Кальвино Итало. Кот и полицейский. Избранное

   – Нет, – сказала она.
   – Что? – спросил он. – Ты не хочешь?
   Мария Нунциата опустила глаза, потом опять взглянула на жабу и снова опустила ресницы.
   – Нет, – сказала она.
   – Она твоя. Я тебе ее дарю, – сказал Либерезо.
   Теперь Мария Нунциата чуть не плакала. Ей грустно было отказываться от подарка, никто никогда не делал ей подарков, но жаба вызывала у нее отвращение.
   – Ты можешь взять ее домой, если хочешь. Она будет жить с тобой.
   – Нет, – сказала она.
   Либерезо опустил жабу на землю, и она тотчас же спряталась в листве.
   – Пока, Либерезо.
   – Подожди!
   – Мне еще посуду домывать. Синьора не любит, когда я выхожу в сад.
   – Подожди. Мне хочется что-нибудь тебе подарить. Что-нибудь действительно красивое. Идем!
   Она пошла за ним по узеньким аллейкам, засыпанным гравием. Странный все-таки мальчик этот Либерезо: носит длинные волосы, берет в руки жаб…
   – Сколько тебе лет, Либерезо?
   – Пятнадцать. А тебе?
   – Четырнадцать.
   – Уже исполнилось или будет?
   – Исполнилось на благовещенье.
   – А оно уже было?
   – Как, ты не знаешь, когда благовещенье?
   Она опять смеялась.
   – Нет.
   – Благовещенье, когда бывает крестный ход. Ты никогда не ходил с крестным ходом?
   – Нет.
   – А вот у нас в деревне такой красивый крестный ход! У нас совсем не так, как здесь. У нас поля – большие поля, и на всех полях бергамотовые деревья, ничего больше нет, только бергамотовые деревья. И у всех только одно дело – собирать бергамоты с утра до вечера. Нас в семье было четырнадцать братьев и сестер, и все собирали бергамоты, и пятеро умерли еще маленькими, а потом маму хватил столбняк, и мы ехали в поезде целую неделю к дяде Кармело и у него спали в гараже ввосьмером, вповалку… А почему у тебя такие длинные волосы?
   Они остановились у газона, на котором росли каллы.
   – Длинные, и все. У тебя вот тоже длинные.
   – Я девочка. А если ты ходишь с длинными волосами, то тоже как девочка.
   – Я не как девочка. Мальчик или девочка, это не по волосам видно.
   – Как не по волосам?
   – Не по волосам.
   – Почему не по волосам?
   – Хочешь, подарю тебе красивую штуку?
   – Хочу.
   Либерезо стал ходить между каллами. Они все уже распустились – белые трубы, устремленные в небо. Либерезо заглядывал в каждый цветок, шарил в нем двумя пальцами и прятал что-то себе в кулак. Мария Нунциата не пошла на газон. Стоя в стороне, она смотрела на Либерезо и молча смеялась. Что он там делал, этот Либерезо? Но вот он пересмотрел все каллы и подошел к Марии Нунциате, держа перед собой руки, сжатые в одну горсть.
   – Подставляй руки, – сказал он.
   Мария Нунциата сложила ладони лодочкой, но подставить под руки Либерезо не решалась.
   – Что там у тебя?
   – Очень красивое. Подставляй руки, увидишь.
   – Дай сперва посмотреть.
   Либерезо разжал кулак, и Мария Нунциата увидела, что он держит полную пригоршню бронзовых жуков всех оттенков. Самыми красивыми были зеленые, но попадались и красноватые, и черные, и даже один синий. Они жужжали, терлись друг о друга жесткими надкрыльями и перебирали в воздухе черными ножками. Мария Нунциата спрятала руки под передник.
   – На, держи, – сказал Либерезо. – Они тебе не нравятся?
   – Нравятся, – сказала Мария Нунциата, не вынимая рук из-под передника.
   – Когда их держишь в руке, они щекочут. Хочешь попробовать?
   Мария Нунциата робко протянула руки, и ей в ладони полился водопадик разноцветных насекомых.
   – Не бойся! Они не кусаются.
   – Мамочка!
   Она совсем не подумала, что они могут кусаться. Девочка разжала руки: жучки, оказавшись в воздухе, распустили крылышки, красивые краски исчезли, остался только рой жесткокрылых, которые летели обратно к каллам.
   – Жалко. Мне хочется сделать тебе подарок, а ты ничего не хочешь.
   – Мне надо идти домывать посуду. Если синьора увидит, что я ушла, она опять будет кричать на меня.
   – Ты не хочешь, чтобы я тебе что-то подарил?
   – А что ты мне подаришь?
   – Пойдем.
   И, взявшись за руки, они снова пошли по дорожкам.
   – Мне нужно скорей на кухню, Либерезо. Я еще курицу не ощипала.
   – Фу!
   – Почему "фу"?
   – Мы не едим мяса мертвых животных.
   – Значит, все время поститесь?
   – Как ты сказала?
   – Что же вы едите?
   – Да много чего: артишоки, салат, помидоры. Мой отец не хочет, чтобы мы ели мясо убитых животных. Мы и кофе не пьем и сахар не едим.
   – А сахар по карточкам?
   – Мы его продаем на черном рынке.
   Они подошли к зарослям мясистых растений, усеянных красными цветами.
   – Какие красивые цветы! – сказала Мария Нунциата. – Ты никогда их не рвешь?
   – А зачем?
   – Чтобы относить мадонне. Зачем же еще цветы, если не относить их мадонне?
   – Месембриантемум.
   – Чего?
   – Их зовут месембриантемум, эти цветы. По-латыни. Все растения называют по-латыни.
   – Мессу тоже служат на латыни.
   – Не знаю.
   Прищурясь, Либерезо смотрел сквозь ветви на стену, огораживающую сад.
   – Ага, вон она! – сказал он.
   – Кто там?
   На стене, греясь на солнце, сидела зеленая, разрисованная черными узорами ящерица.
   – Сейчас я ее поймаю.
   – Не надо.
   Но Либерезо уже подкрадывался к ящерице. Он приближался к ней с поднятыми руками, медленно-медленно, потом вдруг рванулся вперед и прижал ящерицу к стене. На бронзовом лице Либерезо вспыхнула белозубая улыбка – он смеялся, довольный.
   – Смотри, как вырывается!
   Из зажатых рук мальчика высовывалась то растерянная головка ящерицы, то ее хвост. Мария Нунциата тоже смеялась, но всякий раз, как ящерица высовывала голову, она отскакивала назад, зажимая юбку между коленями.
   – Значит, ты совсем не хочешь, чтобы я тебе что-нибудь подарил? – сказал немного обиженный Либерезо.
   Он осторожно-осторожно посадил обратно на стену ящерицу, которая тотчас же метнулась прочь. Мария Нунциата стояла, опустив глаза.
   – Пойдем со мной, – сказал Либерезо и взял ее за руку.
   – Мне хочется губную помаду. Накрасить в воскресенье губы и чтобы пойти на танцы… И еще черную вуаль, не сейчас, а потом, накинуть на голову, когда идти под благословенье.
   – В воскресенье, – сказал Либерезо, – я с братом хожу в лес, и мы набираем по мешку шишек. А потом, вечером, отец читает вслух книжки Элизе Реклю ³. У моего отца вот такие длинные волосы, до плеч, и борода вот такая, до груди. И он всегда ходит в коротких штанах – и летом и зимой. А я делаю рекламные рисунки для витрины авиационной компании. Рисую разных людей, финансистов – в цилиндрах, генералов – в кепи, священников – в круглых шляпах. А потом раскрашиваю акварелью.
   Перед ними был бассейн, в котором плавали круглые листья кувшинок.
   – Тише, – шепнул Либерезо.
   Под водой виднелась лягушка, которая плыла наверх, отталкиваясь время от времени зелеными лапками. Всплыв на поверхность, она вспрыгнула на лист кувшинки и уселась посередине.
   – Вот, – пробормотал Либерезо и потянулся, чтобы схватить ее, но Мария Нунциата крикнула: "Ой!", и лягушка прыгнула в воду. Либерезо, склонившись лицом к самой воде, принялся высматривать еще одну лягушку.
   – Вон, внизу.
   Он сунул в воду руку и вытащил что-то зажатое в кулаке.
   – Сразу две, – сказал он. – Смотри! Одна на другой.
   – Почему? – спросила Мария Нунциата.
   – Самец и самка слепились, – ответил Либерезо. – Смотри, что они делают.
   И он хотел посадить лягушек ей на ладонь. Мария Нунциата сама не знала, чего она испугалась, того ли, что это были лягушки, или того, что это были слепившиеся самец и самка.
   – Оставь, – сказала она, – не надо их трогать.
   – Самец и самка, – повторил Либерезо. – Потом выведутся головастики.
   Облачко на миг закрыло солнце. Неожиданно Мария Нунциата в отчаянии воскликнула:
   – Ой, как поздно! Конечно, синьора давно уже хватилась меня!
   Однако она не ушла. Они продолжали бродить по саду. Солнце скрылось совсем. Показалась головка змеи. Она ползла в зарослях бамбука, маленькая змейка, медянка. Либерезо заставил ее обвиться вокруг своей руки и гладил по голове.
   – Однажды я дрессировал змей, у меня была целая дюжина, одна – длинная-длинная и желтая, водяная. Потом она сменила кожу и удрала. А эта, посмотри, рот открывает, смотри, какой у нее раздвоенный язык. Погладь ее, она не кусается.
   Но Мария Нунциата боялась змей. Тогда они направились к фонтану с искусственными скалами. Прежде всего Либерезо открыл у фонтана все краны и показал ей, как он бьет. Мария Нунциата была очень довольна. Потом он показал ей золотую рыбку. Это была старая одинокая рыбка, чешуя у нее уже начала белеть. Вот золотая рыбка Марии Нунциате понравилась. Либерезо принялся шарить в воде руками, стараясь поймать ее. Поймать рыбу было трудно, но зато потом Мария Нунциата могла посадить ее в банку и держать где угодно, даже в кухне. Наконец он поймал ее, но не стал вытаскивать из воды, чтобы она не задохнулась.
   – Опусти руки, погладь ее, – сказал Либерезо. – Можно даже почувствовать, как она дышит. Плавники у нее, как из бумаги, а чешуйки колются, только не сильно, а чуть-чуть.
   Но Мария Нунциата не хотела погладить даже рыбку.
   На грядке с петуниями земля была рыхлая, и Либерезо, расковыряв ее пальцем, вытащил несколько дождевых червей, длинных-предлинных и очень-очень мягких.
   Мария Нунциата, тихонько взвизгивая, отбежала в сторону.
   – Положи сюда руку, – сказал Либерезо, показывая на ствол старого персикового дерева. Мария Нунциата, не понимая, зачем это нужно, все-таки приложила руку к стволу. Вдруг она закричала, бросилась к фонтану и сунула руку в воду: когда она отняла ее от ствола, вся кисть была усеяна муравьями. Кора персикового дерева сверху донизу была усыпана маленькими "аргентинскими" муравьями, бегавшими взад и вперед.
   – Смотри, – сказал Либерезо и положил руку на ствол. По ней тотчас же забегали муравьи, но мальчик стоял как ни в чем не бывало.
   – Ты что? – воскликнула Мария Нунциата. – Почему ты их не стряхнешь?
   Пальцы у него стали совсем черными от муравьев, которые ползли дальше, к запястью.
   – Отними руку! – умоляюще твердила Мария Нунциата. – Отними! Они же все на тебя переползут!
   Муравьи между тем, бегая по голой руке мальчика, добрались до локтя. Вот уже вся рука Либерезо покрылась, словно вуалью, черными движущимися точками, вот уже муравьи добрались до плеча, но Либерезо все не отнимал руки.
   – Отойди от дерева, Либерезо, опусти руку в воду!
   Либерезо смеялся. Несколько муравьев, побегав по шее, перебрались ему на лицо.
   – Либерезо! Все что хочешь! Все твои подарки возьму, какие угодно!
   Она кинулась к нему и стала сбрасывать муравьев, ползавших у него по лицу и по шее.
   Тогда Либерезо снял руку с дерева. Лицо его светилось бело-бронзовой улыбкой. Он небрежно смахнул муравьев, но видно было, что он взволнован.
   – Ладно, я решил: сделаю тебе настоящий подарок. Самый дорогой, какой только могу.
   – Какой? Что ты мне подаришь?
   – Дикобраза.
   – Мамочки!.. Ой, синьора! Синьора зовет!
   Мария Нунциата кончала мыть последнюю тарелку, когда в стекло стукнул камешек. Под окном стоял Либерезо с большой корзиной в руках.
   – Мария Нунциата, впусти меня! У меня для тебя сюрприз.
   – Тебе нельзя заходить. А что у тебя там, в корзинке?
   Однако в этот момент синьора позвонила, и Мария Нунциата исчезла.
   Когда она вернулась в кухню, Либерезо уже не было. Ни в кухне, ни под окном. Мария Нунциата подошла к раковине и… увидела сюрприз.
   В каждой тарелке, поставленной сушиться, прыгало по лягушонку; в кастрюле свернулась змея; суповая миска была полна ящериц, а слюнявые улитки оставляли разводы на прозрачном хрустале рюмок. В кадке с водой одиноко плавала старая золотая рыбка.
   Мария Нунциата отступила на шаг, но тут у самых своих ног увидела жабу. Жаба, должно быть, была самкой, потому что с ней был весь выводок – пять крошечных жабят, которые маленькими прыжками скакали гуськом по черным и белым плиткам кафельного пола.
 

Корабль, груженный крабами.
Перевод А. Короткова

 
   В погожее апрельское воскресенье ребята с площади Деи Долори впервые в этом году отправились купаться. На голубом, по-весеннему новом небе сверкало веселое, молодое солнце. Заплатанные фуфайки трепыхались на ветру – мальчишки бежали по переулкам, круто спускавшимся вниз. Кое-кого уже обрядили в ботинки на деревянной подошве, которые громко стучали по булыжной мостовой. Почти все ребята были без чулок, потому что никому не хотелось возиться, натягивая их после купанья на мокрые ноги. Перепрыгивая через сети, расстеленные на земле, наступая на голые, с заскорузлыми мозолями ноги рыбаков, сидя чинивших порванные ячеи, ребята побежали на мол и быстро сбросили одежду на булыжники, которыми были вымощены его откосы. Все здесь радовало их: и терпкий запах гниющих водорослей и чайки, которые парили в небе, словно желая заполнить собою его необъятную ширь. Ребята спрятали одежду и башмаки в выбоинах между булыжниками, распугав при этом ютившихся там маленьких крабов, и принялись скакать нагишом с одного камня на другой, дожидаясь, чтобы кто-нибудь первым решился прыгнуть в воду.
   Море было спокойное, но не прозрачное, а темно-синее, с ярко-зелеными бликами. Джан Мария, по кличке Марьяска, взобрался на высокий камень и шумно вздохнул, проведя большим пальцем под носом (это был его излюбленный жест, который он перенял у боксеров).
   – Айда! – крикнул он и, вытянув вперед руки, бросился в море.
   Проплыв несколько метров под водой, он, фыркая и отплевываясь, вынырнул на поверхность и перевернулся на спину.
   – Холодная? – крикнули с берега.
   – Кипяток! – ответил Марьяска и, чтобы окончательно не закоченеть, принялся с ожесточением загребать воду руками.
   – Шайка! За мной! – заорал Чичин, считавший себя вожаком, несмотря на то, что его никто никогда не слушался.
   Все попрыгали в воду: и Пьер Линжера, кувырком слетевший с камня, и Пузан, который плюхнулся в воду плашмя, животом вперед, и Пауло, и Карруба. Последним нырнул Менин, боявшийся воды как черт ладана. Он прыгал солдатиком, старательно зажимая нос двумя пальцами.
   В воде Пьер Линжера, который был самым сильным из ребят, принялся в шутку топить одного за другим всех своих приятелей. Потом ребята, сговорившись, окунули с головой самого Пьера Линжеру.
   И тут Джан Мария, по кличке Марьяска, предложил:
   – На корабль! Айда на корабль!
   В самой середине бухты торчал из воды пароход, который еще во время войны потопили немцы, чтобы закрыть проход в порт. Там был даже не один, а целых два парохода – один над другим.
   – Айда! – дружно ответили ребята.
   – А разве можно на него подниматься? – спросил Менин. – Он же заминирован.
   – На-ко вот, заминирован! – возразил Пузан. – Ребята из Аренеллы ⁴влезают на него, когда хотят, и даже в войну там играют.
   Все поплыли к пароходу.
   – Шайка! За мной! – крикнул Чичин, который хотел быть вожаком.
   Однако он не мог плыть так быстро, как остальные ребята, и плелся самым последним, если не считать Менина, который плавал по-лягушечьи и всегда был сзади всех.
   Вскоре они оказались под самым кораблем, вздымавшим над ними свои голые, покрытые плесенью и почерневшей от времени смолой борта, над которыми, упираясь в весеннюю голубизну неба, торчали разрушенные корабельные надстройки. От киля вверх по бортам, покрытым огромными струпьями старой краски, словно стремясь целиком затянуть их, взбирались мохнатые бороды гниющих водорослей.
   Ребята оплыли судно кругом и задержались под кормой, чтобы прочесть полустертую надпись: "Абукир, Египет". Рядом косо спускалась в море туго натянутая якорная цепь. От каждой волны прилива она вздрагивала и жалобно скрипела огромными ржавыми кольцами.
   – Не влезем, – заметил Пузан.
   – А ну тебя! – отмахнулся Пьер Линжера и, ухватившись за цепь руками и ногами, как обезьяна, вскарабкался наверх.
   Остальные последовали за ним. Пузан, добравшись до середины, не удержался и снова плюхнулся в воду животом вниз. А Менин вовсе не смог подняться, и пришлось волоком втаскивать его на корабль.
   Очутившись на палубе, притихшие ребята отправились бродить по разрушенному судну. Они искали рулевое колесо, сирену, люки, шлюпки – словом, все, что обязательно должно быть на любом судне. Однако этот корабль больше походил на ободранный паром. Единственное, что имелось на нем в изобилии, – это помет чаек, который белел всюду. Когда ребята поднялись на палубу, они увидели там штук пять этих птиц, которые отдыхали, примостившись в тени борта. Заслышав топот босоногой ватаги, чайки, шумно хлопая крыльями, одна за другой взмыли в воздух.
   – Кш-ш! – крикнул Пауло и, подняв с палубы большой болт, швырнул его вслед улетавшим птицам.
   – Шайка! Айда к машинам! – предложил Чичин.
   А ведь и правда, куда интереснее играть в трюме или в машинном отделении!
   – А можно спуститься в тот пароход, что под водой? – спросил Карруба.
   О, вот это было бы действительно здорово – очутиться взаперти глубоко под водой, чтобы вокруг – и слева, и справа, и сверху – было море, как будто ты в подводной лодке!..
   – Нижний пароход заминирован, – пропищал Менин.
   – Сам ты заминирован! – с жаром возразило ему сразу несколько голосов.
   Ребята двинулись вниз по трапу, но, спустившись на несколько ступеней, внезапно остановились. У самых их ног глухо плескалась между тесными стенками черная вода. Столпившись на лестнице, ребята с площади Деи Долори молча смотрели на эту воду, полную блестящих черных иголок. Там, в глубине, жили целые колонии морских ежей, которые лениво щетинились своими острыми колючками. Стены вокруг были сплошь покрыты пателемами. Их раковины, украшенные гирляндами зеленых водорослей, прочно прилепились к железным стенам трюма, которые казались розовыми. А по краям, у стен, вода кишмя кишела крабами всех видов и размеров: они кружили на своих кривых паучьих лапах, растопыривали клешни и бессмысленно таращили глаза. Море глухо плескалось в тесном квадрате железных стен, ласково лизало плоские брюшки крабов. А кто знает, ведь, может быть, все трюмы этого корабля набиты крабами, которые вот так же ощупью тычутся во все стороны, и может статься, что в один прекрасный день кривые ножки крабов сдвинут этот корабль с места, и он зашагает по морским просторам.
   Ребята поднялись на верхнюю палубу, прошли на нос корабля и вдруг увидели девочку. Сразу они ее почему-то не заметили, хотя по всему было видно, что она здесь уже давно. Девочке было лет шесть; толстенькая, загорелая, с густыми вьющимися волосами, она была одета только в белые трусики. Откуда она могла здесь появиться? На ребят она даже не взглянула. Все ее внимание было поглощено медузой, лежавшей на дощатой палубе вверх брюхом, окруженным мягкими фестонами щупалец. Девочка старалась палкой перевернуть медузу куполом вверх.
   Ребята с площади Деи Долори столпились вокруг нее, изумленно разинув рты. Первым пришел в себя Марьяска. Он выступил вперед, шмыгнул носом и спросил:
   – Ты кто?
   Девочка подняла на ребят свои голубые глаза, блеснувшие на пухлом загорелом лице, и снова принялась подсовывать палку под круглую спину медузы.
   – Она, наверно, с Аренеллы, из их шайки, – заметил Карруба, очень сведущий в подобных делах.
   Действительно, мальчишки с Аренеллы частенько брали с собой девочек, которые плавали с ними в море, играли в мяч и даже, вооружившись палками, помогали в сражениях.
   – Ты наша пленница, – важно сказал Марьяска.
   – Шайка! – сейчас же вмешался Чичин. – Взять ее живьем!
   Девочка продолжала возиться с медузой.
   – Тревога! – закричал вдруг Пауло, который случайно оглянулся назад. – Шайка с Аренеллы!
   Пока ребята с площади Деи Долори занимались девочкой, мальчишки с Аренеллы, привыкшие по целым дням плескаться в море, под водой подплыли к кораблю, без единого звука поднялись по якорной цепи и, бесшумно перебравшись через борт, внезапно появились на палубе. Они были небольшого роста, но коренастые и упругие, как котята, все, как один, бритоголовые и черные от загара. Они не носили длинных, поминутно спадавших черных трусов, как ребята с площади Деи Долори, вся их одежда состояла из узкой полоски белой материи.
   Началась драка. Ребята с площади Деи Долори были худые и поджарые, если не считать Пузана, который выделялся своим круглым животом. Но когда доходило до драки, они сражались яростно, словно одержимые: сказывалась закалка, полученная ими в битвах с ребятами из Сан-Сиро и с Бульваров, битвах, никогда не прекращавшихся на узких и крутых улочках старого города. Сначала мальчишки с Аренеллы взяли верх благодаря внезапности нападения, но потом ребята с площади Деи Долори прочно укрепились на трапах, и не было никакой возможности прогнать их оттуда, потому что они знали, что если их оттеснят к бортам, то там трудно будет удержаться и ничего не стоит слететь в воду. Под конец Пьеру Линжере, который был сильнее и старше своих товарищей и водился с ними только потому, что был второгодником, удалось отогнать одного из противников к самому борту и столкнуть в море.
   После этого ребята с площади Деи Долори пошли в атаку, а мальчишки с Аренеллы, которые чувствовали себя в воде не в пример увереннее, чем на суше, и были к тому же людьми практичными и не слишком щепетильными в вопросах чести, один за другим, увернувшись от своих противников, попрыгали за борт.
   – А ну-ка, достаньте нас здесь! Боитесь, да? – кричали они из воды.
   – Шайка! За мной! – заорал Чичин и полез через борт.
   – Ты что, сдурел? В воде они с нами расправятся как захотят, – отталкивая его, проговорил Марьяска и принялся осыпать беглецов самыми обидными насмешками, какие только мог придумать.
   В ответ мальчишки с Аренеллы начали брызгаться водой и делали это с таким усердием и так ловко, что на всем корабле не осталось ни единого сухого местечка. Наконец это занятие им надоело, и они направились далеко в открытое море. Они плыли, быстро взмахивая полусогнутыми руками и опустив в воду голову, лишь время от времени подымая ее, чтобы сделать короткий вдох.
   Поле битвы осталось за ребятами с площади Деи Долори, которые снова перешли на нос корабля. Девочка все еще стояла на прежнем месте. Ей удалось перевернуть медузу, и теперь она старалась поднять ее палкой.
   – Нам оставили заложника! – воскликнул Марьяска.
   – Шайка! Заложник! – радостно подхватил Чичин.
   – Подлые трусы! – заорал вслед беглецам Карруба. – Оставить женщину в руках врага!
   На площади Деи Долори честь ставили превыше всего.
   – Идем с нами, – сказал Марьяска и хотел было положить руку на плечо девочки, но та сделала ему знак не шевелиться. Ей уже почти удалось приподнять медузу.
   Марьяска наклонился, чтобы посмотреть, что у нее получается. Девочка немного приподняла палку, на конце которой, покачиваясь, но не падая, висела медуза. Девочка поднимала палку все выше и выше и вдруг подбросила медузу, угодив прямо в лицо Марьяске.
   – Свинья! – взвизгнул тот, отплевываясь и хватаясь за лицо руками.
   А девочка смотрела на ребят и смеялась. Потом она повернулась и направилась к самому носу корабля. Там она остановилась, подняла руки, сложив вместе кончики пальцев, и ласточкой полетела в воду. Вынырнув, она поплыла прочь, ни разу не оглянувшись. Ребята с площади Деи Долори, не шевелясь, смотрели ей вслед.
   – Слушайте-ка, – заговорил Марьяска, ощупывая щеки, – а правда, что медуза обжигает кожу?
   – Вот подожди немного, сам увидишь, – ответил Пьер Линжера. – А пока тебе лучше все-таки окунуться в воду.
   – Айда! – крикнул Марьяска, поворачиваясь к товарищам. Потом остановился и сказал: – С сегодняшнего дня в нашей шайке тоже должна быть женщина. Менин! Ты приведешь свою сестру.
   – Моя сестра – дура, – возразил Менин.
   – Неважно! – весело воскликнул Марьяска и с криком "Айда!" столкнул Менина за борт, потому что без этого тот наверняка не решился бы прыгнуть.
   А следом за ним попрыгали и все остальные.
 

Заколдованный сад.
Перевод Г. Брейтбурда

 
   Джованнино и Серенелла шли по путям железной дороги. Внизу раскинулось море, покрытое рябью, словно голубой переливчатой чешуей. А над ним голубое небо, кое-где изборожденное длинными белыми облачками. Рельсы сверкали на солнце и до того нагрелись, что больно было к ним прикоснуться. По путям шагается легко, к тому же можно придумать много занятных игр. Можно идти каждый по своему рельсу, держась за руки и стараясь сохранить равновесие, можно перескакивать со шпалы на шпалу, стараясь ни разу не ступить на гравий.
   Джованнино и Серенелла сегодня ловили крабов, а теперь решили разведать железную дорогу до самого тоннеля. С Серенеллой дружить хорошо, она не такая, как все девчонки, которые всего на свете боятся и чуть что принимаются хныкать. Нет, стоит Джованнино сказать "Пошли туда!" – и Серенелла следует за ним без возражений.
   Дзинь! Ребята вздрогнули и задрали нос кверху. Кто-то перевел стрелку, и диск семафора подскочил вверх на своей штанге. Казалось, железный аист вдруг захлопнул свой клюв. Они постояли, задрав носы: жалко, не пришлось увидеть. Но диск больше не трогался с места.
   – Поезд идет, – сказал Джованнино.
   Но Серенелла и не подумала сойти с рельсов.
   – Откуда? – спросила она.