Страница:
– Прости, - сказал Моржов, легонько навалил её на спинку дивана, полез рукой под подол её платья и осторожно засунул пальцы под резинку её трусиков. Диана терпела. - Прости, - повторил Моржов, вытаскивая руку. - Но ведь я тебе не нужен…
– Нужен, - тихо возразила Диана. - Это… это не там определяется…
Моржов и сам знал, что не там.
– Понимаешь, - честно сказал Моржов, - в лагере у меня сразу три любовницы… Эти сертификаты - для них. Без сертификатов тех девок выгонят с работы. А они совсем не приспособлены к жизни. У них без этой работы вся судьба поломается.
– Три - больше, чем одна, - едва слышно согласилась Дианка.
– Не в том дело… Я хотел просто потрахаться вволюшку, вот и заварил эту кашу. Но заглубился больше, чем обычно. И теперь я чувствую за них ответственность. Я не могу их бросить.
– А за меня ты ответственности не чувствуешь? Моржов с жалостью посмотрел на Дианку. Ему было больно за неё, но… Нет, он не чувствовал своей ответственности за неё. Пока они жили вместе, он ухаживал за Дианкой, сопереживал ей, волновался, если она где-нибудь задерживалась, а однажды, когда она до ночи просидела на дне рождения подружки, вломился к подружке в квартиру и дал в лоб какому-то хмырю, который обнимал Дианку. Но так было положено, это не ответственность… Дианка была ему… как чемодан. Ценная и полезная вещь. Если с ней что-то случится (например - украли), то злишься, что украли, а вовсе не страдаешь оттого, что чемодану с новым хозяином стало плохо. Моржов подумал, что после Троельги он мог бы ощутить свою ответственность и перед Дианкой, если бы встретил её сейчас… Но с дороги жизни отворот на Дианку он пробежал уже три года назад.
– Я пойду, - вставая, тяжело сказал Моржов. - Жаль, что у нас так вышло… Закрой за мной.
Он прошёл в прихожую, обулся и привычно отпер дверь. Руки не забыли навыков обращения с Дианкиными замками.
Диана стояла сзади, подойдя неслышно, как привидение.
– Я ещё подожду, ладно? - попросила она.
Драка вспыхнула перед самым выходом в путешествие. Моржов увидел эту вспышку в окно из холла жилого корпуса.
Наташа Ландышева обнаружила, что лямки её рюкзака натянуты неровно. Она сбросила рюкзак с плеч в траву прямо у крыльца. Серёжа Васенин присел на корточки, чтобы подтянуть лямки, а Наташа нагнулась, указывая ему, до какого предела нужно подтягивать. В это время с крыльца спускался Ничков.
– Закон гор! - заорал он, увидев склонившуюся Наташу, и сразу пнул её под зад.
Наташа, получив ускорение, прыгнула через рюкзак, как коза. Ничков же не успел даже сойти со ступенек. Серёжа Васенин распрямился и ударил его в челюсть. Удар словно бы распахнул и заклинил ничковскую пасть.
– А-а!… - заорал Ничков. - Паца, Пектусин борзеет!…
Когда Моржов ссыпался с крыльца, Ничков и Гонцов уже метелили Серёжу. Серёжа не сдавался, отбивался сразу от двоих и даже кидался в злобные контратаки. Сзади на него набежал Чечкин и попытался провести нечто вроде удара ногой, как в каратэ, но поскользнулся на одуванчиках и упал, закинув ногу себе за ухо. От умывалки к драке рвался Гершензон, волочивший какую-то длинную ржавую трубу. Одного маха этой трубы хватило бы, чтобы отправить к праотцам всех дерущихся и Моржова в придачу.
– Паца, вали Пектусина!… - орал Гершензон, не замечая, что за трубу уже ухватился Щёкин.
– Сука!…- рыдал Ничков и молотил кулаками мимо Серёжи.
– Я ему щас почки спущу!… - визжал Гонцов, подныривая под кулаки Ничкова.
Серёжа Васенин неумело, но ожесточённо бил Ничкова откуда-то снизу, а Гонцова - сбоку. Моржов вломился в схватку, как ледокол.
– Пустите!… - захрипел Серёжа, сквозь Моржова пробиваясь к врагу. Юркий Чечкин вертелся сразу со всех сторон. Вдали Гершензон рвал свою трубу из рук Щёкина.
– Вы чо, Дрисаныч, за этого дрища, что ли?… - орал он Щёкину.
Моржов отодвинул Серёжу пятернёй в грудь, потом исхитрился и одной рукой сгрёб шивороты сразу Гонцова и Чечкина, которые задёргались в его кулаке, как щенки на поводках, а Ничкова коленом в живот прижал к перилам крылечка.
– Отставить! - рявкнул он. - Что за хрень?!
– Он сам начал!… - задыхался Ничков.
– Это ты первый Наташу пнул! - крикнул Серёжа.
– Пектусин заебал уже!…- вопил Гонцов.
– Пектусин давно нарывался! - вопил Чечкин.
– Он баба! - издалека вопил Гершензон.
– Я?! Первый?! - изумился Ничков.- Она сама нагнулась!… Положено пинать!… Закон гор!… Не нагибайся!…
– Они вообще надоели на Наташу наезжать! - крикнул Серёжа.
– Она крыса! Пектусин девку защищает! Баба! - вопили упыри.
– У паршивой овцы и шерсть паршивая! - издалека немного не в тему вопил Гершензон, которого держал Щёкин.
– Ладно, понятно. - Моржов решил не устраивать разборок,- Всё! - Он встряхнул Гонцова и Чечкина.- Теперь надевайте рюкзаки, и марш!
Он опустил колено, прижимавшее Ничкова.
– Я Пектусина всё равно со скалы скину!… - пообещал Ничков.
Взъерошенные, ругающиеся упыри разобрали свои рюкзачишки, стоявшие у крыльца. Не спрашивая разрешения, они пошагали к выходу из лагеря. Они не оглядывались ни на Моржова со Щёкиным, ни на Серёжу с Наташей, словно бы, оскорблённые, решили уйти отсюда навсегда. Отпущенный Щёкиным Гершензон подбежал к своему рюкзаку и, торопливо вдеваясь плечами в лямки, с угрозой сказал Моржову:
– Мы Пектусина всё равно убьём! Можете следить за ним сколько хотите - у восьми нянек дитё слепое!
Поправив рюкзак, Гершензон кинулся догонять упырей.
Серёжа, Наташа, Моржов, Щёкин и Милена с Костёрычем вышли в путь немного попозже.
Поход придумал Щёкин, а цель его указал Костёрыч. Целью была Колымагинская скала - единственная скала в холмистых окрестностях Ковязина. От Троельги до неё надо было топать двенадцать километров, поэтому Щёкин решил выйти в путь днём, вечером с упырями полазать по круче, заночевать у костра, а вернуться утром.
Моржову идея понравилась. Всё равно Розка намеревалась на ночь уехать домой к дочке. Главной своей соперницей Розка считала Сонечку, а потому соблазнила её поехать вместе с собой. В Милене же Розка опасности не видела, хотя и попрекала Моржова вниманием к Милене. Розка считала, что такая меркантильная девка, как Чунжина, не станет рисковать богатым Манжетовым ради секса с бедняком Моржовым, а потому, сколько бы Моржов ни прыгал, всё бесполезно. Моржов считал иначе, но своё мнение, разумеется, оставил при себе. Перед отъездом на всякий случай Розка ухватила Моржова за нос и несколько раз сильно дёрнула.
– Дадно-дадно, - сказал Моржов, одной рукой подхватывая очки, а другой рукой отцепляя пальцы Розки. - Я всё понял и перепугался. Уматывай давай скорее, а то в лес тебя потащу.
Розка умотала. Моржов тотчас начал соблазнять Милену пойти в поход. Он сулил прекрасные пейзажи, свежий воздух (будто бы его в Троельге не хватало) и вообще всё. Милена колебалась.
Моржов, конечно, расценил ситуацию в свою пользу. Все сигналы он послал, отношение объяснил, а намерения его и так понятны. Милена же не девочка - сообразит. Сам факт того, что Манжетов позвал Моржова на собеседование, а не растёр подошвой по асфальту, свидетельствовал о том, что Моржов с Манжетовым равновелики друг другу. Выходит, Милена выберет того, в чьих глазах её персона окажется значительнее.
По мнению Моржова, собеседование вскрыло Манжетова, как консервную банку. И Милена должна была увидеть, что для Манжетова она - приятная женщина и лёгкий доступ к ресурсу Антикриза. А вот для Моржова она вроде как стала вызовом манжетовской системе и надеждой на справедливость. Это и более благородно, и более значимо. Потому Моржов не сомневался, что Милена пойдёт с ним в поход.
– Хочешь, понесу твои вещи в своём рюкзаке? - спросил он.
Тем самым, вопрос «идти или не идти» мягко замещался вопросом «идти, но нести груз самой или отдать его Моржову?». Отдать - следовательно, признать некую близость, уже выходящую за пределы дружбы. Моржов ещё по Стелле понял, что женщин ловят на комфорт. Женщины очень земные, поэтому им и нравится, когда их превозносят до небес. Но всяким там небесам с их сквозняками женщина всегда предпочтёт уют, а вероятному - безусловное. Вероятный риск выхода за пределы дружбы вполне компенсировался безусловным комфортом ходьбы налегке.
– Ну, хорошо… - согласилась Милена. - Я сложу вещи в пакет.
Вскоре она принесла Моржову два туго набитых пакета, и Моржов засунул их в свой рюкзак сверху. Всё равно Милене в пути десять раз потребуются куртка, брюки, другая обувь, мазь от комаров, крем от загара, освежающие салфетки, подстилка под попу сидеть на траве, кружка пить воду, зеркальце, помада, массажная щётка, заколки для волос и ещё многое другое, без чего Милена погибнет раньше, чем упыри убьют Пектусина.
Тропинка повела мимо подвесного мостика по краю луга, а потом, когда Колымагины Горы придвинулись к реке, и совсем по крутому бережку. Послеполуденная жара лежала плотно, как намазанная. Узкая Талка текла словно масло и даже не булькала. Сосновая гора вздувалась мягкой и сытой утробой.
Упыри шли авангардом. Щёкин быстро догнал их, и тотчас там начался какой-то ожесточённый и крикливый спор. Дальше, выдержав неприязненную паузу, шагали Серёжа и Наташа. Битва так подняла мужскую самооценку Серёжи, что он забрал у Наташи её рюкзак и нёс его на груди. Костёрыч шёл вслед за Серёжей и каждые три минуты предлагал ему нести Наташин рюкзак вдвоём. За Костёрычем двигалась Милена, которая в трудных местах - в высокой траве или на переправе через ручейки - почему-то бралась обеими руками за свою панаму. Моржов замыкал шествие: курил и любовался задом Милены, обтянутым тонкими шортами.
Чем горячее становилось на солнцепёке, тем ярче раскалялось воображение Моржова. Речка обтекала отмель с двух сторон - словно раздвигала ноги. Напряжённо деревенели вертикали сосен. Дальние горы вздымались, как локти закинутых за голову рук горизонта. Небо слепило так, что в глазах плыли тёмные пятна.
На участке, где можно было идти рядом, Моржов поравнялся с Миленой. Милена покосилась на него и негромко призналась:
– Знаете, Боря, идите лучше впереди… У меня ощущение, что вы поджариваете меня взглядом… - И она взялась за поля панамы.
Услышав голоса, Костёрыч торопливо замедлился.
– Что, устали? - обеспокоенно спросил он, близоруко оглядываясь. - Давайте, Милена Дмитриевна, я ваш рюкзак понесу… Я же мужчина.
Сослепу он и не заметил, что Милена без рюкзака.
– Благодарю, - усмехнулась Милена.
В её усмешке было столько пиксельного сомнения в тождестве понятий «Костёрыч» и «мужчина», что Моржов почувствовал, будто ему отвесили пинок. «Закон гор», - подумал Моржов. Он молча шагнул вперёд, обгоняя Милену. Смотреть на её задницу больше не хотелось.
Вскоре Щёкин объявил привал - как раз подвернулась хорошая и чистая полянка под склоном. Жаль только, что не было выхода к реке: поляна заканчивалась невысоким - с полметра - обрывом. Щёкин уселся в траву в самом живописном месте, а упыри расположились вокруг Щёкина. Щёкин для всех достал из своего рюкзака пакет помятых бутербродов с сыром и колбасой. Эти бутерброды утром перед отъездом настрогали Розка и Сонечка.
– Иди, иди отсюда! - ревниво закричали упыри подошедшему Серёже. - Жри с Дерьмовочкой там, а с Дрисанычем наше место!
Серёжа молча взял бутерброды для себя и для Наташи и ушёл под вербу, где Наташа уже расстелила газету и выставила термос.
– И чай твой мы пить не будем! - крикнул Гершензон.
– А вам никто и не предлагал, - буркнул Серёжа.
Моржов пристроился чуть поодаль от Щёкина, рядом с Миленой. Сидя на попе, Милена вытянула длинные гладкие ноги и, гимнастически нагибаясь, массировала икры. Чувствуя моржовский взгляд, она как-то загадочно, безадресно улыбалась. Костёрыч бегал по всей поляне и что-то раздавал - то печенины, то йогурты, то варёные яйца.
– Вы чего сегодня на Пектусина наехали? - чавкая, спросил Щёкин упырей. - Только не надо мне опять про бабу и крысу…
Моржов заметил, что с упырями Щёкин сразу упрощался - начинал чавкать и чесаться, лазал пальцами в еду, облизывал руки. Видимо, это была его методика демократизации.
– А чего он Дерьмовку выше нас ставит? - объяснил Гершензон.
– Вам Ландышева нравится? - спокойно спросил Щёкин.
– Она овца! Затычка! Дом-два! Гайка! Телепузик! - тотчас сказали упыри.
– Вообще скунс, - добавил Гершензон.
– Значит, не нравится, - подвёл итог Щёкин. - А ему нравится. И вас он не слушает, а делает так, как считает правильным. Значит, он правильный пацан. Самостоятельный. Настоящий.
– А мы чо, не настоящие? - оскорбились упыри.
– Конечно нет, - подтвердил Щёкин. - Вот ты бы, Гонцов, стал драться один с четырьмя пацанами?
– Я чо, псих? Я бы в них бомбочку кинул и убежал.
– А ты, Ничков?
– Да я своих друганов позову! Фиг ли я один-то буду?
– А ты, Гершензон?
– Один в поле за двумя зайцами не гоняется!
– А я уже дрался! - закричал Чечкин. - Меня на Багдаде…
– Погоди, - остановил его Щёкин. - Видите, по своей охоте никто из вас против четырёх драться не станет. А Серёжа дрался против вас. Потому что Ничков обидел его девочку.
– Ну и пусть! - заорали упыри. - Если бы не Брилыч, мы бы Пектусина вообще урыли!
– Не в этом дело, - терпеливо пояснял Щёкин. - Дело в том, что он поступил как надо. Поэтому он настоящий. А вы - менты позорные, вчетвером против одного. Да ещё и с железной трубой.
– Мы не менты! - завопили упыри.- Вы чо гоните?!
– А только менты и падлы разные толпой на одного нападают. Ты, Чечкин, вообще сзади налетел, как шакал. Мне на вас смотреть противно было. И на скалу с вами идти совсем не хотелось.
– Дак не ходили бы, - сквозь зубы процедил Гершензон.
– А я, как Васенин, тоже хочу быть настоящим, - пояснил Щёкин. - Если я обещал вам - значит, должен сделать. Настоящий пацан всегда делает как надо.
– Много вы делаете как надо… - проворчал Гершензон.
– Ну, сколько уж получается, - согласился Щёкин. - Но я всегда стараюсь. Вот вы меня сегодня достали, и я мог сказать вам: «Поход отменяется, свободны, пацаны, сами виноваты». Но тогда получилось бы, что я не сдержал своего слова. И я пошёл с вами. Хотя наказать вас за разбой было бы правильнее.
Моржов курил, наслаждаясь: Щёкин редко когда допускал посторонних к своим сеансам морали для упырей. Милена с недоверчивой улыбкой заинтересованно слушала Щёкина.
– В чём тогда разница между правильным и настоящим? - угрюмо спросил Гершензон.
– Правильному просто - он всегда всё делает по правилам. Но это и дурак может. А настоящие дураками не бывают. Настоящему всегда надо думать. И он может поступить даже неправильно, если другим от этого по-настоящему станет лучше.
– Например?… - потребовали упыри.
– Хорошо, вот пример, - согласился Щёкин. - Ты дружил с девочкой, а её изнасиловали, - безмятежно рассказал он. - Ты нашёл того гада и убил его. Это не правильно. Но по-настоящему. Потому что этот гад больше никого не обидит, а другие гады побоятся, что их тоже убьют, если они так сделают.
Моржов поостерёгся бы давать упырям подобные уроки. Но упыри были уличные паца, они и без Щёкина всё знали, видали, чего и Щёкин не видал. Для их раздолбанного мировоззрения требовался пример, абсолютный в своей правоте и цинизме.
Уличные паца думали.
– Так тебя потом самого посадят… - сказали они.
– Посадят, - кивнул Щёкин. - Жизнь вообще несправедливая. Но настоящий - это тот, кто живёт правильно и в несправедливой жизни. Он знает, что его кинут, и всё равно делает. Вы сами, наверное, думаете: «Дурак Дрисаныч, на хрена он эту пургу нам гонит, всё равно мы Пектусина зачморим». А я знаю, что должен сказать вам это, потому что так будет правильно, вот и говорю. Хотя всё, что я говорю, вам по фиг.
– Не по фиг нам! - возмущённо загалдели упыри. Щёкин скептически пожал плечами.
– Значит, Пектусин самый настоящий на свете, да? - с ожесточением спросил Гершензон.
– Ну, не самый… Хотя поступает, как пацан.
– Где он как пацан поступал?! - заорали упыри.- Только и делает, что за Дерьмовочкой бегает!…
– Бегать ему или не бегать - это его дело, а не ваше. Может, и не надо бегать. По-моему, зря он перед Наташей так расстилается. Но вот защищать её - надо.
И он вас четверых не побоялся и защитил её. Настоящий пацан не боится делать правильно.
Щёкин замолчал и закурил. Упыри глядели в разные стороны.
– Смотрите, - прошептал Моржов Милене, - идеал продемонстрирован, носитель идеала малость приспущен, чтобы не побили, и всё без принуждения, без ущерба самолюбию…
– Весьма спорная мораль, - холодно ответила Ми-лена.
– Это мораль этического выживания, а не совершенствования…
– Один раз не считается, - через силу сказал Гершензон. - Если один раз поступил, как правильно, ещё не значит, что весь такой правильный. Я тоже дрался против троих, когда у меня у брата самокат отняли. Фигня. В каратэ научат - можно сразу со ста человеками драться. У нас в классе был псих, его доведут, так он и со старшаками дрался.
– Настоящий - это не который против всех дерётся. Настоящий понимает, как чего надо делать, и не боится это делать. Вы, понятно, не боитесь, но вот понимаете ли, как чего надо делать?
– Понимаем! - убеждённо загалдели упыри.
– А почему тогда не слушали, когда Константин Егорович про скалу рассказывал? Зачем мы туда идём? Просто полазать? Полазать и на помойке можно.
– Да чё там слушать-то! - крикнул Ничков. - Скала-и скала!…
– Тебе и ничё… Ты знаешь, как у тебя маму зовут, сколько ей лет, где она родилась? Знаешь?
– Знаю!
– А зачем? Она тебя без этого, что ли, кормить не будет, да? Знаешь - потому что просто надо знать, и всё. Как настоящий человек своё дело делает? Просто делает - и всё, без всяких! Потому что надо. Так и ты про маму знаешь - потому что надо. Вот так и про то, где живёшь, надо знать, и всё! Без причины. Серёжа знает, он Константина Егорыча слушал. А вам один хрен - что скала, что помойка. Это не по-настоящему.
– Да мы спросим, делов-то!… - возбудились упыри и завертели головами: - Константин Егорыч! Константин Егорыч!…
Моржов тоже огляделся и поразился педагогическому таланту Костёрыча: Костёрыч растаял в воздухе, как Дэвид Копперфильд.
– У Серёжи и придётся спросить, - подсказал Щёкин. - А то так дураками и помрёте.
– Пектусин! - заорали упыри. - Иди сюда, козёл!…
Серёжа Васенин в это время стоял на краю обрывчика с кружками в руках - видно, собирался сполоснуть. Он оглянулся на оклик упырей и вдруг исчез.
– А!… Э!… - обомлели упыри. - Пек!… Э-э… Пектусин утонул!…
Серёжа и вправду поскользнулся на траве и солдатиком ушёл в воду вдоль стенки обрыва.
Моржов вскочил и в три длинных шага оказался на месте исчезновения Серёжи. Глубина здесь была всего с метр, не больше. Серёжа шумно вынырнул из воды, держа над головой кружки. Лицо у него было совершенно ошалелое. Моржов наклонился, схватил Серёжу за запястья и выдернул обратно на берег.
Серёжа молчал, потрясённый. С него текла вода. Похоже, его временно парализовало. Кружки он сжимал, как скипетр и державу.
Моржов отнял у него посудины, отдал Наташе Ландышевой, которая оказалась уже рядом, и потряс Серёжу за плечи.
– Эй, утопленник… - позвал он. - Очнись!
– А?… - спросил Серёжа, тупо уставившись на Моржова.
Упыри клубились вокруг Моржова и Серёжи. Здесь же стояли и прибежавшие Щёкин с Миленой.
– Чё, совсем захлебнулся? - взволнованно спрашивали упыри. - Он дышит?… Жить-то будет?… Охренеть - Пектусин утонул!…
– Ляг давай, - сказал Моржов и помог Серёже лечь на траву.
Серёжа вытянулся и закрыл глаза.
– Всё-всё, - сказал Моржов, расталкивая упырей. - Ну, окунулся человек, бывает… Дайте ему отдышаться.
Упыри потолклись ещё немного и, подгоняемые Щёкиным, разочарованно побрели обратно к своим бутербродам. Остались только Милена и Гершензон, который рассматривал Серёжу с каким-то непонятным уважением.
Серёжа вдруг открыл неожиданно большие, практически бездонные глаза, посмотрел на небо, на Милену, на Моржова и едва слышно спросил:
– Борис Данилович… Сколько часов я был без сознания?…
Милена отвернулась и, отступая, прикрыла лицо руками, словно зарыдала. Но ни Серёжа, ни Гершензон этого не заметили.
– Чо, Серёга… - грубым, хриплым голосом заговорил Гершензон, - выжил, да?…
Серёжа едва заметно кивнул.
Гершензон помолчал, смущаясь, и тихо спросил:
– Видел свет в конце туннеля?
Моржова скала не потрясла, а упырей - потрясла.
– Воще!… - орали они, мечась у подножия. - Как в кино!…
Колымагинская скала высунулась из крутого склона горы над просёлочной дорогой, будто голая коленка из прорехи в штанине. Дорога вела от села Колымагино к автотрассе в Ковязин. Моржову показалось, что эта дорога, укладываясь в распадок, словно бы тёрлась о склоны холмов, пока на одном из них не протёрла скалу.
Скала была невысокая: может, с трёхэтажный дом, а может, и пониже. Известняк желтовато-костяного цвета на закате порыжел. Под скалой валялись отколовшиеся глыбы. Сбоку зияла дыра пещеры - изнутри от копоти костров чёрная, как печная труба.
Для упырей, понятно, скала и пещера были открытием в диких, неизведанных лесах. Но Моржов видел, что нога человека всё вокруг порядочно изгадила и натоптала, как на газоне перед каруселями. За просёлком на поляне имелись очаг, массивные скамейки и намертво врытый в землю ржавый мангал. Маленький ручей перегораживала запруда, чтобы воду можно было набрать сразу ведром, а не черпать кружку за кружкой. За потрёпанными кустами громоздилась слежавшаяся куча мусора. Поляна у Колымагинской скалы служила местом для пикников.
– Дрисаныч, можно в пещеру?… - волновался Чечкин.
– Погодите, - мрачно тормозил всех Гершензон. - Нам ведь ещё обещали рассказать тут про всё…
– Эй, ты!… - закричал Ничков, вертя головой в поисках Серёжи Васенина. - Давай рассказывай живо!
Серёжа немного растерялся.
– Ну… - замялся он и оглянулся на Костёрыча. Костёрыч одобрительно кивнул. - Здесь э Гражданскую войну заложников расстреливали… - выдал Серёжа.
– Где? - взвился Чечкин. - Вон там, наверное!… Упыри посмотрели на выступ скалы, на который указал Чечкин. Чечкин по глыбам кинулся к этому выступу.
– Я пули найду!… - кричал он.
– На фиг тут расстреливать? - спросил Гершензон. - И кого?
– Ну… белые - красных, красные - белых… Они возили друг друга из деревни в город, а тут расстреливали.
– Всё, да? - спросил Ничков у Щёкина. - Можно идти?
– Ты бы с начала рассказывал, Серёжа, - мягко посоветовал Костёрыч.
Серёжа уже и сам собрался с мыслями.
– Здесь проходил Колымагинский тракт от села до города. - Жестом Костёрыча Серёжа указал на просёлок. - При татарском иге татары захватили город Ковязин, и татарский командир захотел взять княжескую дочь себе в жёны. Он повёз её к себе по этой дороге, а она сбежала, забралась на скалу и сбросилась насмерть.
Упыри задрали головы, проследив былой полёт княжны.
– Гробанулась как бомба, наверное, - со значением сказал Гонцов. - Мозги в мангал улетели.
– Кто упал?… - издалека страдальчески закричал Чечкин, быстро карабкаясь по глыбам обратно. - Кто?!… Пектусин, повтори!… Я тоже хочу!…
– Про пещеру… - негромко напомнил Костёрыч.
– В пещере тут верующие жили, - продолжил Серёжа. - Когда их солдаты нашли, они укрылись в самой глубине и обрушили проход. Сами себя заживо похоронили.
– Значит, там золото, черепа, да? - спросил Гершензон.
– Гонец, ты петарды взял? - быстро обернулся к Гонцову Ничков. - Надо рвануть пещеру.
– Никаких взрывов, а то сразу домой пойдём, - отрезал Щёкин.
– Тут ещё разбойники жили, - утешил упырей Серёжа. - Они прятались в пещере и грабили купцов. Везде клады закапывали.
– Значит, клад надо откопать, - решил Ничков.
– Клад - всегда пожалуйста, - согласился Щёкин.
– Разбойники-то что, тупые были? - не поверил Серёже Гершензон. - Думали, пещеру тут никто не заметит? А купцы здесь слепошарые ездили?
– Это же народные предания… - извинился за всех Костёрыч.
– Да-а, ни хрена себе скала… - деловито сказал Ничков. - Хорошо, что рассказал, Пектусин. Будешь нам показывать, где черепа, где клады.
– Дрисаныч, а когда верёвки навешивать пойдём? - влез неугомонный Чечкин.
– Сейчас и пойдём. - Щёкин расстегнул свой рюкзак, стоящий на камне, и бросил Чечкину моток верёвки. - Гершензон и Гонцов, вам трассу распутывать. А ты, Чечкин, вместе с Ничковым учи Серёжу и Наташу делать обвязки и пользоваться карабинами.
– И эта, что ли, тоже на скалу полезет? - презрительно спросил Ничков про Наташу.
– Скала не твоя, а общая, - ответила Наташа. - Я тоже имею право лазать по ней.
– Девки же коровы, ничего не умеют… - пробурчал Гершензон.
– От осла и слышу, - ответила Наташа.
– Если вы плохо им объясните, то Серёжа и Наташа упадут и разобьются, - сказал Щёкин Ничкову и Чечкину. - И виноваты будете вы. Серёжа и Наташа на кладбище поедут, а вы - в тюрьму.
– Очень мне надо в тюрьму, - обиделся Ничков. - И без них успею… Эй, ты. - Он посмотрел на Наташу. - Иди сюда, сказал… Буду учить грудную обвязку делать.
– Нужен, - тихо возразила Диана. - Это… это не там определяется…
Моржов и сам знал, что не там.
– Понимаешь, - честно сказал Моржов, - в лагере у меня сразу три любовницы… Эти сертификаты - для них. Без сертификатов тех девок выгонят с работы. А они совсем не приспособлены к жизни. У них без этой работы вся судьба поломается.
– Три - больше, чем одна, - едва слышно согласилась Дианка.
– Не в том дело… Я хотел просто потрахаться вволюшку, вот и заварил эту кашу. Но заглубился больше, чем обычно. И теперь я чувствую за них ответственность. Я не могу их бросить.
– А за меня ты ответственности не чувствуешь? Моржов с жалостью посмотрел на Дианку. Ему было больно за неё, но… Нет, он не чувствовал своей ответственности за неё. Пока они жили вместе, он ухаживал за Дианкой, сопереживал ей, волновался, если она где-нибудь задерживалась, а однажды, когда она до ночи просидела на дне рождения подружки, вломился к подружке в квартиру и дал в лоб какому-то хмырю, который обнимал Дианку. Но так было положено, это не ответственность… Дианка была ему… как чемодан. Ценная и полезная вещь. Если с ней что-то случится (например - украли), то злишься, что украли, а вовсе не страдаешь оттого, что чемодану с новым хозяином стало плохо. Моржов подумал, что после Троельги он мог бы ощутить свою ответственность и перед Дианкой, если бы встретил её сейчас… Но с дороги жизни отворот на Дианку он пробежал уже три года назад.
– Я пойду, - вставая, тяжело сказал Моржов. - Жаль, что у нас так вышло… Закрой за мной.
Он прошёл в прихожую, обулся и привычно отпер дверь. Руки не забыли навыков обращения с Дианкиными замками.
Диана стояла сзади, подойдя неслышно, как привидение.
– Я ещё подожду, ладно? - попросила она.
Драка вспыхнула перед самым выходом в путешествие. Моржов увидел эту вспышку в окно из холла жилого корпуса.
Наташа Ландышева обнаружила, что лямки её рюкзака натянуты неровно. Она сбросила рюкзак с плеч в траву прямо у крыльца. Серёжа Васенин присел на корточки, чтобы подтянуть лямки, а Наташа нагнулась, указывая ему, до какого предела нужно подтягивать. В это время с крыльца спускался Ничков.
– Закон гор! - заорал он, увидев склонившуюся Наташу, и сразу пнул её под зад.
Наташа, получив ускорение, прыгнула через рюкзак, как коза. Ничков же не успел даже сойти со ступенек. Серёжа Васенин распрямился и ударил его в челюсть. Удар словно бы распахнул и заклинил ничковскую пасть.
– А-а!… - заорал Ничков. - Паца, Пектусин борзеет!…
Когда Моржов ссыпался с крыльца, Ничков и Гонцов уже метелили Серёжу. Серёжа не сдавался, отбивался сразу от двоих и даже кидался в злобные контратаки. Сзади на него набежал Чечкин и попытался провести нечто вроде удара ногой, как в каратэ, но поскользнулся на одуванчиках и упал, закинув ногу себе за ухо. От умывалки к драке рвался Гершензон, волочивший какую-то длинную ржавую трубу. Одного маха этой трубы хватило бы, чтобы отправить к праотцам всех дерущихся и Моржова в придачу.
– Паца, вали Пектусина!… - орал Гершензон, не замечая, что за трубу уже ухватился Щёкин.
– Сука!…- рыдал Ничков и молотил кулаками мимо Серёжи.
– Я ему щас почки спущу!… - визжал Гонцов, подныривая под кулаки Ничкова.
Серёжа Васенин неумело, но ожесточённо бил Ничкова откуда-то снизу, а Гонцова - сбоку. Моржов вломился в схватку, как ледокол.
– Пустите!… - захрипел Серёжа, сквозь Моржова пробиваясь к врагу. Юркий Чечкин вертелся сразу со всех сторон. Вдали Гершензон рвал свою трубу из рук Щёкина.
– Вы чо, Дрисаныч, за этого дрища, что ли?… - орал он Щёкину.
Моржов отодвинул Серёжу пятернёй в грудь, потом исхитрился и одной рукой сгрёб шивороты сразу Гонцова и Чечкина, которые задёргались в его кулаке, как щенки на поводках, а Ничкова коленом в живот прижал к перилам крылечка.
– Отставить! - рявкнул он. - Что за хрень?!
– Он сам начал!… - задыхался Ничков.
– Это ты первый Наташу пнул! - крикнул Серёжа.
– Пектусин заебал уже!…- вопил Гонцов.
– Пектусин давно нарывался! - вопил Чечкин.
– Он баба! - издалека вопил Гершензон.
– Я?! Первый?! - изумился Ничков.- Она сама нагнулась!… Положено пинать!… Закон гор!… Не нагибайся!…
– Они вообще надоели на Наташу наезжать! - крикнул Серёжа.
– Она крыса! Пектусин девку защищает! Баба! - вопили упыри.
– У паршивой овцы и шерсть паршивая! - издалека немного не в тему вопил Гершензон, которого держал Щёкин.
– Ладно, понятно. - Моржов решил не устраивать разборок,- Всё! - Он встряхнул Гонцова и Чечкина.- Теперь надевайте рюкзаки, и марш!
Он опустил колено, прижимавшее Ничкова.
– Я Пектусина всё равно со скалы скину!… - пообещал Ничков.
Взъерошенные, ругающиеся упыри разобрали свои рюкзачишки, стоявшие у крыльца. Не спрашивая разрешения, они пошагали к выходу из лагеря. Они не оглядывались ни на Моржова со Щёкиным, ни на Серёжу с Наташей, словно бы, оскорблённые, решили уйти отсюда навсегда. Отпущенный Щёкиным Гершензон подбежал к своему рюкзаку и, торопливо вдеваясь плечами в лямки, с угрозой сказал Моржову:
– Мы Пектусина всё равно убьём! Можете следить за ним сколько хотите - у восьми нянек дитё слепое!
Поправив рюкзак, Гершензон кинулся догонять упырей.
Серёжа, Наташа, Моржов, Щёкин и Милена с Костёрычем вышли в путь немного попозже.
Поход придумал Щёкин, а цель его указал Костёрыч. Целью была Колымагинская скала - единственная скала в холмистых окрестностях Ковязина. От Троельги до неё надо было топать двенадцать километров, поэтому Щёкин решил выйти в путь днём, вечером с упырями полазать по круче, заночевать у костра, а вернуться утром.
Моржову идея понравилась. Всё равно Розка намеревалась на ночь уехать домой к дочке. Главной своей соперницей Розка считала Сонечку, а потому соблазнила её поехать вместе с собой. В Милене же Розка опасности не видела, хотя и попрекала Моржова вниманием к Милене. Розка считала, что такая меркантильная девка, как Чунжина, не станет рисковать богатым Манжетовым ради секса с бедняком Моржовым, а потому, сколько бы Моржов ни прыгал, всё бесполезно. Моржов считал иначе, но своё мнение, разумеется, оставил при себе. Перед отъездом на всякий случай Розка ухватила Моржова за нос и несколько раз сильно дёрнула.
– Дадно-дадно, - сказал Моржов, одной рукой подхватывая очки, а другой рукой отцепляя пальцы Розки. - Я всё понял и перепугался. Уматывай давай скорее, а то в лес тебя потащу.
Розка умотала. Моржов тотчас начал соблазнять Милену пойти в поход. Он сулил прекрасные пейзажи, свежий воздух (будто бы его в Троельге не хватало) и вообще всё. Милена колебалась.
Моржов, конечно, расценил ситуацию в свою пользу. Все сигналы он послал, отношение объяснил, а намерения его и так понятны. Милена же не девочка - сообразит. Сам факт того, что Манжетов позвал Моржова на собеседование, а не растёр подошвой по асфальту, свидетельствовал о том, что Моржов с Манжетовым равновелики друг другу. Выходит, Милена выберет того, в чьих глазах её персона окажется значительнее.
По мнению Моржова, собеседование вскрыло Манжетова, как консервную банку. И Милена должна была увидеть, что для Манжетова она - приятная женщина и лёгкий доступ к ресурсу Антикриза. А вот для Моржова она вроде как стала вызовом манжетовской системе и надеждой на справедливость. Это и более благородно, и более значимо. Потому Моржов не сомневался, что Милена пойдёт с ним в поход.
– Хочешь, понесу твои вещи в своём рюкзаке? - спросил он.
Тем самым, вопрос «идти или не идти» мягко замещался вопросом «идти, но нести груз самой или отдать его Моржову?». Отдать - следовательно, признать некую близость, уже выходящую за пределы дружбы. Моржов ещё по Стелле понял, что женщин ловят на комфорт. Женщины очень земные, поэтому им и нравится, когда их превозносят до небес. Но всяким там небесам с их сквозняками женщина всегда предпочтёт уют, а вероятному - безусловное. Вероятный риск выхода за пределы дружбы вполне компенсировался безусловным комфортом ходьбы налегке.
– Ну, хорошо… - согласилась Милена. - Я сложу вещи в пакет.
Вскоре она принесла Моржову два туго набитых пакета, и Моржов засунул их в свой рюкзак сверху. Всё равно Милене в пути десять раз потребуются куртка, брюки, другая обувь, мазь от комаров, крем от загара, освежающие салфетки, подстилка под попу сидеть на траве, кружка пить воду, зеркальце, помада, массажная щётка, заколки для волос и ещё многое другое, без чего Милена погибнет раньше, чем упыри убьют Пектусина.
Тропинка повела мимо подвесного мостика по краю луга, а потом, когда Колымагины Горы придвинулись к реке, и совсем по крутому бережку. Послеполуденная жара лежала плотно, как намазанная. Узкая Талка текла словно масло и даже не булькала. Сосновая гора вздувалась мягкой и сытой утробой.
Упыри шли авангардом. Щёкин быстро догнал их, и тотчас там начался какой-то ожесточённый и крикливый спор. Дальше, выдержав неприязненную паузу, шагали Серёжа и Наташа. Битва так подняла мужскую самооценку Серёжи, что он забрал у Наташи её рюкзак и нёс его на груди. Костёрыч шёл вслед за Серёжей и каждые три минуты предлагал ему нести Наташин рюкзак вдвоём. За Костёрычем двигалась Милена, которая в трудных местах - в высокой траве или на переправе через ручейки - почему-то бралась обеими руками за свою панаму. Моржов замыкал шествие: курил и любовался задом Милены, обтянутым тонкими шортами.
Чем горячее становилось на солнцепёке, тем ярче раскалялось воображение Моржова. Речка обтекала отмель с двух сторон - словно раздвигала ноги. Напряжённо деревенели вертикали сосен. Дальние горы вздымались, как локти закинутых за голову рук горизонта. Небо слепило так, что в глазах плыли тёмные пятна.
На участке, где можно было идти рядом, Моржов поравнялся с Миленой. Милена покосилась на него и негромко призналась:
– Знаете, Боря, идите лучше впереди… У меня ощущение, что вы поджариваете меня взглядом… - И она взялась за поля панамы.
Услышав голоса, Костёрыч торопливо замедлился.
– Что, устали? - обеспокоенно спросил он, близоруко оглядываясь. - Давайте, Милена Дмитриевна, я ваш рюкзак понесу… Я же мужчина.
Сослепу он и не заметил, что Милена без рюкзака.
– Благодарю, - усмехнулась Милена.
В её усмешке было столько пиксельного сомнения в тождестве понятий «Костёрыч» и «мужчина», что Моржов почувствовал, будто ему отвесили пинок. «Закон гор», - подумал Моржов. Он молча шагнул вперёд, обгоняя Милену. Смотреть на её задницу больше не хотелось.
Вскоре Щёкин объявил привал - как раз подвернулась хорошая и чистая полянка под склоном. Жаль только, что не было выхода к реке: поляна заканчивалась невысоким - с полметра - обрывом. Щёкин уселся в траву в самом живописном месте, а упыри расположились вокруг Щёкина. Щёкин для всех достал из своего рюкзака пакет помятых бутербродов с сыром и колбасой. Эти бутерброды утром перед отъездом настрогали Розка и Сонечка.
– Иди, иди отсюда! - ревниво закричали упыри подошедшему Серёже. - Жри с Дерьмовочкой там, а с Дрисанычем наше место!
Серёжа молча взял бутерброды для себя и для Наташи и ушёл под вербу, где Наташа уже расстелила газету и выставила термос.
– И чай твой мы пить не будем! - крикнул Гершензон.
– А вам никто и не предлагал, - буркнул Серёжа.
Моржов пристроился чуть поодаль от Щёкина, рядом с Миленой. Сидя на попе, Милена вытянула длинные гладкие ноги и, гимнастически нагибаясь, массировала икры. Чувствуя моржовский взгляд, она как-то загадочно, безадресно улыбалась. Костёрыч бегал по всей поляне и что-то раздавал - то печенины, то йогурты, то варёные яйца.
– Вы чего сегодня на Пектусина наехали? - чавкая, спросил Щёкин упырей. - Только не надо мне опять про бабу и крысу…
Моржов заметил, что с упырями Щёкин сразу упрощался - начинал чавкать и чесаться, лазал пальцами в еду, облизывал руки. Видимо, это была его методика демократизации.
– А чего он Дерьмовку выше нас ставит? - объяснил Гершензон.
– Вам Ландышева нравится? - спокойно спросил Щёкин.
– Она овца! Затычка! Дом-два! Гайка! Телепузик! - тотчас сказали упыри.
– Вообще скунс, - добавил Гершензон.
– Значит, не нравится, - подвёл итог Щёкин. - А ему нравится. И вас он не слушает, а делает так, как считает правильным. Значит, он правильный пацан. Самостоятельный. Настоящий.
– А мы чо, не настоящие? - оскорбились упыри.
– Конечно нет, - подтвердил Щёкин. - Вот ты бы, Гонцов, стал драться один с четырьмя пацанами?
– Я чо, псих? Я бы в них бомбочку кинул и убежал.
– А ты, Ничков?
– Да я своих друганов позову! Фиг ли я один-то буду?
– А ты, Гершензон?
– Один в поле за двумя зайцами не гоняется!
– А я уже дрался! - закричал Чечкин. - Меня на Багдаде…
– Погоди, - остановил его Щёкин. - Видите, по своей охоте никто из вас против четырёх драться не станет. А Серёжа дрался против вас. Потому что Ничков обидел его девочку.
– Ну и пусть! - заорали упыри. - Если бы не Брилыч, мы бы Пектусина вообще урыли!
– Не в этом дело, - терпеливо пояснял Щёкин. - Дело в том, что он поступил как надо. Поэтому он настоящий. А вы - менты позорные, вчетвером против одного. Да ещё и с железной трубой.
– Мы не менты! - завопили упыри.- Вы чо гоните?!
– А только менты и падлы разные толпой на одного нападают. Ты, Чечкин, вообще сзади налетел, как шакал. Мне на вас смотреть противно было. И на скалу с вами идти совсем не хотелось.
– Дак не ходили бы, - сквозь зубы процедил Гершензон.
– А я, как Васенин, тоже хочу быть настоящим, - пояснил Щёкин. - Если я обещал вам - значит, должен сделать. Настоящий пацан всегда делает как надо.
– Много вы делаете как надо… - проворчал Гершензон.
– Ну, сколько уж получается, - согласился Щёкин. - Но я всегда стараюсь. Вот вы меня сегодня достали, и я мог сказать вам: «Поход отменяется, свободны, пацаны, сами виноваты». Но тогда получилось бы, что я не сдержал своего слова. И я пошёл с вами. Хотя наказать вас за разбой было бы правильнее.
Моржов курил, наслаждаясь: Щёкин редко когда допускал посторонних к своим сеансам морали для упырей. Милена с недоверчивой улыбкой заинтересованно слушала Щёкина.
– В чём тогда разница между правильным и настоящим? - угрюмо спросил Гершензон.
– Правильному просто - он всегда всё делает по правилам. Но это и дурак может. А настоящие дураками не бывают. Настоящему всегда надо думать. И он может поступить даже неправильно, если другим от этого по-настоящему станет лучше.
– Например?… - потребовали упыри.
– Хорошо, вот пример, - согласился Щёкин. - Ты дружил с девочкой, а её изнасиловали, - безмятежно рассказал он. - Ты нашёл того гада и убил его. Это не правильно. Но по-настоящему. Потому что этот гад больше никого не обидит, а другие гады побоятся, что их тоже убьют, если они так сделают.
Моржов поостерёгся бы давать упырям подобные уроки. Но упыри были уличные паца, они и без Щёкина всё знали, видали, чего и Щёкин не видал. Для их раздолбанного мировоззрения требовался пример, абсолютный в своей правоте и цинизме.
Уличные паца думали.
– Так тебя потом самого посадят… - сказали они.
– Посадят, - кивнул Щёкин. - Жизнь вообще несправедливая. Но настоящий - это тот, кто живёт правильно и в несправедливой жизни. Он знает, что его кинут, и всё равно делает. Вы сами, наверное, думаете: «Дурак Дрисаныч, на хрена он эту пургу нам гонит, всё равно мы Пектусина зачморим». А я знаю, что должен сказать вам это, потому что так будет правильно, вот и говорю. Хотя всё, что я говорю, вам по фиг.
– Не по фиг нам! - возмущённо загалдели упыри. Щёкин скептически пожал плечами.
– Значит, Пектусин самый настоящий на свете, да? - с ожесточением спросил Гершензон.
– Ну, не самый… Хотя поступает, как пацан.
– Где он как пацан поступал?! - заорали упыри.- Только и делает, что за Дерьмовочкой бегает!…
– Бегать ему или не бегать - это его дело, а не ваше. Может, и не надо бегать. По-моему, зря он перед Наташей так расстилается. Но вот защищать её - надо.
И он вас четверых не побоялся и защитил её. Настоящий пацан не боится делать правильно.
Щёкин замолчал и закурил. Упыри глядели в разные стороны.
– Смотрите, - прошептал Моржов Милене, - идеал продемонстрирован, носитель идеала малость приспущен, чтобы не побили, и всё без принуждения, без ущерба самолюбию…
– Весьма спорная мораль, - холодно ответила Ми-лена.
– Это мораль этического выживания, а не совершенствования…
– Один раз не считается, - через силу сказал Гершензон. - Если один раз поступил, как правильно, ещё не значит, что весь такой правильный. Я тоже дрался против троих, когда у меня у брата самокат отняли. Фигня. В каратэ научат - можно сразу со ста человеками драться. У нас в классе был псих, его доведут, так он и со старшаками дрался.
– Настоящий - это не который против всех дерётся. Настоящий понимает, как чего надо делать, и не боится это делать. Вы, понятно, не боитесь, но вот понимаете ли, как чего надо делать?
– Понимаем! - убеждённо загалдели упыри.
– А почему тогда не слушали, когда Константин Егорович про скалу рассказывал? Зачем мы туда идём? Просто полазать? Полазать и на помойке можно.
– Да чё там слушать-то! - крикнул Ничков. - Скала-и скала!…
– Тебе и ничё… Ты знаешь, как у тебя маму зовут, сколько ей лет, где она родилась? Знаешь?
– Знаю!
– А зачем? Она тебя без этого, что ли, кормить не будет, да? Знаешь - потому что просто надо знать, и всё. Как настоящий человек своё дело делает? Просто делает - и всё, без всяких! Потому что надо. Так и ты про маму знаешь - потому что надо. Вот так и про то, где живёшь, надо знать, и всё! Без причины. Серёжа знает, он Константина Егорыча слушал. А вам один хрен - что скала, что помойка. Это не по-настоящему.
– Да мы спросим, делов-то!… - возбудились упыри и завертели головами: - Константин Егорыч! Константин Егорыч!…
Моржов тоже огляделся и поразился педагогическому таланту Костёрыча: Костёрыч растаял в воздухе, как Дэвид Копперфильд.
– У Серёжи и придётся спросить, - подсказал Щёкин. - А то так дураками и помрёте.
– Пектусин! - заорали упыри. - Иди сюда, козёл!…
Серёжа Васенин в это время стоял на краю обрывчика с кружками в руках - видно, собирался сполоснуть. Он оглянулся на оклик упырей и вдруг исчез.
– А!… Э!… - обомлели упыри. - Пек!… Э-э… Пектусин утонул!…
Серёжа и вправду поскользнулся на траве и солдатиком ушёл в воду вдоль стенки обрыва.
Моржов вскочил и в три длинных шага оказался на месте исчезновения Серёжи. Глубина здесь была всего с метр, не больше. Серёжа шумно вынырнул из воды, держа над головой кружки. Лицо у него было совершенно ошалелое. Моржов наклонился, схватил Серёжу за запястья и выдернул обратно на берег.
Серёжа молчал, потрясённый. С него текла вода. Похоже, его временно парализовало. Кружки он сжимал, как скипетр и державу.
Моржов отнял у него посудины, отдал Наташе Ландышевой, которая оказалась уже рядом, и потряс Серёжу за плечи.
– Эй, утопленник… - позвал он. - Очнись!
– А?… - спросил Серёжа, тупо уставившись на Моржова.
Упыри клубились вокруг Моржова и Серёжи. Здесь же стояли и прибежавшие Щёкин с Миленой.
– Чё, совсем захлебнулся? - взволнованно спрашивали упыри. - Он дышит?… Жить-то будет?… Охренеть - Пектусин утонул!…
– Ляг давай, - сказал Моржов и помог Серёже лечь на траву.
Серёжа вытянулся и закрыл глаза.
– Всё-всё, - сказал Моржов, расталкивая упырей. - Ну, окунулся человек, бывает… Дайте ему отдышаться.
Упыри потолклись ещё немного и, подгоняемые Щёкиным, разочарованно побрели обратно к своим бутербродам. Остались только Милена и Гершензон, который рассматривал Серёжу с каким-то непонятным уважением.
Серёжа вдруг открыл неожиданно большие, практически бездонные глаза, посмотрел на небо, на Милену, на Моржова и едва слышно спросил:
– Борис Данилович… Сколько часов я был без сознания?…
Милена отвернулась и, отступая, прикрыла лицо руками, словно зарыдала. Но ни Серёжа, ни Гершензон этого не заметили.
– Чо, Серёга… - грубым, хриплым голосом заговорил Гершензон, - выжил, да?…
Серёжа едва заметно кивнул.
Гершензон помолчал, смущаясь, и тихо спросил:
– Видел свет в конце туннеля?
Моржова скала не потрясла, а упырей - потрясла.
– Воще!… - орали они, мечась у подножия. - Как в кино!…
Колымагинская скала высунулась из крутого склона горы над просёлочной дорогой, будто голая коленка из прорехи в штанине. Дорога вела от села Колымагино к автотрассе в Ковязин. Моржову показалось, что эта дорога, укладываясь в распадок, словно бы тёрлась о склоны холмов, пока на одном из них не протёрла скалу.
Скала была невысокая: может, с трёхэтажный дом, а может, и пониже. Известняк желтовато-костяного цвета на закате порыжел. Под скалой валялись отколовшиеся глыбы. Сбоку зияла дыра пещеры - изнутри от копоти костров чёрная, как печная труба.
Для упырей, понятно, скала и пещера были открытием в диких, неизведанных лесах. Но Моржов видел, что нога человека всё вокруг порядочно изгадила и натоптала, как на газоне перед каруселями. За просёлком на поляне имелись очаг, массивные скамейки и намертво врытый в землю ржавый мангал. Маленький ручей перегораживала запруда, чтобы воду можно было набрать сразу ведром, а не черпать кружку за кружкой. За потрёпанными кустами громоздилась слежавшаяся куча мусора. Поляна у Колымагинской скалы служила местом для пикников.
– Дрисаныч, можно в пещеру?… - волновался Чечкин.
– Погодите, - мрачно тормозил всех Гершензон. - Нам ведь ещё обещали рассказать тут про всё…
– Эй, ты!… - закричал Ничков, вертя головой в поисках Серёжи Васенина. - Давай рассказывай живо!
Серёжа немного растерялся.
– Ну… - замялся он и оглянулся на Костёрыча. Костёрыч одобрительно кивнул. - Здесь э Гражданскую войну заложников расстреливали… - выдал Серёжа.
– Где? - взвился Чечкин. - Вон там, наверное!… Упыри посмотрели на выступ скалы, на который указал Чечкин. Чечкин по глыбам кинулся к этому выступу.
– Я пули найду!… - кричал он.
– На фиг тут расстреливать? - спросил Гершензон. - И кого?
– Ну… белые - красных, красные - белых… Они возили друг друга из деревни в город, а тут расстреливали.
– Всё, да? - спросил Ничков у Щёкина. - Можно идти?
– Ты бы с начала рассказывал, Серёжа, - мягко посоветовал Костёрыч.
Серёжа уже и сам собрался с мыслями.
– Здесь проходил Колымагинский тракт от села до города. - Жестом Костёрыча Серёжа указал на просёлок. - При татарском иге татары захватили город Ковязин, и татарский командир захотел взять княжескую дочь себе в жёны. Он повёз её к себе по этой дороге, а она сбежала, забралась на скалу и сбросилась насмерть.
Упыри задрали головы, проследив былой полёт княжны.
– Гробанулась как бомба, наверное, - со значением сказал Гонцов. - Мозги в мангал улетели.
– Кто упал?… - издалека страдальчески закричал Чечкин, быстро карабкаясь по глыбам обратно. - Кто?!… Пектусин, повтори!… Я тоже хочу!…
– Про пещеру… - негромко напомнил Костёрыч.
– В пещере тут верующие жили, - продолжил Серёжа. - Когда их солдаты нашли, они укрылись в самой глубине и обрушили проход. Сами себя заживо похоронили.
– Значит, там золото, черепа, да? - спросил Гершензон.
– Гонец, ты петарды взял? - быстро обернулся к Гонцову Ничков. - Надо рвануть пещеру.
– Никаких взрывов, а то сразу домой пойдём, - отрезал Щёкин.
– Тут ещё разбойники жили, - утешил упырей Серёжа. - Они прятались в пещере и грабили купцов. Везде клады закапывали.
– Значит, клад надо откопать, - решил Ничков.
– Клад - всегда пожалуйста, - согласился Щёкин.
– Разбойники-то что, тупые были? - не поверил Серёже Гершензон. - Думали, пещеру тут никто не заметит? А купцы здесь слепошарые ездили?
– Это же народные предания… - извинился за всех Костёрыч.
– Да-а, ни хрена себе скала… - деловито сказал Ничков. - Хорошо, что рассказал, Пектусин. Будешь нам показывать, где черепа, где клады.
– Дрисаныч, а когда верёвки навешивать пойдём? - влез неугомонный Чечкин.
– Сейчас и пойдём. - Щёкин расстегнул свой рюкзак, стоящий на камне, и бросил Чечкину моток верёвки. - Гершензон и Гонцов, вам трассу распутывать. А ты, Чечкин, вместе с Ничковым учи Серёжу и Наташу делать обвязки и пользоваться карабинами.
– И эта, что ли, тоже на скалу полезет? - презрительно спросил Ничков про Наташу.
– Скала не твоя, а общая, - ответила Наташа. - Я тоже имею право лазать по ней.
– Девки же коровы, ничего не умеют… - пробурчал Гершензон.
– От осла и слышу, - ответила Наташа.
– Если вы плохо им объясните, то Серёжа и Наташа упадут и разобьются, - сказал Щёкин Ничкову и Чечкину. - И виноваты будете вы. Серёжа и Наташа на кладбище поедут, а вы - в тюрьму.
– Очень мне надо в тюрьму, - обиделся Ничков. - И без них успею… Эй, ты. - Он посмотрел на Наташу. - Иди сюда, сказал… Буду учить грудную обвязку делать.