Иванов Алексей. Блудо и Мудо

   Моржов почувствовал, что упускает момент.
   – Розка, донос - это всё бред! - громко заявил он. - Шкиляиху из-за вашего письма не уволят!
   – У неё столько нарушений!… - крикнула Розка. «Да хоть сколько!» - хотел ответить Моржов, но не ответил. Убеждать Розку, что Шкиляева тут не главная, Моржов не мог, потому что пришлось бы называть имя главного - имя Манжетова. Но и озвучивать имя Ман-жетова Моржов тоже не мог, потому что, озвучив его, автоматически терял шанс на Милену. Из желания сохранить своё лицо Милена - если Моржов назовёт Манжетова - обломает Моржова, как Юлька Коникова. Сделать лучше для всех и получить своё Моржов мог только тихой сапой, никого не посвящая в смысл своих действий.
   – Я же сказал, что решу все проблемы! - утробно сказал Моржов. - Сидите, не рыпайтесь! Что за бунт на борту?
   – Чего ты решишь? - гневно закричала Розка. - Ты до сих пор ни одного сертификата не добыл! Всех нас подставил! Теперь нам уже поздно каяться, что детей в лагере нету! Надо Шкиляиху убирать! Иначе всех уволят!… Девки, вы знаете, что Шкиляиха собралась закрыть все кружки, которые дублируют школьную программу?…
   Соня и Милена обомлели. Моржов плюнул от досады. Разбуянившаяся Розка вываливала все скелеты из всех шкафов.
   – Всех уволят! - кричала Розка. - И тебя, Милена, и тебя, Сонька! А вы всё Моржа слушаете!…
   – Полный щорс! - тихо и печально сказал Щёкин.
   – Никого не уволят!… - зарычал Моржов, но ему уже никто не доверял, как никто не боится тигра, запертого в клетке.
   – Я письмо напишу про Шкиляиху, а вы подпишетесь! - командовала Розка, словно вычеркнула Моржова из жизни.
   – Н-ну, подпишусь… - неуверенно согласилась Милена.
   – А ты? - Розка развернулась на Сонечку.
   – Так что… Если надо… Как все…
   Моржов почувствовал, как вокруг него расцветает апофеоз бабства. Ни его, ни Щёкина, ни Костёрыча никто ни о чём не спрашивал, хотя они были столь же равноправными субъектами действа, как Розка, Милена и Сонечка. Но юбком положил их ножками вверх, как стулья на столы во время мытья полов. Юбком сам думал, сам решал, сам делал, не оглядываясь ни на кого.
   Конечно, Моржов мог стерпеть бабство, как терпели его Щёкин и Костёрыч. Но на взгляд Моржова, в основе Розкиной модели поведения лежал самый проигрышный принцип действия. Собственно, этот принцип всегда и определял существование пикселя для ТТУ. Моржов назвал бы его Падкостью На Ближайшую Выгоду или Тягой К Немедленной Пользе. Такой уж у ПМ был формат - Формат Скорейшего Блага. От злости Моржов даже забыл его зааббревиатурить.
   Скорейшим Благом для Розки было спасение от выплаты за украденные спальники. И плевать, как всё повернётся дальше.
   За нарушение инструкций при организации лагеря в Троельге Шкиляеву, конечно, могли попереть с работы. При особой ловкости на изгнанную Шкиляеву можно было бы перевесить и все прочие грехи, вроде отсутствия детей и американцев. Но всё это не спасло бы МУДО от превращения в Антикризисный центр, а всех, кроме Милены, не спасло бы от увольнения. И Щёкин бы пошёл сторожить автостоянку, Костёрыч повис бы на жене, а Розка вышла бы замуж за сутенёра, который взял бы на работу Сонечку. Зашибись картинка! Но Розка не могла увидеть её, потому что такая картинка, согласно технологии Пиксельного Мышления, причинно-следственно не вытекала из доноса на Шкиляиху. Да Розка и не могла смотреть на какие-то другие картинки, кроме своего пикселя Скорейшей Выгоды. «Бли-ин, ещё у Шкиляихи я жопу не прикрывал!…» - застонал Моржов в душе.
   Ковыряловка считалась городским районом, хотя оставалась деревня деревней. Она просторно лежала на лугу вдоль Талки, отделённая от Ковязина буйно-бандитской гривой Банного лога. Над зарослями лога по склону Семиколоколенной горы лезли друг на друга битые кирпичные морды района Багдад. За их крышами виднелись брезгливо отвернувшиеся фронтоны городского центра. На вершине Семиколоколенной горы, как продырявленный и рухнувший с неба монгольфьер, косо вздымался Спасский собор. Его угловатая ветхость отзывалась в закопчённой колокольне багдадской церкви. Из обломанной верхушки колокольни торчала чёрная труба кочегарки. А напротив Ковыряловки, на другом берегу Талки, безмятежно кучерявился кладбищенский парк культуры и отдыха, где патриархально отдыхала, точно присела на скамеечку, Успенская церковь. Само небо над Ковыряловкой всегда казалось каким-то деревенски-маленьким, полузадёрнутым занавесками тучек, словно подслеповатое окошко.
   Моржов катил на велосипеде прямо посреди широкой улицы. Слева и справа бежали заборчики с шапками сирени, крашеные деревянные дома с резными наличниками, и нигде - ни магазина, ни ларька, ни пешехода. У чьих-то ворот стоял трактор, запряжённый в тележку. На полу тележки, видно, оставалось сено, и здесь, толкаясь рогами, топтались три козы.
   – Стеша! - через всю улицу кричала пожилая женщина, стоя за забором. - У тебя миксер есть?
   Стеша точно так же торчала за своим забором.
   – Димке отдала! - ответила она.
   Моржов ехал к Анне чичить сертификаты. Дом Анны он узнал по жестяному петуху над трубой. Солидные ворота подворья Анны предназначались для солидного транспорта; для себя и велосипеда Моржов открыл в створке ворот калиточку и проник во двор.
   Дощатые дорожки поясняли, где и куда надо идти. Аннин двор был обустроен с ковязинским шиком: его на участки делил лёгкий штакетник. Это - палисадник, здесь - для машины, там - огород, ну, а тут можно присутствовать и посторонним. Такое навязчивое структурирование Моржову казалось простодушно-важным, как если бы гаишник у себя дома на всех углах повесил бы светофоры.
   Анна выходила из дверей дома с двумя вёдрами. - О! Привет! - деловито обрадовалась она Моржову. - Ты как раз вовремя. Воду принесёшь.
   В этом была вся Анна. Они полгода не виделись, но она сразу же приставила Моржова к делу. Анна вообще не терпела, когда мужик пребывает в праздности. Когда в былые времена Моржов по вечерам провожал Анну домой, Анна требовала, чтобы он хоть пиво пил по дороге - лишь бы не бездельничал.
   Водоразборная колонка находилась неподалёку. Пока она хрипела, струёй раскачивая подвешенное ведро, разговаривать было невозможно. Моржов подхватил полные вёдра и почувствовал, что поневоле приобретает крестьянскую осанку - ноги чуть согнулись, чтобы удобнее было семенить с грузом, зад отклячился, плечи развернулись, руки растопырились, а шея выгнулась, как у верблюда.
   – Чего у тебя Андрюха скважину не пробурит? - прокряхтел Моржов, топая за Анной к воротам.
   – Есть скважина, только насос не работает.
   – Почему?…
   – Откуда я знаю? Сломался. Или алкаши провода срезали. Андрюха вернётся - починит.
   – Куда он у тебя укатил? - сразу ободряясь, спросил Моржов.
   – Повёз Коську к своим родителям на неделю. Коська - это сын Анны и Анд рюхи, дьявол лет восьми.
   – А мать у тебя дома? - допытывался Моржов.
   – А ты у меня ночевать хочешь? - напрямик спросила Анна.
   Моржов Анне нравился. Рослый, если что - не ссыт, руки из нужного места растут, к тому же кого хочешь может нарисовать похоже. Неувязка заключалась в том, что в хозяйстве Анны место, пригодное для Моржова, уже занимал Андрюха. Но Анна, как рачительная хозяйка, не дала добру пропасть и подыскала Моржову другое местечко - любовника. Анна была на три года моложе Моржова, а Моржову казалось, что на десять лет старше.
   – Если можно, то я заночевал бы, - признался Анне Моржов.
   Выражение «если можно» он употреблял не в смысле «если ты хочешь», а в смысле «если никто не узнает». Собственное «хочу - не хочу» для Анны не имело никакого значения. Надо - значит надо.
   – Мать на дежурстве, только утром придёт.
   Отца у Анны сроду не было. Получалось, что сегодня Моржов живёт у Анны.
   Дом у Анны был большой, многокомнатный и старомодный. Его старомодность заключалась в некой избыточности, излишней добротности: на кухонном столе - клеёнка, на подоконниках - цветы, на телевизоре (большом, современном) - салфетка, на подушках - накидки, на диване и креслах - чехлы. Понятно - ковры на полу и стенах, шторы на окнах; понятно - портьеры вместо дверей; понятно - бабкина швейная машинка, отлаженная, как пулемёт, и готовая к делу в любой миг.
   Поскольку Моржов на ночь претендовал на роль Андрюхи, то и днём Анна использовала его как мужа. Моржов наколол дров, отнёс и вылил в Банный лог три ведра мыльной воды, вытащил из подпола могильно пахнущий мешок картошки, натянул во дворе бельевые верёвки, вернул бабе Кате одиннадцать рублей долга и со списком покупок сходил в дальний гастроном. Моржову даже понравилась эта игра в работящего мужика и домовитую бабу.
   – Ты чего в прихожую грязь натащила? - сварливо крикнул он Анне. - Ноги вытереть лень?
   Анна послушно взяла тряпку и пошла подтирать грязь. Похоже, она не видела разницы между мужем и Моржовым. В гараже у Андрюхи стояли потрёпанные «Жигули» и мотоцикл «Ява»; если «жигуль» не работал, Анна без проблем ехала по делам на «Яве»; так же, видимо, она воспринимала и мужа с любовником.
   Кстати, уже завечерело. По Ковыряловке пели петухи, гавкали собаки, смеялись какие-то подростки. Посреди улицы стояла, мотала башкой и мычала чья-то корова - словно алкаш, который не догулял с рухнувшей братвой и теперь горланит песню в одиночку.
   В крытом подворье Анны Моржов чинил дверку, которой грозил скорый паралич: отвёрткой он подтягивал разболтавшиеся шурупы петель.
   – Хватит там копаться! - одёрнула его Анна. - Ужинать пора. Давай живей, пока не остыло. Разогревать потом не буду.
   У Анны всё было конкретно. Мужик - это такая полезная и сообразительная рабочая скотина. Мужик должен работать, жрать, трахаться, спать. Если ему этого не предоставить, он убежит и напьётся. Изредка мужика надо отпускать на волю (в ночное) - на рыбалку или на чьи-нибудь похороны. Мужику надо внушать, что им гордятся и он хозяин. Для этого иногда надо одеть его получше и вывести показать соседям. Там от счастья он, конечно, ухрюкается, и его надо тянуть домой не спеша, чтобы он по дороге проорался. Вот, в общем, и всё.
   Моржова ждала здоровенная сковородка жареной картошки и тарелка с солёными огурцами. Моржов навалился на ужин. Анна заперла двери, задёрнула шторы на окнах, выходящих на улицу, и включила верхний свет. Она села за стол напротив Моржова и стала внимательно смотреть, как Моржов ест.
   – Тебя чего в город-то принесло-то? - наконец спросила она.
   Для Анны желание секса не было достаточной причиной, чтобы куда-то ехать и чего-нибудь предпринимать.
   – Мне сертификаты на детей нужны, - треща огурцом, сказал Моржов. - Можешь мне дать? До августа.
   – Надо - так дам. Но завтра. Они же на работе, в сейфе лежат.
   – Пойдёт и завтра, - кивнул Моржов. - Как у тебя жизнь?
   – Нормально, - пожала плечами Анна. - Мотоблок купили. На гараже крышу перестелили. Мать - тьфу, тьфу - здорова.
   – А на работе?
   – И на работе нормально. Что там может быть? Какие-то странные ты вопросы задаёшь. Спросил бы ещё, всё ли у меня в холодильнике нормально.
   Вот этой нормальностью Анны Моржов всегда наслаждался. Он, Моржов, для Анны был ценным кадром (его можно призвать Андрюхе в помощь, он сам мог чего-нибудь покрасить или приколотить, у него можно было перехватить денег в долг), поэтому Анна и пристроила Моржова при себе. Она не навязывалась сама, но когда Моржов предложил, она сразу легла с ним в постель. «Что я, девочка, что ли? - удивилась она в ответ на моржовское удивление. - Если никто не знает, так что такого? А тебе и мне хорошо. С кем попало я не сплю; вообще - кроме мужа, только с тобой. А на верность эту плюнь. Верной надо было первому быть, а Андрюха у меня не первый. И нечего тут сопли размазывать, жить надо».
   – Какие у тебя житейские планы? - спросил Моржов у Анны.
   Анна задумчиво поглядела в синее окошко на огород, за которым где-то вдали пламенела последняя щель заката.
   – Думаю, кур, что ли, завести… Но возни с ними…
   Анна была некрасивой, но со здоровой бабьей привлекательностью. Особенно в работе. Разнообразная работа то и дело выявляла то одну бабью сторону Анны, то другую, а потому хотелось увидеть главную.
   – Зато, опять же, яйца свои… Мясо. Перо. Ковыряловка жила всё-таки как город. Готовила на газу, ходила на службу в Ковязин, почти не держала скотины, а продукты брала в магазине. Из своего - только картошка, смородина и георгины.
   – Картошку всю доедай, не выбрасывать же, - решительно распорядилась Анна, вставая. - Пойду лягу. Устала я сегодня.
   Тяжело дыша, Моржов доедал картошку. Анна налила Моржову чай, сходила в уборную и прошла в спальню, не задёрнув за собой портьеру. В проём двери Моржов видел, как Анна расправляет постель, раздевается до ночной рубашки, распускает волосы и укладывается.
   – Курить будешь - пепел в блюдечко стряхивай, - крикнула Анна. - Оно на серванте стоит, жёлтое. И не тяни, а то я усну.
   Моржов расправился с картошкой и огурцами, извлёк облатку с виагрой, запил таблетку чаем и закурил. В спальне Анна вдруг всхрапнула, но заворочалась в постели, не давая себе спать.
   Поначалу Моржов думал, что в школе Анна ведёт какой-нибудь сухой предмет вроде математики. Оказалось - русский и литературу. Ага, ну да: «Тема урока - „Преступление и наказание". Убивать нельзя, потому что совесть замучит. Вот вам, дети, пример. Жил-был Раскольников, крепкий парень. Убил старуху - и превратился в размазню. Сам сдался, и его посадили».
   Моржов затушил окурок, поднялся и пошёл к спальне.
   – Свет погаси за собой, - напомнила Анна. Моржов вернулся и щёлкнул выключателем. «Подействовала ли виагра? - озабоченно подумал Моржов в спальне. - Времени-то мало прошло…»
   – Ну чего ты там? - недовольно спросила Анна.
   – Стесняюсь.
   – Будешь стесняться - ничего не получишь. Моржов понял.
   Он разделся и лёг рядом с Анной. Анна сразу полезла его щупать, будто проверяла у ребёнка, не мокрые ли штанишки. Штанишки были в порядке.
   – Хороший ты, Борька, - сказала Анна. - Я по тебе скучала.
   Анна закинула руки за голову и держалась за прутья кровати, чтобы не тюкаться в них макушкой. Моржов трудился мерно и мощно, как культиватор. Анна дышала глубоко и сильно. Наверное, всё это походило на работу двуручной пилой.
   – Погоди, - наконец сказала Анна. - Я перевернусь, поясница затекла.
   Анна перевернулась на живот, а Моржов взгромоздился над её ягодицами. Но он не любовался наготой Анны, а закрыл глаза. Заниматься любовью вот так, без изысков психологии и без тонкостей чувственности, было не менее приятно - будто плотно пожрать после крепкой пахоты. Анна не отдавалась Моржову как женщина мужчине, а вместе с Моржовым толчками ныряла сквозь горячую тьму. У Моржова было ощущение, что они с Анной вдвоём трахают кого-то третьего.
   Дружно кончив, словно допилив бревно, они улеглись, успокаивая дыхание. Анна молча обняла Моржова и положила голову ему на плечо. Не от нежности, не от благодарности, а потому что так было удобнее. У Моржова уже созревал план встать покурить, выйти на улицу, чтобы посмотреть на Орион и Млечный Путь, но Анна мгновенно заснула. Моржов полежал, размышляя, как бы ему высвободиться, - и тоже заснул.
   Утром Анна поспешно накормила Моржова завтраком и выгнала из дому - чтобы не застала мать, которая вот-вот вернётся с дежурства. Моржов укатил к школе и ждал Анну у крыльца.
   Ковыряловская школа была длинным одноэтажным бревенчатым зданием с низким рядом одинаковых окон. Моржов ждал Анну, не слезая с велосипеда. Он сидел на седле, курил и держался за забор. Анна без сантиментов прошла мимо Моржова, только попутно бросила: «Я быстро!» - и скрылась в школе.
   Моржов ждал Анну целый час.
   Она вышла в рабочем халате и с ведром, полным мусора. Похоже, что в школе бушевала уборка.
   – Ой! - увидев Моржова, сказала Анна. - Борька, извини! Закрутилась и забыла про тебя. Не даёт секретарша сертификатов.
   – Как не даёт?… - глупо растерялся Моржов. •- Так и не даёт. «Нельзя», и всё. Не положено. Си.чком, что ли, мне их отбирать?
   Моржов, опешив, молча смотрел на Анну.
   – Ты езжай, а у меня дела, - посоветовала Анна. Моржовская нужда для неё была подобна, скажем, капризу коня в стойле, который может есть из своей кормушки, но полез в соседскую. Если соседний конь недоволен (или если рядом другой конюх), то своего коня нужно шлёпнуть тряпкой по морде и отогнать: «Не балуй!» И всё.
   – Езжай, - уговаривая Моржова, повторила Анна. - Нечего тебе тут торчать. Сам знаешь, какие в школе сплетницы.
   Моржов оттолкнулся от забора и покатил к Банному логу.
   К рыбалке Щёкин готовился - как борец к схватке: размялся на берегу, поприседал, прочно установил раскладной- матерчатый стульчик и зачем-то снял штаны. Рядом трудились упыри - руками копали огромную ямину для отловленной рыбы. Яма заполнялась водой Талки, но отделялась от реки плотиной из гальки и песка.
   Дело было после завтрака. Солнце лукаво подглядывало из-за елового клина, и тени истончались, будто развязывались узелочки. Троельга, интеллигентная горожанка, раздевалась до купальника, а Талка - деревенская дура - догола и при этом ещё радостно сияла. Над плавнями висели стрекозы, будто искры.
   Моржов вышел на берег с сигаретой и биноклем. На пляжике на коленях стоял Щёкин, словно молился на пластмассовый чемоданчик с китайским набором «Юный рыбак». Чемоданчик был раскрыт - то ли как ноутбук, то ли как полевой алтарь. В нём, точно драгоценности, горели различные рыбацкие блёсны. Рядом со Щёкиным на гальке лежал солидный, сложно-космического вида спиннинг, будто ружьё с оптическим прицелом. Щёкин благоговейно извлёк из чемоданчика одну из блёсен и принялся привязывать к леске спиннинга.
   Взрывая коленями галечник, вокруг Щёкина ползали упыри, волоча друг по другу длинные самодельные ивовые удилища. Упыри привязывали к ним лески из щёкинского набора. Артистически-тонкие лески упыри не признавали, потому что рассчитывали на рыбу крупную и очень крупную.
   – А-а!… - вдруг страшным голосом заорал Гершен-зон, по лицу которого проскользнула чья-то снасть. - Ты чо, Гонцов, развесил тут!… Я вообще боюсь ниток!…
   – Дрисаныч, Дрисаныч… - волновались упыри, не обращая внимания на Гершензона. - А можно блёсны брать?…
   – Можно, - величественно разрешил Щёкин и встал на ноги.
   Упыри кинулись к чемоданчику, но нависли над ним, не решаясь пасть.
   – А по скольку можно? - уточнил въедливый Нич-ков.
   – Сколько хотите, но не больше двух.
   В молчаливой, яростной и удивительно аккуратной схватке упыри поделили блёсны и вскоре тоже встали рядом со Щёкиным, воинственно вздёрнув свои кривые удилища, как копья.
   – Так! - значительно произнёс Щёкин. - Первая заброска! Разойдитесь-ка…
   Упыри шарахнулись в стороны от Щёкина, словно от Царь-пушки, из которой пообещали пальнуть, а Моржов приблизился.
   – Брилыч!… Отойдите!… Всем же велено!…- издалека заорали упыри Моржову с разных сторон. Видимо, своим соседством Моржов в газах упырей осквернял таинство щёкинского заброса.
   Моржов послушно отступил и поднял бинокль.
   Щёкин плавным, почти теннисным движением за-метнул блесну в реку. Блесна булькнула возле дальнего берега. Щёкин завертел ручку катушки. По мелким волнам Талки поперёк течения к Щёкину побежал белый бурунчик. Пустая блесна выскочила из воды и увесисто закачалась под клювом спиннинга.
   – Ну, не с первого же раза…- оправдывая Щёкина, сказал Гершензон таким тоном, что Моржову сразу стало ясно: кто не согласен - того Гершензон утопит.
   Щёкин сделал второй заброс, с блаженной улыбкой оглянулся на Моржова и, накручивая катушку, честно признался:
   – Дурацкое удовольствие!…
   Упыри уже не слышали - тоже махали своими удилищами.
   С берега на пляж спустилась Розка.
   – Всё равно ни хрена не поймаете, - щурясь на воду, безапелляционно заявила она.
   – Поймаем! - не оглядываясь, гневно заорали упыри.
   – Не каркайте под стрелой! - крикнул Розке Гер-шензон.
   – Моржов, у меня печь дымит, - сказала Розка. Вдвоём, Моржов и Розка отправились вдоль пляжа к подъёму.
   – Ну что, накатали вы кляузу на Шкиляиху? - спросил Моржов.
   – А ты добыл сертификаты? - вызовом на вызов ответила Розка.
   – Дело сдвинулось с мёртвой точки, - туманно соврал Моржов.
   – Оно у тебя сдвинулось с одной мёртвой точки и передвинулось на другую.
   – Розка, глупо всё это, - принялся убеждать Розку Моржов. Он подымался по тропинке на берег вслед за Розкой и разглядывал её самоуверенный зад, туго обтянутый спортивными трусами. - Из-за тебя мы все в блуду попадём. Никогда не бывало такого, чтобы начальника сняли по желанию подчинённых.
   – А как сама Шкиляиха стала директором? - строптиво не согласилась Розка. - Она завучем была. Накатала телегу на Скорнякова, тогдашнего директора Дома пионеров, его и попёрли.
   – Но перед этим Скорняков поссорился с городским начальством. А Шкиляиха, в отличие от Скорнякова, начищает Манжетова, как самовар на Масленицу.
   Розка фыркнула: ни фига, мол, Моржов не понимает.
   – Главное - это качество доноса! - поучительно изрекла она.
   Моржов и Розка вошли в тёмную, низкую кухоньку. Печь вовсе не дымила; просто её топили просмолёнными железнодорожными шпалами, вот могучий запах смолы и смутил Розку.
   Моржов и Розка постояли, чутко нюхая смоляной чад, словно животные, а затем Моржов неожиданно даже для себя вдруг обнял Розку за упругую, округлую талию, наклонился и стал целовать в губы. Розка будто ждала этого - отдалась поцелую охотно и с удовольствием, но потом оттолкнула Моржова и прошипела:
   – Щас ковшиком по башке дам!…
   Моржов распрямился, поправляя очки, и серьёзно пояснил:
   – Мы же так, чисто по работе.
   – Иди рыбу лови, дурак! - приказала Розка.
   – Сама дура, - ответил Моржов и вышел. И на губах, и в памяти он уносил запах и вкус горячей смолы - словно лесного пожара.
   Он пошагал по Троельге, зорко оглядываясь вокруг, точно проверял свои владения.
   В траве за волейбольной площадкой стояли козлы, на которых покойником вытянулась шпала, приговорённая к распилу. Из прореза на её боку свешивалась, бешено блестя, двуручная пила. Друиды сидели в траве, расстелив по клеверу «тормоза» своих штанов, и курили. Мокрые линялые майки облепляли впалые груди и горбатые спины друидов.
   – Чего не работаем? - спросил Моржов тоном надсмотрщика.
   – Дай перекурить, начальник! - возмутились друиды. - Ты велел до обеда три шпалы сделать, а Розка ещё и картошку на обед мыть не начала! Успеем - и напилим, и наколем!
   Друиды напали на золотую жилу. В Троельге кончился газ для плиты. (Возможно, друиды сами же и создали свою жилу: потихоньку открутили вентиль у баллонов и спустили газ.) Зато теперь друиды сделались главными поставщиками дров. За дровами они не ходили в лес, как мудаки-горожане, а воровали шпалы со своего разъезда. Чтобы не раздавить свою мотоциклетку, друиды самоотверженно таскали шпалы на спинах. Каждая шпала (после торга) равнялась восьмидесяти пяти рублям. Друиды вмиг стали очень придирчивы к питанию детей и требовали, чтобы дети на завтрак, обед и ужин получали первое и второе, а также чтобы был полдник. Короче, чтобы печь топилась без передышки.
   Моржов оставил друидов и пошёл дальше.
   Милена загорала в шезлонге. На ней были чёрные очки, сразу делавшие Милену загадочной и иностранной, как американка. При детях Милена надевала обычный купальник, а не бикини. Моржов встал над Миле-ной и принялся разглядывать её в бинокль.
   Милена некоторое время терпела, потом улыбнулась и сказала:
   – Боря, вы мне солнце загораживаете.
   – Вы уже отправили донос на Шкиляеву? - строго спросил Моржов, опуская бинокль.
   – Ну почему же - донос? - не согласилась Милена.
   – Милена, дорогая, это же бесполезно, - нежно и убедительно сказал Моржов, понимая, что самое бесполезное - это переубеждать девиц копать под Шкиляеву.
   Улыбка Милены стала снисходительной и покровительственной. Милена ничего не ответила.
   – Милена, неужели путь доноса - это нормальный путь?
   – Снять начальника, не годящегося для своей работы, - это вполне нормально, - возразила Милена. - А то, что мы написали, - не донос, а обычная производственная жалоба.
   – Вот вы хотите быть успешной женщиной… - начал было Моржов, но осёкся.
   Милена подняла руку, показав соблазнительнейшую подмышку, и сдвинула чёрные очки на темя. Моржов мгновенно вычитал в этом движении движение истомы после страсти.
   – Я - уже - успешная - женщина, - значительно произнесла Милена, продолжая улыбаться.
   Моржов снял панаму, молча поклонился, отвернулся и пошёл своим путём.
   Вдоль фундамента жилого корпуса вчера друиды взрыли грядку. Теперь Сонечка и Наташа Ландышева сажали сюда цветы, выкопанные с корнями на лугу.
   – Предлагаю высадить цветы так, чтобы получилась красивая надпись «Борис Данилович», - сказал Моржов.
   – Борис Данилович, идите рыбу удить, - не отрываясь от дела, посоветовала Наташа Ландышева. Она была в огромных Розкиных резиновых перчатках и потому выглядела очень занятой.
   Сонечка, как и Милена, была в купальнике. Нагнувшись, она маленькой тяпкой (аренда пятьдесят рублей - в силу уникальности инструмента) окучивала кустики цветов. Сонечка не оглянулась на Моржова, но покраснела так, что даже попа стала пунцовой.