Страница:
— Как дела? — самодовольно спросил Дэниэл.
— Нормально, — беззаботно ответила я.
— А как там твой американец?
— Он псих.
— В самом деле?
— В самом деле.
— Люси, неужели опять? — вздохнула Карен. — Кажется, это начинает входить у тебя в привычку.
— Я иду спать, — отрезала я.
— Иди, — разрешила Карен, игриво подмигивая Дэниэлу.
— Ха-ха, — сказала я, очень стараясь вести себя как настоящая подруга. — Спокойной ночи.
— Люси, если ты уходишь только из-за того, что мы здесь, не надо, — как всегда, проинформировал меня Дэниэл.
— Надо, — поправила Карен.
— Останься, — настаивал Дэниэл.
— Иди, — рассмеялась Карен.
— Карен, не будь такой грубой, — смутился Дэниэл.
— Я не грубая, — улыбнулась Карен. — Я просто честная. Я ставлю Люси на место.
Я пошла к себе с чувством необъяснимой горечи.
— Да, Люси, кстати, — крикнула мне вслед Карен.
— Что? — остановившись у двери, спросила я.
— Тебе звонили.
— Кто?
— Гас.
47
48
— Нормально, — беззаботно ответила я.
— А как там твой американец?
— Он псих.
— В самом деле?
— В самом деле.
— Люси, неужели опять? — вздохнула Карен. — Кажется, это начинает входить у тебя в привычку.
— Я иду спать, — отрезала я.
— Иди, — разрешила Карен, игриво подмигивая Дэниэлу.
— Ха-ха, — сказала я, очень стараясь вести себя как настоящая подруга. — Спокойной ночи.
— Люси, если ты уходишь только из-за того, что мы здесь, не надо, — как всегда, проинформировал меня Дэниэл.
— Надо, — поправила Карен.
— Останься, — настаивал Дэниэл.
— Иди, — рассмеялась Карен.
— Карен, не будь такой грубой, — смутился Дэниэл.
— Я не грубая, — улыбнулась Карен. — Я просто честная. Я ставлю Люси на место.
Я пошла к себе с чувством необъяснимой горечи.
— Да, Люси, кстати, — крикнула мне вслед Карен.
— Что? — остановившись у двери, спросила я.
— Тебе звонили.
— Кто?
— Гас.
47
Словно тяжелая глыба свалилась с моих плеч, и я испустила долгий, блаженный вздох облегчения: именно этой минуты я ждала целых три недели.
— Так, а что он сказал? — возбужденно спросила я.
— Что перезвонит через час, а если снова тебя не застанет, то будет звонить каждый час, пока ты не вернешься.
Счастье захлестнуло меня теплой волной. Значит, он не бросил меня, и я ни в чем не провинилась, и никакая Менди не заняла моего места в его сердце.
Тут меня пронзила ужасная мысль.
— Что ты ему сказала?
— Я сказала, что тебя нет.
— И что я пошла на свидание?
— Да.
— Отлично! Пусть поволнуется. Во сколько он должен перезвонить?
Карен выпрямилась и пристально посмотрела на меня.
— А тебе-то что? — спросила она. — Ты ведь не собираешься с ним разговаривать?
— Вообще-то собираюсь, — кротко возразила я, переминаясь с ноги на ногу.
Дэниэл покачал головой, всем своим видом говоря: «Когда же она поумнеет?» — и поджал губы. Подумаешь, чистоплюй! Что он знает о муках нерастраченной или растраченной наполовину любви?
— У тебя совсем нет гордости? — осторожно спросила Карен.
— Совсем, — рассеянно пробормотала я, занятая мыслями, какой тон взять для объяснения с Гасом — дружеский, сердитый, суровый?
— Ладно, пропадаешь — пропадай, — буркнула Карен и повернулась ко мне спиной. — Он должен перезвонить минут через двадцать.
Я ушла к себе. От восторга мне хотелось прыгать до потолка. Двадцать минут, целых двадцать минут — как же их вытерпеть?
Но нет, надо сохранять спокойствие и хладнокровие. Нельзя, чтобы он понял, как я взбудоражена. Я заставила себя дышать медленно и глубоко.
Но губы помимо воли расплывались в улыбке: без пяти десять я буду говорить с Гасом — с Гасом, которого считала навсегда пропавшим! Время ползло страшно медленно.
Когда электронный экран будильника показал 9.55, я приготовилась к старту и стала ждать сигнала.
Я ждала, ждала, ждала…
Гас не звонил.
Конечно, не звонил.
Как я могла хоть на секунду поверить, что он позвонит?
Чтобы не расплакаться, я принялась утешать себя сразу всеми обычными способами.
Во-первых, мои часы могут спешить. Во-вторых, для Раса что пять минут, что час — все едино; скорее всего, сейчас он сидит где-нибудь в пабе, и даже если там есть телефон, то он, должно быть, не работает, а если и работает, то его могла оккупировать какая-нибудь девица из Голуэя, которая уже час передает приветы многочисленной родне в Ирландии.
После одиннадцати я признала свое поражение и легла спать.
«Паршивец, — сердито думала я, — ему дали шанс, а он его профукал. Когда позвонит, я с ним говорить не стану. А если и подойду, то только затем, чтобы сказать, что я с ним не разговариваю».
Через некоторое время в дверь позвонили. Я в ужасе села в постели. Только не это! Он уже здесь, на подступах, а я смыла с лица всю косметику! Господи, ужас какой! Я вскочила с кровати и услышала, как Карен или Дэниэл нажимают кнопку домофона.
— Задержи его, — шепнула я Карен, высовываясь из комнаты в коридор. — Я буду готова через пять минут.
— Кого задержать? — спросила она.
— Гаса, разумеется.
— Гаса? А он где?
— Поднимается по лестнице — ты же только что впустила его.
— Я его не впускала.
— Да нет же, — настаивала я. — Впустила, только что.
Карен вела себя очень странно, но на пьяную похожа не была.
— Не впускала я его, — повторила она, заглядывая мне в лицо. — Люси, с тобой все в порядке?
— Со мной-то да, — сказала я, — а вот гы внушаешь мне беспокойство. Кого ты сейчас впустила в подъезд, если не Гаса?
— Разносчика пиццы.
— Какой еще пиццы?
— Мы с Дэниэлом заказали пиццу на дом, и рассыльный уже здесь.
— Где это — здесь?
— За дверью, — сказала она, открывая входную дверь настежь. Там стоял человек в красной клеенчатой робе и фирменном шлеме, с картонной коробкой в руках.
— Дэниэл, — крикнула Карен, — накрывай на стол!
— Понятно, — прошипела я, залезая обратно под одеяло.
Несколько часов спустя, когда все уже улеглись и погасили свет, зазвонил телефон. Я тотчас же проснулась — даже во сне мои нервы были напряжены до предела: я не переставала ждать звонка от Гаса. Спотыкаясь, побежала в прихожую к телефону: я знала, что это Гас, больше никому не вздумалось бы звонить в такое время, но была слишком сонной, чтобы радоваться.
Судя по голосу, он был пьян.
— Люси, можно я приеду? — первым делом спросил он.
— Нет, нельзя, — ответила я. — А «здравствуйте» где?
— Но, Люси, я должен тебя увидеть! — страстно воскликнул он.
— А я должна выспаться.
— Люси, Люси, где твой огонь, твоя страсть? Придумала тоже — спать! Спать можно когда угодно. Но не каждый же день нам удается побыть вместе!
Это я знала слишком хорошо.
— Люси, прошу тебя, — продолжал он. — Ты что, сердишься на меня, что ли?
— Да, сержусь, — спокойно сказала я, стараясь не казаться слишком сердитой, чтобы не спугнуть его.
— Но, Люси, послушай, пожалуйста, у меня была уважительная причина, — уверял он.
— Что ж, послушаем.
— Собака съела мою домашнюю работу, будильник не прозвонил, у велосипеда прокололась шина.
Я не нашла в его словах ничего смешного.
— Ох ты, ох ты, — протянул он. — Смотрите, какие мы серьезные, небось опять на меня злишься? Серьезно, Люси, причина была уважительная.
— Так расскажи, будь добр.
— Не по телефону. Лучше я приеду к тебе.
— Ко мне ты не приедешь, пока я не услышу, что у тебя случилось, — отрезала я.
— Ты ужасная женщина, Люси Салливан, — печально возопил он. — Ужасная! Жестокая!
— Так что у тебя там? — осведомилась я.
— Лучше, если я предстану перед тобой во всех трех измерениях сразу и все объясню. Бестелесные голоса сильно проигрывают перед живым общением, — гнул он свою линию. — Люси, ты же знаешь, как я ненавижу телефон.
Да, это я хорошо знала.
— Тогда приезжай завтра. Сейчас уже слишком поздно.
— Поздно! Люси Салливан, когда время значило хоть что-нибудь для нас с тобой? Ты, как я, — свободный дух, не связанный временем. Что с тобой стряслось?
Он секунду помолчал, а потом сдавленным от ужаса голосом произнес:
— Боже мой, Люси… может, ты еще и часы себе купила?
Я рассмеялась. Вот поросенок! Как же мне его напугать, если он меня смешит?
— Приезжай завтра утром, Гас, — распорядилась я, стараясь говорить серьезно. — Тогда и поговорим.
— Жить надо настоящим, — радостно возразил мне он.
— Нет, Гас. Завтра.
— Кто знает, Люси, что несет нам завтрашний день? Завтра все будет иначе, и кто знает, где окажемся мы?
Сказал ли он это просто так или с затаенным смыслом, но я почуяла в его словах угрозу: завтра он может не позвонить мне, я могу никогда больше о нем не услышать, а сейчас, в эту самую минуту, он хочет меня видеть. Он мой, и мне придется вспомнить, что дареному коню в зубы не смотрят, а железо куют, пока горячо, и постичь разницу между синицей в руках и журавлем в небе.
«Ты действительно хочешь иметь с ним дело на таких условиях?» — прозвенел голосок у меня в голове.
«Да». — обреченно признала я.
«Но разве у тебя совсем нет гордости?»
«Нет, нет! Сколько раз можно повторять?!»
— Ладно, Гас, — вздохнула я вслух, делая вид, что сдаюсь на уговоры с большой неохотой. — Приезжай.
— Уже еду, — ответил он.
Это могло значить, что у меня в запасе от пятнадцати минут до четырех месяцев, и надо срочно решить, краситься ли заново или оставаться как есть.
Я знала, как опасно искушать судьбу: если я накрашусь, он точно не приедет. А если не накрашусь, то приедет, но будет настолько шокирован моим внешним видом, что тут же уйдет.
— Что происходит? — прошептал голос у меня над ухом. То была Карен. — Это был Гас?
— Прости, что разбудила, — кивнула я.
— Ты ему сказала, чтобы убирался на хрен?
— Ммм… нет, понимаешь, я ведь еще не все знаю. Он… в общем, он едет сюда, чтобы рассказать, что с ним было.
— Сейчас?! В полтретьего ночи?!
— Жить надо настоящим, — слабо возразила я.
— Проще говоря, он был на вечеринке, ночевать ни к кому не напросился, и ему приспичило трахнуться. Отлично, Люси, ты знаешь себе цену!
— Ты неправильно все понимаешь… — начала я. В животе у меня противно заныло.
— Доброй ночи, Люси, — не слушая меня, вздохнула Карен. — Я пошла спать. — И хвастливо добавила: — С Дэниэлом.
Я понимала, что через пять минут Дэниэл будет в курсе последних событий, потому что Карен рассказывала ему обо мне буквально все, — во всяком случае, все самое тайное и неприглядное. Никакой личной жизни у меня не осталось, и я ненавидела его за то, что он столько знает обо мне да еще имеет наглость меня судить.
Он постоянно торчал у нас в квартире, и у меня уже возникало ощущение, будто мы вместе живем. Почему бы им обоим не отправиться домой к нему и не оставить меня в покое?
«Хоть бы они разругались», — злобно подумала я.
В конце концов я решила обмануть судьбу. Мне надоело уступать. Поэтому я слегка накрасилась, но одеваться не стала.
Не прошло и десяти минут, как в тишине нашей уснувшей квартиры раздалась трель звонка, способная разбудить и мертвого. Затем на несколько секунд воцарился покой, и звонок зазвонил снова, еще громче, и не умолкал, казалось, часа полтора. Приехал Гас.
Я отперла входную дверь и принялась ждать, но он все не шел. Потом снизу гулко донеслись голоса, и, наконец, спотыкаясь на каждой ступеньке, во всей своей красе появился мой милый — невероятно привлекательный, слегка растрепанный и пьяный.
Я пропала — пропала окончательно и безнадежно. Только увидев его, я поняла, как страшно соскучилась.
— Боже мой, Люси, — проворчал он, протискиваясь мимо меня в квартиру, — у этого вашего соседа отвратительный характер. А ошибиться может всякий.
— Гас, что ты натворил? — спросила я.
— Позвонил не в ту дверь, — обиженно буркнул он, направляясь прямо ко мне в спальню.
Эй, эй, минуточку! Не слишком ли он торопится? Нельзя же вот так, за здорово живешь, после трехнедельного отсутствия впорхнуть в дом, рассчитывая тут же забраться в постель?
Но он, очевидно, думал, что можно, потому что уже сидел на кровати и снимал башмаки.
— Гас, — вкрадчиво сказала я, готовясь начать проповедь (ну, все, что положено говорить в таких случаях: как ты смеешь так со мной обращаться, что ты о себе возомнил, за кого ты меня принимаешь, я слишком себя уважаю (вранье), я этого так не оставлю (опять вранье), и так далее, и так далее).
— А я ему говорю, Люси: «Я всего лишь разбудил вас, а вы орете, будто я в Польшу вторгся». Так и сказал, ха-ха, я знал, что это заставит его призадуматься. Он ведь немец?
— Извини, нет. Он из Австрии. »
— А, это одно и то же. Все они здоровенные, белобрысые и все время едят сосиски.
Затем взгляд его блуждающих, воспаленных глаз остановился на мне, словно он увидел меня впервые с тех пор, как ввалился.
— Люси! Милая моя Люси, какая же ты красивая!
Он вскочил, подбежал ко мне, и его запах разбудил во мне такое томление, такую страсть, что я сама удивилась.
— Ммммм, Люси, я так скучал по тебе!
Он потерся носом о мою шею, запустил руку под пижамную куртку, и прикосновение его руки к моей обнаженной коже заставило меня содрогнуться от желания, мирно дремавшего все эти три недели, но я колоссальным усилием воли совладала с собой и отпрянула.
— Люси, детка, — бормотал он, возобновляя свои поползновения, — мы никогда больше не должны расставаться.
Крепко обняв меня за талию одной рукой, другой он начал проворно расстегивать пуговицы моей пижамной куртки. Я сопротивлялась, пытаясь запахнуться, но уже только для очистки совести.
Я ничего не могла с собой поделать: он был слишком сексуальный. Красивый, опасный, бесчестный. И пахло от него так замечательно: Гасом.
— Гас! — возмутилась я, когда он попытался снять с меня пижаму. — Ты не звонил мне три неде…
— Знаю, Люси, прости меня, Люси, — не оставляя попыток раздеть меня, зачастил он, — но, поверь, я ни минуты не хотел, чтобы так вышло. Боже, как ты прекрасна!
— Между прочим, я имею право на объяснение, — сказала я, упираясь изо всех сил, потому что он уже тащил меня в постель.
— Конечно, Люси, конечно, имеешь, — торопливо соглашался он, одновременно пытаясь завалить меня на кровать, — но, может, до утра объяснение подождет?
— Гас, ты даешь мне честное слово, что оправдание у тебя есть и что утром я его услышу?
— Да, — выпалил он, проникновенно глядя мне в глаза и в то же время пытаясь стянуть с меня пижамные штаны. — Утром можешь сказать мне все, что обо мне думаешь. Можешь даже довести меня до слез.
И мы легли.
Я помнила слова Карен, но согласиться с нею не могла. У меня не было ощущения, что меня используют. Мне хотелось, чтобы Гас хотел меня. Это доказывало, что он еще неравнодушен ко мне, что он меня не забыл, что хоть он и шатался три недели невесть где, моей вины в том нет.
Воспитательную акцию я решила отложить до утра, так что без дальнейших колебаний дала волю своим желаниям, и мы с Гасом занялись тем, чего он так добивался. Правда, я успела забыть его манеру кончать, едва начав, так что наша близость завершилась в рекордные сроки. Как и прежде, Гасу хватило пары минут, что высвобождало массу времени для объяснений, но он предпочел уснуть немедленно. А потом, хоть и не сразу, заснула и я.
— Так, а что он сказал? — возбужденно спросила я.
— Что перезвонит через час, а если снова тебя не застанет, то будет звонить каждый час, пока ты не вернешься.
Счастье захлестнуло меня теплой волной. Значит, он не бросил меня, и я ни в чем не провинилась, и никакая Менди не заняла моего места в его сердце.
Тут меня пронзила ужасная мысль.
— Что ты ему сказала?
— Я сказала, что тебя нет.
— И что я пошла на свидание?
— Да.
— Отлично! Пусть поволнуется. Во сколько он должен перезвонить?
Карен выпрямилась и пристально посмотрела на меня.
— А тебе-то что? — спросила она. — Ты ведь не собираешься с ним разговаривать?
— Вообще-то собираюсь, — кротко возразила я, переминаясь с ноги на ногу.
Дэниэл покачал головой, всем своим видом говоря: «Когда же она поумнеет?» — и поджал губы. Подумаешь, чистоплюй! Что он знает о муках нерастраченной или растраченной наполовину любви?
— У тебя совсем нет гордости? — осторожно спросила Карен.
— Совсем, — рассеянно пробормотала я, занятая мыслями, какой тон взять для объяснения с Гасом — дружеский, сердитый, суровый?
— Ладно, пропадаешь — пропадай, — буркнула Карен и повернулась ко мне спиной. — Он должен перезвонить минут через двадцать.
Я ушла к себе. От восторга мне хотелось прыгать до потолка. Двадцать минут, целых двадцать минут — как же их вытерпеть?
Но нет, надо сохранять спокойствие и хладнокровие. Нельзя, чтобы он понял, как я взбудоражена. Я заставила себя дышать медленно и глубоко.
Но губы помимо воли расплывались в улыбке: без пяти десять я буду говорить с Гасом — с Гасом, которого считала навсегда пропавшим! Время ползло страшно медленно.
Когда электронный экран будильника показал 9.55, я приготовилась к старту и стала ждать сигнала.
Я ждала, ждала, ждала…
Гас не звонил.
Конечно, не звонил.
Как я могла хоть на секунду поверить, что он позвонит?
Чтобы не расплакаться, я принялась утешать себя сразу всеми обычными способами.
Во-первых, мои часы могут спешить. Во-вторых, для Раса что пять минут, что час — все едино; скорее всего, сейчас он сидит где-нибудь в пабе, и даже если там есть телефон, то он, должно быть, не работает, а если и работает, то его могла оккупировать какая-нибудь девица из Голуэя, которая уже час передает приветы многочисленной родне в Ирландии.
После одиннадцати я признала свое поражение и легла спать.
«Паршивец, — сердито думала я, — ему дали шанс, а он его профукал. Когда позвонит, я с ним говорить не стану. А если и подойду, то только затем, чтобы сказать, что я с ним не разговариваю».
Через некоторое время в дверь позвонили. Я в ужасе села в постели. Только не это! Он уже здесь, на подступах, а я смыла с лица всю косметику! Господи, ужас какой! Я вскочила с кровати и услышала, как Карен или Дэниэл нажимают кнопку домофона.
— Задержи его, — шепнула я Карен, высовываясь из комнаты в коридор. — Я буду готова через пять минут.
— Кого задержать? — спросила она.
— Гаса, разумеется.
— Гаса? А он где?
— Поднимается по лестнице — ты же только что впустила его.
— Я его не впускала.
— Да нет же, — настаивала я. — Впустила, только что.
Карен вела себя очень странно, но на пьяную похожа не была.
— Не впускала я его, — повторила она, заглядывая мне в лицо. — Люси, с тобой все в порядке?
— Со мной-то да, — сказала я, — а вот гы внушаешь мне беспокойство. Кого ты сейчас впустила в подъезд, если не Гаса?
— Разносчика пиццы.
— Какой еще пиццы?
— Мы с Дэниэлом заказали пиццу на дом, и рассыльный уже здесь.
— Где это — здесь?
— За дверью, — сказала она, открывая входную дверь настежь. Там стоял человек в красной клеенчатой робе и фирменном шлеме, с картонной коробкой в руках.
— Дэниэл, — крикнула Карен, — накрывай на стол!
— Понятно, — прошипела я, залезая обратно под одеяло.
Несколько часов спустя, когда все уже улеглись и погасили свет, зазвонил телефон. Я тотчас же проснулась — даже во сне мои нервы были напряжены до предела: я не переставала ждать звонка от Гаса. Спотыкаясь, побежала в прихожую к телефону: я знала, что это Гас, больше никому не вздумалось бы звонить в такое время, но была слишком сонной, чтобы радоваться.
Судя по голосу, он был пьян.
— Люси, можно я приеду? — первым делом спросил он.
— Нет, нельзя, — ответила я. — А «здравствуйте» где?
— Но, Люси, я должен тебя увидеть! — страстно воскликнул он.
— А я должна выспаться.
— Люси, Люси, где твой огонь, твоя страсть? Придумала тоже — спать! Спать можно когда угодно. Но не каждый же день нам удается побыть вместе!
Это я знала слишком хорошо.
— Люси, прошу тебя, — продолжал он. — Ты что, сердишься на меня, что ли?
— Да, сержусь, — спокойно сказала я, стараясь не казаться слишком сердитой, чтобы не спугнуть его.
— Но, Люси, послушай, пожалуйста, у меня была уважительная причина, — уверял он.
— Что ж, послушаем.
— Собака съела мою домашнюю работу, будильник не прозвонил, у велосипеда прокололась шина.
Я не нашла в его словах ничего смешного.
— Ох ты, ох ты, — протянул он. — Смотрите, какие мы серьезные, небось опять на меня злишься? Серьезно, Люси, причина была уважительная.
— Так расскажи, будь добр.
— Не по телефону. Лучше я приеду к тебе.
— Ко мне ты не приедешь, пока я не услышу, что у тебя случилось, — отрезала я.
— Ты ужасная женщина, Люси Салливан, — печально возопил он. — Ужасная! Жестокая!
— Так что у тебя там? — осведомилась я.
— Лучше, если я предстану перед тобой во всех трех измерениях сразу и все объясню. Бестелесные голоса сильно проигрывают перед живым общением, — гнул он свою линию. — Люси, ты же знаешь, как я ненавижу телефон.
Да, это я хорошо знала.
— Тогда приезжай завтра. Сейчас уже слишком поздно.
— Поздно! Люси Салливан, когда время значило хоть что-нибудь для нас с тобой? Ты, как я, — свободный дух, не связанный временем. Что с тобой стряслось?
Он секунду помолчал, а потом сдавленным от ужаса голосом произнес:
— Боже мой, Люси… может, ты еще и часы себе купила?
Я рассмеялась. Вот поросенок! Как же мне его напугать, если он меня смешит?
— Приезжай завтра утром, Гас, — распорядилась я, стараясь говорить серьезно. — Тогда и поговорим.
— Жить надо настоящим, — радостно возразил мне он.
— Нет, Гас. Завтра.
— Кто знает, Люси, что несет нам завтрашний день? Завтра все будет иначе, и кто знает, где окажемся мы?
Сказал ли он это просто так или с затаенным смыслом, но я почуяла в его словах угрозу: завтра он может не позвонить мне, я могу никогда больше о нем не услышать, а сейчас, в эту самую минуту, он хочет меня видеть. Он мой, и мне придется вспомнить, что дареному коню в зубы не смотрят, а железо куют, пока горячо, и постичь разницу между синицей в руках и журавлем в небе.
«Ты действительно хочешь иметь с ним дело на таких условиях?» — прозвенел голосок у меня в голове.
«Да». — обреченно признала я.
«Но разве у тебя совсем нет гордости?»
«Нет, нет! Сколько раз можно повторять?!»
— Ладно, Гас, — вздохнула я вслух, делая вид, что сдаюсь на уговоры с большой неохотой. — Приезжай.
— Уже еду, — ответил он.
Это могло значить, что у меня в запасе от пятнадцати минут до четырех месяцев, и надо срочно решить, краситься ли заново или оставаться как есть.
Я знала, как опасно искушать судьбу: если я накрашусь, он точно не приедет. А если не накрашусь, то приедет, но будет настолько шокирован моим внешним видом, что тут же уйдет.
— Что происходит? — прошептал голос у меня над ухом. То была Карен. — Это был Гас?
— Прости, что разбудила, — кивнула я.
— Ты ему сказала, чтобы убирался на хрен?
— Ммм… нет, понимаешь, я ведь еще не все знаю. Он… в общем, он едет сюда, чтобы рассказать, что с ним было.
— Сейчас?! В полтретьего ночи?!
— Жить надо настоящим, — слабо возразила я.
— Проще говоря, он был на вечеринке, ночевать ни к кому не напросился, и ему приспичило трахнуться. Отлично, Люси, ты знаешь себе цену!
— Ты неправильно все понимаешь… — начала я. В животе у меня противно заныло.
— Доброй ночи, Люси, — не слушая меня, вздохнула Карен. — Я пошла спать. — И хвастливо добавила: — С Дэниэлом.
Я понимала, что через пять минут Дэниэл будет в курсе последних событий, потому что Карен рассказывала ему обо мне буквально все, — во всяком случае, все самое тайное и неприглядное. Никакой личной жизни у меня не осталось, и я ненавидела его за то, что он столько знает обо мне да еще имеет наглость меня судить.
Он постоянно торчал у нас в квартире, и у меня уже возникало ощущение, будто мы вместе живем. Почему бы им обоим не отправиться домой к нему и не оставить меня в покое?
«Хоть бы они разругались», — злобно подумала я.
В конце концов я решила обмануть судьбу. Мне надоело уступать. Поэтому я слегка накрасилась, но одеваться не стала.
Не прошло и десяти минут, как в тишине нашей уснувшей квартиры раздалась трель звонка, способная разбудить и мертвого. Затем на несколько секунд воцарился покой, и звонок зазвонил снова, еще громче, и не умолкал, казалось, часа полтора. Приехал Гас.
Я отперла входную дверь и принялась ждать, но он все не шел. Потом снизу гулко донеслись голоса, и, наконец, спотыкаясь на каждой ступеньке, во всей своей красе появился мой милый — невероятно привлекательный, слегка растрепанный и пьяный.
Я пропала — пропала окончательно и безнадежно. Только увидев его, я поняла, как страшно соскучилась.
— Боже мой, Люси, — проворчал он, протискиваясь мимо меня в квартиру, — у этого вашего соседа отвратительный характер. А ошибиться может всякий.
— Гас, что ты натворил? — спросила я.
— Позвонил не в ту дверь, — обиженно буркнул он, направляясь прямо ко мне в спальню.
Эй, эй, минуточку! Не слишком ли он торопится? Нельзя же вот так, за здорово живешь, после трехнедельного отсутствия впорхнуть в дом, рассчитывая тут же забраться в постель?
Но он, очевидно, думал, что можно, потому что уже сидел на кровати и снимал башмаки.
— Гас, — вкрадчиво сказала я, готовясь начать проповедь (ну, все, что положено говорить в таких случаях: как ты смеешь так со мной обращаться, что ты о себе возомнил, за кого ты меня принимаешь, я слишком себя уважаю (вранье), я этого так не оставлю (опять вранье), и так далее, и так далее).
— А я ему говорю, Люси: «Я всего лишь разбудил вас, а вы орете, будто я в Польшу вторгся». Так и сказал, ха-ха, я знал, что это заставит его призадуматься. Он ведь немец?
— Извини, нет. Он из Австрии. »
— А, это одно и то же. Все они здоровенные, белобрысые и все время едят сосиски.
Затем взгляд его блуждающих, воспаленных глаз остановился на мне, словно он увидел меня впервые с тех пор, как ввалился.
— Люси! Милая моя Люси, какая же ты красивая!
Он вскочил, подбежал ко мне, и его запах разбудил во мне такое томление, такую страсть, что я сама удивилась.
— Ммммм, Люси, я так скучал по тебе!
Он потерся носом о мою шею, запустил руку под пижамную куртку, и прикосновение его руки к моей обнаженной коже заставило меня содрогнуться от желания, мирно дремавшего все эти три недели, но я колоссальным усилием воли совладала с собой и отпрянула.
— Люси, детка, — бормотал он, возобновляя свои поползновения, — мы никогда больше не должны расставаться.
Крепко обняв меня за талию одной рукой, другой он начал проворно расстегивать пуговицы моей пижамной куртки. Я сопротивлялась, пытаясь запахнуться, но уже только для очистки совести.
Я ничего не могла с собой поделать: он был слишком сексуальный. Красивый, опасный, бесчестный. И пахло от него так замечательно: Гасом.
— Гас! — возмутилась я, когда он попытался снять с меня пижаму. — Ты не звонил мне три неде…
— Знаю, Люси, прости меня, Люси, — не оставляя попыток раздеть меня, зачастил он, — но, поверь, я ни минуты не хотел, чтобы так вышло. Боже, как ты прекрасна!
— Между прочим, я имею право на объяснение, — сказала я, упираясь изо всех сил, потому что он уже тащил меня в постель.
— Конечно, Люси, конечно, имеешь, — торопливо соглашался он, одновременно пытаясь завалить меня на кровать, — но, может, до утра объяснение подождет?
— Гас, ты даешь мне честное слово, что оправдание у тебя есть и что утром я его услышу?
— Да, — выпалил он, проникновенно глядя мне в глаза и в то же время пытаясь стянуть с меня пижамные штаны. — Утром можешь сказать мне все, что обо мне думаешь. Можешь даже довести меня до слез.
И мы легли.
Я помнила слова Карен, но согласиться с нею не могла. У меня не было ощущения, что меня используют. Мне хотелось, чтобы Гас хотел меня. Это доказывало, что он еще неравнодушен ко мне, что он меня не забыл, что хоть он и шатался три недели невесть где, моей вины в том нет.
Воспитательную акцию я решила отложить до утра, так что без дальнейших колебаний дала волю своим желаниям, и мы с Гасом занялись тем, чего он так добивался. Правда, я успела забыть его манеру кончать, едва начав, так что наша близость завершилась в рекордные сроки. Как и прежде, Гасу хватило пары минут, что высвобождало массу времени для объяснений, но он предпочел уснуть немедленно. А потом, хоть и не сразу, заснула и я.
48
Наутро Гас был ничуть не более расположен выслушивать мои увещевания, чем накануне.
Принимая во внимание степень его опьянения минувшей ночью, он был на удивление полон сил. По идее, сейчас ему, как всякому нормальному человеку, полагалось валяться навзничь, жалобно просить воды, клясться никогда больше не пить, а он вместо этого легко проснулся с восходом солнца и с аппетитом грыз печенье. Когда принесли почту, выскочил за ней в прихожую, а потом, громко шурша, принялся вскрывать конверты, предназначавшиеся мне, и сообщать мне, что там.
— Молодец, Люси, умница, — явно гордясь мною, заметил он. — Рад видеть, что ты должна этим скрягам из «Визы» такую кучу денег. Теперь остается только сменить адрес, а им ни гугу.
Я лежала в постели и вяло мечтала, чтобы он затих. Или, по крайней мере, перестал напоминать мне, как много я должна.
— А что там у тебя с «Рассел и Бромли»? — спросил он. — Опять те же проблемы?
— Да.
Если быть точной, у них я купила в кредит черные замшевые ботфорты и очень сексуальные босоножки из змеиной кожи. Но сейчас речь о другом.
— Послушай, Гас! — начала я, стараясь привлечь его внимание решительным тоном. — Мы должны…
— Люси, а это как? — Он помахал передо мной конвертом. — По-моему, там банковское извещение Карен. Интересно, да? Может, заглянем?
Боже, какое искушение! Мы с Шарлоттой подозревали, что Карен сорит деньгами, как миллионерша, и мне ужасно хотелось хоть одним глазком заглянуть в ее счета.
Но дело прежде всего.
— Оставь в покое почту Карен, Гас, — снова завела я. — Вчера ночью ты сказал, что у тебя есть уважительная причина и что…
— Люси, можно я приму душ? — перебил он. — Боюсь, я несколько несвеж.
Он поднял руку, сунул нос себе под мышку и брезгливо поморщился.
— Ффуу! Я воняю, следовательно, я существую.
А по-моему, он пах замечательно.
— Душ принять успеешь и потом. Дай мне этот конверт.
— Но можно отпарить над чайником, и она даже не догадается…
Мне стало очевидно, что, несмотря на все свои вчерашние пылкие обещания, он не намерен ничего мне объяснять.
А я была так счастлива его возвращением, что не хотела отпугивать его, вынуждая к извинениям и объяснениям.
Но в то же время он должен понять, что плохое обращение со мной ему с рук не сойдет.
Разумеется, он уже плохо обошелся со мною, и это уже сошло ему с рук, но мне надо было, по крайней мере, выразить ему свое недовольство, повести себя так, будто я себя уважаю, в надежде на то, что, хотя саму себя не обманешь, удастся обмануть его.
Надо попытаться вовлечь его в серьезный разговор, причем сделать это так тонко и незаметно, чтобы он толком не понял, что происходит.
Он не пойдет мне навстречу, если я сразу же осыплю его градом упреков.
Придется мне быть очень, очень мягкой внешне, но ни на йоту не отступать от намеченного плана.
Я обернулась к Гасу, который, растянувшись на кровати, читал уведомление из моего банка об отчислениях в пенсионный фонд, и сказала:
— Гас, я хотела бы с тобой поговорить.
Я очень старалась придать своему тону приятную твердость или, если не получится, хотя бы твердую приятность.
Однако с твердостью я, видимо, переборщила, потому что он только фыркнул: «Фу-ты, ну-ты» и сделал соответствующее лицо. Затем вскочил с кровати и, съежившись, забился в щель между шкафом и стеной.
— Боюуусь!
— Перестань, Гас, бояться нечего.
— Я не боюсь. Я боюуусь!
— Ладно, ладно. Все равно нечего.
Но он решительно не желал принимать меня всерьез. То и дело из-за шкафа высовывалась его лохматая, кудрявая голова, я ловила на себе озорной взгляд зеленых глаз, потом он опять прятался, и из угла доносилось бормотание:
— Прячусь, замуровываюсь, исчезаю! Ой, пропал я! Ой, сейчас она из меня котлету сделает!
Затем начал напевать песенку о том, что когда он боится, то надо напиться и сделать вид, что он очень храбрится, тогда никому не дано усомниться, что он не боится, а он БОИТСЯ!
— Гас, вылезай, пожалуйста, бояться совершенно нечего.
Я сделала попытку рассмеяться, чтобы показать ему, как благодушно настроена, но сохранять спокойствие было тяжко. Так и хотелось на него наорать.
— Вылезай, Гас, я не кусаюсь, ты же знаешь.
— Единственное, чего мне следует бояться, это сам страх, так? — спросил голос из-за шкафа.
— Так, — кивнула я.
— Но, Люси, проблема в том, — продолжал голос, — что я действительно ужасно боюсь страха.
— Ладно, хватит, остановись. Со мной тебе бояться нечего.
Он с плутоватым видом выглянул из своего убежища.
— А ты не будешь на меня кричать?
— Нет, — вынуждена была согласиться я, — кричать не буду. Но я очень хочу знать, где ты пропадал эти три недели.
— Неужели так долго? — удивился он.
— Перестань, Гас! В последний раз мы с тобой говорили вечером во вторник перед вечеринкой, которую затеяла Карен. Что ты делал с тех пор?
— Много чего, — туманно ответил он.
— Ты понимаешь, что нельзя просто так взять и исчезнуть на три недели?
Я сказала это очень нежно, чтобы он не разозлился и не послал меня подальше, присовокупив, что может исчезать на сколь угодно долгий срок и это вообще не мое дело.
— Ну ладно, — вздохнул он. Я нетерпеливо подалась к нему, надеясь услышать повесть о природных катаклизмах и происках злого рока, что автоматически снимало и с меня, и с Гаса всякую ответственность за трехнедельную разлуку.
— Ко мне приехал мой брат с Изумрудного острова[11], и мы хорошо посидели.
— Целых три недели? — изумленно спросила я, тут же осудив себя за то, что так упираю на эти «три недели». Подобная точность здесь неуместна: не хочу же я, чтобы он подумал, что я считала дни с момента его исчезновения, хотя, если честно, именно этим я и занималась.
— Да, три недели, — с искренним удивлением ответил он. — А что тут такого?
— Что тут такого? — насмешливо повторила я.
— Мне случалось уходить в зигзаг и больше, чем на три недели, — продолжал недоумевать он.
— Ты хочешь сказать, что три недели пил без продыху?
Внезапно я услышала себя со стороны и ужаснулась: насколько я похожа на собственную мать. Все как у нее: тон, обвинения, даже слова те же.
— Ох, прости меня, моя маленькая, — сказал Гас. — Все было не так плохо, как тебе кажется. О вечеринке у Карен я просто забыл, а когда вспомнил, то слишком боялся тебе позвонить, потому что знал, что ты обиделась.
— Но почему было не позвонить на следующий день? — спросила я, морщась от боли при одной мысли о тех муках ожидания, что я вытерпела.
— Потому что я все еще дергался из-за того, что пропустил вечеринку и рассердил тебя, а Стиви мне и говорит: «Есть только один способ привести тебя в порядок, малыш, и это…»
— …хорошая выпивка, наверно, — закончила я.
— Точно! А назавтра…
— …тебе было так стыдно, что не позвонил мне вчера, что пришлось снова пойти напиться, чтобы совесть не мучила…
— Нет, — с удивленным видом возразил он. — Назавтра в Кентиш-таун была большая вечеринка. Начиналась она в одиннадцать утра, и мы туда пошли, и как же мы там набрались, Люси! Просто в доску! Ты, наверно, никогда таких пьяных не видела. Я едва мог вспомнить, как меня зовут.
— Это не оправдание! — воскликнула я, но тут же осеклась, потому что снова услышала мамин голос. — Ты же знаешь, я не против, чтобы ты выпивал, — стараясь быть спокойной, пояснила я. — Но нельзя просто исчезнуть, а потом вернуться и вести себя так, будто ничего не случилось.
— Прости! — вскричал он. — Прости, прости, прости!
Я собралась с силами и задала свой самый ужасный вопрос:
— Гас, кто такая Менди?
И пристально посмотрела на него, чтобы сделать правильные выводы из его реакции.
Мне показалось или он действительно встревожился?
Может, и показалось. В конце концов, челюсть у него не отвисла, он не закрыл лицо руками и не зарыдал: «Я знал, что этот день настанет».
Он всего лишь надулся и обиженно буркнул:
— Никто.
— Она не может быть никем. Кто-нибудь да есть, — напряженно улыбнулась я, чтобы дать ему понять, что ни в чем его не обвиняю, а интересуюсь чисто по-дружески.
— Никто, просто знакомая.
— Гас, — с забившимся сердцем сказала я, — тебе незачем мне врать.
— Я не вру, — оскорбился он.
— Я и не говорю, что врешь. Но если ты встречаешься с кем-то еще, я хотела бы об этом знать.
Я не сказала: если ты встречаешься с кем-то еще, иди ты на хрен, хотя сказать следовало именно это. Но я не хотела впадать в смертный грех неравнодушия. Народная мудрость гласит, что женщины отчаянно стремятся поймать мужчин в свои сети, а мужчины больше всего на свете боятся быть пойманными, так что лучший способ поймать их — сделать вид, будто ловить не хочешь. Впрочем, лично я страдала от последствий подобного поведения чаще, чем хотелось бы вспоминать. Я честно говорила: «Ты не моя собственность. Но если ты встречаешься с кем-то еще, я хотела бы знать». Затем на вечеринке видела своего так называемого друга в объятиях другой женщины и едва удерживалась, чтобы не выплеснуть на них содержимое моего стакана. А друг удивленно пожимал плечами: «Но ты ведь сама сказала, что не возражаешь».
— Люси, я не встречаюсь с другими девушками, — сказал Гас. Желание защищать свою независимость у него прошло, и взгляд был искренний и открытый.
Похоже, ему действительно не хотелось причинять мне боль. Рискуя показаться неблагодарной, я решила не отступать.
— Гас, а раньше, ну, когда мы с тобой… начали встречаться, ты ни с кем не встречался?
С минуту он недоуменно смотрел на меня, пытаясь перевести мой вопрос в понятные для себя слова, но потом до него дошло.
— Встречался ли я одновременно с двумя? — ужаснулся он. — Нет, нет!
Очень возможно, что он сказал правду. Скорее всего, так оно и было, потому что Гас с его безалаберностью и полным отсутствием самодисциплины вряд ли смог бы жить двойной жизнью. Хорошо еще, что он не забывал дышать, просыпаясь поутру.
— Как ты смеешь? — возмутился он. — Ты за кого меня держишь?
Сочетание его пламенных уверений и моего отчаянного желания поверить ему уже значило, что я верю. От облегчения и счастья у меня слегка закружилась голова.
А потом он поцеловал меня, и голова закружилась сильнее.
— Люси, — сказал он, — я никогда бы не смог сделать тебе больно.
И я поверила! Придираться к словам и вспоминать, что он уже сделал мне больно, было бы глупо. Важно то, что он этого не хотел.
— Теперь я могу пойти помыться? — кротко спросил Гас.
Он ушел принимать душ, а я сидела и думала о маме. Меня очень напугало то, что в какой-то момент я стала похожа на нее, и я дала себе честное слово постараться быть еще терпимее и либеральнее.
Принимая во внимание степень его опьянения минувшей ночью, он был на удивление полон сил. По идее, сейчас ему, как всякому нормальному человеку, полагалось валяться навзничь, жалобно просить воды, клясться никогда больше не пить, а он вместо этого легко проснулся с восходом солнца и с аппетитом грыз печенье. Когда принесли почту, выскочил за ней в прихожую, а потом, громко шурша, принялся вскрывать конверты, предназначавшиеся мне, и сообщать мне, что там.
— Молодец, Люси, умница, — явно гордясь мною, заметил он. — Рад видеть, что ты должна этим скрягам из «Визы» такую кучу денег. Теперь остается только сменить адрес, а им ни гугу.
Я лежала в постели и вяло мечтала, чтобы он затих. Или, по крайней мере, перестал напоминать мне, как много я должна.
— А что там у тебя с «Рассел и Бромли»? — спросил он. — Опять те же проблемы?
— Да.
Если быть точной, у них я купила в кредит черные замшевые ботфорты и очень сексуальные босоножки из змеиной кожи. Но сейчас речь о другом.
— Послушай, Гас! — начала я, стараясь привлечь его внимание решительным тоном. — Мы должны…
— Люси, а это как? — Он помахал передо мной конвертом. — По-моему, там банковское извещение Карен. Интересно, да? Может, заглянем?
Боже, какое искушение! Мы с Шарлоттой подозревали, что Карен сорит деньгами, как миллионерша, и мне ужасно хотелось хоть одним глазком заглянуть в ее счета.
Но дело прежде всего.
— Оставь в покое почту Карен, Гас, — снова завела я. — Вчера ночью ты сказал, что у тебя есть уважительная причина и что…
— Люси, можно я приму душ? — перебил он. — Боюсь, я несколько несвеж.
Он поднял руку, сунул нос себе под мышку и брезгливо поморщился.
— Ффуу! Я воняю, следовательно, я существую.
А по-моему, он пах замечательно.
— Душ принять успеешь и потом. Дай мне этот конверт.
— Но можно отпарить над чайником, и она даже не догадается…
Мне стало очевидно, что, несмотря на все свои вчерашние пылкие обещания, он не намерен ничего мне объяснять.
А я была так счастлива его возвращением, что не хотела отпугивать его, вынуждая к извинениям и объяснениям.
Но в то же время он должен понять, что плохое обращение со мной ему с рук не сойдет.
Разумеется, он уже плохо обошелся со мною, и это уже сошло ему с рук, но мне надо было, по крайней мере, выразить ему свое недовольство, повести себя так, будто я себя уважаю, в надежде на то, что, хотя саму себя не обманешь, удастся обмануть его.
Надо попытаться вовлечь его в серьезный разговор, причем сделать это так тонко и незаметно, чтобы он толком не понял, что происходит.
Он не пойдет мне навстречу, если я сразу же осыплю его градом упреков.
Придется мне быть очень, очень мягкой внешне, но ни на йоту не отступать от намеченного плана.
Я обернулась к Гасу, который, растянувшись на кровати, читал уведомление из моего банка об отчислениях в пенсионный фонд, и сказала:
— Гас, я хотела бы с тобой поговорить.
Я очень старалась придать своему тону приятную твердость или, если не получится, хотя бы твердую приятность.
Однако с твердостью я, видимо, переборщила, потому что он только фыркнул: «Фу-ты, ну-ты» и сделал соответствующее лицо. Затем вскочил с кровати и, съежившись, забился в щель между шкафом и стеной.
— Боюуусь!
— Перестань, Гас, бояться нечего.
— Я не боюсь. Я боюуусь!
— Ладно, ладно. Все равно нечего.
Но он решительно не желал принимать меня всерьез. То и дело из-за шкафа высовывалась его лохматая, кудрявая голова, я ловила на себе озорной взгляд зеленых глаз, потом он опять прятался, и из угла доносилось бормотание:
— Прячусь, замуровываюсь, исчезаю! Ой, пропал я! Ой, сейчас она из меня котлету сделает!
Затем начал напевать песенку о том, что когда он боится, то надо напиться и сделать вид, что он очень храбрится, тогда никому не дано усомниться, что он не боится, а он БОИТСЯ!
— Гас, вылезай, пожалуйста, бояться совершенно нечего.
Я сделала попытку рассмеяться, чтобы показать ему, как благодушно настроена, но сохранять спокойствие было тяжко. Так и хотелось на него наорать.
— Вылезай, Гас, я не кусаюсь, ты же знаешь.
— Единственное, чего мне следует бояться, это сам страх, так? — спросил голос из-за шкафа.
— Так, — кивнула я.
— Но, Люси, проблема в том, — продолжал голос, — что я действительно ужасно боюсь страха.
— Ладно, хватит, остановись. Со мной тебе бояться нечего.
Он с плутоватым видом выглянул из своего убежища.
— А ты не будешь на меня кричать?
— Нет, — вынуждена была согласиться я, — кричать не буду. Но я очень хочу знать, где ты пропадал эти три недели.
— Неужели так долго? — удивился он.
— Перестань, Гас! В последний раз мы с тобой говорили вечером во вторник перед вечеринкой, которую затеяла Карен. Что ты делал с тех пор?
— Много чего, — туманно ответил он.
— Ты понимаешь, что нельзя просто так взять и исчезнуть на три недели?
Я сказала это очень нежно, чтобы он не разозлился и не послал меня подальше, присовокупив, что может исчезать на сколь угодно долгий срок и это вообще не мое дело.
— Ну ладно, — вздохнул он. Я нетерпеливо подалась к нему, надеясь услышать повесть о природных катаклизмах и происках злого рока, что автоматически снимало и с меня, и с Гаса всякую ответственность за трехнедельную разлуку.
— Ко мне приехал мой брат с Изумрудного острова[11], и мы хорошо посидели.
— Целых три недели? — изумленно спросила я, тут же осудив себя за то, что так упираю на эти «три недели». Подобная точность здесь неуместна: не хочу же я, чтобы он подумал, что я считала дни с момента его исчезновения, хотя, если честно, именно этим я и занималась.
— Да, три недели, — с искренним удивлением ответил он. — А что тут такого?
— Что тут такого? — насмешливо повторила я.
— Мне случалось уходить в зигзаг и больше, чем на три недели, — продолжал недоумевать он.
— Ты хочешь сказать, что три недели пил без продыху?
Внезапно я услышала себя со стороны и ужаснулась: насколько я похожа на собственную мать. Все как у нее: тон, обвинения, даже слова те же.
— Ох, прости меня, моя маленькая, — сказал Гас. — Все было не так плохо, как тебе кажется. О вечеринке у Карен я просто забыл, а когда вспомнил, то слишком боялся тебе позвонить, потому что знал, что ты обиделась.
— Но почему было не позвонить на следующий день? — спросила я, морщась от боли при одной мысли о тех муках ожидания, что я вытерпела.
— Потому что я все еще дергался из-за того, что пропустил вечеринку и рассердил тебя, а Стиви мне и говорит: «Есть только один способ привести тебя в порядок, малыш, и это…»
— …хорошая выпивка, наверно, — закончила я.
— Точно! А назавтра…
— …тебе было так стыдно, что не позвонил мне вчера, что пришлось снова пойти напиться, чтобы совесть не мучила…
— Нет, — с удивленным видом возразил он. — Назавтра в Кентиш-таун была большая вечеринка. Начиналась она в одиннадцать утра, и мы туда пошли, и как же мы там набрались, Люси! Просто в доску! Ты, наверно, никогда таких пьяных не видела. Я едва мог вспомнить, как меня зовут.
— Это не оправдание! — воскликнула я, но тут же осеклась, потому что снова услышала мамин голос. — Ты же знаешь, я не против, чтобы ты выпивал, — стараясь быть спокойной, пояснила я. — Но нельзя просто исчезнуть, а потом вернуться и вести себя так, будто ничего не случилось.
— Прости! — вскричал он. — Прости, прости, прости!
Я собралась с силами и задала свой самый ужасный вопрос:
— Гас, кто такая Менди?
И пристально посмотрела на него, чтобы сделать правильные выводы из его реакции.
Мне показалось или он действительно встревожился?
Может, и показалось. В конце концов, челюсть у него не отвисла, он не закрыл лицо руками и не зарыдал: «Я знал, что этот день настанет».
Он всего лишь надулся и обиженно буркнул:
— Никто.
— Она не может быть никем. Кто-нибудь да есть, — напряженно улыбнулась я, чтобы дать ему понять, что ни в чем его не обвиняю, а интересуюсь чисто по-дружески.
— Никто, просто знакомая.
— Гас, — с забившимся сердцем сказала я, — тебе незачем мне врать.
— Я не вру, — оскорбился он.
— Я и не говорю, что врешь. Но если ты встречаешься с кем-то еще, я хотела бы об этом знать.
Я не сказала: если ты встречаешься с кем-то еще, иди ты на хрен, хотя сказать следовало именно это. Но я не хотела впадать в смертный грех неравнодушия. Народная мудрость гласит, что женщины отчаянно стремятся поймать мужчин в свои сети, а мужчины больше всего на свете боятся быть пойманными, так что лучший способ поймать их — сделать вид, будто ловить не хочешь. Впрочем, лично я страдала от последствий подобного поведения чаще, чем хотелось бы вспоминать. Я честно говорила: «Ты не моя собственность. Но если ты встречаешься с кем-то еще, я хотела бы знать». Затем на вечеринке видела своего так называемого друга в объятиях другой женщины и едва удерживалась, чтобы не выплеснуть на них содержимое моего стакана. А друг удивленно пожимал плечами: «Но ты ведь сама сказала, что не возражаешь».
— Люси, я не встречаюсь с другими девушками, — сказал Гас. Желание защищать свою независимость у него прошло, и взгляд был искренний и открытый.
Похоже, ему действительно не хотелось причинять мне боль. Рискуя показаться неблагодарной, я решила не отступать.
— Гас, а раньше, ну, когда мы с тобой… начали встречаться, ты ни с кем не встречался?
С минуту он недоуменно смотрел на меня, пытаясь перевести мой вопрос в понятные для себя слова, но потом до него дошло.
— Встречался ли я одновременно с двумя? — ужаснулся он. — Нет, нет!
Очень возможно, что он сказал правду. Скорее всего, так оно и было, потому что Гас с его безалаберностью и полным отсутствием самодисциплины вряд ли смог бы жить двойной жизнью. Хорошо еще, что он не забывал дышать, просыпаясь поутру.
— Как ты смеешь? — возмутился он. — Ты за кого меня держишь?
Сочетание его пламенных уверений и моего отчаянного желания поверить ему уже значило, что я верю. От облегчения и счастья у меня слегка закружилась голова.
А потом он поцеловал меня, и голова закружилась сильнее.
— Люси, — сказал он, — я никогда бы не смог сделать тебе больно.
И я поверила! Придираться к словам и вспоминать, что он уже сделал мне больно, было бы глупо. Важно то, что он этого не хотел.
— Теперь я могу пойти помыться? — кротко спросил Гас.
Он ушел принимать душ, а я сидела и думала о маме. Меня очень напугало то, что в какой-то момент я стала похожа на нее, и я дала себе честное слово постараться быть еще терпимее и либеральнее.