Кайз Мэриан. Не учите меня жить!

   — Что именно? Нового отца? Не алкоголика?
   — Не надо так. Снотворное, транквилизаторы, антидепрессанты.
   — Нет, спасибо.
   — Ладно, тогда еще один полезный совет, — задумчиво промолвил он.
   Во мне проснулась надежда.
   — Да? — выдохнула я.
   — Клеенка.
   — Клеенка? — промямлила я.
   — Да, ну, чтобы уберечь матрас от…
   Я вышла.
   Я брела по улице в состоянии шока, а когда пришла домой, папа спал в кресле, забыв на подлокотнике зажженную сигарету. При моем появлении он открыл глаза и спросил:
   — Люси, сбегаешь для меня в магазинчик?
   — Хорошо, — согласилась я, слишком потрясенная, чтобы спорить. — Что тебе купить?
   — На что денег хватит, — смиренно ответил он.
   — Вот как, — холодно проронила я. — То есть платить придется мне?
   — Ну-у, — неопределенно протянул он.
   — Но ты ведь только позавчера получил пособие, — напомнила я. — Куда ты его дел?
   — Ах, Люси, — как-то недобро засмеялся он, — ты — истинная дочь своей матери.
   Я вышла из дома, ошеломленная и растерянная. Неужели я похожа на маму?
   В магазине купила папе бутылку настоящего виски вместо сомнительного дешевого пойла из Восточной Европы, которое обычно покупал он сам. Но, поскольку я никак не могла успокоиться и желала потратить деньги на него, то купила еще сорок сигарет, четыре плитки шоколада и две порции картошки фри.
   Потратив около двадцати фунтов, я вздохнула свободно и утвердилась в мнении, что своими причудами разрушила невольное сходство с мамой.
   Я не могла выбросить из головы слова доктора Торнтона. Верить ему я не хотела, но ничего с собой поделать не могла. Я пыталась посмотреть на папу, как раньше, а потом в свете того, что он алкоголик, и последнее оказывалось намного проще. Все сразу вставало на свои места.
   Откровение доктора Торнтона стронуло с места одну из стенок карточного домика, а остальные рухнули следом.
   Как пролитое на белую скатерть красное вино, эта новость пропитала всю мою жизнь, вплоть до самых давних воспоминаний, окрасив все в другой цвет.
   Так и должно было случиться. Так уже было.
   Я видела свое прошлое, папу, семью вверх тормашками, а теперь вдруг все стало с головы на ноги. И я не могла смириться с тем, что получилось.
   Хуже всего было то, что теперь папа казался мне другим — чужим, даже незнакомым. Я пыталась не допустить этого. Я не желала, чтобы человек, которого я любила, исчез прямо у меня на глазах. Мне надо любить его. Кроме него, у меня никого нет.
   Я украдкой поглядывала на него, на все, что случалось каждый день, ничего не упуская; старалась держать себя в руках, воспринимать собственную жизнь понемногу, делить неприятности на удобоваримые, маленькие кусочки. Я пыталась беречь себя, не думать обо всех бедах сразу.
   Но уже не могла смотреть на папу по-прежнему.
   Он больше не казался мне любящим, милым, интересным и веселым, а только пьяным, потрепанным, неопрятным, неудачливым, а любил он себя одного.
   Я не хотела так думать о родном отце, это было невыносимо. Я любила его больше всех на свете, возможно, вообще всю жизнь любила только его. А теперь оказалось, что человека, которого я обожала, просто не существует.
   Неудивительно, что в моей юности он всегда был таким веселым. Легко веселиться, если много выпить. Неудивительно, что он столько пел. И плакал.
   Единственное, что не давало мне впасть в отчаяние, — надежда на то, что, быть может, мне удастся его изменить.
   Я готова была признать, что у папы проблема со спиртным, но лишь при условии, что эта проблема решаема.
   Я слышала, что пьющие люди как-то справляются со своей бедой, и надо только понять, как к этому подступиться. Я его вылечу. Мой папа вернется, и мы будем счастливы.

71

   Итак, я снова записалась на прием к доктору Торнтону. Я надеялась, нет — была убеждена, что есть способ спасти папу.
   — Вы можете прописать ему что-нибудь такое, чтобы ему не хотелось пить? — спросила я, не сомневаясь, что наука уже изобрела такое средство.
   — Люси, — возразил он, — я не могу дать тебе рецепт на лекарство для него.
   — Ладно, — не желая спорить, согласилась я. — Я приведу его к вам сюда, и тогда вы отдадите рецепт ему лично.
   — Нет, — раздраженно ответил он. — Ты не понимаешь. От алкоголизма лекарств нет.
   — Не называйте это так.
   — Почему, Люси? И как же еще это назвать?
   — А что будет дальше?
   — Он умрет, если не бросит пить.
   От страха мне стало дурно.
   — Но надо же как-то заставить его бросить, — в отчаянии залепетала я. — Я сама слышала о горьких пьяницах, которые бросили пить. Как это у них получилось?
   — Насколько мне известно, АА — единственное, что по-настоящему помогает, — сказал доктор Торнтон.
   — Что? Ах, вы об Анонимных Алкоголиках, — понимающе кивнула я. — По-моему, папе там делать нечего. Там ведь полно… этих… алкоголиков.
   — Именно.
   — Нет, я серьезно, — чуть не рассмеялась я. — Алкоголики — это такие вонючие старики в подпоясанных веревками пальто и пластиковых пакетах вместо обуви! Что вы, мой папа совсем на них не похож!
   Впрочем, если вдуматься, пахло от него неважно, потому что, кажется, он никогда не принимал ванну, хоть и наливал ее ежедневно, забывая выключить воду… Но не рассказывать же об этом доктору Торнтону!
   — Люси, — услышала я, — алкоголики бывают разные: мужчины и женщины, старые и молодые, вонючие и благоуханные.
   — Правда? — недоверчиво спросила я. — Даже женщины?
   — Да. Женщины, у которых есть дом, муж, работа, дети, хорошая одежда, дорогая обувь, духи и красивые прически… — печально ответил он, очевидно, имея в виду конкретного человека.
   — Ну, приходят они на собрание к АА, и что дальше?
   — Не пьют.
   — Совсем не пьют?
   — Никогда.
   — Даже на Рождество, или на свадьбе, или в выходные, например?
   — Нет.
   — Не знаю, пойдет ли он на это, — с сомнением протянула я.
   — Все или ничего, — сказал доктор. — В случае с твоим отцом скорее ничего.
   — Ладно, — вздохнула я. — Если выбора у нас нет, давайте расскажем ему про этих Анонимных Алкоголиков.
   — Люси, — почему-то опять рассердился доктор Торнтон, — он знает. И знает уже много лет.
 
   В тот же вечер я решилась поговорить с папой на больную тему. Решилась далеко не сразу: откладывала и откладывала разговор, пока папа не напился в дым.
   — Папа, — нервно начала я, ибо ждать дальше было бессмысленно, — ты когда-нибудь задумывался, что пьешь слишком много?
   Он сузил глаза. Таким я его еще ни разу не видела: он показался мне совсем чужим. Противным, злобным, пьяным старикашкой, как те, что, шатаясь, бродят по улице, сквернословят, пристают к прохожим, нарываясь на скандал, лезут в драку, но не могут и этого, потому что слишком пьяны.
   Папа смотрел на меня исподлобья, как на врага.
   — Меня только что бросила жена, — воинственно заявил он. — И ты хочешь лишить меня последнего глотка?
   — Нет, — сказала я. — Конечно, нет.
   Быть твердой я не очень умею.
   — Понимаешь, папа, — осторожно продолжала я, ненавидя каждое свое слово. Я ему не родитель, я дочь, и это он должен читать мне нотации, а не наоборот. — Дело в деньгах.
   — Как же, как же, — почти сорвался на крик папа. — Деньги, деньги, деньги! Вечное нытье из-за денег. Ты просто вылитая мать. Ну что ж, может, и ты меня бросишь? Давай, выметайся. Вон дверь.
   На этом разговор окончился.
   — Что ты, я тебя не брошу, — прошептала я. — Никогда не брошу!
   Будь я проклята, если признаю, что мама была права!
   Но вскоре после того папе стало еще хуже. Или, быть может, теперь я просто больше понимала? Мне стало ясно, что он пьет по утрам. И устраивает драки в местном пабе. И раза два среди ночи его приводил домой полицейский.
   Но я пока держалась. Я не могла позволить себе сломаться и рассыпаться на кусочки, потому что собирать меня некому.
   Я опять пошла к доктору Торнтону. Увидев меня, он покачал головой.
   — К сожалению, никаких чудодейственных средств еще не изобрели. Разве что только сегодня, после десяти утра.
   — Нет, погодите, — затараторила я. — Вот я читала о гипнозе; нельзя ли загипнотизировать папу, чтобы он перестал пить? Ну, как гипнотизируют тех, кто хочет бросить курить или есть шоколад?
   — Нет, Люси, — начиная терять терпение, возразил доктор. — Никем не доказано, что гипноз действует, а если бы и действовал, тот, кого гипнотизируют, должен хотеть бросить курить или что там еще. Твой отец не желает даже признать, что злоупотребляет спиртным, поэтому нет никакой надежды, что он примет решение отказаться от выпивки. А если скажет, что хочет бросить, значит, он созрел для АА, — ехидно добавил он.
   Я вздохнула. Дались ему эти чертовы АА!
   — Ладно, — не сдавалась я. — Бог с ним, с гипнозом. А как насчет иглоукалывания?
   — А что иглоукалывание? — устало спросил он.
   — Может, ему попробовать это? Разве трудно — маленькая иголочка в ухе? Или еще где-нибудь.
   — Вот именно, где-нибудь еще, — пробормотал он довольно злобно. — Нет, Люси.
   Итак, поскольку ничего другого не оставалось, я нашла в справочнике телефон Анонимных Алкоголиков и позвонила туда, чтобы спросить, как мне быть с папой. И, хотя они были очень милы и посочувствовали мне, но сказали, что сделать я ничего не могу, пока он сам не признает, что у него не все в порядке. Это я уже где-то слышала или читала в какой-то из книжек по практической психологии. И еще: если человек признает, что у него есть проблема, он уже на полпути к победе. Но в это я не верила.
   — Да ладно вам, — рассердилась я. — Ваше дело отучать людей от пьянства, вот и отучайте.
   — Извините, — возразила моя собеседница, — этого за него никто не сделает.
   — Но он алкоголик! — взорвалась я. — Насколько я понимаю, алкоголики не могут бросить пить сами.
   — Не могут, — согласилась она. — Но должны сами хотеть остановиться.
   — Послушайте, вы, наверно, не поняли, — сказала я. — У него была очень трудная жизнь, от него только что ушла жена, и в каком-то смысле ему приходится пить. Можно поговорить с вашим начальником? Мне нужно побеседовать со специалистом. Мой папа — совершенно особый случай.
   Женщина рассмеялась, чем еще больше разозлила меня.
   — Все мы думаем, что у нас особый случай, — сказала она. — Если б за каждого алкоголика, который мне это говорил, я получала по фунту стерлингов, то уже была бы богатой женщиной.
   — О чем вы? — холодно спросила я и услышала в ответ:
   — Да я и сама алкоголичка.
   — Вы?! — изумилась я. — Но по голосу вы совсем не похожи на…
   — А какой у меня должен быть голос?
   — Ну… пьяный, наверное.
   — Я не пью уже почти два года.
   — Вообще?! То есть ни капли?
   — Да, ни капли.
   Вряд ли она сильно пила, подумала я, если смогла продержаться целых два года. Наверно, для нее четыре слабеньких коктейля за вечер — уже пьянство.
   — Что ж, спасибо, — сказала я, готовясь повесить трубку, — но не думаю, что мой папа такой же, как вы. Он пьет виски, да еще с утра, — почти с гордостью продолжала я. — Для него бросить будет очень сложно. Он никогда бы не смог прожить без спиртного два года.
   — Я пила по утрам, — возразила женщина. — А моим любимым напитком был неразбавленный бренди. Бутылка в день. Я ничем не отличалась от вашего отца, — добавила она.
   — Но он старый, — в отчаянии сказала я. — А вы, судя по голосу, нет.
   — К нам приходят люди любого возраста. И старых тоже много. Хотите, я пришлю к вам кого-нибудь поговорить с ним, — предложила она.
   Но я подумала, как он рассердится, каким унижением для себя сочтет все это, и отказалась.
   Тогда она дала мне номер другой секции Анонимных Алкоголиков и сказала, что это специальная линия для друзей и родственников тех, кто болен алкоголизмом, и что там, возможно, мне помогут. От отчаяния я позвонила и им. Даже сходила к ним на собрание в надежде получить массу полезных советов, как помочь папе бросить пить: как прятать дома спиртное в недоступные места, как разбавлять выпивку водой, как убедить его не начинать пить раньше восьми часов вечера и все такое.
   Но ничего подобного не узнала и пришла в ярость.
   Все, кто там был, говорили о своих стараниях предоставить алкоголика-мужа, или друга, жену или сестру, подругу или дочь самим себе и просто продолжать жить своей собственной жизнью. Один парень рассказал, что у него сильно пила мать, и он вечно влюбляется в беспомощных женщин с алкогольной зависимостью.
   Они говорили еще о какой-то «созависимости», о которой я знала и раньше, потому что прочла гору книжек из серии «Помоги себе сам», но не могла понять, каким образом это относится ко мне и моему отцу.
   — Своего отца вы не переделаете, — сказала мне одна женщина. — Занимаясь этим, вы просто уходите от собственных проблем.
   — Моя проблема — это мой отец, — обиделась я.
   — Нет, — возразила она.
   — Как вы можете быть такой бессердечной? — возмутилась я. — Я люблю своего отца!
   — А разве вы сами не должны прожить собственную жизнь достойно? — спросила она.
   — Не могу же я бросить его, — отрезала я.
   — Возможно, это лучшее, что вы могли бы для него сделать.
   — Меня замучит совесть, — с благородным негодованием заявила я.
   — Совесть — поблажка себе.
   — Да как вы смеете! — вспылила я. — Вы же понятия не имеете, о чем говорите!
   — Я была замужем за алкоголиком, — возразила она, — и точно знаю, каково вам сейчас.
   — Я — нормальный человек, просто у моего отца случайно есть проблемы с алкоголем. Я не такая, как вы. Вы просто… просто… неудачники. Ходите на эти свои собрания и разглагольствуете, как вам удается отречься от ваших пьющих родственников.
   — Так и я вначале говорила, — кивнула моя собеседница.
   — Господи! — вышла я из терпения. — Я ведь только хочу помочь ему бросить пить. Что тут плохого?
   — То, что помочь вы не можете, — ответила она. — Вы не властны над ним и его пьянством. Зато над собственной жизнью имеете власть.
   — У меня есть долг.
   — Перед собой — да. И это всегда намного сложнее. Не думайте, что у вас сразу все наладится, если кто-то бросит пить.
   — Что вы имеете в виду?
   — Как у вас складываются отношения с другими мужчинами?
   Я не ответила.
   — Многим из нас приходится серьезно работать над собой, чтобы добиться успешных отношений, — объяснила моя собеседница. — Вы бы диву дались, как многие из нас вступают в неверные отношения с неподходящими мужчинами, — мягко возразила она, — ибо наши ожидания основываются на том жизненном опыте, который мы получили, общаясь с алкоголиками… Вот мой номер телефона. Звоните, когда захотите поговорить. В любое время.
   Я ушла, не успела она продиктовать.
   Еще одна надежда рухнула. Снова тупик.
   Что же мне теперь делать?
 
   Я пыталась давать ему меньше денег. Но он выпрашивал, плакал, и чувство вины было так ужасно, что я отдавала ему все, даже если потом не хватало на еду.
   Настроение мое менялось от бешенства до такой тоски, что, казалось, сердце вот-вот разорвется. Я то ненавидела папу, то любила и жалела.
   Но постоянно чувствовала, что попала в западню, и отчаяние мое росло.

72

   Рождество было ужасным. Я не могла пойти ни на одну из вечеринок. Пока все остальные наряжались в блестящие короткие черные платья (включая мужчин), я тряслась в электричке домой, в Эксбридж. Пока другие веселились, целовались, трахались, упивались, объедались, я умоляла папу лечь спать, уверяя его, что совершенно неважно, намочит ли он снова постель.
   Видно, моя личная фея-крестная ослышалась, когда ей объясняли, что мне пожелать, ибо вместо: «Ты пойдешь веселиться на бал» сказала: «Ты пойдешь убирать бальную залу».
   Даже если б за папой было кому присмотреть, я все равно никуда не пошла бы, потому что в моем нынешнем финансовом положении ни разу не могла выставить угощение всей компании.
   Во время предпраздничной лихорадки папа стал пить еще больше. Не знаю, почему: повод для пьянства ему теперь не был нужен.
   И, чтобы окончательно растравить себя, добавлю: я получила всего две поздравительные открытки. Одну от Дэниэла, вторую — от Адриана из видеопроката.
   Самый день Рождества прошел омерзительно. Крис с Питером не пришли к нам с папой в гости.
   — Не хочу, чтобы думали, будто я на чьей-либо стороне, — оправдался Крис.
   — Не хочу огорчать мамулю, — заявил Питер.
   Да, день выдался гнусный. Единственная радость — то, что уже к одиннадцати часам утра папа набрался до бесчувствия и отрубился.
   Мне так отчаянно хотелось с кем-нибудь поговорить, чем-то разбавить постоянную возню с папой, что я почти с нетерпением ждала выхода на работу.

73

   Поскольку Рождество прошло из рук вон плохо, я по глупости возлагала максимум надежд на начало нового года.
   Но четвертого января папа ушел в грандиозный запой. Скорее всего, запой был плановый: когда я по пути на работу хотела купить в автомате на станции метро пакетик жевательного мармелада, то обнаружилось, что вся моя наличность куда-то исчезла из кошелька. Можно было бы побежать домой и попытаться пресечь начинающийся разгул, но почему-то я решила не беспокоиться.
   Добравшись до центра города, я сделала попытку получить деньги в банкомате, но он проглотил мою карточку, а на экране загорелась красная надпись: «Кредит существенно превышен, свяжитесь с вашим банком». Вот еще, подумала я. Если я им нужна, пусть приходят и сами берут (только живой я им не дамся)!
   Пришлось одолжить у Меган десятку.
   Придя вечером домой, я увидела подсунутое под входную дверь письмо устрашающе официального вида. Оно оказалось из банка с требованием сдать чековую книжку.
   Ситуация выходила из-под контроля. Я старалась подавить леденящий страх.
   Я направилась в кухню, но тут у меня под ногой что-то хрустнуло. Я посмотрела вниз: весь ковер прихожей был усыпан битым стеклом. И пол в кухне тоже. На столе толстым слоем лежали черепки тарелок, блюдец и салатников. Кофейный столик дымчатого стекла — украшение гостиной — был разбит вдребезги, на полу валялись книги и кассеты. Весь первый этаж лежал в руинах.
   Папина работа!
   Он и раньше, бывало, бил и ломал вещи, когда напивался, но до такой степени вдохновения все же не доходил.
   Разумеется, его самого и след простыл.
   Я бродила из кухни в гостиную, из гостиной в кухню, не в состоянии полностью оценить размеры нанесенного ущерба. Все, что можно было разбить, он разбил. Или попытался разбить, если оно не поддавалось. В кухне на полу валялся желтый пластмассовый таз, из которого он явно хотел вышибить дух, судя по количеству вмятин. В гостиной была целая полка омерзительных фарфоровых статуэток — мальчиков, собачек, колокольчиков (мамина страсть): он смел их одним взмахом руки. У меня вдруг тоскливо защемило сердце из-за мамы. Он знал, что значила для нее эта дребедень.
   Я даже не заплакала. Просто принялась за уборку.
   Пока я ползала на коленках, собирая с ковра обломки разбитого фарфорового мальчика, зазвонил телефон. Звонили из полиции; как выяснилось, папу арестовали. Меня по-дружески пригласили зайти в участок и забрать его, предварительно заплатив штраф.
   Денег у меня не было, сил тоже.
   Я решила поплакать, а потом — позвонить Дэниэлу.
   Каким-то чудом он оказался дома — не знаю, что бы я стала делать, не возьми он трубку.
   Я так плакала, что он просто не мог понять, что я говорю.
   — Папа, папа, — рыдала я.
   — Кто умер?
   — Никто не умер.
   — Люси, умер или нет, но я никак не могу понять — кто. Говори яснее.
   — Ради всего святого, приезжай скорее. Приедешь?
   — Уже выезжаю, — заверил он.
   — Захвати побольше денег, — добавила я.
   — Извини, Люси, — начал он, не успела я открыть дверь. — Я уже догадался. Значит, папа?
   Он потянулся ко мне, чтобы обнять, но я ловко увильнула. Ко всей моей сложной гамме чувств мне сейчас не хватало только полового влечения.
   — Да, — заливаясь слезами, ответила я, — но он не…
   — Умер, — закончил он. — Да, и это я тоже понял. Прости, по телефону было не очень хорошо слышно… Господи, тут что, землетрясение было?
   — Нет, это…
   — Тебя ограбили! Ничего не трогай руками.
   — Нет, нас не ограбили, — зарыдала я. — Все это учинил мой пьяный кретин-папочка.
   — Люси, я тебе не верю.
   Вид у него был по-настоящему напуганный, отчего мне стало еще горше.
   — Но почему? — взъерошив себе волосы, спросил Дэниэл.
   — Не знаю. Но чем дальше, тем хуже. Его арестовали.
   — С каких это пор людей арестовывают за битье посуды в своем собственном доме? Боже мой, куда только катится наша страна? Скоро докатимся до того, что нельзя будет сжечь яичницу на сковородке или съесть мороженое прямо из коробки, и…
   — Заткнись, либерал сердобольный. Небось «Гардиан» начитался, — несмотря на свое настроение, рассмеялась я. — Его арестовали не за то, что он крушил собственную утварь. Я вообще не знаю, за что, и думать боюсь.
   — Так за него надо заплатить штраф?
   — Надо.
   — Ладно, Люси, карета ждет. Поехали его спасать!
   Папе предъявили миллион обвинений: пьянство, неповиновение представителям власти, возбуждение беспорядков в общественном месте, нанесение ущерба собственности, попытка нанесения телесных повреждений, непристойное поведение и тому подобное. Это было ужасно. Мне бы и в страшном сне не привиделось, что настанет день, когда придется выкупать родного отца из-под ареста.
   Когда папу привели из камеры, он был кроток, как овечка. Весь пар он уже выпустил. Мы с Дэниэл ом отвезли его домой и уложили спать.
   Потом я поила Дэниэла чаем.
   — Ну, Люси, и что мы будем с этим делать? — спросил он.
   — Кто это «мы»? — ощетинилась я.
   — Ты и я.
   — А ты тут при чем?
   — Люси, ты могла бы раз — один только раз! — попробовать не ругаться со мной? Я ведь только пытаюсь помочь.
   — Не нужно мне твоей помощи.
   — Нужно, — возразил он. — Не было бы нужно, ты мне не позвонила бы. И ничего стыдного в этом нет, — добавил он. — Люси, ну с чего ты все время заводишься?
   — Заведешься тут, если у тебя отец алкоголик, — всхлипнула я, и по моим щекам ручьями потекли слезы. — Ну, может, он и не алкоголик…
   — Алкоголик, — помрачнел Дэниэл. — Это факт.
   — Черт с тобой, называй его как хочешь, — заплакала я. — Мне плевать, алкоголик он или нет. Важно одно: он пьяница, и он ломает мне жизнь.
   Я наревелась всласть: со слезами выливалось бремя долгих месяцев тревоги и напряжения.
   — Ты знал? Ну, ты знал, что мой папа…
   — Гм… да.
   — Но откуда?
   — От Криса.
   — Почему же мне никто не сказал?
   — Тебе говорили.
   — Ладно, а почему никто мне не помог?
   — Пытались. Ты сама не давала.
   — Что же мне теперь делать?
   — Как насчет того, чтобы уехать отсюда и поручить заботу о нем кому-нибудь другому?
   — Ой нет, — испугалась я.
   — Хорошо, не хочешь уезжать — не уезжай, но есть много людей, которые могут помочь тебе. Кроме твоих братьев, есть помощники по хозяйству, сиделки, социальные работники и другие. Никто не помешает тебе заботиться о папе, но ты не должна будешь делать это одна.
   — Дай подумать…
   В полночь, когда мы с Дэниэлом все еще понуро сидели за столом в разгромленной кухне, зазвонил телефон.
   — Это еще кто? — опасливо спросила я. — Алло!
   — Могу я поговорить с Люси Салливан? — раздался в трубке знакомый голос.
   — Гас? — ахнула я, сама не своя от радости.
   — Он самый, — завопил он радостно.
   — Привет! — Мне хотелось танцевать. — Откуда у тебя мой телефон?
   — Случайно встретил вашу белобрысую страхотку в «Макмаллинс», и она сказала, что ты теперь живешь у черта в заднице. А потом, разве я о тебе не думал, разве не скучал?
   — А ты скучал? — чуть не заплакала от радости я.
   — А то как же, Люси! И вот я ей и говорю: давай, говорю, телефончик-то, щас я ей позвоню и вытащу погулять. Ну, вот я и звоню тебе, Люси, и приглашаю погулять.
   — Здорово! — возликовала я. — Буду рада тебя увидеть.
   — Ладно, диктуй адрес, сейчас приеду.
   — Сейчас?
   — А когда же?
   — Нет, Гас, сейчас не время, — сознавая свою черную неблагодарность, сказала я.
   — Ну, а когда?
   — Может, послезавтра?
   — Договорились. В четверг после работы. Я за тобой зайду.
   — Отлично.
   Я с сияющим лицом обернулась к Дэниэлу и выдохнула:
   — Это был Гас.
   — Я понял.
   — Он обо мне думал.
   — Правда?
   — И хочет меня видеть.
   — Ему повезло, что ты так сговорчива.
   — На что ты злишься?
   — Люси, неужели нельзя было заставить его немного побегать? Лучше бы ты не сдавалась так легко.
   — Дэниэл, звонок Гаса — лучшее, что случилось со мной за эти несколько месяцев. И у меня нет сил играть и притворяться.
   Он улыбнулся и колко заметил:
   — Лучше береги силы для игр в четверг вечером.
   — А если и так, то что? — рассердилась я. — Знаешь ли, заниматься сексом мне никто не запрещал. Чего эта ты строишь из себя строгого папочку?
   — Потому что ты достойна лучшего.
   Он встал, готовый уйти.
   — Ты уверена, что мне не стоит остаться на ночь?
   — Уверена, спасибо.
   — И подумаешь о том, что я сказал насчет посторонней помощи для твоего папы?
   — Да, подумаю.
   — Завтра я тебе позвоню. Пока.
   Он нагнулся, чтобы поцеловать меня в щеку, и тут я спросила:
   — Дэниэл… ты не мог бы одолжить мне денег?