к нулю. В течение считанных месяцев от благополучия азиатских стран не осталось и следа. Казавшаяся вполне здоровой южнокорейская экономика, занимавшая одиннадцатое место в мире, находится сегодня в кризисе: внешний государственный долг составляет 22 процента ВНП[436], падение курса национальной валюты превысило 30 процентов только за третий квартал 1997 года[437], валютные запасы исчерпаны[438], а объем кредита, который был выделен стране
[432] - См. Goldstein M. The Asian Financial Crisis: Causes, Cures, and Systemic Implications. Wash., 1998. P. 27.
[433] - См. Thurow L. Head to Head. P. 62.
[434] - См. Reich R.B. Tales of a New America. P. 56.
[435] - См. Gough L. Asia Meltdown. The End of the Miracle? Oxford, 1998. P. 111.
[436] - См. Gibney F. Stumbling Giants // Time. 1997. November 24. P. 55.
[437] - См. Financial Times. 1997. November 21. P. 1.
[438] - См. Schuman M., Cho N. Korea Moves to Tackle Economic Woes // The Wall Street Journal Europe. 1997. November 20. P. 28.
в конце 1997 года, превосходит международную финансовую помощь, предоставленную ранее Мексике, которую мало кто способен отнести к числу развитых стран[439]. Еще более катастрофическими стали последствия в Малайзии и Индонезии: в первом случае имеют место фактически полная изоляция страны от внешнего мира и отмена конвертируемости ринггита, во втором -- инфляция, превысившая 1000 процентов в годовом исчислении, а также резкое снижение уровня жизни привели к гражданским волнениям, свергшим в мае 1998 года режим президента Сухарто. Фондовые рынки всех стран Юго-Восточной Азии оказались фактически уничтоженными.
Кризис 1997 года, начавшийся на периферии постиндустриального мира, по сей день не оказал существенного влияния на глобальную финансовую стабильность. Несмотря на то, что летом 1997 года, после первых признаков дезорганизации на мировых рынках, в США и Европе появился ряд публикаций, авторы которых указывали на реальную возможность финансового кризиса в развитых странах[440], они не были приняты во внимание инвесторами, так как подобные предсказания появлялись и появляются с завидной регулярностью, в то время как котировки на протяжении семи последних лет продолжают свой повышательный тренд. 16 июля 1997 года индекс Доу-Джонса впервые закрылся на уровне, превысившем 8000 пунктов, и достиг 6 августа своего рекордного для 1997 года значения в 8259,31 пункта. В октябре, когда азиатский кризис стал неоспоримой реальностью, индекс претерпел некоторую коррекцию, закрываясь на уровне около тех же 8000 пунктов. Крах котировок в Гонконге стал первым примером того, что паника среди азиатских инвесторов перекинулась на Уолл-Стрит и европейские биржи. Однако значимость потрясений октября 1997 года, которые многие аналитики поспешили сравнить с событиями, имевшими место за десять лет до этого[441], отнюдь не оказалась столь велика. Снизившись за неделю, с 21 по 27 октября, с 8060 до 7161 пункта, то есть несколько более чем на 11 процентов, основной американский фондовый индекс вернулся к прежним позициям исключительно быстро: менее чем через полтора месяца, 5 декабря, он закрылся на уровне в 8149 пунктов и завершил год на отметке 7908 пунктов, что было почти на 23 процента выше уровня закрытия 1996 года. В Европе также не было зафиксировано никаких катастрофических последствий ази