Карр Филиппа. Изменница

   — Ничего не хочу, — ответила я. — Я знаю, что поступила глупо.
   Поднимаясь по лестнице, я поняла, что хочу лишь как можно скорее убраться из этого дома.
   Я сбросила с себя мокрую одежду и переоделась, после чего пошла в комнату Сабрины.
   — Я хочу немедленно уехать домой! — заявила я.
   — Ладно, — согласилась Сабрина. — Но Дикону это не понравится. Он так счастлив здесь.
   «Дикон, — подумала я, — только не надо говорить мне про Дикона». Я не могла забыть его наглый взгляд, когда он лежал там, в амбаре…
   Эвелина расскажет ему все. Дикон узнает мою тайну, ведь это наверняка Эвелина подслушивала тогда под дверью.
   Что может она знать? Что может она рассказать Дикону? Более чем вероятно, она поведает ему все свои подозрения.
   Я испугалась так, как никогда раньше.
   Я столкнулась с Эвелиной в зале несколькими часами позже, где она стояла с матерью. Она вызывающе глядела на меня, как будто говоря: «Если расскажешь про меня, то и я все расскажу». Настоящий шантаж.
   Я помнила, как когда-то она купила мое молчание, отдав ключ от двери.
   Мне хотелось бежать из Эверсли. Я знала, что не могу здесь ждать ничего хорошего.
   Эвелина кротко улыбалась мне.
   — Вы так промокли, госпожа Рэнсом, — сказала она. — Мама говорит, что вас можно было выжимать. Вы переоделись? Это необходимо, ведь вы не хотите простудиться, не правда ли?
   — Спасибо за заботу, — промолвила я. Эвелина одарила меня невинной улыбочкой. Спустя два дня мы уезжали из Эверсли. Сабрина, как мне кажется, была рада вернуться домой, а Дикон выглядел очень угрюмо.
   — Я вижу, ты действительно полюбил эти места, — ласково сказала ему мать.
   — Мне понравилось в Эверсли, — ответил Дикон, — мне там очень понравилось.
   Всю дорогу домой я размышляла над тем, что рассказала Дикону Эвелина. ПРАЗДНИК УРОЖАЯ
   С тех пор как мы вернулись из Эверсли, минул год. За то время в стране произошло много событий. Умер Георг II, а на престол взошел его внук Георг III, юноша двадцати двух лет. Он находился под огромным влиянием своей матери и лорда Бьюта, ее любовника, и многие утверждали, что это не предвещало Англии ничего хорошего.
   Но я была слишком поглощена своими личными делами, чтобы много думать о том, какой Георг правит нами, — второй или третий. Смена монарха показалась мне событием незначительным.
   Целый год я не была в Эверсли, но заставить себя туда съездить я не могла. Мысль о том, что вновь нужно встречаться с Джесси и Эвелиной, была мне настолько отвратительна, что я каждый раз придумывала разные отговорки. «В этом нет нужны, — говорила я себе. — Ведь дядя Карл за год прислал четыре письма, в которых пишет, что чувствует себя хорошо, вполне счастлив, за ним хорошо ухаживают». Эти слова он подчеркнул. Его жизнь можно назвать хорошей условно, ведь дядя мог только сидеть в кресле или лежать и вспоминать дни былой славы или безрассудства, как посмотреть на это.
   Время летело быстро, и я уже не надеялась когда-нибудь опять увидеть Жерара. Я уже не думала о нем так часто, как прежде, все происшедшее со мной казалось мне нереальным. Иногда я даже верила, что Лотти — дочь Жан-Луи. Ей исполнилось уже четыре года, и она стала очень красивой. Все матери считают своих детей самыми красивыми и самыми умными. Но я не преувеличивала красоту Лотти. Ее фиалковые глаза под густыми темными ресницами и темные вьющиеся волосы превращали ее в красавицу.
   Девочка не была пухленькой, как некоторые дети, лицо ее было овальным, подбородок чуть заострен. Лотти выглядела старше своих лет и была, как эльф, шаловлива, любила веселье, но не капризна. Конечно, все обожали ее.
   Моя матушка, которая смутно помнила свою мать, легендарную Карлотту, говорила, что между ними было большое сходство.
   Дикон никогда не выдал ни взглядом, ни словом, что знает обо мне что-нибудь предосудительное. Я даже начала думать, что Эвелина ничего ему не рассказала.
   Его отношение ко мне никогда не было дружеским. Он всегда чувствовал мой отказ восхищаться им, как это делали Сабрина и моя мать.
   Но наше пребывание в Эверсли изменило его. Он стал задумчивым и серьезным, ему нужно было отправляться в школу, но он убедил Сабрину и мою мать, что ему нужно остаться.
   Он хотел получше узнать хозяйство.
   — Дорогой, ты же знаешь, тебе надо получить образование, — сказала Сабрина.
   — Я получу его. Меня будет продолжать учить старый Фолкнер. Но я хочу быть с тобой, дорогая матушка, и с тобой, тетя Кларисса.
   Меня поражало, как ему удавалось вертеть ими. По натуре Дикон был сдержан и неласков, поэтому его слова привели Сабрину и мою мать в неожиданный восторг.
   Они обменялись радостными взглядами, и моя матушка сказала, что обучение в школе можно отложить еще на год.
   Дикону пошел пятнадцатый год, но выглядел он на все восемнадцать. Он вымахал почти шести футов ростом и продолжал расти. Очаровательный блондин с густыми, вьющимися волосами, с великолепными зубами и пронзительными голубыми глазами, Дикон мог бы служить моделью для художника. Он напоминал мне Давида работы Микеланджело. Но я была единственная, кто видел в Диконе и другие черты: хитрость, жестокость и расчетливость. Он пытался свалить вину за пожар на сына садовника. Я всегда помнила об этом, потому что данное событие послужило толчком к болезни Жан-Луи.
   Физически Дикон уже вполне созрел, судя по тем взглядам, которые он бросал на симпатичных служанок. В такие моменты он напоминал мне лису, готовую прыгнуть на цыпленка. Я предполагала, что он вырастет жестоким, честолюбивым человеком с ненасытным сексуальным аппетитом. Может быть, эти качества у него врожденные? Хотя я не понимала, почему, ведь его отец был добрым идеалистом, а Сабрина воплощала саму доброту. К сожалению, потворство двух женщин, не чаявших души в Диконе, не способствовало искоренению его менее привлекательных качеств.
   Но теперь, несомненно, Дикон собрался заняться делом. Он постоянно был рядом с Джеймсом Фентоном, объезжал с ним имение, внимательно прислушиваясь и присматриваясь ко всему, что происходило между Джеймсом и фермерами.
   — Этот мальчик сможет управлять поместьем, — говорил Жан-Луи. — Он напоминает меня в его возрасте. Я всегда хотел управлять хозяйством.
   — Он так внезапно изменился, — сказала я. — Кажется, раньше он совсем не интересовался этим.
   Моя матушка и Сабрина были в восторге. Они считали Дикона идеальным.
   Мне было приятно вести дела с Джеймсом Фентоном. Он очень любил поговорить. Некоторое время Джеймс жил во Франции и считал, что знает эту страну. Именно это и вызвало мой интерес к нему.
   Жан-Луи говорил, что Джеймс хороший помощник и что он рад иметь человека, на которого можно положиться, ибо сейчас очень быстро устает и вообще уже не может ходить без палки.
   Я беспокоилась о здоровье Жан-Луи, не ухудшалось ли оно, но он всегда отмахивался от моих вопросов. Он очень не любил говорить о своей болезни, и я старалась об этом не заговаривать. Временами у меня появлялось ощущение уверенности в будущем. Моя жизнь с Жан-Луи протекала спокойной. Я была очень внимательна к мужу, а он платил мне бесконечной благодарностью и всегда старался показать свою любовь. Мне повезло с супругом. Иногда я думала о том, какой бы была моя жизнь с Жераром: безумная, страстная, бурная, в которой, наверное, были бы и ревность и непонимание, ссоры и примирения. Она бы не походила на мое существование в Клаверинг-холле, но выдержала бы ее наша любовь? Смогла бы долго продолжаться такая бурная страсть? Мне даже казалось, что я испытывала всепоглощающую страсть лишь потому, что она была незаконна. Но сейчас чудесным образом мне удалось избавиться от этого наваждения.
   Моя Лотти росла — мой чудесный эльф. По словам моей матушки, она не походила на меня, когда я была в ее возрасте.
   Итак, жизнь продолжалась. Дядя Карл, благодаря нашей умной стратегии, был вполне удовлетворен заботами о нем. Я — счастливая жена и мать, которой удалось забыть о своей уже давней ошибке. Моя матушка и Сабрина радовались и восхищались своим любимцем Диконом, который с головой ушел в дела.
   Джеймс Фентон как-то сказал мне:
   — Весьма неплохо, что Дикон так интересуется всем. Будет очень полезным, если он сможет помогать нам и дальше, когда станет старше. Ведь Жан-Луи становится тяжело управляться одному, хоть он и старается этого не показывать, а Дикон начал уже приносить пользу.
   Я знала, что у Дикона на уме. Он надеялся на то, что когда-нибудь мы с Жан-Луи уедем в Эверсли, а он унаследует Клаверинг. Все, что может принадлежать ему, приобретало в его глазах очень большое значение. Так было и с Клаверингом. Теперь Дикон смотрел на него по-другому.
 
   Длинные летние вечера, когда Лотти ложилась спать, Жан-Луи, Джеймс Фентон и я проводили за беседами. Иногда к нам присоединялся Дикон, в таком случае главной темой разговора было имение.
   Однажды Джеймса навестил его кузен, служивший в армии. Он возвратился из Франции и на несколько дней остановился у Джеймса, прежде чем ехать к своей семье. Джеймс пришел с ним на ужин, и мы узнали много нового о событиях на континенте.
   Война все еще продолжалась, но, как сказал Альберт, кузен Джеймса, обе стороны уже устали от нее, а так как у правительств не было лишних денег на армии, борьба была бесцельной. Казалось, стороны только тянули время, то отступая, то наступая.
   — Сплошная неразбериха, как и в большинстве войн. Война не может дальше продолжаться, а конца ей не видно, но, говорят, начали переговоры о мире.
   Я задумалась. Если заключат мир, то вернется ли Жерар?
   — В Англии людям все равно, — сказал Джеймс. — Они считают, что военные действия идут очень далеко и поэтому не имеют к ним никакого отношения.
   — Но война увеличила налоги, которые они платят, — напомнил ему кузен.
   — Ну, налоги всегда будут.
   Кузен Альберт задумался. Потом произнес:
   — Что-то происходит во Франции.
   — Что? — мгновенно отреагировала я. Он, нахмурясь, повернулся ко мне.
   — Среди людей появились определенные настроения. Народ так возмущается королем, что тот не смеет появиться в Париже. Монарх специально приказал построить дорогу между Версалем и Компьеном, чтобы не проезжать по Парижу.
   — Вы хотите сказать, что он боится своего народа?
   — Король Людовик слишком равнодушен к нему, чтобы бояться. Он презирает его. Проблемы подданных его не интересуют.
   — Но ведь, чтобы сохранить трон, он нуждается в поддержке своего народа?
   — Устройство французской монархии отличается от нашей… да и народ там другой. Он старается исполнять все законы, но его гнев может быть ужасен. Французы более возбудимы и импульсивнее, чем мы. Хотя, я думаю, если у англичан будет очень плохой король, восстания не миновать.
   — Но что же происходит во Франции? — спросила я, думая о Жераре д'Обинье, которого не могла забыть.
   — Какие-то едва уловимые перемены. Король ведет распутный образ жизни. Его интересуют только его кутежи и собственные удовольствия. Страной заправляет мадам де Помпадур, которую все ненавидят. У всех на устах пользующийся дурной славой «Олений парк». Дофина король ненавидит. Говорят, он не хочет его видеть, потому что дофин его наследник, а сама мысль о смерти королю Людовику невыносима. Даже знать меняется. Богатей покупают титул за деньги. И мне это не нравится.
   — И многих во Франции охватили такие настроения? — спросил Жан-Луи.
   — Многих там интересуют только собственные удовольствия. Я слышал, что, когда Людовику сказали о недовольстве его подданных, он ответил: «После меня хоть потоп».
   — Но это же ужасно! — воскликнула я.
   — Да, бывает, что страна приходит в упадок, — сказал Жан-Луи. — Кажется, все уже безнадежно, и вдруг все меняется… наступает процветание, а о плохих днях забывают.
   — Надеюсь, что так и будет, — ответил кузен Джеймса.
   В это время сообщили о посетителе. Пришла Хэтти Хассок, узнать, не зайдет ли Джеймс к ее отцу завтра утром, когда будет объезжать имение.
   Джеймс, улыбаясь Хэтти, поднялся.
   — Конечно, я приду. Когда удобнее всего для вашего отца? Скажем, часов в одиннадцать подойдет?
   — Конечно, — ответила Хэтти. Это была очень симпатичная девушка, лет семнадцати, недавно приехавшая на ферму из Лондона, где она воспитывалась у тетки.
   Хэтти извинилась за вторжение и хотела уже уходить, но Жан-Луи, уверив ее, что она не сделала ничего плохого, добавил:
   — Посидите с нами немного, Хэтти. Девушка покраснела и подошла к столу. Джеймс казался очень довольным.
   — Могу я предложить вас немного мальвазии? Это вино — наша гордость.
   Хэтти вежливо отказалась, но к столу присела.
   — Как вам нравится на ферме? — спросила я. — Ведь жизнь на ферме так отличается от жизни в Лондоне.
   — О да, я скучаю по городу… но здесь все так интересно, и потом здесь живет моя семья.
   У Хассоков родились четыре девочки и три мальчика. Хэтти сильно отличалась от остальных. Думаю, фермер Хассок очень гордился ею. На днях я слышала, как он говорил: «Наша Хэтти воспитывалась, как леди».
   Пока она, сидя за столом, поддерживала разговор, меня поразило выражение лица Джеймса Фентона. Он с явным удовольствием смотрел на девушку. Я подумала, что где-то в глубине его сердца зарождается любовь.
   В тот вечер я сказала об этом Жан-Луи и он ответил, что тоже заметил это.
   — Джеймсу неплохо бы жениться, — сказал он, — и, я думаю, Хэтти будет ему хорошей женой. Она умна, симпатична и очень отличается от других девушек. Да и Джеймс отличный парень. Я был бы рад его женитьбе. Он будет чувствовать себя более обосновавшимся здесь. Будем надеяться, что из этого что-нибудь получится.
 
   Дело, по которому Хассок хотел видеть Джеймса, оказалось тяжбой о полоске земли между его фермой и фермой Бероуза. Спор по поводу этого места тянулся уже давно, и обе стороны никак не могли решить, кому принадлежит эта земля. Мой отец, будучи миролюбивым человеком, интересующимся более игрой, чем имением, решил проблему, сказав, что ее не получит никто. Поэтому участок отгородили забором, и он так и пустовал уже несколько лет.
   Теперь Хассок захотел немного расширить свои посевы пшеницы в уверенности, что Бероуз забыл уже обо всех противоречиях, существовавших во времена его отца. Он надеялся убрать забор и присоединить к своим владениям эту полоску земли.
   Жан-Луи и Джеймс обсудили эту проблему и решили, что глупо было бы позволять пропадать земле без толку, когда Хассок, который как фермер значительно превосходил Бероуза, мог извлечь из нее пользу.
   — Пусть участок достанется Хассоку, — сказал Джеймс. — Я скажу ему, чтобы он обработал его. Пусть займется этим побыстрее, после стольких лет к земле надо приложить руку.
   Джеймс поехал на ферму сообщить Хассоку о решении и, не сомневаюсь, перемолвился словечком о Хэтти.
   Спустя несколько дней к нам приехал Дикон. Как обычно после обеда, мы сидели за столом и болтали о разных хозяйственных делах и политическом положении в стране.
   Дикон выглядел очень возбужденным, и я вновь поразилась, как он был красив. Каждый раз, когда я видела его, он казался еще более повзрослевшим.
   Он бесцеремонно плюхнулся на стул и сказал:
   — Вы знаете, что сейчас делает Хассок? Он сносит забор на заброшенном участке между фермами.
   — Все правильно, — ответил Джеймс. — Хассок собирается расширить свои посевы пшеницы.
   — Но это не его земля.
   — Он получил разрешение, — сказал Джеймс.
   — Кто разрешил ему?
   — Я, — ответил Джеймс, — Но кто дал вам право? — Тон Дикона был холоден и высокомерен.
   — Я, — быстро сказал Жан-Луи. — Мы с Джеймсом обсуждали этот вопрос и решили, что нельзя, чтобы земля пустовала, если можно воспользоваться ею наилучшим образом.
   — Я не согласен, — сказал Дикон.
   — Ты не согласен! — воскликнул Джеймс. Он не был так невозмутим, как Жан-Луи, а поведение Дикона, было, конечно, провоцирующим.
   — Нет, — резко ответил Дикон. — Не согласен. Бероуз имеет такое же право на эту землю, как и Хассок. И я сказал ему об этом.
   — Дикон, — промолвил Жан-Луи, — я знаю, что ты очень интересуешься делами имения, и это прекрасно, но такие вопросы решаем мы с Джеймсом, наша обязанность — как можно лучше вести хозяйство.
   — Хассока надо остановить, Джеймс, прежде чем он зайдет слишком далеко.
   — Вопрос уже решен, — ответил Джеймс. — Если Бероуз неудовлетворен, лучше пусть приедет сюда и обсудит это с Жан-Луи или со мной. В прошлом было достаточно неприятностей по поводу этой земли. В любом случае, этот участок не стоит стольких разговоров.
   — Я сказал Бероузу, что эта земля будет его, потому что Хассоку пришло в голову украсть ее.
   — Украсть! — Я видела, как Джеймс терял терпение. — Это абсурд. Ты помогал нам по ферме в течение нескольких месяцев и уже думаешь, что готов управлять ею… через наши головы. В этих делах у нас многолетний опыт.
   Дикон поднялся.
   — Посмотрим, — сказал он.
   Когда он ушел, мы в изумлении посмотрели друг на друга.
   — Он подошел к моей матери, — сказала я.
   — Леди Клаверинг знает, что имением управляем мы, — сказал Джеймс.
   — Я надеюсь. Но она склонна потворствовать Дикону.
   Джеймс покачал головой:
   — Она будет благоразумна.
   — Может быть, мне следовало бы увидеться с ней сегодня? — спросила я.
   — Конечно, а я поеду с тобой, — ответил Жан-Луи.
   Матушка, как всегда, была рада видеть нас и стала расспрашивать о Лотти, которую она не видела целых два дня, — срок очень большой для нее.
   — Мы приехали поговорить о деле, — сказала я ей. — Джеймс вне себя.
   — О да, Дикон как раз говорил о споре по поводу той земли. Он отдал ее Бероузу.
   — Нет, — вставила я. — Жан-Луи и Джеймс решили отдать ее Хассоку.
   — И он уже получил разрешение взять ее, — добавил Жан-Луи.
   — О, Боже, — устало сказала матушка, — как трудно с этими людьми! Сепфора, твой отец всегда говорил, что эта земля бесполезна.
   — Но Хассок извлечет из нее пользу, — сказал Жан-Луи.
   — К тому же ему уже разрешили взять эту землю, — добавила я.
   — Но Дикон уже пообещал ее Бероузу.
   — Мама, — сказала я. — Дикон не имеет права ничего обещать. Только потому, что ему позволили немного заняться делами фермы, он уже решил, что она принадлежит ему. Эта ферма твоя, а Жан-Луи и Джеймс управляют ею. Как могут они успешно справляться со своими обязанностями, если этот мальчик приходит и говорит им, что они должны делать?
   — Не нужно, чтобы он слышал, как ты называешь его мальчиком, — сказала матушка.
   — А кто же он? Пожалуйста, будь благоразумна. Я знаю, что ты в нем души не чаешь, но…
   Похоже было, что моя мать вот-вот разрыдается, Я думаю, она почувствовала в моих словах упрек в том, что на первом месте у нее был сын человека, которого она когда-то любила, а не собственная дочь.
   Я быстро подошла к ней и обняла.
   — Мама, дорогая, ты же понимаешь, что Жан-Луи и Джеймс должны иметь право принимать решения. Я знаю, имение принадлежит тебе, но ты мало в этом понимаешь. Ты не должна подрывать авторитет управляющего, иначе наступит хаос. И только потому, что этот избалованный мальчишка вдруг чем-то заинтересовался и думает, что может поступать, как захочет, ты не можешь ему уступить. Я думаю, нам придется уволить Джеймса, если ты будешь потворствовать Дикону.
   — Мы не можем позволить себе отказаться от Джеймса, — сказал Жан-Луи. — Мне он нужен сейчас.
   Жан-Луи выглядел печальным, и новая волна гнева к Дикону захлестнула меня, потому что он создал эту абсурдную ситуацию.
   Моя мать с виноватым видом посмотрела на нас и сказала:
   — Было так чудесно видеть Дикона, переполненного энтузиазмом, заботящимся обо всем.
   — Но это не значит, что он может управлять фермой, мама, — ответила я. — Не можешь же ты ему позволить поступать по-своему.
   Матушка замерла в нерешительности, и я крикнула:
   — И ты еще думаешь! Тогда передай управление Дикону, избавься от Джеймса и от Жан-Луи.
   — Сепфора! Как ты можешь говорить так! Ты и Жан-Луи — мои дети…
   — У тебя останется Дикон, — сердито сказала я.
   Теперь я понимала, что ненавидела Дикона. К моей ненависти примешивались не то страх, не то тревога, поэтому я была необычно резка.
   Моя матушка была очень разумная женщина, но, когда ею овладевали чувства, она теряла здравый смысл. В этот момент она увидела всю абсурдность ситуации и, наверное, осознала, что восхищение Диконом затмило любовь к собственной дочери.
   Она спокойно сказала:
   — Конечно, конечно… Жан-Луи и Джеймс знают лучше. Бедный Дикон, он будет так разочаровав.
   Жаль, что это случилось как раз в то время, когда он так заинтересовался фермой.
   Мы выиграли сражение. Хассоку перейдет этот участок земли, а Бероуз должен будет смириться с этим и понять, что Дикон не имел права давать обещание, выполнить которое не в его власти.
 
   На следующий же день приехал Дикон. Мы сидели за столом. Я догадалась, что он только что услышал о решении, ибо матушка моя, наверное, как можно дольше откладывала этот неприятный момент.
   Он вошел, холодно глядя на нас в упор, но в глубине души весь кипел от злости.
   — Итак, ты был у леди Клаверинг, — сказал он, глядя на Джеймса.
   — Джеймс не был, — ответила я. — Я и Жан-Луи были у нее.
   — И вы убедили ее пойти против меня.
   — Не против тебя, Дикон, — сказал Жан-Луи. — Мы считаем, что так будет лучше для хозяйства.
   — Что? Эта земля? Она не обрабатывается столько лет, и как это влияет на хозяйство?
   — Хассок попросил этот участок, — сказал Жан-Луи, — Джеймс и я решили отдать его ему. Решение не может быть отменено.
   — А почему? Бероуз имеет на него такое же право.
   — Мы решили, что земля будет принадлежать Хассоку. Он попросил первым, — ответил Жан-Луи.
   — Хассок! Да, конечно. — Дикон с яростью посмотрел на Джеймса. — Ты питаешь симпатию к Хассоку. Девица…
   Джеймс вскочил:
   — Что ты имеешь в виду?
   — Я имею в виду, что ты не можешь ни в чем отказать маленькой Хэтти, ведь так? И если она говорит, что ее папочка хочет этот кусок земли, папочка его получит.
   — Хэтти Хассок не имеет к этому никакого отношения, — сказал Джеймс. — Пожалуйста, не впутывай ее.
   — А мне кажется, она здесь замешана, что бы ты не говорил. Я не слепой. Жан-Луи прервал Дикона:
   — Веди себя прилично в этом доме, Дикон, иначе я попрошу тебя уйти.
   Дикон с иронией поклонился:
   — У меня нет особого желания оставаться, — сказал он. — Но вот что я скажу тебе, Джеймс Фентон, этого оскорбления я не забуду.
   — Не будь смешным, Дикон, — не выдержала я. — Тебя никто не оскорблял. Конечно, ты симпатизируешь Бероузу, но он должен понять, что такой мальчишка, как ты, не может принимать важных решений в управлении имением.
   Взгляд Дикона скользнул по нам и задержался на Джеймсе. Холодная, неукротимая ненависть в глазах юноши вызвала во мне тревогу.
   Дикон повернулся и вышел.
   Жан-Луи покачал головой.
   — Этого мальчика надо отослать в школу, — сказал он.
 
   После сенокоса няня Лотти серьезно простудилась. Простуда перешла в бронхит. Нам сейчас, как никогда, нужна была ее помощь. Я не хотела оставлять Лотти со служанками и стала сама присматривать за ней.
   Джеймс посоветовал мне взять на время помощницу. Вскоре я поняла, почему.
   — Хэтти Хассок выразила желание помочь вам с Лотти, — сказал он. — Я думаю, она сможет оказаться полезной.
   Меня это позабавило, ибо теперь я уже знала, что Джеймс интересуется Хэтти. Я и Жан-Луи часто говорили об этом. Мы оба очень любили Джеймса, потому что он не был обычным управляющим: не только отлично вел хозяйство, но и был интересным собеседником, все наши трапезы благодаря его разговорам были оживленны, более того, я заметила, что он брал на себя большую часть работы, чтобы Жан-Луи не очень уставал.
   Хэтти мне очень понравилась, правда, она была немного замкнутая, но это не помешало нам стать добрыми друзьями.
   Девушка рассказывала мне, как нелегко она привыкала к жизни на ферме.
   — Конечно, — объясняла она, — я приезжала сюда летом и всегда радовалась сенокосам и празднику урожая, но понимала, что у меня мало общего с братьями и сестрами.
   Том Хассок был очень хорошим фермером, но у него на руках оказалась большая семья. И всех нужно было кормить, поэтому он очень обрадовался, когда сестра его жены взяла Хэтти к себе. Она воспитала девочку, дала ей образование, именно поэтому Хэтти так отличалась от своих родных.
   Хэтти рассказала, что тетя Эмили удачно вышла замуж за торговца, владельца лавки тканей на Чип-Сайде. Их комнаты располагались над магазином. У них не было детей, поэтому, как только родилась Хэтти, они попросили разрешения взять ее на воспитание, тем самым облегчив бремя и без того нуждающейся семьи. Фермер с женой поняли, что это возможность, которую нельзя упускать. Итак, в возрасте двух лет Хэтти уехала в Лондон.
   В Лондоне она ходила в школу. Ее кормили и одевали так, как, по мнению Хассоков, было принято в богатых семьях.
   — Иногда даже неудобно было приезжать домой, — призналась Хэтти. — Я жила в большем достатке, чем мои родители. Это казалось несправедливым. Но они всегда так восхищались мной, особенно отец. Он всегда говорил: «Хэтти — это леди в нашей семье».
   — Но ты можешь гордиться этим. Тебе нечего стыдиться, ведь тебе повезло и ты должна была этим воспользоваться, — сказала я.
   — О, я не стыжусь. Но иногда я думаю, они слишком многого ждут от меня. Когда тетя и дядя умерли, их племянник взял дело в свои руки, а у него жена и четверо детей. Для меня уже не было там места, и я вернулась домой.