Карр Филиппа. Изменница

   — Настолько, насколько женщина может быть уверена в этом. Жан-Луи не способен иметь детей. Лотти — ребенок Жерара. Я не вынесу, если Жан-Луи узнает об этом. Он обожает и гордится Лотти. Он всегда хотел иметь детей…
   Чарльз взял мои руки и поцеловал их.
   — Мы оба с вами небезгрешны. Не это ли влечет нас друг к другу? Ваш грех обернулся счастьем для Жан-Луи.
   — Я уверена, что вы поступили правильно. А я — нет. «Не прелюбодействуй». Сколько раз я писала в детстве эту заповедь на школьной доске и не имела понятия, что она означает. Для меня это была просто седьмая заповедь.
   — «… и не убий», — сказал Чарльз.
   — Чарльз, вы не совершали убийства, вы должны перестать говорить об этом.
   — Как хорошо забыть о прошлом…
   — Вы считаете, что это возможно?
   — Да, — ответил он. — Я буду учить этому вас, а вы — меня. Мы нужны друг другу, и наступит день, когда мы будем вместе.
   Чарльз крепко обнял меня, и я прижалась к нему. Мы услышали шаги в холле. Это вернулась домоправительница.
 
   Этого невозможно было избежать. Мы оба знали. Противиться было бесполезно. Нас отчаянно тянуло друг к другу, и мы хотели хотя бы на короткий миг почувствовать себя счастливыми, уверенными в том, что можем подарить друг другу радость.
   Необходимо было только дождаться возможности остаться наедине, и я знала, что такая возможность рано или поздно появится.
   Домоправительница ушла навестить свою сестру и собиралась отсутствовать весь день. Чарльз не сказал мне об этом. Однако эти визиты были регулярными, примерно раз в две недели, и поэтому неизбежно случилось так, что мой очередной приход к нему за опием совпал с ее отсутствием.
   В доме было тихо, и я, как только вошла, сразу поняла, что мы одни.
   Чарльз встретил меня с восторженным и даже несколько игривым видом. Казалось, все его заботы отошли на задний план. Я почувствовала, что со мной происходит то же самое. Где-то там, за стенами его дома, остались мои обязанности, страхи, печаль и та ужасная жалость, которую я испытывала, сидя у постели мужа. Здесь, в этом небольшом доме, я могла испытать радость.
   — Сепфора, мы не можем долго сопротивляться, тому, что должно случиться, — сказал Чарльз. Я покачала головой:
   — Мне надо вернуться домой.
   Но Чарльз снял с меня накидку и прижал к себе.
   — Пусть это произойдет сейчас, — сказал он.
   — Но я должна идти, — повторила я, однако это прозвучало не так уверенно.
   Я позволила ему увести меня наверх и раздеть. Мы отдались друг другу, и я разделила с ним то жгучее желание, которое тщетно пыталась заглушить в себе.
   Чарльз оказался нежным и страстным любовником, и я покорилась неизбежному.
   Во второй раз я нарушила супружескую верность.
   Потом мы молча лежали рядом, и я мысленно перенеслась на несколько лет назад и вспомнила Жерара. Он был легкомысленным и стремился только к удовольствию. Чарльз не позволил бы себе сблизиться со мной, если бы не питал ко мне глубоких чувств. Он был человеком серьезным.
   — Настанет день, когда нам не нужно будет ни от кого скрываться, — сказал Чарльз. — Не так ли?
   Он признался в том, что отношения между нами обрели новый смысл. Мы ни словом не обмолвились о Жан-Луи, ибо только его смерть могла позволить нам стать мужем и женой. Но мы знали: то, что произошло между нами, связывало нас до конца наших дней.
 
   Теперь, когда мы стали любовниками, наше страстное влечение друг к другу воспылало жарким пламенем. Мы не ждали возможности быть вместе, а искали ее. Бывали дни, когда его домоправительница уезжала навестить свою сестру. Но мы не ограничивались только этой возможностью для встреч. Мы встречались в лесу подальше от любопытных глаз. Мы лежали на траве и разговаривали, а иногда занимались любовью.
   Чарльз заметно изменился. В нем появился оптимизм и исчезла меланхолия. Он стал другим человеком. Я задавалась вопросом, не изменилась ли я сама?
   Встречаясь с Изабеллой, я стала замечать, что в ее взгляде сквозит любопытство.
   — Ты стала лучше выглядеть, Сепфора, — как-то сказала она. — Я рада за тебя. В последнее время ты совсем было скуксилась.
   — Просто начинаю привыкать к своему положению, — ответила я, стараясь держаться уверенно и спокойно.
   Я сознавала, что веду себя непорядочно. Но теперь в моей жизни появились мгновения счастья, хоть я и расплачивалась за них душевной болью. Часто, сидя у постели Жан-Луи, я испытывала острое чувство греха. Однажды муж открыл глаза и пристально посмотрел на меня.
   — Ты так добра ко мне, Сепфора, — наконец, сказал он, — в тебе столько терпения. А я, наверное, стал совсем несносным. Я постоянно жду приступа боли, которая, как зверь, готова прыгнуть на меня из засады. Но достаточно мне увидеть тебя, и я чувствую себя таким счастливым. Как хорошо, что у меня есть ты…
   — Ах, не надо, — сказала я, не сдержав слез. — То, что я делаю для тебя, мне в радость. Я хочу быть с тобой и сделать тебя счастливым…
   Жан-Луи закрыл глаза и улыбнулся, а я подумала про себя: «Ты — лгунья и изменница!»
   Однажды, выходя из леса, мы столкнулись нос к носу с Эвелиной. Она появилась неожиданно в тот момент, когда мы отряхивали прилипшие к одежде сухие листья и траву. Я содрогнулась от ужаса при мысли о том, что мы могли встретиться чуть раньше. Я заметила, что она пополнела.
   — Скоро здесь созреет много ежевики, — сказала она, обращаясь к нам. — Взгляните на эти кусты. Мы взглянули на кусты.
   — Прогуливаетесь по лесу? Я — тоже. Прекрасное время года для прогулок, не правда ли?
   Было ли коварство в ее словах? Мне казалось, что она изменилась, или все же это была прежняя Эвелина?
   — А как ваш муж? — спросила она. Я ответила, что не могу похвастаться улучшением его состояния. Если боли не беспокоят его четыре дня подряд, мы считаем, что это уже какое-то улучшение. Эвелина кивнула. Затем неожиданно улыбнулась:
   — Как мило с вашей стороны, что вы устроили ту вечеринку. Всем нам она была так кстати… Между прочим, я снова жду…
   — Поздравляю, — сказала я.
   — Спасибо. Ну что ж, до свидания, доктор… до свидания, госпожа Рэнсом.
   — Что-то не так? — спросил Чарльз, когда она удалилась.
   — Похоже, она шпионит за нами.
   — Ну что ты, она просто прогуливалась.
   — Я помню, как она вела себя у нас в Эверсли.
   — Она наверняка с тех пор изменилась. Она стала хозяйкой дома. У нее есть сын, которого она нежно любит. У нее есть Брент…
   — Она видела нас вместе.
   — Почему бы нам не прогуляться по лесу?
   — Я все же чувствую себя неуютно.
   — Сепфора, милая, перестань. Ты даришь мне столько счастья!
   — Прекрасно, — сказала я. — Но, наверно, я глуповата. Мне тоже хочется быть счастливой. Ты ведь знаешь, я думаю, у меня хватает сил на всю эту тяжкую жизнь только потому, что время от времени я бываю счастлива. Это как опий: я получаю передышку и снова готова сражаться с трудностями.
   Чарльз с пониманием сжал мою руку.
   Из Клаверинга вернулась Лотти, бодрая и жизнерадостная. Она прекрасно провела там время. Она рассказывала Жан-Луи о Сабрине, Клариссе и Диконе, и он улыбался, слушая ее болтовню. Одним своим присутствием она прибавила ему сил.
   Я старалась сделать так, чтобы Лотти не появлялась у Жан-Луи в те моменты, когда ему становилось плохо. Это могло травмировать ее юную душу.
   Было отрадно, что Лотти снова дома. Она обежала двор, чтобы убедиться, что ее лошадка и собачка чувствуют себя хорошо. Она наведалась к Хэтти Фентон и ее детям, которым привезла от моей матушки небольшие подарки: варенье — для Хэтти, шоколадную мышку, мячик и кегли — для ее детей.
   Лотти поиграла с детьми, и ее пригласили заглядывать почаще.
   Мисс Картер показалась мне еще более строгой, чем раньше.
   — Мисс Картер такая благонравная потому, — объяснила мне Лотти, — что страшится адова огня.
   — Бедная мисс Картер! — сказала я.
   — Почему бедная? После смерти ее душа вознесется прямо на небеса. Это всем другим суждено гореть в аду.
   — Моя девочка, — сказала я. — Никто не горит в аду.
   — Никто, даже злодеи? Мисс Картер говорит, что она лишь повторяет Слово Божье.
   — Дочка, я уверена, что это ее толкование В Библии говорится: «Покайтесь, и вам простятся грехи паши».
   — Я думаю, если мисс Картер сказать, что никто не горит в аду, она очень расстроится.
   — Послушай, детка, выкинь все это из своей головки. Будь доброй и разумной, и тебе не будет грозить никакой адов огонь.
   Лотти засмеялась вместе со мной, но я подумала, что мисс Картер слишком уж фанатична в своей вере, чтобы ей доверять воспитание девочки.
   Я хотела поговорить об этом с Жан-Луи, но передумала, решив, что не стоит беспокоить его по таким пустякам. Должна сознаться, что я сама забывала об этом, как только оказывалась наедине с Чарльзом.
   Хэтти часто приходила помочь мне по дому. Я полюбила ее, потому что она оказалась очень деликатной женщиной и рядом с ней я чувствовала себя совершенно свободно.
   Однажды я собиралась пойти к Чарльзу под предлогом того, что мне нужно пополнить запас опия, но, когда я открыла буфет, то увидела, что там стоит полная бутылка.
   — Я решила избавить вас от необходимости идти в город, — сказала Хэтти. — Я знаю, где вы держите ключ от буфета, и, заметив, когда вы в последний раз пользовались им, решила, что вам скоро понадобится пополнить запас лекарства.
   Я представила, как изумился Чарльз, увидев Хэтти вместо меня. Она лишила меня возможности побывать У него, и я ужасно на нее разозлилась. Но разве можно было ставить это ей в вину?
   Однажды ей случилось присутствовать, когда я давала Жан-Луи выпить настойки опия, и она, должно быть, уловила мои тоску и отчаяние.
   После того как он забылся сном, мы перешли в гардеробную и сидели там, разговаривая полушепотом.
   — Иногда жизнь кажется мне такой мрачной, — сказала она. — Кто мог знать, что такое случится? Я помню, каким раньше был Жан-Луи. Тогда все было по-другому.
   — Ну, а сейчас? — спросила я ее. Хэтти помедлила с ответом:
   — Мне не дают покоя воспоминания.
   — Но ведь все кануло в прошлое.
   — Нет, это не так. Все, что случается, навсегда остается в памяти.
   — Но, Хэтти, для тебя все обернулось счастливо: у тебя есть Джеймс, дети…
   — Да, конечно… Однако воспоминания преследуют меня. Я думаю иногда… может, я сама хотела, чтобы так случилось…
   — О чем ты? — спросила я. Хэтти посмотрела перед собой рассеянным взглядом, и я поняла, что она вспоминает Клаверинг и ту вечеринку…
   — Я ушла с ним в сад… Я часто думаю о нем…
   — Ты говоришь о Диконе? — спросила я. — Он — носитель зла. Где бы он ни появился, там случается какое-нибудь несчастье… Впрочем, он спас мне жизнь, и я не забываю об этом.
   — Вот, вот… Ничто не бывает сплошь белым или сплошь черным. Ничто не бывает только злом или только добром. Я иногда думаю, а не заворожил ли он чем-то меня? Чем он меня привлек? Я возненавидела его. Да, возненавидела. Я чуть не умерла от стыда. И однако…
   Я оборвала ее:
   — Ты должна выкинуть его из головы.
   — Да, иногда мне удается надолго забыть о нем. Но я часто задаюсь вопросом: не добавляем ли мы домысла к тому, что с нами случается, не приписываем ли событиям то, чего не было?
   — Хэтти, ты слишком углубляешься в себя, — сказала я. — Жить надо проще.
   «Жить надо проще… Какая же я притворщица!»— подумала я.
   Интересно, что сказала бы Хэтти, если бы узнала, что у меня роман с доктором? А что если она узнает? Что если нам не удалось этого скрыть? Чарльз временами так выразительно смотрит на меня, даже в присутствии других. Что если и другие догадываются? Быть может, она взялась поехать к доктору за опием именно потому, что хотела помешать моему визиту к нему?
   Когда человек чувствует за собой какой-нибудь грех, он становится подозрительным. Я подумала о том, что и наша встреча с Эвелиной в лесу, и поездка Хэтти к доктору — события, отнюдь не случайные.
   Шли недели, похожие одна на другую. Ничто не менялось. Вот только боли, которые приходилось терпеть Жан-Луи, стали случаться все чаще. Любовь захватила нас с Чарльзом целиком. С каждой неделей мы все больше испытывали потребность друг в друге. Мы не могли подолгу находиться в разлуке и пользовались любой возможностью встретиться. Наша любовь была отчаянной до безумия.
 
   Наступила осень.
   К нам приходили письма из Клаверинга. Матушка и Сабрина хотели увидеться со мной, но, зная о том, как болен Жан-Луи, не могли позволить себе приехать к нам. Они приглашали Лотти в гости, вместе с ее милой гувернанткой. Ни к чему ребенку проводить Рождество в доме, где лежит больной.
   Лотти и мисс Картер уехали в Клаверинг. В Эверсли Рождество прошло тихо. У нас собрались на праздник Хэтти, Джеймс, Изабелла, Дерек и Чарльз.
   Жан-Луи чувствовал себя не настолько хорошо, чтобы его можно было проводить в холл, но мы провели много времени в его комнате, и я радовалась тому, что в тот день боли не беспокоили его.
   Эвелина прислала праздничное поздравление. Она была на сносях и не могла явиться к нам, но Том Брент пришел вместе с маленьким Ричардом. Сын Эвелины оказался умным мальчиком и позабавил нас своей болтовней, но мне казалось, что он очень похож на Дикона, и эта мысль угнетала меня. Так мы встретили Новый год.
   Установилась холодная погода, и появились трудности с обогревом комнат. Старинные дома славятся сквозняками, а Эверсли не исключение. Как бы ни были прекрасны высокие сводчатые потолки, у них существует недостаток: комнаты постоянно нужно отапливать камином, но и при длительной протопке часть тепла уходила вверх и не приносила особой пользы.
   Холод был вреден Жан-Луи. Однажды февральским вечером я сидела с ним в его комнате. Он плохо спал накануне, и я слегка увеличила дозу опия, потому что прежняя показалась мне недостаточной.
   Когда он разговаривал со мной, голос его был очень слабым.
   — Кажется, я начинаю засыпать, — тихо сказал Жан-Луи. — Благотворный сон! Первейшее лекарство для души — как говорил Шекспир.
   — Отдыхай, — сказала я. — Не утомляй себя разговорами.
   — Я ощущаю полный покой, — сказал он. — Ты сидишь рядом, и я вижу на твоем лице отсветы огня в камине. Я не чувствую боли. Как бы мне хотелось, чтобы это длилось вечно…
   Я ничего не ответила, и он закрыл глаза. Потом неожиданно сказал:
   — Ты держишь ключ в том секретном ящичке, не так ли?
   Я растерялась и сидела молча. Он тихо засмеялся:
   — Это так, я знаю. Тебе нравится тот столик именно из-за ящичка.
   — Кто тебе сказал, что я держу там ключ?
   — Милая Сепфора, я не ребенок, чтобы не догадаться. Это самое надежное место.
   — Доктор велел мне спрятать ключ в такое место, о котором знала бы только я и никто другой.
   — Доктора относятся к своим пациентам, как к детям. Ключ лежит в ящичке. Сколько раз у меня было искушение выпить такую дозу зелья, чтобы забыться вечным сном.
   — Прошу тебя, не говори так, Жан-Луи.
   — Но ведь так было бы лучше для всех…
   — О нет, нет!
   — Хорошо, Сепфора, я больше не заикнусь об этом. Но я сделал бы тебя счастливой»и ты не сидела бы постоянно возле инвалида.
   — Я счастлива. Ты — мой муж, Жан-Луи. Мы принадлежим друг другу. Я хочу быть с тобой, ты понимаешь это?
   — Да, родная. Ты так добра ко мне.
   — Не волнуйся, тебе нужно отдохнуть. Он закрыл глаза, и улыбка не сходила с его губ. Я помолилась в душе, чтобы он спокойно проспал эту ночь.
   Я не могла уснуть. Я прислушивалась, лежа на узкой кровати в гардеробной. Ни звука. Должно быть, Жан-Луи крепко спал.
   Я думала о том, что он сказал, о его нежности и доверии ко мне; и я проклинала себя за измену. Таких, как я, в прежнее время клеймили на лбу буквой «А».
   Жан-Луи любил меня всем сердцем, но я была не достойна его любви. Да, я ухаживала за ним, потому что никто не смог бы делать это лучше меня, но, как только предоставлялась такая возможность, я сразу же устремлялась в постель к другому мужчине.
   Жизнь — сложная вещь. И люди — существа сложные В жизни нет ни черного, ни белого. Я была добра и терпелива к мужу, старалась приободрить и успокоить его Но все это я делала лишь для того, чтобы меня меньше мучила совесть.
   Я лежала в темноте и думала обо всем этом, как вдруг услышала в соседней комнате знакомые шорохи Жан-Луи пытался встать с постели. Неужели у него снова начались боли? Нет, это исключено.
   На время стало тихо, а затем я услышала постукивание палки Жан-Луи двигался по направлению к гардеробной.
   Я продолжала лежать не двигаясь Мой внутренний голос нашептывал: «Не трогай его, так будет лучше для него, для тебя… для Чарльза… для всех»
   Жан-Луи вошел в гардеробную. Я знала, зачем он пришел сюда Я затаила дыхание Он осторожно пробирался по комнате, видимый благодаря свету луны, проникавшему через небольшое окошко комнаты.
   Он добрался до стола, нащупал ящичек, вынул из него ключ и открыл дверцу буфета.
   Я знала, что он взял.
   Я должна была встать, отобрать у него ключ и сказать ему, чтобы он больше так не делал.
   Я представила его искаженное от боли лицо и подумала о том, что в будущем его ждут только муки, которые станут еще невыносимей. Не было ли то, что он задумал, самым разумным решением?
   Я услышала, как он вернулся к себе в комнату, Сердце хотело выскочить из моей груди, но я продолжала лежать и прислушиваться.
   Ни звука. Только слабый свет струился сквозь окно и падал на открытую дверцу буфета, свидетельствующую о том, что все это произошло на самом деле.
   Послышался громкий хрип.
   Я встала и направилась в комнату Жан-Луи.
   Все звуки смолкли.
   Трясущимися руками я зажгла две свечи и поднесла одну к постели мужа.
   Казалось, он улыбается мне. Гримаса боли исчезла с его лица, и он выглядел таким же молодым, каким был в день нашей свадьбы.
   Бедный Жан-Луи… ради меня ты пожертвовал собой.

ШАНТАЖ

   Не знаю, как долго я стояла у постели мужа. Я совершенно оцепенела. Мною овладела щемящая печаль. Жан-Луи был так добр ко мне. И чем же я отплатила ему?
   Я опустилась на колени и зарылась лицом в простыню. В моем мозгу одна другую сменяли картины из прошлого. Я увидела его мальчишкой, который согласился играть со мной; я увидела его юношей. Мы любили друг друга, поженились, и, казалось, все было хорошо. Но, встретив Жерара, я поняла, что еще не знала страстной и чувственной любви, которой невозможно противиться.
   Когда я наконец поднялась с коленей, совсем закоченевшая, то ощутила по свету из окна, что уже около четырех часов утра.
   Я тронула руку Жан-Луи. Она закоченела. Блаженная улыбка застыла на его лице.
   Мне следовало послать кого-нибудь за Чарльзом, хоть он и не мог уже ничего сделать для Жан-Луи.
   Однако я не могла заставить себя пошевелиться. Мне хотелось побыть с Жан-Луи в последний раз. Ах, если бы у меня была какая-нибудь возможность поведать ему о том, какую признательность я испытывала к нему за его доброту. Мне хотелось надеяться, что он никогда не подозревал меня в неверности, но у меня возникло ужасное предположение, что он все-таки о ней догадывался. Я сама знала, что заметно изменилась, когда вернулась после той поездки в Эверсли, беременная ребенком, которого он не мог зачать. А Чарльз? Подозревал ли Жан-Луи, что Чарльз и я не просто друзья?
   Ах, Жан-Луи! В одном я уверена: «Если ты и догадывался о чем-то, то у тебя хватало благородства простить меня»
   Я сидела у его постели до утра. Затем позвонила в колокольчик. Его звук означал, что мне нужна помощь.
   Первой на сигнал тревоги явилась Мадлен Картер. С волосами, заплетенными в две косички и завязанными розовыми бантиками, она выглядела бледнее, чем обычно.
   — Мой муж ночью скончался, — сказала я. Мадлен взглянула на Жан-Луи и побледнела еще больше. Закрыв глаза, она шевелила губами, будто молилась.
   — Пойду и постараюсь найти кого-нибудь, чтобы вам помогли, — сказала она.
   — Наверное, стоит прежде всего позвать доктора, — ответила я.
   Мадлен поспешно удалилась, и мой взгляд остановился на бутылке с опием, которую Жан-Луи оставил на столе. Я взяла ее, унесла в гардеробную и спрятала в буфет.
   Мне стало намного легче, когда я увидела Чарльза.
   Он вбежал в комнату и, задержавшись на миг у двери, подошел к постели. Постоял мгновение, глядя на Жан-Луи. Затем взял его руку, подержал немного в своей и закрыл ему веки.
   — Он мертв уже несколько часов, — сказал он.
   — Да, — ответила я.
   Чарльз близко наклонился к его лицу и потянул носом воздух.
   — Чарльз, — сказала я, — он сделал это сам. Он достал бутылку из шкафа.
   — Я так и подумал…
   — Я держала ключ в секретном ящичке, но он знал об этом. Это нетрудно было вычислить. Ночью он пришел в комнату, нашел ключ и достал бутылку… Накануне он разговаривал со мной и сказал, что это самый лучший выход. Я просила его не говорить так, но, видимо, идея засела в его мозгу.
   — А где бутылка?
   — Я убрала ее в шкаф.
   — Принеси-ка мне ее.
   Я принесла ему бутылку, и он посмотрел, сколько в ней лекарства.
   — Когда ты получила ее от меня? Два дня назад? О, Боже, такой дозы хватило бы на то, чтобы убить трех человек…
   — Чарльз, он этого хотел. Он больше не мог терпеть боли.
   — Сепфора, — Чарльз казался очень спокойным, — запомни, об этом никто не должен знать. Нам нельзя допустить разговоров о том, что он принял слишком большую дозу опия…
   — Которую дала ему я… Чарльз, ты не думаешь, что это я убила его?
   — Конечно, нет. Мне понятно, как это случилось.
   — И все же можно сказать, что это сделала я. Он хотел покончить с собой, а я не помешала ему. Разве это не убийство? Мало того, что я неверная жена, я еще и убийца.
   — Прошу тебя, замолчи. — Чарльз быстро осмотрелся по сторонам. — Ради Бога, будь осторожна. Может случиться так… Нет, лучше не думай об этом. Жан-Луи мертв. Жизнь превратилась для него в сплошную муку. Он страдал от ужасной боли, и это ослабило его сердце. Он умер от сердечной недостаточности. Этого следовало ожидать.
   Мне хотелось, чтобы Чарльз обнял и успокоил меня.
   Он печально посмотрел на меня:
   — Нам нужно быть осторожными на некоторое время…
   Жан-Луи похоронили в Эверсли, в каменном склепе. На похороны пришло много народу. Его любили.
   — Бедняга, — говорили селяне, — он так страдал! Но Бог дал ему легкую смерть.
   Легкая смерть. Можно было думать и так.
   Теперь я почти не видела Чарльза. У меня теперь не было необходимости ездить к нему за снадобьем. Иногда я встречала его в Эндерби, и мы разговаривали урывками. Об интимных свиданиях не могло быть и речи. Казалось, мы утратили вкус к любви.
   И все же мы договорились о встрече в лесу.
   — Мы обязательно поженимся, — сказал мне Чарльз. — Я всегда хотел этого, но придется ждать не меньше года. И никто не должен знать о том, что было между нами.
   Сейчас меня беспокоила Лотти. Она ужасно тосковала по Жан-Луи. Я еще никогда не видела ее такой унылой. Хэтти призналась мне, что она перестала навещать се детей. Я поговорила с Изабеллой, и та сказала:
   — Ты знаешь, Лотти нужно чем-то заинтересовать. Почему бы не позволить ей потрудиться в больнице? Чарльз говорит, что у них не хватает работников. Дело-то несложное: застилать постели, разносить еду, ну и все такое. Если хочешь, я поговорю с Чарльзом.
   — Пожалуй, это хорошая мысль, — согласилась я.
   Вскоре Лотти и мисс Картер начали через день посещать больницу.
   Мне показалось, что это пошло Лотти на пользу. Ей понравилась работа в больнице, и она без конца рассказывала мне о молодых мамочках и об их крошках.
   Приходили письма из Клаверинга. Моя мать и Сабрина грозились приехать в Эверсли, как только улучшится погода, и приглашали меня побывать у них.
   И каждый раз было отдельное письмо для Лотти. Она хватала его и убегала в свою комнату, а когда выходила из нее, глаза ее странно блестели. Она выглядела старше своих лет, но все равно ей было еще рано получать какие бы то ни было письма.
   Медленно тянулись дни. Я существовала в каком-то полузабытье. Я заполняла жизнь мелкими заботами, твердя себе, что время все лечит.
   «Через год мы с Чарльзом поженимся», — уговаривала я себя. Он правильно сказал, что нам следует попытаться забыть прошлое и начать новую жизнь.
   В один дождливый мартовский день я сидела в холле, и неожиданно появилась Лотти вместе с Мадлен Картер. Они вернулись из больницы, сильно промокнув по дороге.
   — Ну-ка снимайте с себя мокрую одежду, — сказала я.
   — Погоди, мама, успеется, — возразила Лотти.
   — Что значит — успеется? — удивилась я.
   Мы поднялись вместе в ее комнату, и, пока она стаскивала с себя куртку для верховой езды и юбку, я открыла ящик комода, чтобы найти ей сухое белье.
   Она стояла передо мной обнаженная, с золотой цепочкой на шее. Я хорошо знала эту цепочку, это был мой подарок. К цепочке было прикреплено кольцо. Это меня поразило. Кольцо, да еще какое: с большим сапфиром в форме квадрата в обрамлении маленьких бриллиантов.
   Я взяла кольцо в руку, чтобы рассмотреть получше.
   Лотти слегка покраснела.
   — Я помолвлена, мама. Это мое обручальное кольцо, — сказала она.
   — Помолвлена? Девочка ты моя, вспомни, сколько тебе лет.
   — Мама, я взрослею с каждым днем, и, как только мне исполнится шестнадцать, я выйду замуж.
   — Лотти, что ты такое говоришь? Кто подарил тебе это кольцо?
   — Красивое, не правда ли? — спросила она. — Мы ездили в Лондон и выбрали его вместе.
   — Вместе с кем? — спросила я. — Да кто же он? Она вызывающе посмотрела на меня: