Кайз Мэриан. Не учите меня жить!

   — Здесь очень мило, — улыбнулась я Дэниэлу.
   Затем мы с Дмитрием еще немного покружили вокруг моего стула, который не желал отодвигаться. Пришлось предпринять обманный маневр, оставить его в покое, а потом снова дружно налечь и потянуть на себя.
   — Не принесете ли вы нам что-нибудь выпить? — спросил Дэниэл, когда наконец мы оба разместились друг напротив друга за огромным круглым столом.
   Дмитрий вздохнул, тем самым давая нам понять, что он ожидал услышать нечто подобное, что просьба наша ни с чем несообразна, но он — человек незлобивый и работящий и постарается нам угодить.
   — Я позову Григория, он принесет карту вин, — промолвил он и чинно отбыл.
   — Но… — воззвал к его удаляющейся спине Дэниэл. — Ну вот, — сказал он, — я только хотел попросить, чтобы нам принесли по рюмке водки, а теперь придется исполнить весь этот винный ритуал до конца.
   Тем временем появился Григорий и, грустно улыбаясь, предъявил нам длиннейший перечень напитков, где значились водки всех мыслимых и немыслимых сортов.
   Не буду лукавить: это мне очень понравилось. Я почти была рада, что оказалась здесь.
   — Так, — приходя в приятное волнение, протянула я, — что скажешь о клубничной? Или, может, манго? Или лучше… нет, нет, погоди… черносмородиновой?
   — Выбирай, что душе угодно, — отозвался издалека Дэниэл. — И мне тоже закажи.
   — В таком случае, — сказала я, — давай-ка для начала попробуем лимонную, а потом, может быть, закажем что-нибудь другое.
   Когда я была моложе, меня просто завораживали страницы меню с длинным перечнем напитков. Мне хотелось попробовать все, пройти по всему меню в алфавитном порядке, ни разу не заказав одно и то же дважды, но я слишком боялась упиться до бесчувствия, чтобы осуществить свое желание. Наверное, то, что я предлагала проделать с разными сортами водки, было взрослым вариантом моей девичьей мечты. Я по-прежнему боялась опьянеть, но почему-то чувствовала, что сегодня вечером как-нибудь с этим справлюсь.
   — Значит, лимонную, — кивнул Дэниэл.
   Как только Григорий ушел, он через стол прошипел мне:
   — Иди сюда. Ты слишком далеко.
   — Нет, — занервничала я, — Дмитрий сказал, чтобы я села здесь.
   — И что? Ты ведь не в школе.
   — Но я не хочу его сердить…
   — Люси! Не будь такой трусихой. Двигайся ко мне.
   — Нет!
   — Ладно, тогда я сам к тебе подсяду.
   Он встал, передвинул свой стул на несколько метров вокруг стола и сел мне чуть ли не на колени.
   Две молодые очень шикарные пары за соседним столом, казалось, были шокированы, и я бросила на них сокрушенный взгляд: мол, бедная я, посмотрите, с каким чудовищем мне приходится делить столик, сама-то я девушка утонченная и ничего подобного себе не позволяю. Но Дэниэл был явно доволен содеянным.
   — То-то же! — улыбнулся он. — Так намного лучше. Теперь я тебя по крайней мере вижу.
   И начал перетаскивать ближе ко мне все свои бокалы, ножи, вилки и салфетку.
   — Дэниэл, прошу тебя, — в отчаянии взмолилась я, — люди смотрят.
   — Где? — озираясь, спросил он. — Ах да, вижу.
   — Так веди себя прилично! — загремела я, кипя праведным гневом. Но он уже не слушал, потому что встретился глазами с одной из двух дам за соседним столиком — той, что покрасивее, и начал свои обычные фокусы. Он смотрел на нее, она краснела и смущенно отводила взгляд. Тогда он отворачивался, а она украдкой взглядывала на него, он снова смотрел на нее, ловил ее на месте преступления и дарил чарующей улыбкой. Она улыбалась в ответ… Тут я незаметно ущипнула его за руку.
   — Слушай ты, нахал, я ведь даже не хотела идти с тобой сюда!
   — Извини, Люси, извини, тысяча извинений.
   — Прекрати, слышишь? Я не собираюсь весь вечер терпеть, что ты перемигиваешься с кем-то через мое плечо.
   — Ты права, извини.
   Голос у него был виноватый, лицо — отнюдь.
   — Это ведь ты захотел, чтобы я пошла с тобой, так что вспомни, черт возьми, о правилах хорошего тона и развлекай меня. Хочешь флиртовать неизвестно с кем, зачем приглашал? И убери эту дурацкую улыбочку, — продолжала я. — Меня на такое не купишь.
   Григорий принес на подносе две внушительные стопки, наполненные ярко-желтой жидкостью. Выглядела она так, будто доставлена прямиком из Чернобыля, но я решила, что говорить об этом вслух будет бестактностью.
   — Боже, — с сомнением протянул Дэниэл, разглядывая на свет содержимое своей стопки, — вид у нее какой-то радиоактивный.
   — Заткнись, — сказала я. — С днем рождения!
   Мы чокнулись и залпом выпили.
   Внутри у меня немедленно защекотало, из желудка волнами начало расходиться по телу приятное тепло.
   — Ой, батюшки, — хихикнула я.
   — Что?
   — Она определенно радиоактивная. Но очень вкусная.
   — Закажем еще?
   — Да, пожалуй. Где Григорий?
   Григорий уже пробирался к нам между столиками. Дэниэл махнул ему и, когда Григорий подошел, сказал:
   — Мы бы хотели повторить, если можно.
   — Только, пожалуйста, на этот раз розовую, — попросила я.
   — Клубничную? — уточнил Григорий.
   — Если она розовая, то клубничную.
   — И еще, по-моему, нам пора подумать, что мы будем есть, — вставил Дэниэл.
   — Отлично, — сказала я, раскрывая меню. Тем временем принесли розовую водку, и она оказалась так хороша, что мы решили повторить.
   — Они такие маленькие, — в свое оправдание заметила я. На столе возникли две новые стопки — на сей раз с черносмородиновой водкой, — и мы выпили.
   — Хорошо пьется, только быстро, да?
   — Еще? — угадал мою мысль Дэниэл. — А поесть?
   — Наверное, надо бы. Ага, вот и Дмитрий. Дмитрий, мы с нетерпением ждем вашу сырую репу, — жизнерадостно прощебетала я, с ужасом осознавая, что мне уже хорошо.
   — Люси, мне надо тебе кое-что сказать, — вдруг став серьезным, обратился ко мне Дэниэл.
   — Давай, валяй, — усмехнулась я. — Мне на минуточку показалось, что у меня улучшается настроение, но, наверно, лучше сразу положить этому конец.
   — Извини, не надо было мне ничего говорить. Забудь.
   — Ну как я могу забыть то, чего не было. Теперь давай выкладывай.
   — Хорошо, хорошо, но предупреждаю: тебе не понравится.
   — Говори.
   — Это касается Рут.
   — Так-так-так, и что же с ней произошло?
   — Я с ней порвал, понимаешь, а не она со мной.
   Вон оно что, подумала я, слегка обалдев. Потом вспомнила, что моя задача — держать Дэниэла в строгости, чтоб знал свое место.
   — Ах ты, мерзавец! Как же ты мог?
   — Но, Люси, мне с ней стало скучно. Ты не представляешь, до чего с ней скучно. Просто кошмар!
   — У нее же большая грудь.
   — И что с того?
   — А значит, подержался и до свидания, так, что ли? — еле дыша от смеха, выдавила я. То был один из редких случаев, когда я сама казалась себе очень забавной.
   — Точно, — ответил Дэниэл и тоже рассмеялся. — Так все и было.
   — И теперь ты у нас безрутный, — продолжала я, по-прежнему упиваясь собственным остроумием. — Она плакала из-за тебя?
   — Нет, она мужественно перенесла разрыв.
   — Все равно ты скотина.
   Дэниэл как будто расстроился, и даже вроде бы глаза у него увлажнились. Водка сделала нас обоих чувствительнее.
   — Я уже жалею, что сказал тебе, — обиженно прогудел он. — Я знал, что тебе не понравится.
   — Может, и не понравится, но мне придется с этим смириться.
   Я улыбнулась ему. И что у него там с Рут, мне вдруг стало совершенно наплевать. Сейчас все это не значило ровным счетом ничего.
   — Дэниэл, я так странно себя чувствую — мне вроде бы грустно, ну, как обычно, но при этом я счастлива. Счастлива, хотя мне и грустно.
   — Знаю, — нетерпеливо подхватил он. — Со мной происходит то же самое. Только я думаю, что счастлив, как обычно, но при этом мне немного грустно.
   — Русские, наверно, все время так себя чувствуют, — хихикнула я. У меня сильно кружилась голова, и я знала, что говорю глупости. Но эти глупости казались мне откровением. — Как думаешь, они потому пьют столько водки, что они философы и несчастны, или они философы и несчастны, потому что пьют столько водки?
   — Это трудный вопрос, Люси. Так вот сразу на него не ответишь.
   — Да, Дэниэл, это один из тысячи трудных вопросов.
   — Люси, — проговорил он уже серьезно, — а вот еще один трудный вопрос: почему мне никогда не попадались нормальные женщины?
   — Не знаю, Дэниэл. А почему мне ни разу не попадались нормальные мужчины?
   — Не знаю, Люси. Неужели я всегда буду один?
   — Кто знает, Дэниэл. А я неужели всегда буду одна?
   — Как знать, Люси.
   Мы помолчали, улыбаясь друг другу, соединившись на миг в этой горьковато-сладостной меланхолии. Мы ею просто наслаждались, мы млели и даже не заметили, как нам принесли еду.
   — Но, Дэн, главное, что мы остаемся людьми. Мы ощущаем боль, мы страдаем. Жизнь есть боль. Мы еще выпьем водки?
   — Какого цвета?
   — Синего, я думаю.
   Дэниэл качнулся на стуле и попытался схватить официанта за полу.
   — Дама желает повторить, — крикнул он, размахивая рюмкой. — Еще две… нет, не ей одной две… а может, и ей одной. Ты хочешь, Люси?
   — То же самое, сэр? — спросил Григорий. По крайней мере, мне показалось, что это был Григорий. Я меланхолически улыбнулась ему, и он тепло улыбнулся мне в ответ.
   — Точно то же самое, — кивнул Дэниэл. — Только две стопки. Нет, лучше пусть будет четыре. И еще… ах, да, — крикнул он вдогонку официанту, — они должны быть синими. Да, так о чем мы? — с нежной улыбкой обернулся он ко мне.
   Я была так рада, что пришла, Дэниэл так мне нравился!
   — Мы говорили об экзистенциальной боли, кажется?
   — Да, — подтвердила я. — О ней мы и говорили. Интересно, мне пойдет такая прическа, как у девушки вон за тем столиком?
   — Где? — озираясь по сторонам, спросил Дэниэл. — Да, конечно. Тебе она пойдет даже больше, чем ей.
   Я хихикнула.
   — Может, расскажешь, что там с твоим замужеством.
   — Ни за что! Я не хочу об этом говорить.
   — Конни, похоже, совсем с ума сошла…
   — Точно, утверждает, что я беременна.
   — Бедная Конни!
   — Тоже мне, бедная!
   — Ты к ней слишком строга. Понимаешь, она хорошая и тебе желает только добра.
   — Ха! Тебе легко говорить, с тобой-то она всегда мила и любезна.
   — Я ее очень люблю, это правда.
   — А я нет.
   — Как ты можешь так говорить о собственной матери.
   — Брось, Дэниэл, — рассмеялась я. — Перестань, бога ради. Моя мама что, заплатила тебе, чтобы ты мне ее расхваливал?
   — Нет, я к ней действительно хорошо отношусь.
   — Ну, если ты ее так любишь, можешь в четверг пойти вместе со мной к ней в гости.
   — Отлично!
   — То есть ты не против?
   — Разумеется, нет.
   — Ясно. А я против. Давай больше не будем о ней говорить? — попросила я. — От этого у меня депрессия начинается.
   — Ладно, — легко согласился Дэниэл, — лучше выпьем еще. Какой цвет мы не пробовали?
   — Зеленый.
   — Киви?
   — Прекрасно.
   Принесли еще водки. Я помню, что мы много ели, но после, как ни старалась, не могла вспомнить, что именно ела я. Думаю, что все было очень вкусно. Дэниэл говорит, я, не переставая, повторяла, что еда изумительная. И еще мы замечательно беседовали. Теперь, пожалуй, не вспомню, о чем шла речь, но знаю, что говорили о бессмысленности и бесцельности всего сущего, о том, что все мы обречены, и наши рассуждения казались мне исключительно важными. Я полностью примирилась с собой, с миром и с Дэниэлом. Смутно помню, как Дэниэл стучал кулаком по столу и с жаром говорил: «Я совершенно с тобой согласен», потом остановил кого-то из официантов (Григория? Дмитрия?) и крикнул: «Слушайте эту женщину, она говорит правду, не лжет и не притворяется».
   Вечер был чудесный, и я, быть может, осталась там до сих пор, покрикивая: «Сиреневую! А сиреневая водка у вас есть?», если бы в какой-то момент мы с Дэниэлом не заметили, что остались в зале одни, а строй коренастых официантов внимательно смотрит на нас из-за буфетной стойки.
   — Люси, — прошипел Дэниэл, — по-моему, нам пора.
   — Нет! Мне здесь нравится.
   — Послушай, Люси, Григорию и всем остальным надо ехать домой, ресторан закрывается.
   Мне тут же стало совестно.
   — Конечно, надо. Конечно. А ведь им, бедным, еще много часов добираться до Москвы ночным рейсом… А завтра им всем наверняка рано вставать… — хихикала я.
   Дэниэл крикнул, чтобы несли счет. Благовоспитанность, с которой мы здесь начинали, давно куда-то делась.
   Счет принесли очень скоро. Дэниэл посмотрел на него.
   — Внешний долг Боливии? — спросила я.
   — Скорее Бразилии, — вздохнул он. — Впрочем, какая разница?
   — Точно, — согласилась я. — И потом, ты ведь богатый.
   — Вообще-то нет. Все относительно. Просто когда тебе платят ничтожно мало, ты думаешь, что всякий, кто имеет чуть больше, богач. А на самом деле, чем больше ты зарабатываешь, тем больше должен.
   — Дэн, это замечательно! Какая глубокая экономическая истина — в середине жизни мы все в долгах. Неудивительно, что у тебя такая хорошая работа.
   — Нет, Люси, — возразил Дэниэл, осипнув от возбуждения. — Замечательно то, что сейчас сказала ты. Это так верно — в середине жизни мы действительно все в долгах. Ты обязательно запиши это. И вообще мы должны записать все, о чем сегодня говорили.
   От того, какие мы с Дэниэлом умные, у меня слегка закружилась голова. Я тут же сказала ему об этом.
   — Спасибо, Дэниэл, — сказала я. — Было просто великолепно.
   — Рад, что тебе понравилось.
   — Знаешь, Дэн, я везде чувствую себя не к месту. И теперь я поняла, почему. Очевидно, я русская.
   — Как ты до этого додумалась?
   — Я несчастна, но счастлива. И здесь я чувствую себя уютно.
   — Ты, наверно, пьяная.
   — Не говори глупостей. Я и раньше бывала пьяная, но такого со мной никогда не было. Как думаешь, я найду работу в России?
   — Наверное, найдешь, но я не хочу, чтобы ты уезжала.
   — Ты будешь приезжать ко мне в гости. Тебе все равно придется, когда здесь кончатся девушки, с которыми можно ходить на свидания.
   — Умно придумано, Люси. Мы пойдем на ту вечеринку, куда звала нас Карен?
   — Да! А я и забыла.

17

   — Ты много оставил им на чай? — шепотом спросила я у Дэниэла, когда мы наконец вышли из «Кремля», сопровождаемые преданными взглядами персонала.
   — Много.
   — Хорошо. Они такие милые.
   Я смеялась все время, пока мы поднимались по лестнице к выходу, а когда вышли на улицу, в холодную ночь, стала смеяться еще громче.
   — Классный вечер. Очень было весело, — выдохнула я, повиснув на руке у Дэниэла.
   — Рад за тебя, — ответил он, — а теперь веди себя прилично, не то мы никогда не поймаем такси.
   — Прости, Дэн, я, наверное, немножко пьяная, но мне так хорошо.
   — Прекрасно, только помолчи минутку, прошу тебя.
   Рядом с нами остановилось такси. За рулем сидел какой-то сердитый дядька.
   Я забралась в машину, Дэниэл сел рядом и захлопнул дверь.
   — Куда? — с сильным арабским акцентом спросил таксист.
   — Куда вам угодно, — сонно отозвалась я.
   — Не понял?
   — Куда хотите, — пояснила я. — Какая разница? Ведь через каких-нибудь сто лет вас здесь не будет, и меня не будет, и такси вашего уж точно не будет!
   — Люси, перестань, — шепнул Дэниэл, толкая меня локтем в бок и стараясь не смеяться. — Оставь его в покое. В Уимблдон, пожалуйста.
   — Давай остановимся у винного магазина и купим чего-нибудь выпить на вечеринку, — предложила я.
   — А что мы купим?
   — Решай сам.
   — Ради бога, Люси, не будь такой размазней и скажи мне, чего хочешь ты! Разве у тебя нет своего мнения? Почему ты всегда уступаешь и…
   — Я не размазня, и у меня есть свое мнение, — рассмеялась я, — просто мне на самом деле все равно. Ты же знаешь, я и не пью почти. Ну, может быть, «Гиннесс».
   Таксист возмущенно хмыкнул. По-моему, он мне не поверил.
   Мы остановились у маленького магазинчика, и через несколько минут Дэниэл вернулся с упаковкой пива.
   Музыку мы услышали, как только такси свернуло на нужную улицу.
   — Кажется, там у них весело, — заметил Дэниэл.
   — Да, — согласилась я. — Интересно, вызовут ли полицию — без этого праздник не в праздник!
   — Только не это. Соседи наверняка уже звонят в участок, так что давай поторопимся, а то не успеем повеселиться вдоволь, как всю компашку разгонят.
   — Не волнуйся, — успокоила я его. — В участок звонят часто, а вечеринки разгоняют очень редко.
   Затем случилась небольшая перебранка, потому что мы с Дэниэлом оба пытались заплатить таксисту.
   — Я заплачу.
   — Почему ты никогда не можешь расслабиться и позволить хоть кому-нибудь поухаживать за тобой? Ты такая…
   — Эй! Давайте там живее договаривайтесь! Я тут всю ночь стоять не хочу, — прервал таксист Дэниэла, и психоанализ моих глубинных комплексов так и остался незавершенным.
   — Заплати ему, — пробормотала я себе под нос. — Скорее, пока он не достал из-под сиденья кувалду.
   Дэниэл протянул хмурому дядьке деньги, причем наверняка опять с щедрыми чаевыми.
   — Ты своей ханум позволяешь слишком много разговаривать, — ворчливо заметил тот. — Терпеть нэнавижу болтливый женщин.
   И такси с ревом укатило.
   Я стояла, дрожа от холода и печально глядя вслед исчезающим вдали красным огонькам.
   — Хам какой! Ничего я не болтливая.
   — Вообще-то, доля истины в его словах есть. Иногда ты действительно болтлива.
   Я попыталась рассердиться на Дэниэла, но вместо того не сдержалась и прыснула.
   Мы позвонили в дверь дома, где шла вечеринка, но никто нам не открывал.
   — Может, не слышат звонка, — предположила я. Мы стояли, ежась от холодного ночного тумана, вслушиваясь в звуки музыки и взрывы хохота за тяжелой деревянной дверью. — Может, музыка слишком громкая.
   Мы подождали еще минуту.
   — Позволь мне отдать тебе хотя бы половину, — сказала я.
   Дэниэл посмотрел на меня внимательно.
   — Ты о чем?
   — О такси. Давай хотя бы пополам.
   — Люси! Вот так бы иногда и стукнул тебя! Ты меня доводишь до…
   — Тише! Кто-то идет.
   Дверь открылась, и на нас выжидательно уставился молодой человек в желтой рубашке.
   — Чем могу быть полезен? — вежливо осведомился он.
   Только тут до меня дошло, что я понятия не имею, к кому нас пригласили.
   — Э-э-э, — начал Дэниэл.
   — Нас позвал Джон, — промямлила я.
   — Ах вот что! — просиял владелец желтой рубашки, сразу став намного приветливее. — Значит, вы друзья Джона. Псих он ненормальный, верно?
   — Это точно, — бодро подтвердила я. — Как есть псих!
   Видимо, я нашла исключительно верные слова, потому что дверь тут же широко распахнулась и нам дозволили войти, принять участие в веселье и приобщиться к празднику. Окинув взглядом присутствующих, я с упавшим сердцем заметила, что девушек очень много — порядка тысячи на каждого мужчину, как это обычно бывает на вечеринках в городе Лондоне. И все они с явным интересом смотрели на Дэниэла.
   — Кто такой Джон? — прошипел мне на ухо Дэниэл, когда мы ввалились в холл.
   — Ты что, не слышал? Псих ненормальный.
   — Это я понял, но кто он?
   — Понятия не имею, — шепнула я, предварительно убедившись, что желтой рубашки поблизости не наблюдается, — но думаю, есть большая вероятность того, что некто по имени Джон когда-нибудь здесь жил или был другом тех, кто здесь живет. Закон частотности.
   — Ты чудо, — восхитился Дэниэл.
   — Нет, я не чудо, — возразила я, — это просто ты встречаешься с одними дурами.
   — Знаешь, ты права, — задумчиво произнес он. — Почему мне попадаются одни толстухи?
   — Потому что только они соглашаются иметь с тобой дело, — с приветливой улыбкой ответила я.
   Он тяжело вздохнул:
   — Ты очень злая, Люси.
   — Нет, я не злая, — уточнила я. — Это я для твоего же блага. Мне больнее об этом говорить, чем тебе — слушать. Ладно, не дуйся. Это выражение лица портит твой мужественный облик, ты всех девушек так распугаешь.
   Нашу назревающую ссору прервал звонкий, оживленный, истинно шотландский голос, закричавший:
   — А вот и вы! Молодцы, что пришли!
   Буравя нас взглядом, Карен пробиралась к нам, расталкивая локтями гостей, стоявших в холле с банками пива в руках. Небось весь вечер глаз не сводила с входной двери, недобро подумала я и немедленно почувствовала себя виноватой. Считать Дэниэла привлекательным — не преступление, а всего лишь вопиющее отсутствие художественного чутья и неумение разбираться в людях. Карен выглядела восхитительно, как раз во вкусе Дэниэла: белокурая, жизнерадостная и ослепительно красивая. Если она правильно себя поведет, если умерит свой бьющий в глаза ум, то, я уверена, у нее есть недурные шансы стать следующей подружкой Дэниэла. Карен весело сообщила, как она счастлива нас видеть, обрушила на нас град вопросов, на которые мы не успевали отвечать. Как нам показался ресторан? Как там кормят — должно быть, изумительно? Видели ли мы каких-нибудь знаменитостей? Первые несколько минут я имела глупость полагать, что это настоящий разговор и я принимаю в нем участие, но потом заметила, что мои брызжущие остроумием рассказы о Григории и Дмитрии Карен выслушивает с каменным лицом, но, стоит Дэниэлу открыть рот и вставить слово, покатывается от хохота, изящно вытирая набежавшие от смеха слезы. Как только я встречалась с ней взглядом, она начинала делать мне какие-то энергичные, многозначительные знаки — бешено двигала бровями вверх-вниз, вращала глазами, а потом я заметила, что она говорит что-то одними губами. Я прищурилась, следя за ее артикуляцией, пытаясь разобрать слова. Вот опять… Что это? Что она там изображает? Первая буква?.. Так, а дальше? Три слога?
   — Отвали!
   Она перегнулась ко мне и прошипела это прямо мне в ухо, пока Дэниэл отошел повесить пальто.
   — Отвали, бога ради!
   — Что? А, хорошо, сейчас.
   Оказывается, я напрасно расточала перлы своего остроумия. Я — лишний груз. Я балласт. Мне пора сматывать удочки. Если останусь, то назавтра меня ждет веселая жизнь.
   Я знаю, когда не нужна. На это у меня вообще исключительное чутье, и часто я все понимаю еще до того, как поймут другие. Но сегодня вечером я проявила несвойственную мне толстокожесть, это правда.
   Покраснев от смущения — ненавижу чувствовать, будто сделала что-то не так, — и пробормотав: «Ну, я тут рядом», я неторопливо отошла от увлеченных беседой Карен и Дэниэла и встала чуть поодаль.
   Никто из них и не возражал. Я почувствовала легкое разочарование оттого, что Дэниэл даже не попытался меня остановить, не спросил, куда я иду, но, с другой стороны, если бы все было наоборот и я была бы на его месте, то не поблагодарила бы его за то, что путается под ногами.
   Потом мне все-таки стало обидно — я была совсем одна, никого из знакомых вокруг не наблюдалось, я до сих пор не сняла пальто и не сомневалась, что все смотрят на меня и думают, что у меня нет друзей. Прежняя эйфория прошла, уступив место моему обычному недовольству собой. Я вдруг неожиданно и совершенно некстати протрезвела.
   Почти всю жизнь меня не оставляет чувство, что жизнь — праздник, на который меня не пригласили. Теперь я действительно оказалась на празднике, куда меня не пригласили, и почти с облегчением понимала, что чувства, с детства бывшие для меня главными — одиночество, неловкость, смущение, — единственно верные в данной ситуации.
   Я с трудом освободилась от пальто в страшной тесноте прихожей, растянула губы в ослепительной улыбке, надеясь убедить шумную, веселую толпу вокруг меня, что не только им здесь весело и хорошо. Что я тоже счастлива, жизнь у меня удалась, друзей полно, а если сейчас я одна, так это потому, что сама так решила, но стоит только захотеть, и я окажусь среди огромной толпы знакомых. Вообще-то я старалась зря, потому что никто не обращал на меня ни малейшего внимания. По тому, как одна девушка, со всех ног бежавшая открывать дверь, наткнулась на меня и с удобством постояла на моем мизинце, а другая опрокинула на меня бокал вина при попытке взглянуть на часы, я поняла, что меня просто никто не видит.
   Расстроило меня не столько мое мокрое платье, сколько то, как недовольно она покосилась на меня, как будто виновата была я, и я действительно почувствовала, что виновата во всем, и вообще нечего было стоять там на самом проходе.
   Наверно, всю жизнь меня бросает из одной в крайности в другую: то я слишком заметная, то абсолютно невидимая.
   Тут сквозь просвет в толпе я увидела Шарлотту, и у меня от радости екнуло сердце. Я широко улыбнулась, крикнула ей, что иду, но она в ответ еле заметно, но вполне определенно покачала головой. Кажется, она беседовала с каким-то молодым человеком.
   Так я бродила по квартире очень долго, улыбаясь, как деревенская дурочка, пока не придумала, что я могу сделать — я могу убрать пиво в холодильник! Я была в восторге: у меня появилась цель. Дело. Занятие. Я тоже на что-то гожусь!
   Гордая собой и своей новообретенной пользой, я протолкалась через толпу народа в прихожей и через еще большую толпу в кухне и поставила в холодильник четыре банки «Гиннесса». Затем взяла оставшиеся две под мышку и попыталась пробиться обратно, держа курс на большую гостиную, где и происходило главное веселье.
   Тогда-то я его и встретила.

18

   В последующие месяцы я так часто проигрывала в голове сцену нашей встречи, что помню все, абсолютно все, до мельчайших подробностей.
   Я как раз выходила с кухни, когда услышала за своей спиной восхищенный мужской голос:
   — Остановись, мгновение! О, золотое видение! Богиня, истинно богиня!