Иванов Алексей. Блудо и Мудо

   Здесь, в выставочном зале, у Забиякина была спальня. Главное помещение его особняка. Городской магистрат крепко пожалел, что разрешил Забиякину вымостить набережную Талки, потому что участок Водорезной улицы в пределах слышимости от забиякинского особняка стал запретен для барышень, гимназистов и воспитанников ремесленного училища. Здесь невинный юношеский слух в любой момент мог быть уязвлён страстным кошачьим воплем, что исторгали наложницы Забиякина.
   Впрочем, изнутри, из спальни, всё выглядело не столь уж дико. Конечно, Забиякин был развратником. Но в его сладострастии не было подлости, низости и похабства. Видимо, поэтому Забиякин и не прятался от города, а свою спальню поместил в той части здания, которая наиболее заметна с улицы. Спальня была щедро освещена окнами (которые весьма сокращали экспозиционную площадь выставочного зала). Забиякинский приют греха разительно отличался от тех приютов, куда заносило Моржова, - от сумрачных и тесных полуподвальных саун ковязинского района под названием Багдад.
   В спальне Забиякина было светло и просторно. Летом окна стояли настежь - как сейчас. Мирные среднерусские окоёмы окружали спальню, как море окружает яхту. И всё, что Забиякин творил на этой яхте, словно бы включалось в контекст пространства и становилось естественным. Окоём реабилитировал Забиякина, и нелепо было упрекать могучего купца развратом. Вокруг его города русалочьей косой обвилась Талка, а треугольники полей за волнующимися рощами были как девичья нагота за отдутым купальным полотенцем. Покатые холмы Колымагиных Гор со всеми складками своих потаённых лощин, сейчас открытых солнцу, лежали как обессиленная любовница, забывшая о стыде. Раздутые облака громоздились над миром наплывом женственных изгибов, напряжённых от страсти до горячего сферического сияния.
   Костёрыч рассказывал, что для наиболее одарённых красавиц Забиякин вызывал из губернии живописца и тот запечатлевал разнеженных дев среди сугробов шёлковых постелей. Эти полотна украшали стены спальни. После революции чекисты прикладами сбили с карнизов круглозадых гипсовых амуров и пышногрудых нимф, а картины растащили по своим квартирам - возможно, вместе с девами. Стены завесили лозунгами и плакатами. В некотором смысле это тоже была смена экспозиции. Моржов встал со стула и прошёлся вдоль витрин.
   – Константин Егорыч, какое отношение к горам может иметь этот аэроплан? - спросил Моржов и качнул рукой растопыренную кордовую модель самолёта, висевшую на лесках.
   – Аэроплан?… - задумчиво переспросил Костёрыч. - Н-ну… У нас в тридцатых годах на Чуланской горе, ближе к лесу, был учебный аэродром Осоавиахима.
   – Пойдёт, - согласился Моржов и внёс информацию в блокнотик.
   На заре своей псевдотрудовой деятельности в Доме пионеров Моржов думал, что смена экспозиции выставочного зала - это, собственно, и есть смена экспозиции. Точно так же, как поделки детей - это то, что дети сделали своими руками. Потом ситуация прояснилась. После первой же своей смены экспозиции Моржов получил от Шкиляевой такой разнос, что по инерции чуть не улетел с работы за профнепригодность. Шкиляева велела восстановить всё, что было, и вернуть на витрины и стенды красивые поделки, а ту мазню, стряпню и фигню, что выставил Моржов, раздать обратно педагогам для доведения до товарного вида. Моржов не стал спорить, потому что спорить не любил, да и вообще он не за тем затесался в МУДО. И вскоре Моржов уже овладел философией процесса смены экспозиции.
   – А Спасский собор к «Году гор» как можно присоседить?
   Костёрыч посмотрел на Моржова с мягким укором:
   – Он же на Семиколоколенной горе стоит…
   Процесс смены экспозиции в МУДО шёл в три этапа. Первый этап - какая-нибудь новость, ошарашившая Шкиляеву. Например, тысячелетие переселения адвентистов в Урарту. Узнав новость, Шкиляева с оттягом секла Розку за ротозейство; Розка же поспешно скачивала из Интернета подходящую статью из «Вокруг света» и сообщала Моржову название новой выставки. Второй этап - перестановка экспонатов. Моржов перевешивал модель аэроплана из правого переднего угла в левый задний; собрание расписных прялок перетаскивал к другой стене; стенд с вышитыми картинками на тему русских народных сказок переносил к окну; тумбу с макетом Спасского собора выволакивал на середину зала. Третьим этапом был творческий совет с Костёрычем. Костёрыч придумывал, какое отношение может иметь тот или иной макет к событию, увековечиваемому Шкиляевой посредством новой выставки. Например, пластилиновый тираннозавр - к юбилею Пушкина. Затем Моржов на принтере распечатывал новые этикетки для экспонатов, и экспозиция торжественно открывалась при непременном участии одного и того же репортёра городского радио с диктофоном, обмотанным изолентой.
   Моржов внимательно разглядывал большой и дробно-тщательный макет морского сухогруза.
   – Константин Егорыч, а пароход как можно пристегнуть к горам? - спросил он.
   – Вы невнимательны, Борис Данилович, - улыбнулся Костёрыч. - Посмотрите на название.
   Моржов присел, прочёл название сухогруза: «Пятигорск» - и в досаде шлёпнул себя по лбу.
   Хлопнула отшибленная дверь, и в зал длинными спортивными шагами вбежал настольный теннисист Каравайский. Через плечо назад он кричал кому-то в вестибюль:
   – Да идиотизм всё это! Зачем нужно?…
   Моржов усмехнулся, достал и выставил пачку сигарет. Каравайский, пробегая мимо, выхватил сигарету, долетел до Костёрыча и обрушился на стул.
   – Чем бабы думают, а? - вставив сигарету, сквозь зубы спросил он и потянулся прикурить к сигарете в бороде Костёрыча - словно решил поцеловаться с Костёрычем. Возбуждённо затянувшись, он вдруг оглянулся и снова крикнул в раскрытую дверь: - И не пойду я никуда!…
   Костёрыч привычно закрыл глаза. Каравайский, всё ещё глядя на дверь, злобно выдул дым углом рта - прямо в лицо Костёрычу.
   – Маразм! - яростно заявил он. - Какие сертификаты? У меня сотня детей, мне их разместить негде, а они с сертификатами!…
   В МУДО Каравайский считался главным резонёром. Он орал на всех педсоветах, особенно в присутствии начальства, а Шкиляева потакала ему, чтобы он не драл глотку. Вот и допотакалась. У Каравайского и так уже были две с половиной ставки, но он хотел ещё. И он бы потянул ещё, потому что в своих кружках, не мудрствуя, ввёл армейский принцип: с оравами младших детей занимались старшие дети, а сам Каравайский гонял шарик только с наиболее преданными воспитанниками - или с кандидатами в чемпионы.
   Каравайский со стахановским упорством шёл к максимальному увеличению своей зарплаты путём поголовного и принудительного привлечения всех школьников города к занятию настольным теннисом. Остановить Каравайского Шкиляева не могла. Конечно, лично Каравайскому она не дала бы десять ставок, но Каравайский был многодетным отцом, и он оформил бы на станки всех своих наследников. Предел распространению настольного тенниса в Ковязине могла положить лишь неумолимая объективная причина. Например, отсутствие помещений. Все прочие доводы Шкиляевой Каравайский вдребезги разбивал кубками, которые его воспитанники привозили с разных концов мира от Сыктывкара до Мадагаскара.
   – Я знаю, для чего всё это! - Каравайский нервно забарабанил пальцами по подоконнику. - Они нас выжить хотят! Закрыть! Повод ищут! Внедрят сертификаты - и будет видно, что в кружки приходят только по пять-десять человек вместо двадцати-тридцати по спискам!
   Костёрыч согласно кивнул. У него-то как раз и занималось но пять-десять человек. Кому нужно краеведение?
   В Ковязине были востребованы только бокс, футбол и айкидо.
   – Может, это и правильно? - задумчиво спросил Костёрыч. - Ведь действительно, наше дополнительное образование - это способ заработка на хобби… И люди здесь не от педагогики…
   – А от чего ещё? - вскинулся Каравайский.
   – От токарного станка, - лукаво напомнил Моржов слова Манжетова.
   Каравайский закипел. Среди педагогов МУДО он был, пожалуй, единственным, кто пришёл сюда именно от станка. Причём, кажется, как раз от токарного.
   Жизненный путь Каравайского был чуть сложнее, чем у Костёрыча: школа, ПТУ, армия, завод, завод, завод… Но в обеденные перерывы - пинг-понг. Сначала Каравайский победил свою бригаду, потом - цех, потом - вообще всех, кто нашёлся. Потом в заводском Доме культуры ему предложили вести секцию настольного тенниса. Каравайский согласился - ему нужны были шабашки, чтобы кормить своё семейство. Потом шабашки стали приносить больший доход, чем работа, и Каравайский уволился с завода. А потом началась новая эпоха, и тонущий завод сбросил балласт социалки - то есть Дом культуры. В Дом культуры въехал автосалон. Каравайский катапультировался в МУДО и переключился на детей.
   – А какая педагогика тебе нужна? - Каравайский развернулся на Моржова. Костёрыч закрыл глаза, и Каравайский углом рта выдул ему в лицо сигаретный дым. - Мало ли кто откуда происходит! Да хоть с Марса! Главное - результат! Моя Наташка Ландышева - бронзовый призёр России. Это плохая педагогика, да? Тот хмырь из департамента сам же говорил, что у нас больше всего педагогов высшей категории!
   – И кто эти педагоги? - спросил Костёрыч. - Директор, завучи, половина методистов… Из тех, кто реально работает с детьми, а не с бумажками, только вы да я.
   – Но по ведомости они есть? Есть! - сказал Моржов. - Значит, всё нормально.
   – Правильно, Борька! - согласился Каравайский.
   – А это уже обман и фикция, - печально ответил Костёрыч.
   Каравайский вдруг вскочил и нырнул в окно, словно от стыда решил выброситься. Его поджарый, энергичный зад агрессивно дёрнулся, и с улицы донёсся крик:
   – Вы чего там делаете? Днище прорвало, да? Ну-ка вали отсюда! Живо, я сказал!…
   Каравайский приземлился обратно на стул.
   – Пива надуются - и в наши кусты!… - пробурчал он. - Алкаши!
   – Действительно, наверное, мы социально не нужны, - задумчиво признал Костёрыч. - Не востребованы обществом. Александр Львович правильно говорил.
   – Такое уже было в отечественной литературе, - возразил Моржов. - Гнилая интеллигентская рефлексия о сермяжной правде жизни. Ну, не нужны, и что из того? Щёкин, к примеру, желает никогда нигде не работать и за это получать очень много денег. Он желает жить на Ямайке, желает быть всё время пьяным, сидеть под пальмами в одних трусах в шезлонге, курить сигару, смотреть на океан и чтобы его ублажали островитянки. Он говорит об этом прямо и честно. Но ведь всё равно работает - и любит свою работу.
   – Дмитрий Александрович всегда предельно конкретен в формулировках, - улыбнулся Костёрыч.
   – А кто работать будет, если все на море поедут? - гневно закричал Каравайский.
   Костёрыч зажмурился, и Каравайский углом рта пыхнул на него дымом сигареты.
   – Я это к тому, - аккуратно пояснил Моржов Каравайскому, - что никто не хочет вкалывать, и дети тоже не хотят. Они желают весь день играть на компьютере, и чтоб каждый вечер по телеку показывали новую серию какой-нибудь ерунды. Так что же? Распустим школы, если детям учиться неохота? Кое-какие вещи нужно навязывать априори.
   – Правильно! - Каравайский щёлкнул окурок в окно. - Думаешь, Константин Егорыч, дети у меня просто так теннисом увлеклись, да? Прочитали объявление на дверях у школы и пришли? Как бы не так! Я каждый год полсентября по школам бегаю! Иду к физруку, говорю: проводим соревнование класса по настольному теннису! Все обязаны участвовать. А после этого кое-кто уже и приходит ко мне, и друзей приводит! Вот как увлекать-то надо. А одной моралью ничего не добьёшься. «Люби свой край», «Люби свой край» - да кто придёт-то? За шкирку надо!
   – Нет уж, побережём шкирку для настольного тенниса, - негромко ответил Костёрыч.
   – Потому и разгонят нас, что не хотите детей за шкирку волочить! - заявил Каравайский. - Вон бабы наши зубами за свои стулья держатся! С них пример берите! Три года назад в Доме пионеров было восемьдесят педагогов, а все нынешние начальницы вели кружки вязания на спицах. А сейчас педагогов осталось двадцать четыре, зато все бабы теперь уже с высшей категорией и в администрации! Это я понимаю! По-увольнялись те, кто зубами цепляться не умеет, а кто умеет - нормально живут.
   – Это не для меня, - покачал головой Костёрыч. - Да ведь и не для вас, Михаил Петрович.
   – Понятно, я в администрацию не полезу. Но у меня и так без проблем: детей навалом, категория есть! С какого хрена меня увольнять? Я ведь не за оклад, а за дело душой болею!
   Моржов знал, что Каравайский действительно своё дело любит не меньше зарплаты. Успех Каравайского был в том, что его любовь к делу всегда равнялась зарплате, а беда Костёрыча - что для него эти вещи были принципиально несопоставимы.
   – Да ведь я не о деньгах говорю, - поморщился Костёрыч. - Деньги - лишь способ вынудить нас, педагогов, уйти с работы, чтобы потом прикрыть учреждение. Это понятно. Я говорю о том, что всё равно мы плохие педагоги, а потому не востребованы… Только, Борис Данилович, не надо цитировать Ильфа и Петрова.
   Сидя на стуле посреди зала, Моржов закинул ногу за ногу и закурил, стряхивая пепел на паркет.
   – Может быть, вы и плохие педагоги, - согласился Моржов. - Я не вас лично имею в виду, Константин Егорыч, и не вас, Михал Петрович. Вообще - педагогов дополнительного образования. Да. Может быть, они плохие. Но вряд ли в школе педагоги лучше.
   – В школе, конечно, с образованием, зато у меня дело, которому я могу научить! - крикнул Каравайский. - И хорошо учу!
   – А нужное ли это дело? - робко спросил Костёрыч.
   – Настольный теннис? - тотчас озверел Каравайский. - Настольный теннис развивает физически и умственно, реакция, гибкость, здоровый образ жизни, дух состязания, воля к победе!…
   – Нет-нет, боже упаси! - испугался Костёрыч. - Я не про настольный теннис, не про него!… Я вообще. Александр Львович верно ведь сказал: заработок на хобби. А хобби - это не жизнь. И оно у всех разное. У кого-то - нужное, как настольный теннис. А у кого-то - бесполезное, вроде филателии, например. Собирать марки или нет - личное дело каждого, но государство не обязано финансировать хобби.
   – Пусть государство финансирует то, что важно обществу, - веско сказал Моржов, уверенный, что Костёрыч важен обществу, потому что лично ему он нравился.
   – Знаете, почему некоторые направления становятся общественно значимыми? - спросил Костёрыч. - Потому что ими никто не занимается. Вот для примера… Общественно значимая работа - мусорщик. Если бы все жители города свои пакеты с мусором сразу на свалку выносили за шестой километр, то и мусорщик не был бы общественно значим.
   – И к чему вы это? - не понял Моржов.
   – К тому, что кружки общественно значимых направлений по умолчанию не будут иметь нужного количества детей. Априори, как вы говорите. Мы нерентабельны ни в финансовом, ни в духовном смысле. - Костёрыч словно чеканил свои безнадёжные выводы. - Есть определённый процент людей, бесполезных гуманитариев, «гуманитариев ни о чём», для которых в провинции единственное убежище - система дополнительного образования. Будь я краеведом в Москве, я бы нашёл себе место и без вытягивания денег из государства. Книги бы издавал про Москву, экскурсии бы водил, был бы научным сотрудником при музее или раритеты бы собирал для антикварного магазина… Но в Ковязине у меня одна ниша: Дом пионеров. Да, я занимаюсь нужным делом. Но стоимость его нужности ниже прожиточного минимума. Поэтому я веду кружок в МУДО. А МУДО, видимо, хотят закрыть, потому что здесь все такие же, как я.
   Рабочий стол Шкиляевой был загромождён ворохом бумаг, проложенных копиркой, кипами методичек и папок, письменными приборами, дыроколами, телефонами. К шкиляевскому столу примыкал длинный стол для заседаний. Его лакированная пустота словно подчёркивала безделье сидевших. Моржов от скуки щёлкал зажигалкой, разглядывая огонёк. Каравайский, поставив свой стул вполоборота - словно ему требовалась взлётная полоса для немедленного старта, - нетерпеливо дёргал ляжкой. Костёрыч деликатно читал книгу, обёрнутую газетой. Милена Чунжина с отсутствующим видом смотрела в открытое окно, из которого прямо в кабинет всовывались ветки акации. Розка Идрисова играла в игрушку на сотовом телефоне. Щёкин нагло разглядывал вырез Розкиной блузки. В стороне, на углу стола, стеснительно притулилась полненькая девушка с древнерусской золотой косой. Эту девушку Моржов ещё не знал. Точнее, он её видел всего лишь второй раз в жизни. Первый раз было, когда она стояла в вестибюле МУДО, а Моржов на четвереньках выполз с педсовета.
   По-хозяйски хлопнув дверью, в кабинет стремительно влетела Шкиляева. Она пронеслась за спиной Моржова, обдав густым запахом косметики, уселась на свой стул, схватила телефонную трубку и принялась тыкать пальцем в кнопки. Костёрыч вежливо закрыл книгу, Розка с сожалением спрятала телефон, а Каравайский перестал дёргать ляжкой и подался вперёд, собираясь орать.
   – Елена Аркадьевна? - заговорила в трубку Шкиляева и остановила Каравайского, выставив растопыренную ладонь. - Это из «Родника»… Да. Да. Всё уже привезли… Да!… А сколько?… Только к четвергу… Нет, раньше нельзя. Хорошо, после двух.
   Шкиляева положила трубку и обвела присутствующих таким взглядом, словно хотела сказать: «Ну что, голуби, доигрались?»
   – Так, ситуация на лето у нас изменилась, - деловито пояснила она, не утруждая себя приветствием. - Я вас всех вот зачем вызвала… Уж не могу понять, Роза Дамировна, что там у вас с вашим Интернетом, только американцы откуда-то узнали о нашем лагере в Троельге и едут на смену!
   От неожиданного известия все педагоги немного ошалели, даже Моржов. При чём здесь Интернет? Кому на смену едут американцы? И какие американцы вообще?
   Все, что ли?
   – Простите, Галина Николаевна, вы о чём? - спросил Костёрыч.
   – Поясняю! - негодуя на тупость, Шкиляева раздражённо захлопнула на столе какой-то раскрытый журнал. - Городской департамент образования нашу Троельгу прорекламировал! И какие-то американцы пожелали приехать. Целая группа. Всё уже!… - Шкиляева развела руками. - Деньги они оплатили, перечисление прошло! Седьмого числа явятся!
   – Ну и что? - не понял наивный Костёрыч.
   – Как дети, удивляюсь вам, Константин Егорыч! - вспылила Шкиляева. - Вы что, не знаете, что Троельга уже пять лет как не работает? Мы её с баланса уже который год спихиваем, а город не берёт! Там уж развалилось всё, наверное. Роза Дамировна, как Троельга в Интернет попала?
   – А я откуда знаю? - изумилась Розка. - Я-то про эту Троельгу в первый раз слышу!
   – Ничего не понимаю… - обескураженно прошипела Шкиляева.
   – Какие американцы?! - вдруг заорал Каравайский, наконец сообразивший, что к чему.
   – Да вон, Софья Ивановна в курсе… - Шкиляева кивнула на русокосую девушку. - Это наш новый сотрудник. Опёнкина. После педучилища, да?
   – У меня вместо диплома летняя практика у вас, - тихо сказала девушка, краснея.
   Все педагоги повернулись на Софью Ивановну. Моржову девушка очень понравилась. Она была пухленькая и уютная, как альков. Моржов почувствовал, что Щёкин от симпатии к девушке даже увеличился в размерах.
   – Что там такое случилось, Сонечка? - стараясь не напугать девушку, ласково спросил Костёрыч.
   – На сайте районного департамента образования была реклама летних детских лагерей, - робко пояснила Соня. - Там и ваш лагерь был - Троельга. Какие-то американцы его выбрали. Прислали факс и уже оплатили одну смену для своей группы. Седьмого числа заезд.
   В департаменте не знали, что этот лагерь у вас закрыт… А меня сюда на лето работать направили. Если смогу, то осенью меня возьмут на ставку…
   – Да в Троельге всё развалилось уже, наверное! - закричал Каравайский. - Я давно уже говорил, что надо оттуда столы теннисные вывезти, а мне «нет машины», «нет машины»!…
   Соня опустила голову и съёжилась, будто ожидала, что её сейчас будут бить. Розка смотрела на Соню с какой-то плотоядной улыбкой, а Милена - с жалостью и снисхождением.
   – Феличата!… - едва слышно запел воодушевлённый Соней Щёкин и со значением покосился на Мор-жова. - Трататата-тата-та, тата-татата… Феличата!…
   – Погоди петь, - шепнул Щёкину Моржов. - Сейчас Шкиляиха какую-нибудь блуду пообещает.
   – А что, Галина Николаевна, нельзя написать иностранцам, что с лагерем вышла ошибка, и деньги обратно им перечислить? - рассудительно спросил Костёрыч.
   Шкиляева потеряла дар речи и только всплеснула руками.
   – В-вы сами-то понимаете, как это будет в-выглядеть?… - еле выговорила она.
   – Как? - спокойно поинтересовался Костёрыч. Шкиляева отвернулась и некоторое время смотрела в окно, словно взглядом излучила излишнюю энергию.
   – Д-детский сад! - с чувством произнесла она.
   – Америка в нас ракету запустит, - едва разборчиво пробурчал Щёкин и ещё менее разборчиво добавил: - Шкиляевой в зад…
   Розка, расслышав, уронила взгляд себе на колени, сжала губы и надула щёки, чтобы не прыснуть.
   – К нам что, часто американцы приезжают, да?! - повернувшись к Костёрычу, гневно закричал Каравайский так, будто Костёрыч что-то у него отнял.
   Моржов понимал, что для Шкиляевой поступить вопреки приказу начальства - всё равно что застрелиться. А признаться в своей ошибке - хуже, чем при всём районном департаменте образования выступить у шеста в стрип-шоу.
   – В общем, я и собрала вас здесь, чтобы сказать, что этим летом Троельга у нас должна работать, - подвела итог Шкиляева. - Департамент уже послал туда строительную бригаду. Всякие там постельные принадлежности завхоз уже собирает. С питанием определяемся. Должна быть обычная смена - дети там, воспитатели. Мы не можем ударить в грязь лицом.
   – Если машина пошла, надо договориться, чтобы теннисные столы вывезли! - вскинулся Каравайский.
   – Куда вывозить? - осадила его Шкиляева. - Вы там на них с американцами в теннис играть будете!
   – В какой теннис?! - изумился Каравайский.
   – Я вас, педагогов, для чего собрала-то? Чтобы вы готовили своих детей ехать в Троельгу на первую смену!
   Брови Моржова сами собой полезли на лоб. Ему с какими-то детьми ехать в какую-то Троельгу?…
   – Ехать?… - поразилась Розка. - За город?…
   – Конечно! - бурно подтвердила Шкиляева.- Что, американцы приедут в детский лагерь - а наших детей там нет?… Должны быть две наших группы!
   – Постойте-постойте, - забеспокоился Костёрыч. - То есть, получается, мы должны собирать своих детей в загородный лагерь?
   – Ну разумеется!
   – Вот и блуда! - убито шепнул Щёкин Моржову.
   – Так нельзя, Галина Николаевна! - возмутился Костёрыч. - Нужно ведь заранее предупреждать! Сейчас-то как это сделать? Дети на каникулы выходят, кружки распущены.
   – Как распущены? - подскочила Шкиляева, будто впервые узнала о летних каникулах. - Кто вам позволил распускать кружки? У нас не школа, мы и летом работаем!
   – Вы же знаете, как это делается, - упорствовал Костёрыч. - Организуется городской лагерь. Кто-то из педагогов - воспитатели, а остальные ведут по два-три занятия в неделю для всех детей лагеря сразу. Это же обычная практика. Многолетняя! - уточнил Костёрыч. - И департамент про это знает, никакой крамолы!
   Шкиляева подумала, переводя взгляд с педагога на педагога.
   – Городской лагерь - городским лагерем, а здесь загородный! - заявила она. - Те дети из ваших кружков, которые записались в городской лагерь, пускай ездят в загородный. Троельга - это же рядом, две остановки на электричке.
   – А билеты? - не сдавался Костёрыч.
   – Билеты… Пусть билеты сохранят, в конце лета мы через бухгалтерию проведём оплату. Получится бесплатный проезд. Детям-то ведь всё равно, в городе или за городом лагерь, если можно дома ночевать!
   – Я не думаю, что городской лагерь и Троельга для них будет одно и то же, - усомнился Костёрыч.
   – Нечего демагогию разводить! - обозлилась Шкиляева. - Деваться нам всё равно некуда. Лагерь должен быть! Кто не желает подчиняться - может уволиться, но сначала два месяца обязан отработать! Департамент ввиду срочности и так пошёл вам на уступку. Разрешено в одну группу набирать всего пятнадцать человек, а не тридцать, как в городе, и на группу иметь двух руководителей. Одна группа - Константин Егорович и Милена Дмитриевна. Другая группа - Михаил Петрович и Дмитрий Александрович.
   Дмитрий Александрович - это Щёкин. За долгие годы знакомства Моржов всё как-то не мог привыкнуть, что у Щёкина есть человеческие имя и отчество.
   – Я не могу в Троельгу! - тотчас заорал Каравайский и заелозил ногами под столом. - Вы что? У меня в июне зональное первенство! Какая Троельга?
   – Я тоже не могу, - возмущённо добавила Милена Дмитриевна. - Мне ребёнка просто не с кем оставить…
   – Возьмите с собой, это же природа! Полезно.
   – Я… - заикнулась Милена.
   – Я два года их готовил! - снова заорал Каравайский, вскакивая. - Всё насмарку, да? Коту под хвост?
   – Американцы… - начала было Шкиляева.
   – Какие американцы? Американцы везде! А у меня первенство зоны! Отборочный тур на Россию! Вы что, не понимаете?
   – А почему для вас особые условия? - уже оборонялась Шкиляева.
   – Для меня? Не для меня! Для детей! Не для себя стараюсь! Для зоны! Обычные условия, как по всей стране! Год занимаешься - первенство! И не надо отдельных условий! Так справимся! - грохотал Каравайский, нависая над Шкиляевой.