Страница:
…Кирпичные витрины супермаркета навевали какие-то оборонные ассоциации: линия Маннергейма, рейхсканцелярия… Для рейхсканцелярии супермаркет назывался несколько неуместно - «Нежный». (В Ковязи-не уже имелись «Добрый», «Любимый», «Семейный», «Дружный» и «Ласковый», а боезапас слащавости был ограничен.) У дверей магазина мужик в трико, пиджаке и бейсболке укладывал в кузов грузового мотороллера мешок вермишели - видно, собирался ехать в дальнюю деревню, в какое-нибудь Нижнее-Задолгое. Над крышами, липами и трубами кочегарок висело поразительно просторное небо с двумя облаками, слегка пожелтевшими от солнца, как от старости.
…В общем, у Моржова были все поводы ненавидеть Юльку. Ладно там - «не дала»; не она первая, не она последняя. Но на неё он, мальчик, надеялся: ждал, что она научит его любви в плотском, тёплом, нежном (как супермаркет) смысле этого слова. Она сама обещала это сделать. А он к тому же ещё и заслужил. Но Юлька этого не сделала, обманула. И Моржов так никогда и не смог испытать по отношению к любой своей женщине благодарности, потому что больше никогда и не ждал от баб ничего вменяемого, человеческого и разумного. Когда он хотел девчонку, он её и добивался - пусть даже осторожно, деликатно, а всё равно с безразличием к её мнению. Хватит: с Юлькой он слушался-слушался, да ничего не получил. Говоря как в учебниках литературы, Юлька не проявила по отношению к Моржову своих душевных женских качеств. Видимо, она считала душевные женские качества тождественными физиологическим. Однако физиологию Моржову неплохо растолковали Димон Пуксин с Санькой Бананом. И всё-таки Юльку Моржов хранил на солнечной стороне памяти.
Чуланская школа стояла в глубине двора и была компактной, как посылочный ящик. Моржов знал, что Юлька заведует школьным летним лагерем. У входа в школу на скамейке сидели и пили пиво три парня. Рубашки они сняли и обмотали вокруг талий, отчего казались крутобёдрыми, словно девушки топ-лесс. Тела у парней были белые, руки - тонкие, а головы - бритые и мятые. Под скамейкой в пыли валялся проколотый футбольный мяч, словно четвёртая, запасная голова.
Моржов вкатил велосипед в тёмный, прохладный вестибюль - от парней подальше. Дети, что содержались в лагере, сейчас наверняка спали в спортзале. Спортзал находился слева; Моржов пошёл направо. Юлька Коникова в одиночестве сидела в директорском кабинете за столом и пила чай.
Моржов остановился в дверях.
– Купила мама коника, а коник без ноги, - пропел он дразнилку времён их нелепых отношений.
Юлька оглянулась и просияла. Моржов вошёл и потребовал:
– Ну-ка, встань!
Юлька послушно поднялась, лукаво щурясь на Моржова. Моржов по-хозяйски осмотрел её спереди, заглянул за спину вниз.
– Проверяю, всё ли на месте, - сообщил он тоном завхоза.
– Ну и как? - горделиво спросила Юлька, быстро упёрлась рукой в пояс и оттопырила зад.
Моржова ещё в те давние времена потрясала какая-то лаконичная пластичность Юльки - всего два движения, но в них сгустилось и вспыхнуло столько обещания, что у Моржова, как встарь, закипело в голове. Юлька засмеялась и уселась за стол.
– Нужна более детальная экспертиза, - сквозь зубы вздохнул Моржов, усаживаясь напротив.
– Что это за намёки? - тотчас клюнула Юлька.
С переменой девичьей привлекательности на бабью Юлька, пожалуй, только выиграла. Как и многие женщины едва за тридцать, она раздалась вширь, зато яблочно округлилась. По мнению Моржова, Юльку испортила лишь короткая стрижка под мальчика. Моржов считал, что такая стрижка - знак недостаточного мужского участия в жизни женщины. Или переизбыточности её мужских обязанностей. Так сказать, метро-сексуальность, застрявшая в колдобине неналаженного быта.
Относительно Юльки Моржова это ободрило - как свидетельство его дополнительных шансов. Моржов напрягся, выпуская в Юльку целый рой флюидов. Контуры Юльки задрожали: это начинал формироваться мерцоид.
– Никаких грязных намёков! - отпёрся Моржов, зная, что боже его упаси сказать правду: всем планам крышка. - Пошли погуляем? Пообнимаемся, поцелуемся, как дети малые.
– Я же на работе,- с достоинством возразила Юлька.
– Свинти как-нибудь, трудно, что ли?
– Чужие проблемы, конечно, решать не трудно.
Моржов догадался, что Юлька автоматически включила привычный набиватель цены. Правда, сейчас (в отличие от первого захода) Моржов уже знал, чем заплатить проще.
– Тогда я тебя подожду, - сразу сбил цену Моржов.
Юлька быстро сообразила, что прогул и вправду ценится невысоко. Надо торговаться не за это. И вообще, нужны варианты.
– А что мы будем делать? - спросила она.
– Чего пожелаешь. Пойдём в кабак. Или на пляж. Или на набережную пить вино. Или к тебе домой. Или залезем на Спасский собор и будем кидать в прохожих кирпичами.
Юлька размышляла. Её мерцоид набирал плоти и цвета, а Моржов чувствовал, что раскочегаривается синхронно этому процессу. Моржов понял, что Юлька выбирает главное направление, по которому продолжится торг.
– Для кабака я не одета, - сказала Юлька. - На пляж и на набережную мне нельзя - я же учительница. А дома у меня ремонт.
Моржов знал Юлькины житейские обстоятельства, и ему тотчас захотелось встрять и помочь. Денег для Юльки ему было не жалко, а саму Юльку - жалко. В далёкой юности Моржов всегда прикидывал, как девушка станет смотреться его женой. Сейчас же ему всегда было интересно, как он сам может вклиниться женщине в её жизнь. А Юлька была не Милена, которую надо оплатить и потом убедить, что она отдаётся бесплатно. Юлька, принимая услугу, сразу принимала и красноту платежа. «Ремонт-ремонт… - подумал Моржов. - Сколько он может стоить? Если бригаду нанять - тыщ десять». Но ремонт - дело будущего… А сейчас, похоже, оставался только вариант со Спасским собором.
– Значит, никак не выходит пообщаться, да? - уточнил Моржов.
Юлька поняла, что сама себе наступает на подол.
– Н-ну, домой-то можно. - Юлька слегка отработала назад. - Если тебя не смущает извёстка там, обои…
– Чтобы не смущаться, мы зашторим окна и выключим свет.
Юлька с улыбкой закусила губу, внимательно разглядывая Моржова. Моржов видел, как Юлькин мерцоид теплеет стыдливым, пунцовым цветом. Моржов наскочил на Юльку так внезапно, что Юлька не успела выставить преграду в виде требования обязательных приседаний.
Но мерцоид Юльки, блин, молчал и даже начинал меркнуть.
– Борька, это наглость, - сказала Юлька. - Мы не виделись полгода. А ты заваливаешься и сразу тянешь меня чёрт знает куда. Ты хотя бы поинтересовался, как я живу.
– А я знаю. В Ковязине все про всех всегда всё знают. Только власти и милиция ничего никогда не знают. Муж у тебя спился, ты развелась, сын перешёл в третий класс, родители в деревне, живёшь на Индустриальной, двадцать, первый этаж, горячей воды нет, газ баллонами, в школе две ставки плюс классное руководство. Или ты хотела всё это рассказать сама?
– Ты противный, - обиделась Юлька.
– Да ничего я не противный, - отмахнулся Моржов. - Нам с тобой зачем прятаться друг от друга?
– Не забывай, - строго напомнила Юлька о манерах и цене, - что мы никогда не были любовниками.
– И что из этого? - разозлился Моржов. Конечно, говорить так откровенно он не имел права… Хотя, собственно, почему?
– Что-то ты как-то круто подкатываешься… - Юлька поёжилась, словно пристраивала себя в неудобной и жёсткой одежде. - Тебе чего-то надо?
– Всем нам всегда чего-то друг от друга надо, - туманно сказал Моржов. - В девяти случаях из десяти. А в десятом случае - тоже надо, но хитрым образом. И ничего предосудительного в этом нет. Иначе мы друг другу и вовсе были бы не нужны.
– А вот просто так, ради другого человека?…
– Это тоже «надо». Только не взять, а всучить.
– Но ты-то хочешь взять… Ты хочешь переспать со мной?
Моржов понял, что разговор от соблазнения перешёл к выяснению отношений. Действительно, он взял слишком резво и вместо приземления в постели перепрыгнул через кровать.
– Юлька, я очень давно хочу переспать с тобой. Не думаю, что это для тебя открытие.
Моржов глядел на Юльку. Юлька мерцала - в ритм дыханию. То остывала, становясь сама собой, а то румянилась желанием. Похоже, у неё давно уже не было мужчины. С Юлькиной-то любовью к койке это было тяжко. Но огонь раздувать требовалось медленно и осторожно. Хотя где его раздувать, если Юлька сидит в этом кабинете, словно приколоченная? Прямо здесь? Если в Юльке есть хоть искра чувственности по отношению к Моржову (а Моржов был в этом уверен, потому и припёрся), Юлька должна сделать хоть шаг навстречу. Но в кабак она не хочет, на набережную ей нельзя, дома ремонт…
Мерцоид Юльки схлопнулся, как шарик. Юлька приняла решение. Точнее, как обычно, струсила.
– Тебе от меня всегда чего-то надо, - сказала она и тотчас сообразила, что повторяется. - Ты меня используешь. Ты всегда меня использовал.
– Как же так, если ты мне ещё ни разу не отдалась? - на всякий случай справедливо напомнил Моржов.
– Ну и что. Вот так.
Похоже, это был уже вопрос веры.
– Ещё не известно, Юлька, кто кого использует, - сварливо сказал Моржов. - Да, я хотел тебя использовать, но тогда - давно - это ты меня поимела, а не я тебя. Ты самоутверждалась за мой счёт. Ладно, я простил.
Моржов врал - ни хрена он не простил. Хотя и не злился.
– Я? Самоутверждалась? - картинно изумилась Юлька.
Конечно, как она могла самоутверждаться? Зачем ей это? Она же и так была вся в белом и ростом до облаков. Факт самоутверждения Юлька никогда бы не признала, потому что он означал наличие в ней какой-то неполноценности. Ума, например.
– Да я как дура ждала, когда ты решишься! А ты смалодушничал, нахамил, а потом убежал!
– Нет, родная, - возразил Моржов. - Просто стоимость выделки превысила стоимость овчинки.
– Борька, что за торг? - обиделась Юлька.
– Да никакого торга… - отмахнулся Моржов и снова соврал: - Это я опять хамлю. Кому приятно, когда правду в глаза говорят?
Юлька вновь просияла, как при встрече. Видимо, стоимость этой победы для неё была выше, чем стоимость вечера любви.
– Вот так-то, - покровительственно сказала она Моржову.
Моржов глядел на Юльку и чувствовал, что для Юльки, как и для многих его женщин, бесплодная победа над ним почему-то всегда кажется выгоднее плодотворного поражения. Вот этот факт действительно говорил в пользу того, что не всё является торгом. Впрочем, возможно, женщины не имели представления о платёжеспособности Моржова… Но не вести же Юльку в банкомат. А Галери д'Кольж и капеллы Поццо и Бьянко никто не знает.
Моржов чувствовал, что угасает. Без перспективы вечерней любви Моржову становилось неинтересно. Нет, его хорошее отношение к Юльке сохранилось, а вот интрига отношений исчезла. К абстракционизму же Моржов был равнодушен.
– Я вообще-то заявился, чтобы поклянчить у тебя сертификаты, - блёкло сказал Моржов. Всё равно день померк.
Юлька обомлела.
– Какие сертификаты?
– Ну, на детей… Для посещения кружка. Я же сейчас в загородном лагере работаю. У меня детей не хватает. Если не сдам начальству сертификаты, меня с работы попрут. Вот, я подумал у тебя их поклянчить… Ты бы мне дала сколько сможешь, а я перед первым сентября тебе их вернул. Начальство ничего бы не узнало. Впрочем, чего я тебе это говорю? Ты же всё равно мне их не дашь - чтобы отомстить, доказать, что я тебя использую, значит - я сука.
Ещё надеясь на Юлькино хорошее отношение, Моржов провоцировал Юльку на выдачу сертификатов в знак несогласия с грубым термином «сука». Но Юлька не спровоцировалась.
– Правильно, не дам, - с готовностью сказала она. Мерцоида уже и не мнилось.
– А как же там коллеги разные, взаимовыручка… Или ты боишься, что эта афера вскроется?
– Не боюсь, - покачала головой Юлька, глядя Моржову в глаза. - Что я, не знаю, как у нас система работает?… Не боюсь. Просто я не люблю, когда меня используют. - Юлька ничуть не погнушалась плагиатом. - А ты хотел переспать со мной именно для этого?
– Не только. Но и для этого тоже.
– Какой же ты хам, Борька, - удовлетворённо сказала Юлька. - Низко же ты меня ценишь… С детьми в лагере как-нибудь сам разбирайся, а если скучно - лучше подкопи денег на девочку.
«За один только твой ремонт я могу пять девочек купить», - подумал Моржов и с чувством сказал:
– Слушай, я только хотел тебя поиметь, но не поимел. А ты меня хотела поиметь - и поимела. И тогда, и сейчас тоже. Ты ведь не даёшь мне сертификаты почему? Чтобы покарать за то, что я очень скверный. Разве это не значит - «поиметь»? Использовать меня, чтобы на моём примере мне же и продемонстрировать, насколько высоки твои идеалы. А вот я хотел тебя поиметь без идеалов, просто так: для сертификатов и для удовольствия. Юлька, я не собирался доказывать тебе, что я лучше; я говорю о том, что мы одинаковы.
– Не уговаривай меня, - отрезала Юлька. - Твои идеалы тут ни при чём. Мои тоже. Я не буду тебе помогать, потому что ты хотел меня использовать, вот и всё.
– Я плохой, - подвёл итог Моржов.
– Ты плохой, - согласилась Юлька.
– А ты хорошая.
– А я хорошая.
– Ладно, тогда я пошёл, - вздохнул Моржов. Чичинье провалилось. Он встал, задвинул свой стул под стол и направился к дверям. Но в дверях оглянулся. Ему стало жаль Юльку. Ладно там - «не дала», сертификаты эти… Дура, чего с неё взять. У него есть и другие любовницы в школах - зря ли он жил в общаге педтехникума?… На худой конец, остаётся вариант со взяткой… Дело не в провале чичинья. Дело в том, что вот эта строптивая бабёшка чудесным июньским вечером останется одна - без ресторана, без смеха и вина, без заката над Пряжским прудом, без ласки в темноте. Моржов не чувствовал удовлетворения от того, что Юлька будет наказана за кособокость ума.
– Хочешь, я рабочих найму, чтобы тебе ремонт сделали? - спросил он от дверей. - Просто так. Без постели, без сертификатов.
Вообще-то у Юльки это был последний шанс на Моржова.
Юлька сидела за директорским столом и, глядя в зеркальце, пудрила лицо. Она имела вид боксёра, который приводит свою физиономию в порядок после победы по очкам.
Моржов сразу понял, что всё зря. Юлька отказалась от вечера, отказалась дать сертификаты - выходит, ей нужно отказываться и от его помощи в ремонте. Иначе победа будет дискредитирована. «Не давать» для Юльки стало гарантией своей правоты. И теперь она ничего и ни за что не отдала бы Моржову и сама бы не отдалась, даже если бы Моржов подарил ей Эйфелеву башню.
– Не надо, - насмешливо сказала она, подумала и лукаво добавила: - Но ещё не всё потеряно, Борька. Лучше заходи ко мне просто так, без ремонтов и сертификатов. По-человечески.
– Ты мне дважды не дала, - честно сказал Моржов. - С чего это мне заходить к тебе в третий раз?
– Ой, не дуйся, пожалуйста, - понимающе попросила Юлька.
Если она надеялась, что Моржов по-прежнему хочет её, а потому и придёт, то, получается, при третьей аудиенции ему будет нужно стоять на коленях. Тогда бы, наверное, она ему всё же отдалась - в эдакой снисходительно-мемориальной стилистике.
Но Моржов не хотел на колени. У него просто ноги не сгибались в коленях. Если он не стоял на ногах - значит лежал ничком, пьяный или убитый. По-другому не бывало.
Когда упырей все оставляли в покое, они переносили свою жизнедеятельность на противоположный от Троельги берег Талки. Там они сновали в кустах и в траве, галдели, разводили огонь или рыли какую-то пещеру. Костёрыч и Щёкин, посовещавшись, решили, что на своём стане упыри, наверное, тайком курят и пьют пиво. Но всё-таки свобода представляла большую воспитательную ценность, чем кара за грехи, поэтому упыриный стан разогнан не был. Щёкин изредка совершал набег через реку, и всякий раз до Троельги доносился жуткий гвалт. Розка брала у Моржова бинокль и изучала упырей на расстоянии. Подслеповатый Костёрыч почему-то всё видел и так - вероятно, сказывалась его большая педагогическая практика. Сонечка, как обычно, своего мнения про упыриный стан не имела, а Милена считала, что чем меньше упырей, тем лучше. Она и без того каждый вечер перед отбоем проводила с упырями общий сбор, на котором выяснялись итоги дня. Традицию таких сборов Милена взяла из чьих-то воспоминаний о чьём-то участии в лагере каких-то американских бойскаутов.
Днём Костёрыч и Дрисаныч водили упырей в село Сухонавозово глядеть церковь. Упыри вернулись в каком-то ожесточённом состоянии духа, сразу откочевали на свой стан и долго, злобно жгли там автопокрышку, распустив хвост чёрного дыма от Троельги чуть ли не до Палестины.
– Всё-таки дети чрезвычайно восприимчивы, - сочувственно сказал Костёрыч, глядя за Талку на прокопчённых упырей.
После ужина Милена согнала всех воспитуемых на ежевечернее обсуждение итогов. Обсуждения проводились на берегу, у костра, в квадратно-бревенчатом круге. Милена справедливо постановила, что взрослым на этом мероприятии делать нечего. Однако Моржов из любопытства тоже присел на брёвнышко - боком и в сторонке. Милена не стала возражать. Ей, конечно, польстило внимание Моржова, которое она отнесла сугубо к себе самой. А кроме того, ей приятно было блеснуть перед Моржовым ловкостью в управлении упырями.
– Что ж, - сказала Милена упырям, - давайте посмотрим, успешным ли был наш сегодняшний день. Итак, традиционный первый вопрос: какое ваше самое сильное за сегодня впечатление?
Упыри сидели очень серьёзные, проникшиеся важностью импортной процедуры. Серёжа Васенин послушно размышлял, а Наташа Ландышева плела венок.
Моржов подумал, что в этот день на него самое сильное впечатление произвели Розка и Милена, когда они мыли головы в Талке. Они стояли по колено в воде и низко нагибались. У Милены была аккуратная, отглянцованная фитнесом попка, а попу Розки можно было сократить, хотя и так тоже было хорошо.
– Давай ты, Наташа, - предложила Милена.
– Пусть сначала эти скажут, - не отрываясь от венка, ответила Наташа, кивая на упырей.
– Тогда ты, Серёжа.
– Самое большое впечатление, - старательно начал Серёжа, - это что я узнал, что Пётр Первый запретил всем строить из камня, пока он строит Петербург, а здесь, в Колымагино, всё равно построили церковь, и старосту за это сослали в Сибирь.
Серёжина информация явно проистекала от Костёрыча.
– Так, хорошо, - согласилась Милена. - Теперь Ничков.
– А у меня не было впечатления! - возмутился Ничков. - В церкви свадьба была!
Ничков - обидчивый лидер упырей - не любил свадеб и похорон, где, как известно, посторонний человек не может быть в центре внимания. Без чужого внимания к его персоне любое событие для Ничкова проходило впустую.
– В церковь баб в штанах не пускают, - буркнул Гершензон.
– Ты хотел сказать - женщин, - поправила Милена. - Да?
Гершензон промолчал, но презрительно скривился - мол, среди его окружения женщин нет, только бабы.
– Там у дядьки такая чашка на цепочках была, - сообщил своё буйный Чечкин, - из неё дым шёл. Он ей махал.
Чечкин, похоже, подразумевал кадило.
– А с колокольни из пулемёта стреляли, - добавил пиротехник Гонцов. (Видимо, к впечатлениям Гонцова примешалась история времён Гражданской войны, рассказанная опять же Костёрычем.)
– Все сказали, да? - недовольно спросила Наташа. - А мне, Милена Дмитриевна, больше всего понравилось платье у невесты.
Моржов отвернулся и приложил к очкам бинокль, разглядывая церковь. В свете заката пространство долины раздвинулось и стало рельефным. Казалось, что солнце, подглядывая, скосило глаза, а взгляд искоса всегда позволял увидеть новое - интригующее и запретное. Вечер обтягивал все выпуклые объёмы тенью, как наготу купальником. Телесно-розовая церковь стояла в гуще палисадников, словно пляжница, переодевающаяся в кустах. Округлости апсид походили на оголённую женскую грудь.
– Так, - уважительно кивнула упырям Милена. - Очень хорошо. Тогда второй вопрос: что из увиденного вы можете взять? Что пригодится вам в жизни?
– Я дома сделаю банку на верёвке, чтобы дымила, как у попа! - возбуждённо закричал Чечкин. - Она как граната будет, когда пойдём играть в войнушку!
– А что-нибудь более полезное?… - поморщилась Милена.
– Да ничо там полезного нет! - обиделся Ничков.
– В церковь бабам платок надо брать и надевать вместо юбки, - сказал Гершензон. - И на башку тоже. А то выгонят.
– А я узнал, что купола в виде шаров на ножке - это северный стиль, - поведал Серёжа. - Его к нам привезли переселенцы из города Вологда. Теперь я не буду путать такие церкви с обычными.
– А ты, Гонцов, какой сделал вывод? - Милена посмотрела на задумавшегося Гонцова.
– Если немцы опять приедут и война начнётся и если я буду командир, то я велю разведчикам сначала все колокольни подзорвать, - сказал Гонцов. - Только потом наступать можно.
Наташа Ландышева фыркнула.
– Чо ты на него ржёшь? - тут же вскинулся Нич-ков. - Сама-то какой вывод сделала? Вообще, наверное, никакого!
– Я,- высокомерно пояснила Наташа,- сделала вывод, что, когда я буду замуж выходить, я фату уберу назад, за спину, чтобы лицо было открытое.
Упыри дружно захохотали, хватаясь друг за друга.
– Паца, Ландышева замуж собралась! - заорали они. - За Пектусина, наверное!…
– Я вам не Пектусин! - строго возразил Серёжа Васенин.
– Зачем же смеяться? - урезонивала упырей Ми-лена. - Все вы, когда вырастите, обязательно женитесь…
– Не женимся! - возмутились упыри.
– Вы за всех не говорите! - мрачно отрезал Гер-шензон. - Вы-то сама вот чего не женитесь? Женитесь вон на Брилыче. Он же вчера вас через речку на руках перетаскивал!
Брилыч - значит Борис Данилыч (в переводе с упырьского языка). Милена покраснела, избегая моржовского взгляда.
– Во-первых, женщины выходят замуж, а женятся мужчины, - деликатно сказала она. - А во-вторых, сейчас речь не про меня.
Моржов ухмыльнулся - образ Милены в его глазах напряжённо задрожал, пытаясь предотвратить превращение в мерцоид. Моржов давно заметил, что мало какая женщина может устоять при намёке на свадьбу, фату, венчание… Но сам Моржов, соблазняя девок, никогда не пользовался враньём о женитьбе. Не из-за какой-то там честности, а потому что в браке для него не было ничего эротичного. Моржов знал единственный момент эротики в супружестве - когда невеста стояла у алтаря. Но и здесь притягательность девушки для Моржова заключалась лишь в ожесточении соперничества. Причём вовсе не с женихом.
И не с богом. В бога Моржов не верил. Бога нет, он давно уже лопнул со смеху. В браке Моржову соперником была сама церковь. Это она придумала брак - способ отучения от вкуса победы. Это она сама хотела венчания с Моржовым - с виртуальным соитием в форме молитвы и с оргазмом в форме благодати. Её гонение на блуд было для Моржова гневом на супружескую измену, а вовсе не охранением общества, построенного из браков, как из кирпичей. А самым страстным супружеством было монашество. Поэтому брак для Моржова был концом любого интереса, и Моржов отвернулся от Милены, не мешая ей разбираться с упырями.
– Зачем вы обижаете Серёжу? - сменила тему Милена.
– Да потому что он за Ландышевой бегает! - завопили упыри.
– Ну и что? - сказала Милена. - Наташа очень хорошая девочка.
– Уж получше вас, дураков, всех вместе взятых, - подтвердила слова Милены и сама Наташа.
– С бабами только бабы дружат, понял, Пектусин? - крикнул Гершензон. - Тем более с этой Дюймовочкой!
– Тихо-тихо!…- Милена замахала руками. - Успокойтесь!… Если уж у нас начался такой разговор, давайте ответим на третий вопрос: что каждому из вас не понравилось в себе и в товарище? Что мешает вам стать успешными людьми?
Гершензон подумал и заговорил первым:
– Мне не нравится, что Пектусин, как баба, за ручку ходит.
– А какая тебе разница? - смущённо удивился Серёжа Васенин.
– Ходи с Костёрычем! - завопил Ничков, нашедший новый повод оскорбиться. - Он твой руководитель! А Дрисаныч - наш!
– Он вам папочка, что ли? - презрительно спросила Наташа.
– А ты вообще молчи, Дерьмовочка! - продолжал бушевать Ничков. - Только тебя всегда и слушают!
– А ты говори чего-нибудь умное, тогда и тебя слушать будут, - спокойно парировала Наташа, не отрываясь от венка.
– Мильмитревна, чо она везде лезет! - подпел Ничкову Чечкин.
– Она ваще заколебала! - неистовствовал Ничков.
– Она всегда самое хорошее себе загребает! - крикнул Гонцов. - Вчера конфеты давали - нам с паца мятые, а Дерьмовочке целые!
– Она на кухне не дежурит!…
– Почему Ландышевой можно после отбоя с вами сидеть, а нам у костра с Дрисанычем нельзя? - здраво спросил Гершензон.
«Потому что Милена на веранде чай пьёт, а Дрисаныч у костра пиво хлещет, - подумал Моржов. - Вот и нельзя с ним сидеть».
– Она же девочка! - неубедительно пояснила Милена.
– Ну и что! - гневно ответил Гершензон. - Просто потому что она всегда с вами, а мы с паца самостоятельные, вот нам и нельзя!
Упыри дружно поддержали Гершензона.
– Тихо, тихо!… - беспомощно успокаивала упырей Милена, тревожась за целостность своей технологии. - Мы ведь должны не просто так оскорблять друг друга, а должны выяснять, что в нас мешает нам быть успешными!… Вы забываете цель разговора!
«Почему это упыри забывают цель? - не согласился с Миленой Моржов. - Всё в теме. Ведь что такое быть успешным? Если попросту - то получать сверхприбыль. А сверхприбыль возможна лишь в реалиях общепринятых ценностей. Так что кому получать мятые конфеты, а кому держать Дрисаныча за руку - это вполне борьба за свою успешность в её нынешнем понимании упырей».
…В общем, у Моржова были все поводы ненавидеть Юльку. Ладно там - «не дала»; не она первая, не она последняя. Но на неё он, мальчик, надеялся: ждал, что она научит его любви в плотском, тёплом, нежном (как супермаркет) смысле этого слова. Она сама обещала это сделать. А он к тому же ещё и заслужил. Но Юлька этого не сделала, обманула. И Моржов так никогда и не смог испытать по отношению к любой своей женщине благодарности, потому что больше никогда и не ждал от баб ничего вменяемого, человеческого и разумного. Когда он хотел девчонку, он её и добивался - пусть даже осторожно, деликатно, а всё равно с безразличием к её мнению. Хватит: с Юлькой он слушался-слушался, да ничего не получил. Говоря как в учебниках литературы, Юлька не проявила по отношению к Моржову своих душевных женских качеств. Видимо, она считала душевные женские качества тождественными физиологическим. Однако физиологию Моржову неплохо растолковали Димон Пуксин с Санькой Бананом. И всё-таки Юльку Моржов хранил на солнечной стороне памяти.
Чуланская школа стояла в глубине двора и была компактной, как посылочный ящик. Моржов знал, что Юлька заведует школьным летним лагерем. У входа в школу на скамейке сидели и пили пиво три парня. Рубашки они сняли и обмотали вокруг талий, отчего казались крутобёдрыми, словно девушки топ-лесс. Тела у парней были белые, руки - тонкие, а головы - бритые и мятые. Под скамейкой в пыли валялся проколотый футбольный мяч, словно четвёртая, запасная голова.
Моржов вкатил велосипед в тёмный, прохладный вестибюль - от парней подальше. Дети, что содержались в лагере, сейчас наверняка спали в спортзале. Спортзал находился слева; Моржов пошёл направо. Юлька Коникова в одиночестве сидела в директорском кабинете за столом и пила чай.
Моржов остановился в дверях.
– Купила мама коника, а коник без ноги, - пропел он дразнилку времён их нелепых отношений.
Юлька оглянулась и просияла. Моржов вошёл и потребовал:
– Ну-ка, встань!
Юлька послушно поднялась, лукаво щурясь на Моржова. Моржов по-хозяйски осмотрел её спереди, заглянул за спину вниз.
– Проверяю, всё ли на месте, - сообщил он тоном завхоза.
– Ну и как? - горделиво спросила Юлька, быстро упёрлась рукой в пояс и оттопырила зад.
Моржова ещё в те давние времена потрясала какая-то лаконичная пластичность Юльки - всего два движения, но в них сгустилось и вспыхнуло столько обещания, что у Моржова, как встарь, закипело в голове. Юлька засмеялась и уселась за стол.
– Нужна более детальная экспертиза, - сквозь зубы вздохнул Моржов, усаживаясь напротив.
– Что это за намёки? - тотчас клюнула Юлька.
С переменой девичьей привлекательности на бабью Юлька, пожалуй, только выиграла. Как и многие женщины едва за тридцать, она раздалась вширь, зато яблочно округлилась. По мнению Моржова, Юльку испортила лишь короткая стрижка под мальчика. Моржов считал, что такая стрижка - знак недостаточного мужского участия в жизни женщины. Или переизбыточности её мужских обязанностей. Так сказать, метро-сексуальность, застрявшая в колдобине неналаженного быта.
Относительно Юльки Моржова это ободрило - как свидетельство его дополнительных шансов. Моржов напрягся, выпуская в Юльку целый рой флюидов. Контуры Юльки задрожали: это начинал формироваться мерцоид.
– Никаких грязных намёков! - отпёрся Моржов, зная, что боже его упаси сказать правду: всем планам крышка. - Пошли погуляем? Пообнимаемся, поцелуемся, как дети малые.
– Я же на работе,- с достоинством возразила Юлька.
– Свинти как-нибудь, трудно, что ли?
– Чужие проблемы, конечно, решать не трудно.
Моржов догадался, что Юлька автоматически включила привычный набиватель цены. Правда, сейчас (в отличие от первого захода) Моржов уже знал, чем заплатить проще.
– Тогда я тебя подожду, - сразу сбил цену Моржов.
Юлька быстро сообразила, что прогул и вправду ценится невысоко. Надо торговаться не за это. И вообще, нужны варианты.
– А что мы будем делать? - спросила она.
– Чего пожелаешь. Пойдём в кабак. Или на пляж. Или на набережную пить вино. Или к тебе домой. Или залезем на Спасский собор и будем кидать в прохожих кирпичами.
Юлька размышляла. Её мерцоид набирал плоти и цвета, а Моржов чувствовал, что раскочегаривается синхронно этому процессу. Моржов понял, что Юлька выбирает главное направление, по которому продолжится торг.
– Для кабака я не одета, - сказала Юлька. - На пляж и на набережную мне нельзя - я же учительница. А дома у меня ремонт.
Моржов знал Юлькины житейские обстоятельства, и ему тотчас захотелось встрять и помочь. Денег для Юльки ему было не жалко, а саму Юльку - жалко. В далёкой юности Моржов всегда прикидывал, как девушка станет смотреться его женой. Сейчас же ему всегда было интересно, как он сам может вклиниться женщине в её жизнь. А Юлька была не Милена, которую надо оплатить и потом убедить, что она отдаётся бесплатно. Юлька, принимая услугу, сразу принимала и красноту платежа. «Ремонт-ремонт… - подумал Моржов. - Сколько он может стоить? Если бригаду нанять - тыщ десять». Но ремонт - дело будущего… А сейчас, похоже, оставался только вариант со Спасским собором.
– Значит, никак не выходит пообщаться, да? - уточнил Моржов.
Юлька поняла, что сама себе наступает на подол.
– Н-ну, домой-то можно. - Юлька слегка отработала назад. - Если тебя не смущает извёстка там, обои…
– Чтобы не смущаться, мы зашторим окна и выключим свет.
Юлька с улыбкой закусила губу, внимательно разглядывая Моржова. Моржов видел, как Юлькин мерцоид теплеет стыдливым, пунцовым цветом. Моржов наскочил на Юльку так внезапно, что Юлька не успела выставить преграду в виде требования обязательных приседаний.
Но мерцоид Юльки, блин, молчал и даже начинал меркнуть.
– Борька, это наглость, - сказала Юлька. - Мы не виделись полгода. А ты заваливаешься и сразу тянешь меня чёрт знает куда. Ты хотя бы поинтересовался, как я живу.
– А я знаю. В Ковязине все про всех всегда всё знают. Только власти и милиция ничего никогда не знают. Муж у тебя спился, ты развелась, сын перешёл в третий класс, родители в деревне, живёшь на Индустриальной, двадцать, первый этаж, горячей воды нет, газ баллонами, в школе две ставки плюс классное руководство. Или ты хотела всё это рассказать сама?
– Ты противный, - обиделась Юлька.
– Да ничего я не противный, - отмахнулся Моржов. - Нам с тобой зачем прятаться друг от друга?
– Не забывай, - строго напомнила Юлька о манерах и цене, - что мы никогда не были любовниками.
– И что из этого? - разозлился Моржов. Конечно, говорить так откровенно он не имел права… Хотя, собственно, почему?
– Что-то ты как-то круто подкатываешься… - Юлька поёжилась, словно пристраивала себя в неудобной и жёсткой одежде. - Тебе чего-то надо?
– Всем нам всегда чего-то друг от друга надо, - туманно сказал Моржов. - В девяти случаях из десяти. А в десятом случае - тоже надо, но хитрым образом. И ничего предосудительного в этом нет. Иначе мы друг другу и вовсе были бы не нужны.
– А вот просто так, ради другого человека?…
– Это тоже «надо». Только не взять, а всучить.
– Но ты-то хочешь взять… Ты хочешь переспать со мной?
Моржов понял, что разговор от соблазнения перешёл к выяснению отношений. Действительно, он взял слишком резво и вместо приземления в постели перепрыгнул через кровать.
– Юлька, я очень давно хочу переспать с тобой. Не думаю, что это для тебя открытие.
Моржов глядел на Юльку. Юлька мерцала - в ритм дыханию. То остывала, становясь сама собой, а то румянилась желанием. Похоже, у неё давно уже не было мужчины. С Юлькиной-то любовью к койке это было тяжко. Но огонь раздувать требовалось медленно и осторожно. Хотя где его раздувать, если Юлька сидит в этом кабинете, словно приколоченная? Прямо здесь? Если в Юльке есть хоть искра чувственности по отношению к Моржову (а Моржов был в этом уверен, потому и припёрся), Юлька должна сделать хоть шаг навстречу. Но в кабак она не хочет, на набережную ей нельзя, дома ремонт…
Мерцоид Юльки схлопнулся, как шарик. Юлька приняла решение. Точнее, как обычно, струсила.
– Тебе от меня всегда чего-то надо, - сказала она и тотчас сообразила, что повторяется. - Ты меня используешь. Ты всегда меня использовал.
– Как же так, если ты мне ещё ни разу не отдалась? - на всякий случай справедливо напомнил Моржов.
– Ну и что. Вот так.
Похоже, это был уже вопрос веры.
– Ещё не известно, Юлька, кто кого использует, - сварливо сказал Моржов. - Да, я хотел тебя использовать, но тогда - давно - это ты меня поимела, а не я тебя. Ты самоутверждалась за мой счёт. Ладно, я простил.
Моржов врал - ни хрена он не простил. Хотя и не злился.
– Я? Самоутверждалась? - картинно изумилась Юлька.
Конечно, как она могла самоутверждаться? Зачем ей это? Она же и так была вся в белом и ростом до облаков. Факт самоутверждения Юлька никогда бы не признала, потому что он означал наличие в ней какой-то неполноценности. Ума, например.
– Да я как дура ждала, когда ты решишься! А ты смалодушничал, нахамил, а потом убежал!
– Нет, родная, - возразил Моржов. - Просто стоимость выделки превысила стоимость овчинки.
– Борька, что за торг? - обиделась Юлька.
– Да никакого торга… - отмахнулся Моржов и снова соврал: - Это я опять хамлю. Кому приятно, когда правду в глаза говорят?
Юлька вновь просияла, как при встрече. Видимо, стоимость этой победы для неё была выше, чем стоимость вечера любви.
– Вот так-то, - покровительственно сказала она Моржову.
Моржов глядел на Юльку и чувствовал, что для Юльки, как и для многих его женщин, бесплодная победа над ним почему-то всегда кажется выгоднее плодотворного поражения. Вот этот факт действительно говорил в пользу того, что не всё является торгом. Впрочем, возможно, женщины не имели представления о платёжеспособности Моржова… Но не вести же Юльку в банкомат. А Галери д'Кольж и капеллы Поццо и Бьянко никто не знает.
Моржов чувствовал, что угасает. Без перспективы вечерней любви Моржову становилось неинтересно. Нет, его хорошее отношение к Юльке сохранилось, а вот интрига отношений исчезла. К абстракционизму же Моржов был равнодушен.
– Я вообще-то заявился, чтобы поклянчить у тебя сертификаты, - блёкло сказал Моржов. Всё равно день померк.
Юлька обомлела.
– Какие сертификаты?
– Ну, на детей… Для посещения кружка. Я же сейчас в загородном лагере работаю. У меня детей не хватает. Если не сдам начальству сертификаты, меня с работы попрут. Вот, я подумал у тебя их поклянчить… Ты бы мне дала сколько сможешь, а я перед первым сентября тебе их вернул. Начальство ничего бы не узнало. Впрочем, чего я тебе это говорю? Ты же всё равно мне их не дашь - чтобы отомстить, доказать, что я тебя использую, значит - я сука.
Ещё надеясь на Юлькино хорошее отношение, Моржов провоцировал Юльку на выдачу сертификатов в знак несогласия с грубым термином «сука». Но Юлька не спровоцировалась.
– Правильно, не дам, - с готовностью сказала она. Мерцоида уже и не мнилось.
– А как же там коллеги разные, взаимовыручка… Или ты боишься, что эта афера вскроется?
– Не боюсь, - покачала головой Юлька, глядя Моржову в глаза. - Что я, не знаю, как у нас система работает?… Не боюсь. Просто я не люблю, когда меня используют. - Юлька ничуть не погнушалась плагиатом. - А ты хотел переспать со мной именно для этого?
– Не только. Но и для этого тоже.
– Какой же ты хам, Борька, - удовлетворённо сказала Юлька. - Низко же ты меня ценишь… С детьми в лагере как-нибудь сам разбирайся, а если скучно - лучше подкопи денег на девочку.
«За один только твой ремонт я могу пять девочек купить», - подумал Моржов и с чувством сказал:
– Слушай, я только хотел тебя поиметь, но не поимел. А ты меня хотела поиметь - и поимела. И тогда, и сейчас тоже. Ты ведь не даёшь мне сертификаты почему? Чтобы покарать за то, что я очень скверный. Разве это не значит - «поиметь»? Использовать меня, чтобы на моём примере мне же и продемонстрировать, насколько высоки твои идеалы. А вот я хотел тебя поиметь без идеалов, просто так: для сертификатов и для удовольствия. Юлька, я не собирался доказывать тебе, что я лучше; я говорю о том, что мы одинаковы.
– Не уговаривай меня, - отрезала Юлька. - Твои идеалы тут ни при чём. Мои тоже. Я не буду тебе помогать, потому что ты хотел меня использовать, вот и всё.
– Я плохой, - подвёл итог Моржов.
– Ты плохой, - согласилась Юлька.
– А ты хорошая.
– А я хорошая.
– Ладно, тогда я пошёл, - вздохнул Моржов. Чичинье провалилось. Он встал, задвинул свой стул под стол и направился к дверям. Но в дверях оглянулся. Ему стало жаль Юльку. Ладно там - «не дала», сертификаты эти… Дура, чего с неё взять. У него есть и другие любовницы в школах - зря ли он жил в общаге педтехникума?… На худой конец, остаётся вариант со взяткой… Дело не в провале чичинья. Дело в том, что вот эта строптивая бабёшка чудесным июньским вечером останется одна - без ресторана, без смеха и вина, без заката над Пряжским прудом, без ласки в темноте. Моржов не чувствовал удовлетворения от того, что Юлька будет наказана за кособокость ума.
– Хочешь, я рабочих найму, чтобы тебе ремонт сделали? - спросил он от дверей. - Просто так. Без постели, без сертификатов.
Вообще-то у Юльки это был последний шанс на Моржова.
Юлька сидела за директорским столом и, глядя в зеркальце, пудрила лицо. Она имела вид боксёра, который приводит свою физиономию в порядок после победы по очкам.
Моржов сразу понял, что всё зря. Юлька отказалась от вечера, отказалась дать сертификаты - выходит, ей нужно отказываться и от его помощи в ремонте. Иначе победа будет дискредитирована. «Не давать» для Юльки стало гарантией своей правоты. И теперь она ничего и ни за что не отдала бы Моржову и сама бы не отдалась, даже если бы Моржов подарил ей Эйфелеву башню.
– Не надо, - насмешливо сказала она, подумала и лукаво добавила: - Но ещё не всё потеряно, Борька. Лучше заходи ко мне просто так, без ремонтов и сертификатов. По-человечески.
– Ты мне дважды не дала, - честно сказал Моржов. - С чего это мне заходить к тебе в третий раз?
– Ой, не дуйся, пожалуйста, - понимающе попросила Юлька.
Если она надеялась, что Моржов по-прежнему хочет её, а потому и придёт, то, получается, при третьей аудиенции ему будет нужно стоять на коленях. Тогда бы, наверное, она ему всё же отдалась - в эдакой снисходительно-мемориальной стилистике.
Но Моржов не хотел на колени. У него просто ноги не сгибались в коленях. Если он не стоял на ногах - значит лежал ничком, пьяный или убитый. По-другому не бывало.
Когда упырей все оставляли в покое, они переносили свою жизнедеятельность на противоположный от Троельги берег Талки. Там они сновали в кустах и в траве, галдели, разводили огонь или рыли какую-то пещеру. Костёрыч и Щёкин, посовещавшись, решили, что на своём стане упыри, наверное, тайком курят и пьют пиво. Но всё-таки свобода представляла большую воспитательную ценность, чем кара за грехи, поэтому упыриный стан разогнан не был. Щёкин изредка совершал набег через реку, и всякий раз до Троельги доносился жуткий гвалт. Розка брала у Моржова бинокль и изучала упырей на расстоянии. Подслеповатый Костёрыч почему-то всё видел и так - вероятно, сказывалась его большая педагогическая практика. Сонечка, как обычно, своего мнения про упыриный стан не имела, а Милена считала, что чем меньше упырей, тем лучше. Она и без того каждый вечер перед отбоем проводила с упырями общий сбор, на котором выяснялись итоги дня. Традицию таких сборов Милена взяла из чьих-то воспоминаний о чьём-то участии в лагере каких-то американских бойскаутов.
Днём Костёрыч и Дрисаныч водили упырей в село Сухонавозово глядеть церковь. Упыри вернулись в каком-то ожесточённом состоянии духа, сразу откочевали на свой стан и долго, злобно жгли там автопокрышку, распустив хвост чёрного дыма от Троельги чуть ли не до Палестины.
– Всё-таки дети чрезвычайно восприимчивы, - сочувственно сказал Костёрыч, глядя за Талку на прокопчённых упырей.
После ужина Милена согнала всех воспитуемых на ежевечернее обсуждение итогов. Обсуждения проводились на берегу, у костра, в квадратно-бревенчатом круге. Милена справедливо постановила, что взрослым на этом мероприятии делать нечего. Однако Моржов из любопытства тоже присел на брёвнышко - боком и в сторонке. Милена не стала возражать. Ей, конечно, польстило внимание Моржова, которое она отнесла сугубо к себе самой. А кроме того, ей приятно было блеснуть перед Моржовым ловкостью в управлении упырями.
– Что ж, - сказала Милена упырям, - давайте посмотрим, успешным ли был наш сегодняшний день. Итак, традиционный первый вопрос: какое ваше самое сильное за сегодня впечатление?
Упыри сидели очень серьёзные, проникшиеся важностью импортной процедуры. Серёжа Васенин послушно размышлял, а Наташа Ландышева плела венок.
Моржов подумал, что в этот день на него самое сильное впечатление произвели Розка и Милена, когда они мыли головы в Талке. Они стояли по колено в воде и низко нагибались. У Милены была аккуратная, отглянцованная фитнесом попка, а попу Розки можно было сократить, хотя и так тоже было хорошо.
– Давай ты, Наташа, - предложила Милена.
– Пусть сначала эти скажут, - не отрываясь от венка, ответила Наташа, кивая на упырей.
– Тогда ты, Серёжа.
– Самое большое впечатление, - старательно начал Серёжа, - это что я узнал, что Пётр Первый запретил всем строить из камня, пока он строит Петербург, а здесь, в Колымагино, всё равно построили церковь, и старосту за это сослали в Сибирь.
Серёжина информация явно проистекала от Костёрыча.
– Так, хорошо, - согласилась Милена. - Теперь Ничков.
– А у меня не было впечатления! - возмутился Ничков. - В церкви свадьба была!
Ничков - обидчивый лидер упырей - не любил свадеб и похорон, где, как известно, посторонний человек не может быть в центре внимания. Без чужого внимания к его персоне любое событие для Ничкова проходило впустую.
– В церковь баб в штанах не пускают, - буркнул Гершензон.
– Ты хотел сказать - женщин, - поправила Милена. - Да?
Гершензон промолчал, но презрительно скривился - мол, среди его окружения женщин нет, только бабы.
– Там у дядьки такая чашка на цепочках была, - сообщил своё буйный Чечкин, - из неё дым шёл. Он ей махал.
Чечкин, похоже, подразумевал кадило.
– А с колокольни из пулемёта стреляли, - добавил пиротехник Гонцов. (Видимо, к впечатлениям Гонцова примешалась история времён Гражданской войны, рассказанная опять же Костёрычем.)
– Все сказали, да? - недовольно спросила Наташа. - А мне, Милена Дмитриевна, больше всего понравилось платье у невесты.
Моржов отвернулся и приложил к очкам бинокль, разглядывая церковь. В свете заката пространство долины раздвинулось и стало рельефным. Казалось, что солнце, подглядывая, скосило глаза, а взгляд искоса всегда позволял увидеть новое - интригующее и запретное. Вечер обтягивал все выпуклые объёмы тенью, как наготу купальником. Телесно-розовая церковь стояла в гуще палисадников, словно пляжница, переодевающаяся в кустах. Округлости апсид походили на оголённую женскую грудь.
– Так, - уважительно кивнула упырям Милена. - Очень хорошо. Тогда второй вопрос: что из увиденного вы можете взять? Что пригодится вам в жизни?
– Я дома сделаю банку на верёвке, чтобы дымила, как у попа! - возбуждённо закричал Чечкин. - Она как граната будет, когда пойдём играть в войнушку!
– А что-нибудь более полезное?… - поморщилась Милена.
– Да ничо там полезного нет! - обиделся Ничков.
– В церковь бабам платок надо брать и надевать вместо юбки, - сказал Гершензон. - И на башку тоже. А то выгонят.
– А я узнал, что купола в виде шаров на ножке - это северный стиль, - поведал Серёжа. - Его к нам привезли переселенцы из города Вологда. Теперь я не буду путать такие церкви с обычными.
– А ты, Гонцов, какой сделал вывод? - Милена посмотрела на задумавшегося Гонцова.
– Если немцы опять приедут и война начнётся и если я буду командир, то я велю разведчикам сначала все колокольни подзорвать, - сказал Гонцов. - Только потом наступать можно.
Наташа Ландышева фыркнула.
– Чо ты на него ржёшь? - тут же вскинулся Нич-ков. - Сама-то какой вывод сделала? Вообще, наверное, никакого!
– Я,- высокомерно пояснила Наташа,- сделала вывод, что, когда я буду замуж выходить, я фату уберу назад, за спину, чтобы лицо было открытое.
Упыри дружно захохотали, хватаясь друг за друга.
– Паца, Ландышева замуж собралась! - заорали они. - За Пектусина, наверное!…
– Я вам не Пектусин! - строго возразил Серёжа Васенин.
– Зачем же смеяться? - урезонивала упырей Ми-лена. - Все вы, когда вырастите, обязательно женитесь…
– Не женимся! - возмутились упыри.
– Вы за всех не говорите! - мрачно отрезал Гер-шензон. - Вы-то сама вот чего не женитесь? Женитесь вон на Брилыче. Он же вчера вас через речку на руках перетаскивал!
Брилыч - значит Борис Данилыч (в переводе с упырьского языка). Милена покраснела, избегая моржовского взгляда.
– Во-первых, женщины выходят замуж, а женятся мужчины, - деликатно сказала она. - А во-вторых, сейчас речь не про меня.
Моржов ухмыльнулся - образ Милены в его глазах напряжённо задрожал, пытаясь предотвратить превращение в мерцоид. Моржов давно заметил, что мало какая женщина может устоять при намёке на свадьбу, фату, венчание… Но сам Моржов, соблазняя девок, никогда не пользовался враньём о женитьбе. Не из-за какой-то там честности, а потому что в браке для него не было ничего эротичного. Моржов знал единственный момент эротики в супружестве - когда невеста стояла у алтаря. Но и здесь притягательность девушки для Моржова заключалась лишь в ожесточении соперничества. Причём вовсе не с женихом.
И не с богом. В бога Моржов не верил. Бога нет, он давно уже лопнул со смеху. В браке Моржову соперником была сама церковь. Это она придумала брак - способ отучения от вкуса победы. Это она сама хотела венчания с Моржовым - с виртуальным соитием в форме молитвы и с оргазмом в форме благодати. Её гонение на блуд было для Моржова гневом на супружескую измену, а вовсе не охранением общества, построенного из браков, как из кирпичей. А самым страстным супружеством было монашество. Поэтому брак для Моржова был концом любого интереса, и Моржов отвернулся от Милены, не мешая ей разбираться с упырями.
– Зачем вы обижаете Серёжу? - сменила тему Милена.
– Да потому что он за Ландышевой бегает! - завопили упыри.
– Ну и что? - сказала Милена. - Наташа очень хорошая девочка.
– Уж получше вас, дураков, всех вместе взятых, - подтвердила слова Милены и сама Наташа.
– С бабами только бабы дружат, понял, Пектусин? - крикнул Гершензон. - Тем более с этой Дюймовочкой!
– Тихо-тихо!…- Милена замахала руками. - Успокойтесь!… Если уж у нас начался такой разговор, давайте ответим на третий вопрос: что каждому из вас не понравилось в себе и в товарище? Что мешает вам стать успешными людьми?
Гершензон подумал и заговорил первым:
– Мне не нравится, что Пектусин, как баба, за ручку ходит.
– А какая тебе разница? - смущённо удивился Серёжа Васенин.
– Ходи с Костёрычем! - завопил Ничков, нашедший новый повод оскорбиться. - Он твой руководитель! А Дрисаныч - наш!
– Он вам папочка, что ли? - презрительно спросила Наташа.
– А ты вообще молчи, Дерьмовочка! - продолжал бушевать Ничков. - Только тебя всегда и слушают!
– А ты говори чего-нибудь умное, тогда и тебя слушать будут, - спокойно парировала Наташа, не отрываясь от венка.
– Мильмитревна, чо она везде лезет! - подпел Ничкову Чечкин.
– Она ваще заколебала! - неистовствовал Ничков.
– Она всегда самое хорошее себе загребает! - крикнул Гонцов. - Вчера конфеты давали - нам с паца мятые, а Дерьмовочке целые!
– Она на кухне не дежурит!…
– Почему Ландышевой можно после отбоя с вами сидеть, а нам у костра с Дрисанычем нельзя? - здраво спросил Гершензон.
«Потому что Милена на веранде чай пьёт, а Дрисаныч у костра пиво хлещет, - подумал Моржов. - Вот и нельзя с ним сидеть».
– Она же девочка! - неубедительно пояснила Милена.
– Ну и что! - гневно ответил Гершензон. - Просто потому что она всегда с вами, а мы с паца самостоятельные, вот нам и нельзя!
Упыри дружно поддержали Гершензона.
– Тихо, тихо!… - беспомощно успокаивала упырей Милена, тревожась за целостность своей технологии. - Мы ведь должны не просто так оскорблять друг друга, а должны выяснять, что в нас мешает нам быть успешными!… Вы забываете цель разговора!
«Почему это упыри забывают цель? - не согласился с Миленой Моржов. - Всё в теме. Ведь что такое быть успешным? Если попросту - то получать сверхприбыль. А сверхприбыль возможна лишь в реалиях общепринятых ценностей. Так что кому получать мятые конфеты, а кому держать Дрисаныча за руку - это вполне борьба за свою успешность в её нынешнем понимании упырей».