Кальвино Итало. Кот и полицейский. Избранное

Итало Кальвино.
Кот и полицейский. Избранное

О рассказах Итало Кальвино

 
   Вскоре после войны в итальянскую литературу вошло новое поколение писателей. Закалившие свое мужество в боях с фашизмом, верящие в свой народ и ненавидящие произвол и угнетение, они посвятили свое творчество самым острым проблемам эпохи. Одним из самых талантливых в этой плеяде – в Италии ее именуют теперь средним поколением – был Итало Кальвино. Он родился в 1923 году, был участником Сопротивления. Сопротивлению посвящена и первая его книга – небольшой роман "Тропинка к паучьим гнездам", выпущенный в свет в 1946 году. С тех пор он опубликовал несколько десятков рассказов, три маленькие повести и трилогию "Наши предки", включающую остроумнейшие произведения, в равной мере заслуживающие названия философских сказок и исторических романов: "Рыцарь, которого не существовало", "Виконт, которого разорвало пополам" и "Барон на дереве". Кроме того, Кальвино принадлежит обработка более чем двух сотен итальянских народных сказок. Совсем недавно вышла его новая повесть "День на избирательном участке".
   Теперь Кальвино вместе с другим крупнейшим писателем Италии, Элио Витторини, редактирует прогрессивный литературно-художественный журнал "Менабо". По своим взглядам он принадлежит к той левой интеллигенции, которая не приемлет капиталистический строй и стоит на позициях борьбы за мир и социальный прогресс.
   Составляя сборник (вышедший в 1958 году и положенный в основу этой книги), Кальвино отказался от хронологического расположения и объединил рассказы по темам. Рассказы разных лет, связанные между собой общностью темы, дополняют и продолжают друг друга, из них, словно мозаика из отдельных камешков смальты, складывается единая картина "трудной жизни" (так сам Кальвино назвал один из разделов сборника) – жизни современной Италии, современного капиталистического мира.
   Первым в сборнике Кальвино помещает ряд рассказов, посвященных детям. И в первом же рассказе – "Ловись, рыбка, большая и маленькая" – мы видим, какой поворот темы особенно интересует его. У маленького Цеффирино есть свой мир, мир особенный и сказочно-прекрасный – глубины моря (мальчик увлекается подводной охотой). В большинстве произведений Кальвино каждый образ, помимо своего конкретного, вполне реального значения, обладает значением общим, почти символическим: так и в этом рассказе море – это особый радостный мир ребенка, мир игры, в котором пребывают дети до того, как столкнутся с жестокостью подлинной жизни. И вот в этом своем море – своем мире – Цеффирино видит плачущую женщину; впервые он так близко встречает чужое горе, чужую беду – "трудную жизнь". Он пытается увлечь незнакомку в свой мир, но там, где он находит радость, она видит лишь боль и гибель. И пусть немножко смешна толстая слезливая героиня, – уже в этом рассказе четко поставлена главная тема всего цикла рассказов о детях – тема первого столкновения с жизнью.
   Маленькие Джованнино и Серенелла попадают в сад богатой виллы, где каждое желание исполняется как будто бы само собой, и ни в чем не находят радости. Не знает ее и печальный бледный мальчик – владелец всех этих богатств. Прост вывод из этой простой истории: не в богатстве счастье! Но не в этом наивно-назидательном выводе прелесть рассказа, где автор ничего не объясняет нам, не рассказывает в своем авторском всеведении о владельцах сада и обстоятельствах их жизни, представляя нам самим найти жизненную мотивировку всего, что происходит в "заколдованном саду". И как раз этот прием позволяет нам увидеть все глазами героев рассказа, малышей, и потому сад сохраняет обаяние волшебной, сказочной необъяснимости.
   Так и создается особый взгляд на мир, который Элио Витторини еще десять лет назад, характеризуя творчество Кальвино, назвал "реализмом со сказочным уклоном". Эту "сказочность" многие итальянские критики считают основной чертой рассказов Кальвино.
   К таким "реалистическим сказкам" принадлежит и волшебный рассказ о том, как маленькая кухарка, знавшая лишь "трудную жизнь" – нищету, грязную работу, крики хозяйки, – встречает юного садовника – хозяина расцветающей природы, подобного только что сотворенному Адаму в райском саду, и как он впервые вводит ее в иной, прекрасный мир.
   Мир детства и реальная жизнь не всегда противостоят друг другу, жизнь по-своему отражается в нем. Кончилась война, но продолжают играть в войну ребятишки с площади Деи Долори ("Корабль, груженный крабами"). Но среди следов отгремевших боев они ведут битвы по-своему, так, как положено в мире детства: сражаясь по-рыцарски, свято почитая все законы чести. Конечно, настоящая война не такова, в этом убедились Джованнино и Серенелла: настоящая война – это уничтожение, гибель ("Хороша игра, коротка пора"). И вот малыши теряют вкус к игре в войну и увлекаются игрой новой, куда более приятной: они просто-напросто войну уничтожают! Так входит в "сказку" антивоенная тема.
   Однако Кальвино рисует и иную, справедливую и героическую, борьбу с оружием в руках – Сопротивление. Кальвино не скрывает и здесь жестокой стороны войны: грозным символом становится тропинка через минное поле, по которой бредет затравленный, гонимый ужасом человек ("Минное поле"). С тончайшим мастерством раскрывает Кальвино психологию страха и обреченности; но не здесь сосредоточен для него главный интерес рассказов о войне. Не страх, а преодоление страха – тема рассказа "Страх на тропинке": Бинда, тоже идущий в окружении смертельных опасностей, рискует ради общего дела, ради спасения жизни товарищей по отряду, он сознательно допускает все жуткие фантазии только потому, что уверен в победе над ними, в том, что у него хватит сил дойти и предупредить партизан. И обреченность может не вызвать сочувствия, если это обреченность предателя, которого ждет справедливое наказание, если чувство обреченности только выявляет его трусость и подлость ("По пути в штаб"). Зато для мужества нет обреченности: даже в отчаянном положении, среди предателей раненый Том, превозмогая боль и слабость, находит спасение ("Предательская деревня").
   Среди рассказов о Сопротивлении мы тоже встречаем такие, которые не назовешь иначе как сказками. Разве не из сказки вышел чудесный стрелок в рассказе "Последним прилетает ворон"? Еще легче узнать сказку в рассказе "Домашние животные в лесу": гитлеровский солдат, угнавший корову, – прямой потомок того крестьянина, что менял золото на корову, корову на овцу и так без конца, а его противник – удачливый горе-охотник – лишь новое воплощение сказочного "дурака".
   За рассказами о войне идет группа ранних рассказов Кальвино. Сам он так характеризует их: "Я писал сперва рассказы "неореалистические", как тогда принято было говорить. То есть я рассказывал истории, которые случились не со мной, а с другими – или представлялись мне случившимися, или могли случиться, – и эти другие были люди, как говорится, "из народа". Но всегда немножко необычные, несколько странные, которых можно было бы показать только с помощью слов, произносимых ими, или поступков, совершаемых ими, не теряя времени на их чувства и мысли…" ¹
   Действительно, бросается в глаза, что в рассказах этой группы есть черты неореализма, которые наш читатель знает и по литературе и особенно по кино. Знакомым кажется сам мир людей, которые действуют в этих рассказах, – мир безработных, воров, бродяг, проституток: мы неоднократно видели его на экране в хорошо всем памятных фильмах. Жизнь сама указывала писателю на этих героев: война, оккупация, связанные с ней обнищание и безработица в первые послевоенные годы сорвали людей с насиженных мест, выбили почву у них из-под ног, деклассировали, выбросили на дно, зачастую искалечив морально… Внешне спокойно, как бы совершенно объективно рисует таких людей Кальвино: перед нами и в самом деле одни лишь их слова и поступки. Со всего города мчатся в порт алчные проститутки, привлекаемые магическим словом "доллары" ("Доллары"). Один за другим проходят перед незадачливым и глуповатым полицейским полунищие обитатели большого, дома на окраине ("Кот и полицейский"). В этих рассказах снова звучит одна из любимых тем Кальвино – тема несовместимости "мечты" (как продолжение "мира детства") и "трудной жизни"; впрочем, и сама "мечта" здесь уже искажена, искалечена, как и сами герои. Вот девушка в рассказе "Кот и полицейский": она забилась на чердак, чтобы никто не мешал ей хотя бы почитать про "красивую жизнь", описанную в дешевом журнальчике. В рассказе "Ограбление кондитерской" перед нашими глазами проходит трагический фарс осуществления детской мечты у потрепанного жизнью обитателя "дна", в котором это мимолетное изобилие среди вечной нищеты будит такую алчность, что он превращается чуть ли не в животное. Боль за человека, искалеченного нечеловеческими условиями капиталистической действительности, встает в ироничных и злых рассказах этого цикла.
   Но есть у Кальвино герой, который сумел и в зрелые годы в тех же нечеловеческих условиях сохранить ясный взгляд ребенка, сохранить мечту. Это Марковальдо, рабочий без квалификации, герой следующей группы рассказов. Из безысходной нищеты Марковальдо пытается вырваться к иным, человеческим условиям, которые его наивный разум представляет себе как "естественное существование" на лоне природы. Марковальдо хочет охотиться ("Городской голубь"), собирать грибы ("Грибы в городе") и спать на чистом воздухе ("Скамейка") ; короче, Марковальдо хочет идиллии, в простоте душевной идеализируя сельскую жизнь. Марковальдо оказывается наивнее своего двенадцатилетнего сынишки, очутившегося в деревне и там тоже увидевшего лишь изнурительный труд ("Путешествие с коровами"). Идиллия немыслима ни в деревне, ни в капиталистическом городе, она рушится при столкновении с "трудной жизнью". Не случайно иронический заголовок "Трудные идиллии", непосредственно относящийся к циклу о Марковальдо, Кальвино предпослал всему первому разделу своей книги: он явно сам считает "тему Марковальдо" главной темой рассказов.
   В своей недавней статье "Вызов лабиринту" Кальвино писал: "Что касается самого великого и всеохватывающего предвидения будущего – предвидения Маркса, то мы видим, что его негативное пророчество (о развитии капитализма) подтвердилось… в сути своей: никто не избежит зубчатых колес индустрии ни на единый миг в своей общественной или частной жизни". Именно этот тезис и подтверждает писатель всей образностью рассказов о Марковальдо. Неумолимая логика бытия капиталистического города подсовывает Марковальдо ос вместо пчел, сад туберкулезного санатория вместо загородного парка, рекламные щиты вместо деревьев зимнего леса, гонит его из одной нелепой ситуации в другую, уподобляет другому "естественному существу", затравленному и погубленному непонятным и чуждым для него миром, – подопытному кролику, унесенному Марковальдо из клиники. А если один-единственный раз интересы Марковальдо совпали с чьими-то интересами в борьбе конкурирующих компаний, то и это обернулось для него в худшую сторону, и светящаяся реклама новой фирмы навсегда заслонила от его глаз звездное небо ("Луна и Ньяк").
   В рассказах о Марковальдо "сказочность" и реализм Кальвино достигают полного и органического синтеза. "Сказочна" не только вся интонация рассказов, "сказочен", фольклорен и сам их герой, все делающий невпопад. И вместе с тем он глубоко человечен и трогателен – так же как его родной брат с экрана неудачливый Чарли, наделенный тем же "волшебным глазом" и так же захваченный "зубчатыми колесами" капитализма (читатель помнит эти кадры в "Новых временах" Чаплина).
   Зато когда Кальвино пишет о хозяевах "трудной жизни", ее виновниках, злым и едким сатириком предстает он перед нами. В раннем рассказе "Курица в цехе" за издевательски нарисованными образами шпика и доносчика Джованнино Вонючки и заводских охранников встают образы нанявших их фабрикантов, перепуганных нарастающим протестом рабочих, боящихся малейшего проявления их солидарности и в погоне за прибылью загнавших мастера-виртуоза Пьетро в безвыходную "тюрьму нервного напряжения, автоматизма и усталости".
   "Власть чистогана", о которой писали основоположники научного коммунизма в "Коммунистическом манифесте", давно стала предметом изображения в литературе. Страшная власть золота запечатлелась в грандиозных и трагических образах Гобсека и Скупого рыцаря; однако в наши дни в капиталистическом обороте золото вытеснено банкнотами, чеками – бумажками с написанными на них цифрами, цифрами, цифрами… С ними и столкнулся маленький Паолино – герой рассказа "Ночь, полная цифр". Цифры заполнили все: они искажают человеческие отношения, отталкивая друг от друга юношу и девушку, цифрам скоро вообще не нужны будут люди, которых заменят счетные машины. Писатель находит удивительно острые, точные образы, чтобы показать обесчеловечивающую силу цифр – денег. Мальчик встречается и со Скупым рыцарем цифр – старым бухгалтером, вместе с ним спускается в заветный подвал. И оказывается, весь мир цифр держится на ошибке, символической ошибке, ибо в ней писатель обобщил свою мысль о противоестественности этого страшного мира.
   Особенного сатирического блеска достигает Кальвино в рассказе "Синьора Паулатим". По форме это маленький киносценарий. Мелькают предметы, показанные "крупным планом". Одни вещи. Какое странное безлюдье! Нет, люди есть; но ведь "объектив" – это взгляд хозяйки, синьоры Паулатим. А где уж ей замечать людей, работающих на нее: она занята своими "переживаниями". И вот на фоне лихорадочной работы те, кто распоряжается ее плодами, разыгрывают пошлейшую "драму", благополучно завершающуюся "роковой" фразой из анекдота: "Посмей только застрелиться – убью!" Ничтожные, пошлые паразиты – вот они, хозяева жизни, пригвожденные пером Кальвино-сатирика.
   Время действия рассказов, составляющих второй раздел книги ("Трудные воспоминания"), – последние годы фашистского режима. Они написаны от первого лица и носят как бы автобиографический характер; это впечатление подтверждается и общностью отдельных деталей, переходящих из рассказа в рассказ. Однако "я" рассказчика, вспоминающего о днях своего отрочества, скрывает всякий раз иной образ. Если в ранних рассказах "Человек среди полыни" и "Хозяйский глаз" мы видим героя, чье неприятие жизни выразилось в никчемности, в полной оторванности от окружающих людей труда, то в таких зрелых произведениях, как "Вступление в войну", "Авангардисты в Ментоне" и "Ночь дружинника ПВО", и тема и герой совершенно иные. Собственно, тема этих рассказов уже знакома нам: это первое столкновение с жизнью; но решается она уже не в условнообобщенном, "сказочном", а в остропсихологическом плане. Юным героям необходимо сделать выбор, определить свою позицию, и Кальвино с редкой психологической точностью показывает те факторы, которыми этот выбор обусловлен.
   Герой рассказа "Вступление в войну", член фашистской молодежной организации, относится к фашизму скептически и в общем остается довольно равнодушным к происходящему до тех пор, пока бедствия, обрушенные на людей войною, не пробуждают в нем высокое чувство моральной ответственности перед ними. Это чувство гонит его на эвакопункт, к тем, кто более всех пострадал от войны, рождает желание помочь им. И когда перед его глазами мелькает виновник всех бед – дуче, юноша скорее сердцем, чем умом, понимает, что этим человеком, упоенным сознанием своей мнимой исторической миссии, руководят чувства, противоположные его собственным, что до людей ему нет дела.
   Рассказ "Авангардисты в Ментоне" является как бы прямым продолжением "Вступления в войну". Но здесь герой сталкивается уже не с бедствиями войны, а с результатами фашистского "воспитания". И внутренний протест против поощряемых фашистскими главарями неприглядных действий товарищей на сей раз выливается в действие – пусть нелепое, никому не причиняющее ущерба, но знаменующее новый шаг в развитии героя.
   К смутному ощущению неблагополучия и несправедливости, царящей в стране, приходит и герой последнего рассказа этого цикла – "Ночь дружинника ПВО". Обстановка в нем почти та же, что и в первых двух, почти те же и внешние приметы героя, лишенного, однако, того чувства моральной ответственности, которое определяло поступки героя предыдущих рассказов. Более того, герой легко поддается влиянию более "опытного" товарища. Но вот он впервые сталкивается с жизнью ночного города, и при виде грязи и мерзости с него быстро слетает скороспелый мальчишеский цинизм. И в душу его проникают новые чувства: омерзение при виде горланящего отряда фашистских ополченцев, жадное любопытство при встрече со старым рабочим-коммунистом, уважение и сочувствие к людям труда. И в конце рассказа герой вдруг ощущает внутреннюю близость с отцом, давно уже живущим "в ссоре со всем миром". Так смутно пробивается в юноше неприятие того мира и той жизни, с которой он впервые столкнулся.
   "Трудная любовь" – так называется третий цикл рассказов. Но странно: в нем нет любовных историй в обычном понимании этого слова. Более того, в первом же рассказе "Случай из жизни близорукого" любовь присутствует лишь в виде далекого намека. Человек самый заурядный, вовсе не неврастеник, вынужден начать носить очки, и вот это незначительное обстоятельство вдруг открывает ему, как он одинок, как оторван от других людей. В этом рассказе писатель на первый взгляд отдает дань широко распространенной среди буржуазных писателей Запада, особенно Италии, теме "отчужденности" – якобы извечной и неизбежной разобщенности всех людей, невозможности подлинного общения, слияния. Однако Кальвино обращается к этому пессимистическому мифу только для того, чтобы вступить с ним в спор и показать, как живая жизнь, живая душа человека на каждом шагу опровергает эту мертвенную и мертвящую схему. Великолепная миниатюра "Случай из жизни супругов" каждой своей поднятой до символа деталью отрицает "отчужденность": любовь помогает преодолеть разобщение, вызванное, в сущности, теми же тяжкими условиями "трудной жизни". Не извечное и "естественное", а социально обусловленное, не роковое и непреодолимое, а преодолеваемое силой самого простого чувства – таково "разобщение", говорит Кальвино в этом рассказе. И путешествие Федерико В. – это преодоление разобщенности, разлуки, потому радостной поэзией полно описание самых прозаических деталей поездки ("Случай с пассажиром"). Даже потребность любви и потребность приблизиться к людям, выйти из своего замкнутого мирка неотличимы друг от друга: именно в общении с людьми находит Стефания Р. разрешение мучившего ее чувства неполноценности, томления, которое она принимала за тоску по любви ("Случай из жизни молодой женщины"). Теплота человечности, преодолевающая отчужденность, – вот что такое "трудная любовь" Кальвино.
   Особняком стоит последний рассказ цикла – "Случай с поэтом". Он тоже символичен и тоже полемичен, и спор идет также с литературой буржуазного декаданса, но предмет спора иной. В статье "Вызов лабиринту" Кальвино писал об эстетстве в литературе: "Эстетизм не ставит себе цели искупить в историческом плане уродство капитализма; его задача – создавать образы, которые были бы вне его, которые были бы иными". Эстетизм – бегство от действительности в условный мир красоты. Именно с этим бегством спорит Кальвино в рассказе, и спор идет по линии наибольшего сопротивления. Поэт Узнелли созерцает отнюдь не выдуманную, не мнимую красоту, а подлинную, вечную красоту природы, красоту женщины, любимой им, но он нем перед этой красотой. Зато картина нищеты, горя, картина "трудной жизни" вызывает в его душе бурю слов. "Трудной жизни", а не равнодушной красоте отдает свое творчество настоящий художник – вот вывод Кальвино.
   Но какова должна быть общественная позиция человека по отношению к "трудной жизни"? Ответа на этот вопрос ищет герой повести "Облако смога". В центре ее стоит вполне реальная для каждого капиталистического города проблема – проблема загрязнения воздуха. Вся жизнь людей погружена в облако ядовитого тумана, и он становится символом всех нечеловеческих условий, в которые поставил людей капитализм, – символом "трудной жизни". Облако смога душит героя, он не мыслит себе жизни вне его, не хочет буржуазного благополучия, но не находит и пути борьбы. И вот перед глазами героя-созерцателя, наделенного обостренной чувствительностью, проходят люди, каждый из которых знаменует определенное отношение к смогу, к "трудной жизни".
   Герой поступает на службу в компанию, занимающуюся проблемами борьбы со смогом. Ею руководит инженер Корда, с пафосом ораторствующий о высоких целях компании, об идейных соображениях, заставляющих его самого работать там. Но странно: на всех бумагах, касающихся борьбы с копотью и пылью, лежит… слой пыли. Одна лишь деталь сводит на нет все высокопарные речи инженера Корда, крупного промышленника и дельца. А когда герой попадает на один из заводов, руководимых Корда, ему становится ясно: "инженер Корда – хозяин смога, это он ежеминутно выдыхает его на город". Страницы, посвященные инженеру Корда, принадлежат к лучшим созданиям Кальвино-сатирика. С мифов о "народном капитализме", о "новой роли предпринимателя" сорвана маска, они предстают в своем подлинном виде – как обман трудящихся, как средство укрепления "власти смога".
   Подобно поэту Узнелли, герой подвергается "искушению красотой". Его возлюбленная Клаудия живет в своем, особом мире, смог даже не затрагивает ее, она прекрасна сама, и лишь прекрасное интересует ее (правда, мы можем понять, что такая жизненная позиция обеспечивается немалым состоянием). Герой не может пойти за Клаудией в ее мир, тем более что в мире этом он встречает прежде всего инженера Корда, и он вступает в спор с возлюбленной. Бегство от смога к "красоте" неприемлемо для героя, как одна из форм равнодушия, а следовательно, и приспособления к существующему порядку, к смогу.
   Прямой противоположностью Клаудии выступает синьорина Маргарита, квартирохозяйка героя. Она живет в грязи, оставляемой смогом, и не замечает ее, и лишь бесцельная, бессмысленная забота о чистоте комнат, в которых никто не живет, говорит о том, что и она сохранила какое-то слабое, искаженное представление о жизни вне смога. Зато сослуживец героя, Авандеро, испытывает живейшую потребность вырваться из душного облака – вырваться самому, не заботясь и не думая о других. И ради своей эгоистической цели он готов служить чему угодно – и смогу и мнимой борьбе с ним.
   Но вот герой сталкивается с людьми, которые, как и он сам, не бегут от смога и не мирятся с ним, которые вступают в борьбу с капитализмом, зная, что вопрос смога есть "вопрос социального строя". Это деятели рабочего движения, которых представляет в повести Омар Базалуцци. Они симпатичны герою, потому что смог – "трудная жизнь" – определяет все их поведение, их устремления и цели: "Такие, как Омар Базалуцци, не ищут случая убежать от продымленной серости, окружающей их: она создает для них особые ценности, диктует новые внутренние нормы поведения". Однако герою кажется, что Омар и его товарищи сами не верят в свою победу, да и идеалы их представляются ему наивными. Интеллигентский скепсис привел героя-созерцателя к ошибке, к слепоте, не позволившей ему поверить в тот единственный путь борьбы со смогом, который является истинным и который он сумел все же увидеть и выделить в путанице дорог, ведущих в разные стороны персонажей повести.
   В конце концов герой все же находит тех, кого считает истинными борцами со смогом. Это простые люди труда, прачки, которые день за днем смывают грязные следы смога и доставляют людям радость чистоты – для того чтобы дым и копоть снова вторглись в их жизнь и загрязнили ее и прачкам снова пришлось начать свой необходимый, но бесконечный и безысходный труд.
   В повести, созданной в трудный момент сомнений, Кальвино, казалось бы, приходит к пессимистическому выводу. Но весь смысл его творчества, полного веры в людей и горячего стремления к новым, справедливым человеческим отношениям, говорит об оптимизме писателя. А его недавнее заявление о том, что "сегодня в Италии главная и, пожалуй, единственная гарантия против возврата к реакционной диктатуре, гарантия продвижения к демократической перестройке государственного аппарата – это по-прежнему существование сильной левой рабочей оппозиции" и что "всей своей силой эта оппозиция обязана прежде всего коммунистам" ², показывает, что оптимизм его основан на правильном понимании тех сил, которые способны победить "царство смога". И сам Кальвино каждым своим произведением содействует этой победе.
 
    Сергей ОШЕРОВ
 

Из цикла "Трудные идилии"

Ловись, рыбка, большая и маленькая.
Перевод А. Корсакова

 
   Отец маленького Цеффирино не признавал трусов. Закатав повыше брюки, в одной майке и в белой полотняной панаме целый день пропадал он на прибрежных скалах. Его страстью были пателемы, слизняки в плоских твердых раковинах, накрепко прираставшие к прибрежным камням.
   Чтобы оторвать их, отцу маленького Цеффирино приходилось действовать ножом. Каждое воскресенье он отправлялся на мыс и, надев очки, принимался внимательно обследовать утесы, обходя их один за другим до тех пор, пока его маленькая корзинка не наполнялась доверху пателемами; несколько штук он съедал туг же, на месте, высасывая из раковины, словно из ложки, влажную, острую на вкус мякоть, остальные складывал в корзинку. Время от времени он поднимал глаза, рассеянно оглядывал спокойную гладь моря и кричал: