Коллинз Макс Аллан. Кровавый срок

   И он по-прежнему был им, хотя давно уже не работал в Департаменте Юстиции. Удачная деятельность на посту директора службы общественной безопасности Кливленда позволила ему получить повышение и стать исполнительным шефом Федерального Агентства по обеспечению безопасности и защите населения. Это означало, что в то время он был ведущим полицейским США по антисоциальным преступлениям.
   — Еще борешься с В. Д.? — спросил его я.
   — Вовсю, — ответил он.
   — Говорят, у Аль Капоне сифилис.
   — Это его проблема, — сказал Элиот. — Послушай, в следующем месяце я буду в Чикаго с проверкой окрестностей военных заводов. Увидимся тогда?
   — Нет. Я звоню тебе из Нассау.
   — Из Нассау? Ты имеешь в виду, с Багам? Только не говори мне, что ты вляпался в дело Оукса.
   — Как хочешь. Но это правда.
   Он засмеялся.
   — А все говорят, что это я — ищейка, жаждущая популярности у газетчиков.
   — Конечно, ты. Мне на этот раз будет не до газет.
   — Почему это?
   Герцог Виндзорский пригласил в Нассау пару Майамских копов для расследования дела, и они считают, мой клиент де Мариньи просто создан для петли.
   — Это тот, на кого ты работаешь? Тот скользкий граф, о котором я читал?
   — Тот самый. Он — совершенный осел, но мне чем-то нравятся такие.
   — Может, просто у вас много общего?
   — Спасибо, Элиот. Твое мнение для меня бесценно. Вообще-то, фактически, я работаю на его жену.
   — Я видел фотографию в газетах. Она — ничего.
   — Пока ты борешься с социальными пороками, Америка в надежных руках, Элиот. Так вот, насчет этих майамских копов... я хочу попросить тебя сделать пару звонков для меня... проверить их биографию.
   — Конечно, как же иначе, ведь ты — налогоплательщик и герой войны.
   — Еще я покупаю государственные облигации. Их имена — Джеймс Баркер и Эдвард Мелчен, оба капитаны. Баркер выдает себя за эксперта по отпечаткам пальцев, хотя я сомневаюсь, что он знает, сколько пальцев на руке у среднестатистического американца.
   — Хорошо, я записал. Имена пока ни о чем не говорят, но я проверю их.
   — Знаешь, есть еще один парень, — магнат-торговец недвижимостью, лучший друг сэра Гарри. Он заявляет, что всю ночь проспал в соседней со спальней Оукса комнате.
   — Как же, Гарольд Кристи. Я читал об этом.
   — Отлично, тоже проверь его, ладно?
   — Зачем? — гордо сказал Элиот. — Я и так все о нем знаю.
   — Тогда рассказывай! Слушай, а почему, собственно, ты «все знаешь» о короле недвижимости Нассау?
   — Потому, что он был по корешам с ребятами Капоне — их правой рукой в Нассау во время сухого закона. Гангстеры Чикаго заказывали поставки нелегального спирта у так называемых «пиратов Бэй-стрит», — так Кристи и сколотил свое состояние. Он сразу стал вкладывать свои грязные деньги в недвижимость.
   — Элиот, а у Кристи могли быть дела с синдикатом Восточного побережья?
   — Как это «могли»? Они у него были.
   — А мог он иметь дело с Мейером Лански?
   — Я удивлюсь, если они незнакомы. У Капоне была монополия на поставки из Нассау до 1926-го года, когда пожаловали Лански и Багси Сигел. У них были разборки, но Джонни Торрио удалось помирить их. Ведь в портах Нассау английского и канадского спирта хватало на всех. Еще я помню, у Кристи вроде были какие-то дела в Бостоне. Там у него возникали проблемы с федеральной властью, но я не помню, какие именно. Я это тоже выясню, если хочешь.
   — Хочу. Элиот, эта информация очень поможет мне.
   — Тогда и ты окажи мне услугу.
   — Какую?
   — Пользуйся презервативом. Помогает снизить статистику антисоциальных преступлений.
   — Черт, Элиот, один на мне прямо сейчас. После того как я увидел, какой у тебя был понос в учебном лагере для новобранцев, я его никогда не снимаю.
   Лестница вела к стеклянной двери, на которой было написано «Г. Дж. Кристи, торговля недвижимостью, Лтд.», судя по шуму, доносящемуся из-за двери, за ней, по меньшей мере, шло собрание Торговой палаты. Когда я зашел внутрь, то оказался в большой приемной со стульями вдоль стен, заполненными всевозможными сливками багамского общества: представительные белые бизнесмены в костюмах-тройках сидели напротив босоногих негров; благопристойная англичанка неуютно ежилась рядом с молодой негритянкой в ярком цветастом облегающем платье. Разница состояла только в том, что белые — американцы и англичане — все время беседовали друг с другом; иногда кто-то из них поднимался и, оживленно говоря что-то, подходил к одной из секретарш: к хорошенькой молодой, сидевшей за столиком слева, или к более почтенной по возрасту даме, сидевшей справа; негры же — мужчины и женщины — робко сидели, положив руки на колени и опустив глаза. Секретарша с пулеметной скоростью отвечали на телефонные звонки («Да, сэр Фредерик, мистеру Кристи уже принесли текст проекта», «У вас крыша протекает? Я сообщу мистеру Кристи», «Нью-Йорк? Я узнаю, не занят ли он...»), а их белые ассистенты молниеносно выбегали из двух кабинетов, находившихся по обе стороны от другой стеклянной двери с табличкой «Г. Дж. Кристи», чтобы поговорить с наиболее нетерпеливыми посетителями.
   Но никто из них, однако, не был так нетерпелив, как ваш покорный слуга, потому что я не стал разговаривать ни с одной из суетящихся секретарш, а просто прошел мимо них, прямо в кабинет Кристи.
   Лысая невзрачная жаба в помятой одежде нахмурилась, глядя на меня из-за стола: Гарольд Кристи разговаривал по телефону и не сразу узнал меня. Но когда делец вспомнил, кто я, на его лице появилось озадаченное выражение, а потом он нахмурился еще больше.
   — Мистер Кристи... прошу прощения, — раздался почтительный голос из-за моего плеча. — Боюсь, этот джентльмен сразу прошел...
   — Все в порядке, Милдред, — сказал Кристи, жестом отпуская ее.
   Старшая из секретарш посмотрела на меня, я мило улыбнулся ей, и она закрыла позади меня дверь. Кристи сказал в трубку:
   — Извините, сэр Фредерик, мне придется перезвонить вам.
   Его личный кабинет не был особенно большим или роскошным: у побеленных стен стояли деревянные шкафы с документами, на самих стенах висели выполненные на тоновой бумаге фотографии красивых зеленых багамских угодий, которыми, несомненно, он владел, или которые продал когда-то; фото в рамках, изображающие его самого с герцогом Виндзорским, Оуксом и другими багамскими шишками; какие-то сертификаты — свидетельства процветания его бизнеса. Стол из красного дерева, за которым он сидел, был, однако, большим, почти огромным, и стоял на восточном ковре. За спиной Кристи находилось открытое окно, а за ним шумела Бэй-стрит. В кабинет долетали голоса, стук копыт лошадей, звон колокольчиков и гудки автомобилей.
   — Мистер Геллер, — сказал Кристи, поднимаясь. — Я понимаю срочность той работы, которой вы занимаетесь. Но я — занятой человек, и вам следовало записаться на прием.
   — Я звонил сюда утром. Мне сказали перезвонить завтра.
   — Ну, так надо было перезвонить. Чтобы попасть ко мне, надо сначала записаться — много людей ждет своей очереди. Но если у вас что-нибудь, что мы могли бы решить быстро...
   — У меня всего несколько вопросов, которые я хотел бы задать вам. Таким образом мы сможем раскрыть убийство сэра Гарри.
   Его лицо было непроницаемым.
   — А я думал, его уже раскрыли.
   — Вы имеете в виду арест де Мариньи? Не думаю, что он убийца. По-моему, арест Фредди больше поднимает вопросы, чем отвечает на них.
   — Почему это?
   — Ну... слишком неопределенны мотивы убийства, к примеру. Вы же знаете, что сэр Гарри изменил свое завещание, и наследница, Нэнси, не получит больших денег до достижения тридцатилетнего возраста.
   — Я этого не знал, но я не верю, что оно было официально заверено.
   — Нэнси говорит, отец сказал ей об изменении завещания за несколько месяцев до смерти. Зачем тогда де Мариньи понадобилось убивать сэра Гарри? Что он выигрывал?
   — Мистер Геллер, даже если допустить, что вы правы, отношения между Фреддом и сэром Гарри всегда были... как бы это помягче выразиться... весьма натянутыми.
   — Зато вы и Фредди были друзьями, не так ли? Он ведь приглашал вас к себе на вечеринку в ночь, когда произошло убийство, и вы отказались, сказав, что поужинаете с сэром Гарри, так?
   — Конечно, нет.
   — Мне сказал об этом Фредди.
   — Он лжет.
   — А что вы делали в центре Нассау в полночь, в ночь убийства? Я думал, вы всю ночь были в «Вестбурне».
   Он раздраженно выпрямился. Его глаза под мохнатыми бровями, будто запорошенные пылью, отчаянно заморгали.
   — Я был в «Вестбурне», всю ночь. Всякий, кто говорит, что видел меня где-то еще — проклятый лжец. Кто вам это сказал?
   Я пожал плечами.
   — Так, случайно услышал. Знаете, даже такой иностранец как я может кое-что услышать здесь, в Нассау. Кстати, вы не знаете человека по фамилии Лански? Мейер Лански?
   Он перестал моргать. Его взгляд стал холодным и тяжелым. И еще немного испуганным.
   — Нет, — сказал он. — Это имя мне незнакомо. Мистер Геллер, я — занятой человек, и поэтому...
   — Еще несколько вопросов, мистер Кристи...
   — Нет, — сказал он, нажимая на кнопку селектора внутренней связи. — Хватит. Я бы не хотел больше разговаривать с вами — ни сегодня, ни когда-либо. Сэр Гарри Оукс был моим ближайшим другом, и я не собираюсь помогать человеку, который его убил.
   — И кто же этот человек?
   — Фредди де Мариньи, конечно! Милдред, проводите мистера Геллера.
   Что ж, в любом случае, я «задел» его. Опасность состояла в том, что, возможно, я «задел» и Мейера Лански. Если здесь был замешан синдикат Восточного побережья, триста баксов в день были недостаточной платой за такую работу. Я бы не хотел, чтобы мои родственники раньше времени тратились на похороны.
   Выйдя на Бэй-стрит, я не спеша направился к «Бару Грязного Дика», не без оснований полагая, что освежающий стаканчик виски оказался бы сейчас кстати. Но едва я двинулся по тротуару, как обнаружил, что подцепил «хвост».
   И поразительно заметный «хвост», к тому же.
   Белый парень лет тридцати, сильно загорелый, с обычной внешностью. Он был одет в цветастую рубашку туриста и выглаженные брюки со стрелками. На ногах — начищенные до блеска ботинки копа, которым он и был. Туристы должны иметь сандалии и солнечные очки.
   Так вот что имел в виду капитан Сирз, советуя мне оглядываться...
   Я прошел три квартала, он оставался позади, в полквартале от меня. Если я останавливался, чтобы заглянуть в окно магазина, он делал то же самое. Он был незаметен, как симптомы свинки. Я перешел улицу, прошел три квартала в обратную сторону. То же сделал мой «хвост».
   Нырнув в аптеку, я спросил у хорошенькой веснушчатой рыжеволосой девушки за прилавком, есть ли у нее мел.
   — Обычный, каким рисуют дети?
   — Да, и необязательно цветной.
   — По-моему, есть.
   — А может, у вас случайно есть и лупа?
   — Как у Шерлока Холмса?
   — Точно.
   Она улыбнулась; на щеках у нее были милые ямочки.
   — Я думаю, должна быть.
   Я приобрел оба предмета, пока коп размышлял, какую из разновидностей аспирина на соседней полке ему выбрать.
   Выйдя на улицу, я заметил ближайший переулок и нырнул туда. Я остановился перед кирпичной стеной того дома, где была аптека, и принялся изучать ее; краем глаза я посмотрел, есть ли поблизости коп.
   Конечно, он был.
   Я так внимательно изучал стену, будто был художественным критиком, а передо мной находилось творение будущего Пикассо. Потом я вынул из кармана лупу и стал изучать кирпичи с помощью нее.
   Время от времени я говорил «гм-м-м» и потирал руки так, будто заметил что-то подозрительное.
   В конце концов я нарисовал на стене большой круг, убрал лупу и мел в карман и принялся удовлетворенно потирать руки, улыбаясь моему художеству.
   — Да! — громко сказал я. — Да.
   «Хвост» остался позади, а я вернулся в «Б. К.» и позвонил Марджори из своего номера.
   — Натан, — сказала она. — Прежде чем мы займемся делами сегодня вечером, я буду рада, если вы зайдете поужинать со мной.
   Я услышал характерный щелчок в трубке.
   — Марджори, это классно. Я буду через полчаса.
   — Это немножко рано, но я не возражаю.
   — Отлично, увидимся, — сказал я и повесил трубку — по-моему, слегка неожиданно для нее, но меня насторожил тот щелчок. Меня что, еще и подслушивали?
   Я снова поднял трубку и набрал какой-то номер наугад.
   — Хелло, Уоткинс слушает, — сказал густой английский голос.
   — Ни слова больше, — сказал я. — За мной следят. Встретимся у Форта Шарлотты через полчаса. Захватите все с собой.
   И я повесил трубку.
   По пути к Марджори я проехал на «Шевроле» по Бэй-стрит. Это было не по пути, но мне хотелось посмотреть. Я чуть не задохнулся от смеха при виде полудюжины черных полицейских в своих роскошных мундирах во главе с капитаном Мелченом: они стояли там, разглядывая окружность, которую я нарисовал на стене аптеки.
   Когда я проезжал Форт Шарлотты, я подумал, не остановиться ли и не посмотреть на копов, которые соберутся на мое несуществующее рандеву.
   Но мне больше хотелось увидеть Марджори Бри-стол.

Глава 15

   Я проехал мимо «Вестбурна» и развернулся: прежде чем припарковаться на стоянке у загородного клуба, я хотел убедиться, что избавился от «хвоста». «Хвоста» не было, но все равно, когда я вылез из «Шевроле», то быстро нырнул за пальмы и затаился: я ждал, не подъедет ли кто-нибудь. Никто не подъехал.
   Пока я смотрел на шоссе, со мной приключилась одна из тех странных штук, какие иногда случаются: я вдруг подумал, почему это так рано стемнело. Потом я вспомнил, что не снял солнцезащитные очки. Я убрал их в карман футболки — на мне не было пиджака — только брюки и сандалии на босу ногу. Так я больше походил на туриста, чем на детектива. Я думал, может, мне придется кого-нибудь сегодня выслеживать.
   На стоянке было только несколько машин, и я прошел мимо них к теннисным кортам. До меня доносился шум океана, и прохладный, но не влажный бриз шевелил листья деревьев, траву и мои волосы. В сумерках пальмы на фоне синеющего неба и поляны поникших к ночи цветов выглядели сверхъестественно красиво. Я был один, но испытывал приятное чувство человека, который не одинок.
   Даже сейчас, в сумерках, песок пляжа казался белым; металлического цвета океан мирно катил волны на берег. С минуту я постоял, глядя на него и думая о высадке союзников, которая шла сейчас за этими бескрайними волнами на Сицилии. В сегодняшних газетах папа римский осуждал нас за бомбардировку Рима, но теперь я не мог думать обо всем этом иначе, как о чем-то абстрактном.
   Краб перебежал передо мной дорожку, и я отпрянул назад, дрожа. Закрыл глаза. Глубоко вздохнул.
   Маленький ублюдок снова напомнил мне все.
   Доносящийся из открытых окон коттеджа Марджори запах заставил меня припуститься к нему бегом, как будто я был Ханселем, а она — прелестной ведьмой; а что касается Гретель, что ж, к черту Гретель.
   Я стукнул в дверь один раз и стал ждать, пока хозяйка опустит крышки на дымящиеся котелки, в которых, как я предполагал, она готовила. Когда дверь отворилась, было заметно, что она спешила: под цветным платком на лбу ее блестели мельчайшие капельки пока. Но она улыбнулась мне и махнула рукой, приглашая войти. На ней была белая блузка и неадекватно широкая синяя в белую клетку юбка, заворачивавшаяся над множеством нижних юбок, когда она шла к плите.
   — Пахнет замечательно, — сказал я, и действительно, аромат пряностей возбуждал. Я сел за круглый стол, где рядом с традиционной вазой с цветами лежали две салфетки.
   — Надеюсь, вам понравится, — сказала она. — Я готовила весь день. Основные блюда обычные, но на десерт будет кое-что особенное.
   Глядя на ее стройную, грациозную фигуру, пока она колдовала над котелками, я подумал о том, что действительно могло бы стать для меня неплохим десертом.
   Но пришлось заставить себя отбросить все распутные мысли: несмотря на воспоминания о сладких поцелуях прошлой ночью, в этот вечер я должен был вести себя как джентльмен. Марджори Бристол была столь же умна, как и красива, ее манеры леди не скрывали ее беззащитности, и я не хотел подвергать ее искушению, сломав расовый, не говоря уже о культурном, барьер между нами.
   А может, я не хотел подвергать искушению себя. Дружба, возможно, легкий флирт, — вот каким был предел наших отношений.
   — Вы сказали, что вам еще не надоели мидии, — сказала она, наливая мне в небольшую тарелку суп. — И я решила поймать вас на слове.
   — Восхитительно, — сказал я, попробовав. Суп был густой, в нем плавали кусочки мяса мидий вместе с ломтиками картошки, помидорами и другими овощами. Мне даже не понадобились щипцы для устриц, которые она положила рядом с тарелкой.
   Она больше смотрела, как я ем, чем ела сама, и ее детская улыбка, с которой она следила за моим энтузиазмом, была заразительной. Наполовину разделавшись с супом, она подала к столу закуску: хрустящую жареную рыбу.
   — Морской окунь, — сказала она.
   Такое не подавали «У Ирландца Билли» в Чикаго. А жаль.
   Вторым блюдом оказалась порция риса со специями и луком с помидорами, и ломтиками нежного белого мяса.
   — Краб? — спросил я, улыбнувшись.
   — Ваш враг, — сказала она. — Я подумала, вам захочется одержать над ним победу.
   Я попробовал и сказал:
   — Его вкус в сто раз лучше, чем вид.
   Она попробовала сама, а потом посмотрела на меня изучающим взглядом; ее большие, с длинными ресницами глаза стали задумчивыми.
   — Вы не похожи на человека, который чего-то боится. Почему же такое маленькое создание так действует на такого большого мужчину, как вы?
   Я пожал плечами и отхлебнул из своей чашки чаю со льдом.
   — Я скажу вам позже, Марджори. Не сейчас, когда мы едим.
   Она кивнула, глядя к себе в тарелку; на лице у нее появилось виноватое выражение. Я не хотел, чтобы оно было таким.
   — Ой, Марджори, это не тайна, — просто неподходящая тема для разговора за столом. О'кей?
   Она снова улыбнулась: «О'кей».
   Я попросил ее рассказать о себе, о своей семье. Оказалось, что и ее отец, и мать много лет работали в домах богатых белых вроде Оукса.
   — Мой отец... на самом деле не отец мне, — сказала она. — Я люблю его, но... он женился на моей матери, когда она была беременна мной. Мой настоящий отец — какой-то богатый белый человек. Я не знаю, кто он, и я никогда не узнаю этого. Но поэтому я и выгляжу вот так. У мамы тоже светловатая кожа. Папа... тоже не очень темный, поэтому мы живем «по эту сторону стены».
   — По эту сторону стены?
   — В Грант-таун бетонная стена отделяет нас, мулатов, от тех, кто темнее.
   — И на социальной лестнице вы тоже стоите выше, как я понимаю?
   Она кивнула.
   — У нас хороший дом. Два этажа. Нет электричества и водопровода, и в нем не так удобно, как в «Вестбурне», но, все равно, он довольно милый.
   — Вы говорили, у вас есть брат, которого вы хотите послать в колледж.
   — У меня две сестры, старшая и младшая. Мэйбл замужем и торгует шляпами на рынке. Милли — горничная в «Б. К.».
   — Хотел бы я с ними встретиться...
   Она засмеялась и продолжила есть, но почему-то, несмотря на ее раскованность, я почувствовал, что ей не очень-то хотелось бы, чтобы я встречался с ее родственниками.
   Я закончил есть второе; мой желудок воспринял его с удовлетворением. Я смотрел, как она маленькими кусочками доедает свою порцию, и думал о том, как она рассказывала о себе, как откровенна была со мной.
   — В прошлом году в это время, — сказал я ей, — я был на острове Гуадалканал.
   Она наклонила голову.
   — Я читала о нем в газетах. Вы были солдатом?
   — Моряком. Я был в патруле, и нас отрезали от нашего экипажа. Мы отражали атаки японцев весь день и всю ночь, лежа в песочной воронке от мины. Некоторые из нас погибли, некоторые выжили. Те, кто выжил, были... искалечены. Не обязательно физически. Понимаете?
   Она кивнула.
   — Этот остров, Гуадалканал, похож на наш. Тоже тропический остров.
   — Да.
   Она улыбнулась очень нежно.
   — И там тоже были крабы...
   Я засмеялся и постучал вилкой о свою пустую тарелку.
   — Носились вокруг нас как отвратительные бейсбольные перчатки с ногами. Много ног.
   — Ну, вы съели его. Вашего врага.
   Я дотронулся до ее руки.
   — Благодаря вам.
   Ее рука была теплой, как ее улыбка.
   — Теперь — десерт.
   Она прошла на кухню, одела на руку кухонную рукавицу и вынула из духовки противень с двумя большими чашками, наверху которых был крем.
   Скоро моя чашка вместе со своим оранжевым, с коричневой корочкой содержимым стояла передо мной; стелящийся, поднимающийся вверх пар манил меня своим ароматом, как танцующая арабская девушка.
   Когда я сломал корочку ложкой, из-под нее брызнула оранжево-белая жидкость.
   — Кокосовое суфле, — сказала Марджори, очевидно гордая собой. — Осторожно, оно горячее.
   Конечно, но ведь это было так вкусно: вкус сладкого суфле с кокосовым молоком, мякотью банана и апельсина и ромом до сих пор у меня на губах...
   — Я добавила сюда «Желтой птицы», — сказала она, пробуя суфле.
   — Здесь что, еще и птицы?
   Она музыкально рассмеялась.
   — Нет, «Желтая птица» — это коктейль, смесь бананового ликера и апельсинового сока с вином. Я добавила все это в мое суфле.
   — Вы уверены, что не вы готовите в «Вестбурне»?
   — Уверена. Их кухарка готовит во много раз лучше меня. Но все же не так хорошо, как моя мама.
   После ужина мы сидели на крыльце ее коттеджа и смотрели, как обрушивается на берег прилив и мерцает вода. Мы сидели рядом, но не касались друг друга. Луна выглядела нереальной, похожей на обломок кочерги; казалось, ее можно было сорвать рукой с чистого темно-синего неба. Очень мало звезд подмигивало нам в эту ночь. Линия горизонта казалась бесконечно далекой, хотя я и понимал, что вокруг Нью-Провиденс разбросано бесчисленное количество островов Багамского архипелага с сотнями таких же прекрасных пляжей с белым песком. Но почему-то этот пляж казался мне единственным. На всей Земле.
   — Натан, знаете, что беспокоит меня...
   — Что? Я что-нибудь не так сказал или сделал?
   — Нет! Нет. Кое-что о сэре Гарри.
   Она смотрела себе на колени; наверное, она сняла все свои нижние юбки, когда ходила в ванную после ужина, потому что сейчас на ней было синее с белым платье.
   — Сэр Гарри вел себя... очень странно... примерно за месяц до своей смерти.
   — Странно?
   — Он вдруг стал принимать меры предосторожности. Как будто боялся чего-то.
   Я засмеялся:
   — Ну да, меры предосторожности: спать при открытых окнах.
   — Знаю, знаю. Но все же... Он никогда не поступал так раньше.
   — Как?
   Она вздохнула и задумалась. Бусинки на ее деревянном ожерелье чуть загремели.
   — Одну ночь он спал в одной комнате, следующую — в другой, потом — в третьей и так далее. Всегда в разных комнатах.
   — Ну... это, конечно, немного странно, но я не думаю, что это обязательно было мерой предосторожности.
   — Может быть, но он всегда клал под подушку заряженный пистолет. Это как, тоже не мера предосторожности?
   Я выпрямился.
   — Да, конечно, вы правы. Это уж — точно мера предосторожности. Что стало с этим пистолетом?
   Она пожала плечами.
   — Не знаю. Я видела его на тумбочке в ночь убийства, когда клала пижаму на кровать. Тогда я видела его в последний раз.
   — Господи! Это может быть очень важным, Марджори. Что это был за пистолет?
   — О, я не знаю. Я плохо разбираюсь в оружии... Я ничего не знаю о пистолетах.
   — Это был автоматический пистолет или револьвер?
   — А какая разница?
   Я кратко объяснил ей.
   — Револьвер, — сказала она.
   — Калибр?
   Она задумалась, потом показала двумя пальцами: 6 дюймов.
   — Значит, примерно 38 калибр. Вам надо рассказать о пистолете полковнику Линдопу.
   — Я уже сказала ему.
   — А, хорошо. Спасибо, что сказали и мне. Обвинение раньше удавится, чем сообщит мне об этом.
   — Извините, что не сказала вам раньше...
   — Ничего. В этом сумасшедшем деле полно улик, за которые можно ухватиться. — Я посмотрел на часы. — Уже почти десять. Минут через сорок — сорок пять нам пора будет идти к Артуру.
   — О'кей. Не хотите искупаться?
   — М-м-м... конечно. У вас в доме не будет лишних плавок?
   Она посмотрела на меня с притворным негодованием.
   — Я похожа на девушку, у которой в доме есть мужские купальные принадлежности?
   — Нет, совсем нет, просто у меня...
   Она поднялась и сделала что-то со своим платьем, и оно упало на песок.
   Пораженный, я смотрел прямо на темный треугольник внизу ее живота, когда ее белая блузка пролетела мимо меня. Когда я снова взглянул на нее, передо мной стояла прелестная статуя женщины из молочного шоколада, вылепленная каким-то сладострастным кондитером. У нее были округлые высокие груди — не очень большие, но и не маленькие, налитые груди, презревшие силу тяжести. Талия была невероятно узкой, а ее ноги — мускулистые и бесконечные, ноги танцовщицы — были сейчас дерзко расставлены в стороны. Эта скромная девушка упиралась руками в бедра и хохотала надо мной.
   — Почему у тебя открыт рот, Натан?
   На ней не было ничего, кроме ожерелья с деревянными звеньями.
   — Или ты еще голоден?
   И она бросилась навстречу волнам, смеясь и брыкая ногами. Может, ее ягодицы были слишком большими на чей-нибудь вкус, но не на мой. Цепляясь, я скинул с себя одежду и стремглав бросился в прибой, как сексуально возбужденный краб.