Кайз Мэриан. Не учите меня жить!

   — Извини, Дэниэл, — пробормотала я, нервно косясь на него, но он, оказывается, смеялся.
   — Какое у него было лицо, — еле вымолвил он. — Он просто поверить не мог.
   Так он смеялся, пока по щекам не побежали слезы, а потом наконец сказал:
   — Кстати, кнопка для открывания окон вон там.
   Когда мы добрались до улицы, где жил Дэниэл, я поставила машину метрах в двух от бровки тротуара и сказала:
   — Спасибо, Дэниэл. Мне уже давно не было так весело.
   Водитель я неплохой, а вот ставить автомобиль на стоянку не очень умею.
   — На здоровье, — ответил он. — Ты в ней хорошо смотришься. Вы с этой машиной друг другу подходите.
   Я покраснела и улыбнулась. Мне было неловко, но вместе с тем я чувствовала себя польщенной.
   — Только жаль, что так мало, — посетовала я.
   — Ну, если хочешь, — предложил Дэниэл, — в следующие выходные возьму тебя с собой за город, и там, на шоссе, можешь вытворять что душе угодно.
   — Ну-у, — неопределенно протянула я. У меня возникло странное ощущение оттого, как он сказал: «возьму тебя с собой» вместо «поедем». Не то чтобы я занервничала… наверно, не просто занервничала.
   — Люси…
   — Что?
   — Ты очень обидишься, если я подгоню машину чуть-чуть… гм… поближе к тротуару?
   — Нет. — Мне вдруг очень захотелось улыбнуться ему. — Нет, нисколько.

57

   Дома у Дэниэла я не была лет сто. Во время моего последнего посещения его квартира была похожа на стройплощадку, потому что Дэниэл пытался самостоятельно повесить полки, и стена почти целиком рухнула. Пол был усыпан обломками кирпичей и штукатурки, под которыми полностью скрылся ковер.
   Но теперь никто бы не сказал, что здесь живет одинокий мужчина: квартира нисколько не напоминала свалку или содержимое спортивной сумки. Ни тебе разобранных мотоциклетных моторов на кухонном столе, ни обрезков древесно-стружечных плит в прихожей, ни бадминтонных ракеток на диване, ни воланчиков, выстроенных рядком на телевизоре.
   Говоря так, я вовсе не имею в виду, что у Дэниэла дома уютно. Обстановка у него немного странная, потому что часть досталась ему от старшего брата Пола, когда тот после краха в личной жизни уехал работать в Саудовскую Аравию, а часть — от бабушки, когда ее душа покинула свою бренную оболочку. Думаю, лучшее, что можно сказать о мебели Дэниэла, — ей недостает характера, чтобы активно раздражать.
   То здесь, то там, как оазисы в пустыне, попадаются отдельные достойные внимания предметы — красная подставка для компакт-дисков в виде жирафа, высокий напольный подсвечник — у Саймона, например, вся квартира была набита подобными вещами. Но если Саймону скажешь: «Ничего себе полочка», он никогда не ограничится простым «спасибо», а разразится длинной тирадой: «Магазин Конрана, дизайн Рона Арада, тираж ограничен, поэтому скоро она будет стоить целое состояние». Скорее всего, так оно и есть, но подобные реакции меня всегда как-то коробят, мне кажется, это не по-мужски. Любой неодушевленный предмет в доме Саймона имел свою родословную, и он приходил в восторг оттого, что мог проследить их благородное происхождение.
   Саймон никогда не говорил: «Включи чайник». Вместо этого он выражался так: «Аккуратно нажми бирюзовую эмалевую кнопочку в стиле пятидесятых годов на моем коническом чайнике из хромированной нержавеющей стали от Алесси, и если на его сияющей серебряной крышке появится хоть одна царапина, я зарежу тебя самым большим ножом из моего набора от Сабатье».
   Если б я не знала столько всего о Саймоне, то могла бы поклясться, что он голубой.
   У него была настоящая страсть к домоводству, которая у меня — правильно или ошибочно — всегда ассоциируется с мужчинами нетрадиционной ориентации.
   А в доме Дэниэла красивые вещи существуют в странном соседстве: предметы антиквариата соседствуют с новенькими, блестящими и вполне современными.
   — Это мне нравится, — сказала я, беря с отвратительной тумбочки, явно доставшейся по наследству, часы. — Мне бы такие. Откуда они у тебя?
   — Э-э-э… Рут подарила.
   — Ясно, — кивнула я и тут же увидела кое-что еще достойное внимания.
   — Ух ты, какое классное зеркало, — выдохнула я, с затаенной завистью трогая зеленую деревянную раму. — Где взял?
   — Гм… Карен подарила, — потупясь, ответил Дэниэл.
   Это отчасти объясняло буйное смешение стилей в убранстве квартиры: видимо, каждая из подруг Дэниэла стремилась оставить свой след в его жилище, но у всех у них были разные вкусы.
   — Удивляюсь, как это Карен не потребовала его обратно, — сказала я.
   — Вообще-то потребовала, — вяло заметил Дэниэл.
   — Тогда почему оно до сих пор здесь?
   — Она бросила трубку сразу после того, как сказала, что оно ей нужно, и с тех пор не подходит к телефону, когда я звоню, так что не знаю, как ей его вернуть.
   — Я могла бы сама забрать его прямо сегодня, — живо предложила я, представив, как вешаю зеркало у себя в спальне. — Хотя нет… нет, не могу. Она узнает, что я была у тебя, и, наверно, не обрадуется.
   — Люси, ты имеешь полное право бывать у меня, — возразил Дэниэл, но я предпочла его не услышать. Я и сама знала, что имею полное право быть, где хочу, но также знала, что у Карен другое мнение.
   — Осмотрим самую важную комнату в доме, — сказала я, направляясь в спальню. — Что нового ты сюда купил?
   Я плюхнулась на кровать Дэниэла, немного попрыгала на матрасе и спросила:
   — Так вот где все это происходит?
   — Не знаю, о чем ты говоришь, — проворчал он. — Если только не имеется в виду сон.
   — А это что? — возмутилась я, тыкая пальцем в тканое покрывало. — Подозрительно похоже на те, что продаются в магазинах для молодоженов. Я-то думала, секс-машины вроде тебя застилают постель меховыми покрывалами. Хотя, по-моему, особой разницы нет.
   — Правильно, но меховое я убрал, когда ты сказала, что приедешь. И зеркальный потолок демонтировал. Правда, видеокамеру выключить не успел.
   — Противный, — огрызнулась я.
   Он улыбнулся.
   — Вообрази, — продолжала я, вольготно раскинувшись на покрывале и глядя на Дэниэла снизу вверх, — я в постели Дэниэла Уотсона, — вернее, на постели, но неважно, сойдет и так. Мне завидуют черной завистью сотни женщин. Две уж точно, — добавила я, думая о Карен и Шарлотте.
   А затем занялась тем, чем обычно занимаюсь в спальне у Дэниэла.
   — Дэниэл, угадай, кто я, — сказала я и начала извиваться на кровати, издавая страстные вздохи и стеная:
   — О, Дэниэл! Дэниэл!
   Обычно он смеялся, но на этот раз не стал.
   — Угадал?
   — Нет.
   — Дэннис, — торжествующе объявила я.
   Он вяло улыбнулся. Наверно, я слишком часто это проделывала.
   — Так кто же она, твоя нынешняя подружка по постели? — поинтересовалась я, меняя тему.
   — Какая разница?
   — А в постель ты ее уложил?
   — Вообще-то еще нет.
   — Как?! То есть ты обхаживал бабу более четырех часов и так и не смог соблазнить ее своим обычным «Я такой невинный, я не развратник, я очень хороший»? Обаяния не хватило? Теряешь квалификацию, милый мой.
   — Да, наверно.
   Он не улыбнулся, как обычно. Просто вышел из комнаты. Это настолько встревожило меня, что я вскочила с кровати и побежала следом.
   — А почему это у тебя так чисто и прибрано? — с подозрением спросила я, когда мы вернулись в гостиную.
   Мне стало стыдно: несмотря на частые генеральные уборки, в нашей квартире царил вечный разгром.
   Преисполненные благих намерений, мы сто раз давали себе слово поддерживать порядок, но через день-два наше рвение слабело, и мы начинали говорить следующее: «Шарлотта, если ты отдежуришь за меня по ванной, можешь надеть мое новое платье на эту твою вечеринку в пятницу», или: «Отвяжись, Карен, я чистила раковину… Да, а откуда мне было взять новую губку? Шарлотта все их извела на себя после того, как переспала с тем датчанином… так что я не виновата, если не все отмылось — я же честно старалась!», или: «Да, я знаю, что сегодня воскресенье, уже вечер, мы все валяемся и смотрим телевизор, и расслабились почти до состояния комы, но мне надо пропылесосить, так что, будьте любезны, уйдите с дивана и телевизор выключите, потому что мне нужна розетка… И нечего орать на меня! Не орите! Если это так тяжело, то, пожалуй, с уборкой можно подождать, то есть я-то ждать не хочу, но если вы настаиваете…»
   На самом деле нам было нужно одно: чтобы кто-нибудь раз в неделю убирал нашу квартиру за деньги, но Карен каждый раз восставала против этого. «Зачем платить за то, что мы можем сделать сами? — возмущалась она. — Мы молодые, здоровые и все умеем».
   Умеем, это правда, только не делаем.
   — Ты что, нашел себе малолетнюю филиппинскую рабыню, которая приходит и вылизывает твою квартиру за плату ниже минимальной? — спросила я.
   — Нет, — с негодованием отрезал Дэниэл.
   — Или тетушку в переднике и с косынкой на голове, с радикулитом и распухшими коленями, которая вытирает у тебя пыль, а потом чаевничает на кухне и жалуется на жизнь?
   — Нет, — повторил Дэниэл. — Вообще-то, я убираюсь сам.
   — Ну да, — недоверчиво протянула я. — Наверняка заставляешь свою нынешнюю жертву гладить тебе рубашки и мыть ванную.
   — Нет, не заставляю.
   — А почему? Уверена, она бы с удовольствием. Если б мне кто предложил гладить мое белье в обмен на интимные услуги, я бы, пожалуй, не устояла.
   — Люси, — с убийственной серьезностью сказал Дэниэл, — я буду гладить тебе белье в обмен на интимные услуги.
   — Наверно, я забыла уточнить, что рассмотрю чьи угодно предложения, кроме твоих, — фыркнула я.
   — Но, Люси, я действительно люблю заниматься хозяйством.
   Я бросила на него презрительный взгляд.
   — А еще говоришь, я странная.
   — Я такого не говорил, — обиделся он.
   — Не говорил? — опешила я. — А следовало… Вот я — я просто ненавижу хозяйство. Если меня ждет ад — а я не вижу, почему бы ему меня не ждать, — меня, видимо, заставят гладить белье Сатане. И пылесосить — это вообще хуже всего, большей муки для меня нет, так что меня приговорят ежедневно пылесосить всю преисподнюю. Я как сама природа, — добавила я.
   — Это в чем? — спросил Дэниэл.
   — Природа боится техники, но я боюсь ее еще больше.
   Дэниэл рассмеялся. Слава богу, подумала я, а то до сих пор он был что-то слишком строг.
   — А теперь, Люси, поди сюда, — сказал он и обнял меня. У меня в груди екнуло от страха, но потом я поняла, что он просто подталкивает меня к дивану.
   — Хотела валяться? — спросил он.
   — Да.
   — Вот тебе самое подходящее место.
   — А как же шоколад, ты ведь обещал? — расхрабрившись, напомнила я. — Валяться без шоколада бессмысленно. А шоколад вкуснее всего есть лежа.
   — Будет сделано. — И он пошел за шоколадом.
 
   В тот день погода испортилась.
   Был конец августа, и, хотя настоящая жара уже отступила, все-таки было настолько тепло, что Дэниэл распахнул настежь все окна в гостиной.
   Вдруг, будто включили огромный вентилятор, поднялся ветер, листья зашелестели громче, небо потемнело, и мы услышали рокот надвигающейся грозы.
   — Это был гром? — с надеждой спросила я.
   — Вроде бы да.
   Я бросилась к окну и выглянула на улицу. Пустой пакет из-под чипсов, все лето мирно пролежавший на асфальте, летел над тротуаром, подгоняемый порывами ветра. А потом полил дождь, и мир за окном изменился.
   Улицы и сады из тусклых и серых от пыли сделались темными и блестящими, яркая зелень деревьев стала почти черной.
   Это было прекрасно.
   Воздух стал свежим, ароматным и прохладным. Запах мокрой травы хлынул мне навстречу, когда я, рискуя вывалиться, высунулась из окна по пояс.
   Мне на лицо падали частые крупные капли, тяжелые, как градины.
   Я люблю грозы. Только в грозу я пребываю в мире с самой собою. Бушующая стихия меня успокаивает.
   Очевидно, это не только потому, что я странная; тому есть строго научное объяснение. Грозы насыщают воздух отрицательными ионами, и хоть я и не понимаю, кто они такие, но знаю, что они благотворно влияют на самочувствие. Когда я прочла об этом, то даже купила комнатный ионизатор, чтобы дышать грозовым воздухом все время.
   Хотя с настоящей грозой он не сравнится.
   Снова загремел гром, и комната озарилась серебристыми сполохами.
   В мгновенной вспышке света стол, стулья и остальная мебель в гостиной показалась мне испуганной, как люди, которых внезапно разбудили, включив верхний свет в спальне.
   Дождь лил и лил, и я чувствовала, как при каждом ударе грома что-то вздрагивает у меня внутри.
   — Правда, удивительно? — спросила я, с улыбкой оборачиваясь к Дэниэлу.
   Он стоял в двух шагах от окна и наблюдал за мной. Взгляд у него был внимательный и серьезный.
   Я тут же застеснялась. Еще подумает, что я чокнутая, если радуюсь ливню.
   Потом странное, напряженное выражение исчезло с его лица, и он улыбнулся.
   — Забыл, что ты всегда любила дождь. Как-то ты мне сказала, что во время дождя чувствуешь, что твой внутренний мир соответствует внешнему.
   — Неужели? — совсем засмущалась я. — Неудивительно, что ты считаешь меня тронутой.
   — Я? Нет! — горячо возразил он.
   Я улыбнулась ему, и он улыбнулся в ответ одним уголком рта.
   — Я думаю, ты удивительная, — сказал он.
   У меня земля ушла из-под ног.
   Потом мы надолго замолчали. Я пыталась придумать что-нибудь легкое и немного обидное, чтобы ослабить напряжение, но не могла вымолвить ни слова. Я онемела. Я была абсолютно уверена, что мне сделали комплимент, но не знала, как следует ответить.
   — Отойди от окна, — наконец сказал он. — Не хочу, чтобы тебя ударило молнией.
   — Будем откровенны: если это может случиться с каждым, то и со мной тоже, — ответила я, и мы оба с готовностью рассмеялись.
   Хотя дистанцию по-прежнему соблюдали очень тщательно.
   Дэниэл закрыл окна, и шум грозы остался снаружи.
   Гром рокотал, ревел и гудел над нами. Дождь лил без остановки, и к пяти часам вечера стало темно, почти как ночью. Комнату изредка озаряли вспышки молний. По стеклам ручьями бежала вода.
   — Кажется, лето кончилось, — сказал Дэниэл.
   Мне стало грустно, но только на миг.
   Я всегда знала, что это не навсегда, и надо жить дальше.
   А осень я люблю. Осенью я покупаю новые сапоги.
   Наконец гроза исчерпала всю свою силу, и дождь стучал в окна тише и ровнее. Он успокаивал, гипнотизировал, создавал особый уют. Я лежала на диване, укрытая пледом, и блаженствовала от ощущения тепла и безопасности.
   Я читала книжку и ела шоколад.
   Дэниэл сидел в кресле, грыз печенье, читал газеты и смотрел телевизор, выключив звук.
   Кажется, за два часа мы не сказали друг другу ни слова.
   Я то и дело вздыхала, ворочалась и бормотала себе под нос: «Ого, вот здорово» или «Обалдеть, лучше просто не скажешь», а Дэниэл улыбался в ответ, но не думаю, что это можно считать разговором.
   Общаться нас заставил только голод.
   — Дэниэл, я ужасно хочу есть.
   — Ну…
   — И не говори, что я весь день лопаю шоколад и не могу быть голодной.
   — Я и не собирался, — будто бы удивился он. — Я знаю, что с печеньем и конфетами у тебя отношения особые. Хочешь, чтобы я тебя куда-нибудь сводил?
   — То есть мне придется вставать с дивана?
   — Намек понял. Хочешь пиццы?
   Что за человек!
   Он открыл ящик одного из своих странных шкафов и достал кипу листовок и брошюрок меню пиццы с доставкой на дом.
   — Вот полистай и реши, чего ты хочешь.
   — А это обязательно?
   — Нет, если не хочешь.
   — Но как же я тогда узнаю, что можно заказать?
   Дэниэл стал читать мне вслух.
   — Корочка мягкая или хрустящая?
   — Мягкая.
   — Тесто из пшеничной муки или с отрубями?
   — Из пшеничной! Отруби — придумают же такую гадость.
   — Порция маленькая, средняя, большая?
   — Маленькая.
   — Ну ладно, тогда средняя.
   Когда заказ был сделан, наш разговор прервался.
   Мы смотрели телевизор, ели, обменивались репликами. Не могу припомнить, когда я в последний раз испытывала такое счастье.
   Я нисколько не преувеличиваю, особенно если учесть, что пару недель подряд всерьез думала о самоубийства.
   За вечер два-три раза звонил телефон, но, когда Дэниэл подходил, трубку вешали. Подозреваю, что это была какая-нибудь из сотен его бывших подруг. Мне даже стало неуютно, потому что я вспомнила, как сама вот так звонила мужчинам, которые разбивали сердце мне. Будь у Гаса телефон, я, наверно, проделывала бы это по десять раз в день.
 
   Потом Дэниэл отвез меня домой. Я настояла, чтобы он высадил меня у светофора.
   — Нет, — запротестовал он. — Ты промокнешь насквозь.
   — Дэниэл, пожалуйста, — взмолилась я. — Боюсь, Карен увидит твою машину.
   — И что тут такого?
   — Она меня со свету сживет.
   — Мы имеем полное право видеться.
   — Возможно, — согласилась я. — Но мне с ней еще жить в одной квартире. Ты бы так не храбрился, будь она твоей соседкой.
   — Пошли вместе, и я сам с ней разберусь, — пригрозил он.
   — Ой, нет! — воскликнула я. — Ни за что на свете. — И добавила уже спокойнее: — Не надо. Я сама с ней поговорю. Так будет лучше.

58

   Я бежала домой по лужам под проливным дождем и всю дорогу мучилась, что скажу Карен, когда она спросит, где я была. Проще всего, конечно, соврать, вот только она наверняка поймет, что я вру.
   Да и потом, зачем мне врать? Я ничего плохого не сделала, твердила я себе.
   Я имею полное право видеться с Дэниэлом, он мой друг и был моим другом с незапамятных времен, задолго до того, как познакомился с Карен, да если на то пошло, и до того, как я сама познакомилась с Карен.
   Все это звучало очень убедительно, пока я шла по улице.
   Но стоило мне вставить в дверь ключ, как вся моя храбрость куда-то делась.
   — Где тебя носило?
   Карен ждала меня. Лик ее был ужасен, на столе дымилась переполненная пепельница.
   — Э-э-э…
   Я бы с радостью соврала, не будь так очевидно, что она уже все знает.
   Откуда она узнала? Кто проболтался?
   Потом Шарлотта рассказала мне, что Адриан. Когда паб закрылся, они с Карен решили взять напрокат кассету, чтобы убить еще пару часов ненужного им свободного времени, и Адриан спросил их, кто «тот стильный ублюдок в шикарной тачке», с которым я уехала.
   — Вид у него был такой, будто вот-вот заплачет, — сказала Шарлотта. — По-моему, он в тебя влюблен.
   Конечно, я сама виновата. Позволила бы Дэниэлу забрать меня прямо из дома, вместо того чтобы играть в прятки, и никто меня не заметил бы. Честность удобнее всего. Или надо уметь как следует заметать следы.
   — Так что происходит? — срывающимся на визг голосом спросила Карен. Лицо у нее было совсем белое, только на щеках краснели два пятна. Мне показалось, она сошла с ума от бешенства или нервного перенапряжения.
   — Ничего не происходит, — скороговоркой пробормотала я. Мне хотелось поскорее разубедить ее — не из страха за собственную шкуру, просто я хорошо понимала, в какой ад превращается жизнь, когда подозреваешь, что любимый человек нашел себе другую.
   — Не пудри мне мозги!
   — Честно, Карен, я просто была у него в гостях. Это было совершенно невинно.
   — Невинно! Мужчины ничего невинного не делают. Знаешь, кто мне это сказал? Ты, Люси Салливан.
   — Со мной все по-другому.
   Карен горько рассмеялась.
   — Да нет, Люси, ты себе льстишь.
   — Я не льщу…
   — Нет, льстишь. Вот так он всегда и действует: он и меня заставил почувствовать, что я единственная стоящая девушка на свете.
   — Карен, я не о том. Со мной все по-другому, потому что он не влюблен в меня, а я не влюблена в него. Мы просто друзья.
   — Не будь такой наивной. Впрочем, тебя я уже давно подозревала: ты слишком усердно расписывала, как он, по-твоему, нехорош…
   — Но я только из соображений здравого смысла…
   — …а ему и не захотелось бы проводить с тобой время, не будь у него намерения заловить тебя: он ведь не терпит отказов. Он приложит все силы, чтобы тебя трахнуть, только потому, что ты ведешь себя так, будто тебе не хочется.
   Я открыла рот, но не издала ни звука.
   — А правда, что он пустил тебя за руль?
   — Правда.
   — Подонок! Меня не пускал. За полгода так ни разу и не дал порулить.
   — Ты же не умеешь водить машину.
   — Так пусть бы научил, верно? Если б была в нем хоть капля порядочности, сам бы давал мне уроки вождения.
   — Э-э-э…
   — Так что, он уже с кем-нибудь встречается? — спросила Карен. Лицо у нее жалко дергалось: она пыталась улыбнуться.
   — По-моему, нет, — мягко сказала я. — Не волнуйся.
   — Я и не волнуюсь, — оскалилась она. — Чего мне волноваться? В конце концов, я же его бросила.
   — Конечно.
   Как бы угадать, что ей сейчас лучше сказать?
   — Как можно быть настолько жалкой? — с негодованием продолжала она. — Найди себе парня сама, прекрати подбирать за мною.
   И, прежде чем я успела что-либо сказать, снова бросилась в атаку:
   — И как можно быть настолько непорядочной? Каково было бы тебе, начни я сейчас встречаться с Гасом?
   — Прости, — униженно пробормотала я. Она была права, и мне стало стыдно. Предательница я!
   — Нечего с ним встречаться, нечего приводить моего бывшего парня в мой же собственный дом.
   — Я и сама не стала бы, — возразила я, подумав, что проявляю чуткость и уважаю ее чувства, но она поняла мои слова как проявление бесстыдного эгоизма.
   — Наверно, он говорил только обо мне…
   Что ответить на это, я не знала: боялась огорчить ее, сказав, что о ней Дэниэл не говорил.
   — …так вот: не хочу, чтобы он обо мне что-то знал. Какая у меня может быть личная жизнь, если моя соседка гуляет с моим бывшим?
   — Все совсем не так!
   Я уже разрывалась на части от чувства вины. Я ненавидела себя за то, что сделала Карен больно, и не понимала, как это я раньше могла находить себе оправдания.
   А потом грянул гром.
   — Я запрещаю тебе с ним видеться.
   Она смотрела на меня в упор, глаза в глаза.
   Тут бы мне расправить плечи, проглотить слюни и сказать ей, что она не может запретить мне видеться с кем бы то ни было.
   Но я этого не сделала.
   Меня слишком мучила совесть. У меня не было на это права. Я оказалась плохой подругой, плохой соседкой, плохим человеком. Мне хотелось все исправить, и в данный момент я не задумывалась, как это — отказаться от встреч с Дэниэлом ради того, чтобы помириться с Карен.
   — Ладно, — кивнула я и вышла из комнаты.

59

   Назавтра мы с Дэниэлом опять встретились; я не могла понять, что со мной делается. Я знала, что видеть Дэниэла мне запрещено, и до смерти, до оцепенения боялась Карен.
   Но когда он позвонил и спросил, нельзя ли ему после работы сводить меня куда-нибудь в кафе, я почему-то ответила «да». Потому, возможно, что меня уже сто лет никто никуда не водил.
   Вероятно, то был своего рода бунт, хоть и в скрытой форме. Как будто я осмелилась показать Карен кукиш, предварительно надев варежки.
   За пять минут до встречи с Дэниэлом я решила заново накраситься — пусть я иду в кафе всего-навсего со старым другом, но выход в свет есть выход в свет, и откуда мне знать, кто попадется мне по дороге. Подводя глаза, я обнаружила, что рука у меня дрожит. Бог свидетель, я не влюблена в Дэниэла, в ужасе подумала я и тут же поняла, что трепещу всего лишь от старого доброго страха — страха перед Карен и тем, что она сделает со мной, если только узнает. Какое облегчение! Насколько легче жить, когда трясешься от ужаса, а не от нетерпения.
   Когда ровно в пять часов Дэниэл вошел в нашу комнату (с гостевым пропуском на лацкане пиджака: Дэниэл никогда не поступил бы, как Гас), несмотря на его официальный костюм, я так ему обрадовалась, что почувствовала праведный гнев на Карен. Даже с удовольствием подумала, что могла бы с ней поссориться. Хоть и не всерьез.
   — Перед обедом мы зайдем в паб, — сказала я Меридии, Меган и Джеду. — Будем рады, если вы составите нам компанию.
   Но они дружно уперлись. На лицах у Меридии и Джеда было написано: «Он не Гас», и, пока я надевала пальто, они смотрели на меня осуждающе, недобро прищурившись. У мамочки новый друг, а они хотят, чтобы мамочка была с папой.
   Идиоты упрямые!
   Мамочка тоже хочет быть с папой, но что же она может поделать? Разве отказ от дармового обеда в компании Дэниэла вернет мне Гаса?
   Меган тоже отличилась, радостно заявив Дэниэлу:
   — Спасибо за предложение, надеюсь, вас обидит мой отказ: общаться с такими приличными, как вы, я не в настроении. У меня свидание с настоящим мужчиной.
   Как и мне, Меган хотелось наказать Дэниэла за то, что он мил, обаятелен, и даже умные женщины сходят от него с ума. Но все равно вышло слишком грубо. И потом, каким это настоящим мужчиной она хвастает? Наверно, один из этих великанов-овцеводов, который по нескольку дней не бреется и не меняет белье.
   Итак, мы с Дэниэлом отправились в паб одни.
   — Мне звонила Карен, — сообщил он, когда мы сели.
   — Да? — От тревоги у меня внутри что-то оборвалось. — Что она хотела?
   — Велела держаться от тебя подальше.
   — Вот дрянь, — радостно вскипела я. — А ты что?
   — Сказал, что мы с тобой уже взрослые и можем делать, что захотим.
   — Ну зачем было так говорить! — застонала я.
   — А что?
   — Тебе-то можно быть взрослым и делать, что захочешь — ты ведь не живешь с ней в одной квартире. А если я попробую быть взрослой и делать, что захочу, она меня просто убьет. Так что она сказала, когда ты это сказал? — с волнением спросила я.