Страница:
– Мы еще можем спастись, – сказала Лешья. – Нужно сообщить о том, что здесь произошло.
– Для этого хватит и одного из нас, – возразил Эспер. – И это будешь ты. – Он вскочил в седло Огра. – Ну, давай, дружище, – пробормотал он.
Нейл собрал последние силы и подбежал к небольшой группе, сгрудившейся вокруг Энни. Он встал рядом с Казио, между принцессой и врагами. Казио слабо усмехнулся и произнес что-то, прозвучавшее довольно обреченно.
– Ты совершенно прав, – ответил Нейл, глядя на монахов, целящихся в них из луков.
– Подождите! – приказал сакритор. – Нам нужны живыми принцесса и один из воинов. Оставьте их, и мы не тронем остальных.
Рядом простучали копыта, рыцарь оглянулся и увидел Эспера. Вражеские воины медленно приближались.
Нейл посчитал, что ему не следует отвечать на смехотворное предложение. Судя по всему, остальные придерживались такого же мнения. Он перевел взгляд на лучников, прикидывая, сумеет ли прикончить хотя бы одного из них, прежде чем они его убьют. Вероятно, нет – они уже успели показать свое мастерство.
– Да, – сказал Эспер, словно расслышав его мысли. – Они хорошие стрелки, и хуже со временем они не становятся. Мы можем попробовать добраться до них.
– Подождите, – вмешался Стивен. – Я слышу топот лошадей, их много, и они скачут к нам.
– Не думаю, что это хорошие новости, – заметил Эспер.
Стивен покачал головой.
– Мне кажется, ты ошибаешься.
Эсперу показалось, что и он сам услышал стук копыт, но тут он увидел кое-что еще – возле опушки леса появилась тень. Как только стрела попала в затылок одного из лучников, он понял, что это Лешья. Остальные монахи разом, как один человек, повернулись и начали стрелять в сторону леса.
Эспер пришпорил Огра, решив воспользоваться тем, что Лешья отвлекла врагов. Он успел преодолеть половину расстояния, пока те не начали стрелять в него. Перед глазами поплыли черные пятна, когда стрела пробила кожаный доспех и плечо насквозь. Интересно, рассеянно подумал он, какова сила натяжения их луков? Боли он пока не чувствовал.
Еще одна стрела оставила глубокую царапину на его щеке и отсекла часть уха – и боль сразу же нахлынула. Затем Огр заржал и поднялся на дыбы, Эспера вышвырнуло из седла, он пролетел по воздуху несколько ярдов и тяжело упал на землю.
Однако он упрямо поднялся на ноги и вытащил метательный топорик. Эспер твердо решил прикончить хотя бы одного из врагов, прежде чем его превратят в ежа, утыканного стрелами.
Однако лучники перестали обращать на него внимание. Около двадцати всадников вылетело из леса. Все они были вооружены и одеты в доспехи – за исключением молодого человека в великолепном красном камзоле и белых штанах. В руке он держал обнаженный меч.
– Энни! – звал он. – Энни!
Он успел лишь дважды выкрикнуть ее имя, прежде чем стрела ударила его в грудь, и он упал с коня. Лучники рассыпались в стороны с поразительной быстротой, продолжая стрелять во всадников. Эспер выбрал ближайшего врага и швырнул свой топорик. Он успел с удовлетворением увидеть, как лезвие пробило череп его жертвы, но тут у него подкосились колени, и он вновь упал на землю.
Когда Эспер поскакал по направлению к стрелкам, Нейл и Казио атаковали мечников. Нейл решил, что лучникам будет сложнее в них попасть, если они сойдутся в рукопашной. Он так и не узнал, что думал Казио, но это не имело значения. Уже через несколько мгновений они сражались плечом к плечу. Меч Рока был легок и проворен в его руках, и Нейл успел сразить четверых, прежде чем их с Казио окружили со всех сторон. Затем кто-то сильно ударил его сзади по голове, и мир вокруг исчез.
Очнуться Нейла заставил мужской голос. Он открыл глаза и увидел отряд всадников. Их командир смотрел на Нейла из-под поднятого забрала.
Потом он что-то произнес, но Нейл ничего не понял. Он огляделся по сторонам и на королевском языке ответил:
– Я вас не понимаю, сэр.
У него за спиной застонала Энни.
– Во имя яиц святого Рустера, что здесь происходит? – осведомился всадник.
Нейл указал на плащ рыцаря.
– Вы вассал Данмрога, сэр, – и вы должны это знать лучше меня.
Рыцарь показал головой.
– Мой господин – сэр Родерик, Данмрог-младший, он привел нас сюда. Я решил было, что он безумен, когда услышал его рассказ, но, сэр, вы должны мне поверить, я ничего не знал о том, что здесь творится.
Он поднял обе руки и показал на изувеченные тела людей на шестах и на трупы воинов и монахов, устилавшие поляну. Потом взгляд рыцаря остановился на трупе герцога Данмрога, и его глаза сузились.
– Расскажите мне о том, что здесь случилось, – резко потребовал он.
– Я убила Данмрога, – раздался слабый женский голос.
Нейл повернулся и увидел поднявшуюся на ноги Энни, которую с двух сторон поддерживали Стивен и Винна. Взгляд Энни скользнул по лицу Нейла, и она изумленно ахнула.
– Сэр Нейл?
Нейл опустился на одно колено.
– Ваше высочество.
– Высочество? – эхом повторил рыцарь.
– Да, – подтвердила Энни, вновь поворачиваясь к нему. – Я Энни, дочь Уильяма Второго, и прежде всего вы должны служить мне, а уж потом Данмрогу или любому другому лорду.
Пораженный Нейл только головой покачал – Энни удивительно напоминала в этот момент королеву Мюриель.
– Как ваше имя, сэр? – осведомилась она.
– Меня зовут Маркэк МейпКавэр, – ответил он. – Но я…
– Сэр Маркэк, – перебил его один из воинов, – это действительно принцесса Энни. Я видел ее при дворе. А рыцаря зовут Нейл МекВрен, он спас королеву от нападения ее собственных гвардейцев.
Сэр Маркэк еще раз обвел смятенным взором поляну.
– Но что это? Все эти люди, что с ними произошло?
– Я и сама точно не знаю, – ответила Энни. – Но мне нужна ваша помощь, сэр Маркэк.
– Приказывайте, ваше высочество.
– Во-первых, снимите этих людей с шестов и проследите, чтобы о них позаботились, – сказала Энни. – И арестуйте всех, кто не был прибит к шестам и не является одним из моих спутников. Возьмите под свой контроль замок Данмрог, арестуйте всех священников и монахов, которых там обнаружите, после чего удерживайте его до тех пор, пока я не пришлю вам дальнейшие распоряжения из Эслена.
– Конечно, ваше высочество. Что еще?
– Мне потребуются лошади, провизия и все солдаты, которых вы сможете выделить. И доставьте моих раненых к лекарям. Завтра на рассвете я отправляюсь в Эслен.
Глава 5
– Для этого хватит и одного из нас, – возразил Эспер. – И это будешь ты. – Он вскочил в седло Огра. – Ну, давай, дружище, – пробормотал он.
Нейл собрал последние силы и подбежал к небольшой группе, сгрудившейся вокруг Энни. Он встал рядом с Казио, между принцессой и врагами. Казио слабо усмехнулся и произнес что-то, прозвучавшее довольно обреченно.
– Ты совершенно прав, – ответил Нейл, глядя на монахов, целящихся в них из луков.
– Подождите! – приказал сакритор. – Нам нужны живыми принцесса и один из воинов. Оставьте их, и мы не тронем остальных.
Рядом простучали копыта, рыцарь оглянулся и увидел Эспера. Вражеские воины медленно приближались.
Нейл посчитал, что ему не следует отвечать на смехотворное предложение. Судя по всему, остальные придерживались такого же мнения. Он перевел взгляд на лучников, прикидывая, сумеет ли прикончить хотя бы одного из них, прежде чем они его убьют. Вероятно, нет – они уже успели показать свое мастерство.
– Да, – сказал Эспер, словно расслышав его мысли. – Они хорошие стрелки, и хуже со временем они не становятся. Мы можем попробовать добраться до них.
– Подождите, – вмешался Стивен. – Я слышу топот лошадей, их много, и они скачут к нам.
– Не думаю, что это хорошие новости, – заметил Эспер.
Стивен покачал головой.
– Мне кажется, ты ошибаешься.
Эсперу показалось, что и он сам услышал стук копыт, но тут он увидел кое-что еще – возле опушки леса появилась тень. Как только стрела попала в затылок одного из лучников, он понял, что это Лешья. Остальные монахи разом, как один человек, повернулись и начали стрелять в сторону леса.
Эспер пришпорил Огра, решив воспользоваться тем, что Лешья отвлекла врагов. Он успел преодолеть половину расстояния, пока те не начали стрелять в него. Перед глазами поплыли черные пятна, когда стрела пробила кожаный доспех и плечо насквозь. Интересно, рассеянно подумал он, какова сила натяжения их луков? Боли он пока не чувствовал.
Еще одна стрела оставила глубокую царапину на его щеке и отсекла часть уха – и боль сразу же нахлынула. Затем Огр заржал и поднялся на дыбы, Эспера вышвырнуло из седла, он пролетел по воздуху несколько ярдов и тяжело упал на землю.
Однако он упрямо поднялся на ноги и вытащил метательный топорик. Эспер твердо решил прикончить хотя бы одного из врагов, прежде чем его превратят в ежа, утыканного стрелами.
Однако лучники перестали обращать на него внимание. Около двадцати всадников вылетело из леса. Все они были вооружены и одеты в доспехи – за исключением молодого человека в великолепном красном камзоле и белых штанах. В руке он держал обнаженный меч.
– Энни! – звал он. – Энни!
Он успел лишь дважды выкрикнуть ее имя, прежде чем стрела ударила его в грудь, и он упал с коня. Лучники рассыпались в стороны с поразительной быстротой, продолжая стрелять во всадников. Эспер выбрал ближайшего врага и швырнул свой топорик. Он успел с удовлетворением увидеть, как лезвие пробило череп его жертвы, но тут у него подкосились колени, и он вновь упал на землю.
Когда Эспер поскакал по направлению к стрелкам, Нейл и Казио атаковали мечников. Нейл решил, что лучникам будет сложнее в них попасть, если они сойдутся в рукопашной. Он так и не узнал, что думал Казио, но это не имело значения. Уже через несколько мгновений они сражались плечом к плечу. Меч Рока был легок и проворен в его руках, и Нейл успел сразить четверых, прежде чем их с Казио окружили со всех сторон. Затем кто-то сильно ударил его сзади по голове, и мир вокруг исчез.
Очнуться Нейла заставил мужской голос. Он открыл глаза и увидел отряд всадников. Их командир смотрел на Нейла из-под поднятого забрала.
Потом он что-то произнес, но Нейл ничего не понял. Он огляделся по сторонам и на королевском языке ответил:
– Я вас не понимаю, сэр.
У него за спиной застонала Энни.
– Во имя яиц святого Рустера, что здесь происходит? – осведомился всадник.
Нейл указал на плащ рыцаря.
– Вы вассал Данмрога, сэр, – и вы должны это знать лучше меня.
Рыцарь показал головой.
– Мой господин – сэр Родерик, Данмрог-младший, он привел нас сюда. Я решил было, что он безумен, когда услышал его рассказ, но, сэр, вы должны мне поверить, я ничего не знал о том, что здесь творится.
Он поднял обе руки и показал на изувеченные тела людей на шестах и на трупы воинов и монахов, устилавшие поляну. Потом взгляд рыцаря остановился на трупе герцога Данмрога, и его глаза сузились.
– Расскажите мне о том, что здесь случилось, – резко потребовал он.
– Я убила Данмрога, – раздался слабый женский голос.
Нейл повернулся и увидел поднявшуюся на ноги Энни, которую с двух сторон поддерживали Стивен и Винна. Взгляд Энни скользнул по лицу Нейла, и она изумленно ахнула.
– Сэр Нейл?
Нейл опустился на одно колено.
– Ваше высочество.
– Высочество? – эхом повторил рыцарь.
– Да, – подтвердила Энни, вновь поворачиваясь к нему. – Я Энни, дочь Уильяма Второго, и прежде всего вы должны служить мне, а уж потом Данмрогу или любому другому лорду.
Пораженный Нейл только головой покачал – Энни удивительно напоминала в этот момент королеву Мюриель.
– Как ваше имя, сэр? – осведомилась она.
– Меня зовут Маркэк МейпКавэр, – ответил он. – Но я…
– Сэр Маркэк, – перебил его один из воинов, – это действительно принцесса Энни. Я видел ее при дворе. А рыцаря зовут Нейл МекВрен, он спас королеву от нападения ее собственных гвардейцев.
Сэр Маркэк еще раз обвел смятенным взором поляну.
– Но что это? Все эти люди, что с ними произошло?
– Я и сама точно не знаю, – ответила Энни. – Но мне нужна ваша помощь, сэр Маркэк.
– Приказывайте, ваше высочество.
– Во-первых, снимите этих людей с шестов и проследите, чтобы о них позаботились, – сказала Энни. – И арестуйте всех, кто не был прибит к шестам и не является одним из моих спутников. Возьмите под свой контроль замок Данмрог, арестуйте всех священников и монахов, которых там обнаружите, после чего удерживайте его до тех пор, пока я не пришлю вам дальнейшие распоряжения из Эслена.
– Конечно, ваше высочество. Что еще?
– Мне потребуются лошади, провизия и все солдаты, которых вы сможете выделить. И доставьте моих раненых к лекарям. Завтра на рассвете я отправляюсь в Эслен.
Глава 5
Роща Свечей
Роща Свечей не была рощей, и хотя здесь имелось множество светильников, едва ли среди них нашлись бы свечи. Когда Леоф в первый раз услышал название этого места, где собирался народ Эслена, он решил, что оно получило свое имя еще в древние времена, когда барды пели под священными деревьями в мерцающем пламени свечей. Только прочитав исторические хроники, Леоф понял, какими наивными были его предположения.
Первым человеческим языком в городе стал старокаварумский, затем – вителлианский, язык Гегемонии, позднее появился алманниискии, иногда мешавшийся с лирским и ханзейским, а в последнее время здесь говорили на королевском языке. Аре-ана называла это место Каондлгрэф на своем родном языке и с готовностью признавала, что не знает смысла этого слова. Просто «старое имя».
Так или иначе, но Леофу это название нравилось, и он охотно представлял себе, какие события происходили здесь в прежние времена.
Роща Свечей была странной помесью древнего амптоком-бенуса Гегемонии – деревянных подмостков, что возводились на городских площадях и на которых разыгрывались фарсы, – и церковных хоров, где исполнялись гимны и представлялись жития святых. В каменных склонах двумя полукругами были вырублены ярусы – каждый представлял собой длинную скамью.
Над центральной частью нижних трех ярусов выдавался просторный балкон, где обычно располагались особы королевской крови. Здесь также имелось две сцены: одна – деревянная, поднятая повыше, с люками, откуда появлялись и куда исчезали актеры, и вторая – каменная, где находились музыканты и певцы. Верхняя сцена в соответствии с церковными обычаями называлась Битрейс, «Мир», а нижняя – Амбитрейс, «Другой мир».
Это были два мира, которые прайфек Хесперо желал держать разделенными. Его ожидало жестокое разочарование.
Обе сцены сверху прикрывала кровля в виде четверти сферы, на которой были нарисованы луна и звезды, – соответственно, ее именовали «Небеса». Королевская ложа также имела крышу. Все остальные рисковали попасть под дождь или снег.
Впрочем, этим вечером на небе не было ни облачка, и, хотя погода выдалась довольно прохладной, воздух оставался сухим.
Вокруг Рощи Свечей – над сиденьями, сценами и даже «Небесами» – простирался широкий зеленый луг, и с полудня на нем расположились празднующие. Леофу казалось, что здесь собрался весь город и многие крестьяне из окрестных поселений – тысячи людей. Он сам сидел за длинным столом с регентом с одной стороны и прайфеком с другой, а между ними расположились члены Комвена, герцоги, графы и лендверды.
Леоф, извинившись, спустился вниз, чтобы проверить, все ли готово. Теперь до начала представления оставалось совсем недолго; места заполнялись, в воздухе звенел гомон тысяч голосов.
Со времени его первого выступления – ему тогда едва исполнилось шесть лет – Леоф не испытывал такого трепета.
Он посмотрел на своих музыкантов.
– Я знаю, что вы справитесь, – сказал им Леоф. – Я в вас верю. И лишь надеюсь, что заслуживаю вашего доверия.
Эдвин, салютуя Леофу, поднял кроз, но большинство лишь бросило на него короткий взгляд. Все старались мысленно еще раз повторить свою партию – им чуть-чуть не хватило времени для репетиций.
Конечно, прайфек посещал прослушивания и одобрил представление, поскольку Леоф переписал свою работу так, чтобы она соответствовала нелепым требованиям церковника. Музыканты исполняли лишь вступление перед пением вокалистов, после чего всякое инструментальное сопровождение исключалось. Леоф добавил части, которые потребовал прайфек Хесперо, и отбросил все, что тот посчитал лишним.
Однако представление не будет таким, как рассчитывал прайфек. Сегодня инструменты и певцы сольют свою музыку, тональности и аккорды прозвучат иначе. И если Леоф не ошибся в своих предположениях, после того, как прозвучат первые ноты, прайфек будет уже не в силах ничего изменить.
Он посмотрел на королевскую ложу. Естественно, там находился регент, а также большинство дворян, которые обычно сидели за его столом. Но среди них он заметил еще двух зрительниц. Одну из них невозможно было не узнать – королеву Мюриель. Он по-прежнему думал о ней именно так, несмотря на то что ее статус был пересмотрен. Она была в черном платье, отороченном мехом, а ее голову не украшала ни корона, ни диадема.
Рядом сидела другая женщина, с мягкими каштановыми волосами, Леоф видел ее при дворе всего несколько раз. Их окружал отряд стражников регента.
– Я благодарю святых, ваше величество, за то, что вы сможете это услышать, – прошептал Леоф.
Он надеялся, королева не презирает его за помощь в очернении ее имени.
Регент, Роберт Отважный, поднял руку, дав сигнал к началу.
Леоф убедился, что все его музыканты не сводят с него глаз, положил руки на клавиши клавесина – и прозвучала единственная нота. Ведущий флажолет подхватил ее, потом к ним присоединились остальные инструменты, сверяя настройку. Наконец все были готовы, снова наступила тишина.
Леоф встряхнул пальцы и еще раз опустил их на клавиши.
– Предполагается, что это Бруг, – прошептала Мюриель, обращаясь к Элис, когда музыканты начали настраивать инструменты.
– Очень красивые декорации, – заметила Элис.
Так и было. Глазам зрителей предстала городская площадь с колокольней на заднем плане, слева располагалась таверна с вывеской, гласящей «Фатем Пейтера». Таверна была хитро разрезана так, что все могли видеть ее фасад и внутренние помещения. Новую, маленькую, сцену пристроили четырьмя ярдами выше «Мира», она представляла собой спальню в верхней части здания.
Правую часть сцены занимал знаменитый мост, в честь которого город Бруг получил свое название. Мост поднимался над весьма убедительно выглядевшим каналом, вдоль которого были расставлены засушенные цветы, подкрашенные, чтобы издалека казаться живыми. А на заднике сцены художник изобразил просторные зеленые поля и маленды Новых земель.
Мюриель молча наблюдала, как на площадь вышел юноша и уселся возле фонтана. Он был одет довольно скромно, но оранжевый пояс говорил о том, что он принят в гильдию мастеров ветра Новых земель.
Музыканты уже настроили свои инструменты.
– Проклятье, – пробормотал за спиной Мюриель герцог Шейла, – не понимаю, зачем нужно столько инструментов. Будет ужасный шум.
Мюриель видела, как маленькая фигурка Леофа подняла обе руки и опустила их на клавиши.
Воздух наполнился таким звуком, какой Мюриель и представить себе не могла, – высокие чистые ноты поднимались к звездам, а низкие голоса басов напоминали тайный тяжелый гул моря. Звуки с первого мгновения взяли ее за душу и воцарились там. Казалось, произнесены самые важные слова в мире.
И все же, несмотря на удивительную красоту и мощь первого аккорда, он показался Мюриель каким-то неполным – нуждающимся в завершении, – и она поняла, что не отведет от сцены глаз, не будет знать покоя до тех пор, пока не услышит все до конца.
– Нет… – Ей показалось, что это слово произнес прайфек, но потом она слышала только музыку.
На губах Леофа играла улыбка ярости, когда первый аккорд наполнил гигантскую чашу Рощи Свечей и расплескался в ночи, аккорд, который никто не вызывал к жизни в течение тысячи лет, аккорд, который Мери заново нашла для него в простой пастушеской песне.
«Вот ответ твоим пожеланиям, прайфек», – подумал Леоф.
Потому что теперь, после того как аккорд прозвучал, Леоф знал, что ни прайфек, ни даже сам фратекс Призмо не смогут остановить его музыку.
Юноша у фонтана встал, и его голос неожиданно взмыл ввысь вместе с инструментами, словно один из них. Он пел на алманнийском, а не на королевском языке, и после первого мгновения внутреннего протеста стало ясно, что именно так все и должно быть.
– Иэ канн вас из скаон, – пел он.
Когда юная пара замолчала, на сцену вышел немолодой мужчина, который оказался отцом Литы, лодочником, и он спел свою песню – забавную и грустную.
«Я теряю дочь и обретаю долги», – начиналась его партия, а потом появилась его жена, которая принялась ругать его за язвительность, и они запели дуэтом.
Затем юноша и девушка вновь начали свою песню, и неожиданно уже четыре голоса сплелись в удивительной гармонии, словно открытая книга любви всех возрастов, от первого румянца смущения через зрелость и до последнего объятия. Мюриель за один миг вновь пережила свой брак и все никак не могла успокоить дыхание.
Затем к ним присоединился аэтил города, а следом и другие горожане, прибывшие на свадебный пир. Теперь пел огромный радостный хор. Все было прекрасно, и все же, когда раздался зов труб и первое действие завершилось словами аэтила, вопрошавшего, кто еще хочет попасть на праздник, Мюриель еще мечтала о завершении первого аккорда.
Музыка стихла, но не умерла, когда исполнители ролей покинули сцену. Возникла простая мелодия, отражавшая радость застолья, но теперь в нее вплетались легкая грусть и смутный, еще далекий страх. И по мере того, как звук креп, ощутимая тревога передавалась от одного слушателя к другому. И Мюриель вдруг захотелось посмотреть вниз, чтобы убедиться, что пауки не взбираются вверх по ее чулкам.
И она отчетливо ощутила присутствие Роберта.
Второй акт начался с появления сэра Ремизмунда Фрам Вулторпа, и сопровождавшая его музыка была такой мрачной и неистовой – с пронзительным завыванием волынки и угрожающим перебором басовых струн, – что Мюриель вцепилась в подлокотники своего кресла.
И со странным удовлетворением она отметила, что актер, игравший Вулторпа, в значительной степени похож на принца Роберта.
Между тем события продолжали разворачиваться с безжалостной неотвратимостью. Свадебное пиршество превращалось в сцену ужаса. Весь реквизит – в самом начале Мюриель воспринимала его именно так – вдруг обрел реальность, словно Роща Свечей и в самом деле парила над пустой оболочкой Бруга, словно они все подглядывали за городскими призраками, вновь переживающими свою трагедию.
Сэр Ремизмунд был изменником, изгнанным из Ханзы, он повсюду искал возможности грабить и убивать. Прямо на улице он зарезал аэтила, и его люди дикой волной хлынули в город. Ремизмунд тут же принялся ухаживать за Литой, а когда Гильмер стал возражать, того арестовали, чтобы на рассвете повесить на городской площади.
Ремизмунд, слишком гордый, чтобы взять Литу силой, отправился пировать в таверну. Так закончился второй акт.
Но музыка не смолкала, увлекая за собой слушателей. Даже Роберт, который, вне всякого сомнения, осознавал, что происходит, ничего не стал предпринимать.
Мюриель вспомнила свою беседу с композитором, когда они обсуждали причины запрета подобных сочинений, силу воздействия некоторых созвучий и пауз. И теперь она поняла. Он очаровал их всех, не так ли? Это не просто напоминало чары, это они и были. Тем не менее дурного в этом было не больше, чем во влюбленности или преклонении перед красотой. Если композитор – маг, значит, существует и добрая магия. Мюриель была уверена, что в музыке Леофа нет зла.
Третий акт начался с комической интерлюдии, в которой один из людей Ремизмунда ухаживал за служанкой из таверны, но так и не сумел добиться успеха. Затем появились Ремизмунд и его главный подручный Разовил, который должен был доставить письмо. Ремизмунд продиктовал послание императору, где обещал разрушить дамбу и затопить Новые земли, если ему не выплатят огромный выкуп. Одеяния Разовила напоминали рясу прайфека, а бородка и усы сразу же вызывали в памяти лицо Хесперо. Разовил вносил в письмо многочисленные исправления, которые должны были придать требованиям выкупа более благородный характер, повторяя, что святые поддерживают их начинание, а император должен подчиниться их воле. Беседа двух злодеев получилась забавной, но не могла не вызвать у зрителей тревоги.
Одна из служанок спряталась, когда в таверну вошел Ремизмунд, и подслушала весь разговор. После окончания сцены она убежала, чтобы сообщить новость Лите и ее отцу. Так горожанам удалось узнать о заговоре, и они собрались, чтобы решить, как поступить. Но перед самым началом встречи появился Разовил, искавший Литу.
Чтобы скрыть замыслы горожан, Лита согласилась уйти вместе с ним. И Ремизмунд вновь начал домогаться ее любви, спев самую красивую песню во всем представлении:
Лита ответила, что должна обдумать его предложение, и ушла. Как только она исчезла со сцены, Ремизмунд ухмыльнулся и обратился к Разовилу:
Какая нежная, какая бесхитростная, доверчивая, глупая.
Одна ночь любви, и с ней покончено.
Потом он и его подхалим засмеялись, и музыка стала веселой – но в ней появилось и нечто демоническое.
Так закончился третий акт, и инструменты почти умолкли. Мюриель обнаружила, что впервые с того момента, как представление началось, музыка слегка отпустила ее и что она может говорить, если захочет. Она посмотрела на Роберта.
– Замечательная пьеса, лорд регент, – сказала она. – Благодарю вас за то, что позволили мне ее посмотреть.
Роберт бросил на нее угрюмый взгляд.
– Мне кажется, вы недооценили моего композитора, – добавила она.
Роберт слегка задыхался, словно пытаясь поднять нечто очень тяжелое.
– Бессмысленный фарс, – отрезал он. – Глупое проявление бравады.
– Нет, – возразил Хесперо, – вероломный акт чародейства.
– Если вы ищете колдовство, любезный прайфек, – промурлыкала Мюриель, – вам достаточно посмотреть на нашего дорогого регента. Вонзите в него клинок, и вы убедитесь, что из него не прольется крови – во всяком случае, той красной жидкости, которая наполняет жилы обычных людей. У меня создалось впечатление, что вы своеобразно выбираете, какие дьявольские силы презирать, а какие всячески приветствовать, прайфек Хесперо.
– Помолчи, Мюриель, – грубо перебил ее Роберт. – Помолчи, пока я не приказал отрезать тебе язык.
– Как Хранителю?
Роберт вздохнул, щелкнул пальцами, и в следующее мгновение кто-то сзади засунул в рот Мюриель кляп. Когда прошло первое изумление, она даже не снизошла до сопротивления. Это было ниже ее достоинства.
Прайфек начал что-то говорить, но тут вновь зазвучала музыка, призывающая Литу на сцену.
Девушка встала рядом с темницей, где томился Гильмер, и они вновь обменялись клятвами любви. Гильмер сказал Лите, что восстание начнется в полночь. Он говорил о своих страхах, о том, что они все могут погибнуть, и о том, что его не будет рядом с восставшими. Но более всего он сожалел, что они так и не стали мужем и женой. Он просил ее, пока еще не поздно, бежать из города. Крозы и витхалы подняли его сердечную боль в небеса и унесли ее к самым звездам.
Лита запела в ответ, и Мюриель вдруг узнала эхо мелодии, которую Акензал сыграл ей во время их первой встречи – тогда у нее по щекам потекли слезы. А теперь возникло мучительное предчувствие приближения последних нот, гармония которых должна была освободить Мюриель от плена первых. Но вдруг мелодия вновь стала незнакомой, и Лита напомнила Гильмеру, что его долг – это также и ее долг. И они вместе запели «Гимн святой Сабрине», оберегающей Новые земли, и тысячи голосов подхватили его, поскольку он был известен всем. Получился могучий хор.
Лита и Гильмер расстались, и затихающую мелодию гимна унес ветер. Но прежде, чем уйти со сцены, Лита встретилась со служанкой из таверны, которая спросила у нее, куда она направляется.
– На свадьбу, – ответила Лита и скрылась.
Ошеломленная служанка принесла эту весть Гильмеру, который начал петь о своем горе, пока девушка пыталась его утешить.
Они видели, как вернулась Лита в своем подвенечном платье из серебристой сафнийской парчи, стоившем ее отцу всего состояния. Гильмер рыдал, музыка предупреждала о надвигающейся опасности, а Лита шла к Ремизмунду. Но сначала она встретилась с Разовилом, и тот насмехался над ней, одновременно делая непристойные предложения. Лита поднялась по лестнице к спальне Ремизмунда.
Увидев ее, Ремизмунд тут же стал очаровательным кавалером, обещал ей богатство и радость, а потом покинул ее, чтобы проверить посты – ведь скоро он окажется занят.
Когда он запел об этом, Мюриель ахнула, несмотря на заткнутый рот, она вновь ощутила навалившееся на нее тело Роберта, его руки, задирающие подол ночной рубашки. К горлу подкатила тошнота, и она испугалась, что ее вырвет прямо в кляп, но Элис сжала ее руку. Омерзительное воспоминание поблекло, и Мюриель стало легче.
Лита осталась одна, глядя в ночь. Пробил одиннадцатый колокол, и издалека донеслось нестройное пение горожан, собирающихся для безнадежной схватки с людьми Ремизмунда.
Зазвучала высокая мелодия, словно птица, скользящая вниз, птица, которая возвращается к земле, вновь взмывает ввысь – и всякий раз опускается снова… Наконец она стихла.
А затем одинокий голос Литы – сначала едва слышный – начал последнюю песню.
К одинокому голосу Литы присоединилась флейта, потом свирель, а затем вступили крозы. И уже не имели значения слова Литы – в них остались лишь страх и горечь, но теперь мелодию поддерживали все струнные, и она наполнилась мужеством и решимостью. Слезы покатились по лицу Мюриель, когда вернулся Ремизмунд, и музыка словно и не заметила его вторжения. Лита стояла у окна, сжимая в руках фату, и когда Ремизмунд обнял ее, мелодия споткнулась, словно пошатнулась решимость Литы.
Первым человеческим языком в городе стал старокаварумский, затем – вителлианский, язык Гегемонии, позднее появился алманниискии, иногда мешавшийся с лирским и ханзейским, а в последнее время здесь говорили на королевском языке. Аре-ана называла это место Каондлгрэф на своем родном языке и с готовностью признавала, что не знает смысла этого слова. Просто «старое имя».
Так или иначе, но Леофу это название нравилось, и он охотно представлял себе, какие события происходили здесь в прежние времена.
Роща Свечей была странной помесью древнего амптоком-бенуса Гегемонии – деревянных подмостков, что возводились на городских площадях и на которых разыгрывались фарсы, – и церковных хоров, где исполнялись гимны и представлялись жития святых. В каменных склонах двумя полукругами были вырублены ярусы – каждый представлял собой длинную скамью.
Над центральной частью нижних трех ярусов выдавался просторный балкон, где обычно располагались особы королевской крови. Здесь также имелось две сцены: одна – деревянная, поднятая повыше, с люками, откуда появлялись и куда исчезали актеры, и вторая – каменная, где находились музыканты и певцы. Верхняя сцена в соответствии с церковными обычаями называлась Битрейс, «Мир», а нижняя – Амбитрейс, «Другой мир».
Это были два мира, которые прайфек Хесперо желал держать разделенными. Его ожидало жестокое разочарование.
Обе сцены сверху прикрывала кровля в виде четверти сферы, на которой были нарисованы луна и звезды, – соответственно, ее именовали «Небеса». Королевская ложа также имела крышу. Все остальные рисковали попасть под дождь или снег.
Впрочем, этим вечером на небе не было ни облачка, и, хотя погода выдалась довольно прохладной, воздух оставался сухим.
Вокруг Рощи Свечей – над сиденьями, сценами и даже «Небесами» – простирался широкий зеленый луг, и с полудня на нем расположились празднующие. Леофу казалось, что здесь собрался весь город и многие крестьяне из окрестных поселений – тысячи людей. Он сам сидел за длинным столом с регентом с одной стороны и прайфеком с другой, а между ними расположились члены Комвена, герцоги, графы и лендверды.
Леоф, извинившись, спустился вниз, чтобы проверить, все ли готово. Теперь до начала представления оставалось совсем недолго; места заполнялись, в воздухе звенел гомон тысяч голосов.
Со времени его первого выступления – ему тогда едва исполнилось шесть лет – Леоф не испытывал такого трепета.
Он посмотрел на своих музыкантов.
– Я знаю, что вы справитесь, – сказал им Леоф. – Я в вас верю. И лишь надеюсь, что заслуживаю вашего доверия.
Эдвин, салютуя Леофу, поднял кроз, но большинство лишь бросило на него короткий взгляд. Все старались мысленно еще раз повторить свою партию – им чуть-чуть не хватило времени для репетиций.
Конечно, прайфек посещал прослушивания и одобрил представление, поскольку Леоф переписал свою работу так, чтобы она соответствовала нелепым требованиям церковника. Музыканты исполняли лишь вступление перед пением вокалистов, после чего всякое инструментальное сопровождение исключалось. Леоф добавил части, которые потребовал прайфек Хесперо, и отбросил все, что тот посчитал лишним.
Однако представление не будет таким, как рассчитывал прайфек. Сегодня инструменты и певцы сольют свою музыку, тональности и аккорды прозвучат иначе. И если Леоф не ошибся в своих предположениях, после того, как прозвучат первые ноты, прайфек будет уже не в силах ничего изменить.
Он посмотрел на королевскую ложу. Естественно, там находился регент, а также большинство дворян, которые обычно сидели за его столом. Но среди них он заметил еще двух зрительниц. Одну из них невозможно было не узнать – королеву Мюриель. Он по-прежнему думал о ней именно так, несмотря на то что ее статус был пересмотрен. Она была в черном платье, отороченном мехом, а ее голову не украшала ни корона, ни диадема.
Рядом сидела другая женщина, с мягкими каштановыми волосами, Леоф видел ее при дворе всего несколько раз. Их окружал отряд стражников регента.
– Я благодарю святых, ваше величество, за то, что вы сможете это услышать, – прошептал Леоф.
Он надеялся, королева не презирает его за помощь в очернении ее имени.
Регент, Роберт Отважный, поднял руку, дав сигнал к началу.
Леоф убедился, что все его музыканты не сводят с него глаз, положил руки на клавиши клавесина – и прозвучала единственная нота. Ведущий флажолет подхватил ее, потом к ним присоединились остальные инструменты, сверяя настройку. Наконец все были готовы, снова наступила тишина.
Леоф встряхнул пальцы и еще раз опустил их на клавиши.
– Предполагается, что это Бруг, – прошептала Мюриель, обращаясь к Элис, когда музыканты начали настраивать инструменты.
– Очень красивые декорации, – заметила Элис.
Так и было. Глазам зрителей предстала городская площадь с колокольней на заднем плане, слева располагалась таверна с вывеской, гласящей «Фатем Пейтера». Таверна была хитро разрезана так, что все могли видеть ее фасад и внутренние помещения. Новую, маленькую, сцену пристроили четырьмя ярдами выше «Мира», она представляла собой спальню в верхней части здания.
Правую часть сцены занимал знаменитый мост, в честь которого город Бруг получил свое название. Мост поднимался над весьма убедительно выглядевшим каналом, вдоль которого были расставлены засушенные цветы, подкрашенные, чтобы издалека казаться живыми. А на заднике сцены художник изобразил просторные зеленые поля и маленды Новых земель.
Мюриель молча наблюдала, как на площадь вышел юноша и уселся возле фонтана. Он был одет довольно скромно, но оранжевый пояс говорил о том, что он принят в гильдию мастеров ветра Новых земель.
Музыканты уже настроили свои инструменты.
– Проклятье, – пробормотал за спиной Мюриель герцог Шейла, – не понимаю, зачем нужно столько инструментов. Будет ужасный шум.
Мюриель видела, как маленькая фигурка Леофа подняла обе руки и опустила их на клавиши.
Воздух наполнился таким звуком, какой Мюриель и представить себе не могла, – высокие чистые ноты поднимались к звездам, а низкие голоса басов напоминали тайный тяжелый гул моря. Звуки с первого мгновения взяли ее за душу и воцарились там. Казалось, произнесены самые важные слова в мире.
И все же, несмотря на удивительную красоту и мощь первого аккорда, он показался Мюриель каким-то неполным – нуждающимся в завершении, – и она поняла, что не отведет от сцены глаз, не будет знать покоя до тех пор, пока не услышит все до конца.
– Нет… – Ей показалось, что это слово произнес прайфек, но потом она слышала только музыку.
На губах Леофа играла улыбка ярости, когда первый аккорд наполнил гигантскую чашу Рощи Свечей и расплескался в ночи, аккорд, который никто не вызывал к жизни в течение тысячи лет, аккорд, который Мери заново нашла для него в простой пастушеской песне.
«Вот ответ твоим пожеланиям, прайфек», – подумал Леоф.
Потому что теперь, после того как аккорд прозвучал, Леоф знал, что ни прайфек, ни даже сам фратекс Призмо не смогут остановить его музыку.
Юноша у фонтана встал, и его голос неожиданно взмыл ввысь вместе с инструментами, словно один из них. Он пел на алманнийском, а не на королевском языке, и после первого мгновения внутреннего протеста стало ясно, что именно так все и должно быть.
– Иэ канн вас из скаон, – пел он.
Его звали Гильмер, и он пел о жизни, радости и Лите Рангсдаутер, которую любил. И пока он пел, из таверны вышла девушка, юная и прекрасная. Мюриель сразу же поняла, что это и есть Лита, поскольку у нее были «косы, подобные солнцу на золотой пшенице», о которых пел юноша. А потом и она запела – это была совсем другая мелодия, но она безупречно оплетала песнь Гильмера. Пока они еще не видели друг друга, но их песни соединились – ведь Лита любила Гильмера ничуть не меньше, чем он ее. То был день их свадьбы, о чем Мюриель узнала, когда они встретились и мелодии слились. Ритм музыки ускорился, и они начали танцевать.
Я знаю, что такое красота,
Ветер с запада,
Зелерые просторы,
Песня кроншнепа,
И она,
И она…
Когда юная пара замолчала, на сцену вышел немолодой мужчина, который оказался отцом Литы, лодочником, и он спел свою песню – забавную и грустную.
«Я теряю дочь и обретаю долги», – начиналась его партия, а потом появилась его жена, которая принялась ругать его за язвительность, и они запели дуэтом.
Затем юноша и девушка вновь начали свою песню, и неожиданно уже четыре голоса сплелись в удивительной гармонии, словно открытая книга любви всех возрастов, от первого румянца смущения через зрелость и до последнего объятия. Мюриель за один миг вновь пережила свой брак и все никак не могла успокоить дыхание.
Затем к ним присоединился аэтил города, а следом и другие горожане, прибывшие на свадебный пир. Теперь пел огромный радостный хор. Все было прекрасно, и все же, когда раздался зов труб и первое действие завершилось словами аэтила, вопрошавшего, кто еще хочет попасть на праздник, Мюриель еще мечтала о завершении первого аккорда.
Музыка стихла, но не умерла, когда исполнители ролей покинули сцену. Возникла простая мелодия, отражавшая радость застолья, но теперь в нее вплетались легкая грусть и смутный, еще далекий страх. И по мере того, как звук креп, ощутимая тревога передавалась от одного слушателя к другому. И Мюриель вдруг захотелось посмотреть вниз, чтобы убедиться, что пауки не взбираются вверх по ее чулкам.
И она отчетливо ощутила присутствие Роберта.
Второй акт начался с появления сэра Ремизмунда Фрам Вулторпа, и сопровождавшая его музыка была такой мрачной и неистовой – с пронзительным завыванием волынки и угрожающим перебором басовых струн, – что Мюриель вцепилась в подлокотники своего кресла.
И со странным удовлетворением она отметила, что актер, игравший Вулторпа, в значительной степени похож на принца Роберта.
Между тем события продолжали разворачиваться с безжалостной неотвратимостью. Свадебное пиршество превращалось в сцену ужаса. Весь реквизит – в самом начале Мюриель воспринимала его именно так – вдруг обрел реальность, словно Роща Свечей и в самом деле парила над пустой оболочкой Бруга, словно они все подглядывали за городскими призраками, вновь переживающими свою трагедию.
Сэр Ремизмунд был изменником, изгнанным из Ханзы, он повсюду искал возможности грабить и убивать. Прямо на улице он зарезал аэтила, и его люди дикой волной хлынули в город. Ремизмунд тут же принялся ухаживать за Литой, а когда Гильмер стал возражать, того арестовали, чтобы на рассвете повесить на городской площади.
Ремизмунд, слишком гордый, чтобы взять Литу силой, отправился пировать в таверну. Так закончился второй акт.
Но музыка не смолкала, увлекая за собой слушателей. Даже Роберт, который, вне всякого сомнения, осознавал, что происходит, ничего не стал предпринимать.
Мюриель вспомнила свою беседу с композитором, когда они обсуждали причины запрета подобных сочинений, силу воздействия некоторых созвучий и пауз. И теперь она поняла. Он очаровал их всех, не так ли? Это не просто напоминало чары, это они и были. Тем не менее дурного в этом было не больше, чем во влюбленности или преклонении перед красотой. Если композитор – маг, значит, существует и добрая магия. Мюриель была уверена, что в музыке Леофа нет зла.
Третий акт начался с комической интерлюдии, в которой один из людей Ремизмунда ухаживал за служанкой из таверны, но так и не сумел добиться успеха. Затем появились Ремизмунд и его главный подручный Разовил, который должен был доставить письмо. Ремизмунд продиктовал послание императору, где обещал разрушить дамбу и затопить Новые земли, если ему не выплатят огромный выкуп. Одеяния Разовила напоминали рясу прайфека, а бородка и усы сразу же вызывали в памяти лицо Хесперо. Разовил вносил в письмо многочисленные исправления, которые должны были придать требованиям выкупа более благородный характер, повторяя, что святые поддерживают их начинание, а император должен подчиниться их воле. Беседа двух злодеев получилась забавной, но не могла не вызвать у зрителей тревоги.
Одна из служанок спряталась, когда в таверну вошел Ремизмунд, и подслушала весь разговор. После окончания сцены она убежала, чтобы сообщить новость Лите и ее отцу. Так горожанам удалось узнать о заговоре, и они собрались, чтобы решить, как поступить. Но перед самым началом встречи появился Разовил, искавший Литу.
Чтобы скрыть замыслы горожан, Лита согласилась уйти вместе с ним. И Ремизмунд вновь начал домогаться ее любви, спев самую красивую песню во всем представлении:
Несмотря на свои прежние злодеяния, он казался искренним, и у Мюриель даже возникла мысль, что она ошиблась в Ремизмунде. Теперь он виделся ей человеком, а не чудовищем. Вероятно, его прошлые действия имели какие-то достойные причины, если он оказался способен так искренне говорить о своей любви.
Митс аэн Саэла
Анбиндат ту зае тонген
Аф са сарнбрун сей уардет мин харт…
Одним взглядом
Ты ослабляешь кольца,
Скрепляющие кольчугу моего сердца.
Одним словом
Покорена моя крепость
И башни рассыпались в пыль.
Одним поцелуем
Ты станешь моей королевой
И направишь меня на путь добра.
Лита ответила, что должна обдумать его предложение, и ушла. Как только она исчезла со сцены, Ремизмунд ухмыльнулся и обратился к Разовилу:
Какая нежная, какая бесхитростная, доверчивая, глупая.
Одна ночь любви, и с ней покончено.
Потом он и его подхалим засмеялись, и музыка стала веселой – но в ней появилось и нечто демоническое.
Так закончился третий акт, и инструменты почти умолкли. Мюриель обнаружила, что впервые с того момента, как представление началось, музыка слегка отпустила ее и что она может говорить, если захочет. Она посмотрела на Роберта.
– Замечательная пьеса, лорд регент, – сказала она. – Благодарю вас за то, что позволили мне ее посмотреть.
Роберт бросил на нее угрюмый взгляд.
– Мне кажется, вы недооценили моего композитора, – добавила она.
Роберт слегка задыхался, словно пытаясь поднять нечто очень тяжелое.
– Бессмысленный фарс, – отрезал он. – Глупое проявление бравады.
– Нет, – возразил Хесперо, – вероломный акт чародейства.
– Если вы ищете колдовство, любезный прайфек, – промурлыкала Мюриель, – вам достаточно посмотреть на нашего дорогого регента. Вонзите в него клинок, и вы убедитесь, что из него не прольется крови – во всяком случае, той красной жидкости, которая наполняет жилы обычных людей. У меня создалось впечатление, что вы своеобразно выбираете, какие дьявольские силы презирать, а какие всячески приветствовать, прайфек Хесперо.
– Помолчи, Мюриель, – грубо перебил ее Роберт. – Помолчи, пока я не приказал отрезать тебе язык.
– Как Хранителю?
Роберт вздохнул, щелкнул пальцами, и в следующее мгновение кто-то сзади засунул в рот Мюриель кляп. Когда прошло первое изумление, она даже не снизошла до сопротивления. Это было ниже ее достоинства.
Прайфек начал что-то говорить, но тут вновь зазвучала музыка, призывающая Литу на сцену.
Девушка встала рядом с темницей, где томился Гильмер, и они вновь обменялись клятвами любви. Гильмер сказал Лите, что восстание начнется в полночь. Он говорил о своих страхах, о том, что они все могут погибнуть, и о том, что его не будет рядом с восставшими. Но более всего он сожалел, что они так и не стали мужем и женой. Он просил ее, пока еще не поздно, бежать из города. Крозы и витхалы подняли его сердечную боль в небеса и унесли ее к самым звездам.
Лита запела в ответ, и Мюриель вдруг узнала эхо мелодии, которую Акензал сыграл ей во время их первой встречи – тогда у нее по щекам потекли слезы. А теперь возникло мучительное предчувствие приближения последних нот, гармония которых должна была освободить Мюриель от плена первых. Но вдруг мелодия вновь стала незнакомой, и Лита напомнила Гильмеру, что его долг – это также и ее долг. И они вместе запели «Гимн святой Сабрине», оберегающей Новые земли, и тысячи голосов подхватили его, поскольку он был известен всем. Получился могучий хор.
Лита и Гильмер расстались, и затихающую мелодию гимна унес ветер. Но прежде, чем уйти со сцены, Лита встретилась со служанкой из таверны, которая спросила у нее, куда она направляется.
– На свадьбу, – ответила Лита и скрылась.
Ошеломленная служанка принесла эту весть Гильмеру, который начал петь о своем горе, пока девушка пыталась его утешить.
Они видели, как вернулась Лита в своем подвенечном платье из серебристой сафнийской парчи, стоившем ее отцу всего состояния. Гильмер рыдал, музыка предупреждала о надвигающейся опасности, а Лита шла к Ремизмунду. Но сначала она встретилась с Разовилом, и тот насмехался над ней, одновременно делая непристойные предложения. Лита поднялась по лестнице к спальне Ремизмунда.
Увидев ее, Ремизмунд тут же стал очаровательным кавалером, обещал ей богатство и радость, а потом покинул ее, чтобы проверить посты – ведь скоро он окажется занят.
Когда он запел об этом, Мюриель ахнула, несмотря на заткнутый рот, она вновь ощутила навалившееся на нее тело Роберта, его руки, задирающие подол ночной рубашки. К горлу подкатила тошнота, и она испугалась, что ее вырвет прямо в кляп, но Элис сжала ее руку. Омерзительное воспоминание поблекло, и Мюриель стало легче.
Лита осталась одна, глядя в ночь. Пробил одиннадцатый колокол, и издалека донеслось нестройное пение горожан, собирающихся для безнадежной схватки с людьми Ремизмунда.
Зазвучала высокая мелодия, словно птица, скользящая вниз, птица, которая возвращается к земле, вновь взмывает ввысь – и всякий раз опускается снова… Наконец она стихла.
А затем одинокий голос Литы – сначала едва слышный – начал последнюю песню.
Ее голос обернулся слезами, которые обрели звучание, но теперь Мюриель почувствовала это – триумф, запечатленный в отчаянии, надежду, которая умрет лишь после того, как исчезнет вера в нее. Это была мелодия, которую Мюриель услышала в день первой встречи с Акензалом, мелодия, заставившая ее сделать ему заказ.
Когда вернется вновь свет дня,
Любимый не найдет меня…
К одинокому голосу Литы присоединилась флейта, потом свирель, а затем вступили крозы. И уже не имели значения слова Литы – в них остались лишь страх и горечь, но теперь мелодию поддерживали все струнные, и она наполнилась мужеством и решимостью. Слезы покатились по лицу Мюриель, когда вернулся Ремизмунд, и музыка словно и не заметила его вторжения. Лита стояла у окна, сжимая в руках фату, и когда Ремизмунд обнял ее, мелодия споткнулась, словно пошатнулась решимость Литы.