Страница:
Глава 11
Ослепительный свет полуденного солнца падал на высокие каменные стены Нассаусской тюрьмы. Это, похожее на крепость строение в конце бедной (здесь жили только цветные) улицы, достаточно удачно названной Призон Лэйн, возвышалось на холме на южной окраине города. Грозные железные ворота распахнулись, и темно-синий «Бентли» въехал на тюремный двор под пристальными взглядами безмятежных черных охранников на стенах. Только в отличие от своих коллег с улиц Нассау, в руках у этих полицейских были винтовки.
За рулем сидел Годфри Хиггс, адвокат защиты. А пассажиром был я.
Прошлым вечером мы поговорили по телефону и договорились позавтракать вместе в кафе «Британского Колониального».
Окно, у которого я сидел, выходило на дорожки с буйной зеленью и теннисные корты. Я медленно потягивал свой апельсиновый сок, когда заметил его, широко шагающего через зал к моему столику. Несмотря на то, что он был одет в костюм-тройку, высокий широкоплечий адвокат двигался и выглядел, как атлет. У него был ястребиный нос, высокий лоб и темные, зачесанные назад волосы с пробором посредине. Глаза казались настороженными, а улыбка — широкой и дружелюбной.
— Мистер Геллер?
— Мистер Хиггс?
Его рукопожатие было крепким. Он присел и заказал у чернокожего официанта завтрак (я уже сделал свой заказ).
— Еще одно доброе дело сэра Гарри, не правда ли? — сказал адвокат.
— А что он сделал?
— Предоставил работу в отеле цветным. Это — одна из причин, почему его здесь так любили.
— По-моему, ваш клиент тоже неплохо относится к неграм.
Дружеская улыбка Хиггса чуть искривилась.
— Да, но... у него нет той широты манер, какая была у сэра Гарри. Поэтому, боюсь, сейчас мой клиент так же мало популярен у черного населения, как и у высшего общества Нассау. В последние годы он не останавливался ни перед чем, чтобы повредить себе в их глазах.
— Откуда же такая нелюбовь к нему? Я, правда, видел его только издали, но, могу сказать, мне он не показался неприятным типом.
Хиггс неловко засмеялся.
— Да, да. Но скоро вы поймете, что к чужестранцам здесь — если только они не туристы, сорящие деньгами, — относятся подозрительно... и презрительно.
Я отхлебнул кофе.
— Значит, французский акцент, покоряющий дам не срабатывает с мужчинами?
— Это — только одна из причин.
Официант принес чай, и он принялся лениво помешивать его, чтобы остудить.
— Знаете, мистер Геллер, белые в Нассау... да и цветные тоже... необычайно ленивы. И если сюда приезжает чужой, да еще имеет такой успех, как Фред с его победами на регатах и процветающей фермой, это... раздражает.
— Но ведь сэр Гарри никого не раздражал?
— Да, но Оукс только и делал, что привозил сюда деньги и тратил их... что, кстати, и должны делать белые на Багамах. Фредди же, напротив, приехал сюда со своим акцентом и титулом, и трудился бок о бок с черными да соблазнял местных женщин. Короче, был для всех занозой в заднице.
— Он уже больше нравится мне. Но мысль, что все население Багам «лениво», кажется мне... немного глупой.
Его улыбка стала совсем кривой.
— Вы, по-моему, из Чикаго. Мне говорили, что там каждый житель держит руку в кармане другого. Ну, как, это обобщение тоже несправедливо? Или, может, я слишком грубо говорю?
Теперь пришла моя очередь улыбаться.
— Отнюдь. Скорее, как адвокат со своим мнением.
Он отхлебнул чай. При всей его мускулатуре, у него были грациозные движения.
— Понимаете, мистер Геллер, Нассау — город, где легко сделать деньги... Но у его жителей немного пиратский склад ума.
— Что вы имеете в виду?
Выражение его лица стало почти снисходительным.
— Не обманывайтесь, глядя на все эти красивые цветы и ослепительное солнце. Нью-Провиденс — бесплодный остров. Слой почвы здесь очень тонок, а дальше — порода. Здесь не вырастить ничего полезного. Главный урожай, который снимали и будут снимать Багамы, — результат пиратства в той или иной форме.
— Короче говоря, раньше это была подпольная торговля спиртным, а теперь — туризм.
Он кивнул.
— Точно. И до сих пор такие богатые пираты, как Оукс, — о мертвых ничего, но — они находят здесь себе убежище от цивилизации... от налогов, к примеру. Так поступали и Черная борода, и капитан Генри Морган, и Анна Бонней... Для всех их эти острова становились тихой, безопасной гаванью.
Я улыбнулся, прихлебывая свой кофе.
— Предки пиратов с Бэй-стрит?
Хиггс похлопал меня по руке.
— Да, но многие из них — мои клиенты, поэтому я прошу вас сохранить конфиденциальность того, что я вам сейчас говорю. Выясняя правду на этих островах лжи, всегда помните, мистер Геллер, что предки многих местных жителей сколотили свои состояния на грабеже потерпевших кораблекрушение.
— Но каким образом?
Он взглянул отсутствующим взглядом в окно, а потом снова посмотрел на меня.
— Лет сто назад здесь занимались особым бизнесом: заманивали торговые суда на рифы, и потом грабили их. Грабеж был официально санкционирован правительством... выдавались специальные «лицензии на потерпевшие суда» — в них речь шла о «спасаемых кораблях». Городом легких денег — вот чем всегда был Нассау. И поэтому-то здесь так не любят Фредди де Мариньи.
— И насколько плохи его дела, учитывая общественное мнение?
Улыбка и вовсе исчезла с его лица.
— Есть признаки того, что против моего клиента существует заговор влиятельных на острове лиц.
— Каких?
Он ткнул чайной ложкой в мою сторону.
— Во-первых, надо учитывать заметную неприязнь между Фредди и нашим Его Величеством губернатором. Герцог как-то попросил Фредди отвести воду от деревень аборигенов к владениям одной из богатых знакомых герцога, Розиты Форбс. Фредди отказался, и герцог затаил на него обиду. А граф де Мариньи, как обычно, тактично отозвался о нем перед его клевретами, назвав его «прыщом на заднице Британской империи».
— Именно так завоевывают расположение бывших королей.
Он продолжал:
— Потом есть еще Хэллинан...
— Генеральный прокурор?
Хиггс кивнул.
— Недавно на пляж, принадлежавший Фредди, пляж на Эльютере, выбросило лодку. В ней было семь полумертвых беглецов с Острова Дьявола.
— Это где французская колония?
— Да. Когда Франция капитулировала, тамошнюю тюрьму открыли, и всех заключенных объявили свободными людьми. Но из-за огромной психологической и физической нетерпимости к ним там эти семеро рискнули отправиться на утлой лодке в Нассау. Фредди понравилось их мужество: он накормил их и дал им одежду. Местная церковь поддержала его. Но против выступил Гарольд Кристи.
— Почему?
— Он посчитал, что «этот сброд» — нежелательные лица на Багамах. По его просьбе наш Генеральный прокурор решил вопрос кардинально: посадил всех семерых уже здесь.
— И в чем их обвинили?
— Да ни в чем конкретно. Поэтому с того времени у Хэллинана зуб на Фредди — тот апеллировал к «закону военного времени» и пригрозил Хэллинану публичной обструкцией, если он не выпустит заключенных.
— И он их выпустил?
— Неохотно. Теперь все они работают — даже трем вьетнамцам из Сайгона дали работу в китайской прачечной.
Вокруг нас в помещении кафе было полно армейских офицеров: военное начальство использовало «Б. К.» как место для постоя.
— С точки зрения Генерального прокурора и герцога все это делает де Мариньи идеальным кандидатом в убийцы, — сказал я.
— Да, и не забывайте, что герцог лично пригласил сюда американских детективов, которые, как утверждают, игнорируют любые улики, не подходящие для обвинения моего клиента. И приказ вымыть стены в спальне Оукса — яркий тому пример.
Я рассказал ему об этом по телефону вчера вечером.
— Есть и другие подозрительные детали, — продолжал он. — Двое сторожей, охранявших в ночь убийства поместье Оукса, исчезли... смешались с местным населением, вероятно. Но полиция даже не попыталась найти и допросить их!
Одним из сторожей был Сэмьюэл, везший меня и мисс Бристол в «Вестбурн».
— Тюремный врач Рикки Оберуорт — хороший знакомый Фредди. В день ареста он осмотрел его и не обнаружил ни одного обожженного волоска.
Я наклонился вперед.
— Я слышал, как Баркер и Мелчен говорили, что у него полно обожженных волосков!
— А вы сами их видели?
— Нет.
Он удивленно поднял брови.
— И доктор Оберуорт тоже. А через несколько часов после осмотра, Оберуорта освободили от выполнения его обязанностей в тюрьме. Он спрашивал, почему, но не получил ответа.
— Он что, не мог настоять?
— Практически нет. Рикки — еврей, он скрывается тут от нацистов. Ему дали убежище в Нассау только потому, что «Багамскому главному госпиталю» нужны врачи.
— И поэтому он решил, что осторожность — обратная сторона доблести?
— Да. Но самое интересное то, что когда Фредди арестовали, он неоднократно просил пригласить к нему своего адвоката — сэра Альфреда Эддерли, который считается лучшим на острове специалистом по судебной защите.
— Но я же читал, что Эддерли нанят, чтобы работать на обвинение!
— Именно, — невесело улыбнулся Хиггс. — Мистер Эддерли утверждает, что он никогда не получал каких-либо просьб графа о защите. Поэтому де Мариньи и пришлось обратиться ко мне. Но я — юрист корпорации, не выступавший в суде и дюжины раз...
— Вы поражаете меня своей скромностью, мистер Хиггс. Но почему граф обратился именно к вам?
Он пожал своими широкими плечами.
— Я представлял его интересы в нескольких менее важных делах. Мы — друзья по яхт-клубу. Когда я предложил ему нанять лучшего юриста Англии или США, он предпочел, чтобы его защищал я.
— Похоже, ваш друг доверяет вам.
— Да, но самое главное — то, что я убежден в его невиновности. Фредди сказал, что в любой момент, когда у меня возникнут сомнения в этом, я могу оставить дело.
Официант принес наши заказы. Мой состоял из яичницы-болтуньи и тостов. Хиггс взял себе овсяную кашу с кокосовым молоком.
— Мистер Геллер, — произнес он, помешивая кашу. — Мне очень приятно, что мы будем работать вместе. Надеюсь, помощь детектива с такой репутацией, как ваша, поможет мне выиграть первое серьезное уголовное дело.
— Я сделаю все возможное. Но сейчас мне хотелось бы поделиться с вами кое-какими соображениями по поводу места убийства. Вчера я снова побывал там с моим другом-репортером.
— С другом-репортером?
— Это известный писатель — автор детективов из Америки. Его зовут Эрл Стенли Гарднер.
Хиггс просиял.
— Как же, Перри Мейсон! Хоть сейчас могу привести пару цитат. Тем не менее, нам следует быть аккуратными в отношении того, к какой информации, полученной в ходе наших расследований, можно давать доступ мистеру Гарднеру. Это дело и так уже вызывает повышенное внимание со стороны американской прессы — так пусть он представляет в ней нашу позицию.
— Решено.
Он отодвинул недоеденную кашу на край стола и дотронулся салфеткой до губ.
— Почему бы вам не поделиться своими мыслями по пути?
— По пути?
— Да, я думаю, настала пора посетить нашего общего клиента.
Начальником тюрьмы в Нассау оказался усатый, одетый в мундир цвета хаки канадец по имени Миллер. Он провел меня и Хиггса по узкому холодному коридору и остановился перед одной из четырех дальних камер. Отперев дверь, он впустил нас внутрь, закрыл дверь и ушел.
Единственное, что можно было сказать о камере де Мариньи, — это то, что она не казалась мрачным подземельем. Напротив, это было ослепительно яркое подземелье. Две электрические лампочки — ватт по 500 каждая — висели под высоким куполообразным потолком и освещали каждый выступ на белых стенах этого немалого — 12 метров в длину и 8 — в ширину — склепа. Пол здесь был сделан из неровно подогнанных каменных плит, а в противоположной от двери стене находилось решетчатое окно, расположенное слишком высоко, чтобы из него можно было выглянуть наружу, но, тем не менее, пропускавшее в камеру свежий воздух.
Из мебели в камере были армейская койка у стены и табурет, на котором возвышался помятый эмалированный таз. В одном из углов стояло большое оцинкованное ведро без крышки, служившее для отправления естественных потребностей и наполнявшее камеру характерным запахом.
Бородатый де Мариньи в желтой шелковой рубашке и темных брюках без ремня стоял у стены как высокий печальный дьявол. Очевидно, он был слишком большим для того, чтобы поместиться на складной койке, на которую он сейчас указывал.
— Прошу садиться, джентльмены, — сказал он. Странно было слышать его изысканный французский акцент в таком месте. — Я предпочитаю стоять.
— Как они обращаются с вами, Фред? — спросил Хиггс.
— Нормально. Капитан Миллер — честный человек. А это кто? — спросил он, указывая на меня. — Я где-то видел вас. Точно, я видел вас в «Вестбурне». Вы — полицейский!
— Нет, — сказал Хиггс, махнув рукой. — Это — Натан Геллер, Фредди. Он — тот американский детектив, которого наняла ваша жена.
Теперь граф улыбнулся, но в уголках его широких чувственных губ затаилось что-то недоброе.
— Как же, вы — тот, кто дал на меня показания. О том, что я был у «Вестбурна» в ночь убийства.
— Вообще-то, я оказал вам услугу.
— Да? Может, объясните, какую?
Я пожал плечами.
— Я подтвердил вашу историю. Те жены пилотов ВВС могли потом сдать вас.
Он задумался над этим, и его улыбка стала почти искренней.
— Я об этом не думал. А вы думали, Годфри? Хиггс сказал «да».
— Садитесь, садитесь, — вдруг засуетился де Мариньи, превращаясь в заботливого хозяина.
Мы с Хиггсом сели на его койку.
— У вас есть сигареты, Годфри? Мои закончились.
Хиггс дал ему сигарету и поднес серебряную инкрустированную зажигалку. Де Мариньи жадно затянулся и с облегчением потряс головой.
— Принесите мне сигарет, Годфри. Можно даже американских.
— Хорошо, Фредди, — сказал адвокат. — Я подумал, вам и мистеру Геллеру стоит встретиться. Он будет важным членом нашей команды защиты.
— Он выслеживал меня из кустов, — с самодовольной улыбкой сказал де Мариньи. — А теперь будет работать на меня — искать улики, искать настоящего убийцу. Ничего себе поворотик.
— Если позволите, граф, — сказал я. — Я нахожу весьма интересным, что вы так невозмутимо относитесь ко всему этому.
Он снял таз с водой с табурета и сел. Он был похож на длинноногого, неуклюжего фермера, от которого отвернулась удача. Слегка нахмурившись, он сказал:
— Прежде всего, мистер Геллер, — можно, я буду звать вас Натан?
Нат.
— Нат! Прежде всего, не называйте меня графом, Нат. Я никогда не пользовался этим титулом, и я постоянно прошу местную прессу не обращаться ко мне так. Но все мои жены настаивали на таком обращении.
— Какая же женщина откажется, чтобы ее называли графиней, — сказал я.
— Вы очень понятливы, Нат. Так вот, я так спокоен потому, что я невиновен. Я не совершал этого преступления и, надеюсь, вам не составит труда доказать этом.
— Вот это вряд ли — здесь все подтасовано против вас... и нас, — покачал головой Хиггс. — Хэллинан и, возможно, сам герцог используют все свои связи...
— Мошенники, — с чувством произнес де Мариньи. Он затянулся и улыбнулся мне.
— Вы щуритесь?
— Здесь чертовски яркий свет.
— В этом тоже есть своя польза: удобно следить за крысами, тараканами и пауками. Конечно, здесь немного тяжело спать, ведь они не уходят отсюда на ночь. Еще я хочу извиниться за этот отвратительный аромат... Мне никогда еще не приходилось спать с собственными испражнениями под носом.
— Что за черт, — сказал я. — Впервые слышу слово «испражнения» в тюрьме.
Он внимательно посмотрел на меня и засмеялся.
— Очаровательное чувство юмора. У вас сомнительные манеры, но вы, бесспорно, настоящий американец.
— Бесспорно. Почему вас так ненавидел Гарри Оукс?
Я заготовил де Мариньи подвох, но он легко обошел его.
— Потому, что его бесило, что я занимался сексом с его дочерью.
— А, — сказал я. — До или после свадьбы?
Он снова широко и ехидно улыбнулся.
— Я никогда не занимался с ней сексом до свадьбы.
Явное вранье, но я промолчал: старался улучшить свои манеры.
— Через несколько месяцев после венчания, — сказал он, — мы были в Мехико-сити, где Нэнси подхватила брюшной тиф. Кроме того, она нуждалась в сложной зубной операции. У нас с ней одна группа крови, поэтому я мог сдавать свою кровь для переливания. Но еще через несколько месяцев, из-за продолжавшейся болезни, по настоянию врачей она сделала аборт.
Де Мариньи прервался, чтобы снова затянуться. Все его небрежные манеры сейчас исчезли.
— Юнис и Гарри почему-то подумали, что я изнасиловал Нэнси в Мехико-сити, ну, залез к ней в постель в перерыве между переливаниями, и «подверг насилию» свою жену! Оукс пришел в ярость, он назвал меня сексуальным маньяком. Ничего из того, что говорила ему Нэнси, не могло разубедить Гарри. Это был очень странный, грубовато-эксцентричный человек, знаете ли.
— Конечно, — сказал я, думая, что вообще все это очень странно.
— Но это было только начало, — слабо усмехаясь сказал де Мариньи. — Вскоре Нэнси отправилась к дантисту в Нью-Йорк, для операции. В то время мне требовалась операция на миндалинах, поэтому мы остановились в одном отеле, в соседних номерах. Но сэр Гарри узнал об этом и ворвался к нам в номер как бешеных бык. Он, без сомнения, ожидал застать там дикую оргию. Затем угрожал выставить меня вон. Я сказал, чтобы он убирался, или я сверну ему шею.
— Не самый удачный выбор слов, — сказал я, но до де Мариньи дошло; он вздохнул и продолжил:
— С тех пор между нами — холодная война. В марте сэр Гарри вломился ко мне в дом, чтобы забрать Сидни, своего сына-тинэйджера. Я не виноват, что парню больше нравится общаться с сестрой и со мной, но сэр Гарри посчитал, что я разбиваю сыновнюю привязанность, — он пожал плечами. — Это был последний раз, когда я видел сэра Гарри.
— Послушайте, майамские копы утверждают, что у них есть ваши отпечатки из «Вестбурна».
— Ерунда, — сказал он, взмахивая рукой, будто собираясь шлепнуть муху. — Я не был в «Вестбурне» больше двух лет. Если они и нашли там какие-то отпечатки, так это те, которые я оставил во время допроса.
Хиггс нахмурился.
— Мне говорили, Баркер — эксперт по дактилоскопии.
— Этот парень — эксперт по резиновым шлангам. Какой он дактилоскопист, — сказал я.
— Вы думаете, американцы ведут нечистую игру? — спросил де Мариньи.
— Возможно. Что, тупые, как бревно? Конечно. Они «выбрали» вас в убийцы и теперь отметают все, что не вписывается в их сценарий преступления.
— С помощью Хэллинана, без сомнения, — горько сказал де Мариньи. На миг с него слетела маска самоуверенности. — Дома, на Маврикии, мы принимаем таких человечков за тех, кто они есть: профессиональных подхалимов. У них не хватает способностей, чтобы добиться успеха в жизни; они не годятся для дипломатической службы и заканчивают тем, что перебиваются кое-как на каком-нибудь заброшенном острове, убеждая всех, что они — очень важные персоны.
— Простите мое невежество, — сказал я. — Но что такое Маврикий?
Де Мариньи посмотрел на меня с жалостью. Должно быть, для него было загадкой, как таких невежественных болванов еще носит земля.
— Маврикий — моя родина. Остров в Индийском океане: британское владение, но с населением, говорящим по-французски; с французскими традициями и обычаями.
— А, — сказал я. Чертовски трудно было быть таким тупым американцем.
Арестант снова поднялся на ноги. Он опять попросил у Хиггса сигарету, тот дал ему прикурить, и тогда де Мариньи задал вопрос, которого я давно ждал.
— Вы что-нибудь слышали о моей жене? Нэнси уже прилетела в Нассау?
Хиггс кивнул.
— Она прилетела вчера вечером. Я надеюсь, вы увидитесь с ней сегодня.
— Хорошо. Хорошо. Она осталась со мной, знаете ли.
— Я знаю.
— Редкая женщина... особенно для американки. Она — глубокая натура. Большинство американских девушек только хихикают... так мило... Никакой врожденной сдержанности европейских женщин. Никакого влияния культуры. Поэтому так быстро и устаешь от них, конечно.
— Конечно, — сказал я.
Он повернулся ко мне с широкой снисходительной улыбкой.
— Я вам не особенно нравлюсь, а, Нат?
— Почему мне должно нравиться, что вы женились на деньгах вашей жены, Фред?
Улыбка исчезла, и он просто стоял передо мной, будто ждал, что сейчас распахнется дверь, и он шагнет за порог. Что, впрочем, могло произойти уже в ближайшем будущем: убийство считалось в Нассау серьезным преступлением. За него вешали.
Звук поворачивающегося в замке ключа послужил сигналом того, что время нашей встречи истекло.
— Мистер де Мариньи, — сказал капитан Миллер. — Ваша жена здесь и хочет видеть вас. Я подумал, может, вам захочется встретиться с ней в моем кабинете.
Де Мариньи не скрывал своего восторга.
— Вы очень добры, капитан.
Мы с Хиггсом пошли вслед за арестантом и начальником тюрьмы в его кабинет, где ждала большеглазая Нэнси, которая засветилась от радости при виде мужа. Она была очень красива тогда, в белом с голубым платье, с черными волосами, перехваченными сзади белой лентой.
Я думал, Нэнси де Мариньи — высокая женщина, до того момента, как она обняла гиганта де Мариньи. Он тоже нежно обнял жену, и она едва сдержала слезы. Потом они стали смотреть друг другу в глаза.
— Как тебе моя борода, дорогая? — спросил он, поглаживая подбородок и дьявольски улыбаясь.
— С ней ты выглядишь злым, — сказала Нэнси.
Казалось, он был потрясен.
— Мне ее сбрить?
Она повернулась ко мне. Мы с Хиггсом стояли в отдалении, но она все равно спросила:
— Как вы считаете, мистер Геллер?
Я выглянул из-за каменной стены коридора.
— Обязательно. Избавьтесь от нее. Полицейские уничтожают улики — что ж, почему бы и вам не сделать того же?
— Ну, и что ты думаешь о нашем американском сыщике? — спросила Нэнси.
— Он как раз такой, какими я представлял себе американских сыщиков, — вежливо сказал де Мариньи.
Ее глаза вспыхнули.
— Я знала, что он тебе понравится! Но ему нужна машина, Фредди... Как насчет «шевроле»?
— Конечно... да, Нат, подойдите сюда на минутку.
Я подошел к нему.
Он прошептал:
— Вам понадобится бензин. Мой человек на ферме, Кертис Томпсон, проследит, чтобы он у вас был, когда бы ни понадобился. Нэнси расскажет вам, как с ним связаться.
— Левый бензин, Фредди?
— Нет! Неужели вы ожидали меньшего от человека с такой репутацией как у меня?
Де Мариньи и Нэнси исчезли в кабинете Миллера. Добряк капитан закрыл за ними дверь.
— Хорошо, здесь хотя бы нет сэра Гарри, — заметил я.
— Почему это? — спросил явно смущенный Хиггс.
— Ему пришлось бы ворваться туда...
За рулем сидел Годфри Хиггс, адвокат защиты. А пассажиром был я.
Прошлым вечером мы поговорили по телефону и договорились позавтракать вместе в кафе «Британского Колониального».
Окно, у которого я сидел, выходило на дорожки с буйной зеленью и теннисные корты. Я медленно потягивал свой апельсиновый сок, когда заметил его, широко шагающего через зал к моему столику. Несмотря на то, что он был одет в костюм-тройку, высокий широкоплечий адвокат двигался и выглядел, как атлет. У него был ястребиный нос, высокий лоб и темные, зачесанные назад волосы с пробором посредине. Глаза казались настороженными, а улыбка — широкой и дружелюбной.
— Мистер Геллер?
— Мистер Хиггс?
Его рукопожатие было крепким. Он присел и заказал у чернокожего официанта завтрак (я уже сделал свой заказ).
— Еще одно доброе дело сэра Гарри, не правда ли? — сказал адвокат.
— А что он сделал?
— Предоставил работу в отеле цветным. Это — одна из причин, почему его здесь так любили.
— По-моему, ваш клиент тоже неплохо относится к неграм.
Дружеская улыбка Хиггса чуть искривилась.
— Да, но... у него нет той широты манер, какая была у сэра Гарри. Поэтому, боюсь, сейчас мой клиент так же мало популярен у черного населения, как и у высшего общества Нассау. В последние годы он не останавливался ни перед чем, чтобы повредить себе в их глазах.
— Откуда же такая нелюбовь к нему? Я, правда, видел его только издали, но, могу сказать, мне он не показался неприятным типом.
Хиггс неловко засмеялся.
— Да, да. Но скоро вы поймете, что к чужестранцам здесь — если только они не туристы, сорящие деньгами, — относятся подозрительно... и презрительно.
Я отхлебнул кофе.
— Значит, французский акцент, покоряющий дам не срабатывает с мужчинами?
— Это — только одна из причин.
Официант принес чай, и он принялся лениво помешивать его, чтобы остудить.
— Знаете, мистер Геллер, белые в Нассау... да и цветные тоже... необычайно ленивы. И если сюда приезжает чужой, да еще имеет такой успех, как Фред с его победами на регатах и процветающей фермой, это... раздражает.
— Но ведь сэр Гарри никого не раздражал?
— Да, но Оукс только и делал, что привозил сюда деньги и тратил их... что, кстати, и должны делать белые на Багамах. Фредди же, напротив, приехал сюда со своим акцентом и титулом, и трудился бок о бок с черными да соблазнял местных женщин. Короче, был для всех занозой в заднице.
— Он уже больше нравится мне. Но мысль, что все население Багам «лениво», кажется мне... немного глупой.
Его улыбка стала совсем кривой.
— Вы, по-моему, из Чикаго. Мне говорили, что там каждый житель держит руку в кармане другого. Ну, как, это обобщение тоже несправедливо? Или, может, я слишком грубо говорю?
Теперь пришла моя очередь улыбаться.
— Отнюдь. Скорее, как адвокат со своим мнением.
Он отхлебнул чай. При всей его мускулатуре, у него были грациозные движения.
— Понимаете, мистер Геллер, Нассау — город, где легко сделать деньги... Но у его жителей немного пиратский склад ума.
— Что вы имеете в виду?
Выражение его лица стало почти снисходительным.
— Не обманывайтесь, глядя на все эти красивые цветы и ослепительное солнце. Нью-Провиденс — бесплодный остров. Слой почвы здесь очень тонок, а дальше — порода. Здесь не вырастить ничего полезного. Главный урожай, который снимали и будут снимать Багамы, — результат пиратства в той или иной форме.
— Короче говоря, раньше это была подпольная торговля спиртным, а теперь — туризм.
Он кивнул.
— Точно. И до сих пор такие богатые пираты, как Оукс, — о мертвых ничего, но — они находят здесь себе убежище от цивилизации... от налогов, к примеру. Так поступали и Черная борода, и капитан Генри Морган, и Анна Бонней... Для всех их эти острова становились тихой, безопасной гаванью.
Я улыбнулся, прихлебывая свой кофе.
— Предки пиратов с Бэй-стрит?
Хиггс похлопал меня по руке.
— Да, но многие из них — мои клиенты, поэтому я прошу вас сохранить конфиденциальность того, что я вам сейчас говорю. Выясняя правду на этих островах лжи, всегда помните, мистер Геллер, что предки многих местных жителей сколотили свои состояния на грабеже потерпевших кораблекрушение.
— Но каким образом?
Он взглянул отсутствующим взглядом в окно, а потом снова посмотрел на меня.
— Лет сто назад здесь занимались особым бизнесом: заманивали торговые суда на рифы, и потом грабили их. Грабеж был официально санкционирован правительством... выдавались специальные «лицензии на потерпевшие суда» — в них речь шла о «спасаемых кораблях». Городом легких денег — вот чем всегда был Нассау. И поэтому-то здесь так не любят Фредди де Мариньи.
— И насколько плохи его дела, учитывая общественное мнение?
Улыбка и вовсе исчезла с его лица.
— Есть признаки того, что против моего клиента существует заговор влиятельных на острове лиц.
— Каких?
Он ткнул чайной ложкой в мою сторону.
— Во-первых, надо учитывать заметную неприязнь между Фредди и нашим Его Величеством губернатором. Герцог как-то попросил Фредди отвести воду от деревень аборигенов к владениям одной из богатых знакомых герцога, Розиты Форбс. Фредди отказался, и герцог затаил на него обиду. А граф де Мариньи, как обычно, тактично отозвался о нем перед его клевретами, назвав его «прыщом на заднице Британской империи».
— Именно так завоевывают расположение бывших королей.
Он продолжал:
— Потом есть еще Хэллинан...
— Генеральный прокурор?
Хиггс кивнул.
— Недавно на пляж, принадлежавший Фредди, пляж на Эльютере, выбросило лодку. В ней было семь полумертвых беглецов с Острова Дьявола.
— Это где французская колония?
— Да. Когда Франция капитулировала, тамошнюю тюрьму открыли, и всех заключенных объявили свободными людьми. Но из-за огромной психологической и физической нетерпимости к ним там эти семеро рискнули отправиться на утлой лодке в Нассау. Фредди понравилось их мужество: он накормил их и дал им одежду. Местная церковь поддержала его. Но против выступил Гарольд Кристи.
— Почему?
— Он посчитал, что «этот сброд» — нежелательные лица на Багамах. По его просьбе наш Генеральный прокурор решил вопрос кардинально: посадил всех семерых уже здесь.
— И в чем их обвинили?
— Да ни в чем конкретно. Поэтому с того времени у Хэллинана зуб на Фредди — тот апеллировал к «закону военного времени» и пригрозил Хэллинану публичной обструкцией, если он не выпустит заключенных.
— И он их выпустил?
— Неохотно. Теперь все они работают — даже трем вьетнамцам из Сайгона дали работу в китайской прачечной.
Вокруг нас в помещении кафе было полно армейских офицеров: военное начальство использовало «Б. К.» как место для постоя.
— С точки зрения Генерального прокурора и герцога все это делает де Мариньи идеальным кандидатом в убийцы, — сказал я.
— Да, и не забывайте, что герцог лично пригласил сюда американских детективов, которые, как утверждают, игнорируют любые улики, не подходящие для обвинения моего клиента. И приказ вымыть стены в спальне Оукса — яркий тому пример.
Я рассказал ему об этом по телефону вчера вечером.
— Есть и другие подозрительные детали, — продолжал он. — Двое сторожей, охранявших в ночь убийства поместье Оукса, исчезли... смешались с местным населением, вероятно. Но полиция даже не попыталась найти и допросить их!
Одним из сторожей был Сэмьюэл, везший меня и мисс Бристол в «Вестбурн».
— Тюремный врач Рикки Оберуорт — хороший знакомый Фредди. В день ареста он осмотрел его и не обнаружил ни одного обожженного волоска.
Я наклонился вперед.
— Я слышал, как Баркер и Мелчен говорили, что у него полно обожженных волосков!
— А вы сами их видели?
— Нет.
Он удивленно поднял брови.
— И доктор Оберуорт тоже. А через несколько часов после осмотра, Оберуорта освободили от выполнения его обязанностей в тюрьме. Он спрашивал, почему, но не получил ответа.
— Он что, не мог настоять?
— Практически нет. Рикки — еврей, он скрывается тут от нацистов. Ему дали убежище в Нассау только потому, что «Багамскому главному госпиталю» нужны врачи.
— И поэтому он решил, что осторожность — обратная сторона доблести?
— Да. Но самое интересное то, что когда Фредди арестовали, он неоднократно просил пригласить к нему своего адвоката — сэра Альфреда Эддерли, который считается лучшим на острове специалистом по судебной защите.
— Но я же читал, что Эддерли нанят, чтобы работать на обвинение!
— Именно, — невесело улыбнулся Хиггс. — Мистер Эддерли утверждает, что он никогда не получал каких-либо просьб графа о защите. Поэтому де Мариньи и пришлось обратиться ко мне. Но я — юрист корпорации, не выступавший в суде и дюжины раз...
— Вы поражаете меня своей скромностью, мистер Хиггс. Но почему граф обратился именно к вам?
Он пожал своими широкими плечами.
— Я представлял его интересы в нескольких менее важных делах. Мы — друзья по яхт-клубу. Когда я предложил ему нанять лучшего юриста Англии или США, он предпочел, чтобы его защищал я.
— Похоже, ваш друг доверяет вам.
— Да, но самое главное — то, что я убежден в его невиновности. Фредди сказал, что в любой момент, когда у меня возникнут сомнения в этом, я могу оставить дело.
Официант принес наши заказы. Мой состоял из яичницы-болтуньи и тостов. Хиггс взял себе овсяную кашу с кокосовым молоком.
— Мистер Геллер, — произнес он, помешивая кашу. — Мне очень приятно, что мы будем работать вместе. Надеюсь, помощь детектива с такой репутацией, как ваша, поможет мне выиграть первое серьезное уголовное дело.
— Я сделаю все возможное. Но сейчас мне хотелось бы поделиться с вами кое-какими соображениями по поводу места убийства. Вчера я снова побывал там с моим другом-репортером.
— С другом-репортером?
— Это известный писатель — автор детективов из Америки. Его зовут Эрл Стенли Гарднер.
Хиггс просиял.
— Как же, Перри Мейсон! Хоть сейчас могу привести пару цитат. Тем не менее, нам следует быть аккуратными в отношении того, к какой информации, полученной в ходе наших расследований, можно давать доступ мистеру Гарднеру. Это дело и так уже вызывает повышенное внимание со стороны американской прессы — так пусть он представляет в ней нашу позицию.
— Решено.
Он отодвинул недоеденную кашу на край стола и дотронулся салфеткой до губ.
— Почему бы вам не поделиться своими мыслями по пути?
— По пути?
— Да, я думаю, настала пора посетить нашего общего клиента.
Начальником тюрьмы в Нассау оказался усатый, одетый в мундир цвета хаки канадец по имени Миллер. Он провел меня и Хиггса по узкому холодному коридору и остановился перед одной из четырех дальних камер. Отперев дверь, он впустил нас внутрь, закрыл дверь и ушел.
Единственное, что можно было сказать о камере де Мариньи, — это то, что она не казалась мрачным подземельем. Напротив, это было ослепительно яркое подземелье. Две электрические лампочки — ватт по 500 каждая — висели под высоким куполообразным потолком и освещали каждый выступ на белых стенах этого немалого — 12 метров в длину и 8 — в ширину — склепа. Пол здесь был сделан из неровно подогнанных каменных плит, а в противоположной от двери стене находилось решетчатое окно, расположенное слишком высоко, чтобы из него можно было выглянуть наружу, но, тем не менее, пропускавшее в камеру свежий воздух.
Из мебели в камере были армейская койка у стены и табурет, на котором возвышался помятый эмалированный таз. В одном из углов стояло большое оцинкованное ведро без крышки, служившее для отправления естественных потребностей и наполнявшее камеру характерным запахом.
Бородатый де Мариньи в желтой шелковой рубашке и темных брюках без ремня стоял у стены как высокий печальный дьявол. Очевидно, он был слишком большим для того, чтобы поместиться на складной койке, на которую он сейчас указывал.
— Прошу садиться, джентльмены, — сказал он. Странно было слышать его изысканный французский акцент в таком месте. — Я предпочитаю стоять.
— Как они обращаются с вами, Фред? — спросил Хиггс.
— Нормально. Капитан Миллер — честный человек. А это кто? — спросил он, указывая на меня. — Я где-то видел вас. Точно, я видел вас в «Вестбурне». Вы — полицейский!
— Нет, — сказал Хиггс, махнув рукой. — Это — Натан Геллер, Фредди. Он — тот американский детектив, которого наняла ваша жена.
Теперь граф улыбнулся, но в уголках его широких чувственных губ затаилось что-то недоброе.
— Как же, вы — тот, кто дал на меня показания. О том, что я был у «Вестбурна» в ночь убийства.
— Вообще-то, я оказал вам услугу.
— Да? Может, объясните, какую?
Я пожал плечами.
— Я подтвердил вашу историю. Те жены пилотов ВВС могли потом сдать вас.
Он задумался над этим, и его улыбка стала почти искренней.
— Я об этом не думал. А вы думали, Годфри? Хиггс сказал «да».
— Садитесь, садитесь, — вдруг засуетился де Мариньи, превращаясь в заботливого хозяина.
Мы с Хиггсом сели на его койку.
— У вас есть сигареты, Годфри? Мои закончились.
Хиггс дал ему сигарету и поднес серебряную инкрустированную зажигалку. Де Мариньи жадно затянулся и с облегчением потряс головой.
— Принесите мне сигарет, Годфри. Можно даже американских.
— Хорошо, Фредди, — сказал адвокат. — Я подумал, вам и мистеру Геллеру стоит встретиться. Он будет важным членом нашей команды защиты.
— Он выслеживал меня из кустов, — с самодовольной улыбкой сказал де Мариньи. — А теперь будет работать на меня — искать улики, искать настоящего убийцу. Ничего себе поворотик.
— Если позволите, граф, — сказал я. — Я нахожу весьма интересным, что вы так невозмутимо относитесь ко всему этому.
Он снял таз с водой с табурета и сел. Он был похож на длинноногого, неуклюжего фермера, от которого отвернулась удача. Слегка нахмурившись, он сказал:
— Прежде всего, мистер Геллер, — можно, я буду звать вас Натан?
Нат.
— Нат! Прежде всего, не называйте меня графом, Нат. Я никогда не пользовался этим титулом, и я постоянно прошу местную прессу не обращаться ко мне так. Но все мои жены настаивали на таком обращении.
— Какая же женщина откажется, чтобы ее называли графиней, — сказал я.
— Вы очень понятливы, Нат. Так вот, я так спокоен потому, что я невиновен. Я не совершал этого преступления и, надеюсь, вам не составит труда доказать этом.
— Вот это вряд ли — здесь все подтасовано против вас... и нас, — покачал головой Хиггс. — Хэллинан и, возможно, сам герцог используют все свои связи...
— Мошенники, — с чувством произнес де Мариньи. Он затянулся и улыбнулся мне.
— Вы щуритесь?
— Здесь чертовски яркий свет.
— В этом тоже есть своя польза: удобно следить за крысами, тараканами и пауками. Конечно, здесь немного тяжело спать, ведь они не уходят отсюда на ночь. Еще я хочу извиниться за этот отвратительный аромат... Мне никогда еще не приходилось спать с собственными испражнениями под носом.
— Что за черт, — сказал я. — Впервые слышу слово «испражнения» в тюрьме.
Он внимательно посмотрел на меня и засмеялся.
— Очаровательное чувство юмора. У вас сомнительные манеры, но вы, бесспорно, настоящий американец.
— Бесспорно. Почему вас так ненавидел Гарри Оукс?
Я заготовил де Мариньи подвох, но он легко обошел его.
— Потому, что его бесило, что я занимался сексом с его дочерью.
— А, — сказал я. — До или после свадьбы?
Он снова широко и ехидно улыбнулся.
— Я никогда не занимался с ней сексом до свадьбы.
Явное вранье, но я промолчал: старался улучшить свои манеры.
— Через несколько месяцев после венчания, — сказал он, — мы были в Мехико-сити, где Нэнси подхватила брюшной тиф. Кроме того, она нуждалась в сложной зубной операции. У нас с ней одна группа крови, поэтому я мог сдавать свою кровь для переливания. Но еще через несколько месяцев, из-за продолжавшейся болезни, по настоянию врачей она сделала аборт.
Де Мариньи прервался, чтобы снова затянуться. Все его небрежные манеры сейчас исчезли.
— Юнис и Гарри почему-то подумали, что я изнасиловал Нэнси в Мехико-сити, ну, залез к ней в постель в перерыве между переливаниями, и «подверг насилию» свою жену! Оукс пришел в ярость, он назвал меня сексуальным маньяком. Ничего из того, что говорила ему Нэнси, не могло разубедить Гарри. Это был очень странный, грубовато-эксцентричный человек, знаете ли.
— Конечно, — сказал я, думая, что вообще все это очень странно.
— Но это было только начало, — слабо усмехаясь сказал де Мариньи. — Вскоре Нэнси отправилась к дантисту в Нью-Йорк, для операции. В то время мне требовалась операция на миндалинах, поэтому мы остановились в одном отеле, в соседних номерах. Но сэр Гарри узнал об этом и ворвался к нам в номер как бешеных бык. Он, без сомнения, ожидал застать там дикую оргию. Затем угрожал выставить меня вон. Я сказал, чтобы он убирался, или я сверну ему шею.
— Не самый удачный выбор слов, — сказал я, но до де Мариньи дошло; он вздохнул и продолжил:
— С тех пор между нами — холодная война. В марте сэр Гарри вломился ко мне в дом, чтобы забрать Сидни, своего сына-тинэйджера. Я не виноват, что парню больше нравится общаться с сестрой и со мной, но сэр Гарри посчитал, что я разбиваю сыновнюю привязанность, — он пожал плечами. — Это был последний раз, когда я видел сэра Гарри.
— Послушайте, майамские копы утверждают, что у них есть ваши отпечатки из «Вестбурна».
— Ерунда, — сказал он, взмахивая рукой, будто собираясь шлепнуть муху. — Я не был в «Вестбурне» больше двух лет. Если они и нашли там какие-то отпечатки, так это те, которые я оставил во время допроса.
Хиггс нахмурился.
— Мне говорили, Баркер — эксперт по дактилоскопии.
— Этот парень — эксперт по резиновым шлангам. Какой он дактилоскопист, — сказал я.
— Вы думаете, американцы ведут нечистую игру? — спросил де Мариньи.
— Возможно. Что, тупые, как бревно? Конечно. Они «выбрали» вас в убийцы и теперь отметают все, что не вписывается в их сценарий преступления.
— С помощью Хэллинана, без сомнения, — горько сказал де Мариньи. На миг с него слетела маска самоуверенности. — Дома, на Маврикии, мы принимаем таких человечков за тех, кто они есть: профессиональных подхалимов. У них не хватает способностей, чтобы добиться успеха в жизни; они не годятся для дипломатической службы и заканчивают тем, что перебиваются кое-как на каком-нибудь заброшенном острове, убеждая всех, что они — очень важные персоны.
— Простите мое невежество, — сказал я. — Но что такое Маврикий?
Де Мариньи посмотрел на меня с жалостью. Должно быть, для него было загадкой, как таких невежественных болванов еще носит земля.
— Маврикий — моя родина. Остров в Индийском океане: британское владение, но с населением, говорящим по-французски; с французскими традициями и обычаями.
— А, — сказал я. Чертовски трудно было быть таким тупым американцем.
Арестант снова поднялся на ноги. Он опять попросил у Хиггса сигарету, тот дал ему прикурить, и тогда де Мариньи задал вопрос, которого я давно ждал.
— Вы что-нибудь слышали о моей жене? Нэнси уже прилетела в Нассау?
Хиггс кивнул.
— Она прилетела вчера вечером. Я надеюсь, вы увидитесь с ней сегодня.
— Хорошо. Хорошо. Она осталась со мной, знаете ли.
— Я знаю.
— Редкая женщина... особенно для американки. Она — глубокая натура. Большинство американских девушек только хихикают... так мило... Никакой врожденной сдержанности европейских женщин. Никакого влияния культуры. Поэтому так быстро и устаешь от них, конечно.
— Конечно, — сказал я.
Он повернулся ко мне с широкой снисходительной улыбкой.
— Я вам не особенно нравлюсь, а, Нат?
— Почему мне должно нравиться, что вы женились на деньгах вашей жены, Фред?
Улыбка исчезла, и он просто стоял передо мной, будто ждал, что сейчас распахнется дверь, и он шагнет за порог. Что, впрочем, могло произойти уже в ближайшем будущем: убийство считалось в Нассау серьезным преступлением. За него вешали.
Звук поворачивающегося в замке ключа послужил сигналом того, что время нашей встречи истекло.
— Мистер де Мариньи, — сказал капитан Миллер. — Ваша жена здесь и хочет видеть вас. Я подумал, может, вам захочется встретиться с ней в моем кабинете.
Де Мариньи не скрывал своего восторга.
— Вы очень добры, капитан.
Мы с Хиггсом пошли вслед за арестантом и начальником тюрьмы в его кабинет, где ждала большеглазая Нэнси, которая засветилась от радости при виде мужа. Она была очень красива тогда, в белом с голубым платье, с черными волосами, перехваченными сзади белой лентой.
Я думал, Нэнси де Мариньи — высокая женщина, до того момента, как она обняла гиганта де Мариньи. Он тоже нежно обнял жену, и она едва сдержала слезы. Потом они стали смотреть друг другу в глаза.
— Как тебе моя борода, дорогая? — спросил он, поглаживая подбородок и дьявольски улыбаясь.
— С ней ты выглядишь злым, — сказала Нэнси.
Казалось, он был потрясен.
— Мне ее сбрить?
Она повернулась ко мне. Мы с Хиггсом стояли в отдалении, но она все равно спросила:
— Как вы считаете, мистер Геллер?
Я выглянул из-за каменной стены коридора.
— Обязательно. Избавьтесь от нее. Полицейские уничтожают улики — что ж, почему бы и вам не сделать того же?
— Ну, и что ты думаешь о нашем американском сыщике? — спросила Нэнси.
— Он как раз такой, какими я представлял себе американских сыщиков, — вежливо сказал де Мариньи.
Ее глаза вспыхнули.
— Я знала, что он тебе понравится! Но ему нужна машина, Фредди... Как насчет «шевроле»?
— Конечно... да, Нат, подойдите сюда на минутку.
Я подошел к нему.
Он прошептал:
— Вам понадобится бензин. Мой человек на ферме, Кертис Томпсон, проследит, чтобы он у вас был, когда бы ни понадобился. Нэнси расскажет вам, как с ним связаться.
— Левый бензин, Фредди?
— Нет! Неужели вы ожидали меньшего от человека с такой репутацией как у меня?
Де Мариньи и Нэнси исчезли в кабинете Миллера. Добряк капитан закрыл за ними дверь.
— Хорошо, здесь хотя бы нет сэра Гарри, — заметил я.
— Почему это? — спросил явно смущенный Хиггс.
— Ему пришлось бы ворваться туда...
Глава 12
— Сорок семь минут, — сказал Гарднер, взглянув на часы.
Мы стояли на балконе моего номера в «Британском Колониальном», а в большой стеклянной пепельнице у наших ног догорали два куска материи. Со стороны это, наверное, выглядело так, будто мы совершаем нечто вроде колдовского обряда: из-под ног клубился черный дым, и теплый утренний бриз лишь слегка разбавлял едкий запах горящей ткани. Той самой ткани, образцы которой мы взяли из «Вестбурна», и кусочки которой теперь уже обуглились.
— То есть примерно столько времени прошло, прежде чем кровать сэра Гарри обгорела так же, — сказал я.
— Да, — согласился Гарднер, широко раскрытыми глазами глядя из-под золотых очков. — Я думаю, мы должны узнать, сколько будут гореть такие же кусочки, если их пропитать бензином или керосином: надо посмотреть, будет ли разница?
Полковник Линдоп щедро снабдил нас лоскутками ткани со второй, нетронутой огнем кровати в комнате сэра Гарри.
— Хорошо, я могу пригласить сюда экспертов, — сказал я. — Или отослать остальные образцы в лабораторию в Чикаго. Главное, мы выяснили: убийца или убийцы пробыли в спальне Оукса не менее сорока семи минут.
— Не обязательно, — сказал Гарднер, качая головой. — Может, они ушли, когда огонь еще горел.
— Но они же не могли рассыпать перья по телу Оукса до того, как сожгли его пижаму и положили тело на кровать. Ткань кровати уже превратилась в пепел, когда сэра Гарри положили на нее.
— Да, правда, — Гарднер сделал нетерпеливый жест рукой. — Значит, речь идет о пятидесяти минутах — часе, как минимум.
— Точно. Этот убийца или убийцы не спешили.
— Решено, — сказал Гарднер, кивая.
Он все еще был одет как турист с Дикого Запада. Зеленая с коричневым ковбойка, короткий галстук и твидовые штаны нелепо выглядели на фоне белого песчаного пляжа и огромного голубовато-зеленого океана.
— Да, и потом я не думаю, что они сожгли кровать, облив ее керосином или бензином, — сказал я, подхватывая пепельницу и унося ее в номер. — Может, чем-нибудь на спиртовой основе.
— А почему, Нат?
В ванной я включил воду и подставил под струю тлеющие угольки.
— Вы когда-нибудь видели, как горит бензин, Эрл? Если бы ту кровать облили бензином, пламя было бы восемь-девять футов высотой.
Гарднер щелкнул пальцами.
— И потолок в спальне был бы черен, как в аду.
Я тщательно промывал пепельницу.
— Или весь проклятый дом сгорел бы до последнего бревна. О'кей, на чьей машине поедем — де Мариньи или «Хирста»?
Мы стояли на балконе моего номера в «Британском Колониальном», а в большой стеклянной пепельнице у наших ног догорали два куска материи. Со стороны это, наверное, выглядело так, будто мы совершаем нечто вроде колдовского обряда: из-под ног клубился черный дым, и теплый утренний бриз лишь слегка разбавлял едкий запах горящей ткани. Той самой ткани, образцы которой мы взяли из «Вестбурна», и кусочки которой теперь уже обуглились.
— То есть примерно столько времени прошло, прежде чем кровать сэра Гарри обгорела так же, — сказал я.
— Да, — согласился Гарднер, широко раскрытыми глазами глядя из-под золотых очков. — Я думаю, мы должны узнать, сколько будут гореть такие же кусочки, если их пропитать бензином или керосином: надо посмотреть, будет ли разница?
Полковник Линдоп щедро снабдил нас лоскутками ткани со второй, нетронутой огнем кровати в комнате сэра Гарри.
— Хорошо, я могу пригласить сюда экспертов, — сказал я. — Или отослать остальные образцы в лабораторию в Чикаго. Главное, мы выяснили: убийца или убийцы пробыли в спальне Оукса не менее сорока семи минут.
— Не обязательно, — сказал Гарднер, качая головой. — Может, они ушли, когда огонь еще горел.
— Но они же не могли рассыпать перья по телу Оукса до того, как сожгли его пижаму и положили тело на кровать. Ткань кровати уже превратилась в пепел, когда сэра Гарри положили на нее.
— Да, правда, — Гарднер сделал нетерпеливый жест рукой. — Значит, речь идет о пятидесяти минутах — часе, как минимум.
— Точно. Этот убийца или убийцы не спешили.
— Решено, — сказал Гарднер, кивая.
Он все еще был одет как турист с Дикого Запада. Зеленая с коричневым ковбойка, короткий галстук и твидовые штаны нелепо выглядели на фоне белого песчаного пляжа и огромного голубовато-зеленого океана.
— Да, и потом я не думаю, что они сожгли кровать, облив ее керосином или бензином, — сказал я, подхватывая пепельницу и унося ее в номер. — Может, чем-нибудь на спиртовой основе.
— А почему, Нат?
В ванной я включил воду и подставил под струю тлеющие угольки.
— Вы когда-нибудь видели, как горит бензин, Эрл? Если бы ту кровать облили бензином, пламя было бы восемь-девять футов высотой.
Гарднер щелкнул пальцами.
— И потолок в спальне был бы черен, как в аду.
Я тщательно промывал пепельницу.
— Или весь проклятый дом сгорел бы до последнего бревна. О'кей, на чьей машине поедем — де Мариньи или «Хирста»?